Гарри. Он же — Игорь. Настоящий Индеец. Бывший (очень давно) студент медицинского института, переквалифицировавшийся в операторы. Невозмутим, статен, могуч, волосат, слегка хмелеет только после первой бутылки водки. Курит исключительно папиросы. Снимать может, будучи пьян в дрова — если находится при этом на земле. Если в воздухе — другое дело (но об этом позже).
Лет десять назад я потерял его из виду. Случилось это так: у Гарри и его друга и коллеги (не будем уточнять имени, ибо оно для нас не так уж и важно) шёл третий месяц запоя. Оба они — мужики здоровые, мускулистые (потаскай-ка изо дня в день на плечах камеру Panasonic S-VHS и штатив к ней — не так ещё мускулы накачаешь!), поэтому запой проходил у них, как всегда, спокойно и интеллигентно: сначала они тихо-мирно пропили свой расчёт, полученный на телекомпании после увольнения за пьянку, потом несколько раз вежливо заняли деньги у друзей — вежливо предупредив, что занимают на пропой, и когда вернут — неизвестно. Потом продали лишнюю видеокамеру — за нормальные деньги продали, хорошему человеку. Никто не был в обиде. А потом — на третий месяц — проснулись поутру, и решили, что с запоем пора завязывать. И решили эту проблему кардинально: сели в оранжевый, видавший виды, «Москвич — 412», и уехали. Из Иркутска в Сочи. С собой взяли немного денег, документы, записные книжки, зубные щётки и мыло. И оставшуюся в наличии видеокамеру.
Через месяц они позвонили из Сочи — позвонили тому самому редактору, который уволил их за срыв особо важной съёмки: сообщили, что благополучно устроились на местную телекомпанию, и попросили прислать на них характеристики с бывшего места работы. Особо оговорили, чтобы в характеристиках было указано, что они — индейцы, не пьющие «огненной воды».
- Да я что угодно про вас напишу, — ответил успевший за три с половиной месяца остыть уволивший их редактор, — только ведь вы там с первой же получки нажрётесь, и все мои характеристики — псу под хвост!…
- А ты напиши, — невозмутимо возразил индеец Гарри, — а уж за остальное не переживай…
С той поры Гарри трудится в Сочи — снимает какую-то авторскую передачу. Хорошие операторы везде нужны, а настоящему индейцу — завсегда везде ништяк. В Сочи — особенно.
А здесь — самое место рассказать о том, как и почему Гарри с треском вылетел с работы. Случилось это так: по заказу областной администрации телекомпания, на которой он трудился, снимала презентационный фильм. По сценарию, видеоряд фильма должен был начаться с панорамных кадров, снятых с высоты птичьего полёта. А поскольку в штате телекомпании собственных птиц не было, пришлось заказывать вертолёт — за хорошие деньги разумеется. Съёмку доверили Гарри — так как, при всём том, что трезвым за последние лет десять его никто не видел, он, всё же, был лучшим на студии оператором. Что есть — то есть.
Гарри к съёмке отнёсся очень ответственно: уже по дороге на аэродром принял, для храбрости, на грудь. На аэродроме перед взлётом добавил ещё. И совершенно храбрый, сел в кабину. Вертолёт взмыл в воздух, и ушёл на большой круг. А когда приземлился через уж очень недолгое время на землю, из кабины выполз несчастный, еле живой оператор, изгадивший всё, что можно — и собственный костюм, и салон вертолёта, и видеокамеру… А следом выскочил отчаянно матерившийся пилот. Этот день стал для Игорька его последним рабочим днём — и на студии, и в городе…
Я не помню, кто нас познакомил. Было это, кажется, в самом конце 80-х — я тогда, в аккурат, собирался поступать на журналистику. А у Гарри тогда, в аккурат, заканчивался вялотекущий роман с его мединститутом. «Вы же — будущие журналисты! — говорил Гарри мне и моему другу, когда мы сидели в его краснознамённой комнате в коммуналке, и пили вино, — вы должны всё это увидеть своими глазами! Значит, решено: завтра я беру вас с собой, и мы идём смотреть, как женщины рожают!…».
Комната у Гарри была вся завешана огромными бархатными переходящими красными знамёнами. Комната располагалась в доме старой постройки, где потолки — метра под четыре — и была очень просторной, квадратов двадцать пять. А знамёна были развешаны не вдоль стен, а на роликах крепились к потолку, и служили своеобразными ширмами, делившими огромную комнату на несколько маленьких отсеков. При необходимости — когда собиралось уж очень много гостей — все эти знамёна поднимались к потолку, и комната становилась единой и просторной…
Окружавший нас знамённый сюрреализм плюс вино плюс юношеский максимал-идиотизм способствовали тому, чтобы мы приняли предложение Гарри, что называется, «на ура» — и на следующий же день он привёл нас в факультетскую гинекологическую клинику, выдал белые халаты — чтобы нас приняли за студентов-медиков — и мы отправились смотреть на роды…
Я ничего не буду рассказывать про роды. Те, кто рожал, или принимал новорождённых — всё прекрасно знают. Остальным лучше не знать. А на улицу мы вышли совершенно зелёными — и дали друг другу слово, что ежели бы мы были женщинами, то стали бы самыми радикальными феминистками. А невозмутимый Гарри смотрел на нас, и говорил: «Ничего, сейчас мы немного полечим ваши нервы — а через пару недель я поведу вас на вскрытие трупа. Вы же — будущие журналисты, должны всё увидеть своими глазами!»…
…Когда срок, назначенный Гарри подходил к концу, я не только уже справился с собой, и перестал содрогаться при виде молодых мам с колясками, но и начисто забыл про его угрозу насчёт вскрытия. Однако, Гарри не забыл — и однажды ранним утром, подняв телефонную трубку, я услышал его бодрый голос: «Привет, старина! Ты не забыл? Сегодня у нас — вскрытие трупа! Жду вас с Вовкой через час возле анатомического корпуса, не опаздывай! А потом — ко мне, на шашлыки!»…
Какое счастье, какое огромное счастье, что в 1989 году в ссср не было сотовых телефонов! Заботившийся о том, чтобы мы успели набрать как можно больше жизненного опыта Гарри, наверное, зазвонил бы меня — а потом обижался, что я проигнорировал такое важное мероприятие!… А так, я просто вышел к назначенному часу из дома, и отправился гулять по книжным магазинам. Когда часа через два я вернулся домой, мне вновь позвонил Гарри:
- Ну что же ты, старина, не пришёл? Опоздал, что-ли? — я тут же поспешил подтвердить это предположение, — ладно, давай ко мне! Мы с Вовкой уже у меня — только он, почему-то, ни пить, ни есть не может… Ещё в анатомичке ему заплохело, и мы ушли, да… Ну, давай — у нас здесь шашлык, и бутыль медицинского спирта! Ждём!…
Вовку я застал даже не зелёным, а каким-то фиолетовым. Он, правда, уже успел немного прийти в себя, приняв на грудь пол-стакана spiritusa vini, и едва я зашёл, как он бросился ко мне с воплем:
- Старичок!!! Ты не представляешь даже, КАК Я ТЕПЕРЬ НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!!! Ты не представляешь, как…… - далее минуты три несчастный Володька делился впечатлениями от всего увиденного и пережитого.
- Ну, подумаешь — мозги из трупа извлекли! — философски возразил на это Гарри, — я с него едва скальп снял, а Вовка тут же начал за стены хвататься. А уж когда наш профессор крышку черепа снял… — Гарри затянулся своей «беломориной» — да-а, жаль, что ты не сходил с нами на вскрытие трупа…
Именно тогда — после скальпирования покойника — Вовка и прозвал его Индейцем. И — пристало.
…Вообще, неизвестно ещё, сколько бы относительно вменяемых людей этот гад довёл бы до обмороков и стационаров психушки, если бы его не выгнали из медицинского, и он не ушёл бы работать на телевидение. Так, однажды, он — из самых лучших побуждений, заметим — опоил ещё двоих наших друзей так, что они потом года два вели совершенно трезвый образ жизни — а при одном лишь слове «спирт» им начинали мальчики кровавые мерещиться…
Он пригласил ребят на своё ночное дежурство в клинику. Вместе с ним дежурили ещё три симпатичных студентки, и всё это обещало закончиться чем-то интересным — тем более, что Индеец намекнул, что и spiritus vini будет наличествовать. Эти двое и клюнули. И всё было бы хорошо, если бы не оказалось, что девушки пьют медицинский спирт наравне с парнями — и не пьянеют!… В результате, стратегический запас спирта, которого, по предположению Индейца, должно было хватить на всю ночь, был выпит за час. И души всех присутствовавших властно требовали продолжения банкета. И тогда, пошептавшись между собой, девушки заявили:
- Эх, чего там! Гуляй, душа! Игорь, сходи, принеси нам ребёновки!…
Те мои друзья, которые рассказывали об этом, потом проклинали себя за то, что пропустили мимо ушей слово «ребёновка» — мало-ли, что за сленг здесь, да может, и послышалось… А Гарри, меж тем, вернулся с полной конической колбой спирта, и приступил к процессу его разведения. Затем выпили по первой. Затем — закусили, и выпили по второй. И тут одна из девушек говорит:
- Эх, Игорь! Отлично ты ребёновку развёл! Хороша!
- Да у Игорька всегда знатная ребёновка получается! Он по ребёновке — спец!…
И здесь, наконец, многократно произнесённое новое слово дошло до сознания ребят — и они захотели немедленно узнать, что же такое они пьют, в конце концов. И они обращаются к присутствующим с вопросом — а когда в ответ слышат дружный смех, то ставят вопрос уже и ребром. И опять смех.
- Вообще-то, — произносит здесь Индеец, — это наша маленькая врачебная тайна. Но вам, так и быть, я её открою. Только прежде выпейте ещё — чтобы впечатление не было слишком ошеломляющим. Короче, на посошок — и пошли!…
И они пьют ещё по сто грамм этой ребёновки, и встают, и Индеец ведёт их показывать, откуда он принёс полную колбу спирта. Они заходят в какой-то кабинет, и, включив свет, Индеец указывает им на шкаф, заполненный банками с туго притёртыми пробками, и тоном лектора сообщает:
- Вот в этих сосудах хранятся заспиртованные уродцы-выкидыши, а вон там — …
Я уверен: он не хотел ничего плохого. Да и повезло ребятам: всё же, рядом с ними были почти настоящие врачи — поэтому, обморок не был долгим. Когда они пришли в себя, то они уже лежали на кушетках в ординаторской, а красавицы-медички нежно хлопали их по щекам, и спрашивали:
- Ну, всё в порядке? Как ты?… Вот — выпей быстренько, и полегчает!…
При слове «выпей» один из моих друзей снова провалился в беспамятство. А второй услышал, что пока они валялись в отключке, было, среди прочего, решено, чтобы не портить праздник, выслать Индейца на ночную трассу — и там он продал какому-то таксисту целый литр чистейшей ребёновки, а на вырученные деньги купил у другого таксиста две или три бутылки самодельной, воняющей ацетоном, водки. И вот теперь, вместо нормальной, чистой и надёжной, многократно проверенной и совершенно безопасной ребёновки, они вынуждены пить какую-то подозрительную отраву… А всё — из-за чьёго-то чрезмерного и неуместного любопытства…
Как я уже говорил, оба моих друга после этого случая не брали в рот спиртного года два. Но и после, когда они оказывались в одной компании с Индейцем, и тот, и другой обязательно уточняли, кто принёс те бутылки, которые выставлены на столе… Так, на всякий случай.
Телевизионная эпопея Индейца — не менее увлекательна и разнообразна, но я ограничусь пока этой предысторией. Единственное, на что мне хочется обратить внимание тех, кто прочёл этот рассказ — так это то, что во всех этих (и многих других) историях Индеец никогда не делал ничего, чтобы жестоко подшутить над друзьями, или сделать им гадость. Все его намерения были невинны и чисты, как ребёновка как слеза ребёнка — только вот, выходило из этого всегда чёрт знает, что…