10 ноября 1982 года помню очень хорошо.

Эпоха пышных похорон, продолжавшаяся в сысысэре почти три года, началась именно тогда.

Обычное утро, я спешу в школу — занятия начинаются в восемь утра, и я привычно марширую по бордюру — ну, что поделаешь? любил я по бордюру ходить…

- Эй, пацан! — это меня окликнул вынырнувший из подворотни субъект, который, несмотря на ранний час, был уже, что называется, «на рогах», — в школу путь держишь?

Вопрос — идиотский: ну куда ещё может спешить десятилетний мальчишка с портфелем в руках в восьмом часу утра?

- Можешь домой идти! — радостно продолжает дядька, — сегодня в школе уроков не будет — Лёнька скопытился!…

Повторяю: десятое ноября 1982 года, восьмой час утра. Откуда мой утренний vis-a-vis мог узнать о смерти Брежнева в этот день и этот час — для меня остаётся загадкой до сих пор…

…А в школе было всё, как обычно: уроки, перемены, опять уроки… Никаких тебе линеек, никаких портретов в траурных рамках. День, как день.

После уроков иду в парикмахерскую — мамина подруга работала тогда парикмахером в гостинице «Ангара», в двух шагах от школы. Сижу в кресле, она меня подстригает — и я слышу эти шепотки между парикмахерами и клиентами:

- Говорят, Брежнев — того… перекинулся, — вполголоса говорит сидящий в соседнем кресле дядька.

- Да не может быть! — возражает ему мастер.

- Ну почему не может? — отвечает клиент, — он же старый, больной… Да вот, и по радио весь день классику наяривают…

По радио, действительно, в этот момент наяривали классическую музыку.

Дома — те же разговоры: пришедшая на обед мама убеждает дедушку, что не иначе, как Ильич — того… дуба дал. Дед не верит, берёт свой любимый радиоприёмник, пытается настроить его на какие-нибудь «вражьи голоса» — «Свободу», «ВВС», «Голос Америки» какой-нибудь… Свистят гебешные глушилки, эфир трещит и свистит — и тогда дед говорит мне:

- Ну что? Поехали, что-ли, за город?…

Мы с дедом выехали на Байкальский тракт. Где-то, километре на двадцатом или двадцать первом. дед свернул на какую-то боковую дорогу, потом — на заростающую просеку, остановил своего «москвичонка», вытащил приёмник. Едва настроился на волну — и мы услышали заветное:

- Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона! Главная новость сегодняшнего дня — смерть совецкого лидера Леонида Брежнева!…

Дальше шло официальное сообщение.

- Тэк-с, — усмехнулся дед, — а что нам Лондон скажет? — и принялся возиться с рукояткой настройки, ловить свою любимую «ВВС»…

Домой мы приехали, где-то, через час — полностью информированными людьми.

- Умер, — кратко ответил на вопросы бабушки и мамы дед, — только умоляю вас: никому не звоните сейчас, и ничего не сообщайте. Без вас сообщат, по телевизору. И ты, Роман, тоже, — повернулся ко мне дед, — сильно не распространяйся, зачем мы с тобой в лес с радиоприёмником ездим…

…Я сейчас не помню, в тот ли вечер по центральному телевидению Игорь Кириллов сообщил о «…тяжёлой, невосполнимой утрате», которую куда-то «понёс совецкий народ» — помню только, что моя маленькая сестрёнка очень расстроилась: из-за траура на телевидении отменили её любимую передачу «Спокойной ничи, малыши!» — и прерванную сказку про путешествие мальчика Нильса на диких гусях мне пришлось на ночь читать ей из книжки. Зато, я очень хорошо помню следующий день в школе: и траурную линейку, и портрет в траурной раме, который повесили в школьном вестибюле, и «почётный караул» из пионеров-отличников, который выставили возле этого портрета. Бедняги-отличники должны были стоять там, под портретом, с поднятой в пионерском салюте рукой — а возле них постоянно вертелись наши школьные хулиганы, хлопавшие у них перед лицами самодельными бумажными хлопушками. Буду честен до конца: не смотря на свой хулиганский характер, я в этом безобразии не участвовал — наверное, потому, что ребят было, объективно, очень жаль.

Ну, а ещё помню двоих весёлых десятиклассников, которые орали на весь школьный коридор: «Радуйтесь, жители города! Умер, умер проклятый метельщик!…». Если кто помнит детский фильм «Город мастеров», то и эту фразу без труда вспомнит.

…Ну, а потом имело со мной имело место произойти Приключение. Настоящее, серьёзное Приключение, в результате которого я, десятилетний мальчишка-школьник, оказался ни где-нибудь, а в приёмной Управления Комитета Государственной Безопасности по Иркутской области. И доставлен туда я был какими-то гебешными офицерами, да на их же гебешной «Волге».

А произошло следующее: в годы моей учёбы в младших классах школы был у меня старший друг и коллега Лёша Теряхин. Коллега — потому, что всё школьное детство и его, и меня регулярно дёргали для участия во всяческих праздничных приветствиях: во время районных партконференций и прочих подобных мероприятий мы выходили на сцену, и читали всякую торжественную стихотворную муть:

- и прочую подобную фигню, которую мы заучивали наизусть. Перед этими выступлениями нас регулярно собирали на репетиции, и мы прогоняли этот стихотворный монтаж раз по двадцать — а так как с Алёшкой мы учились в одной школе, на него, как на старшего, была ещё возложена обязанность снимать меня с уроков и водить на эти репетиции. Поэтому, в школе все уже давно привыкли к тому, что посреди урока дверь класса открывалась, и вежливый Теряхин забирал меня с уроков. Ага, это называлось: «на выход, с вещами!»

Вот и в тот день, 11 ноября 1982 года Лёшкина плотная фигура возникла на пороге кабинета — и нашей математичке ничего не оставалось, как отпустить меня с урока на очередную «репетицию».

Едва я оказался в коридоре, Теряхин заговорщицким шёпотом спросил меня:

- Деньги у тебя с собой есть?

- Есть, — говорю, — рубля три с мелочью. А что?

- Отлично! — говорит Лёшка, — у меня ещё полтора рубля, и сейчас ещё у старшего брата возьму! И — скорее в «Родник»!

«Родник» — это название одного из центральных иркутских книжных магазинов. Культовое, можно сказать, место — здесь, возле входа в магазин, многие годы собирались «фарисеи и книжники» — иркутские букинисты, у которых за хорошие деньги можно было разжиться практически любой литературой — от Камасутры до «Книги Борьбы» старика Алоизыча, включительно…

- Ты, — говорю я Лёшке, — объясни толком, что за спешка? Что ты там, в «Роднике», брать собираешься?

- Портреты Брежнева, конечно! — объясняет мне, непонятливому, Теряхин, — ты разве не понимаешь, что уже через два-три дня их из продажи изымут, и больше их будет нигде не достать?! Успевать надо!… - и мы на всех парусах стартуем в «Родник».

Портреты Ильича и прочих «вождей» племени красножопых — pardon, компартии — на прилавках «Родника» лежали годами, и годами же их никто не брал. Но когда мы зашли в магазин, то сразу же упёрлись в хвост длинной очереди, которая стояла к тому самому прилавку с портретами — видимо, ни один Теряхин был таким умным и ушлым… Мужественно отстояв очередь — а мы ещё, помню, тихонечко переговаривались на тему «дорогого покойника» — Лёшка начал скупать всё подряд: портреты Ильича побольше и поменьше, цветные и чёрно-белые, в штатском и в маршальском мундире, и репродукции с глазуновского портрета, и коллективные портреты членов Политбюро с Ильичом во главе — да не по одному, а по несколько экземпляров каждой разновидности. Набрав огромный тубус всевозможных брежневских портретов, мы двинулись, было, к выходу — и здесь-то к нам и подошёл архангел:

- Управление КГБ СССР по Иркутской области, — хмурый дядька демонстрировал Лёшке свою ксиву, — пройдёмте-ка, ребята, со мной…

Когда я рассказывал эту историю позже, спустя годы, все в один голос твердили мне, что надо было, мол, послать этого чекиста по всем известному адресу — да и дело с концом! Ну что ж, может, и надо было… По крайней мере, я всегда отвечал и отвечаю таким советчикам, чтобы они сами, как-нибудь при случае, совершили такой «подвиг Гастелло» — послали находящегося «при исполнении» фэйса по матери — а потом поделились впечатлениями. Ну, а я — не хочу…

Чекист вывел нас на улицу, где его уже поджидал коллега. Нам велели грузиться в чёрную «Волгу»…

Здесь нужно сделать небольшое топографическое пояснение — специально для тех, кто никогда не бывал в моём родном городе: книжный магазин «Родник» находится на углу улиц имени Карлы Марлы и Литвинова, а Контора Гнусного Беспредела расположена на той же улице Литвинова, и до неё от крыльца магазина — метров триста, если не меньше. Но так, как движение по улице Литвинова — одностороннее, то чекистская «Волга» повезла нас по улице имени Карлы-Ммарлы, потом свернула на улицу имени Сифи-ленина, затем — на бывшую Арсенальную, до сих пор носящую имя чекистского пахана Дзерджинского — и наконец, свернула на ту же Литвинова, аккуратно подкатила к комитетскому подъезду, и наши архангелы повели нас вовнутрь.

Что это за Контора такая, в свои десять лет я уже имел представление — но никак не думал, что попаду в её железные объятия в столь нежном возрасте. Ан, нет — попал!… Допрыгался. Говорила мне моя мама, что Лёшка Теряхин, рано или поздно, доумничается — и я вместе с ним, за компанию. Эх, права была мама…

А нас, тем временем, провели в приёмную — в большой и светлый кабинет, находящийся рядом с комитетской вахтой — велели положить на стол наш тубус, и ушли, заперев дверь на ключ.

- Пугают! — говорит мне Лёшка, — теперь, может, через десять минут за нами придут, а может — через два-три часа…

Мне, если честно, хотелось реветь. Можете попытаться отгадать с трёх попыток, почему…

Но нас не стали мариновать несколько часов в этой приёмной: как Теряхин и сказал, где-то, минут через десять-пятнадцать раздался скрежет ключа, и на пороге появился улыбчивый комитетчик — как мне показалось, какой-то цыганистой внешности.

- Ну что, — весело обратился он к нам, — давайте знакомиться! Я — майор КГБ Худоногов, Виктор Александрович — а вы кто такие будете?

Мы назвались.

- Так! — весело продолжал майор КГБ Худоногов — а для чего, позвольте узнать, вы скупали в магазине «Родник» портреты Леонида Ильича Брежнева?

И здесь, можно сказать, настал мой «звёздный час». Не знаю, может быть, от волнения, но я выпалил первое, что пришло в голову:

- А нам в школе велели купить! Специально послали…

- Очень хорошо! — продолжал излучать дружелюбие майор КГБ Худоногов, — а вот мы сейчас проверим это! — и потянулся к стоявшему тут же телефонному аппарату. Через минуту он уже разговаривал с нашей школьной директрисой:

- Управление КГБ СССР по Иркутской области, майор Худоногов! — вещал он в трубку, — скажите, у Вас есть такие ученики, — здесь он назвал наши фамилии, — очень хорошо! А им поручалось купить для школы портреты Леонида Ильича Брежнева?… Да?… Замечательно! Всего доброго!… - майор положил трубку.

Ответов с другого конца провода мы не слышали. Но, надо полагать, своим ужасным представлением майор вверг директрису в такой шок, что на все его вопросы она отвечала исключительно утвердительно и односложно. А может, я её недооцениваю — может быть, директриса догадалась, что мы вляпались в Кучу Говна Берии по самые уши, и пришла к нам на помощь… Не знаю. А, забегая вперёд, скажу ещё, что ни на следующий день, и ни в какие другие дни в школе, почему-то, никто ни единым словом не обмолвился с нами об этом звонке. Нас не вызывали в директорский кабинет, и классные руководители нас ни о чём не спрашивали. Почему — ещё одна загадка для меня…

Но — вернёмся к нашему лучезарному майору. Строго посмотрев на нас, он понёс ставшую уже привычной в те дни казённую ахинею — о «тяжёлой утрате», о «скорби всего прогрессивного человечества» — и даже о возможности начала третьей мiровой войны — и мне до сих пор интересно: неужели он и сам верил в то, что эта самая третья мiровая может начаться после смерти Брежнева?… Впрочем, может быть, и верил — про то, что «американцы теперь нападут на сысысэр» в те дни судачили многие…

- Так! А сколько в вашей школе кабинетов? — вдруг, ни к селу, ни к городу, поинтересовался чекист.

- Т-тридцать девять, кажется, — отвечает Теряхин, — да, тридцать девять.

- Замечательно! — отвечает чекист, продолжая излучать радость — вот сейчас мы отсчитаем вам тридцать девять портретов! — и начинает отсчитывать портреты из нашей пачки.

- А в школе ещё буфет есть, и спортзал! — вставляю я свои пять копеек.

- Ну, — отвечает комитетчик, — я так думаю, что спортзал и буфет обойдутся… Впрочем, вот вам — для ровного счёта — сорок штук. Идите в школу!

И, веря и не веря в то, что мы вырвались из лап кровавой гебни, мы выходим, сопровождаемые майором, на улицу.

Конечно же, тубус наш сильно уменьшился — наполовину, наверное. Но — ничего: сорок брежневских морд у нас с Лёшкой осталось — по двадцатке на брата. Потом, уже в юношеские годы, я продавал эти портреты иностранным туристам — за зелёные американские рубли. Последние несколько портретов «жили» у меня на даче — пока не сгорели вместе с дачей… Но я вот всё думаю: куда же чекисты дели те портреты, которые изъяли у нас с Лёшкой? Не иностранцам же загоняли…