На фото: Иркутск, февраль 1985 года. Мои одноклассники стоят в почётном карауле у главной городской газовой горелки — так называемого «вечного» огня (я в этом глумлении над мертвецами, слава Богу, участия не принимал).
Вот ведь, какая нумерология и магия чисел вытанцовывается: ровно двадцать семь лет назад, 25 февраля 1985 года, в Большом Кремлёвском Дворце Съездов в Москве начал свою работу Двадцать Седьмой Съезд КПСС, сыгравший всемiрно-историческую роль не только в жизни всего совецкого народа и остального прогрессивного человечества, но и одной, отдельно взятой иркутской среднеобразовательной школы номер N, в которой я в те годы учился. Да и как могло быть иначе? — ведь среди делегатов очередного исторического съезда родной-любимой нашей партии, была и наша учительница — вернее, завучиха, Наталья Натановна Л.! Как же нам было от такого события-то в стороне остаться?…
Наталья Натановна, наверное, уже никогда не напишет и не опубликует своих воспоминаний об этом съезде. Впрочем, это не так страшно: тогда, в 1985-м году, она столь шедро делилась с нами, школьниками, своими воспоминаниями об этом Историческом Событии, что на небольшую тематическую зарисовку мне вполне сегодня хватит. Я ещё только хочу заметить, что именно тот, Двадцать Седьмой, и СЪЕЛ, наконец, эту самую КПСС — был последним в её истории съездом. Вот ведь, какая загогулина, панимаешшь…
О том, что на собрании коммунистов Кировского района города Иркутска было единогласно принято решение послать нашу Наталью Натановну по такому почётному адресу, мы, конечно же, узнали в школе, от наших учителей. Собственно, для меня в этом ничего особо удивительного или нового не было: дело в том, что моя родная тётка тогда тоже работала в системе этого самого народного образования, бессменно директорствовала в одной из иркутских школ — и от неё-то мы и узнали свежую сплетню: мол, ГУНО (Главное Управление Народного Образования — а не то, что вы подумали — Р. Д.) предложило именно кандидатуру Натальи Натановны, а обком это дело одобрил. Правда, тётушка особо попросила меня этой вестью ни с кем не делиться — мало ли что? — но своему другу Бегемоту я, конечно же, шепнул на ушко. А он, видимо, ещё кому-то шепнул… Вот и получилось, что о радостном событии в жизни нашей завучихи ученики школы узнали раньше учителей. Думаю, не я один принёс в школу эту весть: Кировский район — это центр города, и номенклатурных детей на один квадратный метр площади в школах Центра всегда было больше, чем где бы то ни было.
Здесь надо несколько слов сказать и о самой завучихе, в жизни которой открывались шикарные карьерные перспективы, и о некоторых наших внутришкольных делах. Наталье Натановне в те годы было чуть за сорок, выглядела она прекрасно, успешно делала карьеру, и, к описываемому моменту, фактически уже «рулила» школой. Дело в том, что наш формальный директор, Николай Борисович Фукин, мало того, что одной ногой уже стоял на пенсии — так ведь, он ещё был совершенно глухой. Николай Борисович в школе исполнял даже не роль «аглицкой королевы» (которая, якобы, «царствует, но не правит»), но служил каким-то уж совершенно декоративным элементом. Доходило до того, что, когда срочно требовалось поставить директорскую подпись на какой-нибудь срочной справке, наши учителя сами ставили в графе его знаменитое «Фуу» с росчерком: им было гораздо проще пойти на такую безобидную подделку, чем идти к совершенно глухому директору и объяснять ему, зачем кому-то из учеников потребовалась справка с места учёбы… Было ясно: Николая Борисовича держат на директорской должности только до пенсии — и ждут-не дождутся, когда же он отметит своё шестидесятилетие, чтобы с почётом спровадить его на заслуженный отдых. Было ясно и то, кто станет преемницей Николая Борисовича на директорском посту — и это делегирование на партийный съезд было для Натальи Натановны ещё одной ступенькой её карьерной лестницы. Понимали это все: вообще, не нужно считать школьников столь наивными — они прекрасно видят отношения взрослых людей, и быстро соображают, что к чему…
…На перемене мы с Бегемотом стояли в школьном коридоре второго этажа возле кабинета истории. Над дверью кабинета, традиционно, висел портрет Генсека — и, традиционно же, портрет этот был заплёван нашими хулиганами из трубок жёванной бумагой. На нашей памяти, это был уже четвёртый портрет Генерального Секретаря: до ноября 1982 года здесь красовалось изображение Леонида Ильича Брежнева; затем короткое время на нас таращило свои белесые глаза страшилище по фамилии Андропов (его портрет был, кажется, единственным, в который хулиганы побаивались плевать из трубочки); весной 1984 года здесь повисло изображение КУЧера — а к описываемому времени над кабинетом истории занял своё место Горби с пятном на лысине. Хулиганы тут же это пятно, да и весь портрет, радостно заплевали.
Так вот, значит… Стоим мы с Бегемотом, никого не трогаем — и вдруг видим, как в нашу сторону по коридору маневрирует наш трудовик Юрий Иваныч — с огромной деревянной лестницей-стремянкой под мышкой (не представляю до сих пор, как он только волок её, тяжеленную такую, в одиночку?). Юрий Иваныч видит нас, и тут же орёт:
- Ну?! Чего уставились? Помогайте, давайте!…
Втроём дотаскиваем стремянку до дверей кабинета истории, и начинаем устанавливать её — прямо перед дверями. Юрий Иваныч поворачивается ко мне, и произносит:
- Ты, значит, здесь самый лёгкий — лезь наверх, снимай портрет Горбачёва! Его привести в Божеский вид надо — а то, захаркали уже весь, казззлы!…
Я лезу наверх — а что делать? В это время историчка Наталья Георгиевна по какой-то нужде решила выйти из своего кабинета — а дверь открывается наружу. Историчка со всего размаху распахивает её, тяжёлая дверь со всей силы бьёт по стремянке, стремянка начинает падать. Вместе с ней падаю и я — с портретом Генсека в руках. Успеваю каким-то чудом спрыгнуть в сторону — естественно, отбрасывая от себя портрет. Он летит и плашмя накрывает трудовика Юрий Иваныча; в следующий момент раздаётся очень громкое БА-БАХ!!! — это стремянка достигает, наконец, пола.
Убитых, слава Богу, нет — но грохот был настолько сильным, что его услышал наш глухой директор, чей кабинет был неподалёку. Услышал — и высунулся. Ему объяснили, как могли, что упала стремянка — он, как кукушка в часах, юркнул обратно. Тут все заметили историчку Наталью Георгиевну: она, как стояла, прижав руки к груди, так и стояла — бледная, как древнегреческий статуй. Ей тоже пришлось объяснять, что все живы. Поняв это, она приша в себя и ушла от нас куда-то по коридору: полагаю, она вспомнила, зачем выходила из кабинета…
…Так или иначе, но очищенный от плевков портрет Горбачёва на место вешал уже не я — его водружал на место уже сам Юрий Иваныч. А на следующей перемене стало понятно, зачем, собственно, потребовалось в аварийном порядке соскабливать с морды генсека жёванные бумажки: в том самом коридоре нас всех, впервые после смерти Черненко, выстроили на обще-школьную линейку. Забегая вперёд, скажу, что очень скоро эти обще-школьные линейки приняли характер регулярного мероприятия — наподобие порки или расстрела перед строем трусов и дезертиров — но это было уже чуть позже.
Итак, что же было на этой, прежде небывалой обще-школьной линейке? Была длинная шеренга учащихся четвёртых-десятых классов (школа училась в одну смену, и всех нас вместе собрать было не сложно), и был вынос школьной знамённой группой тела покойника Школьного Знамени; когда знаменосцы заняли своё место на правом фланге, по двум сторонам от них встали два дылды-десятиклассника, державшие в руках два кастрированных холощённых школьных автомата АКМ-47 из числа наглядных пособий военрука. А затем, в напряжённой тишине, тот же военрук, одетый в свою вечную «диагональку», рявкнул:
- Школа-а!!! Равняйсь!!!! — и все повернулись направо, в сторону школьного знамени. А с левой стороны, из учительской, вышли наш директор Николай Борисович, наша завучиха Наталья Натановна, и два номенклатурных хмыря — один из райкома партии, другой — из райкома комсомола. Стояли мы все в одну шеренгу, а команду «Смирно!» военрук дать забыл — вот и вышло, что вся школа в этот момент стояла, как бы, демонстративно отвернувшись от своего школьного и районного партийно-комсомольского начальства. Когда начальство проходило мимо нас, до нас долетели недоумённые слова, кажется, главного районного комсомольского вожака: «А чё это они все от нас морды воротят?…» Стоявшие рядом девчонки тихо прыснули…
Ну, а потом началось Действо: заняв место на правом фланге, Николай Борисович торжественно объявил нам всем о том, что родная партия доверила честь и оказала доверие, послав нашу всеми уважаемую Наталью Натановну оч-чень далеко — аж на XXVII съезд КПСС — а это значит, что высокое доверие оказано и всем нам, и мы теперь должны всё крепить и твёрдо приумножать, и подтянуть всё, что можно подтянуть, и брать на себя обязательства, и принимать ещё какие-то обязательство, и твёрдо шагать, держа равнение — и всё в том же духе.
А потом и сама Наталья Натановна клялась, что не подведёт доверия оказавших ей высокую честь товарищей, и донесёт с трибуны съезда до любимой партии и лично Михал Сергеича, что мы тут все всё подтянули и выровняли, и держим равнение, и обязательств набрали вагон и маленькую тележку, и не посрамим, и не подведём, и обязательно будем в авангарде передового отряда переднего края строителей коммунизма и за мир во всём мiре. Вот…
Наталье Натановне, конечно же, хлопали — и хлопали тем двум хмырям из райкома партии и райкома комсомола, и говорившему заключительное слово Николаю Борисовичу тоже, конечно, хлопали. А ещё потом кто-то из учителей вручил Наталье Натановне букет цветов, и знамённая группа торжественно замаршировала по коридору в сторону учительской, а за ней церемониальным шагом тронулись два верзилы-десятиклассника с автоматами Калашникова. Автоматы в тот день так и не пригодились: как мы догадались потом, что-то там у агентов ЦРУ не срослось, и они, не смотря на всё своё желание, так и не смогли завернуть никакую поганку, чтобы сорвать нашу школьную линейку…
А совсем-совсем потом Наталья Натановна уехала на свой съезд.
…Я не знаю, каким уж образом в школе стало известно, что наша завучиха, действительно, будет выступать на этой Высокой Трибуне Съезда — но известно об этом стало. И, более того, стало известно, в какой именно день мы все сможем лицезреть Наталью Натановну в трансляции Центрального Телевидения — и наши учителя, естественно, в тот день предупреждали нас на каждом уроке: дескать, сегодня на всю страну по ящику нашу дорогую делегатку покажут — так что, не пропустите, ребята!… Да мы бы и сами не пропустили: не каждый же день твоих знакомых, пусть даже и завуча твоей школы, по телеку кажут! Мы эту трансляцию все посмотрели…
На следующий день после этой трансляции вся школа, что называется, тихо угорала: дело в том, что оператор, снимавший выход Натальи Натановны на трибуну, дал её слишком крупным планом — и мы все увидели, как она поднимается на трибуну… в строгом тёмно-синем «английском» костюме… И В БЕЛЫХ КРОССОВКАХ «ADIDAS»!!! После этого кадра уже, наверное, никто и не слушал, о чём там наша завучиха с высокой трибуны вещала — я, во всяком случае, надеюсь на её порядочность и на то, что она не соврала нам тогда на линейке: как обещала, так всё и сказала про передовой край переднего авангарда за мир во всём мiре… По крайней мере, ни в тот день, ни в другие дни выступление Натальи Натановны с трибуны съезда официально в школе не обсуждалось.
Вот и всё, собственно. Стоит сказать ещё только о том, что, вернувшись со съезда, наша делегатка стала регулярно повторять на «бис» свой маленький бенефис: обще-школьные линейки, наподобие той, что была устроена перед её отъездом, стали проводиться каждый четверг. Конечно же, на них уже не выносили школьного знамени, и почётного караула с кастрированными холощёнными автоматами тоже никто, так сказать, не осуществлял… Но о своём участии в работе XXVII съезда КПСС Наталья Натановна не давала нам забыть ни на день. Все её выступления на этих линейках непременно начинались со слов:
- Мальчишки и девчонки! Ребята! Хочу поговорить с вами, как учитель-коммунист!… - а дальше, о чём бы ни шла речь на линейке, неизменно раз по десять, а то и более, в речи завучихи обязательно звучали два неизменных словосочетания: «Мой Съезд» и «Моя Партия». Кончилось это всё тем, что к завучихе намертво пристали два ироничных прозвища: «Учитель-Коммунист» и «Мой съезд, моя партия». А на её обращение «Мальчишки и девчонки», кто-нибудь непременно начинал тихонечко насвистывать у неё за спиной известный проигрыш из заставки тележурнала «Ералаш», и крутить пальцем у виска… А бедная завучиха даже и не догадывалась, насколько же смешно она выглядела в наших глазах. Наталья Натановна, Вам оно было надо?…
P.S. Наталья Натановна стала, таки, директором нашей школы — ровно через год после того, как выпустился наш десятый класс. А ещё через год в стране произошли очень серьёзные изменения — настолько серьёзные, что президент Российской Федерации Борис Ельцин подписал сначала Указ о департизации всех государственных структур, а затем и о запрете деятельности КПСС. К великому моему сожалению, ни один из тогдашних коммунистических руководителей не разделил судьбу Николая и Елены Чаушеску…
Ну, а Наталья Натановна… Моя младшая сестра, которая училась в той же школе, что и я, рассказывала мне, что директриса по прежнему регулярно проводит школьные линейки — войдя в роль единожды, очень трудно потом выйти из неё. Правда, она немного подкорректировала свой текст — и теперь, обращаясь к «мальчишкам и девчонкам», регулярно «хотела откровенно поговорить» с ними уже не как Учитель-Коммунист, а как… «Педагог с большим опытом и стажем». Помню, уже перед своим выпуском, сестрёнка рассказывала о своей последней линейке:
- Выходит, значит, наша «Учитель-коммунист», и — как всегда: «Мальчишки и девчонки! Ребята! Хочу поговорить с вами, откровенно, как педагог с большим жизненным опытом и стажем…» — ну, и начинает развозить, масло по блину мазать. А как к концу подошла, так и говорит: «И вот ещё что: пойдёте на экзамены — не поленитесь, зайдите в храм, свечу перед иконой поставьте, помолитесь. Рекомендую вам, как педагог с большим жизненным опытом и стажем» — а после этого театральным жестом извлекает нательный крестик, и целует его…
Всякое может быть, всякое… Но почему то, слушая этот рассказ сестрёнки, и вспоминая нашего «Учителя-коммуниста», нашу «госпожу Н. Н.», я и фразу Станиславского вспомнил. И вы все догадались, какую: НЕ ВЕРЮ!
И именно поэтому мне Наталью Натановну искренне жаль…