Не знаю, друзья мои, приходилось ли кому-либо из вас держать в доме прислугу? Причём, не нянечку, и не приходящую горничную, а самого настоящего камердинера - в ливрее с позументом? Мне - приходилось. Жизнь - она, вообще, удивительная и непредсказуемая штука: вот проснёшься утром, ещё не имея при себе никаких камердинеров - а к вечеру, глядишь, и обзавёлся...

 Впрочем, сейчас расскажу подробно, как это вышло.

 Есть у меня один знакомый - отставной военный юрист, майор Андрей Васильев, большой любитель причинять добро в особо крупных размерах всем своим друзьям и знакомым. Когда-то Андрей работал в гарнизонной военной прокуратуре, и занимался тем, что вылавливал дезертиров, бежавших из "непобедимой и легендарной" совецкой армии. А выйдя в отставку, занялся тем, что стал консультировать потенциальных дезертиров, которым корячилось сомнительное счастье загреметь под призыв, как этого дела можно избежать - на вполне законных основаниях.

 Здесь надо сделать одно очень важное уточнение: ещё в те годы, когда майор Васильев работал в своей военной прокуратуре, он питал какую-то малопонятную симпатию к призывникам коренных сибирских национальностей - бурятам, якутам, эвенкам, тувинцам и прочим юкагирам. И дело здесь вовсе не в какой-то нетрадиционной ориентации майора Васильева - с этим-то у Андрея, как раз, всё в порядке - просто, он всегда старался собрать вокруг себя именно этих парней. А в ответ на недоумённые вопросы, отвечал:

 - Между прочим, мои азиаты - самые лучшие солдаты! Наши деревенские русаки - те сразу в казарме начинают права качать, "дедовщину" всякую разводить; городские - это, вообще, не солдаты: или начинающие алкаши - или "маменькины сынки". А эти - тут обычно Андрей трепал по плечу какого-нибудь парнишку-бурята или тувинца, - эти уж точно, никогда не подведут! С дисциплиной у них - полный порядок, никакого казарменного мордобоя не устраивают - а если и устраивают, то, значит, на то есть серьёзные причины. Они ж с детства в семье помогают: на охоту ходят, скот пасут, коней объезжают, с младшими возятся - у них дисциплина в крови!... - а дальше, обычно, шли рассуждения на исторические темы, и майор Васильев углублялся в подробности вторжения в европу гуннов (прямыми потомками которых он считал бурят), вспоминал добрым словом воинство Чингиз-Хана, полушёпотом произносил имя Унгерна (барон для него и в совецкое время был кумиром и авторитетом) - а заканчивал, обычно, очень просто:

 - Да что там говорить! Они - самые лучшие солдаты! И почерк, кстати, у всех хороший!

 И действительно, как я потом узнал, все документы, в которых требовалось от руки вписать что-то красивым и разборчивым почерком - например, служебные удостоверения - выдавались майору Васильеву. А уж он садил за стол какого-нибудь якута-первогодка, наливал ему кофе - и медленно, по буквам, диктовал, что нужно вписывать в ту или иную графу.

 - Ты же Стаса помнишь? - говорил мне майор Васильев - и я вспоминал здоровенного парня-якута, который в 1990-92 годах был при майоре кем-то, вроде порученца, - вот у кого почерк был! А, между прочим, у Стасика в школе во русскому двойка была, он в слове из трёх букв пять ошибок делал! Но - почерк!...

 Почерк у этого Стаса был, действительно, какой-то образцово-каллиграфический. Это я помнил...

 Ну, да ладно, перейдём к сути смысла. Дело в том, что капитан Васильев не только пристраивал этих тувинцев, бурят и якутов служить при военной прокуратуре - он и после армии продолжал поддерживать с ними связь. Нередко случалось так, что под началом Васильева, один за другим, службу проходили двое, трое, а то и четверо братьев из одной семьи. А ещё очень часто кто-то из тех, кто уже отслужил, через год приезжал поступать в иркутский Политех или Медицинский институт - и тогда абитуриент останавливался у "товарища майора" - а Андрей начинал обзванивать разных знакомых, имевших отношение к аренде недвижимости, чтобы определить будущего студента за умеренную плату на квартиру. Ну, и когда Васильев вышел в отставку, к нему продолжали ехать парни из бурятских улусов и якутских посёлков - и он консультировал их на предмет того, чтобы военкомат оставил их в покое.

 Гости, к слову сказать, ехали к нему не с пустыми руками - и очень часто майор вечером звонил (да и до сих пор продолжает звонить) мне с одним и тем же вопросом:

 - Mon Sir, тебе мяса/рыбы надо? А то, тут друг приехал, привёз - а в холодильник не помещается. Возьммёшь немножко? Ну и прекрасно! Тогда мы сейчас придём к тебе, занесём - ну, и... посидим немножко.

 И они приходили вдвоём с каким-нибудь парнем-азиатом, и Васильев знакомил меня с ним, представляя меня "писателем" - а потом мы выпивали по рюмке неизменной "Смирновки" - и они уходили, а моя жена начинала плакать, потому что принесённая баранина/изюбрятина/конина/косуля/омуль/хариус в холодильник никак не утрамбовывались...

 ...Однажды Васильев позвонил мне:

 - Mon Sir, тут такое дело... Поговорить надо срочно. Ты свободен? Тогда я - мигом!

 Через четверть часа он уже сидел в нашей гостиной:

 - Ты помнишь Захара? - спросил он. Я недоумённо взглянул на майора, а он продолжал: - ну, Захара?... Длинный такой парень-бурят, лет пять назад у меня служил! Ну, ты должен его помнить!...

 Я ответил майору в том духе, что при всём моём уважении ко всем коренным народам Сибири, всех призывников-бурят, которые служили у него в прокуратуре, я не помню: раскосое азиатское лицо и солдатская форма - слишком неопределённые приметы, чтобы запомнить одного, конкретного Захара. А таких Захаров под васильевским началом на моей памяти были сотни.

 - Короче, не важно, помнишь ты его, или нет, - гнул своё гость, - он - парень хороший, спокойный, работы не боится, не пьёт совсем - и с ремонтом квартиры вам поможет, и по хозяйству - а потом мы что-нибудь придумаем! Идёт?

 - Идёт, - говорю, - только я ни фига не понял. Давай-ка сначала и по порядку.

 И майор Васильев начал сначала и по порядку. Парень, который служил под его командой пять лет назад, весной этого года приехал в Иркутск на заработки. Устроился в бригаду, которая строила коттеджи где-то в микрорайоне Зелёный. Всю весну, всё лето и начало осени работа на строительстве была - а тут у заказчика кончились деньги. Естественно, бригада разбежалась - остался один этот бурят Захар. Он живёт сейчас прямо на стройплощадке в железном вагончике - коттедж ещё не достроен, там одни стены - а хозяин привозит ему каждую неделю лапшу "Ролтон", чай, сигареты "Луч" и подкидывает рублей по сто - на хлеб. Впереди зима, а в жестянной бытовке - только электрообогреватель. Уехать Захар не может: денег нет - а дома, в деревне, ждут не его, а его переводов: там - мать-одиночка и братья-сёстры, мал мала меньше. Короче: для Захара есть нормальная работа - но, если он начнёт работать, хозяин его выгонит из бытовки. А оплачивать за квартиру и переводить матери не получится: денег не хватит... Ещё короче: можно, чтобы Захар пожил у вас?... Хотя бы, два-три месяца, пока зима?... Не зимовать же ему в этой железной бочке?... А там - что-нибудь придумаем... Он и с ремонтом квартиры поможет, и по хозяйству... Он - парень спокойный, не пьёт... Я за него ручаюсь... Если что-то вдруг - а ничего и быть не может! - звони мне, сразу же... А мы потом обязательно что-нибудь придумаем, ближе к весне... Ну, идёт?

 Идёт, господа? Вот вы, на моём месте, что бы ответили на это?

 Вот и я задумался... На одной чаше весов был мой privat, неприкосновенность жилища и всё прочее; на другой же - необходимость срочно делать ремонт в квартире, в которую мы полмесяца назад переехали - и абсолютная невозможность сделать его в одиночку. Но было и ещё кое что: мы, знаете ли, друзья, в Сибири живём-съ... Да, в Сибири! - и здесь не принято оставлять зимой человека замерзать на улице, кем бы этот человек ни был: сперва обогрей и накорми - а потом уж спрашивай, кто таков. А если твой гость обнесёт тебя - то это уже на его совести будет, не на твоей...

 Впрочем, была и третья сторона вопроса: мнение моей жены. Я обернулся на Машу - и тут она говорит, обращаясь не ко мне, а к Андрею:

 - Ваше благородие уже, кажется, всё решили, так? Хорошо, когда ждать твоего квартиранта?

 Вместо ответа, майор подбежал к окну, раскрыл форточку, и крикнул:

 - Захар! Давай сюда, быстро! - и побежал открывать входную дверь нашей квартиры.

 ...Да, я узнал этого парня: видел его когда-то, когда он служил, а мой друг был его командиром - забегали они ко мне пару-тройку раз вдвоём. Помню, тогда парнишка сидел молча, и всё ласкал Жульку.

 - Располагайся, - говорит моя жена, - только у нас кавардак: переехали недавно, вещи ещё не расставлены, ремонт надо делать...

 - Понял, - ответил парень, - будем делать, однахо! - и ушёл в прихожую. Через минуту вернулся:

 - Я тогда спать, однахо, ладно? Чо нада - толкнёте! - и ушёл.

 - Я ему сказал, - подмигнул нам майор, - что у вас в прихожей диванчик есть - он там теперь спать будет. Сказал ему, чтобы по комнатам не шлялся - только на кухню и в санузел. Ну, и помогал чтобы... - мы ещё поболтали с Васильевым, и он ушёл. Когда я пошёл закрывать за ним дверь, увидел нашего постояльца, спящим на стареньком диване - вообще-то, на этом диване всегда спала наша собака. Она и в этот раз спала на нём - рядом с квартирантом.

 ...Утром, когда я вышел на кухню, первое, что увидел - сидящего за столом Захара и расположившуюся рядом Жулю. Захар пил чай из своей эмалированной кружки, а левой рукой чесал Жулихе за ухом. Увидев меня, он улыбнулся, и произнёс:

 - Чё нада? Говори!

 От такого начала беседы я немного обалдел. Я не знаю, что было на моём лице, но Захар тут же развил свою мысль:

 - Собаку водил, помойку унёс однахо! Чо нада ещё, говори!...

 Я понял, что попал: ремонт, который я планировал начать через недельку-другую, грозил начаться тем же утром...

 А в обед того же дня примерно такой же шок испытала и Маша, когда Захар обратился к ней:

 - Деньги давай, однахо! - я видел, какое лицо в этот момент было у жены, но ничего не успел сказать - Захар меня опередил:

 - Чо нада, говори! На рынок пойду, еда брать, однахо! Многа еда, женщина тяжело нести! Говори, какая еда нада, однахо!

 ...Захар жил у нас уже целый месяц; вдвоём мы сбили старую штукатурку, закрыли стены гипсокартоном, наш электрик полностью поменял нам проводку (о, это отдельная история!); мы бы и обои уже успели наклеить, если бы не одно "но"...

 Дело в том, что среди многих положительных качеств представителей творческой богемы, есть одно, мягко говоря, не очень положительное: если разные писатели-поэты-музыканты-актёры-художники и прочие журналисты рады видеть тебя в любое время дня и суток на своих кухнях и в творческих мастерских, то они совершенно искренне верят, что и ты испытываешь ту же щенячью радость от их посещений. Особенно, если ты переехал в новую квартиру, если живёшь теперь отдельно от родителей, и если у тебя, к тому же, идёт новосельский ремонт. Ремонт, господа - он любую бестактность списывает! А беда - в том, что именно представители творческой богемы и составляли тогда девяноста пять процентов моих знакомых. И вот, эти девяносто пять процентов, узнав о факте моего переезда и новом адресе, шли, шли, шли... Поздравляли с новосельем, бурно радовались за нас с женой и давали дизайнерские советы по оформлению интерьера, стремительно уничтожая принесённый с собой алкоголь - а потом норовили остаться заночевать: " - Я т-тут т-тихонечко, з-за бу-буфетом..." - а утром ещё норовили занять денег на пиво. А как им откажешь? - ранимые творческие натуры, мать их!...

 - Боже, как же я устал от гостей! - пожаловался я однажды утром жене после того, как мы с ней проводили, наконец, гостившего у нас со вчерашнего вечера местного Сальвадор Иваныча Дали, - честное слово: если бы не эти гости, то мы бы уже давно закончили с обоями!...

 Жена лишь сочувственно глянула на меня - что она могла сказать? - это мои гости, мои друзья - мне, мол, и решать...

 Захар находился тут же: он, кажется, подгонял плинтусы, и был настолько увлечён работой, что даже не обернулся на наш разговор. Он, вообще, старался не отвлекаться от работы, даже когда приходили гости.

 А через час раздался звонок в дверь. Захар отложил инструмент, поднялся: - Пойду, открою, однахо! - и вышел в парадное. Через пару минут он вернулся: - Ушли, однахо! - и продолжил, как ни в чём не бывало, возиться с подгонкой плинтусов.

 Как-то незаметно прошла неделя; удивительно, но за эту неделю нас никто не побеспокоил: многочисленные друзья-приятели, как будто, забыли о нашем существовании. Если же раздавался звонок в дверь, Захар спокойно ронял: " - Открою, однахо!" - и исчезал на пару минут. А возвратившись, коротко сообщал: " -Ушли, однахо!" - и мы продолжали побеждать ремонт. Мы с женой, почему-то, ни разу не спрашивали у него, кто там приходил и ушёл...

 В тот день мы, наконец, не только закончили клеить обои, но и растащили бОльшую часть мебели - как вдруг, опять в парадном зазвенел звонок. Мы настолько привыкли, что Захар ходит открывать дверь, что не обратили на это никакого внимания. Как всегда, через минуту Захар вернулся и мы принялись передвигать тяжеленный дубовый буфет, как вдруг у меня зазвонил сотовый:

 - Слушай, ну это уже не просто хамство, а сверх-хамство какое-то! - негодовала в трубку моя мама, - я ехала через весь город, хотела поздравить родного сына с новосельем - а меня на порог не пускают! Открывает мне какой-то наглый бурят, и заявляет: " - Пускать не велено! Хозяин занят!" - и перед носом у меня закрывает дверь! Это как понимать, в конце концов?!...

 Впускать маму в квартиру пошёл уже я сам. А Захар, поняв свою ошибку, спрятался на кухне. Моя покойная мама была женщиной достаточно крутого нрава, и мне пришлось подробно объяснять ей, как меня достали наши городские гении и сверх-гении, как из-за них у нас встал ремонт - и, только благодаря Захару, удалось прекратить этот поток гостей. Наконец, матушка успокоилась, и говорит:

 - Ладно, зови своего камердинера - хоть познакомимся с ним.

 Знакомство состоялось, и мама объяснила смущённому Захару, что "...когда прихожу я, всякая "отмена приёма" отменяется: он - мой сын, а я - его мать" - а потом мы пили чай с ликёром и ели матушкин пирог.

 Ключевое слово было произнесено. Но Захар услышал его чуть позже, через пару дней. Я за какой-то надобностью отправился по делам, а когда вернулся, застал у дверей своей новой квартиры Кулехова, который тут же обрушился на меня:

 - Ну, ты даёшь! Совсем уже!... Я прихожу - а мне в ответ: " -Хозяина нет, и принимать не велено!" Камерди-инером обзавёлся, Фандорин, блин! - я тем временем открывал дверь своим ключом, а Кулехов продолжал неистовствовать: - Ну точно - Эраст Фандорин и камердинер Маса!... - и, уже пройдя в квартиру, обратился к Захару: - Ну что, давай знакомиться, камердинер Маса! Я - Миха, а тебя как звать? - и, после того, как Захар представился, Кулехов окончательно покорил его, поинтересовавшись: - А ты чей будешь - хоринский или эхиритский? - дело в том, что даже в Иркутской области далеко не все местные жители знают названия основных бурятских родов. А вот Кулехов знал - чем и завоевал уважение Захара с первых же минут.

 Пока мы с Мишкой сидели и обсуждали какие-то очередные важные дела, Захар тихонечко переместился к книжным шкафам. Достал энциклопедию, принялся листать - а затем, найдя нужную страницу, углубился в чтение. Весь остаток дня он ходил задумчивый, и только в глазах блестела какая-то ироническая чертовщинка. У Маши он только спросил (я не слышал, но она мне потом сказала), кто такие Фандорин и Маса - и она вручила ему какую-то из книжек Акунина. Весь вечер Захар читал её на кухне - а я заметил, что том Энциклопедии, который он оставил на столике возле книжных полок, был на букву "К"...

 Ничего не подозревая, мы легли спать, а утром нас разбудил грохот - кто-то грохотал в дверь спальни. Мы оба перепугались не на шутку, супруга юркнула под одеяло - а я заорал:

 - Что такое?! Захар! Что там случилось?!!

 Вместо ответа, створки двери разлетелись в разные стороны; на пороге стоял Захар - в тапочках, в трениках - и в старом мундире музыкальной роты со стоячим воротничком и красными обшлагами, который висел у нас в прихожей на вешалке.

 - Однахо, кофе! - радостно заорал Захар.

 В руках у Захара был латунный индийский поднос, на котором стояли две чашки дымящегося кофе и лежала пачка печенья "Юбилейное" - прямо в упаковке...

 - Боже мой!... - пробормотала Маша, приходя в себя, - Захар, мать твою, что всё это значит?

 - Камердинер, однахо! - так же радостно выпалил Захар, - Как у Эрастпетрович Фандорина - только маленько не японец! Маленько бурят, однахо-то! Кофе пейте! - с этими словами Захар протянул нам поднос, который мы едва не опрокинули.

 Когда, наконец, мы с женой перестали трястись от смеха, я простонал:

 - Захар, умоляю! Больше так не шути, ладно?...

 - А чо? Прикольно, однахо! - возразил мне сияющий Захар, - Кулех вчера сказал: "камердинер, как Маса"! Кулех - умный чловек! Я книжку прочтал ночью - интересно! Ещё есть про Эрастпетрович и Маса?...

 - Захар, - подала голос жена, - а зачем ты этот мундир-то напялил? он ведь грязный, Роман его из театральной бутафорки приволок - хотел на него коллекцию значков развешать... Он же пыльный...

 - Значт, стирать будем! - заявил наш постоялец, - я в Циклопедии чтал - камердинер должн в мундире ходить! Ходить буду, гостям открывать буду, однахо-то! - Захар сиял от своей выдумки. Мы не стали возражать...

 ...Он так и ходил потом в этом кителе по квартире - они с Машей ещё, шутки ради, обшили его галуном и пришили к нему пуговицы с моего старого клубного пиджака - в самом деле, не звёзды же совецкие на пуговицах носить?

 А ещё Захар очень привязался к нашей собаке - а Жулька, соответственно, к нему. Как я уже говорил, спать Жулька забиралась к нему на диванчик, который считала своим - а Захар, прибегая с очередной работы (забыл сказать, что он устроился работать грузчиком в нашу булочную - да ещё и умудрялся подхалтуривать где-то, делая небольшие квартирные ремонты), цеплял Жулю на поводок, и они шли выгуливаться.

 Дом наш стоял на набережной Ангары-реки - и, естественно, гуляли они там же. Дело было осенью, и на Ангаре, у берега постоянно плавали стайки уток, готовившихся к зимнему перелёту. Вот из-за этих-то уток Захар и простудился.

 Они пришли с очередной прогулки - Жуля тащила Захара на поводке в квартиру - а у парня с ног лилась вода, и брюки ниже колена были мокрые. Собака была счастлива, мы с женой пребывали в полной растерянности - а Захар, как тот спартанский мальчик, молча расшнуровывал набухшие от воды шнурки на берцах. На наши вопросы о том, что же произошло, он кратко поведал:

 - Собака охотицца пошла, однако. В реке - утки, она охотилась. Я был на поводке...

 - Идиот! - закричала Маша, - Захар, ты идиот! Она тебя, что, в реку затащила?! - Захар кивнул, - Так какого ж рожна ты её с поводка не спустил, зачем в реку полез?! - не унималась Маша.

 - Чтоб не убежала, - коротко ответил Захар, - она ж убегала уже, однах-то...

 Это была сущая правда: за две недели до того, во время прогулки Захар спустил Жулю с поводка, и она тут же убежала. Прошло-то всего минут пятнадцать после того, как они отправились на прогулку - и вдруг мы слышим, как наша собака лает под окнами, в палисаднике. Я пошёл открывать - думал, что они вернулись оба, что-то забыли - но Жулиха пулей влетела в квартиру - одна-одинёшенька! А Захара с ней не было.

 Потом только мы сообразили, что собака решила, будто новый жилец куда-то уводит её от хозяев - и сиганула от него, как только представилась возможность. А бедный Захар ещё два часа бегал по всей Набережной с поводком, искал её, звал...

 Когда он вернулся, на нём лица не было - а тут ещё мы с женой решили подшутить над ним. Не со зла, по глупости - но шутка вышла достаточно жестокая:

 - Так, - спросил я ледяным тоном, - а где собака?

 - Однах-то, это... Убежала... - выдавил Захар, - я бегал, искал... Нету, однах-то...

 В это время наша Колбаса подала голос из глубины квартиры - и в следующий момент уже выскочила в прихожую.

 - Ах ты!... Собаха!... - напустился на неё Захар, - Убежала! Домой пошла одна, да! А я-то!... - и вот он уже рухнул на пол, и они с Жулей начали бороться: это игра у них была такая - они делали вид, что борятся. Захар, кажется, был счастлив больше всех - он смеялся, как ребёнок - а Жулиха, играя, прыгала вокруг, урчала, делала вид, что хочет наброситься. Им было весело - а нам с женой было очень стыдно за свою злую шутку.

 ...А ещё в тот год Захар умудрился прославиться на весь околоток, и завоевать себе репутацию какого-то сверх-свирепого нинзи. Дело в том, что квартира, в которую мы переехали, долгое время стояла пустая - никто не хотел покупать жильё в полублагоустроенном деревянном доме конца XIX века - а палисадник под нашими окнами облюбовали местные алкаши. Там, среди одичавших кустов вишни и жасмина, они с удовольствием распивали спирт, который покупали у марамоек и разводили водой с колонки.

 Так случилось и в один из дней той осени 2004 года: алкоголики расположились под окнами нашей гостиной, присели на завалинку, выставили на импровизированный "столик" бутылку, разложили закуску... В следующий момент в калитке палисадника появился Захар; в руках у него был берёзовый черенок от лопаты.

 - Здесь низзя! - закричал он ханорикам, направляясь к ним и размахивая черенком.

 - Э-э, т-ты чо, узкоглазый? - пьянчуги собирались, было, вступить в переговоры и доказать своё неоспоримое право пить среди этих кустов в любое время дня и года - но наш камердинер в переговоры вступать не собирался.

 - Низ-зя! - крикнул он ещё раз, и увесистый черенок взметнулся у него над головой. Р-р-раз!!! - и во все стороны посыпались осколки стекла и полетели спиртовые брызги - это лопатный черенок со всей силой опустился прямёхонько на бутылку. И-и р-раз! - это дубина в руках Захара вновь взметнулась вверх, занесённая для следующего удара:

 - Здесь низь-ззя!!! - в третий раз крикнул он - и испуганные алкаши, тяжело переваливаясь в стороны, как могли, рванули прочь. Убежав на безопасное расстояние, они принялись орать:

 - Нехристь! Понаехали тут на русскую землю!... Вали в свой Китай, Шаолинь долбаный, чёрт китайский!...

 Больше в нашем палисаднике они не разу не появились. Но это ещё не всё: когда, полгода спустя, я выловил-таки, нашего водопроводчика и притащил его к нам менять стояк, то в самый последний момент, увидев, куда я его привёл, он упёрся рогом и отказывался входить в дом:

 - Не пойду!!! - орал взрослый мужик, и трясся от страха, - здесь же сумасшедший китаец живёт!!! Он же убьёт меня!!! Осенью чуть не убил уже: выскочил с мечом - и стал свою кунг-фу показывать! Р-раз! - и чуть мне бошку не отрубил! Не пойду!!!...

 Если бы Захар услышал, что его опять приняли за китайца, то он бы, конечно же, если и не зарубил бы сантехника самурайским мечом, то уж сказал бы ему много нелицеприятных слов о его, сантехника, происхождении. Его, Захара, регулярно принимали за китайца - и ему это совершенно не нравилось. Но Захар не мог этого услышать, так как незадолго до этого он уехал в свою родную деревню - и с тех пор мы лишились нашего камердинера.

 А случилось это так. Где-то, в начале зимы на моём горизонте возник, скажем так, человек из прошлого. Когда-то мы были знакомы, даже одно время были у нас с ним какие-то бизнес-отношения - правда, друзьями мы с ним не были: так, обмыли в ресторане несколько удачных сделок - и всё. Да и давно это было - ещё в самом начале девяностых. Потом этот человек исчез с моего горизонта - я и забыл о нём, а он вдруг нарисовался. И не просто нарисовался, а стал активно искать дружбы, постоянно говорил то об одном, то о другом - словно, пытался нащупать тему, которая может быть мне интересно. И, признаюсь, что-то нехорошее в этом его дружеском энтузиазме было, настораживающее, что-ли.

 Вот однажды, приехав к нам в очередной раз, человек этот принялся расхваливать нашу собаку - Жулька у нас, если кто не знает, собака охотничья - а потом плавно перевёл разговор на охоту: повёл речь о том, какие у него замечательные карабины, да какие гладкостволки, да неплохо бы и на охоту сгонять... Из меня охотник - как гаишника виоланчелист: никогда этим делом не интересовался - а камердинер наш, смотрю, загорелся: слушает моего собеседника внимательно - а потом и в разговор вступил. Наш гость и рад, что разговор поддержали: начинает что-то ещё говорить - и постоянно в беседе ко мне аппелирует - а Захар с ним спорить начал, что-то доказывает. Я и не заметил, как мой vis-a-vis полностью на разговор с Захаром переключился, обо мне забыл. А кончилось всё тем, что он и говорит:

 - Решено! В пятницу беру машину, стволы, покупаю боеприпасы - и едем к тебе в Алагуй! - потом ко мне поворачивается: - Роман, ты же тоже с нами едешь? - я отрицательно машу головой: езжайте, мол, сами коз гонять - а у меня дел полно, да и не любитель я...

 И они уехали в пятницу, как и договорились. А в понедельник приезжает ко мне этот любитель охоты - один, без Захара - и предъявляет мне претензию:

 - Твой бурят, мало того, что ужрался по дороге в свой Алагуй и заблевал мне машину, так он ещё меня сначала куда-то не туда завёз - семьдесят километров пришлось по зимнику, где только лесовозы ходят, возвращаться! А пока до его этого Алагуя доехали - стемнело уже, он из машины вылез, сказал ждать его - и исчез! Я всю ночь в машине сидел - по всей деревне темнота, и куда твой Захар делся, не знаю! А утром стартанул я оттуда, не стал его искать - ну его с его охотой!

 Рассказав всё это, мой странный знакомый уехал, и больше с тех пор я его не видел. Что ему было нужно от меня, не могу понять до сих пор...

 А Захар пожаловал в Иркутск только к Пасхе.

 - Что у вас там с этим персонажем случилось, давай рассказывай! - говорю я ему, - и с чего он говорит, что ты у него в машине нажрался? Ты же, вроде, не пьёшь?...

 - Тёмный он человек, - говорит Захар, - хитрый, однахо. Нехороший. Мы поехали, он говорит: "Выпей, Захар", водку даёт, бутылку. Я выпил малех-малехо, он пиво даёт бутылку: "Выпей, Захар". Я пиво люблю, хорошо выпил, много. Голове хорошо стало. А он спрашивает. Про тебя спрашивает, много спрашивает, однах-то. Кто к тебе ходит, спрашивает. Чем ты занимаешься, однахо, спрашивает. Ещё спрашивает, пьёшь ты водку, или не пьёшь. И мне говорит: "Пей, Захар, пиво! Пей, Захар, водку" - а он опять спрашивает про тебя. Хитрый он, плохое хочет сделать, однахо...

 Я слушаю, и удивляюсь: "-Э, нет, - думаю, - не подвела меня интуиция! Не случайно этот человек вдруг появился из прошлого - вот и Захар заметил, что что-то здесь не так!..." - а Захар продолжает рассказ:

 - Я думаю: напиться надо, однахо - чтобы лишнее не сказать. Напился водки с пивом, и уснул. Потом плохо было, совсем плохо. Потом опять уснул. Потом он будит меня: "-Где твоя деревня? Скоро будет?" - я смотрю в окно, и вижу: он куда-то на зимник свернул, там только лесовоз ездит. Говорю: "-Обратно надо ехать, однах-то!" Поехали обратно. В Алагуй приехали - темно уже. Я говорю: "-Жди! Сейчас к матери пойду!" Пошёл к матери - она видит, что я пьяный много совсем - повела в баню, на замок закрыла. Я стал спать. Про этого думаю: сам виноват! Зачем много водкой поил? Зачем пивом поил? Зачем всё про тебя спрашивал? Хитрый он, нехороший! Пусть, думаю, в машине мёрзнет - а я в тёплой бане спать буду...

 Захар смотрит на меня своими хитрющими азиатскими глазами, продолжает:

 - Ты с ним не дружи - он подлый! С Кулехом дружи - хороший человек! С майором Васильевым дружи - тож, хороший человек, однах-то! А с тем - не дружи, не надо! - а потом вдруг, в своей вечной манере, огорошивает меня просьбой:

 - Книги дай! - я ошалело смотрю на него, а он продолжает: - Которые написал, книги дай, однахо! Ты ж писатель! Я в деревне всем говорю: у писателя жил, камердинером - это слово Захар выговаривает медленно, с удовольствием - работал, а они не верят, дураки деревенские! Дай книги!

 - Захар, - совсем теряюсь я, - я же не писатель - я журналист. Да и нет у меня книг, не издал ещё ни одной... Ну, что я тебе дам? Разве что, статьи свои в газетах - да на принтере рассказы распечатаю...

 - Давай, однах-то! - радуется Захар, - Распечатай! Рассказы и статьи! И напиши на них ручкой, что Захару, камердинеру - опять смакует слово - от тебя... - я подписываю, как он просит, а он, тем временем, продолжает: - И про Эрастпетровича с Масой дай! Пусть читают в деревне, какой я тут Маса немножко бурятский был! - и улыбается.

 Отдал я ему всего своего Акунина - и "Азазель", и "Левиафана", и "Коронацию", и всё остальное. Эх, знал бы писатель Чхартишвили, как мы с камердинером его творчество в сельские ширнармассы несём!... А Захар, тем временем, начинает свой рюкзак распаковывать:

 - Подарки тебе привёз! Мясо! - и выкладывает на стол огромные куски баранины, - Мать моя послала! А это - от меня! - и тут же на столе появляется старый распаяный самовар, рога косули и небольшая иконка, - Вот! Богородица-икона, однах-то! Самовар - совсем старый, однахо, сломаный - как ты любишь! Рога - сам козу стрелял, в запрошлом году! Хотел ещё колову лошади привезти - череп, на счастье! Потом подумал: можт, не нада тебе? Не повёз. Если нада - привезу, однах-то... А это - собахе! Жуля! Жуля! На! - и высыпает перед вбежавшей в гостиную Жулихой целую гору сырых костей, - Спецальна ей собирал, морозил! Ешь, собаха!...

 Захар уехал в тот же день. С той поры он, время от времени, приезжает в Иркутск из своего Алагуя, в который приглашает нас с Машей, да мы никак собраться не можем. Приезжает - и привозит мясо, какое-нибудь старое стремя или упряжь: - Совсем старое, сломаное! Как ты любишь! - и, непременно, мешок сырых костей для Жулихи. И каждый раз спрашивает:

 - Книгу уже написал?

 Книгу я уже написал, и не одну. И нынче весной одна из них, наконец, выйдет. И я точно знаю, кому я обязательно по почте или с оказией отошлю самый первый экземпляр. Если сам адресат не нарисуется раньше - с мешком костей для Жулихи...