Империя под угрозой. Для служебного пользования

Добрынина Марина

Рассказ 3. Прощание

 

 

Глава 1

Руки чешутся, голова гудит. Сумасшедшие идеи не дают покоя. Даже неловко признаваться, до того соскучилась я по работе. Неловко потому, что еще недавно готова была распрощаться с моей несчастной душой за две недели отпуска. И вот, сижу здесь, в маленькой пропахшей мышами гостинице пятнадцатый день. Газеты прочитаны, знакомые навещены, посетители всевозможных злачных заведений имели честь наблюдать мою кислую физиономию уже несколько раз. Я устала. Устала от безделья. А почему? Этот педофил, и не ругательство, а факт, мой шеф, не cсоизволил переслать своему «любимому» подчиненному, то есть мне, копию приказа об увольнении. А без нее меня на другую работу не возьмут, потому что не принято у нас в государстве верить на слово бывшим инквизиторам — слишком уж редко последние уходят со службы добровольно. Потому я все еще числюсь в отпуске. И руки чешутся, и с непривычки пустая голова гудит и просит новостей.

И вот, решение принято.

Собираю вещи. Иду на вокзал, нахожу поезд, он стоит у перрона, как будто ждет именно меня, показываю бригадиру удостоверение. В любом случае удостоверение СИ заменяет талон на поездку. Бригадир, немолодой седоватый мужчина с нервно подергивающейся левой щекой, глядит с подозрением и боязнью и провожает меня в одно из зарезервированных для СИ купе. Шторы цвета древесной коры, на столе — пачка овсяного печенья. Трогательно. Жаль будет покинуть СИ. Да и не просто жаль. Я хотела быть инквизитором с раннего детства, еще с тех пор, когда задатки Мастера во мне даже не начали формироваться. Полкласса нашего в школе об этом мечтали. А реализовалась вот я одна.

Впрочем, не пропаду.

Пью чай с лимоном, думаю о судьбе. Но не своей. Мысли в голову лезут торжественные и глупые — о том, а не хлопнуть ли мне многоуважаемого начальника? Нет у него, драгоценного, против меня достаточного иммунитета. Скажу: сдохни, сволочь, с достаточной уверенностью в голосе, он и слетит… с копыт… Ловлю себя на том, что мысли у меня для Мастера не слишком-то лояльные, но списываю это на то, что он вынуждает меня выбрать меньшее зло. А зло, как его не выбирай, в свою противоположность не превратится.

Станция. Утро. Настраиваю себя на борьбу. Такси подвозит меня к желтому, недавно отштукатуренному, зданию СИ. Неровный асфальт, стоянка под транспорт и худосочные тополя, оттопыривающие кривые ветки — вот то, что я буду помнить.

Стремительно влетаю в приемную шефа. Антонина Григорьевна, его секретарь и доверенное лицо, глядит на меня с интересом на обильно припудренном лице. Интересно, откуда у нее столько косметики? Учитывая то, что нам выдают ее в количестве: тушь — 1 шт., помада — 1 шт., пудра — 1 шт. раз в полгода.

Ее оранжевые губы складываются в умильное сердечко.

— Маечка? Из отпуска уже?

— Шеф у себя?

— Да, но…

— Мне он нужен.

Открываю дверь пинком, вхожу в кабинет. В нем, как всегда, пахнет кожей. Но за коричневым полированным столом под портретом василевса сидит неизвестный мне мужчина. Первое, что я вижу — высвеченный солнцем широкоплечий силуэт, который никак не может принадлежать шефу — человеку отчетливо выпуклому в разных местах, но не в районе плеч. При приближении силуэт начинает приобретать человеческие черты. Черты эти привлекательны, даже слишком, что отвлекает от мыслей о работе, и даже как-то угрозу мою затушевывает.

Хоть не Мастер, и на том спасибо.

— Где Тимофеев?

— Садитесь, пожалуйста, — отвечают мне вежливо, показывая на кресло напротив.

— Вы хотели сказать: присаживайтесь? — хамлю я, подчиняясь.

— Я Вас слушаю, — произносит неясная личность.

— Я — советник 1 класса Майя Дровник. Отдел аналитических исследований. Я могу поинтересоваться, кто Вы?

— Юлиан Витальевич Четвертаков. И.О. начальника управления.

Удивил. Новый начальник. Еще и Юлиан Витальевич. И за что родители наградили ребенка таким карамельным именем?

Впрочем, убираю с лица начинающее было проклевываться на нем ехидство. Задумываюсь: как бы перейти к делу. Юлиан, похоже, обращает внимание на мое замешательство. И оно ему приятно.

— Я рассмотрел ваше заявление, — сообщает он, — полагаю, оно преждевременно. Не имею представления, чем вызвано Ваше желание покинуть СИ, но предлагаю Вам подумать. Подождать. С полгода. Не хочу начинать работу с утери такого ценного специалиста, как Вы.

Смущенно улыбаюсь и заглядываю в его синие, будто обведенные черным косметическим карандашом, глаза. Плещется в них что-то, будто, неприязнь, но не отчетливо.

Мне лестно. Как же, ценным специалистом обозвали. Можно и подумать… Право слово, отчего же не подумать? Особенно, если учесть, что я понятия не имею, на что я еще годна.

— Хорошо, — отвечаю, — надеюсь, за шесть месяцев действительно ничего ужасного не произойдет.

Он загибает кверху углы губ, вроде как пытается улыбнуться. Отчего это дрожь по коже? Хотя, мне по уровню предчувствия не положены. Всего-то четвертый.

— Вот и замечательно.

И подсовывает мне под нос лист бумаги.

— Ознакомьтесь, это приказ о Вашем новом назначении.

Брови мои непроизвольно лезут на лоб, однако беру, читаю: "Дровник… должность начальника отдела внутренних расследований". Да, есть у нас такой отдел. Теоретически. Не знаю, плакать или радоваться. Отдел прямо скажем, э… специфичен…, но это повышение. Раньше у меня один Андрюха был в подчинении, а теперь целая куча, хм, специалистов.

— Все, — объявляет Юлиан, — можете идти. И приступайте к работе.

— Спасибо, — шепчу.

Деревянной походкой, сжимая в руках бумагу, покидаю помещение.

— Поздравляю Вас с назначением, Майя Алексеевна, — журчит секретарша, когда я растерянно волоку ноги через приемную.

— Ага, — отвечаю, машинально отметив прибавление отчества к моему имени, — конечно.

Двигаюсь к выходу. Но потом, кое о чем вспомнив, разворачиваюсь и подхожу к ее столу. Антонина Григорьевна сидит паинькой, сложив на столешнице наманикюренные ручки, и кокетливо похлопывает ресничками. Мне она не нравится. Лет пятьдесят, а ведет себя, как нимфетка. То есть одевает мини-юбки и порой присюсюкивает. Но информацией владеет. Самой разной, в том числе и нужной. Потому делаю над собой усилие и изображаю на лице милейшую улыбку.

— Скажите мне, Антонина Григорьевна, а куда наш Тимофеев подевался?

Мадам опускает ярко-голубые веки, вздыхает тяжко и медленно проговаривает:

— Инсульт, Майя Алексеевна. Уборщица наша, Анечка, нашла его утром в кабинете, уже холодного. Врачи говорят — кровоизлияние в мозг. Мы его похоронили на прошлой неделе. Жаль, Вас не было. Все так рыдали.

Да, улилась бы я крокодильими слезами. И повод есть: не я этого гада прихлопнула, сам помер. Сплошной обман.

— Ну да, — говорю, — конечно, жаль, хороший был человек.

И быстро ухожу, пока она не заметила легкую перекошенность моей физиономии. Врать не люблю.

 

Глава 2

Наблюдаю с интересом за тем, как рабочий в голубом комбинезоне прикручивает к дверям табличку с моей фамилией. Надо же, а Юлечка предусмотрителен, заранее все подготовил. Как знал, что не откажусь. Теперь этот большой, светлый и теплый кабинет, вместе с бесплатно прилагающейся к нему дурочкой-секретаршей — мой. И я буду здесь обитать, по крайней мере, следующие шесть месяцев, если что не случится. Сажусь в глубокое кожаное кресло, о, оно новое, еще не расшатанное предыдущими инквизиторскими задами, внимательно разглядываю портрет василевса на стене. Портрет повешен чуть криво, взгляд у василевса хитровато-прищуренный. Мол, знаю я вас, Мастеров!

Жизнь, кажется, меняется к лучшему. Кабинет — замечательный, замена шефа — прекрасно. Беспокоит характер предстоящей работы, но и здесь я справлюсь. Особенно, если мне кто-нибудь объяснит мои функции.

Знаю, что в теперь уже мой отдел стекается вся информация по правонарушениям со стороны сотрудников СИ, совершенным на территории округа. Мы блюдем чистоту своих рядов. В особо сложных, а также грозящих широким общественным резонансом случаях ОВР берет расследование на себя.

Жаль лишь, что особая любовь к моей новой работе — явление редкое и попахивающее извращением. А теперь, когда руководителем ОВР сделали Мастера, нас будут еще и бояться. Ну да ладно, не привыкать. Может быть, это даже приятно.

Иду знакомиться с коллегами, вернее, подчиненными. От двери заворачиваю обратно, усаживаюсь в кресло и по телефону приглашаю сотрудников зайти ко мне. Пора бросать эти демократические замашки. Не ПОПЧ же, в самом деле.

Они появляются на пороге. Втроем, настороженны, озадачены. Общий настрой выражает легкую недоброжелательность к моей скромной персоне. Чувствую дрожание воздуха. И кабинет сразу кажется маленьким и темным.

С биографиями я уже ознакомилась, просмотрев в базе личные дела.

Номер один — Галиуллина Роза Сабировна. Среднего роста дама, сорока четырех лет. Полная, среднего роста, волосы коричневые, стрижка короткая, глаза голубые, под низкими наплывающими веками. На лице косметики — ноль. Следователь. В разводе, имеет двадцатилетнего сына-студента. Я ей явно не нравлюсь.

Номер два — Парушева Инна Аркадьевна. Высокая, стройная, привлекательная, молодая. Светлые волосы убраны в хвостик. Улыбается. Аналитик. Не замужем. Пытается быть по отношению ко мне лояльной, но где-то под улыбкой также таится недоверие.

Номер три — Семен Гунько. Парень двадцати четырех лет. Вид совершенно бестолковый, кто-то сказал бы даже: позорящий звание. Волосы всклокочены, на расстегнутом кителе там и сям разбросаны живописные разноцветные пятна. Глаза неопределенного сероватого оттенка распахнуты широко и ничего не выражают. Программист. Женат. Отец двоих детей. Формирует и ведет информационную базу по Управлению.

Там, за дверью, на компьютере раскладывает пасьянс моя секретарша — бесполезное, неопределенного возраста существо, чье имя меня не интересует. Мышиного цвета волосы, собранные пучком на затылке, голубенькие бегающие глазки и кокетливый розовый шарфик поверх форменной рубашки. Делаю себе заметку в памяти: избавиться.

Это весь мой коллектив.

— Ну что же, — вещаю, обозрев присутствующих строгим, но дружелюбным, как полагается командиру, взглядом, — здравствуйте, я ваш новый начальник. А зовут меня Майя Алексеевна Дровник.

Роза Сабировна сухо кивает. Инна улыбается еще шире и говорит "очень приятно", так, что становятся видны даже белые заостренные резцы. У Семена реакция, как таковая отсутствует — видимо, он на связи с информационным полем планеты, а я отвлекаю.

Далее произношу небольшую, но пламенную речь, в которой выражаю величайшую радость по поводу предстоящей работы с такими замечательными людьми, надежду на то, что они окажут мне посильную помощь в процессе ознакомления с тонкостями внутренних расследований. А после, заметив, что реакция народа на мое появление в целом не изменилась, предлагаю сотрудникам покинуть кабинет и приступить к работе.

Коллектив с воодушевлением подчиняется моему первому указанию.

Дни идут за днями, в дела вникаю. Но, как и ожидалось, особого восторга они у меня не вызывают. Знаю, за глаза нас называют «гестапо», ну а я, стало быть, этот, Геринг, что ли? Ой, не помню. Народ и в самом деле шарахается, как бы за спиной креститься не начал. Кстати, об этом.

Это — вообще предмет моих тайных и явных страданий. Дело в том, что по природе своей я совершенно не религиозна. Ну да, служба в Инквизиции, куда занесла меня судьба, предполагает некую вовлеченность в дела церкви. Куда без этого? Но такова уж природа Мастерства, что Идея занимает в нас все целиком. Для религии как-то места в голове не остается. Нет, формально мы, конечно, христиане, и в Церковь ходим периодически. У нас тут даже на территории одна имеется, маленькая такая с луковкой, Благовещения называется.

Просто периоды великоваты. От года до трех.

А начальник мой решил это дело исправить. Понимаю: новый шеф сразу хочет произвести впечатление. Впечатать, свой облик в души людей, как сапог в свежий асфальт. Чтобы сразу и навсегда. Не пойму лишь, почему мой новый, еще покрытый свежим младенческим пухом, шеф избрал именно эту такую странную тактику.

Может, просто сфер деятельности новых не обнаружилось: А может, веяния времени? В общем, его первым и самым ярким шагом стало усиление дисциплины и внедрение элемента повышенной религиозности в поведении подвластных ему инквизиторов. Движение за единство в вере, надо полагать.

Нагнал специалистов, поставили во всех кабинетах прослушку. Кое-где и камеры. Устав внутренней службы новый опубликовал. Кто кому честь отдает, кому какой китель полагается, а кроме того — большой раздел о дисциплине в наших рядах. Последняя, как видно, хромала на обе ноги и вообще, находилась при издыхании. В противном случае, не понимаю, зачем было вводить такие жуткие меры. Список нарушений велик: опоздания на работу, задержка документов, появление в нетрезвом виде, курение в здании и т. п. За каждое — особая санкция.

Помимо этого сотрудникам вменяется еженедельное (как минимум) посещение церковной службы и… Ух, не могу удержаться, аж руки от злости дрожат. В общем, все как положено: вошел в здание, перекрестился, поклонился, сел пообедать — то же самое. Чуть что: "отче наш…". И вообще, не могу я так больше! Я к нему, идиоту этому эмалевому, подходила, разговаривала с ним, как с человеком. "Не могу, — говорю, — я этим заниматься. С души воротит и тошнит. Освободите меня от этого. Я же Мастер, черт возьми". А он как закричит, как ногами затопает, мол, что это Вы мне такое говорите, и какой пример Вы подаете, и как могли Вы, начальник отдела и человек с высшим образованием в моем присутствии чертыхнуться?

Я из его кабинета с такой скоростью вылетела, что не помню, как к себе попала.

Впрочем, это можно вытерпеть. Даже я могу, да и народ терпит. Не это страшное, а то, что надзирать за исполнением всего этого бреда кто должен Правильно, ОВР! И я на белом коне и с шашкой наперевес.

А управление, оказывается, к дисциплине не приучено. И Устав все понимают не так, и службу бдеть надлежащим образом не желают. В результате я не занимаюсь своей работой. Я бдю, расследую случаи употребления вслух нехороших слов и нарушения поста. Прихожу домой усталая, злая, слабая телом и душой. Мне снится ночами, как я вытаскиваю курильщиков из туалета, стучу по лбам опоздавших медным крестом и составляю приказы о низвержении в Геенну огненную сроком до трех месяцев.

А Юлечка, оказывается, тоже ночами не спал: думал, как бы это участь ОВР облегчить. И ведь придумал!. Решил расширить штат. Принять на службу еще двоих человек. Причем взял разнополых: мальчика и девочку, Гришу и Машу. Подобрал он этих товарищей среди свежих выпускников школы СИ. Похожи друг на друга, как два щенка ротвейлера: квадратные, тупорылые и упрямые. Вменил им весьма специфические обязанности: надзор за гауптвахтой. Сотрудники мои очень трогательно к ним относятся, зовут Кровавыми Близнецами, при приближении сматываются. Я, к стыду своему, тоже. Но с достоинством!

Следует сознаться: раньше я лучше думала о людях. А сейчас… Сколько среди нас стукачей… Впереди же всех — Антонина Григорьевна. Горгулья Неспящая. Уж она-то не пропустит опоздавшего, закурившего, забывшего перекреститься. И чуть что — сразу ко мне. Прямо-таки подружка, а заодно и внештатный сотрудник моего отдела. Порой так и тянет поделиться с ней пайком. Чтобы сожрала, сволочь, и подавилась. Морской капустой. Все равно я ее не люблю, а мне каждый месяц этой ерунды по шесть банок положено. Эх, мечты, мечты…

Всем управлением, не исключая, каюсь, и меня, горюем о Тимофееве. Мы нашли у него, усопшего, такие достоинства, которых он в сам в себе не подозревал. Он стал и добрым, и всегда готовым помочь, и сочувствующим. И даже, после некоторой заминки, профессионалом. В общем, просто душкой! И почему мы него раньше не ценили?

А еще и проверка на лояльность! Да, я забыла упомянуть об этой своей, глубоко любимой мною, функции. Ведь зачем Юлечке нашему Мастер во главе ОВР понадобился — следить и докладывать. Лично ему. Обо всяких ненужных проявлениях чувств и эмоций у подвластных ему инквизиторов. Кто недоволен начальством, кто зол, кто от работы отлынивает. Кто о суициде подумывает… Базар-то свой я фильтрую, насколько могу, но совсем шефа без информации держать не вправе. В должностной инструкции это у меня записано. Обязана я сканировать и докладывать. Ежедневно, еженедельно, ежемесячно. Еще и анализировать при этом, какое именно начальственное заявление какой отклик вызвало у бедных подопытных, а результаты анализа — шефу на стол. И чтоб не меньше пяти листов текста. Бред какой-то! Но бред узаконенный, а потому подлежащий применению.

 

Глава 3

Прокрадываюсь мимо приемной. В конец коридора к туалету иначе не пройти. Только по карнизу, а до этого я пока не дошла. Здесь же из-за двери выглядывает Мегера Григорьевна, как ее ласково называет теперь наше управление, не исключая и овээровцев, и следит. Тоже мне, следопыт Зоркий Глаз.

Думала уже, проскочу, но нет.

— Майя Алексеевна! — слышу сладкий голосок, — Вы не могли бы заглянуть ко мне на минуточку?

Попалась, которая кусалась. Это я о себе.

— Хорошо, — отвечаю, — Антонина Григорьевна, я к Вам через пару минут зайду.

И несусь галопом в туалетную комнату. Интересно, здесь камеры не поставили? И нет ли необходимости, сделав свое дело, перекреститься три раза? А то вдруг я тоже что нарушаю, нехорошо начальнику ОВР-то! Смотрю в зеркало и вижу свою перекошенную физиономию. Тренируюсь тридцать секунд, изображая на лице умиленно-внимательный взгляд. Для общения с Мегерой Григорьевной он подходит больше всего. Вздыхаю тяжко и направляюсь к приемной.

Мадам сидит уже, напряженно уставившись на дверь. Она радостно возбуждена.

— Ой, Маечка, у меня есть, что вам сказать. Вы же знаете, я всегда рада Вам помочь. У Вас так много работы, и я считаю, что каждый из нас должен оказывать Вам содействие. Вы так похудели! Побледнели! Темные круги под глазами!

Она вглядывается в мое лицо с искренним беспокойством, а я в который раз радуюсь тому, что она не Мастер. Теперь я могу убрать улыбку, от которой начало сводить скулы, и изобразить на лице что-то вроде бескрайней утомленности жизнью.

— Да, Антонина Григорьевна, но что поделать. Такая у меня теперь работа. Что Вы хотели?

— Майя Алексеевна, я сегодня видела Вашего Сему. Он опоздал на четырнадцать минут!

И смотрит на меня, довольная.

— Вы твердо в этом уверены?

— Да, у меня отмечено в журнале! Я как раз подошла к окну цветы полить, вижу — он идет.

Врет, сука, цветочки она поливала! Неужели забыла, с кем разговаривает? Да ее с утра от окна не оттащишь. Выискивает, кого бы сдать. Ненавижу энтузиастов. Но Сема, черт возьми, я же его предупреждала! Этот балбес по неизвестной науке причине вызывает у меня прямо-таки материнские чувства, хотя мы почти ровесники. Так и хочется прикрыть его от жестокого мира своей не очень широкой грудью. А сейчас мне предстоит сдать его на губу, поскольку нарушение слишком уж серьезно. Согласно новым правилам, конечно.

— Антонина Григорьевна, — делаю последнюю попытку, — а Вы твердо уверены, что это был именно Гунько?

— Ну да! — простодушно восклицает она, — разве Вашего Сему можно с кем-либо спутать?!

Это да. Такой живописный в нашем управлении он один. Программистус вульгарис, подвид классический.

У Антонины мигает лампочка на селекторе. Начальник вызывает. Пользуясь паузой, пытаюсь смыться. Но в коридоре меня нагоняет ее высокий голос.

— Майя Алексеевна, пройдите к Юлиану Витальевичу.

Час от часу не легче. Сегодня день идет строго по выражению "все, что начинается хорошо, заканчивается плохо; все, что начинается плохо, заканчивается еще хуже". Автора не знаю, но работал он явно в похожих условиях. Интуиция сильно меня подвела, разрешив остаться здесь на целых шесть месяцев.

Юлечка хорош, как всегда. Волосы уложены волосок к волоску, китель застегнут на все пуговицы, по кабинету разносится благоухание отдающего лимоном одеколона. Пальчики наманикюрены, пузико втянуто, мужчина хоть куда. Жаль, мне воспитание не позволяет озвучить — куда именно.

— Садитесь, Майя Алексеевна, — проговаривает он, щуря глазки.

Лучше уж присяду. У господина слишком богатая фантазия. Могу на ногах не устоять от какой-нибудь новой идеи. И точно!

— Майя Алексеевна, дисциплина во вверенном мне подразделении СИ, несмотря на все наши старания, не на высоте. Чем Вы это объясните?

— Ну…

Есть у меня кой-какие соображения на этот счет, но делиться ими не собираюсь. Да и цензурные там лишь предлоги.

— Мне тут на глаза попалась любопытная книга, — продолжает шеф, указывая пальцем на толстый том в коричневой суперобложке, — Не читали? История испанской инквизиции Льоренте. Впрочем, Вы ее вряд ли изучали. Автор Инквизицию не любил, да и времена не те, что сейчас, но дело не в этом. Я ее прочитал, Уставы просмотрел и подумал.

Возбудился весь, глазки светятся. Пальчики долбят карандашом о столешницу. Изображаю на лице глубочайшее внимание и готовность к действиям.

— Я Вас слушаю, Юлиан Витальевич.

Он наклоняется ко мне вперед и быстро проговаривает, чуть понизив голос.

— Я уверен, что к содержащимся на гауптвахте должны применяться телесные наказания.

Я сижу, хлопая глазами, и полагаю, что дар речи, возможно, утерян мною безвозвратно.

— А-а-ааа?

— Я полагаю, что эта мера должна подействовать благотворно на коллектив, как никакая другая. Напрямую, конечно, в книге эта идея не высказывается, но ведь и мы сейчас не можем накладывать епитимьи, не так ли? Вот если обдумать хорошенько…

Делаю глубокий вздох. Все, слова пошли, пошли… не удержать.

— Юлиан Витальевич, — спрашиваю очень осторожно, поскольку как еще разговаривать с душевнобольными, — Вы шутите?

Начальник сердится.

— Какие могут быть шутки! Вы должны подготовить соответствующий приказ к завтрашнему утру.

— Юлиан Витальевич, я не думаю, что эта мера… благотворно подействует на дисциплину в управлении. Я уверена, через пару месяцев коллектив сам приспособится к новым условиям, и количество проступков резко…

— О чем Вы, Майя?! Какие два месяца?! Вы думаете, о чем Вы говорите?!

М-да? А что я такого ужасного сказала?

— Так нельзя… это невозможно, — растерянно бормочу я.

— Невозможно?! Чтобы я никогда не слышал от Вас таких слов! Что значит невозможно в устах инквизитора?!

В устах инквизитора это значит: "Пошел на…". Не уточняю. Почему мне так на шефов не везет?

— Невозможно, — говорю, вставая, — значит, невозможно. Значит, этого не будет никогда и ни за что. Я заниматься подобным идиотизмом не собираюсь.

Дальше не сдерживаюсь и начинаю орать так, что вопли должны разлетаться по этажу.

— Вы хоть головой своей подумали, прежде чем мне такое предлагать?! В Вас что, нездоровая тяга к садизму проснулась?! Так сходите на допросы полюбуйтесь!!

Гляжу, шеф позеленел и тоже поднимается. Сейчас прольется чья-то кровь, боюсь, что моя. А тут он как завизжит:

— Да Вы как со мной разговариваете!

Ладно. Я тоже верещать умею.

— Как хочу, так и разговариваю!

— Вон из кабинета, и чтобы завтра приказ был на моем столе!

 

Глава 4

Вылетаю в приемную. Хлопнуть дверью не удается — не приспособлена, а жаль. Антонина Григорьевна сидит вся такая потерянная, смотрит на меня резко увеличившимися в размерах глазами и молчит. Думаю, может и ей сказать что-нибудь ласковенькое. Для комплекта. Нет, хватит на сегодня.

Иду к сотрудникам. В ОВР только Инна. Заполняет отчет.

— Где Сабировна? — ору с порога.

Коллега испуганно вздрагивает.

— В Аутске.

— Что она там делает?!

— Командировка, Вы же сами…

— Надолго?

— До послезавтра.

— Ладно. Собирайтесь, Инна, мы с Вами тоже уезжаем.

Брякаюсь на стул, набираю номер одной моей знакомой в городке относительно неподалеку. В нашем округе.

— Привет, Оля, — говорю в микрофон, — это Майя Дровник. Да, я очень рада тебя слышать. Оля, я слышала, у Вас ЧП? Оля, срочно, я тебя умоляю, пришли вызов в Управление. Скажи, что тебе жизненно необходимо присутствие ОВР. Я тебя очень прошу! Объясню, когда приеду. Обещаю ни во что не вмешиваться.

Ольга смеется в трубку и обещает все организовать. Полчаса сижу, как на иголках. За это время успеваю объяснить ситуацию Инне. Она тоже в ужасе. Все, пришел вызов. Отправляю его по сети на компьютер начальника, и, не дожидаясь его реакции, покидаю здание. Инна послушно семенит чуть сзади.

Пять часов на поезде и мы на месте.

Сразу обнаруживаем, что помощь наша здесь не нужна, и допускать к расследованию нас не собираются. Ольга поит нас кофе, водит по местным достопримечательностям, но информацию не предоставляет. Но мне же отчет надо писать! После небольшого на нее с моей стороны давления, хмурясь и кусая губы, Ольга рассказывает следующее. Повесился инквизитор. Нормальный, вроде бы человек, и жизнь его была неплохой, не без неприятностей, но у кого не бывает. Фамилия вот только смешная — Мухобоев. Но ничего, живут же люди с разными фамилиями.

А тут, бац, на тебе. В принципе, ничего особо ужасного, из-за чего следовало бы вводить чрезвычайное положение здесь нет, если бы не «но». Инквизитор тот подал документы в Академию. У него, видите ли, способности обнаружились неординарные. Служить-то осталось дней десять. Эксперты говорят, похоже на самоубийство. Подозреваемых нет.

Не нравится мне это дело, ничего мне в нем не нравится. И чего это вдруг кандидаты в Мастера с собой кончать начали? У парня вся жизнь была впереди, столько всего интересного! Заикаюсь Ольге о своем желании оказать им посильную помощь, но здесь она непреклонна. "Пиши, — говорит, — свой отчет, и езжай обратно. Без вас справимся". Ну ладно, я не настаиваю. Отлавливаю Инну и еду в управление, изо всех сил надеясь, что пронесло.

Ан нет. Вернувшись, первым делом обнаруживаю на стенде копию приказа. На гвоздике болтается кипа листов с указанием дисциплинарных проступков и полагающихся за их совершение санкций. На листе согласования — моя фамилия. И подпись. Подпись-то не моя, но какое это сейчас имеет значение?

Вызываю к себе Сему.

Он приходит грустный, тощий, несчастный. И объясняет, что после моего исчезновения Четвертаков быстренько сварганил указание о назначении Гунько исполняющим обязанности начальника ОВР и заставил его подписать злополучный приказ. Когда Семен заикнулся было о своем нежелании это делать, Юлиан, основываясь на агентурных данных, намекнул, что Семин проступок не остался незамеченным. За подобное опоздание, сказал шеф, вообще-то изоляция положена.

— Там темно, — говорит Сема и лицо его болезненно перекашивается, — и совершенно нечего делать. Он сказал, что я там остаток жизни проведу. У меня дети и работа.

И что делать?

Вчера я получила приглашение на похороны. Не поеду. Это ведь надо идти к шефу, брать отпуск, объяснять ему, что работа без меня не встанет. И вообще. Ничего не хочу.

Умерла моя однокурсница по Академии. Анька Духова. Хороший Мастер. Идейный, как и я. Профессию, правда, она выбрала себе странноватую. Решила, помню, в свое время, что именно это занятие приближает ее максимально к воплощению Идеи. Анька работала в изоляторе для политических заключенных. Работа преимущественно грязная: разломы, чистки и т. п. Даже мне не по себе. В результате после Академии мы как-то разошлись, виделись редко, разговаривать не о чем. Надо бы позвонить сестре ее Настюхе, передать соболезнования, да, заодно, и выяснить, как это произошло.

Звоню. Настюха вся в слезах, что и неудивительно. Говорит, не одна я не приеду. Вообще мало, кто из наших сможет появиться. В ответ на вопрос, что случилось с ее сестрой, сообщает следующее. Анна работала с правонарушителем. Преступление незначительно. Пациент стабилен, молод. Телесная конституция слабая. В результате Анна расслабилась и решила лишь слегка его подкорректировать а потом ходатайствовать об освобождении. Анька до того прониклась к нему симпатией, что отпускала во время работы санитаров. Все было тихо и спокойно. В один прекрасный момент они вернулись за клиентом после сеанса и обнаружили Аньку на полу со сломанной шеей, а его на кровати с пеной у рта. Никто ничего не понял. По слухам, убийца окончательно потерял связь с реальностью.

Еще раз выражаю соболезнования, кладу трубку.

Настроение мерзопакостное. Приемник, что ли, включить? Конечно, мой замечательный во всех отношениях шеф запрещает слушать радио на рабочем месте, но не пошел бы он. Включаю и слышу новость, не улучшающую настроение. В Липецке, это конечно, не близко, но все же, так вот в Липецке толпа вполне на первый взгляд мирных граждан вытащила из психологической консультации двух известных и, главное, безобидных Мастеров Врачевания и забила их насмерть. А потом разбежалась. Опоздавшим на какие-то пару минут сотрудникам СИ достались лишь два тела. Изувеченных, плохо поддающихся идентификации. Переживаю, отчетливо ощущаю, как тяжело и неумолимо надвигается гроза, и понимаю, что в стороне не останусь.

Пока пребываю в раздумьях, подходит время ухода с работы. Почти праздник. Надеваю китель и пальто. Идет снег. Слава Богу, живу я недалеко, замерзнуть не успею. Подходя к дому, ощущаю какой-то толчок в плечо, оборачиваюсь, и вот уже мне в физиономию летит плотно утрамбованный снежок. Какого черта?! Снег идет густой, ничего не видно, облепляющая лицо белая масса мешает сосредоточиться. Стою у подъезда, осматривая округу, пытаюсь отсканировать обстановку, и только вроде нащупываю нападавшего, как мне в лоб прилетает еще один жесткий и увесистый комок снега. Больно! Подношу руку ко лбу, смотрю на пальцы — кровь. Пора уходить. Ныряю в подъезд, бегу к своей квартире на четвертом этаже. Быстро, как будто за мной гонятся, закрываю за собой дверь. Иду в ванную и смотрю в зеркало.

М-да… Здоровенная такая ссадина на лбу у линии роста волос, вот только ее мне не хватало для полного счастья! Мрачно улыбаюсь и замазываю лоб зеленкой. Теперь уже без разницы, чем дезинфицировать, все равно такие следы не скроешь.

 

Глава 5

Рабочее утро не радует.

Нужна машина — сгонять по делам. Иду к шефу. А он сам на себя не похож — добр сегодня необычайно.

— Да-да, — говорит, — конечно, Майя Алексеевна, берите автомобиль. Мне он сегодня не понадобится.

Я, честно скажу, близка к тому, чтобы упасть в обморок у порога его кабинета. Я машину-то пошла у него просить для того лишь, чтобы совесть свою очистить. Мол, транспорт не дали, потому на ревизию не поехала. А он вот, на тебе.

Ну, что ж, назвался груздем, ползи в банку с рассолом.

Сажусь в «Волгу» на переднее сидение, рядом с водителем. Кидаю назад сумку с бутербродами и термосом. Сегодня нам на окраину округа, километров двести отсюда. Вовчик, водитель Четвертакова, а в прошлом, и бывшего шефа, мир его праху, как обычно, весел и беззаботен.

— О! — говорит, — привет! Как жизнь молодая?

— Пока живем, — отвечаю, — и надеюсь, дальше будем.

На выезде из города начинаю чувствовать себя как-то не очень. Пока стоим перед светофором, в срочном порядке разбираюсь с ощущениями. Сзади справа — опасность. Причем такая насущная, непосредственная. Аж волосы дыбом. Еще немного — и заказывайте панихиду по безвременно усопшей.

— Владимир, — говорю тихо, — разворачиваемся, никуда мы сегодня не едем.

Шофер смотрит на меня изумленно, но тут зажигается зеленый, и он, видимо, на автомате, едет вперед. Я уже поняла в чем дело: там, в быстро нагоняющей нас серой легковушке, находятся люди, которые хотят меня убить. Более того, именно сейчас они собираются этим заняться.

— Разворачивайся, черт возьми! — ору я, — быстрее!

Вовчик, давно уже перевозящий с места на место ленивые задницы больших начальников и отвыкший от оперативных действий, начинает поворачивать. Но слишком медленно. Легковушка нас нагоняет, идет вровень по соседнему ряду. Форточка в ней открывается… Замечаю пистолет в чьей-то руке, мысленно успеваю попрощаться с белым светом, и тут… Нет, есть все же справедливость на свете. Водитель машины с потенциальными убийцами бросает на меня любопытный взгляд. Любопытство, конечно, не порок, но лучше надо людей инструктировать перед охотой на Мастеров, пусть даже всего-то четвертого уровня. Его мимолетного взгляда мне хватает для того, чтобы нанести точный и болезненный удар. Водитель выпускает руль, машину преследователей резко уводит влево, так что Вовчик едва успевает увернуться от столкновения.

— Давай, — командую, — гони в управление. Быстрее!

Видимо, водитель мой, наконец, пугается. Потому что вдавливает педаль газа в пол и мы несемся в Управление, заметно превышая разрешенную скорость.

Лимит терпения исчерпан. Дожидаюсь, пока у Юлиана закончится совещание, прошу Мегеру доложить о моем появлении.

— Вы не уехали? — лениво, не отрывая головы от монитора, а лишь скашивая в мою сторону взгляд, спрашивает начальник, только я переступаю порог его кабинета.

Отмечаю появление на стене портрета какого-то неизвестного мне деятеля, делаю глубокий вдох.

— Юлиан Витальевич, — говорю, — я хочу с Вами серьезно поговорить.

— Угу, — отвечает, — Я Вас слушаю.

— Я вернулась, — брякаю первое, что приходит мне в голову, — потому что кто-то пытался меня убить.

Что-то не вижу я негодования на его лице. Я и лица-то его до сих пор не вижу. Что он там делает? В игрушки что ли играет?

— Да? — отвечает, — а Вы уверены?

— Уверена, — говорю, — Вам и Владимир может подтвердить, водитель Ваш. И это не первая попытка. Я, вообще, последнее время чувствую какой-то нездоровый интерес к своей особе.

— И в чем же он проявляется?

— Ну, люди как-то нервно реагируют на мое появление, плакат вот мне на дверь подъезда приклеили, снежками недавно обкидали…

Говорю и сама же вслушиваюсь. Как-то звучит это все по-идиотски. Вижу, шеф мой тоже это понимает.

— Какой плакат? — интересуется.

— А с надписью "Смерть Мастерам", я его уже ребятам на экспертизу оттащила. Вы пригласите Вовчика-то, пусть он сам Вам расскажет, почему мы вернулись.

Усаживаюсь и жду Вовчика. Появляется, на лице — смущение.

— Владимир Николаевич, — интересуется шеф, косясь периодически на экран, — что произошло, почему Вы вернулись в Управление?

Вовчик кидает в мою сторону виноватый взгляд и пожимает плечами.

— Майя Алексеевна сказала «возвращаемся», вот мы и вернулись.

— Что-то случилось, пока вы ехали?

— Не знаю, — бормочет Вовчик.

— Ну Вы что-нибудь необычное заметили?

— Ну… я за дорогой следил.

Вот это да, думаю, а ведь и в самом деле мог не заметить. Ну, подумаешь, машина нас обогнала.

— Чудак какой-то в нас чуть не врезался только, — продолжает Вовчик, — но это уже когда мы разворачивались. А так все, как обычно. Может, Майя Алексеевна что углядела. Я не знаю.

Владимир с разрешения шефа удаляется, а я сижу, что называется, обтекаю.

— Так в чем дело? — интересуется Четвертаков, — может, Вы объясните, что произошло.

Попытка не пытка, можно и объяснить.

— Я почувствовала направленный на меня умысел…

Стоп, он же не Мастер. Он точно не поймет, что умысел ощущается так же, как само действие. Вижу его непроницаемую физиономию, и, наконец, до меня доходит, что я напрасно теряю время.

— Извините, — произношу со вздохом, и встаю, — за то, что заняла Ваше время.

И направляюсь к выходу, с трудом переставляя ноги.

— Майя, — говорит начальник мне вслед, — не стоит так переживать. Я понимаю, волнения, Мастера сейчас непопулярны. Но это же не значит, что кто-то непременно решил Вас… убить. Возьмите пару дней, отдохните…

Заподозренная напоследок в паникерстве, гордо удаляюсь. Надо же! Мастера ныне непопулярны! Потрясающей глубины вывод!

Впрочем, имеется и повод для радости. А именно — возможность обратиться напрямую к моему последнему Учителю. И повод имеется — Гильдия Мастеров в опасности.

У Учителя дома, как я помню, видеофон, а у меня нет. Хочу его увидеть, именно увидеть, а не только пообщаться, и потому решаю рискнуть здоровьем и выбраться на улицу до телеграфа. В нужное время сижу в помещении телеграфа и трясусь. Во-первых, зябко как-то перед разговором, во-вторых, поймала на себе несколько не очень доброжелательно настроенных взглядов. Я в форме СИ, надеюсь, хоть это оградит от посягательств мою драгоценную особу. Вот, вызывают. Дрожа, усаживаюсь перед экраном, и сердце замирает. Вот он, Евгений Павлович. Лицо у него усталое, постаревшее отчего-то, хотя мы виделись каких-то полгода назад, глаза покраснели.

Глядит на меня хмуро. Я расстраиваюсь.

Голос его сух, но, по крайней мере, узнал.

— В чем дело, Майя?

Морда моя сама собой расплывается в умильной улыбке.

— Здравствуйте, Евгений Павлович!

— Да, в чем дело? Говори быстрее, у нас есть две минуты.

Собираюсь.

— Мастера в городе не чувствуют себя в безопасности. На меня было совершено покушение. Инквизиция меры принимать не собирается. Я считаю, это какая-то широкая акция, направленная против Мастеров. Чем это спровоцировано — не знаю.

Говорю, и взгляд мой невольно раз за разом обегает знакомое лицо. Как все-таки приятно!

— Продолжай, — требует Стылов.

— Я считаю, что подобная ситуация сложилась не только в моем округе. Боюсь, что события затронули всю Империю. Считаю своим долгом поставить в известность Гильдию.

Учитель вздыхает, глаза у него какие-то тусклые.

— И ради этого ты оторвала меня от дел?

Вот это да, всякого я ожидала, но чтобы вот так вот сразу и мордой в грязь? Нехорошо.

— Я полагаю…

— Все могут полагать! Ты предоставь мне конкретные факты! А пока фактов у тебя не будет, нам и разговаривать не о чем!

Он кидает трубку, но раздражение его какое-то неуверенное. А я сижу перед экраном и моргаю. Часто-часто, поскольку на иные действия я сейчас не способна.

— Простите! — слышу, — простите, Ваше время закончено, Вы не могли бы освободить кабину?

— Да, — бормочу, — конечно.

Вот так разговор. Я в глубочайше растерянности. Мне всегда казалось, что уж на помощь Гильдии я в случае чего могу рассчитывать. Оказывается — ошибалась. Факты… Хорошо, найду я им эти факты.

По дороге домой понимаю, что не рассчитала время. Темнеет. Стараюсь не прятаться, поскольку это привлекает внимание и вызывает подозрения, но и глаза мозолить не следует. Иду себе тихо, ступаю осторожно, благо каблуки на сапогах невысокие. Я, конечно, не кричала на площадях города о том, что я Мастер, но и не скрывала данный факт. Знакомых — хороших и не очень — у меня полно. Информация по городу расходится моментально. Мастера же нынче в Империи непопулярны, как сказал Юлиан Витальевич. И не имеет значения, есть у меня факты, подтверждающие это, или пока нет.

До дома осталось пара кварталов. Периодически, но не часто, сканирую местность. Широкоохватное сканирование отнимает силы и рассеивает внимание. При злоупотреблении можно не успеть среагировать в нужный момент. Предвижу неприятности. Вокруг темно. Фонари не светят, подозрительно. Стоп. Впереди справа — агрессия. Объект — я. За мной — то же самое. Удерживаю себя от желания обернуться, поскольку понимаю: за мной идут. Бежать небезопасно. Надеюсь на мирное разрешение проблемы.

Дверь подъезда одного из домов с правой стороны открывается. Появившиеся там парни тоже против меня. Вздыхаю: я должна уйти, не время для геройских подвигов. Вопрос: как. Круг сужается. Я понимаю это по тому, как густеет воздух вокруг.

Пора остановиться. В голову назойливо лезет сводка новостей о погибших Мастерах в Липецке. Завтра и я стану героиней подобного репортажа. В окружающей темноте не видно глаз. Эх, была бы я шестеркой! Подожду, пока подойдут ближе.

Сзади кто-то быстро приближается. Шаг его уверен. Агрессия не ощущается. Вернее, есть, но направленность у нее другая. Что-то тревожит меня в этом таинственном субъекте. Пожалуй, я понимаю, что именно — он Мастер. Рассмотреть отпечаток — времени нет. Бедняга пришел сюда себе на погибель. Что же, новая сводка будет ближе к событиям в Липецке.

Люди выступают отчетливее. Они все ближе. Вижу мужчин, женщин, детей. Они наступают со всех сторон, молча, держа перед собой кресты и колья. Будто не на Мастера идут, а на графа Дракулу, как минимум. Даже льстит. Выбираю объекты для атаки.

— Майя! — слышу за плечом. Голос знаком. Оборачиваюсь.

— Ланкович, — шиплю, — черт возьми, что ты здесь делаешь? Почему я опять не могу тебя прочитать?

— Не сейчас, — отвечает, — как думаешь, резонанс получится? Пусть слабенький.

А кто его знает? Люди все ближе. Понимаю, врозь не справиться. Допустим, трех-четырех удастся уложить, остальные все равно задавят.

— Майя! — говорит Ланкович, — быстро возьми меня за руки, смотри на меня.

Что же, попытка не пытка. Вкладываю свои ладони в его и ощущаю пульсацию силы в кончиках пальцев. Пытаюсь сразу войти в контакт и, как следовало ожидать, не выходит.

— Я сам пройду, — шепчет он, — я все помню, ты только настройся.

И я покорно открываюсь. Чувствую скольжение по моему сознанию, и чувство это для мною подзабытое, даже приятно. Контакт. Начинаем транслировать, сначала слабо, потом все сильнее. Сила проходит по позвоночнику и распыляется, вырываясь в воздух.

— Слабее, — передает Ланкович, — слабее, не то ты убьешь их.

Да, конечно. Когда выходим, видим людей, лежащих на асфальте в живописных и не очень позах. Надеюсь, они живы. Хотя, кто знает? Проверять не хочется, хочется упасть и уснуть. Я бы, пожалуй, это и сделала, если бы не Ланкович, который сам, едва держась на ногах, тянет меня прочь отсюда. Добираемся до моей квартиры без приключений. Закрываю дверь на все замки, не забыв и маленький крючочек сверху, опускаю жалюзи и выключаю свет. Страшно. Что-то говорит о том, что граждане нашего вполне благополучного городка решили промышлять Мастерами.

Но начинаю успокаиваться. Мои уставшие ноги мягко ступают по пушистому ковру, хорошо. Ланкович валяется на уже разложенном, диване, раскинув руки. Смотрю на Ланковича, и необычайная нежность к нему вдруг заволакивает мой разум.

— Димка, — произношу я тихо, — спасибо.

Как я хочу спать! Хватает сил лишь на то, чтобы вытащить из шкафа шерстяной клетчатый плед, ткнуться с ним к Димке под бочок. Засыпая, ощущаю странное умиротворение. Хоть недолго побыть защищенной…

 

Глава 6

Утро. Ланкович спит. Брожу по комнате, сушу голову после утреннего душа. В голову закрадываются всякие подозрения.

— Дмитрий, — спрашиваю, обнаружив, что он открыл-таки ясные очи и довольно потягивается, — Что ты здесь делаешь?

— Живу, — говорит он и глазки такие невинные-невинные.

— М-да? А где ж твоя супруга?

Он быстро мрачнеет, садится на диван и бурчит.

— В клинике.

— О-па! — удивляюсь, — она что, не вынесла прелестей общения со столь одаренной личностью?

Он что-то бормочет в ответ, мол на провокационные вопросы отвечать не намерен.

— Кстати! — с нажимом произношу я, одаривая его взглядом таким проницательным и твердым, — а каким это варварским способом ты остался Мастером? Я же все твои способности законсервировала!

— Ну… — произносит он многозначительно, и уходит на кухню.

— Какое такое "ну"?! — возмущаюсь я, идя за ним следом, — никакого «ну» быть не должно было!

Он наливает в стакан холодной воды из-под крана, очень внимательно при этом наблюдая за процессом. Как будто слежение за холодными бульками и составляет смысл его жизни.

— Ты разве не рада?

— Не переводи тему! Что ты сделал? Кто-то помог тебе снять консервацию?

— Узнаю инквизитора… — ворчит Ланкович.

Я неумолима.

— Отвечай!

— Нет, просто ты же сама объяснила мне методику построения дубль-личности. Я ей и воспользовался.

Опускаюсь на табуретку и так и остаюсь сидеть, хлопая ресницами. Проходит минуты три, прежде чем я обретаю способность двигаться. Ну и что делать с таким самородком?

— То есть, — произношу очень осторожно, поскольку продолжаю опасаться за свой разум, — ты хочешь сказать, что выстроил в моем сознании дубликат своей личности и заставил меня его преобразовывать?

— Не-а, — отвечает Ланкович, — я в своем сознании выстроил дубликат своей же личности. А потом ты его и чистила. Сохранить дубликат было просто, я и предъявлял его всем желающим, в том числе и врачам в клинике.

Смотрю на физиономию его самодовольную, и постепенно, очень медленно, до меня начинает доходить комизм данной ситуации. А вместе с ним и ярость.

— Ах, ты скотина! — ору, вскакивая на ноги, — сволочь!!! Ты притворялся! Ты даже передо мной притворялся! Делал вид, что меня не помнишь, а я из шкуры выпрыгивала! Ах, ты…

Будь у меня что тяжелое под рукой, я бы его покалечила. А так только запускаю в Ланковича сахарницей, до начала разговора мирно стоящей на кухонном столе. Дмитрий уворачивается, сахарница ударяется о стену и осыпает Ланковича с головы до ног осколками голубого стекла и сахаром. Ланкович стоит и смотрит на меня так недоуменно. Крупинки сахара налипли на волосах и ресницах, губы надулись, ресницы вздрагивают. Обиженное дитя, того и гляди расплачется. Мне становится смешно невероятно, до слез на глазах и рези в животе. Пока я истерично ржу, несчастный Ланкович поворачивается и выходит из кухни. Отсмеявшись, следую за ним. Вижу, что он стряхнул уже сахар с головы, и решительно застегивает пуговицы у ворота рубашки. Мне пока не хочется, чтобы он уходил.

— Дима, — говорю, жалобно улыбаясь, — не обижайся, солнышко, я не хотела тебя убивать, честное слово.

Стряхиваю осторожно последние крупинки сахара с его носа.

— Пойдем, я тебе кофе наварю. Нам дают на паек. Хочешь?

Пока готовлю кофе, он рассказывает. Воспользовавшись моей методикой, он смог обдурить и меня, и врачей, и Инквизицию. Из Гильдии Мастеров вышел, со службы комиссовался по состоянию здоровья. В общем, преподавал в местном университете, честно и добросовестно старался наладить семейную жизнь. Все бы хорошо, если бы не Софья…

 

Глава 7

Софья повязала голову темным платком, как бы украдкой глянула на себя в зеркало.

— Ты куда? — спросил Дмитрий.

— Помолиться.

Его супруга низко опустила голову и взяла в руки ключи, сжала их между пальцев.

— Опять? — удивился Ланкович, — ты же вчера там была?

— Этого не может быть слишком много, — тихо, но с жесткой уверенностью в голосе, ответила Софья и выскользнула за дверь.

Ланкович недоумевал. Его жена проводила в церкви слишком много времени. Он не узнавал ее. Возвращаясь домой, супруга становилась все более темной и непрозрачной. Она вела себя странно, она забросила домашнее хозяйство и мало внимания уделяла ребенку. От выполнения супружеского долга пока не отказывалась, но выполняла его, действительно, как долг. Будто крест несла по постели.

За прошедшее после свадьбы время Ланкович постепенно перестал различать, где его мысли и эмоции, а где — Сонины. И это его даже радовало. Успокаивало осознание абсолютной чистоты и прозрачности находящегося рядом человека. Ни ревности, ни подозрений.

А она становилась все более набожной. И область, отведенная Церкви, была для Дмитрия темна. Более, того область эта увеличивалась с угрожающей быстротой.

Неожиданно Ланкович осознал, что Софья растворилась во тьме целиком, осталась лишь одна мрачная туча, внешними очертаниями напоминающая его жену. И тогда он испугался. Страх заставил его отдать дочь в детский сад недельного пребывания. Соня не обратила на это внимания. Попытки сканирования ничего не дали. Попытки исправления с грохотом провалились.

Впервые Ланкович столкнулся с тем, что человек абсолютно закрыт от его воздействия, и это его оскорбило. Ощущение беспомощности не так часто посещало моего героя. Особенно угнетала мысль, что странности эти происходили не с кем-то там, посторонним, а с его ручной женой.

День шел за днем, Иришка росла в интернате и спрашивала по вечерам, когда отец забегал ее проведать, где мама. Ответить бедному Ланковичу было нечего. Обратиться к специалистам он боялся, поскольку в таком случае могла всплыть истинная причина ее помешательства. Ланкович справедливо полагал, что виноват он.

Однажды Соня пришла домой очень поздно. Тихо открыла дверь и прошла, не переобуваясь на кухню, в которой в то время орудовал Ланкович, пытаясь соорудить еду.

— Будешь ужинать? — как-то даже робко спросил Дмитрий.

Она не ответила. Села на диван, крепко сдвинув колени. Сняла с головы платок, и светлые прямые волосы частично скрыли бледное лицо.

— Дима, — произнесла Софья после продолжительного молчания, и голос ее был задумчив, — ты в Бога веришь?

Ланкович чуть не выронил из рук сковородку. Вопрос, мягко говоря, был странноват. Особенно, если учесть, что он преподает богословие, а, кроме того, некоторое время работал в СИ.

— Верю, — встревожено ответил он. В очередной раз попытался ее просканировать. И вновь не увидел ничего, кроме клубящейся тучи.

— Тогда поклянись Им, — произнесла Софья, и лицо ее было безмятежно, — что ты оставил Мастерство.

И тут Ланкович замялся. И тут он не нашелся, что сказать.

— Ну, — пробормотал он растеряно, — меня же лечили. Способностей лишиться нельзя, их можно только спрятать…

— Очень жаль, Дима, но я боюсь, что ты неисправим. И отец Виктор тоже так считает.

— Ты рассказала обо мне отцу Виктору?

— Конечно! А с кем я могла еще поделиться своим горем? И ты… ты… ты отравляешь меня!

— Но он же, — растерялся Ланкович, — он на меня донесет…

— Да! И пусть лучше у моей дочери вообще не будет отца, чем такой, как ты!

Пока Ланкович соображал, что бы это заявление могло означать, она спокойно и отрешенно подошла к кухонному столу, достала из верхнего ящика свеженаточенный собственными Димкиными руками нож с черной пластмассовой ручкой.

— Такие, как ты, — продолжила она, — считают, что могут спокойно читать в чужих душах. Это неправильно. Так не должно быть. Никто, кроме Бога, не может это делать. Инквизиция была права, когда запрещала нам жить вместе.

Ланкович, до которого постепенно начала доходить необходимость срочных действий, подошел ближе к жене, приобнял ее за плечи.

— Ну что ты, Сонечка, разве такое можно говорить?

Она развернулась и ударила. Ланковича спасла только инквизиторская выучка, заставившая резко отпрянуть в сторону. Лезвие скользнуло по ребрам, распоров кожу. Он с удивлением обнаружил, что футболка потемнела, и снова успел лишь отстраниться от занесенного над его бедным телом ножа.

— Сонька, ты что?!!! — заорал он, наконец-то по-настоящему испугавшись.

— Ты — чудовище, — прошипела супруга, — Бог не создавал таких, как ты.

После этого Ланковичу оставалось лишь отобрать у несостоявшейся убийцы ее оружие и вызвать скорую. Приехавшие врачи заштопали ему бок и забрали расшалившуюся жену в психиатрическую клинику.

 

Глава 8

Разливаю кофе по крохотным тонкостенным чашечкам. Эти чашечки — моя гордость, я их всюду с собой вожу. Берегу, как зеницу ока.

— Все это понятно, — говорю, — но ты что, следил за мной?

Молчит некоторое время, делает вид, что очень увлечен смакованием напитка. Ничего. Время у нас есть, расскажет, никуда не денется. Рассматриваю внимательно его лицо, готовлюсь к восприятию информации, и вдруг…

Слышу звонок у входной двери. Подхожу очень осторожно.

— Кто там?

— Откройте, Святейшая Его Величества Инквизиция!

Надо же, чего это ко мне в такую рань коллеги пожаловали? Отпираю все замочки и крючочки, смотрю — точно, инквизиторы.

— Чего надо? — интересуюсь, должно быть, не очень доброжелательно.

Три типа в форме. Окидывают меня недружелюбными взглядами, замечаю, что рука одного из них лежит на кобуре. Пальцы его нервно подрагивают. К чему бы это?

— Майя Дровник? Пройдемте с нами, — говорит первый, среднего роста белобрысый инквизитор с погонами лейтенанта на плечах.

— Советник Майя Дровник, — поправляю я его миролюбиво, — и Вы мне не ответили, в чем дело.

— Нам приказано доставить Вас в Управление.

— М-да? И кто это Вам такое мог приказать?

— Начальник Управления Четвертаков.

Стараюсь придать своему голосу как можно больше сарказма.

— Да ну? А чем вызвана такая необходимость, он Вам не сообщил? Сегодня суббота, как никак.

Смотрю, тот, который с пистолетом, уже пятнами пошел. Нервничает мальчик. Пускай нервничает. Хуже будет, если я волноваться начну. У второго дрожат губы. Лейтенант, похоже, в этой компании самый адекватный.

— Майя Алексеевна, — говорит он спокойно, — Нам приказано сопроводить Вас. Давайте пройдем в Управление, и Вы сами побеседуете с Четвертаковым.

Действительно, думаю, почему бы и нет?

И вот стою я, значит, в дверях, гляжу на коллег честными серыми глазами, и думаю, что бы мне такое хорошенькое сотворить, чтобы коллеги мои случайным образом Ланковича в моей квартире не обнаружили. Но тут лейтенантик делает попытку меня этак слева обогнуть и направиться в сторону спальни. Я, конечно, ничего особого там не скрываю (за исключением некоторых подозрительных личностей), но частная жизнь, знаете ли. А потому аккуратненько загораживаю ему вход и интересуюсь:

— Потеряли что-нибудь?

— У нас приказ — произвести осмотр помещения.

— Да ну? — удивляюсь я, — а письменное распоряжение из Совета Инквизиции у тебя с собой, яхонтовый ты мой?

— Да, — спокойно отвечает он, и достает из кармана сложенный вчетверо листок гербовой бумаги, на котором красным по белому написано: "Произвести осмотр квартиры Дровник Майи Алексеевны, проживающей по адресу:____________________ на предмет нахождения в ней посторонних людей".

Я делаю кислую рожу и бормочу:

— Ну, скажи еще, что это мне же во благо.

Он сдержанно улыбается.

Мы с мальчиками проходим в спальню, почему-то именно она интересует их в первую очередь, и имеем честь наблюдать спокойно сидящего на кровати с журналом полуторагодовалой давности в руках Ланковича. Они глядят на него, он на них. После этого они разворачиваются и молча покидают данное помещение.

— Ну что же, — говорит лейтенант, — раз у вас здесь никого нет, придется Вам одеться и проследовать за нами.

— А одеться я могу в гордом одиночестве? — спрашиваю на всякий случай.

— Конечно-конечно! — поспешно отвечает лейтенант и краснеет.

Получив такое разрешение, я возвращаюсь в спальню, не забыв плотно закрыть дверь, и изображаю для Ланковича выражение лица "Ну ты и фрукт!". Он самодовольно ухмыляется. Далее я быстро натягиваю на себя форму, при этом этот негодяй нахально наблюдает за процессом, демонстративно выкладываю на тумбочку второй комплект ключей, и, послав своему спасителю воздушный поцелуй, удаляюсь.

— Ну что, мальчики, — говорю, — пошли, что ли.

При этом испытываю нечто вроде гордости. Димка — молодец, растет. Глаза отводит только так, не каждой единичке такое удается. И двоечке тоже… Кстати, какой же у него уровень?

Следуем до Управления без приключений. Полагаю, связываться сразу с четырьмя инквизиторами, даже если один из них — так ненавидимый Мастер, народу неинтересно. Замечаю — лица нарочито отворачиваются, когда мы с моим конвоем проходим мимо. Ах, горожане мои любимые, да что же такое вам Мастера сделали-то?

Подходим к Управлению. Молодой незнакомый сержантик, сделав строгое лицо, предлагает мне сдать оружие на проходной. Удивленно поднимаю брови.

— Я арестована?

— Нет, но таков приказ Четвертакова.

Вот здесь можно и повыпендриваться.

— Да ну? Тогда какого черта я буду сдавать свой табельный пистолет какому-то молокососу?! И не собираюсь даже! Я сдам оружие только лично ему и только после предъявления мне приказа об увольнении или постановления о задержании. Ты понял?!

Ага, позеленел бедный. Звонит Четвертакову, видать. Все, получил ценные указания.

— Проходите, — говорит мне мрачно.

Мы с конвоем следуем на второй этаж, к кабинету моего шефа, или, может, уже бывшего шефа?

Антонина Григорьевна даже не смотрит в мою сторону.

— Присаживайтесь, — произносит сухо.

Ага, и ее какого-то этого самого на работу в субботу притащили. Ничего, пусть не только мне плохо будет!

— Где Четвертаков? — спрашиваю.

— Он занят, — отвечает, не поднимая на меня глаз.

— Ладненько! — отвечаю и плюхаюсь в кресло.

Смотрю на мой эскорт.

— Садитесь, коллеги, нам, похоже, подождать придется.

Жду минуты три. Меня не вызывают. Ну, знаете ли, нечего на мне методику подготовки к допросу отрабатывать! Резко встаю, и, пока Антонина и конвой соображают, что это я делать собралась, прорываюсь в кабинет к Четвертакову.

Сидит, бумажки просматривает. Тоже мне занятость безумная.

— Добрый день, уважаемый Юлиан Витальевич, зачем Вы за мной мальчиков послали?

Слегка растерялся, бедняжка.

— Если я Вам нужна была, позвонили бы, я бы пришла, — продолжаю я, придвигаю стул ближе к нему и сажусь рядом, — Что случилось?

Гляжу: размышляет, то ли нормально со мною поговорить, то ли изобразить из себя сурового начальника. К стыду его побеждает вторая идея.

— Почему Вы ворвались в мой кабинет без вызова? — вопрошает он, грозно хмуря брови. А брови у него черные, ровные, будто выщипанные.

— Здрасте, — говорю, — приехали. Как так без вызова? Это ведь Вы меня из постели вытащили, оружие сдавать заставили! Претензии ко мне какие-то имеются? Так давайте их сразу рассмотрим, сейчас!

Ух, какая я злая. И отчаянная сейчас. Понимаю, что после этих слов, даже если другой моей вины не обнаружится, в управлении мне больше не работать, но остановиться не могу.

— Проблемы какие-то? Да?!! Давайте, высказывайте! Поговорим с Вами, как инквизитор с инквизитором.

Вытаскиваю из кобуры Макаров, брякаю его об стол. Шеф вздрагивает и косится на оружие.

— Вы хотели, так забирайте!

Наконец, терпение шефа иссякает. Он с силой стучит ладонью по столу и рявкает:

— Немедленно успокойтесь!

— Что?!!!

— Майя Алексеевна! Прекратите этот цирк!!!

— Не я его начинала!!!

Я вскакиваю. Еще слово, и одним работником в Управлении будет меньше. И, боюсь, этим работником буду не я.

— Сядьте, — говорит Юлиан, его гладкое лицо покраснело и уже не кажется таким красивым, — и объясните, что Вы делали вчера с 20.00 до 22.00?

Интересный вопрос, а ответ на него может быть еще интереснее, мол с восьми до десяти вечера я отбивалась от толпы сдуревших граждан, неизвестно почему решивших, что Мастера мешают им жить.

— Гуляла, — говорю.

— Читайте, — заявляет шеф и сует мне в лицо сводку.

Бумага неприятно шуршит в руках. Не хочется до нее дотрагиваться — так и веет грядущими неприятностями. Ну, читаю. Вчера ориентировочно с 20.00 до 22.00 двое лиц, обладающих психопатическими способностями, мужчина и женщина, напали на группу мирных граждан. В результате применения запрещенных средств психопатического воздействия семнадцать человек госпитализировано, двое скончались в больнице.

— Что это за термин такой: психопатическое… Чушь собачья. А я здесь причем?

— Вас опознали.

Смотрю на Четвертакова исподлобья, молчу. Лицо его разглаживается, тон голоса становится мягким, воркующим. Он наклоняется ко мне, сладенько улыбается.

— Я понимаю, Майя, — произносит он, и делает попытку похлопать меня по руке, — Вы были напуганы, приняли мирных граждан за бандитов. Тем более, учитывая Ваше состояние, Ваши страхи…

Руку я брезгливо одергиваю, корчу противную гримасу.

— Что Вы называете моими страхами? Попытки меня прикончить, это? Вы всерьез считаете, что я не смогла бы отличить мирных граждан от убийц? Вы сомневаетесь в моем мастерстве?

Шеф вздыхает, глядит на меня с грустным сожалением в колокольчиковом беспросветном взоре, приглаживает ладонью волосы.

— Кто второй Мастер, Майя Алексеевна? — печально спрашивает он.

— Случайный прохожий, — вежливо отвечаю я и улыбаюсь.

— Я вам не верю.

— Ваше право.

— Есть определенные сомнения в недостаточной лояльности этого случайного Мастера.

— И такое бывает?

Четвертаков вздыхает и опускает глаза. Лицемер.

— К сожалению, в последнее время подобные случаи в Империи не редкость. В особенности, что касается Мастеров, актуализированных в последние три-четыре года. Они ведут себя… неподобающим образом. Майя Алексеевна, неужели Вы не в курсе? Кажется, Ваши должностные обязанности предполагают владение подобного рода информацией.

Удивлена. Не в курсе. Откуда бы? Я тут с курением на рабочем месте борюсь.

— Я вынужден отстранить Вас от работы, — продолжает Четвертаков.

— Да ну? — вновь удивляюсь я, — меня-то более четырех лет назад актуализировали, — или, по-Вашему, я тоже неблагонадежна?

— Вы останетесь под домашним арестом.

Ну и ладно! Гордо следую домой в сопровождении аж трех сотрудников СИ. Судьба у меня сегодня такая — гулять по городу в компании мужчин.

 

Глава 9

В квартире Ланкович торчит, как гриб на полянке. Весь довольный и счастливый. Был бы лимон — скормила б.

— Что? — интересуется, — про меня спрашивали?

— А как же, — отвечаю, — ты у нас звезда кордебалета! Все разговоры только о тебе. Давай, золотой, рассказывай, что тебе надо и уматывай из моей жизни, пока я благодаря тебе в специзолятор не загремела.

Звезда кордебалета открывает рот и начинает вещать чушь какую-то про свое предназначение, про изменяющуюся Идею и снова, блин горелый, про права человека в Империи, как будто предыдущих двух эпопей с этими понятиями нам не хватило. По морде ему дать, что ли?

— Ага, — говорю, — понятно. Я знала, что переактуализация тебе на пользу не пошла, но не настолько же. Я-то тут причем?

Тут Дмитрий начинает мяться, взгляд в сторону отводить, разве что носком по полу не елозит. В конце концов, вынуждаю его признаться в том, что мальчик боится, что он один не справится.

— Понимаешь, — говорит, — я чувствую изменения…

— И?

Ланкович чешет лоб, изображая задумчивость.

— Ну а к кому я должен был пойти?!

Тут я проявляю редкую сообразительность.

— Так тебе помощь моя нужна? И в чем, позвольте полюбопытствовать? Чем, извините, начальник отдела внутренних расследований Управления СИ по Темскому округу, пусть даже временно отстраненный от должности, может помочь выпавшему из системы Мастеру? Особенно, если учесть, что Мастера этого возьмут со дня на день.

— Почему? — озадачивается Ланкович.

— Да потому что только идиот не сможет сопоставить мои возможности с произведенным нами с тобою эффектом. У меня, солнце, учеников раз два и обчелся. А предположить, что по двору случайно пробегала неучтенная девятка, положила кучу людей и дальше побежала — это уж очень большого ума надо быть! И, собственно, мой долг сейчас пойти в Управление и честно им про тебя доложить.

— И ты это сделаешь?

— Не знаю. Ты мне пока дорог, как память. Хотя… Хотя, если этого не сделаю, они возьмут нас обоих. Факт того, что я тебе чистку не провела, можно считать установленным. То, что супруга твоя на излечении — дополнительный довод. Ты в СИ об этом не доложил. Значит, ты на подозрении. А за компанию и я. Бежать тебе надо, а не предназначение исполнять. Причем быстро и далеко.

— Я далеко не могу. У меня радиус все время меняется, — виновато потупившись отвечает Дмитрий.

— Диапазон?

— От нуля до полутора тысяч километров.

— Ни…! Это все твои гребаные эксперименты!

Молчит. Долго молчит. Ничего, я так тоже умею.

— Знаешь, — говорит он вдруг задумчиво, — я ведь не один такой. Я разговаривал с другими Мастерами, с новенькими. Они тоже чувствуют что-то странное. Какую-то свободу и желание действовать. Просто не знают, в каком направлении. Неужели ты это не ощущаешь?

— Нет!

— Странно. Но, с другой стороны, на Мастеров ведь раньше тоже не нападали. В таком количестве. Мы как будто отрываемся от людей. Еще больше, чем обычно.

Меня такие разговоры злят.

— Слышь, — говорю, — богослов-философ. Я такое не чувствую, перемен не предвижу, а на Мастеров нападали и ранее, причем в разных количествах. А ты шел бы отсюда побыстрее. Мне еще о тебе начальству докладывать. И не забудь, пожалуйста, там за дверью три орла стоят. Глаза помочь отвести или сам справишься?

Ланкович вешает нос, бурчит, что мол и сам с усами, и торжественно удаляется через дверь. Слышу грохот на лестничной площадке, жду минут пять, а лишь затем выглядываю. Ага, лежат мои телохранители, как бревнышки, рядком. И только ручки в разные стороны свешиваются. Не удержался, гаденыш этакий, от эффектного жеста на прощание. Усыпил. Ну и Бог с ними со всеми. Кто я такая, чтобы мешать парням отдыхать на рабочем месте? От работы ведь меня отстранили?

Спокойно пробираюсь между ними, стараясь лишь пальцы не поотдавливать, и тащусь на работу. Как и обещала, докладывать о Ланковиче и искренне раскаиваться в совершенных ранее проступках.

Четвертаков, надо признать, выслушивает мои покаянные речи без удивления и без торжества на своей холеной физиономии.

Уныло кивает в такт моим словам и телефон свой разглядывает.

— Так Вы говорите, — задает он уточняющий вопрос, — что после того инцидента с нападением своего ученика не видели.

— Нет, — отвечаю я, — видимо, испугался, что его раскрыли, и исчез.

— А зачем же он тогда вмешивался?

Изображаю удивление.

— Как зачем? Он же мой ученик! Он не мог оставить меня в беде!

— Он переактуализацию прошел, — напоминает шеф.

— Переактуализацию? — хмыкаю я, — да чушь это все! Психику себе расшатал, да и только.

— Хорошо, — спокойно произносит Четвертаков, — Вы свободны, идите.

— Домой?

— Нет, на свое рабочее место. Считайте, что Вы восстановлены в должности. И впредь, Майя Алексеевна, сразу отвечайте на поставленный вопрос. Не заставляйте меня применять непопулярные меры.

Он холодно улыбается, пристально глядя в мои честные глаза. Я киваю и выпархиваю вон из кабинета. Как быстро все прошло, однако, и как удачно! Даже подозрительно.

 

Глава 10

Два дня прошло. Все тихо. Меня не трогают, а я не высовываюсь, и даже подчиненных моих не слыхать, не видать. Меж тем, нападения на Мастеров продолжаются. И что-то я не замечаю, чтобы за нападавшими кто-либо активно охотился. А слова "народная воля" в разговорах все чаще заменяют термин «правонарушение». Стараюсь возвращаться домой засветло, благо работой меня сейчас не напрягают.

Накаркала.

Четвертаков, большой и важный, на пороге моего кабинета. Смотрит на меня, глаза с прищуром, руки в карманах. Не человек, а воплощенная неприятность.

— Вот что, советник Дровник, — произносит он, наконец, — у меня есть для Вас задание особой важности.

— Слушаю, — осторожно проговариваю я.

— Я Ланковича в розыск объявил, — продолжает между тем мой драгоценный шеф, — думаю, Вам это дело поручить.

— Почему мне?

— Ну а кто его лучше всех знает? Кроме того, Вы же его в прошлый раз искали и обнаружили. Вот, по старым, так сказать, следам. Сами же просились на оперативный простор. Вам и карты в руки.

— Но у Вас и другие работники имеются…

— Имеются, — соглашается Четвертаков, — но они не являются Мастерами четвертого уровня. Так что, дерзайте, Майя Алексеевна. В ближайшее время жду Ваш рапорт.

С каменным лицом дожидаюсь его ухода. В голову лезут лишь слова, не имеющие чего-либо общего с нормативной лексикой. Это как же я должна ловить Ланковича, чтобы не дай Бог, его не поймать и при этом остатки своей репутации в общественном сортире не утопить? Спасибо, дорогой Юлиан Витальевич, чтоб тебе геморрой, диарею и куриную слепоту в одном флаконе.

И вообще, это что за судьба у меня такая злодейская? Я что, всю жизнь по Империи буду за своими учениками гоняться? Все, завязываю с актуализацией. А то брак какой-то в работе пошел.

Выезжаю. Начинаю все по-новой. Его одна бывшая работа, другая бывшая работа. Его гражданская жена, тоже бывшая. Она, кстати, уже не буянит, но, естественно, о Ланковиче не слышала ничего и вспоминать не желает. Его бывшие коллеги… При моем появлении практически у всех вытягиваются лица. Наверное, думают — дежавю. А я же каждый день рапортую об отсутствующих результатах. С чистым сердцем и спокойной душой. Ну, всех уже опросила и все осмотрела! Даже писать не о чем. В университет, что ли, опять наведаться от нечего делать?

И зачем нелегкая сюда меня принесла? Естественно, коллеги-преподаватели не в курсе последних передвижений золотого мальчика Димы. Изумленно разводят руки в стороны и пытаются выведать у меня, что случилось. Не сознаюсь. Спокойная и умиротворенная иду к выходу по длинному коридору, ведущему в фойе, когда за руку меня дергает какая-то мелкая девчушка. Маленькая, тоненькая, голова в бараньих кудряшках, на носу очки. Платье коричневое в белый горошек. Девочка-одуванчик.

— Простите, — тихонечко щебечет она, — а Вы — Мастер Идеи Майя Дровник?

— Да, — говорю, — а что Вас интересует?

— Вы Диму ищете?

Сердце в груди нервно екает.

— Какого Диму?

— Ланковича!

— Да, а Вам что-то известно?

— Известно, — шепчет девочка, и отчего-то краснеет.

— Простите, а Вас как зовут?

— Олеся Свитковская. Я аспирант, преподаю здесь психологию четыре часа в неделю Я нечасто в Университете бываю, и в прошлый раз мы не встречались. И я… Мастер врачевания.

А вот здесь я спотыкаюсь на ровном месте и начинаю мысленно обругивать себя последними словами. Нет, но это надо же! Сначала принять это мелкое существо за студентку, а потом нагло не заметить, что она — Мастер! Нет, ну теперь-то я вижу! Хотя вот параметры определить не берусь, ни восприимчивость, ни силу. Какие-то они у нее странные.

— Первый уровень, — бормочу я.

Олеся Свитковская снова краснеет.

— Я не могу сейчас с Вами разговаривать, — произносит она, — я боюсь, что нас могут подслушать.

Здрасте, приехали! И чего это ради новоиспеченному Мастеру бояться прослушки?! Это я еще могу ее опасаться, учитывая последние события! Глубокий вдох…

— Хорошо, — отвечаю, — где и когда мы сможем с Вами поговорить?

— А приходите ко мне домой, — говорит она, простодушно улыбаясь, — только не раньше девяти вечера. Вот мой адрес. Хорошо?

Рассеянно киваю, забирая у нее из рук листок с каракулями. Пожалуй, эту встречу в рапорте я пока не буду отражать,

Около девяти я нахожу типовую девятиэтажку на окраине города. На глухой окраине, то есть в ста метрах от нее уже лесок виднеется, в котором осенью наверняка грибы собирают. Лифт не работает. Ползу на восьмой этаж, задыхаясь и ругаясь вполголоса. Дверь, обшитая коричневым дерматином. Звук звонка имитирует кукареканье. Представляю, как хозяйка квартиры каждый раз вздрагивает.

Олеся открывает дверь, мило улыбается и приглашает меня войти. Уже у порога слышу возбужденные юные голоса, раздающиеся откуда-то, судя по типовой планировке, из зала.

Разуваюсь, прохожу. Ну, и кого я вижу?

Естественно, Ланковича.

— Майя! — радуется он, — ты меня нашла!

— Ага, — бормочу, — замечательно, учитывая то, что я всеми фибрами души желала тебя НЕ найти.

Меня, как почетную гостью, усаживают в кресло во главе круглого, как у древних рыцарей, стола. Почему во главе? Потому что все остальные, включая мою потенциальную жертву, ютятся на разномастных табуретках. Хозяйка быстро мне приносит чашку суррогатного кофе. Без сахара. Пью, давлюсь, рассматриваю компанию.

Несколько юных Мастеров. Три единички. Одна двоечка. Показатели у всех так себе, и до меня, и до Ланковича им, как до луны пешком. Дети! Глупые, слабые, взор-то у них горит, да руки растут не из того места. Захлебываясь от эмоций, рассказывают мне и друг другу о своих последних ощущениях. Мысли всякие крамольные озвучивают.

Ланкович же рядом с ними, как гордый петух с цыплятами. Грудь колесом, улыбка самодовольная, аж противно. Поглядывает на меня искоса, мол смотри, какой я коллективчик организовал!

Что я делаю в этом зоопарке?

— Господа, — говорю, — Вы не понимаете главного. Мастера — не революционеры. Вас должны были этому учить. Мы — продукт эволюции этой земли, мы — ее гарант и ее двигатель. Мы, независимо от профиля, воплощаем в себе Идею.

— Да! — подхватывает двоечка — светловолосый мальчик с непонятной растительностью на остром подбородке, — именно так! И мы считаем, что это Идея заставляет нас изменяться. Посмотрите сами. Мастера существуют уже порядка шестисот лет, и площадь, и структура нашего государства постоянно и постепенно изменялись. А сейчас что?

— Что?!

— Государство закостенело! Нас лишили последних свобод. У нас в стране отменили деньги! Мы заорганизованы!

— И что? Зато у нас почти не совершаются уголовные преступления!

— Да, зато политические и религиозные на каждом шагу!

— Мы ликвидировали бедность!

— И у всех остался только минимальный набор продуктов и одежды!

И так дальше, и все об одном.

Под конец не выдерживаю. Пора менять тему. Ловлю хозяйку дома.

— Олеся, Вы скажите мне, когда я по университету Вашему бегала, я удостоверение СИ показывала?

— Да, — удивляется Олеся, — а что?

— А вам это что, ни о чем не сказало? Вы зачем меня сюда привели? Вы думаете, я Ланковича ради собственного удовольствия разыскивала? Вы вообще видели, что в пяти метрах от Вашего подъезда фото его морды на столбе вывешено? Он в розыске! А Вы, мало того, что привели к себе в дом его, так для компании притащили еще и сотрудника Инквизиции, который по совместительству является Мастером Идеи! Я ведь, можно сказать, ходячее воплощение государственности! Что вы вообще делаете?!

С удовлетворением наблюдаю, как бледнеют физиономии горереволюционеров. Хорошо иногда сопоставлять факты, главное, делать это вовремя, а не после получения по шее.

И лишь Ланкович снисходительно улыбается.

— О чем ты сейчас думаешь? — неожиданно спрашивает он, с любопытством заглядывая мне в глаза.

Ну да! Сейчас у нас начнется сеанс психоанализа.

— Я? Я думаю о том, что мне нужно сейчас опять ехать в управление и сдавать вас всех. Потому что то, что вы говорите, хоть и кажется мне бредом, по сути является государственной изменой. И я не могу это оставить просто так.

— Ну и почему ты еще здесь?

— В смысле?

— Почему ты сидишь и нам угрожаешь? Ты ведь давно могла выйти, к примеру, к соседям, позвонить от них, и здесь уже была бы группа задержания. А почему в прошлый раз ты позволила мне уйти? Тебе ведь уже сообщили о моей "недостаточной лояльности". Ты уверена в том, что подобное поведение укладывается в рамки типичного для Мастера Идеи образа мысли? Ты сама изменяешься, Майя! Ты уже не такая, как была пару лет назад. И все Мастера рано или поздно осознают происходящее. И ты тоже.

Вот так, значит, мы вопрос поставили. Раз Ланкович не в наручниках, значит я враг народа. Замечательно!

В итоге разругиваюсь со всеми в дым и гордо удаляюсь по направлению к ведомственной гостинице.

 

Глава 11

Вваливаюсь в номер и сразу слышу телефонный звонок. Не подойти нельзя. О том, что я здесь, знает лишь мой непосредственный начальник. А я сейчас как раз всеми силами свою лояльность подтверждаю.

Ору в трубку:

— Да!

И точно, Четвертаков.

— Майя Алексеевна, к нам поступила информация о нахождении Ланковича по адресу.

И называет мне местонахождение той девятиэтажки. И номер квартиры. Славно. Значит, либо на меня маячок повесили, либо Ланкович свою примечательную физиономию перед бдительными соседями все-таки засветил. Ну, или кто-то из его чудо-детей все же не настолько изменился, как они пытались мне доказать.

— Вы, — продолжает Четвертаков, — назначены руководителем группы захвата. Выезжайте по адресу немедленно. И постарайтесь взять его живым. Он необходим для исследований.

— К-к-аких исследований? — спрашиваю я.

— Ваш ученик — феномен. Мы хотим понять, как подействовала на него переактуализация. А, кроме того, он как раз из группы новых Мастеров. Надо же понять, откуда исходит угроза и в чем ее суть.

Черт, что делать? Достаю пистолет из сейфа и выезжаю. А почему, черт возьми, я должна осуществлять захват?! Я им кто: и швец, и жнец и всем вокруг полный песец?

У подъезда уазик СИ с включенными мигалками, бобик для перевозки заключенных и шестеро бойцов горотдела в полной амуниции. Еще кто-то в автомобилях остался, но поскольку они не спешат сами быстренько перейти в мое распоряжение, делаю вид, что я их не заметила. Один из инквизиторов предлагает мне надеть бронежилет. Собираюсь было отмахнуться от этого. Я ведь знаю, что детишки не вооружены. Но вовремя затыкаюсь, вспомнив о том, что мне это знать не положено. Морщась, напяливаю на себя тяжелую, пахнущую потом броню.

— Восьмой этаж, — говорит мне один из бойцов. Угрюмо киваю.

Снова утомительный подъем. Как бы невзначай отстегиваю кнопку на кобуре Оружие я всегда ношу на боку. Под мышкой неудобно. Грудь мешает.

Одна надежда на том, что машины внизу нельзя было не заметить, и Ланкович сделал соответствующие выводы. Сделал. Но не те.

Я даю бойцам знак держаться чуть поодаль. Звоню в дверь, слышу знакомое «кукареку». Дверь открывает Дмитрий. Он бледен. На лице решимость. Видит мое боевое облачение. Молчит. Я успеваю взглядом показать ему на рукоятку пистолета. Нашей совместной, пусть и не резонансной силы хватает на то, чтобы слегка притормозить инквизиторов. Хватает ровно настолько, чтобы Ланкович успел выхватить у меня пистолет, а саму меня всю из себя замечательную, советника Инквизиции, Мастера четвертого уровня и все такое развернуть и прижать спиной к себе.

— Не двигаться, — сухо произносит Ланкович замершим от такого поворота событий бойцам, — я ее убью.

Я киваю. Мол, да-да, убьет непременно. Он у нас такой. Отличник боевой и всякой другой подготовки.

А дальше мы боком, чтобы не открывать его спину, начинаем спускаться по лестнице вниз. Очень долго. Группа захвата молча следует за нами, предвкушая, когда, наконец, этот вредитель допустит ошибку, и они смогут с полным правом в него вцепиться. Пока держится.

Выходим из подъезда, оставаясь под козырьком.

На улице нас поджидают еще четверо, не считая водителей.

Ланкович велит подогнать уазик, подперев им дверь подъезда. Ввиду отсутствия ступенек, эта операция удается. Мы чуть сдвигаемся влево. Длинный козырек (спасибо строителям) пока защищает нас сверху, автомобиль — справа.

Хрен с ними со всеми, настраиваюсь на широкоохватное сканирование, и тут же засекаю двух снайперов на крыше. Не очень хорошо. Даже если мы с Ланковичем войдем в резонанс, что недопустимо, учитывая мое желание остаться на службе, все равно их не достанем.

— Снайперы, — шепчу я.

Димка кивает.

Сканирование выявляет неожиданный побочный эффект. Кажется, в группе захвата произошла смена приоритетов. Кажется, нет, точно, они уже готовы пожертвовать заложницей. Полагаю, исследование феномена Ланковича для моего руководства сейчас предпочтительнее, чем жизнь инквизитора с пошатнувшейся репутацией. Что ж, логично.

— Я не сдамся, — говорит Дмитрий, опережая мой вопрос, — я не свинка для опытов.

Я нервно вздрагиваю, представив себе лежащего на кушетке, обмотанного проводами Ланковича. Исколотые вены, пустые глаза, дырявый череп. Неприятная перспектива, но помня о его живучести… Тем не менее, не успеваю приказать себе заткнуться и произношу мысли вслух:

— Тогда убьют нас обоих. Думай быстрее.

Димка дышит мне в затылок, по-прежнему тесно прижимая к себе. Молчит. Шестеро оставшихся в подъезде парней тупо долбятся в дверь подъезда.

Ланкович резко разворачивает меня лицом к себе. Связь между нами сейчас так сильна, что разговаривать нет надобности. "У меня нет выхода. Ты должна мне помочь". "Хорошо, — отвечаю, — скажи как". "Помоги уйти — просит он, — я не хочу в клинику. Помоги мне уйти". Я опускаю голову. Уход в данной ситуации может означать лишь одно, но медлить нельзя. "Ты готов?" — спрашиваю спустя десять секунд.

Кивает.

Я смотрю в глаза его, прозрачные и потерянные. Сначала просто смотрю, какие все же ресницы у Димки забавные — мохнатые, коричневые. Затем осторожно проникаю в сознание, скольжу по телу, поглаживаю его, успокаиваю, шепчу нежно. Нахожу сердце — колотится страшно. Вхожу в ритм. Бьюсь вместе с ним некоторое время, а потом начинаю замедляться. Биение становится спокойнее, тише. Медленнее, еще медленнее, и еще… И вот сердце совсем уже готово остановиться. Я едва успеваю покинуть тело Ланковича и заставить себя начать четко соображать. И вижу уже белое испуганное лицо, посиневшие губы и грудь, пытающуюся вдохнуть. Его руки продолжают давить мне на плечи. И затем пальцы разжимаются, и тело Ланковича просто валится на пол, мне под ноги.

Делаю глубокий вдох. Начинает болеть голова. Тихо сползаю вниз. Прижимаюсь щекой к полу — он холодный. Головная боль настолько сильна, что даже стоящие перед лицом сапоги плывут пятнами. По морде моей текут слезы, и хочется только уснуть. И можно навсегда.