В Пушкинском кабинете за створками шкафов — необыкновенные богатства и необычные истории, судьбы людей и судьбы книг…

Здесь можно быстро получить ответ на любой вопрос, касающийся жизни и творчества великого поэта. Помогут девять справочных каталогов.

Что же спросить для начала?

Не хотите ли вы узнать, на каких своих рукописях Пушкин нарисовал портреты друзей? Минуту!

Пущин И. И. Так, рисунок пером на черновой рукописи V главы романа «Евгений Онегин». 1826 год. Здесь же — профили В. К. Кюхельбекера, К. Ф. Рылеева, П. А. Вяземского…

Н. В. Гоголь. Рисунок карандашом на отдельном листе. 1833 год.

По многим рукописям разбросаны и автопортреты: в рабочей тетради 1824 года, на отдельном листе 1827 года, на черновиках писем А. X. Бенкендорфу 1832 года, В. А. Соллогубу 1836 года…

В этом кабинете, где работают ученые-пушкинисты, собраны все издания сочинений А. С. Пушкина на 32 иностранных языках и 67 языках народов СССР, а также вся литература о нем, вышедшая в России и за границей за 170 лет. Пушкин был не только писателем, но и журналистом, критиком, издателем. Поэтому в кабинете есть экземпляры журнала «Современник», «Литературной газеты», в издании которых он принимал самое непосредственное участие, и литературные альманахи 20—30‑х годов XIX века. В этих небольших, изящных книжках, украшенных гравюрами лучших художников того времени, часто появлялись новые произведения Пушкина.

Сегодня в любой домашней библиотеке можно найти книгу со стихами, поэмами великого поэта или современное многотомное издание его произведений. Но интересно знать: какими видел свои книги сам Пушкин? Какой, например, предстала перед читателем в 1825 году первая глава «Евгения Онегина»? На вид это маленькая скромная тетрадочка. На ее обложке в красивой наборной раме заглавие. За последней страницей в такой же рамке объявление: «Продается в книжном магазине И. В. Сленина, у Казанского моста по 5 руб., а с пересылкой по 6 руб.».

Ни иллюстраций, ни рисунков…

Но друг Пушкина и издатель «Евгения Онегина», писатель П. А. Плетнев, которому поэт посвятил свой «роман в стихах», положил начало особому стилю. Этот «пушкинский стиль» стал ведущим во всех последующих изданиях сочинений А. С. Пушкина вплоть до сегодняшнего дня. Хороший, четкий набор, простые, но красивые обложки, ничего лишнего…

Книжка первой главы «Онегина» была напечатана в 1825 году. Тираж — 2400 экземпляров, для того времени очень большой. Тогда круг читателей был ограниченным и книги обычно издавались тиражом в 1200 экземпляров.

Первая глава произвела необыкновенное впечатление. 2400 счастливых владельцев книжечки со строгим, ясным шрифтом говорили только о ней. «Читали ли вы Онегина? Каков вам кажется Онегин? Что вы скажете об Онегине? — вот вопросы, повторяемые беспрестанно в кругу литераторов и русских читателей» — так начиналась одна из статей петербургской газеты «Северная пчела».

«Великий Пушкин явился царем-властителем литературного движения, — вспоминал А. И. Герцен, — каждая строка его летала из рук в руки; печатные экземпляры «не удовлетворяли», списки ходили по рукам». Об «Онегине» восторженно отзывались друзья Пушкина. А. А. Дельвиг писал ему: «Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты». Поэт и драматург П. А. Катенин назвал роман «драгоценным алмазом в русской поэзии».

Имя Пушкина хорошо знали во многих странах мира еще при жизни поэта. В 1825 году появился первый иностранный перевод, изданный в Швеции, в городе Або, на шведском языке: «Кавказский пленник». А в следующем году в Париже вышла великолепная книжка с тремя литогравированными картинками. Гравированная виньетка на ее цветной обложке изображала «Фонтан слез». (Так назвал поэму «Бахчисарайский фонтан» французский переводчик, литератор Жан-Мари Шопен, «боясь оскорбить татарским словом французскую привычку к сладкогласию».) В книгу вкладывался нотный лист — «Татарская песня». Мелодию ее сочинила жена переводчика.

В Германии с «Евгением Онегиным» познакомились через 10 лет после его завершения Пушкиным. Для немецкого читателя непривычное имя героини было заменено. Они читали: «Итак, она звалась Иоганной»!

С тех пор роман этот переводили много раз. Даже И. С. Тургенев совместно со своим другом Луи Виардо делал попытку прозаического перевода «Онегина» на французский язык. Получился полный, «необычайно верный» перевод, как считал Тургенев. И сегодня у переводчиков возникают трудности в работе с пушкинским текстом из-за неповторимого своеобразия метрической формы стиха, напряженной сжатости мысли, смысловой многозначности, большой обобщенности и насыщенности образов… Один из английских переводчиков, Питер Леви, писал о том, что Пушкин в силу «печально известной труднопереводимости пушкинских строк на английский язык… до сих пор остается для большинства моих соотечественников айсбергом в море поэзии». Интерес к творчеству великого русского поэта так велик, что сама сложность задачи привлекает мастеров перевода к его произведениям. Американская газета «Нью-Йорк геральд трибюн» отнесла «Евгения Онегина» к числу лучших книг 1964 года, обладающих особыми литературными достоинствами и современных по содержанию. Сейчас появились иностранные переводы пушкинских произведений, которые считают почти идеальными.

Когда создавался Пушкинский дом, задачи хранения наследия переплетались с задачами просветительными, культурными. И теперь деятельность Института русской литературы тесно связана с современными проблемами. С каждым годом пополняется наша Пушкиниана. Интерес к Пушкину не ослабевает с годами, напротив, становится все более глубоким.

В Пушкинский кабинет обращаются ученые, литературоведы и историки многих стран в связи с изучением его творчества; педагогов интересует методика преподавания произведений Пушкина в школе; работников музеев — местонахождение и история вещей и рукописей поэта. Драматурги, писатели, режиссеры хотят знать все не только о нем самом и его современниках, но и представить время, особенности быта. Они ищут конкретные сведения о внешности Пушкина, его друзей, интересуются данными о костюмах, в которые могли быть одеты пушкинские герои. И книги отвечают на эти вопросы, беседуют с читателем неповторимым, своеобразным языком XIX века, полнее раскрывая перед ним дух эпохи, которая по праву получила название пушкинской.

Снимем с полок две книги. Как раз они-то и помогли созданию сюжетов двух моих историй.

Первая глава — «Вестник пушкинского гения» — расскажет о том, где и когда было опубликовано первое стихотворение поэта. Другая история — «Пушкин в Вероне» — уведет нас далеко в Италию, где так мечтал побывать Пушкин:

Пушкинский кабинет получил в подарок книгу из итальянского города Вероны — двуязычное издание поэмы «Медный всадник» на русском и итальянском языках. Ее называют «веронской билингвой». Книга напечатана шрифтами, которые во всем мире стали известны под названиями Пушкин и Данте. Русский и итальянский художники, создавшие их, продолжили традицию «пушкинского стиля». А перевела поэму на итальянский язык праправнучка доктора Арендта Нерина Мартини-Бернарди. Потомки врача, лечившего Пушкина, не забывают русский язык. Нерина знала его с детства. Итальянцам известен ее перевод «Ста басен Крылова». О работе над уникальной книгой рассказывал мне известный советский художник В. В. Лазурский. Вспоминая об Италии, он называл имя юной помощницы художников. Судьба девочки из Вероны невольно вплелась и в мой рассказ.

 

ВЕСТНИК ПУШКИНСКОГО ГЕНИЯ

Вечером 26 мая солнце заходило, не зная о том, что у него появился соперник. Блестело золото зари в оконных стеклах, пряно пахла на пустырях нагретая дневным жаром крапива. А в легких сумерках вдоль улиц вдруг заструился юный и нежный аромат. Цвели березы. И тогда по всей Москве ударили колокола. Они гремели у Неглинных и Покровских ворот, на Арбате, на Тверской и в Китай-городе. Это был красный, праздничный звон. В семье Пушкиных родился мальчик — будущее солнце русской поэзии. Москвичи выбегали на улицы, бросали вверх свои картузы и кричали «ура!».

Правда, ни колокола, ни крики не имели отношения к мальчику. В Москве получили известие о рождении внучки императора Павла I. Но все равно радостно думать, что был празднично отмечен весенний день, когда на свет явился русский гений.

Стихи Александр Пушкин начал писать еще в Лицее. Но для читателя поэт рождается тогда, когда он впервые напечатан. Когда же и где появилось первое стихотворение Пушкина?

В конце июля 1814 года в Петербурге готовились к встрече победоносной русской армии, освободившей Россию и Западную Европу от ига Наполеона. У въезда в столицу построили Нарвские триумфальные ворота. Их стройную арку венчала колесница Славы. Шесть алебастровых коней символизировали шесть полков прославленной 1‑й гвардейской дивизии. По обеим сторонам триумфальных ворот плотники спешно достраивали просторные трибуны для публики и особые галереи для императорской семьи и вельмож.

Весело стучали топоры, тонко визжали пилы. Повсюду звучала громкая музыка — оркестры без устали репетировали. Петербург с ликованием ожидал знаменательного дня…

Московскую книжку «Вестника Европы» раскупили быстро. Книг еще не так много, и каждая — событие. Именно в этом журнале в 1812 году появилось стихотворение «Певец во стане русских воинов». В. А. Жуковский создал его в военном походе под грохот пушек русской армии, накануне решающего сражения с французами. В поэтических тостах «певец» напоминал солдатам о славных полководцах России — Дмитрии Донском, Петре I, Суворове, прославлял героев идущей войны «за родину святую» — фельдмаршала Кутузова и смелых генералов — Ермолова, Раевского, Платова, Д. Давыдова, Витгенштейна.

…Читатель не спеша, со вкусом знакомится с журналом: «Что-то будет в этом номере…» Рассматривает обложку, любуется виньеткой, читает титульный лист с фамилиями издателя и цензора: «Вестник Европы», издаваемый В. Измайловым, часть семьдесят шестая; печатать дозволяется. Ординарный профессор и кавалер Лев Цветаев».

Потом читатель ищет знакомые имена. Ага, вот сочинение славного Гете. И новенькая эпиграмма Пушкина, Василия Львовича: «Пиявицын, наш откупщик богатый». Дальше Шатобриан ругает Наполеона и прославляет Бурбонов, династию французских королей; пишут также, что генерал Дюмурье 20 лет назад предсказал событие, которое «страшным образом сбылося! — Французы посадили дерево свободы на отверстии вулкана». И снова поэзия: стихотворение «К другу стихотворцу». Подписано странно: Н.К.Ш.П. Кто это?

Это Александр Пушкин. Фамилию нужно читать наоборот, добавив гласные. Ему не хотелось подписываться полной фамилией — она уже стояла под эпиграммой дяди. В Пушкинском кабинете перелистываю знаменитый «Вестник Европы», тот самый, что стал вестником нового яркого таланта. Правда, автора никто не представлял и стихи его никто не комментировал, — дескать, знакомьтесь, сегодня у нас в гостях — гений… А вокруг него — соломенная оправа, пустая кутерьма на желтых страницах с оспенными от времени пятнышками. Издатель Измайлов серьезно рассуждает о «мелких стихотворениях» какого-то Подшивалова. В отделе «Политика» сообщают о возвращении в Россию из Франции великого князя и о сенсации в Англии: принц-регент объявил, что намерен «не позволять принцессе являться ко двору!»

Все это сгорит, исчезнет «в дыму столетий». Ничтожные имена и события окутает мрак забвения. Останется веселое, легкое имя: Пушкин. Запомнил ли его первый читатель? Почувствовал ли он, как широко распахнулись двери русской литературы и как в просторные залы ее проник свежий, вольный ветер?

…А сочинителю всего 15 лет, он учится в Лицее и мечтает стать кавалеристом. Впечатлительный юноша романтически воспринял войну с Наполеоном: подвиги, сражения, опасность! Близилось время выпуска. Все лицеисты задумывались о будущем, одни намеревались поступить на военную службу, другие — в гражданскую. В послании «К другу стихотворцу» так явственно просвечивает юность и вместе с тем непостижимая для молодости мудрость, глубина мысли. Пушкин думает, какую дорогу избрать. Поэзию? Но…

Военная служба лучше, чем карьера чиновника. А путь литератора труден и тревожен:

«Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое», — заканчивает поэт свое обращение к другу: ирония юного стихотворца, будто бы достаточно знающего жизнь, чтобы судить о ней.

Однако все гораздо сложнее. За детскими строками встает громада судьбы, прекрасной и трагической, о которой никто еще, и он сам ничего не знает.

Пушкин еще сомневается в своем даровании, колеблется сделать окончательный выбор… Но нет сомнений о призвании друга у лицеиста Антона Дельвига. Он пишет ему послание, за текстом которого отношение всей лицейской братии:

1817 год. Лицей окончен. Пушкин еще некоторое время думает о военной службе:

Отец Пушкина, опасаясь за здоровье сына, воспротивился его желанию. Да и друзья отговорили. И в 1817 году он был зачислен в коллегию иностранных дел чиновником 10‑го класса в должности переводчика. Но канцелярии созданы не для поэтов… Чиновничья служба не привлекала Пушкина.

…Он появляется в Петербурге в широкополой шляпе «боливар» (получившей название по имени вождя революционного движения в колониях Южной Америки Симона Боливара), в испанском плаще и широком модном черном фраке. Он выделяется одеждой, независимостью, смелостью и остроумием. Нельзя не заметить его курчавую голову и огненные глаза в партере театра, в литературных кружках и светских салонах. Один из современников позже вспоминал: «Как теперь вижу его живого… Очень подвижного… с великолепными большими чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе…»

Популярность его таланта необыкновенно растет. Старшие друзья-поэты с восхищением отзываются о новых произведениях. К. Н. Батюшков заметил, что «маленькому Пушкину Аполлон дал чуткое ухо».

«Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром как привидение», — восторженно восклицал В. А. Жуковский, прочитав обращенное к нему стихотворение «Когда, к мечтательному миру…». Особенное впечатление на любителей поэзии произвел отзыв Г. Р. Державина: «Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который еще в лицее перегонял всех писателей».

Но это далеко не все, что уже можно сказать о нем. В поэте рождается гражданин. Его голос крепнет. Еще в Лицее в послании «Лицинию» дерзко прозвучала строка: «Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода…». В Петербурге Пушкин оказывается в кругу будущих декабристов. Ему близки их идеалы, их мечты об уничтожении в России рабства и тирании. В оде «Вольность» голос поэта зазвучал грозно и сильно:

Пушкин выбрал свою дорогу. Он решил посвятить свою жизнь поэзии, он назвал свою лиру «грозной». Открылся путь к «гремящей славе» и к «горестям». Поэт недолго будет идти по этой дороге, которой избегает «колесо Фортуны». Он восславит свободу и создаст огромный поэтический мир. И когда Пушкин расстанется с Россией, с жизнью, скажут громко: «Закатилось солнце русской поэзии».

Но солнце восходит снова, оно восходит каждый день, и этому постоянству равно бессмертие гения.

 

ПУШКИН В ВЕРОНЕ

Зима в Вероне пахла цветами и снегом. Он быстро таял, крупные капли воды, качаясь, дрожали на листьях и свежей траве. К полудню солнце уже грело вовсю, нежило лучами, томило.

…Пушкин был высоким, красивым, с курчавой головой. Бертилла сразу узнала его. Спросила:

— Синьор Алессандро, хотите, я покажу вам Верону?

Поэт улыбнулся и протянул ей руку. Держась за руки, они легко сбежали по каменным ступеням на площадь Синьории, где стоит памятник Данте.

— Это великий поэт Италии, — сказала Бертилла. — Его дважды приговаривали к смертной казни, и он умер в изгнании. Посмотрите туда, синьор. Видите, там вдалеке, за Вероной, гора с зубчатыми башнями. Это замок Монтекки… А здесь, на площади, случилась дуэль Ромео и Тибальда. Их шпаги скрестились! И Ромео пронзил надменного Тибальда! Ведь он убил его друга, веселого Меркуцио…

Только мне жаль их всех, и Тибальда тоже. Дуэль — это, наверно, очень страшно, правда, синьор?

— Ты прекрасно рассказываешь, — сказал русский поэт. — Говори еще, маленькая Бертилла. Я вижу изумительный собор…

— О, это собор Сан-Дзено, патрона Вероны. Знаете, он был негром! Интересно, да?

Бертилла нарочно повела гостя из России по своей узкой прямой улочке, где вечно полощется на ветру развешанное белье и громко перекликаются женщины. В синих джинсах и белой рубашке, с цветным платком, повязанным на загорелой шее, Пушкин был похож на обыкновенного веронского парня. Она слышала, как женщины переговаривались у них за спиной:

— Смотрите, у нашей птички Бертиллы, кажется, появился жених! — И весело смеялись, кричали вслед: — Когда же свадьба?

«Хорошо бы встретить эту гордячку Лючию, дочь владельца велосипедной мастерской. Пусть она лопнет от зависти, — думала Бертилла. — Но у нее такое красивое платье и такие модные дымчатые очки! А! Вот и она. Сейчас спросит: «Кто это?»

— Кто это у меня в помощницах? — вдруг, словно над самым ухом, прокричал голос хозяина. — Малютка Бертилла или спящая красавица?

Девочка очнулась от грез и ловко перевернула большой лист плотной бумаги, сохнувший на веревке. Потом, аккуратно расправив по плечам свои длинные черные кудри, ответила лукаво:

— Синьор Джованни, вы можете называть меня просто «красавица Бертилла»!

— Какова! — весело расхохотался хозяин и погрозил ей пальцем.

На станке, в тени, работали Рино и Марио. Синьор Джованни и русский художник возле окна проверяли напечатанные листы. Солнце опускалось, но нагретые каменные плиты источали сонное тепло.

…Лючия спросила, сощурясь:

— Кто это с тобой?

— О, это Пушкин, большой поэт России, — скромно сказала Бертилла.

— Вот как… — недовольно протянула Лючия и понеслась на своих длинных ногах дальше, показывать всей улице новое платье.

— Она совсем не такая красивая, как думает, — заметил Пушкин. — Твои глаза темнее ее модных очков… Хочешь, я куплю тебе розовое платье, что выставлено в витрине магазина у замка Скалиггеров? Ты будешь в нем лучше всех Лючий на свете…

— Ах, синьор, там одних оборок не сочтешь на сколько лир. А у поэтов редко бывают деньги. Иначе они не были бы поэтами, правда, синьор?

Пушкин засмеялся. И такой славный был у него смех!

«А вдруг он не приедет? — прервала себя Бертилла. — Но ведь русский художник сказал: «Пушкин мечтал побывать в Италии, и теперь его желание исполнится!» Совсем забыла! Как же я буду с ним разговаривать, знает ли он итальянский язык? Должен знать! Говорят, что наш язык самый нежный, музыкальный».

— Бертилла! — снова послышался голос хозяина. — Дай сюда лист, он, должно быть, просох. Все! На сегодня работа окончена. Помоги мне сварить кофе, малютка. «Мастерская Бодони» объявляет перерыв, синьор Лазурский! Чашка кофе и рюмка коньяку — вот что нам нужно. Мы это заслужили, слава мадонне!

Московский художник Вадим Владимирович Лазурский уже три недели жил на маленькой вилле Реджинетти ди Вальдонега. Ее владельцем был знаменитый итальянский художник-типограф, создатель шрифтов Джованни Мардерштейг.

Типографские шрифты — дело не простое. Их не выдумывают, а проектируют. (Русское слово «проектирование» очень точно соответствует английскому слову «дизайн», которое у нас теперь широко вошло в обиход.) Проектируют же их, изучая традиции первопечатников. Граверы XV—XVI веков, используя рукописный опыт писцов древности, создали для только родившегося тогда книгопечатания превосходные, разнообразные шрифты. Первоисточником современного русского типографского шрифта явился гражданский шрифт, утвержденный Петром I в 1708 году. Он же, в свою очередь, был создан на основе кириллицы — славянской азбуки, названной так по имени славянского просветителя IX века Кирилла.

А первоисточником современного латинского шрифта стал шрифт антиква (то есть «древний»), возникший в эпоху Возрождения, в конце XV века. Ручную отливку шрифта впервые разработал около 1440 года И. Гутенберг.

Мардерштейг стремился возродить красоту первопечатных изданий, вернуть книге XX века достоинства, утраченные ею с развитием машинной печати. «Мастерская Бодони» находилась в нижнем этаже виллы, где стоял станок, почти такой же, как те, на которых в XV веке печатали первые книги. Мастерская именовалась в честь Джамбаттисты Бодони — его называли королем печатников и печатником королей. Он создал всемирно известные «благородные» шрифты. Шрифтом Бодони была напечатана первая книга Мастерской — «Новая жизнь» Данте.

Мардерштейг долго изучал работы разных мастеров. Строгий изысканный шрифт Франческо Гриффо — гравера XVI столетия и рисунки итальянских каллиграфов помогли художнику создать превосходную современную «антикву». Его шрифт получил название Данте.

Одновременно в Москве, также на основе шрифтов Гриффо и к тому же славянской кириллицы спроектировал великолепный шрифт В. В. Лазурский. Этот шрифт получил известность во многих странах под именем Пушкин.

Художники впервые встретились на Международной выставке книжного искусства в Лейпциге и оба поразились оригинальному сходству своих работ. В конце 1967 года Мардерштейг предложил художнику из России совместный труд: издание так называемой билингвы — русско-итальянского текста поэмы Пушкина «Медный всадник».

Встреча с Вероной была большой радостью для советского художника. В ее музеях хранились картины величайших мастеров живописи — Тициана, Пинтуриккьо, Джованни Беллини… Верона — древний город. За 90 лет до нашей эры здесь была римская колония, и до сих пор на ее улицах видны остатки римских учреждений, средневековые постройки. В Вероне родился замечательный итальянский художник Паоло Веронезе. Его рисунок был легок и артистичен. Пластика форм сочеталась с изысканной колористической гаммой. Сложные созвучия чистых цветов ошеломляюще объединялись светоносным серебристым тоном. Картины Веронезе служили прославлению Венецианской республики. Они часто украшали стены и плафоны зданий, излучая праздничный, ликующий свет…

В «Мастерской Бодони» трудились над книгой наборщик Марио Фанчинкани и печатник Рино Грацколи. 14‑летняя девочка Бертилла увлажняла бумагу, сушила готовые листы, а также помогала по хозяйству. Бумагу для «билингвы» специально заказывали в Пешии — она стоила очень дорого. Художники корректировали текст в наборе. Книга подвигалась медленно. За день на ручном прессе успевали отпечатать 4 страницы поэмы в 165 экземплярах.

Бертилла внесла кофейник и чашки. Мужчины рассматривали портреты Пушкина в книге, изданной в России.

— Вот это — известный портрет кисти Кипренского, — рассказывал русский художник. — Он нарисован до дуэли. А второй — Мазера — сделан через два года, но тоже очень похож и документален по обстановке, одежде…

«Да он еще и храбрец!» — подумала Бертилла и сказала:

— А мне нравится тот, где синьор Пушкин в плаще и шарфе.

— Бертилла, ты много болтаешь! Лучше аккуратно наливай кофе, — проворчал Мардерштейг.

— Синьор Вадими Владими, — с трудом выговорила имя девочка, — а когда же приедет ваш Пушкин?

Мужчины оторвались от книги и удивленно посмотрели на нее.

— Этим портретам больше ста лет, маленькая Бертилла, — тихо сказал русский.

— О синьор, — прошептала девочка, — больше ста! А я думала… Вы сказали, что он будет здесь! — И с отчаянием добавила: — Зачем я родилась так поздно!

— Ну, ну, выше нос, Бертилла! Что за чушь пришла тебе в голову! — Мардерштейг взял из ее рук чашку. — А впрочем, это было бы неплохо. Тогда теперь тебе было бы лет сто двадцать — сто тридцать… Ты спокойно сидела бы в кресле, вязала чулок, трясла седой головой и не мешала бы двум серьезным синьорам. Беги-ка домой. Марш-марш!.. Славная девчонка, — сказал Мардерштейг, глядя ей вслед. — Что-то она себе напридумала. У нее вечно в голове фантазии. А работает хорошо. Дома большая семья, знаете ли…

Марио принес отпечатанные листы русского и итальянского текста. Лазурский просматривал текст и, как всегда, ощущал наслаждение от каждой строчки. Эту поэму он считал вершиной творчества Пушкина.

Вечер был тих и душист. На небе сгущались синие краски. Последние солнечные лучи создавали прелестную гамму. Из окна видны были черепичные крыши, стройные кампанилы. Вдалеке искрилась река Адидже, полускрытая черно-зелеными кипарисами.

«Прекрасно, — думал он, — что поэма выйдет в Италии, куда так мечтал приехать Пушкин. Нерина Мартини-Бернарди сделала великолепный итальянский перевод. Жаль, что это издание будет уникальным, выйдет только для библиофилов, любителей книги, всего в ста шестидесяти пяти экземплярах».

Шрифты Пушкин и Данте на левой и правой страницах сочетались отлично… Но что это?

— Джованни! Опечатка! «Евгений вздроднул» вместо «вздрогнул».

— Черт возьми! Марио ошибся! — гневно воскликнул вошедший Мардерштейг.

— Нет, я сам прозевал ошибку в наборе. И это в кульминационном пункте поэмы! — Лазурский в отчаянии снова и снова перечитывал строку, как будто в надежде, что буква изменится.

— К сожалению, перепечатать мы не сможем, слишком дорого, — непреклонно сказал Мардерштейг и раздраженно добавил: — Неприятности всегда следуют друг за другом. Сегодня опечатка, а завтра, как только я проснусь, мне станет семьдесят шесть. Уже семьдесят шесть!

Художники в молчании допили кофе. На хозяина мастерской кофе подействовал благотворно. Раздражение утихло, он успокоился.

— Не надо так трагически относиться к пустякам. В итальянском тексте я тоже прозевал ошибку. Книг без опечаток не бывает. Утешьтесь, и выйдем из дома, побродим.

…Они шли по людным улицам и площадям, где толпились туристы, щелкая фотоаппаратами, и шумно взлетали стаи потревоженных голубей.

— Итальянцы называют Верону самым римским городом Италии после Рима, — рассказывал Мардерштейг. — Вы уже видели наш цирк «Арену»?

— Да, он напоминает Колизей, уменьшенный в размерах. Но гораздо лучше сохранился.

— Жаль, что вы не дождетесь лета. В этом цирке ставят грандиозные спектакли под открытым небом. В амфитеатре времен Катулла играют комедии и трагедии Шекспира.

— А что это за здание разглядывают туристы? — спросил Лазурский.

— О, это, по преданию, дом Капулетти… И тот самый балкон, с которого Джульетта вела свои тайные беседы с Ромео. Взгляните, вот старинный дом, — продолжал Мардерштейг, — где поэт Петрарка увидел вещий сон о смерти Лауры. А здесь бродил Данте…

Лазурский вспомнил любимые строки:

Синьор Джованни восторженно зааплодировал:

— Браво, браво, Вадим Владимирович! — Потом заинтересованно спросил: — А вы заметили, что Данте и Пушкин как бы сближаются в современности? Их все чаще во всем мире называют рядом как величайших поэтов своих стран и своего времени. Находят сходство в их судьбе, убеждениях. Был ли знаком Пушкин с поэзией Данте?

— Данте стал известен у нас в середине восемнадцатого столетия, — ответил Лазурский. — Его творчество благодаря переводам Байрона было близко молодой революционной России и, конечно, Пушкину. В его библиотеке — она хранится в Пушкинском доме — шесть различных изданий Данте Алигьери, Пушкин несколько раз называет его имя в своих стихах. Вот, например, я помню такие:

— Разве Пушкин мог читать по-итальянски? — удивился синьор Джованни.

— Вероятно, он изучал этот язык постепенно. Кроме того, бывал в Итальянской опере и в Одессе, где тогда было много итальянцев, слышал «язык Италии златой». Научился говорить, потом — читать. Во всяком случае, Данте он читал в подлиннике. В некоторых рукописях на полях Пушкин даже писал заметки по-итальянски.

— Глядите-ка, синьор Лазурский, — внезапно воскликнул Мардерштейг, — наша маленькая фантазерка, вон там, у витрины магазина, рядом с палаццо Скалиггеров!

Русский художник увидел Бертиллу. Она была в своем обычном наряде: черной юбке и тонком дешевом свитере.

— Бедная девочка, — вздохнул Мардерштейг, — пошла за покупками, а торчит здесь, любуясь дорогими нарядами, которые ей недоступны.

…На следующее утро, когда на вилле все еще спали, прибежала Бертилла и постучала в окно:

— Синьор Джованни, почтальон просил передать вам письмо.

— Кто там? — пробормотал художник. — Девчонка сошла с ума. Мало ли мне приходит писем. Брось его там на стол.

— Вставайте, синьор. Такое прелестное утро. По-моему, должно случиться что-то хорошее.

Художник выглянул в окно:

— Клянусь мадонной, я отправлю в монастырь эту маленькую негодницу. Слышишь? И попрошу, чтобы тебя заперли на самый большой ключ и не выпускали даже в воскресенье!

Бертилла немедленно откликнулась на угрозу хозяина:

— Благодарю вас, синьор. Надеюсь, что отдохну там от ваших бумаг и вашего вечного кофе. А платье монахини мне будет к лицу…

Ее просто распирало от любопытства, черные глаза сверкали. Поднявшись на цыпочки и размахивая письмом, она громко прошептала:

— Синьор, адрес написан золотыми иностранными буквами, и конверт такой тяжелый!

Художник, продолжая ворчать, взял конверт, разрезал и быстро пробежал глазами текст. Лицо его посветлело. Он весело подмигнул девочке и тихо сказал:

— Ты добрый вестник, Бертилла. Монастырь откладывается. Пусть будет по-твоему и случится что-то хорошее. Зови Рино, Марио, и все — в мастерскую, быстро!

— А синьор Вадими Владими? — спросила Бертилла.

— Тс‑с! Мы сделаем ему сюрприз. — Мардерштейг засмеялся и захлопнул окно.

Вечером за ужином Мардерштейг торжественно сказал:

— Сегодня мне сообщили, что в честь пятисотлетия Гутенберга — изобретателя книгопечатания и первого типографа Европы учреждена премия его имени. Город Майнц, его родина, почтил меня званием первого лауреата. Не буду скромничать: я доволен и горд. К тому же с восходом солнца мне исполнилось семьдесят шесть лет. — Старый художник остановился, поднял палец и, улыбнувшись, добавил: — Не уже семьдесят шесть, а еще только семьдесят шесть! В этот день я намерен дарить, а не получать подарки. «Спеши быть добрым», — говорили мудрецы. Бертилла, что ты стоишь с этим дурацким подносом? Поставь его на стол. И разверни-ка этот пакет…

Восхищенная Бертилла пролепетала:

— Розовое платье! Благодарю вас, синьор!

— Пусть оно будет подарком от Пушкина, — рассмеялся довольный Мардерштейг. — Лючия лопнет от зависти, а?

Лауреат немного пошевелил губами и сказал вдруг четко по-русски своему коллеге:

— «Евгений вздрогнул», синьор Лазурский!

— Что? Не понимаю…

— О какой это ошибке вы говорили мне? Взгляните на свежие листы — там, у меня в кабинете. — Мардерштейг неторопливо разливал в бокалы красное вино. — Только осторожно! Они еще не просохли.

— Вы перепечатали все сто шестьдесят пять листов! — воскликнул Лазурский.

Вскоре в Венеции состоялся вечер «Веронской билингвы». Он был устроен в Ка’ Фоскари, бывшем дворце патрициев, в котором теперь разместилось отделение славистики Падуанского университета. Бело-синий изящный катер доставил художников, Нерину Мартини-Бернарди и счастливую Бертиллу к главному входу. Палаццо стояло «по колено» в изумрудной воде большого канала. Был отлив, вода спала, обнажив зеленую, скользкую от водорослей стену фундамента, и порог входной двери оказался высоко над каналом. Опустили маленькую шатучую лестницу, сверху протянулись десятки молодых, сильных рук…

В холле дворца собрались студенты и преподаватели-слависты, библиофилы, художники, журналисты. Они шумно восхищались «билингвой», ее изумительными шрифтами, гравюрой Медного всадника на обложке.

Затем началось чтение. Читали текст поэмы, сменяя друг друга, В. В. Лазурский и молодой актер театра Гольдони.

величественно звучали русские строфы. Им вторила нежная итальянская речь: «Immerso in un grande pensiero sulla riva…»

Бертилла знала наизусть почти всю поэму — сколько раз она перечитывала строки, пока сушила листы! Волнуясь, потихоньку оглядывала зал. Слушали чудесно — внимательно и радостно. В паузах несли огромные букеты сияющих, сочных цветов. Они закрыли всю сцену…

Итальянцы восприняли поэму как произведение, написанное на их родном языке.

Обратно катер шел мимо главной набережной, собора святого Марка, Дворца дожей…

— О чем вы думаете? — спросила Нерина Бернарди русского художника.

— Я думаю о Пушкине, который мечтал увидеть все это, — ответил он. — В первой главе «Евгения Онегина» есть строки, помните?

Художник снова умолк, глядя перед собой. Какое буйство красок, какие неожиданные сочетания поражали глаз! Был час заката, и зеленые воды каналов окрасились в фиолетовый цвет, пена за кормой искрилась пурпурно.

…Бертилла бежала по улицам Вероны — маленький розовый цветок в вечернем сумраке. Стихи еще жили в ней, и ликовала душа. Улицы сближались, расходились, чернели углами. И кто-то там возник мгновенной тенью… Махнул рукой: «Будь счастлива, Бертилла! Помни: я все-таки был здесь, был…»

Смешная Лючия. Удивилась:

— Откуда прекрасное платье?

— Это подарок Пушкина.

— Ну а где же он сам?

— Он не смог приехать, потому что дрался на дуэли.

— Ты все выдумываешь, — сказала Лючия.

— Не так уж много я выдумала, — ответила Бертилла. — Посмотри! Здесь одних оборок не сосчитать на сколько лир…