Бен Бова предупредил нас, что в его новом рассказе речь идет об искусстве и о силе идей. Есть в нем. кроме этого, кое-что и о грузе червей, и о космоскульпторе Элверде Апачета. Еще в рассказе действует бесконечно притягательный Сэм Ганн, космолетчик-предприниматель, с которым в последний раз читатели «F&SF» встречались в «Бриллиантовом Сэме» (ноябрь 1988 года).

© Ben Bova. A Can of Worms

F&SF, November 1989

Перевод В. Мисюченко

Царственная — иного слова для нее и не подберешь.

Взгляд, который журналистка устремила на собеседницу, был полон ничем не замутненного восхищения. Элверда Апачета предстала перед ней — худощавая, длинноногая, стройная, великолепная, величественная, мудрая. Царственная, одним словом.

Меж тем, отметила корреспондентка, в одеянии скульпторши ничего величественного: так, комбинезончик какой-то потрепанный линяло-серого цвета. Благородство проявлялось в манере держать себя, в поведении, а больше всего — в лице. Аристократическое лицо. Лицо царицы инков — цвета красной меди, со скульптурной лепкой высоких скул и надбровий и резко очерченным носом жительницы Анд. От ее миндалевидных, темных, будто омут, глаз не могло укрыться ничто. Казалось, они проникали в душу даже тогда, когда в них искрилась вся радость мира. Густые черные волосы тронула седина (тут космическая радиация поработала, а не только возраст, подумала журналистка). Волосы были аккуратно убраны в серебряную сеточку. Из украшений — только массивный серебряный браслет, скрывавший, вероятно, коммуникатор.

— Да, Сэма я хорошо знала, — ответила художница низким грудным голосом, когда журналистка задала свой первый, довольно неловкий, вопрос. Из уважения к корреспондентке Элверда Апачета говорила по-английски, но ее акцент таил память о высокогорье Анд. — Очень хорошо знала.

На журналистке был обычный парашелковый комбинезон цвета красного коралла с эмблемой Телевидения Солнечной Системы (стилизованное лучистое солнце), напыленной над левым нагрудным кармашком. В пояс у нее был вмонтирован миниатюрный диктофон. Корреспондентка сама поразилась тому чувству благоговения, с каким встретила Элверду Апачета. Положим, знаменитость. Из женщин первая, ставшая космоскульптором, и, что важнее, лучшая среди них. Так ведь на своем репортерском веку журналистка повидала немало, со многими встречалась — попадались люди и очень знаменитые, и властные, и скандально известные, и талантливые. Всяких хватало. Но ни от кого из них так не захватывало дух, ни в ком не видела она такого царственного величия. Интересно, эта царица инков на всех так действует? И на Сэма Ганна так же действовала?

Две женщины сидели в комнате отдыха Межпланетного Космического Университета. Небольшая и тихая, она была со вкусом убрана коврами теплых земных расцветок, покрывавшими не только пол, но и стены. Идеальное место для записи интервью. «Немалых денег, должно быть, стоило все это добро сюда доставить», — подумала журналистка.

Помещение располагалось в той части МКУ, что вращалась достаточно быстро, чтобы искусственно создать небольшую, примерно как на Луне, силу тяжести: компромисс между привычкой Элверды Апачета к чрезвычайно низкой гравитации и периодически подступавшими в полной невесомости приступами тошноты у журналистки. Она даже сейчас старалась не смотреть в единственный иллюминатор, где каждые несколько минут проплывал великолепный голубой шар Земли, тут же сменяемый черным провалом космоса.

Художница царственно откинулась на высокую спинку кресла, обитого мягкой буклированной псевдошерстью. В этот момент она выглядела владычицей с головы до пят, повелительницей, которая единым движением бровей способна и суд творить, и милостью одаривать. Журналистка, сидевшая на диванчике по правую руку от нее, чувствовала себя замарашкой, даром что комбинезон на ней был новехонький, а одеяние на Апачета протерлось едва не до дыр.

— Ходили слухи, что вы и Сэм были… — Девушка смущенно запнулась на миг, — …ну… любовниками.

Художница печально улыбнулась.

— Сэма я любила до безумия. Было время, считала, что и он, возможно, меня любит. Теперь же, после всех этих лет, — тут, как ни странно, улыбка ее сделалась еще нежнее, — я в этом не так уверена.

* * *

— Мы все тогда были куда моложе, — повела рассказ Элверда Апачета, — и любые страсти в нас быстрее пробивались на поверхность. Меня всякий пустяк из себя выводил, чуть что — и я, поверьте, бешеной делалась.

Вы, должно быть, помните, что я тогда переселилась на астероид, где и прожила в одиночестве почти три года. Даже припасы мне забрасывали на беспилотных ракетах. Представьте же, каково было мое удивление, когда проходивший мимо космический корабль пошел на сближение и пристроился на орбите свидания в каких-нибудь сотнях метров от моего астероида.

Это я так считала (и так называла его) — мой астероид. В соответствии с международным правом владеть им не мог никто. Однако никаких ограничений заниматься на небесном теле скульптурой не существовало. Астрономы назвали астероид Атен-1994-ЭД, и это должно было означать, что речь идет о 131-ом астероиде, открытом в 1994 году в группе Атен. Астрономы, ничего не скажешь, научились насыщать свои названия информацией, но романтики или поэтичности в них и в помине нет.

Сама я звала мой астероид Кипи-Камайос, что означает «Хранитель Памяти». И собиралась изваять на нем историю моего народа. В такой идее была не просто романтика — она дышала чистой поэзией. Ведь мы жили в горах с незапамятных пор. Даже самое имя моего народа, собственное мое имя, — Апачета, — означало собрание магических камней. Ныне мой народ покидает древние горные селения, разбредается по городам в долинах, теряя родовые черты и отличия в новом мире конвейерной монотонности и электронных утех. Кто-то должен был рассказать историю этого народа и рассказать ее так, чтобы она осталась в памяти вовеки.

Еще в университете Ла-Паса, прослышав про астероид, я поняла — это моя судьба. Даже в названии, данном астрономами, астероид нес приметы моего имени: Атен-1994-ЭА — Элверда Апачета. То было знамение. Я не суеверна, конечно, и вообще не верю ни в знамения, ни в приметы. Но я осознала, что судьбой мне назначено высечь историю моего народа на скалах Атен-1994-ЭА и обратить его в памятник исчезающей расе.

Кипи-Камайос — это сплошной камень с обильными прожилками металлов, кусок горы, плавающей в космосе, глыба почти в целый километр длиной. Его орбита была немного ближе к Солнцу, чем земная, поэтому почти каждый год астероид подходил к Земле достаточно близко, чтобы долететь до него можно было примерно за неделю, — тогда-то я и получала все мои припасы.

Как я уже говорила, меня удивило, когда вместо беспилотной ракеты рядом оказался целый космический корабль-товарняк. И еще больше удивило, когда кто-то на полном газу рванул от корабля к моему жилищу, даже не потрудившись испросить разрешения подняться на борт.

Я жила в мастерской, небольшой капсуле, где умещалось все необходимое: мои инструменты для ваяния, системы жизнеобеспечения, ну, и всякие личные вещи — одежда, спальник и прочее.

«Кто идет?» — послала я сигнал и вывела в центр экрана коммуникатора увеличенное изображение приближающейся фигуры. Ничего увидеть я, конечно, не могла, кроме белого скафандра и пузыря-шлема. Фигуру к тому же скрывала реактивная установка индивидуального перемещения — все это походило на человека, сидящего в кресле, у которого нет ножек.

Пришел ответ: «Меня зовут Сэм Ганн. На борту моего корабля припасы для вас».

Тут только до меня дошло, что я голая. Живя в одиночестве, я редко утруждала себя одеванием. И сразу же здорово рассердилась.

— Ну, так отгрузите припасы и ступайте себе дальше своей дорогой. У меня нет времени принимать гостей.

Он рассмеялся. И это меня поразило.

— Леди, — сказал он, — я ведь не просто в гости на чай-кофе собрался. Мне поручено вручить вам официальный юридический документ. Вручить лично. Из рук в руки. Вы же знаете этих крючкотворов.

— Нет, не знаю. И знать не хочу.

А сама бросилась к шкафчику, где содержался весь мой гардероб, и принялась рыться в нем, отыскивая что-нибудь поприличнее.

Теперь-то я понимаю, что мне следовало бы задраить входной люк наглухо, так чтобы незнакомец не смог войти. Это задержало бы применение против меня любых юридических санкций. Правда, всего-навсего задержало бы, но никак не избавило бы меня от них вовсе. Если взвесить все «за» и «против», то, позволив Сэму войти в мою мастерскую, войти в мою жизнь, я все же сделала, наверное, наилучший выбор.

К тому времени, когда до меня долетел шум заработавших насосов в шлюзовой камере, я уже натягивала на себя старенький джинсовый комбинезон, и, когда раздался лязг заглушки входного люка, успела рвануть молнию до самого горла.

Сэм вплыл через люк, шлем он уже снял и тот парил внутри шлюза. Сэм был невысок, и до ста семидесяти сантиметров не дотягивал, хотя готов был до хрипоты убеждать всех и каждого, что в нем метр семьдесят семь. Абсолютная чушь. Я была на добрых три сантиметра выше него.

Поймать его лицо в скульптуре было бы трудно. Черты чересчур подвижны — не воплотишь их в камне. Да даже и в глине. В лице Сэма имелась легкая неправильность: одна его половина не во всем совпадала с другой, — отчего казалось, будто лицевая ось на волос смещена и лицо чуть-чуть кривовато. Сэму это шло как нельзя лучше.

Глаза его могли быть и голубыми, и серыми, а то и вовсе зелеными — все зависело от освещения. Рот невероятно подвижен: только улыбаться умел на тысячу ладов, — к тому же Сэм почти всегда говорил и говорил не умолкая. Коротко подстриженные каштановые волосы слегка отдавали рыжиной. Округлое лицо с едва приметным смещением влево. Слегка кривоватый курносый нос казался перебитым, возможно, и не единожды. Россыпь веснушек. Если попытаться подобрать ему Norte Americano типаж в литературе, так, пожалуй, Гекльберри Финн — подросший, ставший мужчиной, но сохранивший все мальчишечьи ухватки — подошел бы.

Он так и застыл: изваянием самого себя, обрамленным проемом люка, ботинки зависли в нескольких сантиметрах над решетками пола. Висел и глаз с меня не сводил.

Непонятно с чего, я вдруг ужасно сконфузилась. В жилище-то моем полный кавардак царил. Каюта — повернуться негде, вся барахлом завалена. Куда ни ткнись, повсюду приборы, оборудование всякое, консоли для компьютеров, а соединительные провода вились и колыхались в невесомости, словно лианы в джунглях. Спальник, тот вообще выглядел эдаким в комок сбитым районом бедствия. Словом, вся каюта забита обломками крушения, которое потерпела отшельница, три года не видевшая ни единой живой души. Как я выглядела, я знала: кожа да кости. Скелет. Я даже и не пыталась припомнить, куда подевала свой последний тюбик губной помады. О волосах и не говорю — жуть нечесаная витала вокруг головы.

— Боже, как же вы прекрасны, — восхищенно прошептал Сэм. — Прямо, богиня, из меди литая.

И тут же лишился моего доверия.

— У вас для меня какой-то документ? — спросила я как смогла холодно. Понятия не имею, что за бумага, возможно, что-то из университета в Ла-Пасе о новом гранте, за которым я обращалась.

— А? Ну да… — Сэм, казалось, слегка голову потерял и никак не мог в себя прийти. — Я, ну… Не взял я его с собой. Там, у меня на корабле, остался.

Мне его взглядом испепелить хотелось. Каков! Да как он посмел так вот, без спросу, вломиться ко мне? Помешать моей работе? Искусству моему?

Сэм под моим испепеляющим взглядом не увял. Даже как-то расцвел весь.

— А почему бы вам не пообедать со мной, а? То бишь, с нами, я хотел сказать. Со мной и моим экипажем.

Я отказалась наотрез. И все же несколько часов спустя, сама не пойму как и почему, мчалась к товарняку, усевшись на заднее сиденье двухместного реактивного космоката. А до того уже успела принять ванну и переодеться, пока Сэм летал на свой корабль. Отыскала даже где-то золотистый шарф и затянула его на поясе своего лучшего зеленого комбинезона, да еще ленту для волос в тон подобрала. Внутри скафандра стоял аромат духов. Просто диву даешься, как все, что казалось давным-давно утраченным, при желании оказывается под рукой.

Чего я хотела? Уж, конечно, не получить некий юридический документ. Нежданное появление Сэма заставило с болью осознать, до чего же ужасно одиноко было мне все это время. Нет, мне мила была прелесть одиночества. Но только до той поры, пока воздушный шарик этой прелести не проткнул Сэм. Поначалу я, разумеется, рассердилась. Но, скажите, долго ли можно было сердиться на человека, который так откровенно пленялся моей, с позволения сказать, красотой?

Пока мы двигались к товарняку, астероид мой оставался в тени, так что Сэм не видел уже сделанные мною фигуры. Заслоняя Солнце, астероид нависал над нами черной ноздреватой глыбой, наваливаясь темной массой и как будто угрожая. Сэм, пользуясь внутренней радиосвязью, ни на миг не давал разговору умолкнуть. Он спрашивал меня и о том, чем я занималась и как у меня работа подвигается, только все равно выходило так, что говорил все время он сам.

Корабль его назывался «Адам Смит» — название, не говорившее мне ничего. Выглядел он обыкновенным товароперевозчиком: раздавшийся и нескладный, с паучьми лапами опор, торчащими из корпуса, и вздутиями остекленных сфер, в которых помещались экипаж и жилые модули. Но по мере того, как мы приближались к кораблю, я убеждалась, что Сэмов товарняк воистину велик. Громадина. Таких больших кораблей я никогда не видела.

— Пока что один-единственный такой на всю солнечную систему, — бодро подтвердил Сэм. — Мне еще три таких строят. Хочу заделать бизнес с грузовыми перевозками как надо.

И дальше трещал без умолку, мимоходом сообщив мне, что является основным владельцем орбитального туристического комплекса-гостиницы «Вид на Землю».

— Вид на Землю из каждого номера. Роскошно.

— Да, могу себе представить.

— Потрясное место для медового месяца, — объявил Сэм. — Или хотя бы просто на выходные. Тот не жил, кто не вкусил любовь в невесомости.

Я замолкла и промолчала весь остаток недолгого перелета. У меня не было ни малейшего желания подыгрывать сексуальным увертюрам, сколь бы отдаленно-вкрадчивыми они ни были. Или откровенно-навязчивыми.

Обед прошел довольно мило. Впятером мы втиснулись в узкую кают-кампанию, служившую одновременно и столовой. Готовить при нулевой тяжести штука нехитрая, зато подать приготовленное блюдо так, чтобы оно и глаз аппетитно радовало, и с тарелки при первом же касании вилки не уплывало, — тут действительно искусство требуется. Сэм с этим справился, использовав тарелки с прозрачными пластиковыми крышками, которые аккуратно убирались на шарнирах. Поджарка из телятины со спагетти — знай наших. Вино, конечно, подано было в бокалах-сферах, которые следовало сжимать, как грушу.

В экипаж «Адама Смита» входили трое. Единственная женщина, инженер-связист, была женой инженера по силовым установкам. Ширококостная блондинка лет тридцати, позволившая себе набрать немного чересчур много веса. Микеланджело она пришлась бы по вкусу: крупный торс, мощные члены, — но, по нынешним понятиям, к писаным красавицам ее не отнесешь. Впрочем, муж ее, под стать жене белокурый, тоже обладал внушительной комплекцией.

Вполне достоверный факт: люди, которые очень много времени проводят в условиях низкой силы тяжести, либо позволяют себе растолстеть донельзя, либо похуданием изводят себя так, что остаются лишь кожа да кости. Как у меня. У физиологов даже есть научные термины для этого: я, как мне было сказано, агравитальный эктоморф; раздобревшая супружеская пара инженеров причислялась к агравитальным эндоморфам. Сэм, конечно, не был ни тем, ни другим. Он был — Сэм. Уникальная неугомонная личность.

Поначалу оба инженера — и толстуха, и толстяк — вызывали во мне подсознательную неприязнь, но потом я подумала о шарообразных формах маленьких Венер, которых доисторические люди вырезали из округлых, размером с ладонь, камешков. И инженеры уже не казались мне вовсе никудышными.

Третьим в экипаже был спец по товарному грузу, долговязый, темноволосый, неразговорчивый биолог. Молод и довольно красив — несколько угрюмой красотой, в глаза не бросающейся, а таящейся под спудом, словно раскаленные уголья под пеплом. Был он худ, но все же кости из него не выпирали. Я узнала, что это космическое путешествие было у него первым и, как он решительно надеялся, последним.

— Что у вас за груз? — спросила я.

Биолог не успел и рта открыть, как Сэм ответил за него:

— Черви.

Я едва вилку не выпустила. Вдруг показалось, что спагетти, которые я лихо на нее накручивала, стали извиваться, как живые.

— Черви? — машинально повторила я.

Радостно кивнув, Сэм сказал:

— Слышали о Секте Моралистов, что сооружают себе космическую колонию?

Я покачала головой, сообразив, что все эти три года была в большом отрыве от остального человечества.

— Религиозная группа, — пояснил Сэм. — Додумались, что Земля для них чересчур греховна, и взялись сооружать себе приют небесный — в собственном своем соку варящийся, сам себя обеспечивающий искусственный мир на околосолнечной орбите, точь-в-точь как ваш астероид.

— И им нужны черви? — спросила я.

— Для почвы, — изронил биолог.

Не успела я задать следующий вопрос, как Сэм снова встрял:

— Они почву мегатоннами с Луны таскают, в основном, для защиты от радиации. Не желают, понимаете ли, чтоб были зачаты двухголовые Моралисты. Ну, и сообразили: уж коли навезли столько грязи, можно ведь часть ее и под хозяйство пустить.

— Однако лунная почва стерильна, — вставил биолог.

— Точно. Питательных веществ в ней полно, всяких там химикатов, что растениям нужны. Только ни тебе земляных червей, ни пчелок, ни жучка единого, ни слизнячка, ни прочей склизкой мелкой твари, которая делает почву живой.

— И им все это нужно?

— Да. Еще как — если они собираются выращивать что-то на этой лунной почве. Иначе им пришлось бы к гидропонике прибегнуть, а это — против их религии.

Я перевела взгляд на биолога: тот кивнул, подтверждая сказанное Сэмом. Супруги-инженеры в разговоре участия не принимали, были заняты: деловито набивали рты едой.

— Не так много перевозчиков найдется, готовых отмахать пол-орбиты земной с десятью тоннами червяков и их приятелей на борту, — горделиво сообщил Сэм. — Я с Моралистами контракт подписал почти без проблем, конкуренты локтями не отталкивали. Чертовски доходное дело, между прочим, были б только червяки живы-здоровы.

— Так и есть, — уверил его биолог.

— Это наш первый перелет для Моралистов, всего шесть будет, — сказал Сэм, вновь обращая свое внимание на телятину и соус. — И все черви.

Я почувствовала, что улыбаюсь:

— Вы всегда доставляете товар лично?

— Не-а. — Сосредоточенное накручивание спагетти на вилку под пластиковой крышкой. — Просто подумал, раз перелет первый, то мне следует пролететься и все самому посмотреть. Я дипломированный космолетчик, знаете ли.

— И знать не знала.

— Ага. Потом, перелет помог мне удрать от гостиницы и конторы. Мой приятель Омар вполне управится с нею, пока меня нет. Черт его дери, управляется же он, когда я там сижу!

— А потом что будете делать?

Сэм широко улыбнулся мне:

— Я ищу новые возможности для бизнеса. Разыскиваю новые миры, новые цивилизации. Лечу себе прямиком туда, куда до меня никто не летал.

Биолог, отправляя в рот полную вилку телятины, бормотнул:

— За женщинами он гоняется.

По его смертельно серьезной физии я не могла понять, шутит он или нет.

— Стало быть, вы доставляете десять тонн червей, — сказала я.

— Точно. И почту.

— Ах, да. Мое письмо.

— Оно у меня в каюте, на мостике.

Я не удостоила ответом его улыбку. Если он полагает, что сумеет затащить меня в свою каюту и в свой спальник — «в невесомости»! — то жестоко ошибается. Вина я всего два малюсеньких глоточка сделала, после трех лет жизни отшельницей я с особым вниманием следила за тем, чтобы в дурах не оказаться. Желала быть неуязвимой и неприкасаемой.

Вообще-то Сэм вел себя почти как совершенный джентльмен. После обеда мы поплыли из кают-компании по низкому коридору, выходившему в командный модуль. Я двигалась по коридору, слегка пригнув голову, Сэм плыл впереди не закрывая рта, ни на едином миллиметре пути не прерывая рассказ о червях, Моралистах и их искусственном приюте небесном, обителях, расползающихся по всей внутренней солнечной системе, и о том, как он собирается заработать миллиарды на перевозке специфических грузов.

Каюта его оказалась всего-навсего крохотной каморкой с прикрепленным к одной стене спальником — в сущности, просто ниша, встроенная в командный модуль. В иллюминаторы мостика было видно, как над моим парящим астероидом начинает всходить Солнце. Сэм нырнул в свое логово, не сделав никаких предложений ни жестом, ни голосом, и мгновение спустя вынырнул с тяжелым, плотным, дорогим на вид, белым конвертом.

На конверт, где значилось мое имя, было налеплено несколько весьма потертых марок, их, подумала я, по пути клеили на разных почтах. В углу имелись название и адрес юридической конторы: «Шкурнер, Дральман, Убивон и Счетс», Демойн, штат Айова, США, Земля.

Ломая голову над тем, почему эта компания не отправила письмо по электронной почте, как все нормальные люди, я старалась и никак не могла надорвать конверт.

— Позвольте мне, — сказал Сэм и, взяв конверт двумя пальцами за уголок, вскрыл его малюсеньким лезвием самого крохотного из всех виденных мною перочинных ножичков.

Я вытащила единственный лист тяжелого белого пергамента, такого жесткого, что о его края можно было руки порезать.

Письмо было обращено ко мне. Начиналось оно словами: «Позвольте уведомить вас…»

Несколько минут я билась над юридической словесной заумью, а Сэм отошел пока к пульту управления и занялся проверкой показаний приборов. Мало-помалу смысл письма дошел до меня. У меня перехватило горло. Тупая, жгучая боль комом застряла в груди.

И в тот же миг Сэм оказался рядом.

— Что такое? Ч-черт, у вас видик, будто вот-вот взорветесь! Красная вся, что твой огнетушитель!

А я от злости едва не ослепла. Сунула письмо Сэму и выдавила из себя:

— Это так и надо понимать, как я поняла?

Сэм быстро пробежал письмо, потом стал читать его не торопясь, и с каждым прочитанным словом глаза у него делались все шире и шире.

— Господи Исусе распятый, — рявкнул он, — так они ж вас с астероида вышвыривают!

Я ни ушам, ни глазам своим не верила. Вместе мы еще с десяток раз прочли письмо. Смысл слов в нем не менялся. Я готова была взвыть. Убивать готова. Перед глазами всплыла картина: раздетые догола юристы жарятся на медленном огне, вопя о прощении, а я, хохоча, сжигаю их послание на том самом огне, что поджаривает их плоть. Я дико озирала командный модуль, ища, что бы такое швырнуть, сломать, сокрушить — все что угодно, только бы унять жуткое, жуткое бешенство, полыхавшее у меня внутри.

— Ну, сукины дети! — бушевал Сэм. — Ну, слизнячки-помощнички, паразиты!

Юристы представляли интересы фирмы «Секта Моралистов Единого Бога Истинного, Инкорпорэйтед». Письмо ставило меня в известность, что Моралисты уведомили Международный Астронавтический Совет о своем намерении снять с орбиты астероид Атен-1994-ЭА и использовать его как строительный материал для создаваемого ими обиталища.

— Они этого не сделают! — рычал Сэм, прыгая по всему мостику, словно невесомый пинг-понговый шарик. — Вы тут первая. Они не могут вышвырнуть вас, как землевладелец неугодного арендатора!

— Белый человек всегда берет земли индейцев, когда ему заблагорассудится, — прошипела я, кипя от негодованья.

Он не понял и решил, что мой замогильный шип есть признак покорности судьбе.

— Нет этого больше! Теперь — нет. И вот, — Сэм ткнул себя в грудь, — один белый человек, который на стороне краснокожих.

Он был так огорчен, так возмущен, так громогласен в проклятьях, что я чувствовала, как мое собственное негодование потихоньку остывает. Получалось, будто Сэм все мои стенания на взял себя.

— В этом письме говорится, — снова прошипела я, — что у меня нет выхода.

— Черта с два, фигу им, вы не уйдете, — выпалил Сэм. — У меня, леди, тоже юристы есть. И никто не посмеет вас за нос водить.

— Вам-то зачем во все это влезать?

Он бросил на меня молниеносный взгляд.

— Я уже влез. Влез. Думаешь, я смогу спокойно в сторонке сидеть и смотреть, как эти паразиты-Моралисты тырят твою скалу? Терпеть ненавижу, когда какой-нибудь здоровяк старается силу свою показать на малышах.

Тут мне в голову пришло, что по крайней мере частично Сэмом движет желание вползти мне в душу. И в трусики. Он берет на себя роль бравого защитника слабых, а я веду партию благодарной слабачки, вознаграждающей героя своим несколько истощенным телом. Из нескольких слов, оброненных за обедом молчуном-биологом, из своих наблюдений за поведением самого Сэма я вывела, что у него комплекс Казановы: он жаждет обладать всякой женщиной, какую только ни встретит.

И все же — вспышка гнева в нем выглядела вполне искренней. И все же — едва увидев меня, он тут же сказал, что я прекрасна, хотя совершенно ясно, что это не так.

— Не бойся, — сказал Сэм, на лице которого застыло выражение суровой решимости, — я на твоей стороне, и уж мы сумеем отыскать способ колом воткнуть это письмо в жадное брюхо этих адвокатишек.

— Да ведь Секта Моралистов очень сильна.

— Ну, и что? Малыш, у тебя есть я. А на стороне этих жалких молящихся сукиных детей всего-то и есть, что Бог един.

Злость и растерянность все еще бродили во мне, пока мы облачались в скафандры и пока Сэм доставлял меня обратно в мое жилище на моем… нет, на этом астероиде. Я чувствовала, как изнутри меня сжигает бешенство, горечью исходила при мысли о том, что кто-то крадет у меня мой астероид. Они собираются разрушить его и пустить на сырье для строительства своего обиталища!

В другое время я орала бы, как сумасшедшая, и швырялась чем ни попадя, а тут уселась тихохонько на двухместный космокат, на котором мы и отчалили от шлюза Сэмова корабля. Сэма же словно распирало, из него потоком лились бахвальства, шутки, непристойные описания юристов вообще и Моралистов в частности. Он заставил-таки меня смеяться. Несмотря на все мои страхи и бешенство, Сэм рассмешил меня и убедил, что в тот момент я ничего не смогла бы сделать ни с Моралистами, ни с их юристами, а потому стоило ли из-за них узлом вязаться? К тому же мне предстояло решить задачку более животрепещущую.

Сэм. Попытается ли он соблазнить меня, едвг мы окажемся в моей мастерской? А если да, то как стану вести себя я? Собственная неуверенность меня потрясала. Три года срок долгий, но даже думать о том, чтобы позволить этому мужчине…

— Адвокат у тебя есть? — раздался в наушниках моего шлема его голос.

— Нет. Я так полагаю, университет возьмется за мое дело. Юридически я ведь их служащая.

— Может, оно и так, только ты…

Голос его осекся. Я услышала, как Сэм шумно втянул в себя воздух, словно человек, увидевший нечто его потрясшее.

— Это — оно? — восхищенно выдохнул он.

Солнце косо освещало Хранитель Памяти, и высвечивало вырезанные мною фигуры выпукло и четко.

— Не закончено еще, — сказала я. — Да и едва начато, говоря по правде.

Сэм развернул космокат, и мы медленно поплыли вдоль всей композиции. Я видела все недостатки, видела, где следует закрепить, где подправить, где улучшить. Следовало бы хорошенько поработать над оперенным змеем. Мама Килья, Мать-Луна, особенно груба и угловата. Но мне пришлось поместить ее туда, потому что как раз там на поверхность астероида выходила серебряная жила, а мне нужно было серебро для слез Луны.

Даже подмечая слабости и недостатки в своих фигурах, я слышала доносившееся по радио пыхтенье Сэма. И опасалась, как бы он от избытка восторга не задохнулся. С полчаса двигались мы туда-сюда вдоль освещенной поверхности астероида, переплывая затем по виткам спирали на другую сторону.

Громадное преимущество космоскульптуры состоит, конечно, в отсутствии тяжести. Нет никакой необходимости в основании, постаменте, вертикальной линии, отвесе. В космосе скульптура выходит подлинно трехмерной, какой и должна быть. Я намеревалась использовать под изваяние всю поверхность астероида.

— Фантастика, — выговорил наконец Сэм и странно приглушенно звучал его голос. — Прекраснее ничего в жизни не видел. И пусть меня за яйца подвесят, если я дам этим червивым ублюдкам отхапать у тебя такое!

С того момента я и полюбила Сэма Ганна.

Верный данному слову, Сэм поручил своим адвокатам заняться моим делом. Спустя несколько дней после того, как «Адам Смит» скрылся с глаз моих, взяв курс на строительную площадку Моралистов, ко мне обратилась фирма «Киттов и Крилль» из Порт-Канаверала, штат Флорида, США, Земля.

Появившаяся на экране моего коммуникатора женщина оказалась младшим партнером фирмы. Для двух старших партнеров (мужчин) мой случай интереса не представлял. Тем не менее это было лучше, чем услуга моего университета: тамошний юрисконсульт лишь вяло прошамкал, что ни прав, ни шансов у меня никаких, а посему астероид мне следует освободить незамедлительно.

— Мы добились согласия арбитражного комитета MAC рассмотреть спор, — сказала мисс Минди Рурке, эсквайр.

На мой взгляд, она выглядела слишком молодо для адвоката. Особенно меня поразили ее длинные волосы, роскошно ниспадавшие на плечи. Носить такие можно только на Земле. В тех обиталищах, где сила тяжести мизерна, все ее каштановое великолепие взрывом взметнулось бы вокруг головки.

— Значит, мне предстоит Судный день.

— В вашем физическом присутствии необходимости нет, — уведомила мисс Рурке. А затем добавила (и лицо ее слегка нахмурилось в сомнении): — Боюсь, однако, арбитраж, как обычно, будет основывать свои решения на максимуме пользы для максимума людей. Моралисты в своей обители поселят десять тысяч человек. А у вас есть только вы.

Слова ее означали, что Искусство не ставится ни во что в сравнении с утилитарной целью перемолоть мой астероид, расплавить его и пустить металл на каркас искусственного мирка, что приютит десять тысяч религиозных фанатиков, желающих навсегда покинуть Землю.

Сэм поддерживал со мной электронную связь, чуть не каждый день посылал вызов и вел разговоры со мной по часу, а то и больше. В беседах наших места лирике не отводилось, но с каждым вызовом я любила Сэма все больше и больше. Он без конца рассказывал о своем детстве в Небраске — или то была Балтимора? Временами его баллады о детстве шли на фоне омытых дождями склонов холмов тихоокеанского Северо-Запада. То ли он ребенком без конца переезжал с места на место, то ли уже взрослым сплавил у себя в сознании детские воспоминания многих людей и сам стал считать их своими. Я никогда не пыталась узнать правду. Если Сэм считал, что все эти истории из собственного его детства, то — какая разница?

Мало-помалу недели складывались в месяцы, и я незаметно сама стала рассказывать о годах юности. О горной деревушке, уже наполовину покинутой людьми, где я родилась. О борьбе с отцом за то, чтоб разрешил мне пойти в университет, а не замуж, «как положено порядочной девушке». О профессоре, который разбил мое сердце. И о той боли, что занесла меня на этот астероид и обрекла на жизнь отшельницы.

Сэм меня ободрял. Заставлял улыбаться. Смеяться даже. Раз за разом ошарашивал меня описаниями своих предпринимательских деяний. Ему мало было владеть и управлять гостиницей «Вид на Землю», а плюс к тому вести грузоперевозки на всем просторе от околоземных орбит до Луны и дальше до новых обиталищ, сооружаемых на околосолнечных орбитах, — Сэм ко всему прочему еще втянулся в строительство туристических комплексов на Лунной Базе. И это не все: «Тут еще два парня с рекламным проектиком подвалили. Психушка какая-то, но может и сработать».

«Проектик» состоял в том, чтобы поместить рекламные изображения в ионосфере милях эдак в пятидесяти над земной поверхностью: с помощью электронных пушек распылить на такой высоте газы и заставить их светиться, словно северное сияние. «Подвалившие» к Сэму утверждали, что сумеют сделать настоящие картины, которые будут видны на целых континентах.

— При благоприятных условиях, — добавил Сэм. — Ну, там, чтоб или закат или рассвет был, когда небо с земли кажется темным, а на нужной высоте все еще солнечный свет есть.

— Не так много людей не спят на рассвете, — заметила я.

Почти целая минута прошла, пока пришел ответ на мои слова: так далеко я была от его базы на земной орбите.

— Ага, — донесся его голос наконец. — Стало быть, нужно делать ближе к закату. — Сэм криво ухмыльнулся. — А представляешь себе, как охранители окружающей среды взовьются, когда мы станем рекламные картинки пускать по всему небу?

— Изображения ведь через несколько минут угаснут, да?

Потянулись секунды, потом пришел ответ:

— Ага, точно. Нет, можешь себе представить выражение на этих мордах? Как они это возненавидят! Стоит постараться хотя бы ради того, чтоб их язва заела!

Все эти долгие недели и месяцы я едва находила в себе силы продолжать ваяние. Зачем? Чего ради? Отнимут у меня астероид целиком, в порошок изотрут, уничтожат навсегда. Я знала, что скажут арбитры Международного Астронавтического Совета: «Моралисты» — «Искусство», счет 10000:1.

Целыми днями висела я перед компьютером, впустую перебирая клавиши, набрасывала следующую группу фигур, которые лазеры должны были бы резать в камне. Появлявшиеся на экране дисплея фигуры выглядели хилыми, неестественными, искаженными. Порой они взирали на меня укоризненно, будто это я несла им смерть.

То и дело все кончалось тем, что я принималась рисовать забавное, все в веснушках, милое лицо Сэма.

Я находила причины натянуть скафандр и выбраться в космос. Проверить лазеры. Отрегулировать силовые установки.

Переналадить датчики обратной связи. Все что угодно — только не работа. Одетыми в перчатки пальцами я гладила лица хау-ки, духов-защитников, изваянных мною в рудном камне с выходом металла. Горестная шутка. Хауки нуждаются в том, чтобы кто-то их защитил от ала.

Работать не работала, зато плакать — плакала. Весь мой гнев, всю ненависть мою разъедала кислота опустошенности и ожидания, ожидания, бесконечных месяцев ожидания неотвратимого Судного днй.

И тогда снова появился Сэм — так же неожиданно, как в первый раз.

Астероид мой (вместе со мною, к нему припавшей) далеко продвинулся по своей годичной орбите. Я уже различала Землю просто в слабенький телескоп, который прихватила с собою еще в те самые первые дни, когда сама себя обманывала планами посвящать свободное время в космосе изучению звезд. Даже в телескопе мир, в котором я родилась, виделся всего лишь неясным, расплывшимся полумесяцем, сиявшим королевской голубизной.

Первым намеком на то, что Сэм приближается, стало послание, принятое моим коммуникатором. Я гуляла снаружи, безо всякой пользы оглаживая свои скульптуры, а когда вошла в мастерскую и сняла шлем, то прочла на экране:

НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ, СЭМ ЗДЕСЬ. ВСТРЕТИМСЯ ЧЕРЕЗ ЧАС.

Взгляд мой скользнул по цифрам на часах: Сэм заявится сюда через какие-то минуты! На сей раз, по крайней мере, я была одета, но выглядела, конечно, полной лахудрой.

К тому времени, когда корабль его завис на орбите свидания и насосы моего шлюза запыхтели, я уже была одета в приличный бежевый комбинезон, который Сэм прежде не видел, волосы мои были тщательно причесаны и уложены в сетку, я даже по лицу успела косметикой пройтись. Собственное отражение в зеркале изумило меня: улыбающаяся, чуть ли не жеманно лыбящаяся девица, только что не школьница-несмышленыш. Даже сердце веселее застучало.

Сэм вошел, как и в тот раз, уже без шлема. Я бросилась к нему и горячо поцеловала в губы. Он ответил, как только Сэм Ганн мог ответить: издав победный клич, тут же маханул в невесомости тройное сальто. В самом прямом смысле — трижды кувырнулся ногами вперед, пронеся их над головой, и крепко прижимая при этом меня к себе.

При всех своих излишествах и напоре Сэм оказался нежным и заботливым возлюбленным. Несколько часов спустя, когда мы парили бок о бок в темнеющей мастерской и пот глянцевито поблескивал на наших обнаженных телах, он пробормотал:

— Никогда не думал, что смогу почувствовать так… таким…

Желая подсказать недостающее слово, я произнесла:

— Так сильно влюбленным?

Он коротко кивнул. В невесомости этого движения оказалось достаточно, чтобы Сэм чуточку удалился от меня. Все ж я поймала его в объятия, и тела наши вновь слились воедино.

— Я люблю тебя, Сэм, — шептала я, будто великую тайну сообщала. — Я люблю тебя.

Он глубоко вздохнул. Я сочла это проявлением удовлетворения, счастья даже.

— Слушай, — сказал он, — тебе надо на мою коробку слетать. Те два чудика, что хотят в ионосфере рисовать, летят к обиталищу Моралистов.

— Какое отношение это имеет к…

— Тебе нужно с ними познакомиться, — настаивал он. Высвободившись из моих рук, Сэм принялся отлавливать одежду, которая невесомыми привидениями парила в сумеречных тенях. — Знаешь, как эти лицемеры-Моралисты собираются назвать свое обиталище, когда стройку закончат? Эдем! Ничего себе хуцпа, да?

Смысл последнего слова на идише ему пришлось мне объяснить. Эдем. Моралисты собирались сотворить в космосе собственный рай. Что ж, может, и получится. Только сомневалась я, что их обитель станет раем для того, кто хоть на волосок отклонится от раз и навсегда утвержденных взглядов на истину и ложь.

Мы мылись под душем, в невесомости это становится делом сложным, интимным. Сэм обмывал меня тщательно и любовно, нежно обжимая рукавицей, сочащейся пристающей к коже мыльной водой, каждый дюйм моего тела.

— Совершенная женщина, — повторял он. — Нечистый ум в чистом теле.

В конце концов мы обсушились, оделись и направились к Сэму на корабль. Но вначале он прошелся на космокате вдоль моего астероида.

— Похоже, не так-то много сделано с тех пор, как я был здесь в последний раз, — сказал он почти укоризненно.

Я рада была, что на нас скафандры и Сэм не видит, как я краснею. И безмолвствовала.

Мы удалялись от Хранителя Памяти, когда Сэм сказал мне:

— С арбитражным комитетом у адвокатов не очень получается. — В наушниках моего шлема голос его звучал непривычно устало, почти безнадежно.

— Я и не думала, что получится.

— Комитет должен вынести решение через две недели. Если решат против тебя, апелляцию подавать будет некуда.

— А они решат против меня, так ведь?

Он попытался придать голосу больше жизни:

— Ну, адвокаты выжимают из себя все до последних чертиков. Если их крючкотворство и обман не помогут, может, я смогу подкупить парочку членов комитета.

— Посмей только! Тебя в тюрьму засадят.

Сэм захохотал.

Когда мы добрались до Сэмова товарняка, то на борту корабля, пониже торчащего, словно глаз насекомого, командного модуля, я увидела выведенное огромными буквами название: «Клаус Хейсс».

— Важная шишка в экономике был, — ответил Сэм на мой вопрос. — Лет сто с гаком назад. Первый, кто предложил свободное предпринимательство в космосе.

Я полагала, что писатели сделали это задолго до того, как начались космические полеты, — заметила я, направляясь к шлюзовой камере.

— Писатели, — в голосе Сэма, зазвучавшем в наушках, послышалась легкая неприязнь, — это одно. А Хейсс взялся и деньги заработал, дело в ход пустил. По-настоящему.

«Клаус Хейсс» был отделан с большим тщанием и удобствами, чем «Адам Смит», хотя и не выглядел крупнее. Столовая была роскошной, и экипаж явно ел где-то в ином месте. За столом нас сидело четверо: Сэм, я и та самая «пара чудиков», как он их называл.

Мортон Макгвайр и Т. Кагасима лично мне чокнутыми не показались. Возможно, простаки. Несомненно — энтузиасты.

— Это величайшая идея со времен создания письменности! — выпалил, обращаясь ко мне, Макгвайр, едва мы расселись вокруг стола.

Он имел в виду их идею украсить ионосферу рекламными картинками.

Громадную тушу Макгвайра бугрило и распирало во все стороны так, что металлические застежки на его изжелта-зеле-ном комбинезоне едва не разлетались. Он походил на шар, надутый до того, что вот-вот лопнет. Гордо сообщил мне, что еще со времен, когда он играл за футбольную команду колледжа, носит прозвище «Гора-Макгвайр». После колледжа он занялся рекламой и каждый Божий день прибавлял и прибавлял в весе. Живи он на Земле, вряд ли его классифицировали бы как агравитального эндоморфа. Жирный — вот и весь сказ. До невозможности жирный.

— Просто я малый растущий, — приговаривал он счастливо, горстями запихивая еду в рот.

Другой «чудик», Кагасима, был почти так же худ, как я сама. Тихоня, хотя восточные глаза его частенько вспыхивали затаенным весельем. Никто, казалось, понятия не имел, какое имя носит Кагасима. Когда я спросила его, что стоит за начальным «Т», он лишь загадочно улыбнулся и сказал: «Зовите меня просто Кагасима — так вам будет легче». По-английски он говорил очень хорошо, и дивиться тут нечему, поскольку родился и вырос он в Денвере, в США.

Кагасима был магом электроники. Макгвайр — спецом в рекламном бизнесе. Объединив усилия, они и додумались использовать электронные пушки для создания сияющих картин в ионосфере.

— Только представьте себе, — Макгвайр торжествующе сложил срои пухлые руки так, будто выстраивал кинокадр. — Сумерки. Появляются первые звезды. Вы поднимаете взгляд, и — ПАМ! — через все небо, от горизонта до горизонта, протянулась красно-белая надпись: «Пейте Коку!»

Меня затошнило.

Зато Сэм его поддержал:

— Вроде того, как самолеты, бывало, дымом в небе буквы выводили.

— Самая настоящая небесная письменность! — горел энтузиазмом Макгвайр.

Кагасима улыбался и кивал.

— А закон позволяет, — спросила я, — писать рекламные лозунги на небе?

Макгвайр бросил на меня свирепый взгляд.

— Ни один закон не запрещает это! Адвокатишкам не отнять у нас это чертово небо, Боже упаси! Небо принадлежит каждому.

Я перевела взгляд на Сэма:

— Адвокатишки, похоже, забирают у меня мой астероид.

В ответ он улыбнулся мне улыбкой странной, похожей на ту, что появляется на лице охотника, увидевшего, как добыча оказалась на расстоянии прицельного выстрела.

— Владение — вот девять десятых закона, — буркнул Сэм.

— Кто владеет небом? — задал вопрос Кагасима с той восточной двусмысленностью, что сходит за мудрость.

— Мы! — рявкнул Макгвайр.

Сэм лишь расплылся в улыбке, будто кот, взирающий на жирную канарейку.

По настоянию Сэма ночные часы я провела на борту корабля. Его жилище было гораздо роскошнее моего, а поскольку практически все операции в космосе проводятся по Гринвичскому Среднему Времени, никаких неудобств из-за временной разницы не предвиделось.

Каюта Сэма — это вам не ниша в командном модуле. Небольшая, но самая настоящая квартирка со спальником на молнии и встроенной душевой, где струйки воды били со всех сторон. Душевой мы попользовались, а вот спальником не пришлось. В конце концов мы заснули в невесомости, сжав друг друга в объятьях, и проснулись, мягко стукнувшись о переборку, много часов спустя.

— Надо поговорить, — сказал Сэм, когда мы одевались.

— Это означает, — улыбнулась я ему, — что ты будешь говорить, а я слушать, нет?

— Нет. Ну, может, я буду говорить больше. Но нам надо принять кой-какие решения, малыш.

— Решения? О чем это?

— О твоем астероиде. И о нескольких следующих годах твоей жизни.

Он не сказал, что мне предстоит принять решение, касающееся нас двоих. Тогда я это мимо ушей пропустила. А стоило бы уделить этому побольше внимания.

Глянув на электронные часы, вделанные в переборку прямо над спальником, Сэм сказал мне:

— Где-то через полчаса я буду говорить с Его Преосвященством Добродеем П. Дрябни, духовным пастырем Секты Моралистов. Их вождь, главный из их главарей, восседающий по правую руку Сама-Знаешь-Кого. Босс.

— Глава Моралистов?

— Точно.

— Он вызывает тебя? Это о моем астероиде?

Сэм все зубы обнажил в улыбке.

— He-а. О его червях. Этим рейсом мы тащим еще один груз этой твари к нему в Эдем.

— С чего это глава Моралистов решил поговорить с тобой о червях?

— Похоже, червяки подхватили редкую и странную болезнь, — сказал Сэм, и улыбка его сделалась торжествующе злою, — а контракт на поставку, который Моралисты подписали со мной, содержит пункт, гласящий, что я за здоровье червяков ответственности не несу.

Я застыла, повиснув в воздухе, — как в буквальном, так и в переносном смысле.

— И какое это имеет отношение ко мне?

Подобравшись ко мне так близко, что носы наши почти соприкасались, Сэм спросил шепотом:

— Согласишься нарисовать первую в мире рекламу в ионосфере? Рекламу для Моралистов?

— Никогда!

— Даже если в обмен они позволят тебе остаться на астероиде?

Ух, сколько чувств сразу резанули мне сердце! Гнев, надежда, отвращение, даже страх. Но больше всего — гнев.

— Сэм, это омерзительно! Это осквернение! Небеса превратить в рекламный плакат…

Сэм ухмылялся, но говорил он совершенно серьезно:

— Только не надо, девочка, взлетать под облака на крылатой лошадке…

— И делать это для Моралистов? — Во мне все кипело от злости. — Для людей, которые хотят отобрать у меня мой астероид и уничтожить память о моем родном народе? Ты хочешь, чтобы я помогала им?!

— О'кей, о'кей! Не лезь в бутылку, — сказал Сэм, ласково беря меня за руку. — Я только спрашиваю, что ты про это думаешь. Не хочешь — не делай, воля твоя.

Вконец взбешенная, я позволила Сэму затащить себя в командный модуль. Та же самая пара, муж-инженер и жена-инженер, расположились там у приборов — все такие же блондинистые и, как мне показалось, еще больше раздобревшие с последней нашей встречи. Узнав меня, они приветственно улыбнулись.

Сэм попросил их удалиться, и они медленно выплыли через главный люк, словно пара наполненных горячим воздухом воздушных шаров. В столовую направились, без сомнения.

Мы подобрались к пульту связи. В невесомости стулья не нужны: усаживайся прямо в воздухе и все — я руки раскинула примерно на высоте груди, словно в бассейне, когда тело на воде удерживаешь. Сэм в это время возился с приборами, налаживая связь с земной штаб-квартирой Секты Моралистов.

С полчаса потребовалось Сэму, прежде чем на экране появилось изображение владыки Дрябни. А до того по экрану прошло небольшое воинство аккуратно вычищенных-выглаженных, безупречно честных молодых людей с горящими очами, пытавшихся управиться с Сэмом. Вместо этого Сэм управился с ними.

С первым, юношей-юристом, он не церемонился: «Добро, если вы хотите, чтоб черви сдохли, так это ваши 70 миллионов долларов, не мои».

Его прямому начальнику Сэм медоточиво выговорил: «Ваш босс подписал контракт. В данный момент я всего-навсего ставлю вас в известность о наличии затруднения, как то и предписывается в пункте 22.1 раздела В».

Боссу начальника: «Хорошо! Я сбрасываю весь груз прямо здесь, посреди небытия, и тем очищаю себя от убытков. Вы этого хотите?»

Ошалевшему заместителю управителя владыки Дрябни: «Да судебное разбирательство вас на годы повяжет, дурья ты башка! Вам никогда не закончить ваш Эдем! Кредиторы его за долги заберут и «Диснейлэнд» из него сделают!»

С непосредственным начальником заместителя Сэм беседовал ласково: «Ваш босс подписал контракт. Я всего-навсего ставлю вас в известность о затруднении, как предписано пунктом 22.1: червяки подыхают, черт бы их побрал! Они чахнут, они отходят в мир иной! Помочь нам сможет только чудо!»

Что, в конечном итоге, вызвало появление на экране Его Преосвященства Добродея П. Дрябни.

У меня этот человек вызвал неприязнь с первого взгляда. Большая часть его лица скрывалась за темной бородой и усами. Полагаю, он сам считал, что это делает его похожим на ветхозаветного патриарха. Мне он казался конкистадором, для полного сходства не хватало только сверкающего стального панциря да шлема. При случае, казалось мне, он с охотой и удовольствием сжег бы заживо весь мой народ.

— Мистер Ганн, — произнес Дрябни, дружески улыбаясь, — чем я могу вам помочь?

Сэм легко отозвался:

— У меня для вас еще десять тонн червей, как по контракту, но они умирают. Сомневаюсь, чтоб хоть кто-то из них прожил так долго, чтоб добраться до вашего обиталища.

Больше минуты требовалось, чтобы послание доходило с Земли до «Клауса Хейеса» и обратно. Дрябни время ожидания проводил, скрестив руки и молитвенно склонив голову. Сэм висел, ухватившись за ручки коммуникатора, чтобы не прыгать в невесомости мячиком. Я держалась вне поля видеообзора, но то и дело вздрагивала от приступов жгучей ярости.

— Так, черви умирают, вы говорите? А что же могло бы быть тому причиной? Первую партию вы доставили на Эдем без каких бы то ни было осложнений, если мне не изменяет память.

— Верно. А с этим грузом не все ладно. Началось, может, с того, что нам плохих червей загрузили. Может, что-то не так с радиационной защитой грузовых контейнеров. Погибают червяки. — Сэм полез в карман и достал какие-то почерневшие, скрюченные, повысохшие обрывки, бывшие некогда, по всей вероятности, земляными червями. — Вот такими все они делаются.

Я напряженно ждала все те долгие секунды, пока сигнал с сообщением добирался до экрана Дрябни. Когда картинка дошла, глаза у владыки округлились и челюсть отпала.

— Все такие? Да как это можно-то?

— Ни дьявола понять не могу. — Сэм натужно пожал плечами. — Биолог мой тоже в тупике. Может, это знамение Божье? Не хочет Он, может, чтоб вы с Земли улетали. Почем я знаю.

Когда это рассуждение Сэма дошло до Дрябни, его бородатая физия выразила еще большее замешательство.

— Я не могу поверить, что Господь способен покарать столь преданных ему. Тут злая сила постаралась.

— Так что делать-то будем? — беспечно спросил Сэм. — Мой контракт гарантирует мне полную плату за доставку. Я не несу ответственности за состояние груза после того, как ваши люди осмотрели у меня трюм и дали добро по окончании погрузки.

Сэм отключил экран и обернулся ко мне:

— Ну, малыш, ты решилась?

— Решилась на что?

— Насчет рекламы в ионосфере.

— Какое отношение его умирающие черви имеют ко мне? Или к рекламным картинкам в ионосфере?

— Увидишь! — пообещал он. — Так, возьмешься?

— Нет! Никогда!

— Даже если этим можно спасти твой астероид?

Я была слишком зла, чтобы осмыслить это. Повернулась к Сэму спиной и в бешенстве заскрежетала зубами.

Сэм глубоко вздохнул, но когда я развернулась, чтобы еще раз взглянуть ему в лицо, он улыбался мне, — как всегда, на свой особый манер — слегка кривовато и чуть-чуть плутовато. Сказать я ничего не успела: Сэм уже щелкнул переключателем и экран засветился вновь. На сей раз сама хитрость вылепила выражение лица Дрябни: глаза сужены, губы крепко сжаты.

— Что вы предлагаете в качестве выхода из возникшего затруднения, мистер Ганн?

— Черт меня побери, если я знаю, — ответил Сэм. — Мне так думается, что вам, Ваше Преосвященство, потребно чудо.

Ему особое удовольствие доставило увидеть, какую мину скорчил Дрябни, когда ушей его достигло слово «черт».

— Чудо, говорите вы, — донесся ответ пастыря Моралистов. — А как, по-вашему, можно было бы чудо организовать?

— Ну, — Сэм кашлянул. — Я не великий знаток, как устраиваются разные религии, не знаю, слышал только, что если кто готов пойти на жертву и отказаться от чего-то, чего ему хочется и в чем он вправду нуждается, то Господь воздает такому. Что-то там про хлебы, пущенные по водам, думается мне.

До меня стало доходить, что ничего плохого с червями Моралистов не случилось. Просто Сэм решил сделать их заложниками. Ради меня. Он идет на риск судебных разбирательств, которые могут стоить ему всего, чем он владеет. Ради меня.

Глазки Дрябни еще хитрее сощурились, чем прежде.

— Вы, мистер Ганн, случайно не еврей, ведь нет?

Губы Сэма растянулись в улыбке, обнажившей полный рот зубов.

— А вы, владыка, часом не антисемит, ведь нет?

Переговоры их длились добрых три часа, прерываемые агонизирующе долгими паузами между каждым заявлением, которое делалось высокими договаривающимися сторонами. После часового хождения вокруг да около Дрябни наконец предложил, что он (и его Секта) могли бы отозвать свое притязание на астероид, который они собирались пустить на строительный материал.

— Может, это и есть та самая жертва, которая спасет червяков, — щедро предположил Сэм.

И снова — предложения и контрпредложения, снова хождение на цыпочках и словесные баталии. Все было очень вежливо. И фальшиво. Дрябни знал, что с червями ничего не случилось. Знал он и то, что Сэму ничего не стоит открыть грузовой трюм своего корабля в безвоздушном пространстве на весь остаток пути до Эдема и тогда Моралисты получат десять тонн мертвого и высушенного праха.

И наконец:

— Если мои люди принесут такую чудовищную жертву, если мы откажемся от нашей претензии на этот астероид, столь насущно нам необходимый, что в этом случае вы сделаете для меня… э-э-э… нас?

Сэм потер подбородок.

— В группе Атен сотни астероидов, а в Аполлос еще больше. Все они пересекаются с орбитой Земли. Вы сможете выбрать себе любой другой. Не так уж и велика жертва отказаться от того куска камня, на какой вы претендуете.

Дрябни смотрел вниз, как будто на стол ему помощник подсовывал списки свободных астероидов, годных для строительства Эдема.

— Данный конкретный астероид мы выбрали потому, что орбита его ближе всего подходит к Эдему, а следовательно, для нас легче всего — и дешевле всего — захватить и использовать именно его. — Сэм еще не успел ответить, а владыка уже предостерегающе поднял руку, что свидетельствовало о превосходно развитой реакции. — Однако в интересах благотворительности и самопожертвования я готов отказаться от данного конкретного астероида. Я знаю, что некая латиноамериканка создавала на нем скульптуры. Если я… то есть если мы… позволим ей остаться и откажемся от претензий на скалу, что вы сделаете в обмен для Секты Моралистов?

Тут на лицо Сэма вернулась улыбка — совсем как у кошки, что протискивается в щелочку чуть приоткрытой двери. Я поняла, что он заранее был уверен в том, что Дрябни не пойдет на сделку, если не получит кое-что помимо доставки червей, уже им оплаченных. Моралист желал, чтобы торт его украсили кремом.

— Ну-у, ска-ажем, — протянул Сэм, — как вы отнесетесь к рекламе во славу Секты Моралистов, которая будет сиять на небе и которую видно будет от Новой Англии до долины Миссисипи?

«Нет!» — беззвучно закричала я. Не может Сэм помогать им в этом! Это же святотатство.

Однако когда предложение Сэма наконец дошло до Дрябни, глаза у владыки, и без того хитрющие, сделались еще хитрее.

— О чем это вы говорите, мистер Ганн?

Сэм вкратце поведал о намерении использовать электронные пушки для создания реклам в ионосфере. С каждым словом его рассказа глаза Дрябни делались все шире и жаднее.

Под конец бородатая физия расплылась в милостивой улыбке.

— Вы были правы, мистер Ганн. Наше положение с величайшей точностью описано в Библии: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней воздастся тебе тысячекратно».

— Значит ли это, что мы поладили? прямо спросил Сэм.

Я рванулась к нему и с такой силой хлопнула по выключателю экрана, что меня тут же подбросило вверх. Сэм поднял на меня взгляд. И следа удивления не было на его лице. Он смотрел так, будто ожидал, что я драку с ним затею.

— Ты этого не сделаешь! — воскликнула я. — Ты ж им на руку играешь! Ты не можешь….

— Ты хочешь остаться на астероиде или нет?

Я поперхнулась на полуслове и уставилась на него. Глаза Сэма, сделавшиеся сплошь серыми, буравили меня насквозь.

— Дела, девочка, именно так и делаются, — сказал он. — Тебе нужен астероид. Им нужен астероид. Я угрожаю, они знают, что моя угроза чушь и блеф, но делают вид, что изучают ее — до тех пор, пока не получат того, чего в настоящий момент у них нет. Сводится все это к тому, что ты можешь оставаться на астероиде, если Тот-Кто-Святее-Тебя получает готовой свою рекламу в ионосфере. Такова сделка. Ты на нее идешь или нет?

Говорить я была не в силах. Слишком много ярости, слишком много путаницы. Я разрывалась, не в силах сделать выбор, и злилась на Сэма за то, что он вверг меня в эту агонию нерешительности. Да, я хотела остаться на астероиде, только — не ценой того, чтобы позволить Моралистам обесчестить небо!

Экран снова замерцал. Сэм тронул выключатель, и физия Дрябни, расплывшаяся в сальной улыбке, снова заполонила экран. С него аж сочилось жирное счастье торговца, наконец-то ударившего по рукам при продаже дрянного товара по бесстыдной цене.

— Дело сделано, мистер Ганн. Мы переосмыслим наши требования относительно приобретения данного конкретного астероида. Ваша…э-э-э… подруга — тут последовала лоснящаяся от сала улыбочка — может оставаться и тесать камень сколько душе ее будет угодно. В обмен вы поможете нам воспроизвести нашу рекламу в ионосфере.

Сэм обратил взгляд ко мне. Стоило мне отрицательно повести головой — и сделке конец. Вместо этого я — кивнула. И при этом так закусила губу, что почувствовала во рту вкус крови.

Сэм усмехнулся, глядя прямо в экран:

— Договорились, епископ.

— Владыка, — поправил Дрябни. Затем прибавил: — Я полагаю, наш груз червей прибудет в Эдем в целости и здравии?

— От вас зависит, — откликнулся Сэм не моргнув глазом. — И от силы молитвы.

Они премило беседовали так несколько минут, эта пара жуликов, поздравлявших друг друга. Каждый получил что хотел. Я вдруг поняла, что Сэм неплохие деньги заработает на поставке Моралистам ионосферной рекламы. Гнев мой обрел новое направление. Я чувствовала, как краснеет у меня лицо, как жаром ярости запылали щеки.

Наконец, Сэм закончил разговор с владыкой Дрябни и выключил коммуникатор. Мне показалось, что бородатый образ Дрябни так и остался на экране, даже когда тот потемнел и погас. В воображении образ продолжал гореть впечатавшейся в мозг картиной взрыва.

Сэм обернулся ко мне с улыбкой, исказившей его лицо.

— Поздравляю! Ты можешь оставаться на астероиде.

— Себя поздравляй, — произнесла я дрожащим голосом, едва сдерживаясь. — Влез в рекламный бизнес. Должен хорошую прибыль взять на испоганенном небе. Надеюсь, это принесет тебе счастье.

Я выскочила с мостика и полетела к раздевалке, где остался мой скафандр. Да, на астероиде остаться я могу и работу свою закончить тоже могу. Но любовная связь моя с Сэмом Ганном кончена. Навсегда.

Сэм поручил толстяку-инженеру препроводить меня в мастерскую: знал, что я вне себя, и понимал, что лучше оставить меня в покое.

Но ненадолго. Четыре или пять бессонных часов, пока я моталась по полутемной мастерской, словно бутылочная пробка по бурному морю, прошли, когда я увидела, как сигнал вызова на моем коммуникаторе засветился красным. Я протянула руку и включила связь.

На экране появилось лицо Сэма, виновато, по-мальчишески улыбавшегося.

— Все еще дуешься на меня?

— Нет, не очень.

Уже произнося эти слова, я поняла, что в них заключена сущая правда. Я злилась на Дрябни и его самодовольную Моралистскую власть, злилась — по большей-то части — на себя за неуемную страсть изваять Хранитель Памяти, из-за которой позволяла им делать все что угодно, лишь бы оставили меня в покое.

— Хорошо, — сказал Сэм. — Хочешь, принесу тебе что-нибудь позавтракать?

— Не стоит, думаю, — покачала я головой.

— Мне через пару часов курс менять, — сказал он. — Так, чтоб я эту жестянку с червяками смог на Эдем забросить.

— Я знаю.

Он оставит, покинет меня, и я не стану причитать и винить его, коли он никогда не вернется. Все же в тот момент для меня было невыносимо, чтобы он оказался рядом, коснулся меня. Только не теперь. Не так скоро после сделки, которую он заключил. Я знала, что он сделал это ради меня, хотя знала и то, что собственных причин у него тоже хватало.

— Послушай… Могу кого другого попросить сварганить рекламки для Моралистов. Тебе не придется этого делать.

Он хотел со мной по-доброму обойтись, я знала. Но гнев мой не стихал.

— Не имеет значения, кто нарисует картины, Сэм. Беда в том, что реклама заполонит небеса. Для них реклама. Вот что мне отвратительно.

— Я для тебя это делаю, девочка.

— И для своих барышей, — вспыхнула я. — Говори уж всю правду.

— Ну, так, мешок денег можно заработать, — согласился Сэм. — Тебе не придется больше уповать на университетские гранты.

— Никогда! — Я даже плюнула.

— Это, — Сэм усмехнулся, — по-нашему. Узнаю любимую. Согласись ты, я, пожалуй, огорчился бы. Но спросить все равно был обязан, обязан был дать тебе первую пристрелку на деньги.

Деньги. Искусство и деньги всегда оказываются повязаны друг с другом, хоть ты что делай. Художник должен есть. Дышать должен. А на это требуются деньги.

Все же я упрямо отказывалась поддаваться искушению. Я не стану помогать Дрябни похабить небо над всем миром его рекламками. Никогда.

Во всяком случае, так я считала.

События последующих недель разворачивались так стремительно, сейчас я уже не совсем точно помню, с чего все началось. Кто кому что делал. Только одно запомнилось совершенно точно: Дрябни и не помышлял выполнять свою часть обязательств по сделке, заключенной им с Сэмом, да так никогда их и не выполнил.

Я снова оказалась одна и страшно скучала по Сэму. Три года прожила я в полном одиночестве, не проронив ни слезинки и не издав ни единой жалобы. Даже лелеяла свое уединение, свободу от необходимости приспосабливать собственное поведение к ожиданиям других. Сэм ворвался в мою жизнь брызжущим весельем, фейерверком, светящиеся искры которого разлетались во все стороны. И теперь, когда он ушел, исчез, я скучала по нему. Боялась, что больше вообще его не увижу, знала, что если он меня забыл, то виновата в этом я сама.

Нежданно-негаданно мое печальное одиночество было нарушено прибытием отряда из двух дюжин инженеров-силовиков, снабженных всеми официальными бумагами, что давали им право отбуксировать мой астероид к Эдему, где его готовы были разбить и использовать в качестве стройматериала для обиталища Моралистов.

Недолго думая я вызвала Сэма по коммуникатору. Выяснилось, что он находится на другом конце орбиты, пролегавшей вокруг Земли. Червей своих он на Эдем доставил и теперь возвращался обратно на Луну забрать электронные компоненты для новой строительной площадки в точке либрации Л-4.

В те дни еще не было передающих станций на околоземной орбите. Сигнал моего вызова должен был одолеть помехи от солнечной короны. Изображение Сэма, когда он появился на экране моего коммуникатора, мерцало и вспыхивало взрывчатыми точками света, как старая голограмма.

Едва он поздоровался, как я тут же выпалила в него мою скорбную повесть единым залпом несдерживаемой ярости и страха.

— Они грабастают мой астероид! — закончила я. — Говорила я тебе, что им нельзя верить!

Впервые на моей памяти Сэм стал молчалив и задумчив. Я видела, как менялось — по мере того, как до него доходили мои слова — выражение на его лице: от легкого любопытства до ошеломляющего потрясения, а затем гнева, от которого сжимались зубы.

Наконец он произнес:

— Не ложись на дно и не замирай. Мне понадобится паратройка часов, чтоб разобраться в этом. Я тебя вызову.

Прошло почти сорок восемь часов. Я места себе не находила, а чувства мои маятником шарахались от желания спрятаться и вообще удрать куда-нибудь до порыва врубить один из высокомощных лазеров, которыми я резала скалы при ваянии, да и превратить весь этот инженерно-силовой отряд в кровавый фарш.

Тысячу раз пыталась я связаться с Сэмом во время умопомрачительных часов ожидания. Но всякий раз попадала либо на члена экипажа его корабля, либо на служащего из его штаб-квартиры в гостинице «Вид на Землю». И всякий раз они передавали мне одно и то же: «Сэм соображает, чем вам можно помочь. Просил передать, что соединится с вами, как только сумеет все привести в порядок».

Когда он — наконец-то! — вышел на связь, я была измотана до крайности и готова для смирительной рубашки.

— Кажись, ничего хорошего, — произнесло его колеблющееся изображение сквозь плотно сжатые губы. И не дожидаясь моих расспросов, Сэм обрисовал создавшееся положение.

Его Преосвященство Добродей П. Дрябни (как выяснилось, это «П» его второго имени означало Правдивец!) поимел нас с Сэмом обоих. Моралисты и не подумали отозвать свой иск из арбитражного комитета MAC, а комитет вынес решение в их пользу, как того Дрябни и ожидал. Моралисты обрели право забрать мой астероид и пустить его на стройматериалы.

Хуже того, Сэмов груз червей был доставлен на Эдем в превосходном для земляных червей осклизло-извивающемся здравии. А что еще хуже — Сэм подписал контракт на производство ионосферных реклам для Секты Моралистов. Сделка была заключена и оформлена со всей нерушимой законностью и обязательностью постановления всемирного съезда.

— Если я не проскочу с этими рекламами, — сообщил Сэм странно угрюмым тоном, — червяки могут подать на меня в суд, где отвечать мне придется всем, чем я владею. Кончится тем, что они заграбастают мою гостиницу, мои корабли, даже те тряпки, какими я задницу прикрываю.

— Хоть что-нибудь мы можем предпринять? — взмолилась я к его изображению на экране.

Текли долгие-долгие безответные минуты, пока слова мои пробивались почти через 300 миллионов километров, разделявшие нас. Я невесомо парила перед экраном, зависнув посреди неухоженной своей мастерской, и чувствовала, как снаружи с буханьем и клацаньем отряд силовиков прилаживает мерзкие свои ракетные тягачи и ядерные двигатели к моему астероиду. Я чувствовала себя женщиной, окруженной насильниками, беспомощной и одинокой.

Я так напряженно всматривалась в Сэмово изображение на экране коммуникатора, что у меня глаза заслезились. И тогда я поняла, что плачу.

Но вот после агонии, что казалась долгой как вся жизнь, на лице у Сэма появилась робкая улыбка.

— Понимаешь, помнится, как-то я комикс видел, еще мальчишкой. Он в журнале с девчушками нарисован был.

Я едва сдержалась, чтобы не завопить на него. Какое это имело отношение к моим бедам? Но он спокойно продолжал, криво усмехаясь воспоминаниям, зная, что любые мои возражения долетят до него не раньше чем через четверть часа.

— Там нарисованы были два мужика, прикованные к стене подземной тюрьмы футах в десяти от пола. Цепями прикованы за руки и за ноги. Бородищи у обоих до колен отросли. Полный беспросвет. А один из дедов… — Сэм и в самом деле рассмеялся: —… один из дедов, понимаешь, лыбится, как сумасшедший, и говорит другому: «А теперь слушай, что я придумал».

Я чувствовала, как и воздух сам собою наполняет легкие, готовясь воплем прогнать его через мою глотку в ответ на эту чушь.

— А теперь, прежде чем ты лопнешь от злости, — предупредил Сэм, — позволь сказать тебе две вещи. Во-первых, в этом деле мы с тобой вместе. А во-вторых… слушай, что я придумал.

Он говорил не останавливаясь полтора часа. Я не то что возразить — словечко вставить не могла.

Вот так и получилось, что я стала рисовать первую картину в ионосфере Земли.

Сэм все время рассчитывал, что я нарисую ему рекламные картины. О другом художнике он даже и не думал. «С чего это какому-то чужаку все деньги должны доставаться?» — таков был его настрой.

Пока силовики оснащали мой астероид своими ядерными ракетными системами, а корабли-доставщики тащили с Луны сферические баки с газообразным топливом, Сэм передал от владыки Дрябни грубые наброски того, как должны выглядеть ионосферные рекламы.

Все они оказались фотографиями самого Дрябни, облаченного в одежды чистейшей белизны, с райскими золотыми облаками позади него и намеком на нимб, осенявший его святую голову.

Я бы эту мерзость тут же выкинула, если бы не была посвящена в замысел Сэма.

Время нужно было выбрать абсолютно точно. Первую рекламу намечалось разместить над среднезападной частью Соединенных Штатов, где она была бы видна, очень приблизительно, от Огайо до Айовы. Если все пойдет так, как предсказывали Гора-Макгвайр и Т. Кагасима, изображение станет медленно перемещаться на запад вослед уползающему с земной поверхности дню (или ночи).

Сэм самолично прибыл ко мне в день демонстрации первого рекламного изображения. Прилетел он на самом последнем и самом большом из своих грузовозов — «Лессич Фейре», который сам шутливо именовал «Ленивая Фея».

Астероид мой уже находился на пути к Эдему. Инженеры-силовики подсоединили последние баки с топливом, включили свои системы и оставили меня одну медленно скользить по космическому пространству — под действием небольшой, но постоянной тяги ядерных ракет — на свидание с Эдемом. Через несколько дней они собирались вернуться, окончательно выверить курс и снять меня с астероида навсегда.

Вошедший в мою мастерскую Сэм выглядел настоящим злодеем-проказником. А улыбка у него была прямо-таки дьявольская. Кавардак в моей берлоге царил еще больше прежнего: наброски рекламных картинок, да и все другие мои наброски и зарисовки вперемешку с компьютерными дискетами невесомо парили в воздухе.

— Как ты только тут отыскиваешь, что тебе надо? — спросил, оглядываясь, Сэм.

Я оставалась за мольбертом, позади него, если быть точной. Получалось что-то вроде предохраняющего меня щита. Не стоило бросаться Сэму в объятия, как бы на самом деле мне ни хотелось сделать это. Не могла позволить ему думать, будто снова жажду стать его любовницей в обмен на оказанную им помощь. Не могла избавиться от этой мысли, тем более, что она была очень близка к истине.

Он же никоим образом не выказал стремления получить подобное вознаграждение. Глянул только на меня лукаво и спросил:

— Тебе и вправду хочется пройти через это?

— Да! — выпалила я, не поколебавшись ни на миг.

Сэм глубоко вздохнул.

— Добро. Ты играешь — я в игре. Юристы все попроверяли. Так что — делаем.

Я выскользнула из-за мольберта и перебралась к компьютеру. Сэм встал рядом и включил мой пульт управления. Следующие полчаса поглотила деловая суета: я проверяла, все ли в порядке с картиной, Сэм связывался с Макгвайром и Кагасимой.

— Я рад, что они присобачили ракеты и прочий хлам на тот конец астероида, где ты не успела ничего наваять, — бормотал Сэм, пока мы работали. — Это ж просто преступлением было бы раздолбать все, что ты уже натворила.

Я коротко кивнула, не смея, не позволяя себе взглянуть ему в глаза. Он был так близко, что едва не касался моего плеча. Я ощущала тепло его тела, сама покрываясь холодной испариной от тревожного предвкушения.

Работая единой бригадой, связанной через сотни миллионов километров, Сэм, Макгвайр, Кагасима и я нарисовали первое изображение высоко в ионосфере Земли. С моего компьютера картина шла к батарее электронных пушек, установленных на той же орбитальной станции, где помещалась Сэмова гостиница. На экране коммуникатора я видела, как изображение развертывалось над срединной частью Северной Америки.

Непорочная Дева Анд.

У меня не было ни желания, ни намерения украшать небеса надутыми елейными чертами Дрябни. Такой чести Norte Americanos вообще не заслуживали. Вместо этого я взяла образ из собственного сердца, из своих детских воспоминаний о суровой росписи, украшавшей выбеленные стены нашей деревенской церкви.

Вам должно быть понятно, что годы прошли, прежде чем я сама увидела свое творение так, как то и полагалось, то есть с земли. До того дня я довольствовалась тем, что показывалось на маленьком экране моего коммуникатора, а там я видела Непорочную в обратном изображении, как будто с улицы смотрела на витраж в окне собора.

Все были захвачены врасплох. Некоторые ошалевшие гринго пытались фотографировать картину, которая внезапно появилась на заходе солнца над их головами, но ни одна из фотографий не передавала ни истинного размера, ни размаха, ни даже подлинных цветов моей Непорочной Девы. Цвета особенно трудно было уловить — в каждый миг они были так нежны, так сияющи, так тонко переливчаты. Пока телестудии соображали, что произошло, пока снаряжали свои передвижные установки новостей, Непорочная растаяла во тьме ночи.

По всей Северной Америке прокатился шквал ошеломляющего удивления. Затем слух о нем пронесся по всему миру.

Ионосферные изображения видны, конечно, лишь на протяжении немногих драгоценных минут закатных сумерек. Стоит Солнцу скрыться за горизонтом, как чувствительные электрические эффекты, порождающие нежную цветовую дымку, мигом прекращают действовать, и все изображение пропадает в никуда.

За исключением того, что информация, создавшая картину, сохраняется в памяти компьютера, gracias a Dios. Много лет спустя, когда возвращение на Землю больше ничем мне не грозило, я дала разрешение университету изобразить Непорочную в небесах моей собственной родины. Тогда-то я и увидела ее такой, какой ее предлагалось видеть всем. Это было прекрасно, прекраснее всего, что создано мною с тех пор.

Впрочем, до того еще были годы и годы. В тот же день мы с Сэмом смотрели, как исчезает во тьме моя Непорочная Дева, и он повернулся ко мне с сиявшей от счастья улыбкой.

— Ну, — сообщил он радостно, — теперь держись! Дерьмо полетит как из пушки, изо всех стволов вдарят.

Так и случилось. Практически каждый юрист в солнечной системе оказался вовлечен в иски, встречные иски и встречные встречным иски. Дрябни со своими Моралистами утверждали, будто Сэм нарушил контракт. Сэм отбивался, доказывая, что контракт специально предусматривает предоставление ему художественной лицензии, — и оказывалось, слова эти действительно употреблялись в каком-то подподпункте где-то на предпоследней странице толстенного юридического документа. Индустрию рекламы будто гром и молния поразили одновременно. Защитники окружающей среды от полюса до полюса возмущенно возопили и ринулись в суд, что побудило художественных Критиков и весь аппарат «изящных искусств»: музеи, журналы, благотворительные ассоциации, общественные клубы, богатых жертвователей и даже правительственные организации — встать на защиту одной-единственной молодой художницы, имени которой никто из них прежде и не слыхивал — Элверды Апачета. Меня!

Сэм и я не очень-то много внимания уделяли всей этой юридической возне. Мы плыли на моем астероиде мимо полузаконченного Эдема Моралистов и дальше, далеко-далеко от орбиты Земли. Сэмова «Ленивая Фея» была битком набита топливом для ядерных ракет, установленных на Хранителе Памяти. Сэм мелким бесом прошелся по компьютерной программе силовиков, после чего мой астероид направился в дальний космос, за орбиту Марса, за пределы пояса, где пролегали орбиты миллионов его братьев и сестер-астероидов.

Когда же инженеры Моралистов попытались приблизиться и перехватить «своего» беглеца, Сэм весело и озорно уведомил их:

— Данный объект является покинутым — в соответствии с определением, закрепленном в правилах космической торговли MAC. Направляется он в дальний космос, и любая попытка перехватить его или изменить его курс будет расценена MAC и мировым правительством как акт пиратства!

К тому времени, когда адвокаты Моралистов пришли к убеждению, что Сэм всего-навсего блефовал, мы успели продвинуться столь быстро и столь далеко, что Дрябни счел за благо отказаться от попыток вернуть себе мой астероид. Хранитель Памяти вышел за пределы пояса астероидов, полдюжины инженеров-силовиков были уволены Моралистами (и тут же взяты на работу в компанию «С. Ганн Энтерпрайзиз, Инкорпорэйтед»), а Сэм и я провели больше года вместе.

— Вот так я и стала знаменитой.

Элверда Апачета слегка улыбнулась, словно кто-то наградил ее комплиментом, которого она не заслуживала.

— Хоть я и скульптор, все же публике известна своей единственной картиной. Как Микеланджело росписью свода Сикстинской капеллы.

— А Сэм? — спросила журналистка. — Вы сказали, что он больше года провел с вами на вашем астероиде?

Тут художница рассмеялась, глубокий грудной смех ее был богат оттенками.

— Знаю, знаю, звучит странно и вообразить трудно, чтобы Сэм задержался на одном месте дольше двух дней кряду, не говоря уж о 380 днях. Но — так было. Он оставался со мной все эти дни.

— Это… необычно.

— Не забывайте только, что половина юристов солнечной системы разыскивала Сэма. Для него было самое время пребывать неведомо где. К тому же он хотел собственными глазами взглянуть на пояс астероидов. Возможно, вы припомните, что там он сколотил и потерял не одно состояние.

— И там он умер, — сказала корреспондентка.

Погруженная в воспоминания Элверда Апачета медленно кивнула.

— Бурное то было время, когда мы ютились в тесной моей мастерской. Обоих нас одолевали и иные демоны: Сэм намеревался стать первым предпринимателем, ведущим дела на поясе астероидов…

— И стал им, — тихо заметила девушка-репортер.

— Да, стал. А у меня была своя работа. Мое искусство.

— Его ценят и любят повсюду.

— Вероятно, так, — согласилась художница, — только я до сего времени получаю заказы воспроизвести Непорочную Деву Анд. Теперь, что бы я ни сделала, картина эта будет следовать за мною вечно.

— Хранитель Памяти — самое популярное из всех внеземных произведений искусства. Каждый год тысячи и тысячи людей устраивают паломничество на него. Ваш народ никогда не будет забыт.

— Возможно, еще больше туристов отправлялись бы посмотреть на него, будь орбита пониже, — задумчиво произнесла Элверда Апачета. — Сэм ее так рассчитал, что Хранитель Памяти проскочил пояс астероидов, вернулся в окрестности Земли и был заброшен на высокую орбиту, около двенадцати тысяч километров. Ближе Сэм подводить боялся: говорил, что вычисления не абсолютно точны и астероид мог бы врезаться в Землю.

— Тем не менее повсюду его считают святым местом поклонения и одним из величайших творений искусства, — сказала журналистка.

— До которого людям не так-то легко добраться. — Чистое чело Элверды Апачета покрыла легкая тень недовольства. — Я обращалась к MAC с просьбой перевести астероид на более низкую орбиту, поближе к орбите туристических гостиниц, но пока что они ничего не предприняли.

— Но вы же знаете, как медлительна бюрократия, — сказала журналистка.

Скульптор вздохнула:

— Остается только надеяться, что я проживу достаточно долго, чтобы они успели принять решение.

— Моралисты пробовали снова захватить ваш астероид?

— О нет. И в том состояла вся прелесть Сэмова замысла. Загнав Хранитель Памяти на такую высоко-скоростную орбиту, Сэм сделал слишком дорогим для Моралистов удовольствие пуститься за нами вдогонку. Они вопили, они подавали прошения в суд, но в конце концов удовлетворились другим астероидом из группы Атен. Даже не одним, насколько мне помнится.

— И Сэм покинул вас, когда вы все еще оставались в поясе астероидов?

Она ответила с печальной улыбкой:

— Да. Мы ссорились без конца, разумеется. Получилось не совсем свадебное путешествие или медовый месяц. Наконец, он отправился на свой корабль и стал исследовать кое-какие из открытых нами астероидов поменьше. Заявил, что хочет официально зарегистрировать приоритет на их открытие. «Это единственный способ для меня вписать свое имя в книги истории» — так он мне сказал. С тех пор я его больше не видела.

— Вообще больше никаких контактов?

— О, мы связывались по коммуникатору. Часы в беседах проводили. Но ко мне он так и не вернулся. — Элверда Апачета отвела глаза от девушки-репортера, обратившись к единственному в комнате отдыха иллюминатору, где черноту космоса сменило голубое великолепие Земли. — В какой-то мере я была этому даже рада. Сэм был начинен энергией — я тоже. Мы не созданы были для того, чтобы очень долго оставаться вместе.

Корреспондентка ничего не сказала. Долго тянулись минуты, когда в комнате слышен был только легкий шорох воздуха, поступающего по вентиляционным трубам.

— Когда я разговаривала с ним в последний раз, — прервала молчание Эдверда Апачета, — у него было предчувствие смерти.

Журналистка почувствовала, как все тело ее напряглось.

— В самом деле?

— О, в этом не было ничего мрачного или головоломного. Такое не в натуре Сэма. Просто он попросил меня когда-нибудь сделать его статую — точь-в-точь таким, каким я его запомню, не пользуясь ни фотографиями, ни чем бы то ни было еще в качестве модели. Исключительно по памяти. Сказал, что хотел бы иметь такую статую своим памятником, когда его не станет.

— Его статуя на Луне!

Скульптор кивнула.

— Да. Я сделала ее из лунного стекла. Вы видели?

— Она прекрасна!

— И совсем не похожа на Сэма, — рассмеялась Элверда Апачета. — Он вовсе не был высоким, неустрашимым первопроходцем со стиснутыми челюстями и стальными глазами. Но именно таким он желал быть, и, знаете ли, немного странно, но — при всем своем нескладном и невеликом теле — именно таким он и был на самом деле. Потому я создала статую такой.

И она засмеялась. Невесел был ее смех — сквозь слезы.