На другой день (как это бывает по субботам) заговорили о доме, о родных, кто как завтра проведет воскресенье. Забыв о краже в спальне, о школьном бале, Андрей уже с беспокойством думал, — что его ожидает дома? Позовет его Зубей или нет?

В этот день Андрею выпала очередь дежурить в столовой. Он явился туда за несколько минут до обеда и, повязав белый передник, вместе с другими дежурными принялся раскладывать на столе хлеб, солонки, ложки. Ложки — все тридцать штук — раскладывал на столе по порядку, как сидят ребята. Вот Митяя место. Вот Гусевой, Оли, Тамары, Светланы. Светлане ложка досталась горбатая, с перекрученным черенком. Какой-то проказник, видно, засунул черенок в щель стола и несколько раз перекрутил. Закончив работу, Андрей снова взглянул на изуродованную ложку Светланы. Подумал, вздохнул и унес ее. В ящике, у раздаточного окна, выбрал новую, блестящую ложку и положил ее Светлане.

Вскоре дали звонок на обед. Столовая наполнилась шумом, голосами. Тут успевай поворачиваться! Первое — борщ с бараниной и сметаной — Андрей разносил на подносе сразу по четыре порции. Остановившись возле Светланы, тихо произнес:

— Возьми тарелку.

— Спасибо, — услышал в ответ. Она произнесла это, почти не раскрывая губ, не удостоив его взглядом. И тогда Андрей остро ощутил вчерашнюю обиду. И так у него сделалось нехорошо на душе, что ушел бы вон из столовой. Ожидая у раздаточного окна своей очереди, он вдруг с отчаянной решимостью подумал: «Все равно! Позовет, так позовет. От Зубея не спрячешься».

…Начало смеркаться, когда Андрей подошел к дому. Поднявшись на площадку четвертого этажа, услышал за дверью квартиры Евгении Константиновны музыку, голоса, звон посуды. Вернулись! Уже и гости у них.

Дома ему, как всегда, обрадовались. Нинка с восторгом рассматривала брата — его белоснежный воротничок, выглаженные для вчерашнего бала брюки, начищенные ботинки.

— Разве сегодня праздник? — спросила она и так широко раскрыла глаза, что они сделались круглые, как пуговицы.

Он засмеялся, рассеянно потрепал ее по спине. Пока Ирина Федоровна собирала на стол, Андрей тихонько спросил Нинку:

— Меня никто не спрашивал?

— Никто.

— А этот, с такой вот головой, тоже не спрашивал?

— Тоже не спрашивал…

— Андрей вздохнул с облегчением.

Дома Андрею показалось непривычно тихо, скучно. Пили чай. Об интернатских новостях он рассказывал не очень охотно, и мать не настаивала, не расспрашивала. После чая она принялась за свои обычные дела: мыла посуду, потом села за машинку что-то шить. Андрей поиграл с сестренкой, послушал радио, А что еще делать? Только девять часов. Сходить бы к Евгении Константиновне. Но у нее гости. Придется ждать до завтра.

На следующее утро, позавтракав, Андрей захватил журнал и отправился к соседям. Ему открыл сам Роговин. Он только что кончил бриться — около ушей и носа белели остатки мыльной пены. Открыв дверь, инженер не посторонился, чтобы пропустить Андрея. Он стоял перед ним, большой, широкий, и за его спиной невозможно было увидеть, что делается в квартире.

— Что тебе? — спросил он.

Андрей помялся и ничего другого не нашел, как сказать:

— Журнал у вас брал… еще давно. Вот принес.

— Хорошо, — сказал инженер и, подождав секунду, нетерпеливо спросил: — Все?

— Все. Спасибо.

Дверь захлопнулась, и Андрей ни с чем вернулся домой.

Погода хмурилась, было прохладно. Во дворе почти никто не гулял. До самого ухода в интернат Андрей провалялся с книжкой на диване. Вечером, направляясь к трамвайной остановке, он увидел Васька. Тот нес в сетке хлеб. Андрей хотел было пройти мимо, но, поняв, что Васек его тоже увидел, остановил мальчугана:

— Зубей дома?

— Чего? — словно удивился Васек.

— Брат, спрашиваю, дома?

— Он же уехал.

— Как уехал?! Куда? — изумился Андрей.

— Сам не знаю. Прибежал, собрал чемодан и ушел. Уже четыре дня как ушел.

— Но куда? Зачем?

Васек приподнял острые, узенькие плечи:

— Сам не знаю.

— «Вот тебе и раз, — растерянно и в то же время с радостью подумал Андрей. — Что же это может значить? А вдруг совсем уехал?!»