Почему-то Серафим на все сто был уверен, что в глазок камеры заглядывал именно старый Никитич. Как и уверен в том, что Никитич и пальцем не пошевелит, чтобы доложить по начальству об увиденном. А если и доложит, то чтобы не подставить себя, причём доложит не сразу…
Услышав его густой баритон, поющий известную арию из оперы, Серафим с улыбкой покачал головой: хороший человек Никитич! Справедливый, честный и порядочный! Неожиданно Серафиму пришло на ум, что Никитич очень напоминает ему его старого японского учителя Такеши.
Серафим уже давно отметил для себя, что добропорядочные, честные и справедливые люди в действительности очень похожи друг на друга. У них даже взгляд особенный: чистый, глубокий и мудрый. А у злых и непорядочных людей глаза почти всегда виновато, точнее сказать, воровато, бегают из стороны в сторону, и такие люди стараются никогда не смотреть в глаза собеседнику.
Поначалу Серафим хотел все представить так, словно двое подосланных к нему костоломов что-то не поделили, схватились между собой и покалечили друг друга, но немного подумав, пришёл к выводу, что в эту историю вряд ли кто поверит, тем более старший Кум, тем более после тех событий, которые произошли в сто девятой камере.
Серафиму пришло в голову, что ему пора чуть-чуть приоткрыться, пора заявить о себе и заявить с активной стороны! Интересно, что предпримет старший Кум, услышав о неприкрытой угрозе в свой адрес? Насторожится? Испугается? Вряд ли. Скорее всего, как настоящий игрок, для повышения адреналина, попытается ещё кого-нибудь подослать, чтобы вновь попытаться сломать непокорного строптивца.
Как бы там ни было, но майор не оставит его предупреждение без внимания.
Как это так, он здесь хозяин, а какой-то там «шпиндель» не только хочет настоять на своём, но ещё и в открытую угрожает. И кому? Начальнику оперативной части!
Нет, этого, майор точно не простит: задето самолюбие. Он обязательно что-то предпримет. И вполне возможны два варианта развития: либо Кум обратиться за помощью к криминальному миру, что маловероятно, либо решит придраться к какому-нибудь пустяку и пустит его под дубинки «весёлых мальчиков», с которыми шутки плохи.
* * *
«Весёлыми мальчиками» в местах лишения свободы называют специальную команду, типа местечкового спецназа, которая является мгновенно, по первому сигналу тревоги, для усмирения беспорядков в тюрьме или в колонии. Ребятишки в ней как на подбор: плотного телосложения, накачанные, каждый из них прилично владеет рукопашными видами борьбы. Для внутренних разборок «весёлые мальчики» вооружены специальными дубинками, газовыми баллончиками.
При полной экипировке они одеты в специальные защитные костюмы с бронированными жилетами и касками, на лицах — защитные маски с органическим стеклом, которое не бьётся. Как правило, эти «мальчики» беспощадны, у них напрочь отсутствует такое понятие, как жалость к заключённым. Они не церемонятся с ними и жестоко бьют подряд всех, кто попадает под руку, причём не разбирая, куда: по голове, по почкам, печени, в промежность… Бьют до внутреннего кровоизлияния, отрыва жизненно важных органов. Бьют так, что кости трещат: зачастую после их вмешательства многие из участников беспорядка попадают на больничную койку. А если кто-то из заключённых не выживает, то «невезунчиков» списывают как «естественную убыль»…
* * *
Выждав некоторое время, чтобы приглянувшийся ему паренёк смог «закончить» свои разборки с подосланными майором костоломами, Никитич набрал номер старшего Кума и постарался внести в свою интонацию некоторые краски беспокойства:
— Товарищ майор, звонит дежурный по карцеру, старший прапорщик Суходеев…
— Никак что-то случилось, Никитич? — чуть заметно усмехнувшись, спросил Баринов.
— В том-то и дело, что случилось… — с деланным огорчением подтвердил Никитич, сразу подметив, что именно старший Кум и виновен в случившемся в шестой камере карцера.
— Что-нибудь серьёзное? — голос майора продолжал оставаться спокойным.
— Серьёзное аль нет, это вам решать: вы начальник, товарищ майор, а я так… погулять вышел! — многозначительно заявил старший прапорщик.
— Никитич! — нетерпеливо произнёс Баринов. — Хватит шутки шутить!
— Слышался шум в шестой камере… — осторожно заметил старший прапорщик.
— И все? — переспросил тот, явно не поверив в спокойное разрешение возможного конфликта.
— По вашему устному распоряжению я не пошёл для проверки источника шума…
— И правильно поступил, Никитич… — добродушно заметил майор. — Это все? — на этот раз переспросил спокойнее, скорее машинально.
— Никак нет, товарищ майор! Подошло время для контрольного обхода карцера, и когда я заглянул в глазок шестой камеры, то увидел такое… — Никитич специально нагнал жути в голосе и тут же эффектно оборвал себя на полуслове и сделал паузу.
— Господи, да что же ты увидел? — майор явно начал терять терпение. — Привидение, что ли?
— Лучше бы привидение, — тихо заметил Никитич.
— Говори! — вскрикнул Кум.
Никитич услышал, как майор долбанул кулаком по столу, и тут же продолжил:
— Подследственный Дробилин лежит на полу с разбитой физиономией и не шевелится… Даже и не знаю: жив ли, нет ли… — с печалью в голосе добавил он и тяжело вздохнул.
— А Барсуков? — обеспокоено воскликнул Баринов.
— Подследственный Барсуков сидит на полу и. кровь по лицу размазывает, а ещё у него что-то с ногой: то ли сломана, то ли ещё что… Короче, товарищ майор, я ж не доктор, так сказать, а потому не могу точно определить… Но сразу обязан доложить: подследственный Барсуков оторвал рукав от выданной ему рубашки с надписью «карцер», чем нанёс имущественный ущерб тюрьме. Этим рукавом он и перетянул коленку! — на полном серьёзе проговорил Никитич. — Какие будут распоряжения, товарищ майор? Может врача вызвать?
— А что с этим?
— С кем? — непонимающе переспросил Никитич.
— Ну, с этим… как его? Ну, с драчуном из сто девятой… как его там? — майор неумело сделал вид, что не помнит фамилии Серафима. — Понайотов, кажется… С ним-то что?
— А что с ним может случиться? — недоуменно переспросил Никитич. — Подследственный Понайотов сидит в сторонке и гонит по-своему…
— Что значит, «гонит»?
— А шут его знает: улыбается вроде, как бы… Гак что вы мне прикажете предпринимать-то, гражданин майор?
— Улыбается? — растерянно переспросил майор.
— Так точно, улыбается! — охотно повторил Никитич.
— И с ним все в порядке?
— Так точно: ни одной царапины! — снова попытался повторить свой вопрос: — Так что мне предпринимать?
Ничего предпринимать не нужно: сам сейчас приду! — раздражённо процедил сквозь зубы Баринов и бросил трубку на аппарат. — Ничего не понимаю… Чёрт бы тебя побрал, Понайотов! — ругнулся он и тут же выкрикнул: — Булавин!
В кабинет заглянуло розовощёкое лицо помощника: оно было столь широким, что казалось существующим отдельно от упитанного тела:
— Вызывали, товарищ майор!
— Пошли в карцер…
* * *
Когда майор в сопровождении своего помощника и Никитича вошёл в шестую камеру карцера, то действительно обнаружил именно ту самую картину, о которой и докладывал ему старый Никитич.
— Что тут произошло? — раздражённо спросил старший Кум Барсукова.
— Мне больно, — захныкал тот, чуть заметно скосив глаза в сторону Серафима, давая понять старшему Куму, что не желает говорить здесь, в камере.
— Идти сможешь? — спросил майор.
— Самостоятельно никак не могу: нога не слушается и наступать на неё больно…
— Никитич, позвони в санчасть и срочно вызови санитаров: пусть доставят Барсукова ко мне в кабинет, а Дробилина пускай отнесут в санчасть…
— С кого начать: Дробилина в санчасть или Барсукова к вам? — не скрывая ехидства, переспросил Никитич.
— ; Барсукова ко мне! — рявкнул майор.
— Слушаюсь, Сергей Иванович! — козырнул ему Никитич и быстро вышел из камеры.
Майор хотел тоже уйти, но повернулся и пристально взглянул на Серафима:
— Может, ты, Понайотов, расскажешь, что тут произошло? — недовольно спросил он.
— А вы как думаете, гражданин начальник? — Серафим даже не попытался скрыть иронии.
— Только не говори, что они между собой подрались! — с ехидством заметил майор.
— А я и не говорю! — Серафим стёр с лица улыбку и в упор взглянул на Баринова.
— Нарываешься, парень! — с угрозой заметил старший Кум.
— Вы — тоже! — чуть слышно произнёс Серафим, однако его слова донеслись только до ушей Баринова.
Майор бросил быстрый взгляд на Барсукова, но тот или сделал вид, что ничего не слышал или действительно не слышал. Взглянул и на прапорщика, но и тот явно ничего не слышал.
— Ну-ну! — бросил старший Кум, ещё раз внимательно посмотрел Серафиму в глаза, повернулся к своему помощнику. — Дождись санитаров, и Дробилина ко мне! — приказал он и вышел.
Через несколько минут прибыли двое санитаров с двумя носилками и ещё трое осуждённых, которых Никитич взял из хозяйственного отряда. Пожалев Дробилина, Никитич ослушался приказала старшего Кума, и первым на носилки санитары уложили Дробилина, продолжающего находиться в бессознательном состоянии, трое других подхватили Барсукова и быстро вышли, сопровождаемые помощником Баринова.
Старый прапорщик оценивающе окинул взглядом Серафима и с широко улыбнулся.
— Ну, ты, земляк, и даёшь! — с восхищением произнёс он, потом чуть не шёпотом добавил: — Ты знаешь, что Баринов этого тебе так просто не спустит?
— Очень надеюсь на это, — серьёзно заметил Серафим…
Во время игры в переглядки со страшим Кумом, Серафиму удалось «подслушать» мысли Баринова.
«Хочешь побороться со мной? Попробуй! Посмотрим, кто окажется наверху… Мальчишка! Ты ещё не знаешь, с кем решил тягаться…»
* * *
Никитич вновь покачал и глубоко вздохнул:
— Ох, парень, не знаю, чего ты добиваешься…
— Справедливости, батя, только справедливости! — перебил Серафим.
— Господи, — Никитич тяжело вздохнул. — Да где ты её видел, эту самую справедливость, сынок?
— Она должна быть! — твёрдо ответил он. — Иначе как можно жить, если нет справедливости?
— Как жить? — вздохнул старший прапорщик и с печалью в голосе добавил: — Ты ещё молодой совсем: со временем привыкнешь, милый…
— Я — никогда! — твёрдо возразил Серафим. — Не только не привыкну, но всеми силами буду бороться за справедливость. Не хочу, чтобы на земле, на которой живу я и будут жить мои дети и внуки, плодилось зло!
Серафим говорил с таким пафосом, в его голосе было столько твёрдости и непоколебимой веры, что Никитич взглянул на него с уважением:
— Господи, и откуда ты взялся такой? — он покачал головой. — Дай тебе, сынок, силы и убереги от подлости людской! — как напутствие, словно молитву, произнёс он.
— Спасибо тебе, батя! — проникновенным голосом отозвался Серафим.
— Да за что, Господи?
— За понимание, батя, за понимание, — улыбнулся Серафим. — Оставайся таким всегда!
— Эх, милый, если бы я всегда был таким, как с тобой, то меня давно бы попёрли отсюда, как говорится, со свистом и безо всякого пособия в дорогу! Так-то вот… — с тяжёлым вздохом пробормотал старый тюремщик: ему вдруг вспомнилась покойная жена, её улыбка, её нежный голос…
— Тяжёлые потери имеют одно положительное качество: они не дают забывать о прошлом и заставляют ещё больше любить того, кто ушёл из жизни, — тихо произнёс Серафим.
Услышав то, что произнёс он, Никитич вздрогнул:
— Откуда ты…
Пристально и с озабоченным удивлением и тревогой старый Никитич взглянул в глаза своего подопечного, но ничего больше не произнёс вслух, лишь покачал головой и очень медленно вышел из камеры.
«Однако, действительно, странный парень… — размышлял старый Никитич, закрывая камеру на ключ. — Иногда так посмотрит, что мурашки по всей коже пробегают и страшно становится… А иногда в его глазах такая боль видна, такое сострадание, что начинает казаться, что нет на земле человека роднее. Такое впечатление, что этот паренёк заглядывает тебе прямо в душу и может читать твои мысли словно газету. Надо же, как он правильно сказал: „тяжёлые потери не дают забывать о прошлом и заставляют ещё больше любить тех, кто ушёл из жизни…“ Как это верно для слуха и понятно для сердца!»
Никитич тяжело вздохнул, покивал головой и медленно побрёл в сторону свой дежурки…
Раздражённый и злой Баринов с большим трудом дождался, когда к нему приведут Барсукова. И как только трое заключённых помогли бедолаге войти в его кабинет, занять место на стуле и устроить его больную ногу на втором стуле, майор недовольно им бросил:
— А теперь выйдите и займитесь своими непосредственными обязанностями: приду проверю! — пообещал майор.
Не успела за ними закрыться дверь, Баринов вовсю разразился матом:
— Вы что, в калек превратились с Дробилиным, что ли, мать вашу?.. Какой-то там шибздик недоделанный сумел разобраться с двумя такими медведями? И вы мне предлагаете поверить в эту чушь? Он что, бейсбольной битой вас обработал или вы сами стучались своими мордами об пол и о стены? Чего своей харей-то крутишь да морщишься, словно и нет твоей вины во всём этом безобразии? Или я, может быть, и не прав вовсе? Отвечай, когда тебя спрашивают!
С каждым словом майора шея Барсукова все больше укорачивалась, а голова все глубже погружалась в плечах, и вскоре подбородок благополучно расположился на груди. Когда майор умолк, Барсуков заканючил гнусавым голосом: вероятно, у него была сломана носовая перегородка:
— Гражданин начальник, мы сами не знаем, как могло Произойти такое? Сначала этот чухонец гребаный мне коленную чашечку выбил, и я свалился как подрубленный… Сначала подумал, что это у него случайно получилось, а потом, когда он и Дробилина вырубил… — в интонации Барсукова к недоумению явно примешался страх: понизив голос, он произнёс голосом заговорщика: — Вы знаете, гражданин начальник, мне кажется, что этот парень обладает какими-то восточными тайнами рукопашного боя.
— Ты чего тут дурака из меня лепишь? Обладает тайнами рукопашного боя, — передразнил майор. — Ты бы его ещё нидзей обозвал или мастером по дзюдо или там карате, придурок гребаный! Надо же до такого додуматься! Сидит тут, гнусавит, горбатого лепит… Ты что, Барсуков, заграничного кино насмотрелся, что ли? — он нервно рассмеялся.
— Вам хорошо смеяться, — с обидой заметил Барсуков. — А он мне ногу и нос сломал!
— Жалко, что башку не отвернул! — буркнул майор. — Это надо же, два таких бугая не справились с каким-то сироткой казанским! — никак не мог успокоиться старший Баринов.
— Это ещё не все… — едва ли не шёпотом произнёс несчастный Барсуков.
— Вот как? — нахмурился майор. — Говори!
— Даже и не знаю, как начать… — смущённо пролепетал тот.
— В чём дело? Он что вас ещё и девочками сделал? — усмехнулся Баринов. — Сидит тут, краснеет, как кисейная барышня, мать твою…
— Ну, что вы такое говорите, гражданин начальник? — не на шутку обиделся Барсуков.
— Да шучу я, шучу! — примирительно проговорил старший Кум. — Говори, что ещё случилось?
— Пока… не случилось… — Барсуков вновь запнулся и виновато взглянул на шефа.
— Хватит крутить! — резко оборвал майор. — Говори прямо!
Дело в том, что мы не выполнили задание ещё и потому, что всерьёз испугались за вашу жизнь… — неуверенно проговорил Барсуков и преданно уставился на Кума.
— Ты чего там лопочешь, Барсук? — майор едва не рассмеялся. — Вы испугались за мою жизнь? Вот уморил так уморил! Ты ничего лучше не мог придумать в своё оправдание?
— Ничего я не придумываю: он сам об этом сказал… — тихо процедил сквозь зубы Барсуков.
— Кто сказал? — не понял майор.
— Так этот и сказал! — он вновь перешёл на шёпот. — Этот сирота казанская, как говорите вы, просил вам передать… — Барсуков вновь замолчал.
— Мне? — майор собрал в кучу все морщины на лбу и уставился на Барсукова. — Очень интересно… И что же этот сиротка просил мне передать?
— Короче говоря, он пообещал спросить с вас, гражданин начальник, за всё, что случится с ним в этой тюрьме… — на едином дыхании выпалил Барсуков и испуганно замер.
— Так и сказал? — переспросил Баринов, — Спросит с меня за всё, что случится с ним в моей тюрьме?
— Так и сказал: спросит по полной, — кивнул тот.
— Что значит по полной?
— По полной — значит, по полной… — уныло произнёс Барсуков.
— Вот как?
У старшего Кума никак не укладывалось в голове, что какой-то там зэк будет ему указывать да ещё и в открытую угрожать: с ума можно сойти!
— Точно так, гражданин начальник, — смущённо кивнул Барсуков. — Получив своё, мы, конечно же, не сломались: и не такое терпели, удары держать умеем! Вполне могли бы с ним разобраться, но… Тут-то он нам и попросил передать для вас информацию… — он глубоко вздохнул. — Вот мы и испугались за вас: вдруг он не шутит и действительно захочет с вами разобраться…
— А ты, Барсук, ничего не путаешь? Может, таким образом отмазаться хочешь передо мной?
— Вот вам истинный крест, гражданин начальник! — Барсуков истово перекрестился. — Не сойти мне с этого места! Если не верите, спросите Дробилина!
Его голос был столь убедительным, а глаза смотрели не только искренне, но и с каким-то страхом, что старший Кум понял, что Барсуков говорит правду.
— Булавин! — позвал майор и когда тот заглянул, приказал. — Вызови санитаров!
— Они уже здесь, товарищ майор!
— Пусть отведут Барсукова в санчасть!
— Есть, гражданин начальник! — помощник позвал санитаров, они тотчас вошли, дружно подхватили раненого под руки и вынесли его из кабинета.
«Это надо же: два таких костолома, и на тебе… — размышлял майор. — Барсуков явно не врёт: глаза напуганы, голос дрожит, да и сломанная нога и следы на роже побольше слов говорят… Вот, сучонок, угрожать мне? Начальнику оперчасти? Он что, нюх потерял или крышу снесло? Да я ж его в бараний рог согну! Прикажу, и ему все руки-ноги переломают!»
Баринов разозлился настолько, что встал из-за стола и принялся нервно вышагивать из угла в угол по кабинету, мысленно приговаривая:
«Сволочь! Подонок! Прыщ! Ты ещё не знаешь, кому решился угрожать!»
Майор подошёл к потайному шкафчику, вделанному в стене, нажал на незаметный бугорок и дверка, под воздействием стальной пружинки, тут же распахнулась. Потайным шкафчиком оказался небольшой бар, в котором стояли любимые напитки майора: гаванский ром, молдавское вино, армянский коньяк и, конечно же, бутылочка водочки.
С тех пор, как Горбачёв учудил с «сухим законом», Баринов постоянно пополнял свои запасы, чтобы у него, как говорится, «завсегда було». Сейчас майор находился в таком вздрюченном настроении, что нужно было срочно снять напряжение. Он налил полстакана водки и единым махом опрокинул в рот.
Немного успокоившись, Баринов решительно взял трубку и набрал номер:
— Будалов у телефона! — отозвался голос в трубке.
— Привет, это Баринов! — угрюмо сказал старший Кум.
— День добрый, Серёжа, а что это у тебя голос такой кислый: случилось что или твои костоломы нашего парня угробили? — в его голосе послышалась явная усмешка.
— Издеваешься, капитан? — недовольно процедил сквозь зубы майор.
— Да ты что, дорогой, даже и не думал, — попытался огладить Будалов: он понял, что шутить сейчас совсем ни к месту. — Что-то, действительно, случилось или настроение кто испортил?
— Вот именно, случилось! — грубо ответил Баринов. — И для тебя, впрочем, точно так же, как и для меня, что оказалось сегодня самым большим сюрпризом!
— О чём ты, приятель?
— Представляешь, твой стручок мозглявый завалил моих костоломов!
— Как завалил? — невольно воскликнул Будалов с испугом, — Насмерть, что ли?
— Да уж лучше бы насмерть: я бы его под «вышку» подвёл, — неожиданно сорвался Баринов. — Одному ногу сломал и нос, а другого вырубил так, что бедолага до сих пор без сознания валяется в санчасти. У обоих рожи разделал с такой силой, словно бил не пустой рукой, а бейсбольной битой.
— И где это произошло?
— Как где, в карцере!
— Но там же места маловато для таких серьёзных баталий… — удивился капитан.
— Я тоже так думал, пока не увидел все собственными глазами… Но не это главное…
— Господи, что ещё-то?
— Твой подонок передал через моих костоломов, что за всё, что случиться с ним в моей тюрьме, он спросит с меня по полной! Прикинь, какой дерзкий, а!
— По полной, значит, вплоть до…
— Вот именно! — перебил майор.
— Этот придурок что, сбрендил? — воскликнул капитан. — Ты не шутишь?
— Какие уж тут шутки! Этот говнюк решил мне угрожать! Представляешь, мне, майору внутренних войск Советского Союза! — торжественным голосом произнёс он.
— Может, у него, действительно, крыша поехала? — предположил Будалов.
— Вначале я тоже об этом подумал, но ты бы видел, как твой Понайотов посмотрел на меня…
взглянул прямо в глаза! — Баринов с большими усилиями пытался не сорваться. — Смотрит так, с прищуром, а на губах наглая ехидная усмешка играет!
— Вот сучонок, совсем страх потерял! — зло бросил капитан. — И что ты решил?
— Если честно, то с огромным трудом удержался от того, чтобы не пойти и не пристрелить его, как бешеную собаку! — в сердцах признался старший Кум.
— Ты что говоришь, приятель? Хочешь крест поставить на своей карьере из-за этого сучонка? Даже и не думай! — с тревогой проговорил Будалов. — Накати стаканчик, успокойся и разумное решение само придёт…
— Уже!
— Что уже? — испуганно насторожился капитан.
— Накатил уже!
— И что?
— Вроде отлегло…
— И что? — настойчиво повторил Будалов.
— Что что? — не понял майор.
— Что решил делать-то с ним?
— А решил… Решил его «побаловать»…
— Как это побаловать? — теперь не понял Будалов.
— А так! Коль скоро ему нравится руками и ногами махать, вот пусть и потренируется на «весёлых мальчиках», ха-ха-ха… — ехидно рассмеялся майор.
— Своих «весёлых мальчиков» решил подключить? — с сомнением переспросил капитан.
— А что, тебе не нравится моя идея?
Идея хорошая, но не перегнут ли палку твои «весёлые мальчики»? Они же меры не знают! Забьют нашего подследственного до смерти: комиссии нагрянут, проверки там всякие, разные… Не отпишешься потом… — резонно пояснил Будалов.
— Наверное, ты прав… — задумчиво проговорил старший Кум. — Но что же делать? Нельзя же спускать ТАКОГО хамства какому-то там ублюдку безродному!
— Ты прав: нельзя, — согласился капитан. — Я и говорю, что идея с «весёлыми мальчиками» хорошая, а значит, её использовать можно, но так, чтобы не было никаких последствий для тебя… Вызови их командира и проинструктируй как надо…
— А если…
— Серёжа, никаких «если» не должно быть! — жёстко возразил Будалов. — Пусть кости поломают, почки поотбивают наконец, но он должен остаться в живых!
— А если кто-то из команды пострадает?
— Неужели парень столь опасен?
— Ты видел моих костоломов?
— Ну…
— Вот тебе и ну! Этот обмылок с ними так спокойно разделался, что один сейчас в санчасти загорает, а один до сих пор в себя не приходит! И при всём при этом на нём самом ни единого синяка, даже малой царапины, не заметил…
— Если он кому-то из команды ноги поломает, вони, конечно же, не избежать, но, с другой стороны, добавится ещё одна статья: «сопротивление сотруднику внутренних войск», — капитан цинично усмехнулся. — Знаешь, Серёжа, а ты подзаведи как следует своих «весёлых мальчиков»: скажи, что каждый пострадавший из них получит бутылку армянского коньяка, а если пострадавших не будет ни одного — каждый получит по бутылке… Скольких ребятишек ты хочешь натравить на него?
— Думаю, троих хватит… — неуверенно ответил майор.
— Да, задача не для слабоумных… — усмехнулся Будалов. — Предложишь пойти больше трех, могут на смех поднять, пошлёшь двоих, геморрой заработаешь… Так что готовься…
— К чему?
— Коньяк вручать, — усмехнулся Будалов. — Не волнуйся: все за мой счёт!
— Нет, приятель, здесь задета и моя честь, а значит, расходы пополам! — возразил Баринов.
— По рукам! — согласился Будалов.
— Знаешь, Коля, а мне все больше начинает нравится этот парень, — неожиданно признался майор.
— Ты это серьёзно?
— Вполне! Прикинь, мало того, что его жизнь с самого детства обидела, сделав сиротой, так он ещё и в тюрьме очутился, однако и этого мало: попал в камеру к настоящим убийцам и насильникам… Не знаю, что произошло в той злополучной камере, но ему удалось выстоять, потом встречается с моими костоломами… и с ними разбирается по-взрослому… — спокойно перечислил старший Кум. — За долгие годы работы в тюрьме я впервые встречаю такого везунчика или… — он попытался найти Понайотову подходящее определение.
— Профессионала? — подсказал вдруг капитан.
— Профессионала? Скажешь тоже, — усмехнулся майор. — Да он же зелёный пацан совсем!
— Этот зелёный пацан два боевых ордена и медаль привёз из Афганистана, а это тебе не кот наплакал… Там боевые награды за так просто не дают, — напомнил Будалов.
— Откуда тебе известно про Афганистан? — искренне удивился Баринов…
* * *
В те времена война в Афганистане была запретной темой. Во всём мире знали, что СССР воюет в Афганистане, а внутри страны замалчивали. Все тщательно скрывалось: об этой войне знал только очень узкий круг высокопоставленных людей. Долгое время простые советские люди ничего не знали об афганской войне. И только тогда, когда из Афганистана стали приходить гробы под номером груза «200» и возвращаться домой раненые, постепенно начала просачиваться правда об этой неправедной войне, и слухи о ней разрастались и разрастались, как снежный ком.
* * *
Сам Автор впервые узнал об афганской войне, когда в Таджикистане ему пришлось встречать гробы с телами своих погибших друзей…
— Мои помощники нарыли, когда я следствие вёл, — ответил Будалов.
— Думаешь, Понайотов там в спецназе был?
— А чёрт его знает: в деле об этом нет ни слова!
— Вот именно…
— Слушай, Серёжа, а может, да ну его? — неожиданно предложил капитан. — Мы его на чем-нибудь другом подловим…
— Нет, Коля, как я уже тебе сказал, это дело моей чести, во-первых, а во-вторых, мне даже интересно стало: чем закончится его встреча с «весёлыми мальчиками»?
— Ладно, решил, значит, делай… — согласился Будалов. — Удачи тебе, майор!
— И тебе не хворать, капитан…
Положив трубку, Баринов тут же натиснул рычажок по внутренней связи:
— Подсевалов, зайди ко мне…
— Слушаюсь, товарищ майор! — отозвалось из динамика.
Через несколько минут в кабинет заглянул плотного телосложения капитан. Через все его лицо, со лба до скулы, пересекал рваный шрам…
* * *
Этот страшный след получен капитаном, как ни странно, не во время военных действий, не во время выполнения служебных обязанностей, а на улице. Возвращался как-то Подсевалов поздним вечером с дня рождения своего приятеля. Настроение — зашибись! Погода «шепчет»… Задумался о чём-то и вдруг столкнулся с каким-то парнем. Извинился. Однако тот оказался в компании шумных, от алкоголя, молодых ребят, и у них было совсем другое настроение: им хотелось приключений и острых ощущений. Слово за слово, взыгрались амбиции… Тут-то всё и началось.
Будь капитан сам трезвым, он никогда бы не пропустил удара ножом. Правда, в последний момент успел-таки среагировать на него, отбил руку, но не очень удачно: вверх. Лезвие не попало в грудь, но черкануло его самого по лицу. Кровью залило глаза, и когда он протёр их, рядом никого уже не оказалось. По всей вероятности, мальчишки, увидев кровь на незнакомце, сами испугались и разбежались в разные стороны. Поймав попутную машину, капитан добрался до травмопункта, где и получил первую помощь, но шрам остался на всю жизнь…
* * *
— Проходи, садись Анатолий, — предложил старший Кум. — Выпить хочешь?
— Так просто угощаешь или случай какой есть? — присаживаясь напротив, осторожно спросил капитан.
— А разве мы с тобой так, по дружбе, и выпить уже не можем? — недовольно заметил майор.
— Помнится, что когда мы виделись в последний раз, ты в пух и прах разнёс мою команду за то, что после их вмешательства зэк дух испустил, — с неприкрытой обидой произнёс тот. — Кто же мог предположить, что у парня слабое сердце окажется? Мои ребятки не доктора…
— А санитары леса! — с усмешкой договорил за него Баринов. — Ты вот обижаешься, а не учитываешь, что не с тебя, а с меня потом стружку снимали в управлении, выговор влепили, премии лишили… Понимать должен, что я был просто обязан мозги вправить твоим подчинённым! Так ведь, или нет?
— Да, прав ты, майор, но мог же как-то помягче, что ли… — поморщился капитан.
— Твои ребятки, значит, дубинками будут людей на тот свет отправлять, а я с ними помягче разговаривать? — майор покачал головой. — Не срастается как-то!
— Да я понимаю… — поморщился капитан.
— Вот и хорошо, что понимаешь, — улыбнулся Баринов. — Водку или рому налить?
— Нет, лучше водочки…
Майор встал, вытащил из своего бара бутылку водки, достал из стола стаканы, шоколадку:
— К сожалению, это вся закуска, — с усмешкой добавил он.
— Нормально, — отмахнулся капитан.
Разлили волку по стаканам.
— За дружбу! — многозначительно произнёс Баринов.
— За дружбу…
Выпили. Закусили.
— Хорошо сидим! — заметил капитан. — А теперь говори! — хитро добавил он.
— Что говорить?
— То, ради чего позвал меня.
— Какой ты право… — покачал головой майор.
— Какой?
— Все видишь… — усмехнулся Баринов. — Ладно, ты прав: у меня к тебе дело есть.
— Слушаю.
— Сидит у меня один парень, которого нужно проучить как следует…
— В каком смысле: как следует? — решил уточнить капитан. — Чтобы понял или чтобы уже никогда ничего не понял?
— Чтобы понял, — с усмешкой пояснил Баринов и внимательно посмотрел в глаза капитана.
— Ты что-то хочешь спросить или уточнить? — поинтересовался тот.
— Скольких ребят ты задействуешь?
— Что, этот мужик такой сильный?
— Не столь сильный, сколь ловкий, — осторожно заметил майор.
— Спортсмен, что ли?
— Можно и так сказать, — кивнул Баринов.
— Что, двоих не хватит?
Баринов молча пожал плечами.
— Тогда трех пошлю… Послушай, майор, у меня такое впечатление, что ты о чём-то не договариваешь, я прав? — капитан подозрительно взглянул на Баринова.
— Беспокоит меня этот парень…
— Чего так?
— В сто девятой камере помнишь, кто сидит?
— Ещё бы: раза три уже моих ребятишек туда вызывали! — хмыкнул капитан. — И что?
— Этот парень как-то сумел успокоить их.
— С последствиями?
— Не так, чтобы очень…
— Понятно, — капитан задумался на мгновение, потом решительно рубанул воздух рукой. — Спасибо за предупреждение, но я уверен, что трое моих ребятишек справится с этим фруктом.
— Если всё пройдёт тип-топ, то с меня два литра коньяка…
— В каком смысле тип-топ? — не понял капитан.
— Если все трое окажутся без видимых отметин на лице.
— Ты меня заинтриговал. А если с отметинами?
— Если с серьёзными, то пострадавший получает литр коньяка, — пояснил Баринов и тут же добавил: — Ты-то в любом случае имеешь свой литр.
— Интересно девки пляшут, — покачал головой капитан. — Он что, действительно, сможет долго противостоять моим ребятам?
— Если честно, капитан, то не знаю! Что произошло в сто девятой, не видел, а сами пострадавшие кивают друг на друга: мол, между собой сцепились…
— А ты, конечно же, не веришь?
— Скажу, как на духу: сомневаюсь… — признался майор, но рассказывать о том, что произошло в карцере с его костоломами, почему-то не захотел.
— И где сейчас твой подопечный?
— В карцере… в шестой камере…
— За что ты его окунул туда?
— На всякий случай… — майор поморщился. — Хочу для себя понять, что это за парень.
— И для этого ты просишь, чтобы мои ребята его проучили? Как-то не вяжется…
— Вяжется, не вяжется! — неожиданно взбух Баринов. — Если не хочешь помочь, так и скажи!
— Почему не хочу: друзья должны помогать друг другу — возразил тот. — Просто мне хочется понять лично для себя… подоплёку всего этого. Не могут же мои ребята ни с того, ни с сего пустить его «под пресс»!
— Настоящий мент должен уметь придраться даже к фонарному столбу! — ехидно намекнул Баринов.
— Знаю, проходили, — отмахнулся капитан и встал со стула. — Ладно, не хочешь говорить — не говори. В шестой говоришь?
— В шестой.
— Когда нужно?
— Хорошо бы сегодня ночью, — чуть подумав, ответил майор: почему-то ему совсем не хотелось, чтобы Никитич оказался на смене.
— Сам взглянуть не хочешь на бой моих гладиаторов с рабом? — усмехнулся Подсевалов.
— Взглянуть?
В первый момент эта идея показалась заманчивой старшему Куму, но это могло оказаться ошибкой: вдруг Понайотов и здесь окажется победителем? Баринов вдруг представил, с каким видом тот посмотрит на него, и ему стало не по себе.
Он зябко передёрнул плечами, представив эту нелицеприятную для себя картину и решил там не появляться, но остаться в кабинете, чтобы первым услышать доклад дежурного. В чём в чём, но в том, что ему доложат при любом исходе, старший Кум не сомневался ни капли.
— А зачем мне смотреть на избиение младенца? — ответил майор. — Завтра ты мне сам обо всём и расскажешь…
— Я? — удивился капитан. — Если тебе неинтересно, то мне и подавно! Я к своей семье пойду — в нерабочее время люблю с ней общаться: телевизор посмотреть, с детьми повозиться, с женой побаловаться, а не тратить время на то, как мои гладиаторы будут пыль выколачивать из кого-то, — пояснил он и протянул руку, — так что завтра обо всём и узнаем, пока.
— Хорошо тебе отдохнуть, капитан…
— И тебе, товарищ майор!
Пожав ему руку, Подсевалов вышел из кабинета…