Все собрались?

Голос председателя Горста звучал неприветливо. В коридорах Государственной думы Горста называли не иначе, как Крекер: Горст был сух и прям.

Секретарша Валентина вскочила со стула, схватила со стола список и поднесла к глазам. Она была отчаянно близорука, но Борис Горст терпеть не мог подчиненных с физическими изъянами. Поэтому Валя очков не носила, а сегодня, как назло, линзы забыла вставить.

От Горста не укрылось то, что ее руки дрожали, пока она сверялась со списком собравшихся на очередное заседание Комитета Государственной Думы по разработке национальной идеи. Горсту нравилось, когда его боялись. И еще ему нравилось, когда название Комитета, где он был председателем уже год, произносили полностью. Его смертельными врагами становились те, кто небрежно сокращал название до обидного и мелкого «Комитет по нацидее».

Валентина, — голос Горста стал еще более сухим. — Включите блокировку мобильных телефонов.

Валентина судорожно сглотнула и кивнула, не отводя напряженного взгляда от безжизненного лица председателя. Как только он направился к дверям зала заседаний, она тут же принялась щелкать кнопками спецсвязи.

Горст терпеть не мог, когда на заседаниях в карманах участников начинали звонить мобильники. И он стал первым, кто добился установки в его Комитете спецоборудования для их блокировки. Желающих протестовать не нашлось, потому что по регламенту и так полагалось трубки отключать на все время заседания.

Очередное собрание началось с взаимных приветствий, затем по предложению председателя Горста перешли к докладам.

—…народу нужно дать четко сформулированное понятие национальной идеи, — бубнил по бумажке депутат Мороз, известный кляузник, сплетник и подхалим. — Лишенный правильного представления о своей идее, народ может составить себе неверное представление о ее сути и характере…

Мороза никто не слушал, каждый уткнулся в свои записи, готовясь к собственному выступлению.

Председатель Горст довольно оглядел собравшихся, отметив про себя тот факт, что большинство составляли его бывшие коллеги по Комитету государственной безопасности. Славные были времена!

— …и это непреложный факт, что национальная идея, облеченная в легко запоминающуюся форму, — нудно продолжал Мороз, — станет краеугольным камнем внутренней и внешней политики России, изменит к лучшему моральную атмосферу в обществе…

Это каким же образом «изменит атмосферу»? — раздался чей‑то ехидный голос. — Теплее у нас станет в отношениях между людьми, между богатыми и бедными? Теплее становится, когда вовремя выплачивают зарплату бюджетникам!

И занимаются жилищно–хозяйственным комплексом! — подхватил другой голос.

А еще — не дают олигархам самостоятельно распоряжаться недрами страны, как своим огородом! — воскликнул третий.

Председатель понял, что плавный ход заседания выходит из‑под контроля. Занудное бормотание Мороза всех достало. Значит, надо использовать хитрый прием.

Я согласен с вами, друзья, — начал председатель Горст. — Я согласен с вами, — повторил Горст и выдержал паузу. — «Доколе, Каталина, будешь испытывать наше терпение»? Так, кажется, обращались в римском Сенате к тем, кто доставал коллег своим занудством и пустопорожней болтовней? Стыдно вам должно быть. Мороз!

Оскорбленный Мороз вскочил с места:

Я бы попросил в моем лице уважать всю нашу фракцию! Либерал–демократы — это вам не мальчики для битья!

По залу прокатился смешок. Под глазом депутата Мороза красовался огромный синяк — последствие посещения ночного клуба.

Начался шум, и председатель тут же прекратил его, предоставив слово Василию Никодимову — человеку тихому и незаметному, каким и полагается быть представителю науки. Но на это раз тот повел себя странно. Было заметно, что он едва сдерживается.

Если нашему председателю так нравится цитировать классику, то напомню известную фразу из Шекспира: «Прогнило что‑то в датском королевстве».

В зале мгновенно воцарилась тишина. Голос Никодимова звучал уверенно, говорил он просто и без бумажки:

По просьбе господина Горста я вошел в состав Комитета, увлеченный благородной целью: разобраться наконец‑то в том, что такое национальная идея и есть ли она вообще в России. Но вот уже год, как мы занимаемся ерундой и плодим бумаги. Над нами издевается пресса, мы превращаемся в посмешище в глазах народа. А зарплату мы, между прочим, получаем за счет налогов того же народа!

Что вы конкретно предлагаете? — напряженным голосом поинтересовался Горст.

Рыба, как известно, гниет с головы, — также просто сообщил Никодимов.

Стало так тихо, что было слышно, как за дверями Валя с мелодичным звоном раскладывает ложечки в чашки с кофе.

Для начала нам надо переизбрать председателя, — подытожил тот.

Горст побледнел. У тех, кто его хорошо знал, мурашки по коже пробежали. Но таких было меньшинство,

Это — ваше личное мнение? — вкрадчивым голосом поинтересовался Горст.

Насколько оно личное легко выяснить, — спокойно продолжал Никодимов. — Достаточно поставить вопрос на голосование.

Председатель Горст понял, что пора принимать радикальные меры…

Сема Брамшиц звезд с неба не хватал.

Бесполезное это дело — искать счастье на небесах, — любил приговаривать он, отправляя на один из своих многочисленных оффшорных счетов очередной «откат» за крупную финансовую сделку. — Надо отливать звезды из золота, и еще при собственной жизни. Я точно знаю, что на небесах ничего нет! Ничего — один вакуум.

Семен Брамшиц не был астрономом. Он был президентом сомнительного «Омма–Банка» и ворочал миллиардами. Он не занимался долгосрочными инвестициями, он терпеть не мог вложения в строительство или транспорт, он ненавидел благотворительность и инвалидов. Из всех видов финансовой деятельности Брамшиц обожал один — помогать крупным корпорациям и отдельным олигархам укрывать доходы от налогов. В этом деле он был настоящий виртуоз.

Наш Паганини, — с гордостью отзывались о нем коллеги. — Даже лучше. Тот итальяшка на одной струне играл, а наш Сема вообще без струн слабает, если «откат» будет.

При всех своих достоинствах обладал Семен Брамшиц одним недостатком: безумно обожал женский пол. При живой жене содержал пару десятков любовниц. Он. не запоминал их имена, но досконально изучил эротическую географию их дородных телес. Семен был сам мелок телом и черняв, но из множества женщин предпочитал упитанных блондинок.

Была у него еще одна маленькая страсть: он находил время и для политики, будучи членом думского Комитета по национальной идее. Его пригласил лично Борис Горст, чтобы иметь надежного связного со всеми олигархами сразу, а пронырливый Сема лучше всех подходил на эту роль.

В тот злосчастный день Сема развлекался в обществе дамы, имя которой, по своему обыкновению, не помнил. Впрочем, это вполне компенсировалось ее дивным бюстом, который своими размерами напоминал Семе колпаки на его новом лимузине «бентли» стоимостью полмиллиона долларов.

Устав от любовных утех в спальне квартиры, за которую платил Сема, оба залезли в огромную ванну, напоминавшую бассейн. Утомленный Сема пристроился на мокром плече дамы, тискал ее грудь и допрашивал с пристрастием:

— А чем ты занималась пока меня не было? Неужели не скучала по мне?

Дама хихикала и брызгалась водой. Оба были уже изрядно пьяны, поэтому и не сразу сообразили, что рядом с ванной кто‑то стоит. Дама испуганного пискнула, Сема недовольно поднял голову и увидел рядом с ванной женские ножки совершенной красоты. Чтобы разглядеть лицо, надо было поднять голову, но на это у Семы не было сил.

Сема утробно икнул:

— Ага! Так вот ты чем тут без меня занимаешься! Подружку себе завела! А ну, ты, с ногами! Живо раздевайся — и марш в воду! Я тут за все плачу!

В ответ послышался женский голос с мягким акцентом:

Я с коровами и ослами не купаюсь, пся крев! А твоя пани завела себе дружка–негра, рогач! Вот, смотри!

Сема разозлился и нашел в себе силы поднять голову. Сквозь водочный туман он все‑таки разглядел красотку с какими‑то странными, заостренными чертами лица. Она хищно улыбнулась и показала Семе здоровенный черный вибратор, от которого тянулся к розетке электрошнур.

Вам, значит, третий нужен? — нараспев поинтересовалась незнакомка. — Ну так принимайте гостя!

И с этими словами она швырнула вибратор в воду. Из ванный полетели искры, раздался жуткий треск, в котором потонули предсмертные хрипы Семы Брамшица и его последней в жизни любовницы. Дернувшись пару–тройку раз, Сема замер, скрючившись, но даже в смертный миг не выпустив из рук пухлую женскую грудь.

Заседание думского Комитета по национальной идее закончилось тем, что договорились в следующий раз обсудить вероятные кандидатуры на пост нового председателя Комитета, а затем и проголосовать.

Члены Комитета расходились, стараясь не смотреть в сторону председателя Горста, который даже не встал, чтобы попрощаться с ними.

Разрешите?

Горст поднял голову. Меньше всего ему хотелось сейчас говорить с кем‑либо. Но без этого человека не разрешить проблему.

Никита Разумнов — помощник председателя Комитета по должности и самое его доверенное лицо по жизни. Никита Разумнов был из тех людей, которые долго ищут себе хозяина, а найдя такового, становятся до гробовой доски его самым верным псом и советчиком.

В анкетах Никита писал, что имеет три высших образования, что было правдой лишь отчасти. Он действительно поступал в финансовую академию, юридический университет и даже на психологический факультет МГУ Но уходил уже со второго или третьего курса, поняв, что все постиг и больше ему здесь делать нечего. К дипломам он испытывал презрение, полагая, что главное достоинство человека — голова и то, что в ней.

Никита Разумнов сам пришел к председателю Горсту, прознав о существовании Комитета по национальной идее. Его сердце учащенно забилось в предвкушении невероятных перспектив. Он оказался прав: председателю, который, кроме КГБ, нигде раньше не работал, нужен был тот, кто знает все. Таким образом Горст избавлялся от необходимости посвящать в свои дела массу народа.

Никита, со своей стороны, добился главного: сделал так, что председатель без него и шагу ступить не мог.

Заходи, Никита.

Председатель Горст встал и принялся расхаживать по кабинету.

Никита присел на уголке стола. Никита был человеком внешне непримечательным: маленького роста, волосы какие‑то пегие, вздернутый нос. Но его глаза, в которых постоянно мелькали искорки, выдавали в нем человека невероятных умственных способностей, все хватающего на лету.

Слышал, Никита, что со мной произошло? — Горст остановился, стоя спиной к Никите и глядя в окно. — Скинуть меня собираются. Как памятник Дзержинскому. С той лишь разницей, что на месте памятника Феликсу Эдмундовича до сих пор пустое место, а мое место пустовать не будет.

Так ведь любая проблема решаема, председатель, — осторожно начал Никита.

Он называл Горста просто «председатель», но всегда на вы. Странная форма общения, которая говорила о взаимном уважении и доверии.

Думаю, ничто не сможет помешать вашим планам, — добавил он.

Какие такие мои планы ты имеешь в виду? — насторожился председатель.

Никита тонко улыбнулся.

Я давно понял, что вы, председатель, — амбициозный человек. Грядут смутные времена. Страна на пороге грандиозных социальных битв. Брат пойдет на брата, И была сеча велика, как выразился бы летописец Нестор. Так почему бы в такой ситуации не позаботиться о том, чтобы разработать национальную идею не для НАРОДА, а под СЕБЯ?

С огнем играешь, Никита! — Горст бросил на Никиту пронзительный взгляд, — Знаешь, что бывает за такие слова?

Вы лучше знаете, — мирно улыбнулся Никита, — Вы в таком ведомстве служили, что у меня постоянно дрожь в коленках. Поэтому я с вами, а не с теми, кто считает, что страну можно наладить, если каждый день по телевизору нам будет давать советы Новодворская и прочая гнилая компания либералов- отщепенцев.

То есть …

Вам, председатель, прямой путь — стать во главе России. Это должен быть человек не самый известный, но опытный и жесткий, — глядя прямо в глаза, ответил помощник.

Не отрывая взгляда от Москвы за окном, Горст напряженным голосом произнес:

Кандидатов на спасение России полно…

Никита — страстный бильярдист — понял, что от четырех бортов угодил прямо в лузу. Теперь надо было раскидать по лузам оставшиеся шары.

Мы живем в такое время, когда национальную идею не народ рождает на полях сражений, а создают аналитики в душных кабинетах. Идею нужно сделать. И тот, кто догадается, как это претворить в жизнь, кто станет ее отцом — тот и возглавит страну. — С пафосом подытожил Никита.

— Но ведь это — грандиозное предприятие! — задохнулся от нахлынувших вдруг мыслей Горст. — Сотни миллиардов долларов! Сотни миллионов людей! И ты наивно полагаешь, что это удастся нам двоим?

Никита скова улыбнулся.

История знает немало таких примеров. В горячке буден вы о них просто забыли. Не думайте о деньгах. Деньги сами о вас подумают, как только вы заявите о себе. Пообещайте олигархам вместо правительства создать финансовый совет — и тогда они вам сами все отдадут. Но без идеи, все это — ничто. Русская национальная идея решит все.

Но ведь я‑то, по происхождению, немец…

Никита даже зажмурился от удовольствия.

Немец — это именно то, что сейчас нужно России! Порядок, нормированное распределение, освоение жизненного пространства. Гитлеру для этого пришлось воевать с соседями, а нам не придется. Провозгласите главной целью России новое освоение Сибири — вот вам и новое жизненное пространство! И вообще, вспомните историю!

Теперь Никиту было не остановить:

Цари Романовы прервали ветвь свою на царе Петре, который сам поговаривал, что не прочь стать немцем. И далее Россией правили одни немцы — Гольштейн–Готторпская династия, — и неплохо правили! Ленин тоже из Германии приехал, на немецкие денежки. Сталин с немцами почти подружился, да Европа его с Гитлером поссорила. После Сталина кто нам охотнее всех кредиты давал? Германия! Кто сделал Горбачева «почетным немцем»? Опять же, Германия! Ельцин — так вообще бы правил нами из Германии, но там не умеют правильно делать водку, — усмехнулся Никита. — Я уж не говорю про Путина, для которого немецкий язык — второй родной!

Горст задумался. Затем резко спросил:

Надо бы начать с этих, которые под меня. роют… Может, поднять связи в ФСБ?

Вскочив из‑за стола, Никита подошел к председателю.

Ни в коем случае! Тогда на всем деле можно ставить крест. Поговорили бы вы насчет ваших недругов со знакомой вашей. Ну, вы понимаете, о ком я говорю…

Думаешь, она сумеет? — Горст с подозрением уставился на Никиту.

Разумнов кивнул.

Она — все сумеет. А пока — давайте‑ка сообразим, кто нам мешает более всего.

Список оказался коротким — всего три фамилии. Первой стояла, естественно, фамилия Никодимова, вторым был Сема Брамшиц, который, как еврей, терпеть не мог Горста и в кулуарах Думы называл его не иначе, как «печник из Бухенвальда». Если Сема поддержит Никодимова — то Горсту конец, потому что на стороне Семы — деньги.

Третьим был самый неприметный человек в Комитете — депутат Скачков. Он представлял самую большую фракцию в Думе и в его власти было сделать так, что Горст не только окажется за дверями Думы, но и не сможет устроиться даже расклейщиком объявлений.

Владимир Скачков был человеком нелюдимым и необщительным. Было вообще непонятно, как он с такими качествами, вообще, попал в Думу. Вероятно, случилось это на волне общего интереса к самой большой партии — «Единой России». Сам Скачков, оказавшись в Думе, немедленно запил на радостях, а когда через неделю пришел в себя, то решил, что главная его задача — не служение абстрактному «российскому народу», а вполне конкретной партии.

Скачков был человеком малообразованным — закончил физкультурный институт и когда‑то преподавал детям дзюдо. Эта восточная борьба научила его терпению и выносливости.

Учитывая его слабые умственные способности, «Единая Россия» сослала его в Комитет по национальной идее в качестве наблюдателя. Думские деятели не придавали большого значения этому Комитету и создали его для создания видимости идеологической работы.

Скачков отнесся к работе совестливо. Он старательно записывал все выступления комитетчиков и отчитывался на заседаниях своей фракции. Горста он сразу невзлюбил. Однажды Скачков попытался было внести какое‑то предложение. Горст его тут же оборвал, ехидно заметив, что здесь не спортзал и консультации дзюдоиста Скачкова неуместны.

Можно было не сомневаться, что предложение Никодимова о смещении Горста поддержит сначала Скачков, а затем и вся его могучая фракция партии «Единая Россия».

В этот вечер Скачков возвращался домой после очередного заседания Комитета. Покинув служебную машину и направляясь к подъезду ведомственного депутатского дома на улице Королева, депутат размышлял о том, как много он, Скачков, значит для страны. Затем мысли плавно перетекли в другое русло: через час по спортивному телеканалу начиналась трансляция матча по дзюдо Россия—Япония, который надо обязательно посмотреть и поболеть за своих.

Поднявшись на лифте и оказавшись на лестничной клетке, Скачков полез в карман за ключами. Но тут за его спиной раздался мелодичный женский голос.

Слегка пришепетывая, женщина спросила:

Прошу пана прощения…

Скачков обернулся и увидел женщину необыкновенной красоты. Эта острая красота впивалась в сердце как гвоздь. Скачков замер, приоткрыв рот.

Я теперь живу в этой квартире, — она ткнула тонким пальчиком в соседнюю от квартиры Скачкова дверь. — Вы не могли бы мне помочь?

Чем могут служить? — выдавил из себя он.

Скачков оставил жену и дочь в родной Перми и скучал по женскому обществу. Воображение начало рисовать неприличные картины.

Мне бы надо коробку забрать у консьержки, — сообщила дама, игриво поигрывая ключами. — Вы мне не поможете ее поднять сюда, к дверям?

Конечно! — обрадовался Скачков.

Тогда вызывайте лифт, — мило улыбнулась незнакомка.

Скачков нажал кнопку. Загорелась лампочка, звякнул звоночек, двери разъехались в стороны.

Не отводя взгляда от незнакомки, Скачков галантно произнес, делая приглашающий жест в сторону лифта:

Прошу вас.

О, нет, только после вас, — улыбнулась незнакомка.

Скачков шагнул и… полетел вниз по шахте лифта. Весь путь с двадцатого этажа до подвала он проделал за доли секунды, даже не вскрикнув. Металлические швеллеры приняли на себя его грузное тело. После удара у него были переломаны все кости, которые прорвали кожу и торчали в разные стороны. Голова вывернулась, и теперь Скачков смотрел стеклянными глазами на собственные пятки.

Женщина снова нажала кнопку вызова лифта. На этот раз кабина все‑таки остановилась напротив нее. Она вошла в лифт и отправила его на первый этаж. После этого взяла пальчиками католический крест, висевший у нее на груди, поднесла к губам и поцеловала. При этом ее лицо изменилось так, что теперь уже никто не назвал бы его красивым. Это была отвратительная жестокая маска.

Каждый понедельник генеральный конструктор Никодимов начинал с обязательного посещения завода опытного машиностроения, где размещались его лаборатории. И лишь только после этого он направлялся в «присутствие» — так он с юмором называл свое научно–производственное объединение.

Никодимов говорил, что в начале недели ему обязательно надо пройтись по заводу, вдохнуть особый запах цехов, услышать басовитое гудение металлообрабатывающих станков, переброситься парой слов с рабочими, которых он знал уже довольно много лет.

Хотя традиция субботников уже отошла в прошлое, Никодимов ежегодно в середине весны пригонял на завод весь штат института, от секретарш до своих заместителей, и вместе с ними приводил в порядок территорию и цеха. Завод для него был как дом родной.

Нельзя сказать, что подчиненные очень любили Никодимова. Он был человеком прямым и не терпел лжи. Но он пользовался исключительным уважением всех, кто проработан с ним даже совсем короткое врет.

В тот злосчастный понедельник Никодимов, как всегда в автомобиле с водителем, направился на завод. Его беспокоил затянувшийся ремонт фасада.

Кажется, слово «долгострой» уже приказало долго жить! — бушевал Никодимов на совещаниях. — Доколе будет продолжаться этот безобразие? Мой завод со стороны похож на Чернобыльскую АЭС после взрыва!

Стараемся, как можем, — оправдывался заместитель по административно–хозяйственной части. — Сами понимаете: фонды выделены маленькие, приходится нанимать малоквалифицированных работах. Вот и сейчас у нас работает бригада таджиков. Если к нам внезапно нагрянет миграционная служба, то снова, похватают наших работяг и депортируют на их историческую родину — в горы. И тогда сроки сдачи снова придется переносить.

Сегодня Никодимов решил лично пройтись по лесам на фасаде и дотошно проверить, в чем же причины этого самого долгостроя.

А в это время в бытовке строителей рядом со зданием находились двое: он и она. Он — большой, плотный таджик с непроницаемым лицом. Она — изящная женщина, в лице и повадках которой чувствовалось что‑то лисье. Ее волосы были скрыты под темным платком, а глаза закрывали черные очки.

Итак, мы договорились? — Она подняла руки показала пять пальцев. — Пятьсот долларов за все. Двести — сейчас, триста — после того как работа будет выполнена.

Н–э-э–т, — затянул таджик. — Что так мало? Смотри, сколько у тебя еще пальцев есть, а! И все такие красивые… Надо еще пальцы, еще! Мне с друзьями делиться надо.

Знаю, как ты поделишься! — Глаза женщины полыхнули огнем. — Покажешь им деньги издалека, а сам — на самолет и домой! Дам еще сто — и давай за работу!

Таджик попытался было затянуть ту же песню про пальцы, но увидел в лице своей собеседницы что‑то такое, что заставило его замолкнуть. Он молча кивнул и лишь жадно смотрел, как женщина запустила тонкие пальчики в элегантную сумочку, которая стоила никак не меньше годовой зарплаты этого таджика. Дама извлекла из сумочки двести долларов:

Держи, бригадир. И сейчас же — за работу. Все запомнил?

Да–а …

Вот и хорошо.

Бригадир удалился. Женщина посмотрела ему вслед и произнесла несколько слов на иностранном языке. Судя по тому, какое у нее было выражение лица, слова эти были сплошь ругательные.

Таджик поднялся на леса, собрал свою бригаду — забитых и покорных людей из отдаленных таджикских сел, готовых выполнить в Москве любую работу. Он что‑то грозно приказал, размахивая руками, и люди разошлись по лесам все с тем же безучастным выражением на лицах. Они бродили туда–сюда с гаечными ключами, часто останавливаясь и подкручивая гайки. Со стороны казалось, что бригада выполняет обычную работу.

Через полчаса они спустились вниз и встали, ухватившись на длинный канат, который поднимался до самой вершины лесов, на высоту пятого этажа.

Подъехала машина Никодимова. Бригадир поднес руку к глазам и посмотрел на противоположную сторону улицы. Стоявшая там женщина поправила косынку. Бригадир повернулся к своим подчиненным и что‑то крикнул. Те вцепились в канат и дружно потянули.

Именно в тот момент, когда Никодимов собирался покинуть автомобиль, многотонная конструкция лесов рухнула прямо на крышу машины, похоронив под собой талантливого ученого и оставив сиротой его дочь Жанну.

Расследуя причины гибели генерального конструктора Никодимова, следственные органы так и не смогли отыскать следы бригады строителей–таджиков, которые собирали эти злосчастные леса. Вся бригада словно сквозь землю провалилась, что было недалеко от истины.

Через год в подмосковном лесу грибники набрели на останки «лица азиатской национальности», по одежде — рабочего. При нем были обнаружены шесть истлевших стодолларовых купюр. Так как никто им не заинтересовался, дело было вскоре закрыто.

В документах следствия никак не был отмечен факт присутствия на месте гибели Никодимова некой женщины в темных очках.

 

ЧЕРЕЗ ПОЛГОДА…

С того самого времени как Константин Рокотов начал заниматься частным сыском, никогда еще ему не приходилось забираться на такие высоты. Уголовники, сектанты, сексуальные извращенцы, бандиты — эта публика была ему хорошо знакома, он отлично знал, как себя с ними вести и что они из себя представляют.

Но теперь, когда перед Константином замаячила перспектива общаться с Государственной Думой, ему пришлось задуматься.

Константин никогда не ввязывался в политику, а самих политиков считал людьми скользкими и ненадежными. Оставаясь человеком честным и прямым, он старался держаться подальше от этой публики, оставаясь верным принципу: не тронь — не завоняет.

Обстоятельства его нового дела требовали найти подход к обитателям Государственной Думы. Поразмыслив, Константин пришел к выводу, что лучшего консультанта, чем Петр Гуньков, едва ли можно найти.

Петр Гуньсов был знаком с Константином давно. Их свело вместе несчастье — загадочная смерть брата Гунькова и пропажа его коллекции старинных карманных часов. Константин тогда здорово помог Гунькову, в течение двух суток обнаружив пропажу и убийцу — родного племянника самого Гунькова к сына убитого. Сынок оказался законченным игроком, просадившим «под слово» огромную сумму. Чтобы рассчитаться, он выкрал коллекцию часов, но отец застал его за кражей. Сынок, не задумываясь, прикончил родителя. Константин тогда же легко вычислил, что коллекция явно не покидала квартиру. Он поставил своего помощника дежурить у подъезда, и, когда отцеубийца потащил часы в антикварный магазин, он тут же угодил в мозолистые лапы бывшего афганца. Каким‑то чудом ему удалось вырваться, он забрался на крышу дома и бросился вниз.

Гуньков долго плакал, получив от Константина коллекцию брата и узнав ужасающие подробности его смерти. Попросил никому не рассказывать об этом, чтобы позорное пятно не легло на всю их семью. Гуньков хитрил: он был советником Думы по кадрам, пережил несколько созывов и беспокоился за свою карьеру.

Как бы то ни было, он сам предложил Константину обращаться к нему, если возникнет такая необходимость. И такое время пришло.

— Знаю ли я Никодимова? — Услышав вопрос Константина, Петр Гуньков прищурился, бросив испытующий взгляд на Рокотова. — Это зависит от того, что вас интересует. Я не могу говорить о человеке «вообще». Выкладывайте напрямую, что вам нужно.

Он принял Константина в своем уютном кабинете в здании на Моховой улице. Окна выходили во двор, и Константин мог видеть, как из здания выносят и вносят мебель. Гуньков перехватил взгляд. Константина.

— Депутаты нового созыва устраиваются на рабочем месте. Сидеть на том же стуле, что и прежний депутат, считается в Думе плохой приметой. — Гуньков вздохнул и продолжил: — Итак, вернемся к Никодимову…

Меня интересует все, что связано с его работой в Комитете по разработке национальной идеи, — начал Константин. — Были ли у него враги? Какие у него могли возникнуть неприятности, проблемы…

Неприятности — это основа основ работы в Думе, молодой человек, — наставительно произнес Гуньков, — Поверьте мне, старому кадровому зубру: в этом здании даже воздух пропитан неприятностями. Неприятности просто летают по коридорам, подыскивая жертву.

Хотелось бы поконкретнее …

Идет, — легко согласился Гуньков, — Итак, Никодимов… Серьезный человек. Совершенно бескомпромиссный. Но только тогда, когда задеты его чисто человеческие интересы — честь, гордость… А так — он просто сидел на заседаниях и вроде как отбывал время.

А чем он занимался здесь, в Думе?

Номинально его должность назвалась «научный консультант Комитета». От него мало что зависело. Он мог месяцами не появляться на заседаниях — и никто бы не заметил. Но, будучи человеком порядочным, он аккуратно посещал все заседания. Вероятно, именно поэтому он прекрасно понимал, что Комитет этот создан лишь для того, чтобы его председатель, господин Борис Горст, носил роскошные костюмы и заказывал себе визитки на бумаге «под мрамор».

Тогда, вероятно, между Никодимовьм и Горстом могли возникнуть трения…

— Они и возникли! — воскликнул Гуньков. — Еще как возникли! Я помнил Горста еще по прежней своей работе в КГБ…

Гуньков прикусил язык, поняв, что сболтнул липшего, но, помедлив, продолжил:

— Дело прошлое… Теперь об этом можно говорить. В последние годы существования КГБ Горст возглавлял новое подразделение, которое должно было разработать новую концепцию работы организации.

И разработали?

Ни черта не разработали! — воскликнул, не сдержавшись, Гуньков. — Под работу подразделения были выделены громадные деньги, которые исчезли вместе с распадом КГБ. Испарились, словно их и не было. Тогда же у Горста появилась невероятно богатая квартира и загородный домишко стоимостью больше миллиона долларов.

Но какое отношение это имеет к его нынешней работе?

Не торопитесь, молодой человек, — усмехнулся Гуньков. — Запомните: там, где появляется Борис Горст, всегда начинается крупная афера. До меня дошли слухи, что сейчас он затевает нечто грандиозное.

И что именно?

Точно не знаю, — медленно произнес Гуньков. — Но посоветую вам обратить внимание на одну интереснейшую черту характера Горста — неимоверное тщеславие. Ведь как действует обычный аферист? Он старается держаться в тени, подставляя партнеров и подельников. С Горстом все наоборот: во всех своих аферах он старался быть на виду, возглавляя и руководя. Заметили, какой хитрый ход? Все наоборот: он пачками сдавал подчиненных, сам оставаясь вроде как чистеньким.

Но причем здесь Никодимов? — никак не мог взять в толк Константин. — И еще. Какую выгоду можно извлечь, руководя не самым главным думским Комитетом?

Сразу видно, что вы в таких делах не разбираетесь! — покачал головой Гуньков. — Возьмите самое простое — бюджет. При распределении бюджета на работу Комитетов выделяются определенные суммы. Полученная Комитетом сумма может быть огромной. Но на саму работу останутся крохи. Остальное будет поделено между теми, кто помог такой бюджет протолкнуть при голосовании.

Значит, Никодимов, будучи честным человеком, узнал про это и решил предать гласности?

— Не уверен, — Гуньков задумался. — Мне кажется, здесь все гораздо сложнее, тоньше… Горст отлично знает о неустойчивом положении страны в мире, о шатаниях в умах граждан России, потере веры в необходимость самого существования страны… Кажется, он затеял какую‑то большую и опасную игру, которая может показаться кому‑то невероятной, но финал которой для всех нас, жителей нашей могучей и несчастной страны, может обернуться катастрофой, сравнимой разве что с ударом огромной кометы.

Гуньков задумался и горько закончил:

— Хуже всего то, что российские катастрофы приходят не из космоса. Их готовят нам наши же Борисы Горсты…