— Вам еще мартини?

Грегор Ангулес вздрогнул, услышав воркующий девичий голосок. Он настолько глубоко задумался, что не был готов к такому внезапному вторжению в свои мысли.

Блондиночка–стюардесса, юное создание в сине–белой форме компании «Британские авиалинии», весело улыбалась. Грегор непонимающе посмотрел на девушку и нахмурился. Стюардесса мгновенно стерла с лица задорную улыбку и вернула на ее место дежурное вежливое выражение. Ангулес мысленно выругал себя за грубость.

Извините, милая, — Грегор мягко улыбнулся. Разумеется, еще мартини. Белого, со льдом и кусочком лайма.

Если подсчитать, сколько он налетал часов в качестве пассажира всевозможных авиалиний, то получится внушительная цифра со многими нулями. Пожалуй, эта цифра будет близка к той, которую он получит в качестве премиальных от российского правительства за удачно проведенную операцию в Лондоне.

Грегор Ангулес, самый известный и самый недоступный московский антиквар, родился в бедной семье понтийского грека, в пропахшем ставридой и мидиями рыбацком поселке неподалеку от Нового Афона, на побережье Черного моря. Его отец целыми днями чинил сети и конопатил длинную лодку, бросая неодобрительные взгляды на сына. Грегор рос не таким, как другие дети. Он любил ходить в школу, мучил учителей вопросами, выходившими далеко за рамки школьного курса, и клянчил у отца деньги на покупку книг. Книги занимали все время Грегора, свободное от помощи отцу. Отец вздыхал, теряясь в догадках: в кого уродился этот парень? В море от него было мало толку.

Как только Грегор окончил школу, он тут же уехал в Москву, забыв даже попрощаться с родителями. На экзаменах в МГУ Грегор произвел форменный фурор, поразив экзаменаторов глубиной познаний, удивительных для юноши его возраста. С блеском закончив факультет истории искусств, Грегор нашел себе тихую работу консультанта в Третьяковской галерее.

Работы было мало, зарплаты хватало разве что на сигареты. Но музейная жизнь не очень интересовала молодого человека. Его привлекали старинные вещи, которые имели особую историю.

Однако антиквариат интересовал его не просто так. Грегор Ангулес желал обладать всеми этими вещами. Он мечтал создать собственную коллекцию, равной которой не было еще в России, а может быть, и в мире. Он мечтал об этом с детства, когда прятался от палящего солнца под дырявой отцовской лодкой, лежа на прохладном песке и листая потрепанный том «Истории искусств», украденный из пункта приема макулатуры.

Судьба коллекционера–антиквара в Москве тяжела и опасна. Грегор научился обманывать, хитрить, выпрашивать, уговаривать и выслеживать. Начав с пары медных самоваров, выигранных в карты в студенческом общежитии и перепроданным богатым японским туристам за бешеные деньги, к шестидесяти пяти годам Ангулес стал владельцем великолепного собрания редкостей, обладать которыми жаждали многие музеи мира.

Но в последнее время что‑то странное происходило с Ангулесом. Он очень изменился. Перестал пополнять коллекцию и даже расстался с некоторыми предметами, безвозмездно передав их в российские музеи. Его близкие лишь пожимали плечами, гадая о причинах такого поведения. А никакого особого секрета и не было.

Ангулес просто не захотел быть похожим на тех, кто стремительно разбогател в темные, страшные 1990–е годы, а теперь пытался изо всех сил создать себе репутацию порядочных и честных граждан. Кое‑кто из российских скоробогатеев решил, что проще всего добиться этого, прославившись как коллекционер старинных штучек. Во–первых, прославишься как покровитель искусств. Во–вторых, это еще и хорошее вложение средств, учитывая то, как стремительно растут цены на антиквариат.

Многие из них посещали антикварный салон Ангулеса на Тверской, рядом с гостиницей «Палас», со многими из этих неприятных господ Грегор был знаком лично. Никакой радости это общение ему не доставляло. Российские богатенькие молодчики ни ухом ни рылом не ведали, что такое искусство. Первый вопрос, который они задавали в антикварном салоне, завидев интересный предмет старины: «Сколько стоит?»

Грегор скучал, постепенно отошел от дел и позволял себе лишь работу по особому заказу российского правительства. Да и то если ему это нравилось.

Расположившись в удобном кресле аэробуса, отпивая мелкими глотками кисло–терпкий мартини, Ангулес вспоминал о том, как ловко он провернул дело, которое казалось невыполнимым.

Суть дела заключалась в том, что на торги британского аукционного дома «Сотбис» были выставлены две уникальные шашки изумительной работы и со своей историей, из‑за которой стоимость этой пары предметов стремительно возросла. Согласно информации, содержавшейся в иллюстрированном каталоге «Сотбис», разосланном всем потенциальным участникам торгов, эти шашки были преподнесены казачьим сообществом России лично Его Величеству царю Российскому Александру II, в благодарность за все добро, сделанное для родной земли и ее народа.

Стартовая цена шашек, заявленная в каталоге, составляла четыре миллиона долларов, по два за каждую. Одна шашка была предназначена для ношения с парадным мундиром, вторая, более скромная, но от этого не менее ценная — для простого мундира, в котором царь совершал обход караула Зимнего дворца.

Мы искренне надеемся, что вы, Грегор, сумеете доказать, что мы, россияне, заинтересованы в возвращении на родину наших национальных святынь. — Такими двусмысленными словами напутствовал Грегора министр культуры Сергей Прыткой.

Ангулес улыбнулся, оценив осторожность министра. У государства не было денег на приобретение этих предметов, но зато присутствие на аукционе уполномоченного представителя России должно было произвести впечатление на прессу и организаторов аукциона.

Вы умеете торговаться, вы знаете местную публику — таких же честных коммерсантов, разбирающихся в искусстве, как вы.

Так говорил министр, пожимая руку Ангулесу. Глаза министра были тоскливы. Прыткой понимал, что никакой надежды на то, что шашки займут положенное им место в Оружейной палате Кремля, не было вовсе.

Я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие и доверие всей страны, — также высокопарно и двусмысленно ответил Грегор.

Ангулес никогда и ни с кем не обсуждал свои планы.

Именно поэтому у меня всегда все получается, — в минуту откровения поведал он своей молодой жене Людмиле, собираясь в дорогу.

Ты уверен, что тебе удастся заполучить эти сабли? — недоверчиво спросила жена.

Людмила обожала Грегора, но в антикварных делах разбиралась плохо. Ангулес улыбнулся. Он прощал жене незнание таких мелочей, как разница между шашкой и саблей. У Людмилы была масса других достоинств, за что Ангулес ласково называл ее «лучшим экспонатом в моей коллекции редкостей».

Давай‑ка, милая, присядем на дорожку, — предложил Ангулес, — и я тебе кое‑что расскажу о том, что должно произойти на торгах. И произойдет обязательно! Верь мне.

Людмила нисколько не сомневалась в правоте мужа и лишь кивнула. Она была занята тем, что готовила чай с бергамотом и лимонником.

Отведав любимый напиток, Грегор продолжил:

— Для участия в торгах необходимо сделать заявку заранее. Список участников торгов не известен никому. — Ангулес, улыбнувшись, продолжил: — Но его знают все.

Это как же? — искренне изумилась Людмила.

Таков наш мир, — со значением пояснил Грегор, — мир собирателей антиквариата. Мы знаем друг о друге все. Почему? Да потому что в коллекционировании старинных вещей главное — даже не само обладание этой вещью.

А что же?

Главное — это напряженный риск, на грани смертельного риска. И самый волнующий момент — это когда ты в самом финале, вдруг, внезапно, извлекаешь из рукава козырного туза и бросаешь его на стол.

Людмила непонимающе пожала плечами. Грегор поторопился пояснить.

Ну, это я образно говорю. Я имею в виду то, что мы, антиквары, знаем друг о друге все, но мечта каждого — получить какую‑то информацию, которая позволит обставить прочих конкурентов. Это очень трудно, даже невозможно. — Грегор встал и, целуя супругу ка прощание, грустно добавил: — Ты должна гордиться своим мужем. Я — творец невозможного. Я могу все!

Не прошло и суток, как Ангулес блестяще доказал правоту своих слов. В Лондоне произошла история почти детективная, даже скорее смахивающая на триллер.

За два часа до начала торгов аукциона «Сотбис» состоялся не очень приметный антикварный аукцион в парадном зале «Шопен» шикарной гостиницы «Виндзор» в самом центре Лондона. На торги была выставлена коллекция лорда Беллфонта, владельца нескольких замков в Шотландии и хозяина половины всех газет Великобритании. Лорд увлекался скупкой старинного оружия и являлся обладателем лучшей коллекции в Европе, уступавшей разве что знаменитому собранию оружейных редкостей семейства Оксов–Сульцбергеров в Америке.

Среди прочих предметов значилась «Шашка русской работы, с инкрустациями золотом, чеканкой на темы псовой охоты, середина XIX века». Фото шашки по каким‑то причинам отсутствовало.

Едва начались торги, как разразился форменный скандал. Заявленная для продажи шашка оказалась с виду родной сестрой той шашки, которая была заявлена в каталоге аукциона «Сотбис». И это при том, что выставленная в «Сотбис» была заявлена как «уникальный экземпляр, единственный в своем роде».

Лорд Беллфонт немедленно снял с торгов принадлежавшую ему шашку, но владельцы аукциона «Сотбис» этого сделать не могли. Устав аукционных торгов, проводящихся уже две сотни лет, никогда не менялся и не позволял снимать предметы с торгов в день продажи.

Нетрудно догадаться, что не нашлось желающих торговаться даже по заявленной цене в четыре миллиона. Как ни старался взмыленный аукционер привлечь внимание публики, как ни набивал цену, но снижать ее пришлось. Цена стремительно летела вниз. Аукционист периодически советовался по телефону с неизвестным владельцем шашек. Вероятно, тому не терпелось избавиться от них за любую цену.

И когда Ангулес предложил за обе шашки сто тысяч, торги были прекращены.

Перед отъездом в Лондон он рассказал верной Людмиле, что так и будет, даже расписал детально, час за часом, как будет все происходить. Грегор не боялся утечки информации. Жена — единственный человек, которому он доверял полностью.

— Еще в 1923 году, в Париже, по заказу влиятельной эмигрантской организации, была изготовлена очень хорошая копия одной из шашек. Понадобилось это для того, чтобы продать ее некоему американскому миллионеру, а полученные деньги использовать для покупки оружия, предназначенного на борьбу с советской властью.

И что же из этого вышло? — Людмила сгорала от нетерпения.

Да ничего! — Ангулес довольно потер руки. — Миллионер, несмотря на то, что сам американец, оказался, по–русски говоря, не лыком шит. Он нанял сыщиков парижской полиции «Сюрте», и те мгновенно выявили обман, устроив паре русских эмигрантов допрос с пристрастием в подвале полицейского управления на улице Гобеленов.

А что шашка?

Исчезла, — бросил Грегор и тут же улыбнулся: — но я ее нашел. А дальше — вопрос техники. Полгода назад, через посредников, я пристроил ее лорду Беллфонту, у которого глаз давно замылился от неумеренного потребления шотландского виски, и он с трудом отличал кривой малайский крис от простой русской финки. Я мог бы ему продать кухонный нож под видом сарматского меча. Но я не настолько подл, хотя и антиквар по профессии.

— Так что же получается?

А получается так: антиквары, которые съедутся в Лондон со всего света, узнают, что существуют не две, а три шашки. Резонно задуматься: может, их не три, а скажем, шесть? Или девять? Поэтому никто и не рискнет приобретать в «Сотбис» кота в мешке.

Как Ангулес предсказывал, так и произошло. Вот почему ему удалось приобрести раритеты по такой, прямо скажем, невысокой цене.

Ангулес не остался в накладе. По договоренности с министерством культуры и Администрацией Президента величина его комиссионных прямо зависела от того, насколько низкой окажется стоимость приобретенных на аукционе предметов. Комиссионные оказались весьма и весьма приличными, хотя самого Ангулеса это мало волновало. Его занимала сейчас более важная тема.

Тема, которая может оказаться самой важной в его жизни, да и в жизни всей страны.

Несмотря на свое греческое происхождение, Ангулес считал своей родиной Россию и любил ее всем сердцем: ее долгую и трудную историю, людей, настрадавшихся за века рабства и унижений, культуру, равной которой по богатству и тонкости не найдется на всей земле.

— Уважаемые дамы и господа! Прошу вас застегнуть ремни безопасности!

Тяжелый самолет медленно заходил на посадку, позволив пассажирам полюбоваться огромным пространством нового аэропорта.

Грегор мысленно поблагодарил мэра Москвы Юрия Лужкова за то, что стараниями этого крепкого хозяйственника в знаменитой кепке ранее запущенное и простоватое Домодедово ныне стало прекрасным международным аэропортом — с красивым зданием пассажирского терминала, замечательными взлетно–посадочными полосами и бережно сохраненной лесополосой, зеленой каймой окружившей все это бетонное великолепие.

Ангулес был приятно удивлен, увидев в толпе ожидающих множество знакомых лиц. Его встречали министр культуры с бригадой помощников и заместителей, представитель Администрации Президента, шумная толпа журналистов, личный помощник–референт Ангулеса по имени Фима и еще группа людей с мрачными и тяжелыми лицами — охрана, выделенная правительством и мэрией Москвы для сопровождения ценного груза.

Грегор променял бы всю эту толпу на одного–единственного, самого дорогого для него человека — его обожаемую молодую жену Людмилу, но…

Несколько часов назад она позвонила ему по мобильному и слегка расстроила:

— Милый, дорогой мой! Мне так неприятно сообщать, что встретить тебя я не смогу.

Ангулес, сидя в кресле аэробуса, нахмурился и непроизвольно сжал трубку мобильного.

Что это еще за фокусы? Почему ты не можешь меня встретить? В бутике на Тверской распродажа сумочек от «Лагерфельда»? Или, может быть, Ив Сан Лоран решил закрыть дом моделей в Москве и сегодня последний день, когда он принимает заказы на вечерние туалеты?

Все шутишь. — Судя по голосу, Людмила обиделась.

Грегор мысленно выругал себя за неуместный юмор.

Я должна поехать к Лиечке. У нее опять проблемы с ее благоверным. Ну, ты понимаешь…

Грегор тяжело вздохнул, поманил пальцем стюардессу и жестом попросил еще бокал мартини.

Лиечка — школьная подруга Людмилы и ее «крест», как говорила она сама. Лия вечно ссорилась со своим мужем Эрастом — средней руки бизнесменом, владевшим на паях несколькими магазинами спортивной одежды. Бизнес шел плохо, главным образом из‑за дурных наклонностей самого Эраста. Он срывал злобу на жене, бывало, что и бил ее. Своим поведением Эраст отвадил всех Лиечкиных подруг. Осталась лишь верная Людмила, которая прибегала к ней по первому сигналу.

Ангулес терпеть не мог Эраста, и не только из‑за его омерзительного имени. Иногда бизнесмену шел фарт, и тогда он, вырядившись, как в оперу, приходил в салон Ангулеса и скупал все подряд. Другой бы на месте Грегора радовался, но Ангулес с трудом удерживался, чтобы не стукнуть Эраста по модно стриженной макушке массивными каминными часами из мрамора. Бизнесмен демонстрировал удивительное отсутствие вкуса и относился к антиквариату, как к простой мебели.

Так они еще не развелись? — недовольно поинтересовался Ангулес. — Нельзя жить с человеком, который поверх драгоценного наборного паркета требует настелить синтетический ковролин на том основании, что свора его бультерьеров скользит когтями по паркету. А кроме того, он использует походный столик герцога Оранского для игры в преферанс с телохранителями.

Грегор на словах был недоволен, но в душе радовался, что его жена такая отзывчивая и добрая подруга. Подобные черты характера у женщины в наше время — большая редкость.

Дорогой, я постараюсь быть дома как можно раньше. Может быть, я Лиечку с собой привезу. Там видно будет. Ну, пока! Целую своего дорогого муженька.

Пока, — нехотя согласился Ангулес. — И я тебя целую. Только давай договоримся: лучше ты останься у Лии на ночь, если ее муж будет торчать в казино. Незачем тебе по ночам разъезжать по городу на «Ягуаре», дразнить разных темных личностей.

На том и порешили.

В VIP–зале аэропорта Ангулес долго выслушивал поздравления от министра и представителя Администрации Президента за удачно проведенную сделку. Правда, никто не называл это сделкой, зато много говорилось о «священном долге перед Родиной», «возвращении национальных святынь» и «возрождении русского духа». Ангулес вежливо выслушал поздравления, переминаясь с ноги на ногу. Ему не терпелось побыстрее покинуть Домодедово — по дороге предстояло совершить одно важное дело.

Однако пришлось повременить с отъездом. Стоило Грегору покинуть VIP–зал, как на него набросилась свора журналистов. Защелкали фотокамеры, на Ангулеса обрушился шквал вопросов. Грегор вздохнул и уделил прессе десять минут, старательно избегая ответа на вопросы, касавшихся щекотливых деталей блестяще проведенной операции.

Ангулес доверил своему помощнику Фиме заниматься организационными вопросами передачи ценного груза, который как раз проходил процесс растаможивания. Передав ему сопроводительные документы, Грегор с облегчением вздохнул, когда водитель лимузина захлопнул за ним дверцу, уселся на переднее сиденье, и длинная машина неторопливо покинула пределы аэропорта. Лимузин выделила опять‑таки московская мэрия, предоставив возможность пользоваться автомобилем по своему усмотрению весь день.

Однако в планы Грегора не входило бессмысленно тратить время на праздные поездки и любование природой. Едва лимузин достиг городской черты, Ангулес дал указание водителю, куда ехать. Периодически застревая в пробках, лимузин доплыл до Пречистенки. Здесь Ангулес приказал остановиться и вынул из дорожного кофра черную папку. В темноте автомобильного салона сверкнул изящный серебряный крест, красовавшийся на папке. Антиквар покинул машину и вошел в старинный особняк, над дверями которого красовалось одно–единственное слово, отливавшее дорогой медью: «БАНКЪ». Грегор отсутствовал десять минут, а когда вернулся, папки при нем не было.

Дом Ангулеса располагался в самом живописном уголке Истринского водохранилища. Вокруг — на большом расстоянии друг от друга — дома, рощи и поля.

Детство Грегора прошло в тесном домике его родителей, приютившемся среди десятков таких же домиков, наполненных запахом жареной барабульки, визжащими детьми, матерями, орущими на детей, и отцами семейств, переругивавшимися со своими женами. Поэтому, едва заработав приличные деньги, Грегор тут же сделал самое важное приобретение своей жизни, как он считал: купил дом и участок на берегу искусственного озера — единственный, который можно было законно приобрести в водоохранной зоне. Любые попытки прочих граждан построить здесь жилье заканчивались плачевно: построенные дома сносились, и за счет нарушителей восстанавливался почвенный покров и высаживалась растительность. Ангулес лично сообщал в правительство Московской области о таких безобразиях — и поэтому был навсегда избавлен от соседей.

Внешне его дом напоминал чистенькие беленые домики зажиточных немецких бауэров–пивоваров: приземистый, основательный, под красной черепичной крышей, с широкими окнами, увитый плющом и ломоносом, обнесенный высокой металлической оградой. Ангулес ненавидел кирпичные заборы, которыми отгородились от мира новорусские богачи. По его мнению, человека, построившего вокруг своего дома глухой трехметровый забор, тянет обратно в материнскую утробу — спрятаться от мира, которого этот субъект страшно боится.

— Но зачем тогда было родиться на свет, чтобы от него прятаться? — резонно спрашивал Ангулес.

Лимузин еще только приближался к воротам, как они распахнулись автоматически: Ангулес всегда с собой носил лазерный пульт от всех замков в доме. Описав широкую дугу вокруг большой клумбы, обнесенной мрамором, лимузин замер у дверей. Здесь уже выстроилась прислуга — семья русских беженцев из Казахстана: отец, мать и двое их взрослых сыновей, которым Ангулес дал кров и заработок.

Тут же, у дверей, Ангулес сообщил прислуге, что не нуждается в них вплоть до вечера завтрашнего дня, и отпустил их. Толкнув двери, он по привычке остановился и глубоко втянул в себя воздух родного дома.

Здесь все дышало стариной, но не той, пыльной и разваливающейся, а благородным запахом старых, надежных и основательных предметов, вещей, каждая из которых о чем‑то напоминала Ангулесу и была ему дорога. Дух величавой старины витал в доме и навевал мысли о суетности внешнего мира и надежности того мира, что создан собственными руками.

Антиквар принял ванну, переоделся в любимый бархатный халат с поясом в виде витого золоченого шнура и занялся приятным делом: распаковав в спальне чемоданы, начал извлекать подарки для жены. Подарков было много, для самого дорогого существа в мире он не жалел ничего. Драгоценности от ювелирного дома «Братья Ливенброк», сумочки от «Палома Пикассо», наряды от «Кристиан Лакруа» и еще множество приятных и значительных мелочей, вроде хрустальных серег от «Фрэнсис Штайн».

Все это Грегор аккуратно разложил но всей спальне и даже на жениной половине огромной постели. Покончив с этим, он оглядел коллекцию подарков и удовлетворенно хмыкнул. Она будет довольна. Теперь пора заняться делом.

Последние несколько лет внимание Ангулеса было приковано к интереснейшей исторической загадке, которую он тщетно пытался разрешить. Он был не один — у него имелась масса конкурентов. Но Грегор свято верил в свою звезду и надеялся, что уж ему‑то точно должно повезти.

Его мало интересовало то, что простые люди называют «славой». Ангулес, как и всякий другой опытный антиквар, был чужд огласки и шума. Его бизнес требовал сокровенности и тишины. Еще меньше в новой проблеме его интересовали деньги. Уж этого‑то добра у него было предостаточно. Грегор относился к той редкой породе людей, которые знали точно, сколько им нужно денег и зачем.

Все мысли Ангулеса сейчас занимали два слова: «чудотворная икона».

Чудо, как известно даже детям, выходит за рамки повседневной жизни, обыденности. Его нельзя ни определить, ни вычислить. Говоря о чудотворных иконах, нужно сразу оговориться: любая икона по сущности своей чудотворна, если у человека хватает веры, чтобы это заметить. Давно известны чтимые в народе иконы, с некоторыми из них происходит чудо мироточения и осветления, а бывает, что иконы плачут слезами и кровью. Вот это и есть сотворенное иконой чудо.

Чудотворные иконы объединяет одно: неизъяснимым путем они откликаются на человеческие просьбы и молитвы; спасают, приходят на помощь и исправляют, когда такое спасение уже кажется не в людской власти. С каждой чудотворной иконой связаны десятки подобных историй. Существует несколько икон, прославившихся своей чудотворной силой по всей России. Чудеса от них продолжают совершаться по сей день.

По преданию, за некоторыми иконами издавна закрепилась слава «чудотворных»: иногда по чудесному их обретению, иногда по чудесам и исцелениям, связанным с ними. Некоторые из них были обретены при чудесных обстоятельствах, например Толгская икона Божьей Матери.

Икона Толгской Богоматери, явившаяся, как говорит легенда, ярославскому епископу Прохору в лесах, на берегу Волги, почиталась как чудотворная. Множество чудес, засвидетельствованных очевидцами, записано в монастырских летописях: разрешение неплодства, исцеление глухих, увечных, спасение утопающих, даже воскресение мертвых.

Некоторые чудотворные иконы найдены по видениям и снам.

Летом 1579 года страшный пожар уничтожил большую часть Казани. Две недели спустя девочке по имени Матрона Онучина трижды являлась во сне Пресвятая Дева, настоятельно требуя, чтобы она сообщила Казанскому архиепископу о Ее святом образе, который находится в подвале сгоревшего дома Онучиных. Сначала девочке не поверили, но после новых явлений Богородицы решили все же копать в указанном Ею месте. На метровой глубине был найден образ Пресвятой Богородицы. Это и есть Казанская икона Божией Матери. С последней связан любопытный факт, привлекший в свое время снимание антиквара Грегора Ангулеса.

В том же 1579 году царь Иван Грозный основал в Казани монастырь Пресвятой Богородицы, в который и была помещена обретенная икона. С нее сделали несколько копий, некоторые из них, как и сама изначальная икона, были признаны чудотворными.

Где находится первообретенная казанская икона — доподлинно не известно. Разные источники ассоциируют с ней и московскую, и санкт–петербургскую святыни, а также и ту икону, которая находилась в Казанском Богородицком монастыре и была похищена оттуда в 1904 году и никогда больше не найдена.

Ангулеса заинтересовала история другой чудотворной — Софийской иконы Божией Матери. И даже не столько ее древняя история, сколь современная. Уж слишком громкая и грязная игра началась вокруг этой иконы в последнее время. Кое‑кто понял, что можно хорошо погреть руки на интересе людей к поискам национального символа, который способен объединить народ и указать ему цель в жизни.

Мнения в обществе относительно судьбы Софийской иконы Божией Матери разделились. Многие, в том числе и кое‑кто из иерархов российской православной церкви, полагали, что икона утрачена навсегда и о ней следует говорить лишь в прошедшем времени. Другие считали, что икона существует, и ее следует настойчиво искать. К этому лагерю относил себя и антиквар Ангулес, потративший немало сил и средств на поиски иконы.

Но были и такие, кто предлагал самый простой способ обретения иконы.

Известный российский миллиардер Арнольд Критский, сколотивший состояние на торговле природными ресурсами, недвижимостью, а также игрой на бирже, утверждал, что в поисках иконы далеко ходить не надо. Давным–давно известно, где она находится и что необходимо сделать, чтобы ее вернуть.

Сидя за столом в своем роскошном кабинете, отделанном резным канадским дубом, и рассматривая литографированное изображение Софийской иконы Божией Матери, стоявшее перед ним на столе, Ангулес вспомнил свою недавнюю стычку с Критским, произошедшую на телевизионном ток–шоу «Контрреволюция», которое вел сам министр культуры Прыткой. Тема дискуссии: возвращать или не возвращать культурные ценности, оказавшиеся в России после войн, в том числе Второй мировой, в качестве трофеев.

Арнольд Критский, большой, нестарый еще человек, но с изрядно оплывшей фигурой, с ходу заявил, что надо вернуть все и не настаивать на том, чтобы нам что‑то вернули в обмен.

Какой еще обмен? — разошелся Критский. — Европа — это очаг мировой культуры! А у нас это все равно приходит в негодность и гниет. Да и кому у нас нужны все эти картины и книги? Нашему народу еще долго надо учиться грамоте, чтобы догнать по уровню образования самые отсталые страны мира. В обмен можно попросить, если конечно дадут, возможность получить визы для экскурсионных групп студентов и школьников, которые будут ездить в Европу и наслаждаться там зрелищем прекрасно сохраненных предметов искусства.

Ангулес настаивал на том, что ничего возвращать нельзя, вообще ничего.

За все эти статуи, картины, партитуры великих музыкальных произведений мы заплатили кровью нашего многострадального народа, — спокойно говорил Грегор, не обращая внимания на яростный шум среди публики в телестудии. Он лишь немного повысил голос: — Мы это завоевали. Вот и все. Теперь это все наше. И нечего вымаливать прощение за то, что нам досталось в бою. Лично я думаю, что следовало бы вывезти еще больше трофеев. А Дрезденскую галерею, отреставрированную нашими специалистами «за так», нельзя было отдавать немцам ни при каких условиях. Это все равно, что возвращать жену ее первому мужу, который по ней соскучился.

Как‑то незаметно перешли к вопросу о том, что именно Европа предлагает взамен того, что находится в российских музеях. Тут Критского буквально прорвало.

Я был на днях принят в Ватикане, — со значением произнес он, подавшись вперед и схватившись за ручки кресла, которое жалобно трещало под его грузным телом. — Я имел встречу с Папой Римским. Папа Римский оказал мне самый любезный прием и продемонстрировал то, что долгое время скрывалось Римом, а теперь перестало быть тайной благодаря мне.

Критский сделал повелительный жест рукой, и его помощники забегали между рядами зрителей, направо и налево раздавая цветные фотографии.

Сейчас Ангулес держал в руках один из этих снимков, сделанных во внутренних покоях резиденции Папы Римского в Ватикане. Папа сидел в кресле и, казалось, спал глубоким сном. Впрочем, он был настолько стар, что это неудивительно. Рядом горой возвышался Критский, с почтением склонившийся к креслу Папы, словно внимая словам старца.

А перед ними двое служек в рясах и с тонзурами католических монахов с благоговением держали икону. Хотя снимок был сделан как‑то сбоку, нечетко, тем не менее изображение на иконе явственно свидетельствовало о том, что это — Софийская икона Божией Матери.

Я был первым русским человеком, — с величавой гордостью произнес Арнольд, — кто лично узрел чудотворную икону, много столетий считавшуюся утерянной. Лично мне была оказана такая великая честь самим Папой!

В телестудии раздался гром аплодисментов. Многие зрители повскакивали с мест и неистово хлопали в ладоши, надеясь, что Критский обратит на них свое внимание.

Арнольд благосклонно кивал, снисходительно принимая поздравления.

Ангулес хранил зловещее молчание.

Критский поднял руку, и в студии воцарилась тишина. Ведущий давно уже помалкивал, предоставив олигарху самому вести «свое» шоу.

Я добился не только того, что мне была продемонстрирована святыня нашего народа. — Критский сделал многозначительную паузу. В зале насторожились. Арнольд поднял палец: — Я сделал главное. Я умолял папу от имени всего русского народа, и Папа милостиво дал согласие на возвращение иконы в Россию без всяких особых условий.

Зал словно взорвался. Все ликовали и обнимались.

Ангулес поднял руку. Прошло не менее минуты, прежде чем ведущий решился прервать вакханалию восторга и предоставил слово антиквару.

У меня только два замечания, — тихо произнес Грегор.

В зале снова воцарилась тишина. Критский метал на антиквара обжигающие взгляды.

Во–первых, было бы все ясно, скажи вы, что России вернут ее собственность без всяких условий. — Ангулес смотрел на Критского так, как старшие смотрят на нашкодившего малыша. — Но вы сказали: «без всяких особых условий». Значит, какие‑то условия все- таки имеются. Хотелось бы с ними ознакомиться. Для вас лично, господин Критский, эти условия кажутся ерундой. А вдруг окажется, что эти условия еще и какие‑то «особые»? а что если они задевают национальные интересы страны?

Лицо Арнольда напоминало середину спелого арбуза. Казалось, его сейчас хватит удар от злости. Ангулес спокойно продолжил:

— Во–вторых, надо бы удостовериться в том, что «ватиканская находка» — давайте так и будем называть этот предмет — подлинная. Как я понимаю, никакой экспертизы еще не проводилось, даже предварительной. Ваше мнение, господин Критский, едва ли можно назвать мнением специалиста. А в таких важных вопросах нельзя опираться на мнение дилетантов. Вы же сами не ходите лечиться к лекарям–любителям, а предпочитаете докторов–профессионалов? Не так ли?

Студия молчала. На публику словно вылили цистерну холодной воды.

Да, и вот еще. — Главное Ангулес припас напоследок, чтобы добить Критского окончательно. — Я располагаю неопровержимыми доказательствами, что подлинная икона не покидала пределов России. В ближайшее время я намерен предоставить их общественности.

Когда? — немедленно встрял ведущий.

Сразу же после моего возвращения из Лондона, — ответил Грегор и тут же пожалел об этом.

Не следовало называть какое‑то время. Но, как говорится, «слово не воробей…»

Дорогой кожаный дорожный кофр антиквара стоял рядом со столом. Ангулес размышлял. Он смотрел на кофр и думал о том, что сегодня, возможно, откроется новая, совершенно неожиданная для него самого страница в его пестрой жизни. Попади бумаги из кожаной папки в руки человека тщеславного и эгоистичного — и получит тогда страна нового тирана. Этот человек стал бы обладателем оружия, сравнимого по силе заряда со складом водородных бомб, вроде той, что изобрел борец за права человека академик Сахаров.

За этими бумагами вели охоту целые поколения людей. У них были разные цели.

Одни всем сердцем стремились принести пользу России, сделать ее сильной, непобедимой, помочь сбросить цепи рабства и зависимости, обрести долгожданную свободу.

У других были иные цели — мелкие и подлые. Эти людишки стремились к единоличной власти, стремились сделать народ исполнителем своей воли, возвыситься над простыми людьми и навсегда оставить в истории большой кровавый след.

Ангулес наклонился и придвинул кофр к резной ножке стола, выполненного в виде когтистой львиной лапы.

Он приобрел этот стол на распродаже вещей одного ученого, пропавшего при таинственных обстоятельствах в Москве несколько месяцев тому назад. Тогда пропали или были найдены убитыми многие представители научного мира. Столица терялась в догадках, люди науки требовали охрану.

Друзья Ангулеса, а тем более жена Людмила настаивали, чтобы Грегор нанял охранников для своего дома.

Милый, — говорила Людмила, нежно целуя супруга, — наш дом без охраны — как шкатулка с драгоценностями, забытая на вокзале. К нам может вломиться любой проходимец.

— У меня есть чем встретить незваных гостей — мрачно отвечал Грегор.

Это не теми ли кремневыми дуэльными пистолетами «Бьенфуа и Кюло» восемнадцатого века, которые ты купил в Севилье на распродаже вещей какого‑то кастильского гранда? — с невинным видом спрашивала Людмила.

Грегор только улыбался. Он всегда держал в разных углах дома заряженные стволы, но предпочитал современное огнестрельное оружие: вальтер или парабеллум. Жена все‑таки настояла на том. Чтобы муж заключил договор с одной из московских охранных фирм. И отныне на первом этаже дома круглые сутки находился вооруженный охранник. Людмила предлагала нанять еще двух–трех, но Ангулес резко возражал. Он считал, что окружающие посчитают его трусом. А один охранник — это вроде как сторож, и больше ничего. На том и успокоились.

Антиквар поднял крышку кофра, извлек толстый скоросшиватель и аккуратно положил его на стол. Из ящика стола он достал большое круглое увеличительное стекло с блестящей латунной ручкой, протер замшевой тряпочкой, вздохнул и только после этого приступил к чтению бумаг.

Ангулес всегда был более чем осторожен. Он привык держать оригиналы документов в банковских сейфах, а домой привозить копии, да и то неполные.

Вот и в этот раз перед ним лежал всего лишь перечень документов, которые он привез из Лондона, да еще история одной замечательной дворянской семьи из Санкт–Петербурга, записанная чернилами аккуратным почерком в большой книге, похожей на бухгалтерский реестр. Книга досталась антиквару вместе с оригиналами документов, подтверждающих тот факт, что подлинная Софийская икона Божией Матери никогда не покидала Россию. Нужны лишь терпение и добрая воля, чтобы ее отыскать.

Ангулес открыл книгу, взял в руки увеличительное стекло и приступил к изучению записей. Его глазам открылись удивительные картины прошлого, изложенные современниками членов семьи князей Залуцких, потомственных хранителей ценностей короны и Зимнего дворца.

Семейство князей Залуцких вело свой род еще от Рюрика и тем отличалось от многих других, которых величали обидным словом «худородные». Предки Залуцких воевали с Мамаем, топили тевтонских псов–рыцарей в Чудском озере и отражали набеги печенегов. Именно Залуцкие отличились во времена Лжедмитрия, когда лично Андрей Залуцкий зарядил огромную пушку телом самозванца, приставил фитиль и пальнул в сторону польской границы, откуда и пошла вся смута.

За верность Родине и преданность царской короне род Залуцких был удостоен пожизненной и потомственной привилегии — быть смотрителями и хранителями царских сокровищ. Казна русских царей, несмотря на все смуты, войны и бунты, всегда была немалая, так что забот у князей Залуцких хватало. Они с превеликой охотой рубили руки казнокрадам, вешали нечистых на руку чиновников и берегли каждую царскую копеечку.

Но когда грянула Октябрьская революция 1917 года, Залуцкие поняли, что их привилегии наступил конец. Они помогли вывезти часть ценностей короны за рубеж с последними волнами белоэмигрантов и бежали, прихватив среди прочих ценностей семейный архив.

Был в архиве князей Залуцких один весьма престранный документ. Сами Залуцкие называли его «Летописная присяга». Откуда этот документ взялся у князей — никто уже не помнил: забылось за давностью лет.

Документ представлял собой довольно толстую стопку листов бумаги старинной выделки, аккуратно сшитых кожаным шнурком. Листы были заполнены текстом, написанным по–старославянски красивой затейливой вязью. В тексте шла речь о каких‑то ценностях, которыми обладает Россия, переданных ей Господом. Они обладают силой Божией, и без них век России будет краток и закончится гибелью всего народа. Текст был очень запутанный, туманный, понять его было практически невозможно.

Залуцкие полагали, что в стародавние времена летописец «совершил запись» о неких моральных, а не материальных ценностях: о патриотизме, товариществе, взаимовыручке. Постепенно в роду Залуцких даже сложился особый ритуал. Когда самый старший в роду собирался предстать перед Всевышним, он приказывал подозвать к смертному одру самого младшего и вручал ему «Летописную присягу», приказывая всегда быть верным царскому трону. Молодой Залуцкий возлагал руку на старинную рукопись и клялся. Считалось, что теперь и на него распространяется царская привилегия.

Должно было пройти очень много времени, прежде чем появился на свет Грегор Ангулес, русский грек, ставший ведущим специалистом в области русской старины и сумевший разгадать тайну старинной рукописи, которая в данный момент находится за надежными бронированными стенками банковской ячейки.

Ангулес осторожно уложил родословную князей Залуцких обратно в кофр. Затем достал чистый лист бумаги, снял колпачок с перьевой ручки «Паркер», которой когда‑то были поставлены подписи под Ялтинским соглашением трех союзных держав, и приступил к письму в Администрацию Президента России. Копию он собирался направить в министерство культуры.

Ангулес никогда и ни у кого ничего не просил, какой бы высокий пост ни занимал чиновник. И на этот раз он не отступил от своего правила. Он не просил. Он требовал.

Грегор Ангулес требовал, чтобы российские власти не спешили с «возвращением ватиканской иконы». Антиквар настаивал на тщательной научной экспертизе этой иконы, заявлял, что «имеются надежные свидетельства того, что икона, находящаяся в Ватикане, является «новоделом», то есть изготовлена недавно. Если же нет, тогда это наверняка фальшивка более раннего происхождения». Антиквар сообщал также, что намерен передать в СМИ сенсационные сведения о том, что «ватиканская икона» является подделкой, а те, кто настаивает на обратном, преследует личные корыстные цели, могут нанести непоправимый вред возрождению русской национальной идеи.

Антиквар закончил письмо глубокой ночью. Перечитал написанное, глубоко вздохнул и надел на ручку колпачок. Все. Завтра он отправит эту бумагу «куда надо», и тогда можно быть уверенным, что дело его жизни сдвинуто с мертвой точки. А сейчас — пора спать.

Пройдя по темному коридору, Ангулес открыл дверь спальни. Сегодня придется спать одному. Но его верная Людмила приедет завтра утром, он в этом уверен, и в доме снова будет тепло. А сейчас почему‑то прохладно.

Грегор зябко передернул плечами. Ему показалось, что по дому, по всем его коридорам и роскошным комнатам, пронесся ветерок, словно кто‑то нарочно пустил сквозняк в уютное семейное гнездышко. Грегор сбросил одежду, переоделся в шелковую пижаму, выключил свет и нырнул под толстое одеяло. Прошло какое‑то время, прежде чем он согрелся.

Мысли не давали покоя, сон не шел. Грегор задумался над тем, как люди решат распорядиться тем бесценным даром, который он собирается им сделать. Правильно ли они поймут его шаг? Не заподозрят ли антиквара в желании заработать дешевую славу на народной святыне? Мыслей было много, они роились в голове, сталкиваясь и переплетаясь.

Внезапно что‑то постороннее заставило Ангулеса насторожиться. Что‑то странное. Может быть, ему померещилось, или действительно где‑то скрипнул паркет?

Вот еще раз. И еще, словно слабо взвизгнули дверные петли. Неужели Людмила вернулась? Грегор довольно улыбнулся.

Но тут же его словно подбросило в постели. Он сидел и прислушивался. Да, кто‑то зашел в его кабинет! Это не Людмила. Она знает порядок: в его кабинет можно заходить только тогда, когда он сам в нем находится. Неужели охранник решил побродить по дому? Едва ли, он парень надежный, Ангулес уже убеждался в этом не один раз.

Грегор отбросил одеяло, нащупал ногами тапочки, встал и щелкнул выключателем. Свет не зажегся. Все та же темнота.

Антиквар был предусмотрительным человеком. На всякий случай он всегда держал на столике рядом с постелью небольшой канделябр, когда‑то принадлежавший Жозефине, супруге Наполеона Бонапарта.

Ломая спички, Ангулес потратил несколько минут, но зажег все семь свечей, взял канделябр и вышел из спальни.

Он шел по коридору, высоко подняв пылающий канделябр. Длинные тени ползли по стенам, обитым дорогой тафтой с золотым шитьем. С портретов на стенах за Ангулесом сурово следили царедворцы и военачальники.

Впервые за многие годы антиквару стало страшно и собственном доме. Он даже пожалел о том, что не последовал совету Людмилы и не заказал более современный интерьер дома. Его охватило жуткое предчувствие беды.

Ангулес еще не добрался до кабинета, как дрожь пробежала по его спине. Он точно помнил, что дверь кабинета за собой закрывал. Сейчас дверь была широко распахнута.

Грегор на секунду задержался у дверей. Он засунул руку за статуэтку Афины Паллады, стоявшую на высоком цилиндрическом возвышении. Когда Ангулес вытащил руку, его ладонь крепко сжимала рукоятку парабеллума. И только после этого антиквар рискнул войти в кабинет.

Здесь, стоя в самом центре комнаты, он высоко поднял канделябр и огляделся, держа пистолет наготове.

Пусто. Никого нет. Ангулес собрался с облегчением вздохнуть, но бросил взгляд на стол. Увиденное заставило его вздрогнуть так, что он едва не уронил канделябр.

Письмо, лежавшее на столе, исчезло! Исчез также и список документов, привезенных Грегором из Лондона.

Ангулес не верил собственным глазам.

Он заторможено повернулся и направился к выходу из кабинета. В голове не было никаких мыслей. Повинуясь инстинкту, антиквар двинулся в сторону винтовой лестницы. Ступив на нее, он стал медленно спускаться, подсвечивая себе путь. Ангулес хотел найти охранника и выяснить, что, черт побери, происходит в его собственном доме.

Когда остались одна–две ступеньки, Ангулесу показалось, что он видит очертания человека около входной двери. Грегор выпрямился, но затем понял, что принял за человека высокую колонну. Антиквар перевел дух, сделал последний шаг с лестницы и чуть не упал на пол, споткнувшись обо что‑то громоздкое и длинное. С трудом удержав равновесие, он отшатнулся и оглянулся. Увиденное потрясло его. Он едва не закричал во весь голос.

На полу распростерлось тело охранника. Вокруг него расплывалось огромное темное пятно. Пятно расползалось, закрывая светлый паркет. Оно становилось все больше и больше. Охранник плавал в собственной крови, широко раскинув руки, и глядел на лепной потолок стеклянными глазами.

За спиной Ангулеса раздался шорох, отчего антиквара охватил смертельный ужас. Грегор резко обернулся и увидел, как от колонны отделилась человеческая фигура и медленно направилась прямо к нему.

Ничего не соображая, весь во власти охватившего его страха, Ангулес бросился к лестнице и стремительно помчался наверх, все так же освещая себе путь свечами. Он взлетел по лестнице и устремился к спальне, сам не зная почему. Антиквар не слышал, чтобы кто- то его преследовал, но всей кожей ощущал, что за его спиной кто‑то есть, легкий, почти невесомый. Преследователь не отставал от него ни на шаг.

Ангулес ворвался в спальню и попытался закрыть дверь.

Ему это не удалось, потому что преследователь оказался ловчее и не дал ему этого сделать.

Грегор не был физически сильным человеком. И поэтому даже слабого удара в дверь со стороны преследователя хватило, чтобы антиквар отлетел на середину спальни.

Кто вы? Что вам здесь…

Он не успел закончить вопрос. Раздался выстрел, и убитый Грегор Ангулес упал на кровать. Он так и не выпустил из руки парабеллум, которым просто забыл воспользоваться.

Канделябр отлетел в сторону и покатился по полу. Свечи погасли, спальню окутал мрак.

Убийца зажег карманный фонарик и направил луч света на роскошную постель под балдахином. Подушка и простыня под Ангулесом успели изрядно пропитаться кровью.

Убийца посветил лучом фонарика вниз и недовольно скривился. Он нашел на прикроватном столике пачку одноразовых бумажных платков «Kleenex», вытащил один, нагнулся и аккуратно стер пятнышко крови со своих изящных и дорогих туфель от «Мод Фризон».

Но антиквар еще не умер. В нем теплились остатки жизни. Он уже ничего не видел, однако еще не потерял окончательно способность слышать. И он услышал, как женский голос еле слышно промолвил: Ite, missa est.

Перед тем как дух окончательно покинул тело Грегора Ангулеса, антиквар повторил про себя перевод латинской фразы: «Иди с миром, месса совершилась».