На последней плановой встрече с Прокурором Нечаев не зря отказался выйти из игры. И вовсе не потому, что причислял себя к пламенным борцам с организованной преступностью. Человек собранный, целеустремленный, а главное — принципиальный, он привык доводить дело до логического конца.

Роль создателя «короля крыс» была сыграна лишь наполовину, и теперь, в последнем кульминационном акте, предстояло выложиться целиком: стать могильщиком собственного детища — сабуровской криминальной империи.

А потому странное и страшное существование Лютого в этой организованной преступной группировке продолжалось. Трещина между ним и остальными ее членами катастрофически увеличивалась. Он, формальный лидер, постепенно становился для бандитов чужим. Но бандиты для Нечаева были еще более чужими и чуждыми.

За окном повисла унылая кисея мелкого дождя, несмотря на середину декабря, снег в столице так и не выпал. Порывистый ветер гнал над Подмосковьем низкие рваные облака, шуршал во дворах влажными пожухлыми листьями и обрывками бумаг, гулко гремели наружные жестяные подоконники окрестных домов, и от этих звуков делалось тоскливо и неуютно.

Таким же серым и безрадостным было настроение у Максима; причин для радости не находилось, скорей наоборот.

Роль Лютого в сабуровском мафиозном сообществе по–прежнему оставалась расплывчатой и неопределенной.

С одной стороны, все, и правоохранительные органы в первую очередь, считали Нечаева М. А. несомненным лидером. С другой — никто, или почти никто, из посторонних не знал, что никакой реальной властью он больше не обладает.

Но в последнем, заключительном акте этого грандиозного шоу Лютому необходимо было снова предстать в образе лидера!

И сделать это Нечаев мог, лишь физически устранив Кактуса и наиболее преданных ему людей. Он не сомневался, что Фалалеев тоже подумывает о ликвидации его, Нечаева, а поэтому следовало поспешить.

Взглянув на плачущее серое небо, Максим почувствовал себя предельно неуютно. Неожиданно в памяти отчетливо и выпукло, как строка в типографском линотипе, всплыло давешнее предложение Прокурора: «Есть два варианта. По первому, мы выводим вас из операции…».

— Черт, связался на свою голову, — хмыкнул Лютый, извлекая из выдвижного ящика стола мобильный, и тут же подумал о том, что, возможно, не стоит горячку пороть, а надо попытаться подыскать какой‑нибудь компромиссный вариант.

Впрочем, уже через минуту Максим отверг эту мысль: в подобных ситуациях компромиссов быть не может. Как говорили его лысые амбалистые друзья, да — да, нет — нет. Ему, и только ему изначально предназначалась и роль создателя, и роль ликвидатора «короля крыс», и, взявшись за первую, он обязан был сыграть и вторую.

Набрав номер Сытого, Максим после приветствия коротко спросил:

Какие новости?

Он уже привык к неопределенным, расплывчатым ответам Сытого: мол, все ништяк, все по плану, бизнеснюги бабки за «охранные услуги» отстегивают, конкуренты мандражируют, и хотя в последнее время менты сильно наседают, это, мол, неизбежные издержки их тяжелой и опасной профессии…

Однако на этот раз Максим услышал нечто конкретное.

Вчера наши пацаны в Люберцы на стрелу ездили с внуковскими, ну, по поводу того оптового рынка, ты ведь в курсах. Наших двоих подранили, зато мы трех ихних завалили и еще одного с собой привезли. Раненый. Типа как пленник.

И что? — Вопрос он задал, скорей, по инерции: подобная рутина давно уже перестала его интересовать.

Щас с ним Прозектор наш работает, — злорадно хмыкнул Сытый.

Олег Гончаров, недоучившийся курсант военно–медицинской академии со странным на первый взгляд прозвищем Прозектор, как раз и подвизался в группировке для подобных случаев. Профессионал по навыкам и садист по натуре, Прозектор мог разговорить кого угодно. Камера пыток, оборудованная в головном офисе — загородном коттедже на Рублевском шоссе, давала сто очков вперед и подвалам испанской инквизиции, и сталинско–бериевским застенкам. И не было, пожалуй, ни единого человека, которого бы садист не расколол максимум за полчаса.

Ну, и что сказал этот внуковский? — вяло спросил Нечаев.

А спустись вниз, сам услышишь, — ответил Сытый с каким‑то угрожающим злорадством.

Через десять минут Нечаев, стараясь не касаться влажных заплесневевших стен, шел по небольшому коридорчику цокольного этажа.

С лязгом открыл тяжелую железную дверь и, морщась от запахов пота, химических реактивов, подсохшей блевотины и свежей крови, шагнул вовнутрь.

На гинекологическом кресле лежал прикованный наручниками совершенно обнаженный мужчина атлетического сложения. Свежие кровоподтеки, заплывшее сукровицей пулевое ранение в предплечье, меловое лицо с обескровленными фиолетовыми губами — все это свидетельствовало, что пленник потерял много крови.

Рядом, у столика с разложенными на нем медицинскими инструментами, шприцами, мензурками и аптекарскими пузырьками, стоял невысокий худосочный субъект — это и был Олег Гончаров по кличке Прозектор.

Сытый и еще несколько «быков», развалившись в креслах напротив, курили и перебрасывались репликами по поводу происходящего. В глазах сабуровских явственно прочитывалось напряженное ожидание: так приятно посмотреть, как эта внуковская сука будет корчиться, кричать, молить, чтобы ее не мучили, а замочили сразу!

Кто он такой? — спросил Лютый, кивнув в сторону гинекологического кресла, где лежал мужчина.

Погоняло — Минька, у внуковских типа как «звеньевым» был, — подал голос Сытый. — На стреле, сучонок, Керогаза и Гнутого завалил. Ну, ты ведь в курсах: внуковские теперь с Силантием очаковским объединились. Вот мы и ждем, что он скажет, где его старшие затырились. Базар у нас к ним один деликатный есть.

Прозектор, наполнив шприц из какого‑то пузырька, вопросительно посмотрел не на Максима, а на Сытого, что лишний раз напомнило Нечаеву о его призрачной власти.

Давай, — стряхнув сигаретный пепел в угол, произнес авторитет.

После инъекции пленник пришел в чувство. Сперва попытался подняться, а когда не удалось, пробормотал какое‑то ругательство и затих.

Сейчас оклемается, — прокомментировал садист и виновато заморгал, будто бы в том, что Минька не сразу пришел в себя, была его вина.

И действительно, через минуту внуковский пришел в себя окончательно. Приподнял голову, вперив мутный взгляд сперва в Прозектора, а затем в Лютого. Несомненно, Минька сразу понял все, и глаза его подернулись липкой пленкой животного ужаса.

Садист вновь обернулся к Сытому: мол, сам будешь допрашивать?

Тот кивнул и, поднявшись с кресла, подошел поближе. Постоял, покачал головой, а затем, недолго думая, ткнул тлеющей сигаретой в ребра.

А–а-а–а!!! — заорал парень, и его вопль многократным эхом пронесся под сводами пыточной.

Ну зачем же так, — с профессиональной непосредственностью вздохнул Прозектор. — Надо доводить его до кондиции постепенно, аккуратно, наращивая ощущения боли и страха. Давай, лучше я буду работать, а ты спрашивай.

Видимо, авторитет Гончарова как инквизитора был непререкаем, и Сытый с явным неудовольствием отошел от несчастного Миньки.

Та–а-ак… Говори, где твои старшие обитают? — спросил он, и Лютый, стоявший неподалеку, различил в глазах говорившего злобные огоньки, как в тлевшей мусорной куче.

Не знаю, — упавшим голосом проговорил пленный. — Мы с ними только по пейджеру связываемся. Когда нужны — они нам звонят.

Сытый коротко кивнул — Прозектор, подойдя к столу, взял в одну руку огромные хирургические щипцы, а в другую скальпель. Обошел несколько раз кресло, словно примериваясь, с чего начать, и, остановившись, осторожно провел скальпелем по низу живота. Затем неожиданно резко зажал щипцами мошонку жертвы и аккуратно полоснул рядом — на коже выступила ярко–красная полоса.

А–а-а–а!!! — то ли от боли, то ли от страха быть кастрированным снова заорал пленник, да так, что у Максима заложило уши.

Знаешь, что я теперь с тобой сделаю? — сладострастно щурясь, поинтересовался садист. — Сперва вырежу одно яичко, затем другое. Представляешь, как больно будет? То- то. Потом вылью на твои яйца, а точней сказать — на то место, где они раньше были, соляной раствор. Не сильный, а то, чего доброго, от болевого шока подохнешь, а слабенький такой, пятипроцентный. — Сделав непродолжительную паузу, он опустил щипцы. — Ну что, будешь с нами дальше беседовать, а то я выполню свое обещание.

Минькина голова, нелепо дернувшись, тут же безжизненно отвалилась набок, и под кресло потекла тоненькая струйка зловонной жидкости.

Твою мать, и этот обоссался, — с неудовольствием резюмировал Сытый. — Слышь, Прозектор… ты его это… типа не очень кошмарь‑то.

Может быть, «утконосы»? — предложил садист, поигрывая изящными никелированными пассатижами с вытянутыми наконечниками. — Минут десять — и всех делов‑то. Правда, кровищи и крику будет много.

Что за «утконосы»? — не понял авторитет.

Смотри.

Приподняв голову жертвы, Прозектор осторожно засунул тонкие концы пассатижей в ноздри жертвы и тоном лектора из общества «Знание», приехавшего с выступлением в колхоз, принялся объяснять:

Очень удобная штука. Во–первых, без проблем, быстро выламывается хрящевая перегородка. Во–вторых, если я с силой разведу концы в стороны, ноздри порвутся моментально, а это очень больно. А в–третьих, очень действенно с точки зрения психологии: стоит потом привести его в чувство и сунуть в морду зеркало, как…

Да на хрен, на хрен, не надо, — отмахнулся Сытый. — Знаю я твою психологию: опять обоссытся или обосрется, чего доброго, сознание потеряет, вновь его в чувство приводить… Только время терять.

Можно током в яйца, — нимало не смущаясь, предложил мастер заплечных дел и просительно взглянул на Сытого. — Слабенькое такое напряжение… И регулировать очень удобно. Как, сделать?

Погоди, — бросил Лютый, взглянув на пытаемого.

Тот уже пришел в себя, и Сытый, распорядитель пыток, снова подошел к гинекологическому креслу и склонился над бедолагой.

Короче, так: или ты сдаешь нам своих старших, или тебя похоронят кастратом.

А может, в жопу его лучше трахнуть? — неожиданно предложил кто‑то из «быков». — Или в рот всем хором навалить за щеку. Таких пацанов замочил, падла. Поделом ему. Только зубы сперва выбьем.

Удивительно, но перспектива превратиться в пассивного педераста произвела на жертву куда большее впечатление, нежели остальные угрозы. Приподняв голову, насколько это было возможно, он произнес:

Я, в натуре, не знаю, где они прячутся! Они ведь никому не доверяют! Вроде бы Силантий в Чертаново, на улице Янгеля живет, а телка его, у которой он постоянно зависает, — где‑то в Бибирево, точно говорю.

Номер дома знаешь? — оживился Сытый.

Да нет, про Чертаново и Бибирево мне пацаны наши говорили, которые его туда возят иногда.

А адреса пацанов? Можешь назвать? Ну?

М–могу, — дрогнувшим голосом отозвался Минька, цепенея от своего страшного предательства.

А еще за тобой какие косячки водятся? — продолжил, заметно повеселев, Сытый и многозначительно покосился на Прозектора, тот по–прежнему сжимал в руках страшные «утконосы».

Не так давно с одним вашим в магазине схлестнулись. Постреляли немного. Он Валька нашего ранга, — сглотнув слюну, сообщил пленник, видимо, понимая, что терять ему больше нечего. Как говорится, семь бед — один ответ.

Ну‑ка, давай поподробней! Где это было?

На Новочеремушкинской улице.

И дальше что?

Да ушел он. Мы его маленько подранили. Потом выяснили — тачку какую‑то тормознул и свалил.

А кто это был?

Как выглядел? — неожиданно для всех спросил Лютый.

Ну, такой невысокий, черные волосы, седоватые… Интеллигентный типа. Мы его в Тушино на фирме видели, какие‑то видеокассеты скрытой съемки нашим пацанам показывал. Он даже свою тачку бросил — древняя такая «Волга», двадцать первая.

Неожиданно Максима кольнуло недоброе предчувствие. Почему‑то вспомнилось Рязанское шоссе, встреча с Прокурором, на которую он приехал на разбитых «Жигулях», слегка загримировавшись. Тогда они беседовали о перспективах конечного передела Москвы бандитской.

Прокурор еще говорил, что Вист и Силантий, в то время союзники, ездили за советом к Коттону. И как раз в тот момент неподалеку остановился какой‑то мужик на двадцать первой «Волге». Предохранители у него якобы сгорели. Вроде типичный колхозник со шрамом на щеке, но его манера держаться эдаким забулдыгой выглядела чересчур наигранной. Да и руки — чистые, белые, только вымазанные машинным маслом, явно без следов тяжелого физического труда.

Нечаеву тогда показалось, что где‑то он уже видел этого мужика, и его охватила тревога. Так же, как и сейчас. «…Какие‑то видеокассеты скрытой съемки нашим пацанам показывал», — кольнуло мозг электрическим разрядом.

Резко обернувшись, Лютый скомандовал:

Пацаны, выйдите на пару минут, я с ним один перебазарю.

Да ладно тебе… — начал было Сытый, но суровый и жесткий взгляд Максима заставил его ретироваться.

Следом потянулись и остальные.

Мне тоже уйти? — удивился Прозектор.

Я сказал — выйти всем, — угрюмо бросил Лютый. — Не понятно говорю, что ли?

Аккуратно закрыв дверь и подвинув к гинекологическому креслу табурет, Максим начал вкрадчиво:

Понимаешь, Минька, или как тебя там, — тебе все равно не жить. Не мы тебя замочим — так свои же. За то, что скурвился, пацанов сдал. — Сделав выжидательную паузу, чтобы сказанное отпечаталось в мозгу пленника, Нечаев продолжил: — Но я могу тебе помочь. Ты ведь знаешь, кто я?

Не–ет…

Лютый. Никогда не слыхал о таком?

Естественно, звеньевой не мог не слышать о Лютом — великом и ужасном человеке, давно превратившемся в легенду криминального мира. Но только слышал — и не более того. Так же, как простые казаки Емельяна Пугачева слышали о Екатерине Второй или рядовые солдаты вермахта — о Сталине. И сейчас, когда Минька увидел Лютого собственными глазами, его передернуло и взгляд его наполнился животным ужасом.

Но я могу тебе помочь, — негромко повторил Максим. — Отстегнем тебе бабок, вполне достаточно, чтобы свалить куда‑нибудь в ближнее зарубежье, и будешь там жить спокойненько. А? Выбирай. — Взяв со стола садиста «утконосы», Нечаев щелкнул ими перед Минькиным лицом.

Что… я должен сделать? — не отводя взгляда от пассатижей, спросил пленник.

Рассказать о той стрельбе. В магазине на Новочеремушкинской улице.

Ну что рассказывать… Вы ведь это… наши враги. Решили мы с пацанами бухала и закуси взять, снять телок и на дачу рвануть. Заехали в магазин. Ну, и на кассе наш старшой этого вашего и увидел.

Дальше, — прищурился Лютый, положив «утконосы» на место, чтобы парню не было страшно.

Заметив это, Минька сглотнул слюну и, осмелев, продолжил:

Попытались тормознуть, но тот дернул, аж пятки засверкали, через служебный вход и ушел.

Как он выглядел?

Я же сказал — невысокий, черные волосы с проседью… стреляет хорошо.

Еще что?

У него с собой сумка была. Видно, сберечь ее очень хотел — телом прикрывал.

Ладно, о сумке потом. Еще!

Да не помню я ничего! Я все честно рассказал, как оно, в натуре, и было.

А машину его помнишь?

Да… — Парень наморщил лоб. — Я же сказал — старая–старая «Волга» такая.

Двадцать первая?

Да.

Серого цвета?

Серого… — не без удивления протянул Минька. — Мы ее потом во двор отогнали, раздербанили всю со злости. Наткнулись на какие‑то видеокамеры, какие‑то коробочки с антеннами. Наш старшой потом говорил, что это вроде бы как шпионская техника.

Где находится этот магазин? — перебил Максим, совершенно уверенный в том, что обладатель шпионской техники — жертва наезда внуковских и тот самый странно–знакомый мужик на Рязанском шоссе — одно и то же лицо.

Пленник назвал.

Вы того типа, которого подстрелили, еще пытались искать или махнули рукой?

Да нет, я же говорю — ушел он. Мы, правда, его подранили, дважды вроде бы. Точно, дважды! Кровищи потерял он — ужас! Весь асфальт «чернилами» выпачкал. Но больше мы его не видели. Сел в тачку и отвалил.

Неожиданно у входа в пыточную послышался какой‑то шорох, и Лютый, пружинисто поднявшись, подошел к двери, прислушался… С той стороны отчетливо доносилось чье- то сопение. Резко дернув дверь, Максим увидел Сытого — он явно подслушивал.

Ты что это, браток, — с ледяной вежливостью гангстера произнес Нечаев, — подслушиваешь? Подсматриваешь? И кто это тебя такому научил? Кто надоумил, а? И не работаешь ли ты, мил человек, на ментов?

Да ты чо, Максим! — с преувеличенной горячностью воскликнул Сытый. — Я типа просто так стою…

Зачем?

Ну, а если этот сучонок вырвется, на тебя набросится?

А кто его браслетами приковывал, не ты ли случайно? — выдохнул Лютый.

Прозектор…

Если вырвется, я Прозектору сам яйца вырву и без соли сожрать заставлю, — посулил Нечаев и, недобро взглянув на Сытого, вернулся в пыточную.

Закрыл за собой дверь, подошел к столику и, взяв небольшой шприц, плавно отвел поршенек на себя.

Нечаев стоял спиной к жертве, и Минька не мог видеть, что он делает.

Зажав шприц в кулаке, чтобы пленник не заметил пустого стеклянного цилиндрика, Максим подошел к креслу.

Тебя ранили… — произнес он, стараясь не встречаться с жертвой взглядом.

Да. — Удивительно, но в голосе внуковского звучали нотки доверия.

Я тебя сейчас обезболивающим уколю, — задумчиво произнес Лютый. — Будет немного больно, но ты уж потерпи… А потом придумаем, что с тобой делать.

Если ввести в вену даже небольшое количество воздуха, человек умирает, а уж от нескольких кубиков смерть наступает мгновенно. Тут не помогут ни медикаменты, ни искусственное дыхание. Тем более раненому, потерявшему много крови.

Спустя несколько секунд все было кончено. По телу пленника пробежала судорога, как от электрического разряда, голова дернулась и упала набок.

Нечаев, не теряя самообладания, пощупал уже холодеющее запястье — пульса не было, припал ухом к груди — сердце не билось, на всякий случай отвернул веко — расширенный зрачок уже не реагировал на свет.

Выйдя из камеры, он поманил Прозектора пальцем.

Что такое? — спросил тот, подходя ближе.

Не хотел говорить, подлюка, пришлось приложиться… Экзитус, — по–латински прокомментировал Максим, и садист механически перевел.

Летальный исход.

Повезло суке, — сплюнул Сытый.