ДЕМОНСТРАЦИЯ МУСКУЛОВ

Сергей Дрокань сообщил Молоканову, что наступило время предъявить народу хоть какие‑то результаты работы над вакциной.

— Иначе, — пояснил Сергей, — народ найдет себе других героев.

Дрокань предложил немедленно организовать демонстрацию лаборатории и ее достижений.

Молоканов недолго ломал голову над тем, кому поручить столь щекотливое дело. Кандидатура профессора Чжао Бина стояла на первом месте.

«Засиделся мой лекарь без настоящего дела», — подумал Молоканов и навестил китайского специалиста.

Профессор Чжао с полуслова понял, что от него требуется. Выпросив у Молоканова два дня на подготовку, он немедленно принялся за дело.

Помощники профессора Чжао Бина сбились с ног, мотаясь по Москве и скупая бесчисленное количество сложной аппаратуры, стеклянной химической посуды и даже клетки с белыми лабораторными мышами.

В клинике «Волшебный укол дракона» стучали молотки и визжали пилы. Шло строительство, в смысл которого были посвящены лишь Молоканов, Чжао Бин и Дрокань.

Утром третьего дня крупнейшие газеты города и центральные телеканалы получили приглашение на пресс–конференцию, которая должна была состояться в лаборатории «видного китайского специалиста по эпидемическим заболеваниям, профессора восточной медицины Чжао Бина».

Журналистов заинтересовала не столько сама пресс- конференция, сколько содержавшееся в приглашении обещание показать лабораторию, где создается «чудо- вакцина» от атипичной пневмонии.

Пресс–конференция длилась минут пять. Собравшимся в холле клиники журналистам был роздан бюллетень, подготовленный Дроканем и подписанный Чжао Бином. В бюллетене было много слов, но ни одного — посуществу.

В толпе журналистов поднялся ропот. Они решили, что их просто надули. Но расторопные помощники Чжао Бина тут же распахнули перед ними двери и вежливо предложили проследовать в лабораторию. Недовольно переговариваясь, пресса двинулась по коридору. В конце коридора их ожидало потрясающее зрелище.

Лаборатория не просто потрясла журналистов, она их убила и уничтожила. В переносном смысле, конечно.

Редкий академический институт мог позволить себе собрать под одной крышей такое изобилие совершеннейшей компьютерной техники и лабораторного оборудования. Перед мониторами сидели люди с серьезными лицами и производили какие‑то мудреные вычисления. Столы были заставлены лабораторной посудой, в которой булькали и кипели разноцветные жидкости, из горлышек реторт струился пар, а из колб вываливалась пена всех цветов радуги.

Более всего журналистам понравилось то, что на них никто не обращал внимания. Сотрудники лаборатории были настолько поглощены своим благородным делом, что не желали тратить и секунды драгоценного времени на пустую болтовню.

Откуда было знать журналистам, что всем этим «сотрудникам» было строго–настрого приказано держать язык за зубами.

С журналистами побеседовал сам Чжао Бин. Телекамеры уставились на него. Со всех сторон к нему тянулись руки с микрофонами и диктофонами.

Профессор говорил размеренно, тщательно подбирая слова и неукоснительно следуя инструкциям Молоканова и Дроканя. Он дал понять прессе, что работа приближается к концу, что прототип вакцины уже получен и закончено его испытание на лабораторных животных.

Этих подопытных зверей тут же показал и любопытным газетчикам. В соседнем помещении, за стеной лаборатории, расположился целый зверинец: белые мыши, морские свинки, мартышки, собаки, крысы и поросята. На каждой клетке висели таблички, на которых были расписаны по датам этапы экспериментов и полученные результаты.

Профессор водил журналистов вдоль клеток и демонстрировал им веселых, жизнерадостных зверей. Те поначалу были «заражены» возбудителем атипичной пневмонии, болели, но затем им привили сыворотку, и теперь животные находятся в прекрасной форме.

Оставалось главное — добиться разрешения на пробное испытание вакцины в пределах небольшого региона страны. В случае «успешного испытания» вакцину тут же запустили бы во все клиники России для поголовной вакцинации населения.

А туг и случай подвернулся подходящий. В Амурской области, где когда‑то был отмечен единичный случай атипичной пневмонии в России, задержали китайцев, у которых обнаружили первичные признаки этого заболевания. Граждане Китая находились на территории России без документов и виз.

Поначалу их пытались выдворить за пределы страны, но вмешались областные власти. Узнав из прессы о появлении «чудо–вакцины», они решили, что недурно было бы проверить действие этого спасительного средства на нарушителях визового режима. Угроза страшной эпидемии вынуждала пойти на крайние меры.

Не дожидаться же, пока симптомы атипичной пневмонии проявятся у граждан России! Тогда уже будет поздно что‑либо предпринимать.

Областные власти обратились в Москву, в Министерство здравоохранения. Человек Позина в министерстве обнадежил своего друга, что будет получено «добро». Однако ошибся. Главный эксперт министерства «зарубил» поданные бумаги, заявив, что «эта чудо–вакцина» попадет к населению только через его труп.

Михаил Курсовицкий был главным экспертом министерства и возглавлял разрешительный отдел. Без его визы не проходило ни одно решение о применении новых лекарств. Стоило ему захотеть — и бумаги летели в корзину, труд многих серьезных ученых объявлялся бесполезным, а предложенные ими новые средства — вредными для здоровья.

Все попытки «подкатить» к Курсовицкому заканчивались провалом.

Взяток он не брал. К женскому полу был равнодушен, оставаясь верен жене, с которой прожил более двух десятков лет. Дорогие подарки гневно отвергал.

Казалось, это был человек, для которого честь — дороже всего. Но это только казалось.

Курсовицкий был очень больным человеком, но он умело скрывал это. Болезнь досталась ему в наследство от деда, передавшись по закону генетики через поколение.

Его дед работал охранником на женской «зоне. По долгу службы ему приходилось сопровождать на кладбище трупы скончавшихся «зэчек». Дело это было крайне неприятное, но он сам охотно вызывался подменять коллег. Никто не догадывался о причине: а чего это он с такой охотой тащится на кладбище вслед за гробом, да еще и соглашается сам копать могилы?

Все выяснилось, когда вслед за одним гробом пришлось экстренно отправить еще и второй. Лагерный врач приказал срочно захоронить тело, потому что подозревал дифтерит.

Когда вторая процессия добралась до кладбища, то обнаружили открытую могилу, рядом с ней пустой гроб, а неподалеку — охранника Курсовицкого, яростно насилующего мертвое женское тело.

Некрофила хотели порешить тут же на месте, но лагерное начальство сжалилось и направило психопата на принудительное лечение.

Когда Курсовицкого–старшего конвоировали до железнодорожной станции, его бывшие товарищи нарушили приказ и закопали его живьем в лесополосе, договорившись держать это в тайне.

Через пару дней один из них, приняв «на грудь» лишка, сболтнул об этом в присутствии «стукача». Так эта история получила огласку, и о ней узнала семья Курсовицкого.

Родня поспешила отречься от жуткого родственника, но воспоминание о деде, как позорное клеймо, преследовало его потомков.

Эту зловещую тайну Михаил Курсовицкий оберегал с безумным старанием. Он с отличием закончил медицинский институт, ординатуру и получил направление на престижную работу в НИИ эпидемиологии. Успешно преодолевая одну планку за другой, Курсовицкий добрался до должности заместителя директора института по научной работе. А когда пришло предложение занять ответственный пост в Минздраве — Михаил согласился, не колеблясь ни секунды.

Дело в том, что в научном плане он мало что из себя представлял, в основном заставляя трудиться на себя своих задавленных нуждой сотрудников. Те «сделали» Курсовицкому докторскую степень, которая дала ему возможность гордо называть себя «ученым».

На Курсовицкого, с одной стороны, давило воспоминание о страшном деде–некрофиле, у него появились многочисленные страхи, постепенно перераставшие в манию. С другой — он ненавидел настоящих ученых, которые своим талантом «сделали» себя. И не упускал случая, чтобы подгадить им, «зарубив» результаты исследований или запретив применение изобретенного лекарства.

О страшной тайне Курсовицкого знал лишь один человек в министерстве. Тот, кому это полагалось знать по должности, — представитель ФСБ. Он оказался хорошим знакомым приятеля Позина. И он же поведал позинскому другу о том, что Курсовицкий страдает редчайшей формой фобии — тафофобией — страхом быть похороненным заживо. Сказывались дедовские гены.

Молоканов вызвал Боню и приказал ему «разобраться с экспертом».

Боня задумался. Дело предстояло не из легких. Эксперта нельзя было просто прикончить. Его следовало сильно напугать и добиться от него положительного ответа. То, с чем Курсовицкий должен был согласиться, доходчиво изложили на одном листке бумаги. Аристарх передал листок Боне. Молоканов опасался, что не очень умный помощник все напугает, если попытается сам говорить с Курсовицким.

Следующий день оказался самым страшным в жизни Михаила Курсовицкого. Он покинул здание министерства вечером, когда уже смеркалось. Выйдя из подъезда, Курсовицкий небрежно кивнул на прощание охраннику и неторопливо направился вниз по широкой каменной лестнице. Служебная машина, как всегда, ждала его внизу. Вот она, третья справа.

Чиновник Министерства здравоохранения безошибочно выделил взглядом свою служебную «Вольво» среди других машин по ярко–красному ободку на колпаках. В навалившейся на город темноте эти приметные ободки едва были заметны:

Курсовицкий важно подошел к машине и подождал, пока водитель услужливо откроет дверцу. Затем уселся на заднее сиденье.

Дальнейшее Курсовицкого удивило: водитель не торопился захлопнуть дверцу! Чиновник только было открыл рот, чтобы отругать нерадивого шофера, как вдруг в машину ввалились двое посторонних.

Один бесцеремонно и грубо запихнул Курсовицкого в глубь салона, плюхнулся рядом сам и захлопнул дверцу. Второй уселся на место водителя, завел двигатель и резко сорвался с места.

Курсовицкий молчал, будто воды в рот набрал. Он не задавал вопросов и лишь с ужасом косился на блестящий ствол большого пистолета, упершегося ему в бок чуть повыше кармана его роскошного кашемирового пальто.

Неизвестные тоже молчали. Они действовали по заранее составленному плану.

Краем глаза Курсовицкий заметил, что машина приближается к улице Вавилова. На ней проживали его престарелые родители, а дальше, через дом, находился громадный котлован. Здесь заложили здание новой гостиницы, но стройка была заморожена и за пару лет успела зарасти кустарником. На дне котлована образовалось маленькое озерцо из дождевой воды.

Машина, управляемая Рваным, свернула направо и въехала на территорию стройки через ворота, распахнутые Тимуром. Два сторожа лежали, связанные, в вагончике.

Боня выбрался из машины и жестом предложил своему пленнику следовать за ним. Курсовицкий замешкался, и тогда Боня, сунув пистолет в карман, схватил «медика» за шиворот и выдернул из машины, как морковку из грядки.

Курсовицкий не удержался на ногах и с размаху упал наземь, уткнувшись лицом в размокшую глину.

Мучители не стали дожидаться, пока он сам встанет на ноги. Подхватив чиновника под руки, они потащили его в глубь стройплощадки. Остановились почти в центре котлована, где из‑под земли торчали сваи и горловины огромных труб, прикрытые листами железа.

Вероятно, стройку решили все‑таки расконсервировать. Рядом застыл автокран с поднятой стрелой и тросом, на котором, покачиваясь, висел тяжеленный крюк.

Тимур и Рваный поставили Курсовицкого на ноги. Боня вытащил из кармана бумажку с текстом от Молоканова и сунул под нос Курсовицкому. Из другого кармана он достал пистолет.

Затем Боня предложил Курсовицкому:

— Либо ты соглашаешься выполнить то, что написано на бумажке, либо получишь пулю в лобешник.

Курсовицкий словно одеревенел от страха. Он тупо смотрел на текст и молчал.

Боня хмыкнул и с сожалением развел руками:

— Понимаю, трудно решить! Но что поделаешь, братан, придется решать!

Тот не ответил. Боня молча кивнул Рваному.

Пока тот приматывал к голове Курсовицкого небольшое переговорное устройство с микрофоном, Тимур взобрался в кабину автокрана и поставил стрелу прямо над головой Курсовицкого. Боня принес из вагончика широкий монтажный пояс и нацепил его на талию Курсовицкого. Тот настолько очумел, что уже потерял всякое, соображение и не сопротивлялся.

— Вот эта штука, — Боня ткнул пальцем в торчащую из–земли трубу, — уходит в землю на двадцать метров вглубь. Там, внизу, темно и страшно. Завтра сюда придут строители. Перво–наперво они засыпят трубу — слой гравия, слой песка, слой гравия, слой песка. А сверху забетонируют. Сейчас мы тебя опустим вниз. Текст ты видел. Если согласен — только скажи, мы тебя услышим и поднимем. Учти: ждем пять минут, не больше. Ты все понял? — повысил он голос. — Скучно тут торчать.

И вновь пленник не ответил.

Боня не привык трепаться так много. Несчастный молчал, и Боня раздраженно взмахнул рукой и отошел.

Тимур, управлявший автокраном, опустил крюк. Рваный поддел крюком монтажный пояс на Курсовицком. Тимур моментально поднял главного эксперта Минздрава в воздух и осторожно поднес к зияющему отверстию трубы.

Курсовицкий попробовал брыкаться, но Рваный слегка дал ему поддых и направил ноги Курсовицкого прямо в дыру. Через секунду человек пропал из виду, лишь голова торчала наружу. Тимур выпрыгнул из кабины и присоединился к товарищам. Они закурили.

Боня пристроил приемопередатчик в нагрудном кармане и посматривал на часы.

Эксперту в трубе стало худо. Едва он коснулся ногами дна, как моментально обделался от страха. Курсовицкий находился в полной темноте. Чиновник понял, что это — могила, та самая, которой он так боялся всю жизнь. И страх быть похороненным в этой холодной дыре парализовал его полностью. Он представил, как простоит здесь до утра, затем ему на голову насыпят песок. Песок забьет рот и ноздри, он лихорадочно будет выплевывать его, пока не задохнется. И навеки останется стоять здесь, рядом с родительским домом. И его несчастным родителям даже в голову не придет, что их без вести пропавший сын похоронен в двух шагах от них.

Представив эту страшную перспективу, Курсовицкий заорал во весь голос. Его тут же оглушило эхо. Чиновник крикнул еще раз и еще. Он кричал одно и то же слово:

— Да! Да!

Повторяя и повторяя, он ждал, колотясь головой о склизкое железо. Чиновника охватила дикая радость, когда он почувствовал, что его волокут наверх.

Грязный, вонючий, но счастливый, пленный валялся у ног своих мучителей, готовый на все. От него воняло испражнениями.

Зажав нос и морщась, Рваный брезгливо снял с его головы переговорное устройство.

Курсовицкий некоторое время сидел в грязи, глядя в спины удалявшихся палачей. Покачиваясь, он с трудом встал и побрел на огни родительского дома…

Следующим утром несчастный чиновник написал восторженный отзыв на предложение провести пробную вакцинацию населения Амурской области. А через два дня покончил с собой, выбросившись из окна собственного кабинета.

* * *

Возня вокруг новой вакцины вызвала живой интерес «аптечной» мафии. «Аптечной» ее прозвали за то, что в сферу интересов организации входило производство и торговля лекарствами и всем прочим, имеющим отношение к здоровью граждан.

Страну давно поделили между собой несколько крупных «семей». Они решали свои споры на «семейных советах», которыми по очереди руководил босс одной из «семей».

В это время общий контроль и надзор за деятельностью «аптечников» осуществлял господин Звенцалов — хозяин крупной фармацевтической фабрики «Верный целитель».

Звенцалов славился своей жестокостью и беспринципностью. Он мог, не моргнув глазом, приказать отправить на тот свет любого, кто стоял на его пути.

Прослышав про лабораторию Чжао Бина, Звенцалов отдал приказ своим «мальчикам» собрать информацию о том, что за хрень такая — эта «чудо–вакцина».

«Мальчики» постарались на славу и через пару дней притащили хозяину богатый материал на профессора Чжао Бина и его клиентов. В бумагах пару раз мелькнуло имя Молоканова. Но Звенцалов не обращал внимания на мелочи. Он мыслил масштабно.

Звенцалов моментально сообразил, каким наваром попахивает дельце с вакцинацией населения России. Его мозг умножил количество жителей страны на сумму, которую государство выплатит за одну инъекцию. Цифра получилась огромная.

Звенцалов представил, что произойдет, если вакцина окажется действенной и именно у него будут все права на нее. Он мысленно умножил численность населения Европы и Северной Америки на стоимость одной инъекции в долларах и евро. От множества нулей перехватило дыхание. Звенцалов вызвал к себе начальника личной охраны и потребовал немедленно доставить к нему «этого ученого китаезу».

Начальник охраны вернулся через несколько часов с бледным лицом и беспомощно развел руками. Он не сумел выполнить приказ. Подступиться к Чжао Бину невозможно: его охраняет целая армия сотрудников чопов. Здание клиники опутано системами сигнализации и слежения. Сам профессор Чжао Бин вообще не покидает помещение клиники.

Раздраженный Звенцалов предложил поджечь дом и перехватить «этого Сраного Чжуя», когда тот выбежит из огня. На что начальник охраны ответил, что клиника находится в старом квартале города и под ней — множество подземных ходов. Велика вероятность того, что профессор при пожаре воспользуется одним из них.

Делать было нечего. Пришлось Звенцалову скрепя сердце снизойти до того, что пойти на поклон к профессору лично. Профессор отказал ему во встрече, но Звенцалову удалось переброситься парой слов с его пресс–секретарем по фамилии Дрокань.

Звенцалов ясно дал понять Дроканю, что стоит лишь одной ампуле вакцины покинуть здание клиники — и профессор больше не жилец на этом свете. Разъяренный Звенцалов пообещал, если понадобится, взорвать к едрене матери весь квартал, чтобы уничтожить «эту гребаную клинику». А лично пресс–секретаря Дроканя за то, что он «лыбится, как падла», Звенцалов обещал подвесить за яйца на пепелище клиники, чтобы он хорошенько подкоптился, прежде чем его бросят на съедение бродячим городским собакам.

Когда Звенцалов отбыл восвояси, Дрокань тут же стер улыбку с лица и бросился к Молоканову жаловаться. Дрокань был в истерике. Он знал, что с «аптекарскими» шутки плохи. И ему не улыбалось висеть подвешенным за яйца, которые ему весьма дороги и не раз еще пригодятся.

Молоканов долго сидел в своем кабинете и напряженно размышлял.

Первое, что пришло в голову, — ввести наночип Звенцалову в кровь и заставить его броситься под поезд. Но из рассказов Дроканя Молоканов узнал, что на смену Звенцалову придет другой босс «аптекарской» мафии и продолжит его дело. Заниматься каждым мафиози в отдельности у Молоканова не было ни желания, ни времени.

Чтобы отвлечься, он включил огромный, метра полтора по диагонали, телевизор. Пощелкал кнопками пульта, выбрал НТВ. Показывали крутой американский гангстерский боевик «Синдикат убийц».

Молоканов восторженно наблюдал, как гангстеры расстреливают друг друга из автоматов и калечат бейсбольными битами своих противников. И к концу фильма в его голове окончательно созрел план действий.

Для начала он вызвал Глафиру и предложил ей еще разок «поработать с людьми».

Глафире смерть как не хотелось снова заигрывать с живым человеком, а потом колоть его перстеньком. Но узнав, что это предстоит сделать в шикарном банкетном зале ресторана «Максим», немедленно согласилась. Жизнь с профессором Чжао была сытной; но скучной, и Глафире хотелось повеселиться.

В тот день фабрика «Верный целитель» отмечала свой десятилетний юбилей.

Чтобы показать гостям, насколько хорошо идут его дела, Звенцалов выбрал для празднования один из самых дорогих ресторанов. В «Максиме» накрыли столы на пару сотен персон. Среди приглашенных далеко не все знали друг друга. Поэтому Глафире, всучившей швейцару у входа пятидесятидолларовую бумажку, удалось проникнуть в ресторан и смешаться с публикой.

После того как Звенцалов произнес речь, он спустился с возвышения к гостям и принялся пожимать руки. Он лишь слегка поморщился с досады, ощутив небольшой укольчик. Ох уж эти женщины! Они обожают дорогие и затейливые украшения, сережки, перстеньки…

Следующие несколько дней стали настоящим адом для «аптекарской» мафии и превратились в подлинный праздник для сотрудников милиции, которые едва успевали проводить опознания трупов в моргах.

Вернувшись после банкета в «Максиме», Звенцалов немедленно взывал к себе начальника охраны и заявил, что намерен «разобраться» с компанией, которая осмелилась с ним конкурировать. Поэтому он решил вступить на тропу войны, а посему поручает начальнику охраны сегодня же организовать демонстрацию силы.

Той же ночью в Митино заполыхал огромный фармацевтический склад. Несколько десятков компаний хранили здесь свои товары на сотни миллионов долларов. Склад выгорел дотла, разорив его владельцев. На пепелище они поклялись жестоко отомстить тому, кто это сделал.

Найти виновника было нетрудно. Звенцалов сам открыто похвалялся, что поджог — его рук дело.

На следующий день неизвестные расстреляли четверых экспедиторов фабрики «Верный целитель» и взорвали цех по расфасовке инсулина.

Звенцалов примчался на место взрыва и сумасшедшими глазами наблюдал за тем, как из‑под обломков выносят трупы — около десятка.

По всей стране заполыхали пожары и загрохотали выстрелы. «Аптекарские» всерьез взялись за передел рынка, ни с того ни с сего начатый Звенцаловым.

Нашлись трезвые головы. Эти люди предложили решить дело миром. Звенцалов согласился с тем, что в предложении есть смысл. Он даже предоставил для собрания свой офис.

Со всей страны съехались боссы «аптекарских» и привезли с собой охрану. Когда все расселись за огромным круглым столом, распахнулись двери и появился Звенцалов, а с ним — еще несколько человек с автоматами. Не успели боссы мафии опомниться, как уже валялись в лужах крови под столом.

А в это время во дворе звенцаловские ребята расстреливали охрану боссов, с азартом охотясь за теми, кто пытался укрыться за машинами.

Звенцалов бродил среди трупов и лично достреливал из пистолета тех, кто еще подавал признаки жизни.

Прикончив последнего, Звенцалов уединился в кабинете и пустил себе пулю в рот.