Профессор Чжао Бин отличался маленьким ростом, но его огромный лоб всегда производил впечатление на собеседника. Особенно если это был богатый, перспективный клиент.

Молоканов и Позин услышали голос профессора, доносившийся из‑за покрытых черным лаком резных дверей с изображением героев классического произведения китайского фольклора «Сон в красном тереме». Голос Чжао Бина был тих, но внушителен.

Осторожно приоткрыв дверь, Позин заглянул внутрь, а затем обернулся и поманил пальцем Молоканова. Оба тихо вошли в небольшое помещение с приглушенным светом и присели на низенькие скамеечки в самом последнем ряду небольшого амфитеатра. Этот амфитеатр служил чем‑то вроде лекционного зала для Чжао Бина и его помощников.

Именно здесь профессор «обрабатывал» первичных клиентов, рассказывая им об искусстве китайской народной медицины.

— История китайской медицины насчитывает около трех тысяч лет… — со странным акцентом неторопливо вещал профессор Чжао Бин.

Он медленно прохаживался около столика, на котором лежал огромный том, явно древнего происхождения, с рукописными картинками и текстом.

— Основы китайской медицины изложены в книге «Хуанди Нэй цзин», что по–русски значит «О природе и жизни». — Профессор с благоговением прикоснулся к странице открытой книги, лежавшей перед ним.

Сам профессор по–русски говорил не очень хорошо, но старался правильно использовать те немногие слова, что знал.

— По преданию, эту книгу написал врач Бянь Цяо две с половиной тысячи лет назад. Это ему принадлежат мудрые слова: «Рана от ножа залечивается, перед раной, нанесенной языком, врач бессилен…»

Кроме Молоканова и Позина в полутемном помещении находились еще несколько человек, но их лиц при всем желании рассмотреть было невозможно, поскольку слушатели сидели к ним спиной. Вероятно, это и были новые ученики и клиенты профессора Чжао Бина…

Китайский ученый прервал восхищенное созерцание книги и поднял голову. Острый взгляд лектора выхватил из темноты Молоканова и его друга. В знак особого уважения профессор прижал к сердцу правую ладонь и склонился в почтительном, хотя и неглубоком поклоне.

В ответ Молоканов ограничился слабым кивком, но Позин никак не отреагировал.

— «Нэй цзин» — это энциклопедия медицинских знаний, касающихся распознавания болезней и лечения их, — веско произнес профессор Чжао. — Лечение болезней осуществляется главным образом воздействием на больной орган путем иглоукалывания, или акупунктурой, или прижиганием сигаретами из полыни, или чжень–цзю–терапией. Сущность этого метода заключается в раздражении определенных участков кожи или точек в зависимости от характера и симптомов болезни. Число таких точек около семисот, из которых около ста точек — самые важные. Главное — знать точно, где эти точки находятся, чтобы не совершить роковой ошибки. Как говорил мудрый Бянь Цяо, «прежде чем рассердиться, досчитай до ста, прежде чем ударить — до тысячи».

Профессор прервался лишь затем, чтобы перейти к другой книге, также лежавшей раскрытой, но уже на другом столике.

— Перед вами уникальный источник знаний, — торжественно и строго произнес профессор. — Более двух тысяч лет назад ученый Жун Фень написал этот справочник по фармакологии, содержащий сто тринадцать рецептов и описание приготовления и действия ста семидесяти видов лекарств. Кстати, а известно ли вам, что еще полторы тысячи лет назад в Китае научились проводить операции с использованием усыпляющих средств?

Позин чуть вздохнул и раздраженно поморщился. Молоканов понял, что его друга начинает утомлять эта неожиданная лекция. Да и он сам был бы рад покинуть это скучное местечко. Он уже прослушал как- то это выступление профессора, нашел его довольно занимательным, но во второй раз выслушивать то же самое большого желания не ощущал.

Аристарх осторожно дотронулся до плеча Позина. Тот понял это как приглашение покинуть аудиторию. Через минуту они бодро шагали по коридору, направляясь в сторону манящего запаха, шедшего из небольшого ресторанчика, который мудрый и расчетливый профессор содержал здесь же для клиентов. Недаром же он говорил, что еда для китайца — то же лекарство. А что хорошо для китайца, по мнению профессора, должно быть хорошо и для всех остальных представителей человечества.

Чжао проповедовал медицину тела, духа и мозга. И поэтому придавал особое значение целительным свойствам массажа, еды, секса и азартных игр.

Молоканову полюбилась здоровая и загадочная китайская кухня.

Поначалу раздражало то, что китайцы, как оказалось, напрочь избегали использовать молоко при приготовлении кушаний. А без молока Молоканов себе жизнь не представлял. Ему казалось, что раз у него такая «говорящая» фамилия, то его с молоком связывают особые, мистические, узы.

Решив по–своему отблагодарить Позина за интересный рассказ о нелегальных иммигрантах, Молоканов пустился в рассуждения о национальных особенностях китайской кухни. В этом вопросе он считал себя знатоком, что, впрочем, соответствовало действительности.

После того как у него появились деньги, Молоканов обошел множество национальных ресторанчиков в Москве и за рубежом. И решил, что китайская еда для его желудка — сама полезная. Поэтому и постарался узнать об этом предмете все, что было доступно его пониманию.

Невольно подражая профессору Чжао Бину, Молоканов начал с того, что сообщил собеседнику о том, что примерно полторы тысячи лет назад была составлена подробная кулинарная книга. Уже в то время кулинарное искусство являлось предметом серьезного изучения, что отчасти объясняется особым отношением китайцев к приготовлению пищи. Кулинарные каноны Китая требуют от повара, чтобы пища была не только вкусной, но и полезной, а иногда и лечебной.

В рецептуру почти всех блюд входит множество пряных трав, причем в определенном наборе и соотношении, большинство из которых являются одновременно и лекарственными. Неудивительно, что в древности профессии повара, лекаря и фармацевта обычно совмещались, а диетическая китайская кухня уходит корнями в ту же седую древность, что и обычная.

— Некоторые южно–китайские блюда отличаются особой остротой, — заметил Молоканов, после того как он и Позин расположились за круглым вращающимся столиком. — И эти блюда способствуют повышению потенции. Считается, что рисовые настойки на южно–китайских змеях не только укрепляют мужскую силу, но и помогают от многих недомоганий — например, от кашля или головной боли.

Позин отметил про себя, что после того как Молоканов начал с ним общаться, в речи Аристарха появились сложные слова, которых тот раньше просто избегал, опасаясь произнести неправильно и опозориться в глазах собеседников.

— В Китае считается, что пища людям дается небом, вследствие чего китайцам не знакомо понятие «перекусить», — веско заметил Молоканов, вероятно, цитируя по памяти какую‑то книгу. — Принятие пищи всегда расценивается как момент приобщения к культуре нации.

Выросший как из‑под земли официант–китаец, в неизменной сырцовой кофте, притащил на блюде паровые пресные пампушки «маньтоу», две пиалы с пресным вареным рисом и палочки.

Трапезу начали по–китайски — с зеленого чая без сахара. Затем перед едоками выстроилось множество сине–белых мисочек дорогого фарфора с холодными закусками — мелкими кусочками печени, мяса, рыбы, квашеных и вареных овощей.

Блюда состояли из виртуозно нарезанных продуктов в виде зернышек, соломки, в форме колосков пшеницы, лепестков хризантемы, образуя в целом изящные фигурки птиц, рыб, цветов, фруктов, драконов. Молоканов и Позин ели не торопясь и понемногу. Им доставляло удовольствие наслаждаться процессом поглощения блюд. Позин не преминул воспользоваться возможностью подчеркнуть свое превосходство над Молокановым, обучив его китайскому обычаю: гостю, в знак особого внимания, высшей заботы и уважения, принято подкладывать в пиалу угощение своими палочками.

Приятели долго спорили, решая, кто из них сегодня гость, а кто хозяин. Помирились на том, что стали подкладывать друг другу кусочки, соревнуясь в том, чтобы услужить соседу.

Их, познавших толк в китайской кухне, нисколько не смущала кажущаяся несовместимость компонентов, вкусов и ароматов — еще одна особенность китайской кухни. Поэтому они с одинаковым аппетитом поглощали свинину «с ароматом рыбы», говядину — с фруктовым вкусом», кисло–сладкие огурцы и еще множество рыбных кушаний, похожих на что угодно, но только не на рыбу.

Позин попытался рассказать китайскую поговорку, но забыл, как она точно звучит. Во всяком случае, смысл сводился к тому, что «правильно, по–китайски», приготовленная рыба не может иметь вкуса рыбы, иначе непонятно, зачем с ней что‑то делали.

Оба приятели, уже успевшие выпить приличное количество крепчайшей водки «маотай», пришли к выводу, что в этой поговорке «что‑то есть».

Официанты появлялись, словно из воздуха, и исчезали, оставляя после себя на столе очередную смену блюд: суп из ласточкиных гнезд и акульих плавников, голотурий, «пьяную рыбу», морских гребешков, вяленых медуз и каракатиц, маринованные утиные языки и яйца, а также саму утку, тушенную в рисовой водке, варенье из апельсинов и любимое блюдо китайских императоров: илангиланг — вяленые листья хризантем.

Процесс насыщения занял у Позина и Молоканова около двух часов. Время летело быстро, но у обоих не было тех ограничений, которые есть у простых людей: семья, работа, долг, обязанность жить по распорядку.

Позину было легко в обществе Молоканова, которого он считал своим преданным учеником, что позволяло не обращать особого внимания на его очевидные недостатки.

Молоканову же доставляло огромное удовольствие общество Позина. Александр был для него чем‑то вроде маяка в бурных водах жизни высшего московского света.

Постепенно Аристарх научился носить одежду от «правильных» модельеров, следить за модным цветом сезона и удачно подбирать себе галстук. Прислушиваясь к разговорам за столом в модном ресторане, он постепенно начал и сам время от времени вставлять реплики в разговор и с удивлением обнаружил, что к его мнению прислушиваются. Он не всегда отдавал себе отчет в том, что главным критерием здесь выступали его деньги, а не его ум.

Что касается интеллекта Молоканова, то его собеседник был достаточно тактичен и расчетлив, чтоб тот никогда не услышал смешки, которые раздаются у него за спиной. Плохо пришлось бы тому, кто посмел бы над ним смеяться. Люди инстинктивно понимали это и старались не задевать его больного самолюбия.

— А не настало ли время проверить свою удачу, милейший Аристарх? — лениво поинтересовался По зин, ковыряя в зубах кедровой зубочисткой и развалясь на вышитых парчовых подушечках в курительной комнате.

Молоканов извлек изо рта мундштук турецкого кальяна, к которому пристрастился в последнее время, и с воодушевлением поддержал идею.

— Удачу всегда надо проверять! Потому что, если удачу не проверять, она решит, что про нее забыли и покинет навсегда, — с пафосом провозгласил он.

— Так вперед, мой друг!

— Вперед!..

Покинув ресторан, они спустились по узенькой лестнице в подвальное помещение. Пройдя по тоннелю, стены которого были выложены кирпичом, друзья оказались перед глухой стеной.

Позин дотронулся до нее. Она оказалась влажной. Известка, прослоившая кирпичную кладку, осыпалась от легкого прикосновения.

— Этой кладке не меньше пятисот лет, — почти прошептал Молоканов, словно опасаясь вызвать духов тех, кто это подземелье соорудил.

— Мы находимся под Москвой–рекой, — отозвался Позин беззаботным голосом: судя по всему, его не трогала мрачная обстановка подземелья.

— Прямо под ней? — с некоторым страхом переспросил Аристарх, невольно взглянув вверх.

— Считается, что где‑то здесь спрятана знаменитая библиотека царя Ивана Грозного. Было бы интересно найти ее и узнать, что почитывал перед сном царь–изувер.

Молоканову эта идея категорически не понравилась. Ему захотелось поскорее выйти из‑под мрачных сводов. Он протянул руку и нажал на выступ в стене.

Часть ее отошла в сторону, открыв их глазам помещение огромных размеров.

Вероятно, это были подвалы какого‑то монастыря, чье название затерялось во тьме веков. Полукруглые своды, низко нависшие потолки, толстые квадратные колонны, расширяющиеся у основания, как корни мощных дубов. Все это внушало почтение.

Однако это было единственным, что осталось от старины. Все остальное принадлежало нашему времени.

Следуя одному из принципов своего подхода к медицине, Чжао Бин расположил под стенами древнего монастыря обитель самого разнузданного порока — игрового азарта, — игорный дом, который можно было считать в буквальном смысле слова подпольным, и попасть в него можно было только по протекции постоянных членов клуба. Это был элитный клуб.

Под древними сводами перемещались несколько сот человек, игравших в самые разнообразные азартные игры — от простых и известных до более замысловатых, название которым придумал сам профессор Чжао Бин, потому что лично их изобрел для удовольствия публики.

Здесь делались такие ставки и проигрывались такие суммы, какие не снились тем, «наземным», казино, где стараются привлечь внимание игроков зазывным светом разноцветных неоновых огней и выставленными у входа призами в виде машин и бутафорских мешков денег.

Позин и Молоканов остановились у входа, примеряясь, куда направиться. Они бывали здесь не раз и теперь доставляли себе особое удовольствие, дразня нервы ожиданием игры.

Справа расположились несколько столов с рулеткой, «калифорнийским» покером, столы для игры в «блэк–джек» и канасту, кости и «чак–олак» — игру, которую у нас принято называть «колесом фортуны».

Было даже отдельное местечко для любителей простецких игр вроде «буры» и «двадцати одного», но здесь места почти всегда пустовали. Даже те, кто прошел тюремные «университеты», предпочитали играть в другие игры, которые не напоминали бы им о темном прошлом.

В центре зала группа богато одетых китайцев ожесточенно резалась в азартнейшее китайское домино — маджонг. Игра прерывалась истошными воплями. Игроки иногда бросали кости и с криком накидывались друг на друга. Тогда вмешивалась охрана — здоровенные парни, появляющиеся из темноты, как призраки.

До поры до времени они оставались в тени, выстроившись вдоль стен и отделяясь от холодных кирпичей лишь для того, чтобы разнять спорщиков.

Ссора мгновенно затихала, и начинался новый раунд игры, за которой напряженно следили десятки горящих от азарта глаз.

Ту же картину игрового безумия можно было наблюдать рядом, где резались в еще более азартную китайскую игру — «фэнтай». Здесь охрана находилась постоянно рядом с игроками, чтобы умерить их пыл и вовремя выхватить из руки разошедшегося игрока цаор — кривой, со специальными зазубринами, нож, который оставляет навеки отметки даже на костях неприятеля.

Особо рьяных уводили в темноту, откуда они воз–вращались тихими и присмиревшими.

Здесь же играли в китайскую рулетку. Все отличие от обычной рулетки заключалось в том, что в китайской было в два раза больше номеров, шесть цветов вместо двух и два колеса, вращавшиеся одновременно. От этого игра делалась такой азартной, что вокруг стола стоял непрерывный гул, как на рынке во время внепланового налета сотрудников ОМОНа на нелегальных иммигрантов.

По залу перемещались астрономические суммы в долларах, исчезавшие в отверстии, проделанном в центре стола. У некоторых игроков карманы распухли от фишек, другие отходили от стола с дикими глазами и старались побыстрее исчезнуть, чтобы вернуться через час с новой пачкой денег.

Слева располагались совсем уж экзотические виды развлечений. К ним и направились Молоканов и Позин. Им уже изрядно надоел обычный набор азартных игр, предлагаемых в Москве. Поэтому игорный дом Чжао Бина, действовавший под вывеской Центра народной медицины, оказался как нельзя кстати.

Сначала приятели постояли около огромного круглого лабиринта. В центре его пищали сбившиеся в шевелящийся комок белые мыши, а сразу с нескольких точек в лабиринт одновременно запускались несколько черных страшно ядовитых змей — мамб. Голодные рептилии шипели и ползли на мышиный писк.

Игроки делали ставки на ту змею, которая, по их мнению, первой приползет в центр круга и проглотит мышку.

Зрелище показалось Позину отвратительным. В равной степени ему не нравились и прочие китайские забавы, организованные Чжао Бином для пробуждения в человеке самых низменных чувств — вроде запускания голодной крысы внутрь живого поросенка.

Визг несчастного животного, внутренности которого жадно прогрызала голодная зубастая тварь, доводил игроков до яростного исступления, но вызвал у Позина лишь позыв к рвоте. Он хотел уйти, но, взглянув на Молоканова, изменил решение.

Аристарх смотрел на громадных черных змей расширенными глазами. Ноздри его раздувались, и он хрипло дышал, словно это он сам полз к несчастной мыши, полный желания проглотить теплое существо, покрытое короткой белой шерсткой.

В какой‑то момент Позину показалось, что он очень мало знает Аристарха Молоканова, несмотря на то, что общаются они уже не первый месяц.

Впрочем, он до сего дня так и не знал об источнике денег Молоканова. Глядя на то, с какой легкостью его новый знакомый спускает безумные суммы на всякую ерунду, Позин временами верил, что Аристарх открыл секрет изготовления денег из воздуха.

Александру удалось привлечь внимание Молоканова тихим покашливанием. Пришлось сослаться на легкое недомогание, вызванное простудой.

— Это все от подземелья, — жаловался Позин, увлекая Молоканова подальше от шипящих змей и жадно пищащих мышек. — Надо же такое придумать: храм азарта — под водами Москвы–реки! Едва ли инспекция по игорным заведениям додумается до того, чтобы бурить дно реки посреди фарватера!

Молоканов согласно кивал, но глаза его уже были устремлены на новый объект.

Перед друзьями находился огромный аквариум, в котором было не меньше тонны воды. На дне аквариума тут и там были разбросаны причудливой формы раковины, миниатюрные копии рыцарских замков, белоснежная галька и мелкий песочек. Со дна аквариума к его поверхности устремлялись ажурные кружева водорослей. Они слегка покачивались, едва колеблемые пузырьками воздуха, который нагнетался в аквариум невидимым, но мощным компрессором.

Но главное заключалось в другом.

Подчиняясь невидимому сигналу крупье, десятки разноцветных рыбок выпускались в аквариум. Они сновали по всему пространству, ограниченному толстыми стеклами. Постепенно рыбки успокаивались, и наступало время битвы.

Водоплавающие оказались каледонскими меченосцами. В их хвостах виднелись острые лезвия, вживленные еще в мальковом возрасте. К жабрам каждой из рыбок были прикреплены крохотные номерки, по которым их можно было различать. Как известно, каледонский меченосец на дух не переносит присутствие рядом с собой мужской особи своего вида. И немедленно вступает с ним в смертельную схватку, отчаянно молотя хвостом по его бокам.

В природе дело заканчивается простым изгнанием противника со своей территории. Здесь, в аквариуме, превращенном в поле грандиозной битвы, драка шла не на жизнь, а в полном смысле на смерть.

Рыбки разделились на пары и бросились друг на друга, нанося жестокие удары своими удлиненными хвостами. Откуда рыбкам было знать, что они наносят смертельные раны?

Вода в аквариуме потемнела от крови, количество бойцов на глазах уменьшалось по мере того, как погибшие рыбки, одна за другой, либо всплывали на поверхность воды брюшком вверх, либо, если повреждался воздушный пузырь, опускались на дно.

Группа игроков напротив аквариума прыгала от восторга. Ставки росли. Проигравшие торопились сделать решающие ставки на фаворитов смертельной схватки.

Позин и Молоканов сочли, что зрелище дохлых рыбок слишком неаппетитное, и удалились.

Рядом с аквариумом находилось продолговатой формы подобие маленькой теплицы со стеклянными стенками. Внутри, в свете сильных ламп, выстроились ряды маленьких коробочек с землей, откуда пробивались слабые побеги соевых бобов.

Это тоже была азартная игра и называлась она «Вечное терпение». Выигрывал тот, кто поставил на побег, который к определенному, заранее оговоренному, сроку вырастал выше остальных.

Теплица тщательно закрывалась, опечатывалась, чтобы недобросовестный игрок не смог подбросить в «свою» коробку какой‑либо стимулятор для увеличения длины побега.

В этом состязании заключались самые большие ставки, и здесь играли те, кто обладал поистине железными нервами.

Участвующие игроки навещали свои растения каждый день, терпеливо ожидая заветного момента, когда будет подведен итог игры и объявлен победитель.

Посещение игорного заведения, к удивлению Позина, не произвело на Молоканова обычного эффекта. Вместо того чтобы привычно сорить деньгами и стремясь поразить окружающих безумными ставками, Молоканов как‑то быстро погрустнел и задумался.

— Что за мысль тебя гнетет, любезный Аристарх? — Позин позволил себе задать приятелю осторожный вопрос.

— Да все не дает мне покоя рассказ об этой ужасной болезни, — рассеянно ответил Молоканов, глядя на Позина затуманенным взглядом. — Я много слышал о ней ранее, но не представлял, насколько это опасный бич. Расскажи мне об этом подробнее.

— Боюсь, моя компетенция исчерпана, — нарочито официально ответил Позин. — Тебе бы со специалистом посоветоваться.

— А где его взять, такого специалиста?

— Кажется, специалист по атипичной пневмонии находится здесь, в этом зале.

Молоканов обвел помещение игорного заведения изумленным взглядом:

— Где же он?

Позин расхохотался:

— Да вот же!

Александр указал на профессора Чжао Бина, гордо восседавшего на специальном, с высокой спинкой, стуле, установленном посередине зала на возвышении, убранном цветастыми коврами. Он, видимо, закончил свою лекцию и теперь наблюдал за событиями здесь.

Молоканов хлопнул себя по лбу:

— Я идиот! Подумать только: вот он, рядом, настоящий китаец, человек из страны, где эта болезнь появилась и где с ней так успешно управились! А я‑то думал об Академии медицинских наук, о наших профессорах… Как говорят у нас в народе: «Искал рукавицы, а они — за поясом!»

Молоканов быстро и как‑то нервно оживился. Глаза его заблестели, движения сделались суетливыми и беспорядочными. Он то потирал лоб, то принимался насвистывать что‑то невнятное, то вдруг резко дергал подбородком.

От Позина не укрылось возбужденное состояние приятеля. Ему стало крайне интересно: что же такое Молоканов нашел в словах Позина, что заставило его столь быстро потерять контроль над собой? А может, это касается того таинственного источника огромного состояния Молоканова, о происхождении которого ему так до сего дня ничего и не известно?

В сущности, Александру было безразлично, где Молоканов берет свои капиталы, но обычное человеческое любопытство время от времени давало о себе знать, особенно когда Аристарх щедро и без видимых эмоций оплачивал его очередные, иногда достаточно крупные, проигрыши.

Молоканов не скрывал своего намерения как можно быстрее покинуть заведение Чжао Бина, неожиданно сославшись на головную боль.

Позин не стал ему указывать на то, что, по меньшей мере, странно уходить из лечебницы по причине болезни. Наоборот, он предложил Молоканову не медлить, а тут же отправиться домой и отдохнуть хорошенько.

— Неужели вы покидаете нас, дарагая Аристраха? — с огорчением воскликнул профессор Чжао Бин, когда друзья подошли к нему попрощаться и поблагодарить за гостеприимство. — А как же мой «Домик утех»? Я привез для вас новые развлечения.

Поколебавшись, Молоканов отказался от приглашения, хотя был и не прочь посетить еще одну «лабораторию» китайца.

«Домик утех» представлял собой что‑то среднее между стриптиз–салоном и цирком. Представления, которые там давались, профессор Чжао Бин считал важным элементом в программе психоэнергетического воздействия на клиента. Зрелище должно одновременно возбуждать и лечить, полагал хитроумный профессор.

С этой целью он привозил из отдаленных азиатских районов женщин, которые демонстрировали приемы половых сношений с самыми разнообразными животными: змеями, свиньями, обезьянами. Зрелище было столь диким, если не сказать похлеще, что заставляло особо нервных зрителей действительно падать в обморок.

Сегодня Молоканова занимали иные мысли, чем желание смотреть на то, как крохотная вьетнамка сношается с енотом. Также ему было неинтересно представление с участием секс–мастера из провинции Гуаньдун, умудряющегося одновременно ублажить сразу десять женщин. И уж вовсе его не интересовала дама из Лаоса, которая на глазах у публики засовывала в свое влагалище грецкий орех и раскалывала его одним лишь сокращением мышц нижних губ.

На следующий день Аристарх связался с Глафирой.

— Надо бы тебе потрудиться, любезная моя, — с обычной своей нагловатой требовательностью заявил Молоканов. — Что‑то за последнее время от тебя совсем мало толку.

Глафира испуганно заверещала:

— Да что вы, Аристарх Петрович, я изо всех сил стараюсь! Вот и сегодня уже отправила вам по факсу сведения на клиентов. Неужели не получили?

— Получил, — неохотно подтвердил Молоканов. — Но это все — ерунда, семечки, так сказать. Требуется кое‑что посерьезнее и поконкретнее.

Глафира напряглась.

— Сегодня сделаешь наш специальный укол профессору, — сухо произнес Молоканов, поставив ударение на слове «специальный». — И не позже, чем через час.

— Но как же я это успею? — растерянно воскликнула Глафира.

Видно было, что ей жаль маленького китайца, который теперь станет одним из овощей на огороде Молоканова.

— Это уж твои проблемы, — отрезал Молоканов. — Нашла же ты способ обчищать больничные сейфы и торговать наркотой прямо в «кремлевке». Или забыла уже?

Аристарх бросил трубку.

Глафира посидела немного, успокоилась и пришла к выводу, что ничего страшного, в принципе, не происходит. Ну подумаешь, профессор. И посолиднее людям уколы делала. И вроде бы ничего. Живы все и здоровы. Некоторых она видела и после того, как они эти уколы получили. Ходят к профессору на процедуры, как ни в чем не бывало. Значит, и профессору инъекция ничем не повредит, уговаривала она себя.

Глафира отомкнула свой персональный сейф, открывавшийся при наборе только ей известного кода, и достала маленькую металлическую коробочку. По виду — обычный никелированный стерилизатор, в котором медсестры держат шприцы. В коробочке действительно находился шприц, уже заряженный наночипом и готовый к употреблению.

Как сделать укол китайскому ученому, чтобы тот ничего не заподозрил, Глафира знала наперед.

Дело в том, что профессор страдал от сильной наркотической зависимости. «Грехи молодости», как говорил он сам, доверив Глафире самую большую свою тайну.

Когда он был еще совсем молодым студентом, то решил поэкспериментировать на себе с наркотиками. Вот и довел себя до того, что зависимость стала почти необратимой.

Профессору стоило больших трудов побороть самого себя. Но время от времени он вводил себе состав собственного изобретения, который снижал тягу к наркотикам. Так, на всякий случай. Профессор верил в силу разума, но и от фармакологических средств не отказывался.

Только одна Глафира, за короткое время сделавшаяся доверенным лицом профессора, знала эту его тайну. Едва ли к нему пришли богатые клиенты, про ведай они о том, что их лекарь сам испытывает тягу к наркотикам.

— Глафира–сан, ты мой спаситель, — довольно приветствовал профессор Глафиру, появившуюся на пороге его кабинета с коробочкой в руках.

Заговорщицки подмигнув Глафире, он закатал рукав и присел на стульчик. Глафира протерла точку на плече спиртом и сделала укол. Она давно догадывалась, что уколы оказывали на профессора, скорее, психологическое воздействие, чем медикаментозное. Поэтому он не должен был почувствовать, что ему вводят совсем не то, что ожидал.

Не прошло и получаса, как профессор вышел из кабинета и прошел мимо Глафиры, сидевшей за столом в его приемной.

Глафира внимательно посмотрела на лицо китайца. Вроде бы все, как обычно. И голос тот же.

Профессор произнес, как всегда, вежливо?

— Глафира–сан, я еду в магазин Ло Хэя. Буду отсутствовать два часа. Проведите прием первичных больных без меня.

— Хорошо, профессор.

Магазин Ло Хэя — тайный притон, где продавались травы, контрабандой привезенные в Россию из стран Азии. Использование многих из них даже в Китае официально не разрешалось, потому что эти травки имели множество побочных эффектов. Но профессор Чжао Бин применял их осторожно — в допустимых, как он считал, дозах. Вот почему никто из его клиентов не скончался раньше отведенного ему судьбой времени.

Глафира проводила профессора до дверей и тут же позвонила Молоканову:

— Я сделала все, как вы просили.

— Не просил, а приказал! — крикнул раздраженный Молоканов. — Когда ты, наконец, поймешь, что по гроб жизни мне обязана!

Глафира опустила трубку и долго сидела с заплаканными глазами. Это же надо было тогда так влипнуть!

Но больше этих личных проблем ее интересовал еще один вопрос. Профессор сказал, что направляется к Ло Хэю. Но ведь сегодня «Праздник тысячи лун», и магазинчик контрабандиста закрыт.

Китайцы, в том числе и преступники, свято соблюдают национальные традиции, находясь даже за многие тысячи километров от дома.

Интересно, куда же в действительности уехал профессор Чжоу Бин?..

О том, куда направился профессор, знали лишь Молоканов и Водоплясов. Иннокентий, по приказу Аристарха, заставил несчастного профессора подчиняться инструкциям Молоканова. Теперь маленький китайский ученый Чжао Бин находился в полной власти Молоканова. Вживленный в его организм наночип превратил его в самого настоящего робота, мгновенно исполняющего любое приказание хозяина.

Прошло полтора часа после того, как он покинул собственный кабинет. В настоящий момент китаец находился в загородном доме Молоканова, куда его доставил на машине верный Боня.

Когда профессор покинул здание своей клиники, Боня уже поджидал его в условленном месте.

Повинуясь указаниям Водоплясова, профессор безропотно свернул за угол, уселся на заднее сиденье машины. Автомобиль сорвался с места и вскоре доставил Чжао Бина с тщательно завязанными глазами к хозяину.

Через пару минут профессор сидел перед Молока- новым, пристроившись на краешке стула, который был для него слишком высок. Сам Молоканов развалился в глубоком кожаном кресле. На столе лежал включенный диктофон.

Чжао Бин с остановившимся взглядом рассказывал Молоканову все детали своей богатой биографии. Эти подробности были столь захватывающими, что Молоканов слушал их, как детективный рассказ.

— Председатель Мао был мудрый человек. Он понимал, что одним лишь сборником цитат из его великих произведений войну не выиграешь. Требовалось нечто более серьезное. Нас, молодых студентов химического и биологического факультетов Пекинского университета, собрали однажды и привезли лично к нему. Председатель Мао разговаривал с каждым из нас. Он дал нам наказ и мы поклялись, что претворим в жизнь этот наказ самого великого человека Вселенной.

Молоканов не перебивал. Любая подробность могла оказаться важной.

— Великий Председатель Мао поручил нам разработать методику бактериологической и биологической войны. По его приказу для нас выделили помещение в горах, много денег, приборов, реактивов. Привезли подопытный материал: представителей городской интеллигенции, которых в годы «культурной революции» во множестве высылали в деревню на «трудовое перевоспитание». Там‑то они и пропадали. Никто не интересовался после их судьбой. Родственники боялись, а друзей у них не было. Объявить себя другом «врага народа» — чистое самоубийство!

Аристарх слушал его совершенно бесстрастно: ни капельки сочувствия к «подопытным» не отразилось на его лице. Оно выражало не ужас, а, скорее, простое любопытство.

— Сначала — несколько исторических фактов, — продолжал меж тем Чжао Бин. — В середине восемнадцатого века англичане–колонизаторы Северной Америки всерьез планировали распространить оспу в индейских мятежных племенах. История умалчивает, было ли это сделано на самом деле или индейцев досконало обычное пьянство. Во время Первой мировой войны немцы заражали сапом и сибирской язвой лошадей в кавалерии противника, в частности французов. В девятьсот пятом году прошлого столетия в Петрограде был задержан германский агент с бациллами чумы. Чистая случайность спасла Россию от страшной эпидемии. А уже в шестнадцатом году турецкий врач Гамид Осман при участии немецких медиков заразил полтысячи русских военнопленных сыпным тифом.

— Это каким же образом? — поразился Молоканов.

— Турок заявил, что проводит прививку от малярии. Русские ему по наивности поверили, потому что он все‑таки врач.

— Эти события очень важные, — нетерпеливо заерзал в кресле Молоканов. — И конечно же, все они весьма интересны. Но не пора ли переходить к нашим дням, профессор?

— Извините меня, я стараюсь ввести вас в суть вопроса, — поспешил оправдаться профессор и продолжил: — Во время Второй мировой войны, по заданию военного министерства и генерального штаба Японии были созданы специальные базы по производству смертоносных бактерий чумы, тифа и холеры — особые секретные формирования Квантунской армии. Эти части именовались номерами: «Отряд 731», «Отряд 100» и «Отряд «Эй-1644»». Полученное оружие применялось против войск и гражданского населения Монголии и Китая. Во время смертоносных экспериментов погибли тысячи и тысячи людей. Захваченная после войны документация частично попала в руки народной армии Китая.

Профессор закашлялся. Он вынул из кармана большой красный платок и вытер им вспотевший лоб. Казалось, у него начался приступ лихорадки. Молоканов понял, что до этого дня Чжао Бин старался изо всех сил забыть свое прошлое, а эта сегодняшняя исповедь заставила его заново пережить страшные дни в лабораториях Председателя Мао.

— Сотрудники японского «Отряда 731», руководимого Исии Сиро, изучали на американских военнопленных степень восприимчивости организма человеке к разным инфекциям. Японцев интересовал иммунитет англосаксов к заразным болезням. Делалось это для того, чтобы подготовить наиболее эффективное бактериологическое оружие против США и Великобритании. Затем последовали испытания на населении Китая, когда над городами Нимбо и Чандэ были распылены бактерии чумы, нанесенные на маленькие кусочки ваты и рисовые зернышки. Точное число умерших от эпидемии чумы не установлено до сих пор.

— Значит, вы использовали опыт японцев в своих разработках? — уточнил Молоканов.

На тот день это был единственный материал, который прошел испытания на людях, — терпеливо объяснил Чжао Бин. — Но мы не стали останавливаться на том, чего достигли японские ученые. Китайские ученые пошли дальше. Мы усовершенствовали методы доставки бактериологического оружия, добились того, что материал из одной только бомбы распылялся над огромной территорией. Успехи нашей группы были столь велики, что после успешных испытаний меня назначили начальником лаборатории бактериологической защиты.

— Давайте‑ка ближе к теме атипичной пневмонии, — нетерпеливо перебил Молоканов профессора.

Чжао Бин слабо улыбнулся:

— Партия и Председатель Мао поставили передо мной и сотрудниками моей лаборатории новую грандиозную задачу. Дело в том, что способы производства и использования бактерий чумы, холеры, оспы, малярии известны всему миру. В случае обнаружения подобных производств на территории коммунистического Китая мы могли бы подвергнуться ядерной атаке наших тогдашних врагов — СССР и США. Да и идеи коммунистического строительства в Китае были бы окончательно дискредитированы в глазах мировой общественности.

— Оставьте вы всю эту политику в покое! — обозлился Молоканов. — Не испытывайте мое терпение, милейший профессор!

Чжао Бин торопливо продолжил:

— Теперь мы должны были найти способ сделать так, чтобы любую, самую легко переносимую болезнь, быстро излечиваемую современной медициной, превратить в грозное оружие. Для этого требовалось в возбудителе этой болезни обнаружить компоненты, при воздействии на которые многократно усилился бы болезнетворный эффект. В медицине это называется «катализатор отрицательного действия».

— А если попроще? — буркнул Молоканов.

— Представьте себе, что вы подхватили простуду, — терпеливо объяснил профессор. — Раньше вам было бы достаточно принять аспирин и держать ноги в тепле. Болезнь прошла бы сама собой. Но если бы это была простуда, которая вызывает тяжелейшие, необратимые последствия, то ваша гибель стала бы неминуемой. И никто никогда не докажет, что вы умерли в результате применения биологического оружия, потому что налицо все симптомы классического осложнения, давно описанного в научной медицинской литературе.

После некоторого перерыва, вызванного тем, что Молоканов менял пленку в диктофоне, профессор продолжил:

— Наша лаборатория изобрела такие катализаторы. Теперь мы могли сделать смертельной даже сенную лихорадку, даже зубную боль или элементарный насморк. Мы пошли дальше: никто и никогда не смог бы доказать, что осложнения после этих болезней вызваны искусственно полученными средствами. Никто и никогда, — повторил профессор.

— И во что же все это вылилось? — вырвалось у Молоканова.

— Наступили годы перемен, — с сожалением произнес профессор. — Я и мои люди оказались не у дел. Финансирование нашей работы было свернуто, нас распустили по домам, приказав держать язык за зубами.

— А что произошло с вашими «катализаторами»? — В голосе Молоканова звучала явная заинтересованность.

— Произошло ужасное, — прошептал профессор, и глаза его округлились. — Наши препараты должны были быть захоронены в пустыне, на севере страны. Но в результате чьей‑то преступной халатности часть биологического материала была направлена для исследований в самую обычную гражданскую лабораторию, где не было никаких средств защиты от биологической опасности.

— Ну и…

— Результат — эпидемия атипичной пневмонии. Профессор произнес это с явным облегчением.

Словно сбросил камень с души.

— Вирус вырвался на свободу, — продолжил он. — Мир оказался на грани гибели. Мы опровергли утверждение, что пневмококк не может вызвать поражение легких без дополнительных факторов, и доказали, что токсоплазма может распространяться воздушным путем. Пневмококк в соединении с токсоплазмой и есть биологическое оружие…

Молоканов ощутил тяжелейший озноб по всему телу. Он поймал себя на мысли, что с огромным облегчением съездил бы по морде этому придурошному ученому, создавшему нечто похлеще атомной бомбы…

И впервые задумался о том, какого страшного джинна он сам, Молоканов, выпустил из бутылки…