— Ты веришь в медиумов?

Бак остановил машину около одного из трех в Новере светофоров и посмотрел через сиденье на Карли. Она наблюдала за движением транспорта, будто и не задавала этого вопроса.

— Если откровенно, то здесь я скептик.

— Но ведь есть подтвержденные документами случаи, когда человек с особыми психическими способностями узнавал что-то, чего он никак не мог узнать иным способом.

— Итог… Карли Джонсон — медиум? Иначе как ты узнала о Лоре? Прочитала по звездам. — Усмехнувшись, он покачал головой. — Скажи мне, о чем я сейчас думаю.

— Для этого мне не нужно быть медиумом, — возразила Карли.

Сейчас она была так прекрасна, что вызывала боль в его сердце.

Цвет светофора переменился, и водители позади засигналили. Отведя взгляд от Карли, Бак проехал перекресток и повернул.

— Не обязательно иметь для всего рациональное объяснение, — сказала Карли. — В жизни бывают такие тайны, которые никогда не смогут быть разгаданы.

— И одна из них: кто ты такая?

— У меня еще есть личность, шериф, — напомнила она ему тихо.

— И ты не собираешься отдавать ее без борьбы, не так ли?

Он убеждал ее, что она Лора. Доктор, Морин, Трина и каждый, кто подходил достаточно близко или говорил с нею, — каждый, кто знал хорошо Лору, были убеждены в этом. Карли была единственным исключением. Оставалось убедить только ее.

Анкета, написанная при приеме на работу, будет выслана сегодняшней почтой и внесет какую-то ясность. Если его версия верна, и Лора создала себе новую личность до несчастного случая, который нарушил ее память, то Карли Джонсон не должно существовать. Достать фальшивые документы: свидетельство о рождении, водительские права и удостоверение соцобеспечения несложно.

Потом ей придется поверить ему.

— Куда мы едем?

Они ехали по самой захудалой улице Новера. Тротуары кончились через квартал от главной улицы, и дома вокруг выглядели значительно беднее. Бак остановился перед одним из них, маленьким домом с осевшим крыльцом. Он стоял пустым годы, доски прогнили, окна разбиты местными хулиганами. Даже когда в нем жили люди, этот дом явно не был предметом их гордости. Но это было лучшее, что Нора Фелпс могла себе позволить.

Бак выключил двигатель, потом посмотрел на Карли. Она выглянула в окно, и ее лицо побледнело, а рука, которой она пыталась открыть дверь, дрожала.

— О, Боже, — прошептала Карли. — Это дом Лоры.

Необъяснимая тайна? Память? Или другая часть знания, которым она обладала, но не имела ключа к нему? Бак не знал. Он видел только страх и замешательство на ее лице, поэтому отвел взгляд — никто не должен видеть такую мучительную сцену.

Бак смотрел, как Карли медленно вышла из автомобиля. Она немного постояла на краю дороги, внимательно рассматривая дом, — так же, как она изучала дом Морин. Может быть, если бы она не старалась так сильно, подумал он, она могла бы вспомнить еще что-нибудь. Может быть, если бы она не была так сконцентрирована. Если бы она немного расслабилась.

Расслабиться. Черт, при таких обстоятельствах не расслабишься. Как он мог ждать этого от нее, когда она почти убеждена, что все те ужасные вещи, которые слышала о Лоре Фелпс, на самом деле о ней?

Бак через минуту вышел из машины и встал рядом с Карли.

— Нора Фелпс была неплохой женщиной, — сказал он, повторяя то, что слышал от своей матери давным-давно. — Она не была слишком яркой, но очень симпатичной; любила мужчин, любила вечеринки. Все были шокированы, когда она родила Лору и одна воспитывала ее. Тридцать четыре года тому назад в таком маленьком городке, как Новер, такое было в диковинку.

— Это должно было быть трудно и для нее, и для Лоры.

— Да, я тоже так думаю. Лора ненавидела свое детство в бедности, особенно после того, как ее единственный брат умер, оставив немалое состояние: деньги, имущество и тот большой загородный дом Морин. Он даже не упомянул Нору в своем завещании. Лора была благодарна Морин, что та взяла ее к себе после смерти Норы, хотя в глубине души полагала, что такой поступок — это не меньше, чем она заслуживала. Лора считала, что умерший был чем-то обязан ей и ее матери при жизни, поэтому она многое взяла после его смерти. Она жила в его доме, позволяя Морин тратить на нее его деньги.

Каменная тропинка вела к крыльцу. Годами трава медленно пробивалась через камни, проникая корнями в трещины, создавая бордюр около каждого камня. Бак последовал за Карли, которая направилась к ступеням крыльца. Там она остановилась.

Интересно, подумал Бак, сможет ли она подняться по разрушенным ступеням или предпочтет увидеть все через распахнутую дверь и разбитые стекла.

Это было угнетающее место. Похожее на призрак. Пустое. Вокруг чувствовалась атмосфера грусти, потому что единственные два человека, которые здесь жили, ушли: Нора умерла и в определенном смысле Лора тоже умерла, преобразившись в Карли.

— Есть места, которые в натуре выглядят совершенно ужасно, — сказала Карли, скрестив руки на груди, — но удивительно романтично на черно-белых фотографиях: безлюдными, застывшими, полными призраков.

Снова фотографии, подумал Бак с жалостью. Фотографии были ее воспоминаниями.

Карли осторожно направилась через заросли сорняков и вьющихся растений к задней стене дома. Она мало отличалась от фасада: сгнившее дерево, разбитое вдребезги стекло, пустота. Истлевшая веревка для белья, сорвавшаяся с одного конца, качалась на легком ветерке. Стулья для лужайки были разбросаны поодаль, их ярко-зеленая краска выцвела.

— Какая комната была ее?

— Я не знаю.

Бак видел, как Карли смотрела на дом, и он заметил ее внезапную дрожь.

— Мне здесь не нравится, — пробормотала она, поворачивая обратно, к оставленному автомобилю. По дороге Бак вспоминал о том времени, когда Лора показала ему свой дом.

Ей он тоже не нравился.

И он тоже вызывал у нее дрожь.

Они вернулись в центральную часть города. Здесь было не много мест, связанных с Лорой, и большинство из них Карли уже видела. Лора никогда не работала, никогда не ходила в церковь, и у нее никогда не было друзей. Бак проехал мимо колледжа, где они оба учились, но не указал на комнату второго этажа, где Лора соблазнила учителя, чтобы получить главную роль в школьном спектакле. Эта роль до того была отдана Трине. Бак не упомянул офис на первом этаже, где она часто встречалась с директором колледжа, и не показал Карли тенистую лужайку за футбольным полем стадиона, где Лора забавлялась с какими-только-были-вокруг молодыми ребятами.

— Итак, вот где лучшие футболисты начинали свой старт, — заметила Карли, когда он повернул на стоянку стадиона. — Каким игроком вы были?

— Полузащитник.

— Да, конечно. И вы были капитаном команды?

Бак кивнул.

— И все девочки были влюблены в вас.

Бак не ответил.

— Но вам нужна была только самая красивая.

Остановившись у входа, Бак пристально смотрел на нее, и Карли не сумела сдержать смех.

— Я ничего не помню такого. Это просто клише, — сказала она. — Это закон природы, мне кажется, что все капитаны футбольной команды колледжа, красивые и обаятельные, ходят на свидания с самыми красивыми девушками.

Красивый и обаятельный. Неплохой комплимент от женщины, которая только вчера смотрела на него со страхом в глазах…

Горячий стыд наполнил его при воспоминании о вчерашнем дне. Бак хотел бы, чтобы он каким-то образом стерся из памяти Карли. Забыла же она все остальное, то, что самому ему не удавалось забыть.

— Моя соседка Хилари говорит, что годы в колледже самые лучшие. Если это правда, я уже прожила лучшие годы своей жизни, но ничего не помню об этом.

— Она не права, — Бак вырулил на дорогу и направился к главной улице. — Дети в колледже недостаточно знают жизнь, чтобы оценить ее.

— А какие годы были лучшими для тебя?

Годы без тебя.

Ответ пришел так быстро, так естественно, что Баку пришлось сжать челюсти, чтобы удержаться и не сказать это вслух. Последние три года не были обычными, но в сравнении с адом предшествующих двух лет они казались самыми лучшими.

— Мои лучшие годы — это следующие пятьдесят или около того лет впереди.

Карли улыбнулась:

— Мои — тоже.

На окраине города Бак повернул направо. Дорога вела мимо полицейского участка за город, к мосту старого Йорка, ранчо Маклейна и к его хижине.

Она также вела и к озеру. Самое важное место в целом округе для него и Лоры.

Стараясь, чтобы голос не дрогнул, Бак произнес:

— Мы поедем к озеру, а потом…

— Нет.

Ее голос прозвучал холодно, твердо, совсем как у Лоры в гневе. Когда он взглянул на Карли, она и выглядела так же. Замороженная. Несгибаемая.

И испуганная.

Чем? Хотел бы он знать, кладя ногу на акселератор и останавливая машину на обочине. Воспоминанием?

Или им?

Свернув в парк, Бак посмотрел на Карли, ища ответ в ее лице. Наконец он спросил:

— Почему нет?

— Я не хочу ехать к озеру.

— Лора всегда любила бывать там.

Карли взглянула на него:

— Но я не Лора, — сказала она горячо, потом ее голос смягчился и погрустнел. — По крайней мере, не та Лора.

Бак подозревал, почему она уклоняется, подозревал, почему она не хочет ехать туда, в это место, с ним. Повернувшись к ней так, чтобы увидеть ее лицо, он сказал низким напряженным голосом:

— Я не трону тебя, Карли. Клянусь, я близко не подойду к тебе.

Карли не смотрела на него, казалось, даже не слышала его.

— Я не хочу ехать к озеру.

— Но это же одна из вещей, которые ты помнишь!

— Это одна из вещей, которую я знаю, — поправила она. — Но я не поеду. Не сейчас.

Отвернувшись, она уставилась в окно, глядя на деревья и ржавую изгородь из колючей проволоки, но не видя ничего. Она не боялась, что шериф снова начнет приставать к ней, она хорошо помнила его раскаяние и сожаление, но не хотела ехать на озеро. Она не могла даже объяснить, почему, но чувствовала, что озеро — это не то место, где ей хотелось бы быть.

— Тогда, может быть, ты поедешь ко мне домой? — спросил Бак спокойно. — Мы можем позавтракать и… поговорить.

В его хижину. Где он однажды взял Лору. Где она чувствовала себя вчера днем так по-домашнему уютно, до тех пор, пока не пришел он. Где он сграбастал ее, поцеловал и напугал.

Ее разум говорил: «Нет, вернись обратно в город». Но инстинкт убеждал ее, что она будет в безопасности в его доме. Бак Логан был человек слова — Карли верила в это. Он не обидит ее.

Не дождавшись ответа, он передвинул рукоятку передач, вывернул машину обратно на дорогу и, взяв первый поворот налево, поехал по улице к своему дому. Ей нравился его дом: нравилось, как он гармонировал с местом, где поставлен, нравилось, что бревна, из которых он был сложен, потемнели от непогоды, нравилось чувствовать себя там уютно, чувствовать, что тебя там любят и заботятся о тебе.

— Давно вы живете здесь? — спросила Карли, когда они поднимались по ступеням.

Бак взглянул на нее, разыскивая ключ от двери в связке:

— С тех пор, как мама продала ранчо. Около десяти лет.

Он говорил ей это вчера вечером.

— Сколько вам было лет?

— Двадцать шесть.

— Работа в полиции и страстное желание иметь свой собственный дом.

— Работа в полиции и бабушка, которая не могла больше жить одна, но еще не хотела переезжать в дом престарелых. — Бак открыл дверь, потом отступил назад, пропуская ее вперед.

Итак, бывший спортсмен, футбольная звезда, бравый полицейский переехал сюда, чтобы заботиться о своей бабушке. В этом было что-то неправдоподобно трогательное.

— Вы не хотели оставлять семейное ранчо?

— Я не мог там работать, — Бак проследовал за ней в гостиную, бросил ключи на кофейный столик и сел в кресло. — Эта работа не требует физических усилий: случайная погоня или драка — это нечто из ряда вон выходящее. Работа на ранчо — физическая, трудная. Обычно я забывал про свое колено, но иногда приходилось беречь его. Я не мог работать на ранчо так, как мой отец.

Бак замолчал, его взгляд остановился на стоящей на полке фотографии старой леди.

— Моя бабушка. Я был ближе к ней, чем к своим родителям. Через два года после того, как мы переехали сюда, она упала, сломала бедро и… — Чувствуя себя неловко, Бак пожал плечами. — Я не мог уже ухаживать за ней. Я уже стал шерифом, но не мог найти никого, кто бы оставался с ней целый день. Но это был ее выбор. Я не принуждал ее. Она сама решила, что пора.

— Бабушка и дедушка — это то, о чем я тоскую больше всего. Я знаю, что они должны быть у меня, но… — Карли увидела, как Бак посмотрел на нее, и не закончила. Она хотела все вновь объяснить ему, хотела достать семейную фотографию из своего бумажника и снова показать ему, заставить его поверить, что ребенок на фото — это она сама, и что люди, держащие ребенка, — это ее родители. Но ей никогда не убедить его. А в последние несколько дней она не была уверена, что сможет убедить хотя бы себя.

— Не возражаешь против сандвичей на ланч? — спросил Бак, поднимаясь с кресла.

Карли неохотно последовала за ним на кухню.

— Это здорово. — Она оперлась локтем на стойку и наблюдала, как Бак вынимает продукты из холодильника. Ей нравилось наблюдать за ним, особенно когда он был в этих плотных джинсах и футболке с эмблемой университета в штате Небраска, которая сидела на нем так же хорошо, как джинсы. Сейчас он не выглядел офицером, блюстителем закона. Нет, он воспринимался просто как привлекательный мужчина. Очень привлекательный мужчина. Он был в связи с Лорой, которой могла быть и она; он ненавидел, беспощадно ненавидел, как она поняла за несколько мгновений вчера, женщину, которой Карли не хотела быть.

Отвернувшись от него, Карли увидела автоответчик на столике рядом с телефоном.

— Тут сообщение, — заметила она, увидев красную лампочку мигающей.

— Ты не нажмешь кнопку?

Карли нажала, и приятный, материнский голос Морин Фелпс наполнил комнату:

«Бак, это Морин. Хэзел сказала мне, что Лора… — Пауза. — Я имею в виду Карли. Я еще не могу привыкнуть называть ее так. Во всяком случае, Хэзел сказала, что она уехала утром из гостиницы с тобой. Я надеюсь, что смогу увидеть вас обоих сегодня у себя к обеду. Позвони мне, дорогой, ладно?»

Автоответчик дал сигнал отбоя. Не поднимая глаз, Карли знала, что Бак смотрит на нее. Он предоставил решение ей. Если она хочет пойти, он пойдет с ней. Если она не хочет, он не будет заставлять ее.

Карли не возражала бы побывать вновь в этом чудовищно безобразном доме. Она не возражала бы разделить трапезу с теткой Лоры. Она бы не испугалась, если бы Морин обняла ее. Она боялась Трины.

Подняв глаза, Карли встретила взгляд Бака. На его смуглом усталом лице она не увидела подсказки, намека на то, какого решения он от нее ожидал.

— Она пугает меня, — сказала Карли тихо.

Бак тотчас понял, кого Карли имела в виду.

— Трина безвредна.

— Тебе легко говорить. Она тает перед тобой, но ненавидит меня. Что я… — Карли спохватилась, но Бак успел обратить внимание на ее оговорку. — Что же Лора сделала, чтобы возбудить в Трине такое чувство?

— Она была красива. Остроумна. Более популярна среди парней. — Бак поставил две тарелки на маленький круглый стол около окна, потом вернулся к холодильнику за льдом и содовой водой. — Лора была более… живой. Когда она была рядом, ты ощущал ее, она привлекала внимание. Трина… у нее всегда было стремление уйти в тень. Полжизни с Лорой сломили ее.

Бак был уже на середине комнаты, когда внезапно остановился и посмотрел на банки консервов у себя в руках.

— У меня нет никакой диеты.

— Вот и хорошо. У меня тоже. — Карли сбросила туфли и села, вытянув ноги, потом, поколебавшись, сказала:

— Я знаю, ты уверен, что я — это Лора…

Бак долго не отвечал, так долго, что Карли успела съесть свой сандвич и опорожнить наполовину стакан с соком. Когда он наконец ответил, то слова его были взвешенными и выстраданными.

— Лора никогда не увлекалась внезапными вопросами. Она никогда не съела бы кусок вишневого пирога или сандвич с майонезом.

Карли посмотрела на свой сандвич и на толстый слой майонеза на нем.

— Ее бы никто не увидел, пока она полностью не спрятала бы шрам под гримом. Она никогда не позволила бы Трине собой командовать. Она никогда бы не задала все те вопросы обо мне или о ком-нибудь еще, которые задала мне ты, во всяком случае, не слушала бы ответов. — Бак остановился и посмотрел в окно, наблюдая, как ветер шевелит ветви деревьев, потом смущенно взглянул на нее. — Лора не ждала меня одетой, и она никогда не оттолкнула бы меня.

Забыв о еде, Карли смотрела на Бака. Больше ей не следует задавать вопросы этому мужчине. Слишком часто его ответы были такими, какие бы ей не хотелось слышать.

— Теперь я спокойно думаю о вас, как о двух разных людях. Чем больше времени я провожу с тобой и лучше узнаю тебя, тем лучше я понимаю, что ты и Лора — разные люди, своего рода человек до и после. Плохой и хороший. Темный и светлый. Черное и белое.

Если Карли — это «после», она также была «хорошей и светлой»? Она надеялась, что да. Она не хотела быть плохой. Она не хотела приносить печаль людям вокруг нее. Она не хотела быть Лорой. Но если она была ею, то не хотела быть той Лорой, которую Бак ненавидел.

Боже, помоги ей, она действительно не хотела этого.

— Ты думаешь, что любого оставишь в дураках, да?

Голос Трины, ледяной и низкий, раздался прямо позади Карли, и у нее мурашки поползли по коже. Женщина напугала ее, входя в комнату и направляясь к окну, где стояла Карли. Нет, дрожь, которая ее охватила, была вызвана чем-то более острым, более коварным, более угрожающим, чем простое удивление.

Трина безвредна. Так считал Бак, и на первый взгляд она казалась такой. Она была высокой, с каштановыми прямо расчесанными волосами до плеч, а ее глаза были карими, невыразительными и мутноватыми. Ее внешность была заурядна, без изюминки. Безвредна. Взглянув в эти глаза, Карли поняла, что Бак не прав. Она видела злобу, слышала ненависть в голосе Трины, чувствовала зло, обволакивающее ее.

Повернувшись лицом к Трине, Карли, силясь улыбнуться и сдерживая тревогу, ответила:

— Я никого не пытаюсь оставить в дураках, Трина.

— Мать, Бак, все в городе — все они верят твоей лжи. Но не я. Я знаю тебя. Я знаю, на что ты способна.

Все еще улыбаясь, Карли сильнее сжала стакан, который держала обеими руками, страстно желая, чтобы Бак и Морин вернулись из кухни. Почему старая женщина упомянула поломанный мусорный ящик сразу же, как только они закончили обедать? И почему Бак вызвался взглянуть на него? Почему они оставили ее одну так надолго с Триной?

Как будто прочитав ее мысли, Трина придвинулась еще ближе и понизила голос почти до шепота:

— Что бы ты сейчас ни хотела, ты этого не получишь. Ты поняла? Ты не можешь вернуться сюда. Ты не можешь занять мое место у мамы. Ты не можешь забрать снова Бака.

Карли ответила инстинктивно, не думая и без колебаний:

— Почему? Может быть, ты сама влюблена в шерифа?

Трина резко отпрянула назад; мгновение она выглядела ошеломленной. Она что, думала, что ее влечение к шерифу является тайной? Любопытно, подумала Карли. Трина смотрела на него, словно он управлял ходом светил, ловила каждое слово, которое он скажет, не пропускала случая привлечь его внимание к себе, при этом полагая, что ее чувства к нему были ее маленькой тайной…

— Шериф — взрослый человек, — сказала Карли спокойно. — Он способен сам принять решение.

— Да, если ты позволишь ему сделать это! Он никогда не хотел тебя, никогда не хотел с тобой спать или проводить время. Но ты насильно вторглась в его жизнь, так же, как ты делаешь сейчас. Ты не обращала внимания на его протесты, его нужды и желание, но твои-то, конечно, должны были выполняться. Ты сделала его несчастным. — Улыбка Трины была жестокой и коварной. — Но он, наконец, научился говорить тебе «нет», не так ли? Когда ты настаивала, чтобы он на тебе женился, он холодно отвернулся от тебя; он, наконец, увидел, для чего ты была с ним, и сказал, чтобы ты убиралась ко всем чертям. И он сделает это снова. Больше он не попадется на твою хитрость. Бак знает, какая ты испорченная.

Испорченная. Это слово заставило Карли передернуться от отвращения. Она была испорченным, безнравственным человеком? Она каким-то образом манипулировала Баком в их отношениях? Она брала все, что хотела, и ничего не давала взамен? Она сделала его несчастным?

Эти вопросы отравили ей остаток вечера, хотя Бак и Морин вскоре вернулись, а Трина хранила молчание. Карли сидела на диване рядом со старой женщиной и не принимала участия в разговоре, желая только одного — уйти отсюда. Карли хотела бы поехать домой в Сиэтл, где она была бы в безопасности и в комфорте.

После трех лет желания вспомнить теперь она испытывала желание все забыть.

Наконец они распрощались, и она с Баком покинула викторианский дом. На середине лестницы Бак не выдержал и спросил:

— Что случилось?

Карли остановилась рядом с его машиной, но не открывала дверцу. Вместо этого, запрокинув голову, она посмотрела на небо.

— Ты знал, что амнезия не всегда вызвана физическими травмами? — спросила она мягко, но не дождалась ответа. — Иногда бывают причины психологические. Человек был свидетелем чего-то ужасного, стресс был таким всеобъемлющим, что его необходимо было избежать, поэтому мозг выключает память, и все — нет больше ужаса, нет стресса. — После секунды молчания она добавила: — Хотела бы я знать…

Бак уже понял, что она хотела знать, не была ли ее амнезия, по крайней мере, частично, психологической. Никто не отрицал ее страданий, вызванных несчастным случаем, но кто мог уверенно сказать, что только раны были причиной ее амнезии? Вполне возможно, что где-то глубоко внутри Лора была несчастна, что она устала от эгоизма и жестокости, что она не хотела больше видеть, во что превратилась ее жизнь, кем она стала. Несчастный случай дал ей шанс избавиться от эгоизма, зла и жадности, шанс стать приятным, скромным человеком. Шанс позаботиться о ком-то, чтобы кто-то заботился о ней.

И все, что она делала раньше, было забыто.

Бак ждал, что Карли выскажет вслух свои мысли, но она только взглянула на него и, не говоря ни слова, села в машину.

Бак в темноте обошел вокруг автомобиля, потом сел за руль и включил двигатель, дав ему минуту поработать вхолостую, прежде чем включить передачу.

— Ты бывал в обществе с Триной?

Пока Бак ехал по грунтовой дороге к шоссе, он раздумывал, чем был вызван ее вопрос. Ревность? Ревность Лоры была горяча и неприятна, рожденная непоколебимым стремлением к полному обладанию и контролю. Как и все остальное в ее характере, эта черта за три года смягчилась и сгладилась.

— Да, пару раз.

Ответ, казалось, что-то объяснил ей. Она издала тихий звук понимания и кивнула головой.

— Если ты думаешь, что это объясняет, почему Трина так враждебна, то ты не права, — сказал Бак. — Я, наверное, побывал в обществе каждой незамужней женщины на пятьдесят миль вокруг Новера, — такова моя работа, — но ведь они не ненавидят тебя.

— Но они не все влюблены в тебя, а Трина влюблена.

— Что заставляет тебя так думать?

Бак предпочел бы не видеть взгляд, которым Карли посмотрела на него. Ему стало неуютно.

— Бедная женщина выставляет себя на посмешище, а ты даже не замечаешь, — сказала Карли с укором.

Лора жалела кого-то, тем более Трину? Это так же смешно, как если бы кто-то жалел Лору, подумал Бак. Потом он напомнил себе, что это Карли, а не Лора.

— Может быть, твои свидания с Триной не были важны для тебя, но они много значили для нее.

— У нее не могло быть и мысли, что они что-нибудь означают. Они даже не были настоящими свиданиями. Мы делали вместе кое-какую работу, и я сводил ее пару раз пообедать, вот и все.

— Ты приглашал ее? Ты провожал ее домой? Ты заплатил по счету в ресторане? Ты привез ее домой и поцеловал, сказав «доброй ночи»?

— Нет.

Теперь они были в городе, где свет уличных фонарей позволял ему видеть выражение ее лица: было ясно, что она знала, который из ее вопросов вызвал его слишком страстный ответ, и он в ответ нахмурился.

— Они не были настоящими свиданиями? — сказала Карли мягко. — Для Трины они должны были означать, что ее мечты сбылись. Как же тяжко было ей видеть тебя с Лорой, зная, каким человеком была ее кузина, и не имея возможности с ней соперничать?!

Бак вырулил на стоянку перед гостиницей, потом посмотрел в лицо Карли.

— Какой была Лора, теперь не имеет большого значения.

Карли грустно посмотрела на него.

— Это имеет значение для меня.

Желание защитить не было для Бака новым — он часто пытался защитить себя от Лоры. Но в первый раз в жизни он хотел защитить ее. Бак хотел стереть все темные воспоминания, весь страх и все сомнения, всю грусть, стыд и волнения. Он хотел восстановить ее веру в себя, спасти от любых обид и разочарований.

Он хотел спасти ее от самой себя. А может быть, только может быть, он хотел спасти ее для себя?

— Каждый совершает поступки, которыми не приходится гордиться, — сказал Бак угрюмо, не глядя на Карли. — Надо только научиться оставлять их в прошлом.

— Может быть, это как раз то, что я сделала. И после того, как я избавилась от всего плохого, не осталось ничего. Мне пришлось начинать все с самого начала

Может, она права, подумал Бак. Может, быть Лорой слишком больно, слишком стыдно. Она могла бы счастливо прожить остаток жизни, не зная правды, но какой-то упрямый поворот судьбы привел ее обратно в Новер, к единственному месту, где она не могла отделаться от прошлого, того, кем и чем она была.

— Что же ты сделал, — спросила Карли, — чем не можешь гордиться?

Его самым большим стыдом, самым большим раскаянием были его отношения с Лорой. Его слабость к ней. Его одержимость ею. Она заставила его ненавидеть самого себя, и это заставило его возненавидеть ее. Но он не мог этого сказать. Для ее спасения, но больше всего для своего спасения, он не скажет.

— Ничего, — ответил Бак наконец, скрывая за усмешкой горечь воспоминаний. — Я исключение из правил. Пойдем, становится холодно. Давай выпьем чашку кофе в ресторане.

Но прежде чем он успел открыть свою дверцу, Карли задала другой вопрос:

— Трина сказала, что ты не хотел быть рабом Лоры, что она силой вторглась в твою жизнь. Это правда?

Что он не хотел быть рабом Лоры?! Боже, да он бы отдал все, только бы избежать ловушки, которую она расставила для него.

— Что она сделала?

Бак открыл дверцу, потом посмотрел на Карли в слабом отблеске верхнего света.

— Тебе это будет неинтересно, — сказал он безразлично.

С этим он вылез из кабины и прошел вдоль автомобиля, ожидая Карли. Он не чувствовал холода, который проникал через его кожаную куртку, не замечал облачков морозного пара, которые вырывались при дыхании. Он как бы оцепенел, слишком устав.

Но Карли настойчиво повтоиила вопрос.

— Я хочу знать.

— Нет.

— Я имею право…

Его горький смех прервал ее слова.

— Ты изменилась так сильно, что, несмотря на то же лицо, я забываю, что ты та женщина, которую я знал. Но порой ты говоришь точно так же, как и раньше говорила: эгоистично и требовательно. Ты думаешь, что имеешь право на мои воспоминания, на мое прошлое? Но поверь мне, если бы было так просто избавиться от них, я бы отдал их тебе сразу, потому что они не нужны мне, я не хочу иметь их. Я не хочу вспоминать тебя.

Опираясь руками на край сиденья, Карли переплела пальцы.

— Я знаю, она не была особенно приятным человеком…

— Говори «я», черт побери, — прервал ее Бак. — Хватит прятатся за всеми этими «она» и «Лора». Говори «я». «Я не была особенно приятным человеком».

Карли побледнела, но упрямо продолжала:

— Я знаю, тебе не просто иметь дело со мной после трех лет покоя и мира без нее…

Бак ударил кулаком по крылу автомобиля, и машина закачалась на рессорах. Карли замолчала.

— Ты хочешь знать, что она делала? — спросил он вкрадчиво. — Ты решила, что мы должны завязать близкие отношения. Не имело значения, что я не интересовался этим. Что ты даже не нравилась мне. Не имело значения, что я был связан с кем-то еще. Ты хотела кого-нибудь новенького, а я был бедный ублюдок, на которого ты положила глаз.

Бак медленно двинулся к ней.

— Везде, куда бы я ни направился, я натыкался на тебя. Ты приходила в мой офис, в мой дом. Если я шел в ресторан выпить чашку кофе, ты уже была там. Когда я останавливался в магазине купить продукты, ты была там. Везде. И ты дразнила, надоедала, приставала, насмехалась надо мной, играла в свои маленькие игры и поработила меня. Я был дураком, думал, что смогу переделать тебя, не понимая, насколько ты опасна. Я не знал меру твоей порочности.

Его последние слова заставили Карли вздрогнуть, но Баку уже было на все наплевать. Она хотела услышать это, и она это выслушает.

— Я пробовал отделаться от тебя. Я говорил «нет» тысячу раз, но ты каждый раз получала то, чего тебе хотелось.

Теперь он стоял с Карли лицом к лицу, но она не отступала, а глядела на него застывшим взглядом и слушала.

— Чем больше ты играла, тем больше я ненавидел тебя и… тем больше хотел тебя. Я презирал тебя. Я проклинал все, что с тобой связано… но ты была мне нужна. Ты была как болезнь, которая охватила всю мою душу.

Карли медленно покачала головой в знак отрицания, Бак опустил руки, его пальцы сжались в кулак.

— Ты почти разрушила меня.

— Не я, — шептала Карли, качая головой. — Лора.

— Ты и есть Лора, — настаивал Бак.

— Нет. Я бы никогда этого не сделала. Я бы не обидела никого, я не обидела бы тебя.

— Ты никогда не приносила ничего кроме боли мне или кому-либо еще. — Бак знал, что его слова были жестоки, но уже не мог остановиться, изливая накопившееся. — Ты использовала людей. Ты только брала, оставляя меня ни с чем. Без гордости. Даже без самоуважения.

Карли отошла на несколько футов, потом остановилась, голова ее была наклонена вниз, плечи опущены. Горькая злость Бака начала уступать место острому чувству вины. Еще совсем недавно он хотел защитить ее от всего плохого, от открытий, которые она делала о самой себе. Теперь же он добавил большую тяжесть к ее ноше и сделал это сознательно.

— Почему ты просил меня здесь остаться? Почему ты не дал мне уехать домой в Сиэтл?

— Потому что я должен знать.

— Ты еще ничего не доказал.

— Нет. — Бак подождал, пока она снова медленно повернулась к нему лицом. — Но ты доказала.

На мгновение Карли уставилась на него, потом покачала головой.

— Я не была ею. Ты понял? Никогда не отождествляй меня с той женщиной!

Почувствовав внезапную усталость и душевную пустоту, Бак на минуту закрыл глаза, как бы отгородившись от ее вызывающего заявления, от ее упрямства и безнадежного печального взгляда ее глаз. Он хотел сказать ей: уезжай в Сиэтл, упаковывай свой чемодан, отправляйся сегодня же вечером. Он хотел извиниться за все те слова, что он сказал ей, выдумать какую-нибудь правдоподобную историю, которая убедила бы ее, что он лгал. Он хотел изгнать эту боль и отчаяние, написанные на ее лице. Он хотел, понял Бак с раскаянием, удержать ее. Коснуться ее. Притянуть ее ближе и обнять, утешить, излечить ее.

Боже, помоги!

Горько улыбнувшись, Бак открыл глаза и увидел, что Карли смотрит на него, все еще упрямая, все еще сомневающаяся и по-прежнему невыразимо печальная.

— Ты хочешь, чтобы я сегодня уехала? — спросила она тихо.

— Я не буду винить тебя, если ты так сделаешь. Ты сказала, что все это не просто для меня. Но я даже не могу себе представить, как это должно быть трудно для тебя.

— Какая-то часть меня хочет знать правду, — признала Карли. — А другая часть молится о втором ударе по голове, который стер бы из моей памяти последние четыре дня.

Они оба молчали какое-то время; потом с внезапной дрожью Карли снова спросила:

— Ты хочешь, чтобы я уехала?

Бак не имел права просить ее остаться. После всего, что он ей наговорил, что он обрушил на нее, он, по крайней мере, должен оставить ей шанс вернуться домой без невыносимой тяжести на душе.

Но он не мог дать ей даже это.

— Нет, — ответил он спокойно. Потом тяжело, со стоном вздохнул и сказал слова, которые могли стоить ему очень дорого: — Я не хочу, чтобы ты уезжала.

Ночные кошмары… Карли проснулась поздно ночью в воскресенье от собственного крика, резко звучавшего в ушах. Минуту она не могла понять, где находится, не могла вспомнить ничего, кроме чувства ужаса, но постепенно уютные, знакомые очертания гостиничного номера вернули ее, успокаивая, к действительности. Карли лежала в постели, ее сердце колотилось, кожа была влажной, дыхание затрудненным, а широко открытые глаза смотрели в потолок. Впервые в ее снах было нечто большее, чем страх. Там были крики, не те, которые разбудили ее, а крики внутри сна. Там был ужас, парализующий, иссушающий душу ужас. И полные слез мольбы: пожалуйста, Боже мой, пожалуйста, Боже мой, пожалуйста, Боже, пожалуйста…

Пожалуйста, что? Не дай мне умереть? Ей приснился несчастный случай? Несомненно, она была в ужасе, когда увидела другой автомобиль, пересекающий перекресток. Несомненно, был момент, когда она поняла, что столкновения не избежать, и вскрикнула в ужасе. Несомненно, было мгновение, когда она думала, что умрет, и пыталась молиться.

Торговалась ли она, как делают некоторые люди? Пожалуйста, Боже, если ты оставишь меня в живых, я больше никогда, не буду плохой, никогда никого не обижу, никогда никого не унижу.

И когда она выжила, не превратилась ли она в кого-то еще, чтобы выполнить условия этой сделки?

Карли медленно откинула одеяло и опустила ноги на пол.

Как обычно, ее ночная рубашка промокла от пота. Дрожа, она достала халат и уже завязывала пояс, когда раздался стук в дверь.

— Лора! То есть Карли!

Это была Хэзел, владелица гостиницы. Комната, которую она со своим мужем занимала, находилась напротив номера, где жила Карли, не так далеко, чтобы они ничего не услышали.

Карли открыла дверь, пытаясь пригладить рукой волосы.

— Извините. Я не хотела беспокоить вас.

— Что случилось?

— Это только плохой сон. У меня иногда бывают кошмары.

— Я не могу вам помочь?

— Все хорошо, извините.

Хэзел вытянула руку и коснулась большим пальцем теней под глазами у Карли.

— Постарайтесь подольше поспать. Вам обязательно нужно выспаться.

— Я постараюсь, — Карли закрыла дверь и снова заперла ее.

Взяв другую ночную сорочку, она прошла в ванную, сбросила халат и замочила рубашку. Бросив взгляд в зеркало, она задержалась, стянув с себя сорочку, и минуту просто смотрела. Она была стройной; ее грудь не была ни слишком маленькой, ни слишком большой, талия не была слишком узкой, у нее были красивые ноги. Да, ее тело было красиво, но не настолько, чтобы мужчины сходили по нему с ума, не настолько, чтобы соблазнить мужчину — любого мужчину — против его воли. Особенно такого мужчину, как Бак Логан. Интересно, какую надо иметь внешность, чтобы ошеломить такого мужчину, размышляла Карли, натягивая свежую ночную сорочку.

Радующую?

Возбуждающую?

Умиротворяющую?

Карли размышляла от случая к случаю, какой была ее интимная жизнь до аварии. Было ли у нее нечто большее, чем обычные свидания? Был ли у нее кто-то особенный? Нравилась ли она мужчинам, которые ухаживали за ней? Или она была как дама, оставшаяся без кавалера, скромная и застенчивая?

Карли никогда не могла себе представить, что она могла быть такой женщиной, какую описывал Бак Логан. Очаровывающая. Соблазнительная. Неотразимая. Это предположение было опьяняющим для женщины, которая однажды забыла, как надо целоваться, как люди любят друг друга.

Потом пришло воспоминание о том, что он сказал в субботнюю ночь, лишая ее самого маленького удовольствия, которое Карли испытывала от этих мыслей: «Ты была как болезнь, которая проникла в самую душу».

Опускаясь на коврик ручной работы перед ванной, Карли тоже чувствовала себя больной. Закрыв лицо руками, она вновь вспомнила о своем кошмаре. Может быть, она неправильно его истолковала? Может быть, она грезила о несчастном случае, а ее вопль был рожден не страхом смерти, а, наоборот, страхом выжить? Может быть, ее молитвы были не просьбой выжить, а, напротив, мольбой о смерти? И Бог оставил ей жизнь, стерев из ее сознания все воспоминания…

С горьким чувством Карли вытерла слезы. Все: врачи, медсестры, ее друзья — расценивали ее выздоровление и возвращение к жизни как чудо. Но не было ли это все для того, чтобы она вернулась в Новер другой женщиной, — счастливой, доброй, уравновешенной, и узнала ужасную правду о себе той, которой была раньше? Теперь она должна оставить всякую надежду найти покой. Но зато она может смотреть Баку в лицо. Она сделала его жизнь невыносимой. Она ничего не дала ему, кроме боли. Она почти разрушила его, и он никогда не простит ее. Но теперь она снова здесь, в его жизни, столь изменившаяся, и ее влечет к нему. Женщина, которой он нравится. Женщина, которая находит естественным заботиться о нем и любить его.