Глава 1. Предупреждение

— Я склонен предполагать…

— Предполагайте, предполагайте, нетерпеливо заметил Холмс.

Я убежден, что принадлежу к числу самых терпеливых из смертных, но это насмешливое замечание меня задело.

— Послушайте, Холмс, — сказал я сухо, — вы иногда слишком испытываете мое терпение.

Но он был чересчур занят собственными мыслями, чтобы сразу ответить мне. Не обращая внимания на стоявший перед ним нетронутый завтрак, Холмс целиком погрузился в изучение листка бумаги, вынутого из конверта. Затем он взял конверт и стал старательно рассматривать его.

— Это почерк Порлока, — задумчиво сказал Холмс. — Я не сомневаюсь: это почерк Порлока. Игрек с особенной верхушкой — это очень характерно.

Он говорил скорее сам с собой, нежели обращаясь ко мне, но все мое раздражение исчезло.

— Кто же этот Порлок? — спросил я.

— Порлок — это только nom-de-plume, псевдоним, а за ним, Уотсон, стоит чрезвычайно хитрая и ловкая личность. В предыдущем письме Порлок честно сообщил мне, что его имя — вымышленное, и просил не разыскивать его среди миллионов лондонского населения. Порлок важен не сам по себе, а лишь потому, что находится в контакте с неким и в самом деле значительным лицом. Вообразите рыбу-лоцмана, сопровождающую акулу, или шакала, следящего за львом, — вообще, какое-либо ничтожество в обществе действительно грозного существа. И не только грозного, Уотсон, но и таинственного — в высшей степени таинственного. Вот в этом-то смысле Порлок меня и интересует.

— Знаменитый ученый и преступник, столь великий в своих хитрых замыслах, что….

— Что и теперь я должен со стыдом…

— Я, собственно, хотел сказать, что он остается совершенно неизвестным обществу с этой стороны.

— Намек, явный намек! — воскликнул Холмс.

— В вас, Уотсон, открывается совершенно неожиданная жилка единого юмора. Вас надобно остерегаться! Впрочем, назвав Мориарти преступником, вы сами совершили проступок, как оно ни удивительно. С точки зрения закона это — клевета. Один из величайших злоумышленников всех времен, организатор едва ли не всех преступлений, руководящий ум всего подпольного мира, ум, который мог бы двигать судьбами народов, — таков в действительности этот человек. Но он настолько неуязвим, настолько выше подозрений, так изумительно владеет собой и так себя ведет, что за эти ваши слова мог бы привлечь вас к суду и отнять вашу годичную пенсию в качестве компенсации за необоснованное обвинение. Разве он не прославленный автор «Движения астероидов», книги, затрагивающей такие высоты чистой математики, что, говорят, в научной прессе не нашлось никого, кто мог бы написать о ней критический отзыв! Можно ли безнаказанно клеветать на такого человека! Это гений, Уотсон! Но если я буду жив, то придет и наш черед торжествовать.

— Если бы мне удалось это увидеть! — воскликнул я. — Но вы говорили о Порлоке…

— Ах, да… Так вот, этот, так называемый Порлок — лишь одно из звеньев в длинной цепи, правда, не столь удаленное от ее создателя. Но между нами говоря, звено довольно второстепенное. Больше того: звено, давшее трещину.

— Не существует цепи более крепкой, чем самое слабое из ее звеньев.

— Именно, дорогой Уотсон. В этом-то и кроется особая важность Порлока для нас. Подгоняемый отчасти пробудившейся в нем совестью, а главным образом чеками на десять фунтов, которые я ему посылал, он уже раза два доставлял мне ценные сведения. Настолько ценные, что удавалось предотвратить преступления. Если мы найдем ключ к шифру, то я не сомневаюсь, что и это письмо окажется сообщением того же рода.

Холмс развернул письмо на своей так и оставшейся чистой тарелке.

Я склонился над ним и стал рассматривать загадочное послание. На листке бумаги было написано следующее:

534 Г2 13 127 36 31 4 17 21 45

Дуглас 109 293 5 37 Бирлстон.

26 Бирлстон 9 18 171

— Что вы думаете об этом, Холмс?

— Очевидно, попытка сообщить какие-то секретные сведения.

— Но если нет ключа, какова польза шифрованного послания?!

— В настоящую минуту — ровно никакой.

— Почему вы говорите «в настоящую минуту»?

— Потому что существует немало шифров, которые я могу прочесть с такой же легкостью, как акростих по первым буквам каждой строки. Такие несложные задачи только развлекают, ничуть не утомляя. Но тут — иная задача. Ясно, что это ссылка на слова, которые можно найти на странице какой-то книги. Пока я не буду знать название книги, я бессилен.

— А что могут означать слова «Дуглас» и «Бирлстон»?

— Очевидно, этих слов нет на взятой странице.

— Почему же он не указал название книги?

— Дорогой Уотсон, ваши ум и догадливость, доставляющие столько удовольствия вашему покорному слуге, подскажут вам в следующую минуту, что не следует посылать зашифрованное письмо и ключ к шифру в одном и том же конверте. Иначе вас могут ждать большие неприятности. Нам, однако, принесут вторую почту; я буду очень удивлен, если не получу письма с объяснением или, что более вероятно, самой книги, на которую автор письма ссылается.

Дальнейшие рассуждения Холмса были прерваны спустя несколько минут появлением Билли, слуги, принесшего ожидаемое нами письмо.

— Тот же почерк, — заметил Холмс, вскрывая письмо. — И подписано на этот раз, — торжествующим голосом прибавил он, развернув письмо.

Но, просмотрев его, нахмурился.

— Ну, это сильно разочаровывает. Боюсь, Уотсон, наши ожидания обмануты. По-видимому, с этим Порлоком ничего не выйдет. «Многоуважаемый мистер Холмс, — пишет он, — я больше не могу заниматься этим делом. Оно слишком опасно. Я вижу, что он меня подозревает. Я только что написал адрес на конверте, собираясь послать вам ключ к шифру, как он совершенно неожиданно зашел ко мне. Я успел прикрыть конверт, но прочел в его глазах подозрение. Сожгите, пожалуйста, шифрованное письмо: теперь оно для вас совершенно бесполезно. Фред Порлок».

Некоторое время Холмс сидел молча, держа письмо в руке и сосредоточенно глядя на пламя в камине.

— В сущности, — вымолвил он наконец, — что его так испугало? Возможно, это только голос неспокойной совести. Чувствуя себя предателем, он прочел обвинение в глазах другого.

— Этот другой, я полагаю, профессор Мориарти?

— И никто иной. Когда кто-либо из этой компании говорит «он», вы должны догадываться, кого они подразумевают. У них только один «он», возвышающийся над всеми остальными.

— Но что он затевает?

— Это сложный вопрос. Когда против вас оказывается один из первых умов всей Европы, да еще за его спиной стоит целое полчище темных сил, допустимы любые возможности. Как бы то ни было, наш друг Порлок, по-видимому, был здорово расстроен. Сравните, пожалуйста, письмо с адресом на конверте, до неприятного визита. На конверте почерк тверд и ясен, в письме его едва можно разобрать.

— Зачем же он писал? Почему он попросту не бросил это дело?

— Опасался, что я буду добиваться разъяснений и, возможно, навлеку на него неприятности.

— Верно, — сказал я. — Честное слово. — Я схватил шифрованное письмо и стал напряженно его рассматривать. — Можно с ума сойти от мысли, что вот в таком клочке бумаги заключена какая-то важная тайна и что вне человеческих сил в нее проникнуть.

Шерлок Холмс отодвинул в сторону свой по-прежнему нетронутый завтрак и разжег трубку, бывшую постоянной спутницей самых глубоких его размышлений.

— Удивляюсь! — сказал он, откинувшись на спинку стула и уставясь в потолок. — Может быть, здесь имеются пункты, ускользающие от вашего макиавеллиевского ума? Давайте рассмотрим проблему при свете чистого разума. Этот человек ссылается на какую-то книгу. Таков наш исходный пункт.

— И довольно неопределенный.

— Посмотрим далее, нельзя ли этот пункт проверить. Наша проблема, когда я глубже вдумываюсь в нее, кажется мне менее неразрешимой. Какие указания имеются у нас относительно этой книги?

— Никаких.

— Ну, ну, наверное, не так уж все плохо. Шифрованное послание начинается большим числом пятьсот тридцать четыре, не так ли? Мы можем принять в качестве рабочей гипотезы, что пятьсот тридцать четыре — та самая страница, к которой нас отсылают как к ключу шифра. Таким образом, наша книга оказывается толстой книгой, что, конечно, представляет собой уже некоторое достижение. Какие еще указания у нас относительно этой толстой книги? Следующий знак — Г два. Что вы скажите о нем, Уотсон?

— Без сомнения — «Глава вторая».

— Едва ли так, Уотсон. Я уверен, вы со мной согласитесь, раз дана страница, номер главы уже несуществен. Кроме того, если страница пятьсот тридцать четыре застает нас только на второй главе, то размеры первой главы должны быть положительно невыносимы.

— Графа! — воскликнул я.

— Великолепно, Уотсон! Вы прямо-таки блещете умом в это утро! Если это не графа или не столбец, то я сильно ошибаюсь. Итак, теперь мы начинаем исследовать толстую книгу, напечатанную в два столбца значительной длины, так как одно из слов в документе обозначено номером двести девяносто третьим. Достигнуты ли нами пределы, в которых разум еще может оказать нам помощь?

— Боюсь, что это так.

— Положительно, вы сами к себе не справедливы. Блесните-ка еще раз, мой дорогой Уотсон!.. Вот такое соображение. Если бы книга была из редко встречающихся, он прислал бы ее мне. В действительности же он собирался, пока его планы не были расстроены, прислать мне в конверте ключ к шифру. Так он пишет. А это походит на указание, что книгу я без труда найду у себя. У него она есть, и он, видимо, полагал, что я ее тоже имею. Короче говоря, Уотсон, речь идет о какой-то очень распространенной книге.

— Весьма правдоподобно.

— Итак, мы должны несколько ограничить область наших поисков: наш корреспондент ссылается на толстую и очень распространенную книгу, отпечатанную в два столбца.

— Библия! — воскликнул я с торжеством.

— Так, Уотсон, хорошо! Впрочем, если позволите, то с некоторой оговоркой. Именно относительно библии труднее всего предположить, что она находилась под рукой у кого-либо из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных изданий библии существует такое множество, что он едва ли мог рассчитывать на второй экземпляр с одинаковой нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более определенное, он знает наверняка, что его страница пятьсот тридцать четвертая окажется вполне тождественной моей пятьсот тридцать четвертой странице.

— Но ведь книг, отвечающим всем этим условиям, очень немного?

— Верно. Но именно в этом наше спасение, наши поиски должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией страниц и притом такими, которые обычно есть у всех.

— Брэдшоу!

— Едва ли, Уотсон. Язык Брэдшоу выразителен, но скуп. Запаса слов на одной странице не хватит даже для обыкновенной записки. Брэдшоу приходится исключить. Словарь тоже не подходит и по той же причине. Что же остается в таком случае?

— Какой либо-ежегодник!

— Великолепно, Уотсон! Если вы не угадали, значит, я сильно заблуждаюсь. Ежегодник! Возьмем номер «Альманаха Уайтэкера». Он очень распространен. В нем имеется нужное нам количество страниц. И отпечатан он в два столбца. Насколько я припоминаю, он именно к концу становится особенно многословен. — Холмс взял томик с письменного стола. — Вот страница пятьсот тридцать четвертая… столбец второй… уйма мелкой печати… о бюджете и торговле Британской Индии. Так. Записывайте слова, Уотсон. Номер тринадцатый «Махратта». Начало, я боюсь, не особенно благоприятное. Сто двадцать седьмое слово — «Правительство». В этом слове все-таки есть какой-то смысл, имеющий, правда, мало отношения к нам и профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же делает правительство Махратты? Увы! Следующее слово — «перья». Неудача, милый Уотсон. Приходится поставить точку.

Холмс говорил шутливым тоном, но его нахмуренные брови свидетельствовали, что он разочарован и раздражен.

Я сидел огорченный и смущенный, глядя на огонь в камине.

Продолжительное молчание было нарушено неожиданным возгласом Холмса, появившегося из-за дверцы книжного шкафа со старым желтым томиком в руке.

— Мы поплатились, Уотсон, за свою поспешность. Мы опередили время и наказаны за это. Сегодня седьмое января, и мы взяли свежий номер ежегодника. Но более чем вероятно, что Порлок взял для своего послания старый номер. Без сомнения, он сообщил бы нам об этом, если бы его пояснительное письмо было им написано. Теперь посмотрим, что нам расскажет страница пятьсот тридцать четвертая. Тринадцатое слово — «имею». Сто двадцать седьмое — «сведения». Это сулит многое.

Глаза Холмса сверкали, а тонкие длинные пальцы нервно вздрагивали.

— «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Запишите, Уотсон: «имею сведения — опасность — может — угрожать — очень — скоро — некий». Дальше у нас имеется имя — «Дуглас». «Богатый — помещик — теперь — в Бирлстон — замок — Бирлстон — уверять — она — настоятельная». Все, Уотсон! Что вы скажите о чистом разуме и его плодах? Если бы у зеленщика имелась такая штука, как лавровый венок, я бы немедленно послал Билли за ним.

Я пристально всматривался в лежавший у меня на коленях листок бумаги, на котором записал под диктовку Холмса странное послание.

— Что за причудливый и туманный способ выражать свои мысли!

— Наоборот, он очень ясно выражается, — возразил Холмс. — Когда вы пользуетесь для выражения ваших мыслей одним книжным столбцом, то едва ли найдете все, что вам нужно. Кое в чем приходится рассчитывать на догадливость вашего корреспондента. В данном случае содержание совершенно ясно. Какая-то дьявольщина затевается против некоего Дугласа, богатого джентельмена, живущего, по-видимому, в своем поместье, на что и указывает нам Порлок. Он убежден — «уверять» — самое близкое, что ему удалось найти к слову «уверен», — что опасность очень близка. Таков результат нашей работы… и я могу смело вас уверить, что здесь был кое-какой материал для анализа.

Холмс испытывал удовлетворение истинного художника, любующегося своим шедевром. Он еще продолжал наслаждаться достигнутым успехом, когда Билли распахнул дверь, и в комнату вошел инспектор Мак-Дональд из Скотланд-Ярда.

Тогда, в конце восьмидесятых годов, Алеку Мак-Дональду было еще далеко до приобретенной им теперь широкой известности. Это был молодой, но надежный представитель сыскной полиции, который проявил недюжинные способности в ряде случаев, когда ему доверяли расследование. Его высокая костистая фигура свидетельствовала об исключительной физической силе, а открытый высокий лоб и глубоко посаженные глаза, блестевшие из-под густых бровей, не менее ясно говорили о проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, очень точным в выражениях, с несколько суровым характером и сильным абердинским акцентом. За то время, что он служил в полиции, Холмс уже дважды выручал его и помогал добиться успеха, удовлетворяясь при этом лишь радостью мыслителя, разрешившего трудную проблему. Шотландец отвечал глубокой признательностью и уважением, советуясь с Холмсом со свойственным ему прямодушием в каждом затруднительном случае. Посредственность не признает ничего выше себя, но талант всегда оценивает гений по достоинству. Мак-Дональд был достаточно талантлив, чтобы понимать: вовсе не унизительно искать помощи у человека в своем роде единственного в Европе и по дарованию и по опыту. Холмс, не слишком склонный к дружбе, относился к шотландцу с симпатией и дружески улыбнулся при виде его.

— Вы ранняя птичка, мистер Мак, — сказал он. — Я боюсь, что ваш визит означает известие о каком-либо новом необычайном происшествии.

— Если бы вы, мистер Холмс, сказали вместо «я боюсь» — «я надеюсь», то было бы, мне кажется, ближе к истине, — ответил Мак-Дональд с многозначительной усмешкой. — Да, небольшой глоток в это сырое утро не помешает… Я выбрался так рано потому, что первые часы после преступления самые драгоценные для нас, и вам это известно лучше прочих. А…

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в листок бумаги, лежащий на столе. В тот самый листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

— «Дуглас…» — пробормотал он. «Бирлстон!» Мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Во имя всего чудесного, где вы взяли эти имена?!

— Это шифр, который который доктор Уотсон и я только что разгадали. А в чем дело?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих:

— Только в том, господа, что именно мистер Дуглас из Бирлстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.

 

Глава 2. Шерлок Холмс и Мак-Дональд

Это был один из тех драматических моментов, ради которых, можно сказать, мой друг существовал. Право, было бы преувеличением уверять, что он потрясен или хотя бы возбужден этим ошеломляющим известием. В его странном характере не было и тени черствости, но, конечно, нервы его были закалены постоянно напряженной и совершенно исключительной по своему характеру работой. Его душевные движения в такие минуты как будто дремали, но зато интеллектуальная восприимчивость повышалась до чрезвычайности. В данном случае на его лице не было заметно и следа того ужаса, который испытал я после слов Мак-Дональда; оно скорее выражало спокойный интерес, с каким химик наблюдает образование кристаллов в перенасыщенном растворе.

— Замечательно! — промолвил он после некоторой паузы. — Замечательно.

— Вы, кажется нисколько не удивлены?

— Заинтересован, мистер Мак, но удивлен едва ли. Почему я должен быть удивлен? Я получил известие, которое следовало придать серьезное значение; оно извещало меня, что одному лицу грозит большая опасность. Спустя час я узнаю, что замысел был осуществлен и что лицо убито. Я заинтересован, это верно, но, как вы видите, ничуть не удивлен.

Он кратко рассказал инспектору о шифрованном письме и найденном к нему ключе. Мак-Дональд сидел за столом, опершись подбородком на обе руки; он слушал с напряженным вниманием, и его густые песочного цвета брови соединились в одну прямую линию.

— Я хотел ехать в Бирлстон сегодня же утром и зашел просить вас сопутствовать мне — вас и вашего друга. Но из вашего сообщения следует, что мы могли бы более успешно действовать в Лондоне.

— Едва ли так, мистер Мак, — заметил Холмс.

— Взвесьте все, мистер Холмс! — воскликнул инспектор. — День или два все газеты будут сплошь заполнены «Бирлстонской тайной». Но что за тайна, если в Лондоне находится человек, который сумел заранее предсказать преступление?! Остается только схватить этого человека, и все будет выяснено.

— Несомненно, мистер Мак. Но каким образом вы предполагаете схватить этого Порлока, как он себя называет?

Мак-Дональд осмотрел с обеих сторон письмо, переданное ему Холмсом.

— Штемпель поставлен в Кэмбервиле — это не особенно может помочь нам. Имя, вы говорите, вымышленное. Тоже, конечно, не слишком благоприятное обстоятельство. Вы, говорите, что посылали ему деньги?

— Два раза.

— Как именно?

— В Кэмбервильское почтовое отделение — банкнотами.

— И вы ни разу не интересовались, кто приходил за ними?

— Нет.

Инспектор был по-видимому, удивлен и несколько смущен.

— Почему же?

— Потому что я всегда держу данное слово. После первого же письма я обещал ему, что не буду разыскивать его.

— Вы думаете, что он только пешка и что за ним стоит какая-то более значительная личность?

— Я знаю, что это так.

— Этот профессор, о котором я слышал от вас?

— Именно.

Инспектор улыбнулся и глаза его на секунду метнулись в мою сторону.

— Я не скрою от вас, мистер Холмс, у нас в Скотланд-Ярде думают, что вы зря имеете зуб на этого профессора… Я лично собрал кое-какие сведения о нем: он выглядит очень почтенным, ученым и талантливым человеком.

— Я рад, что ваши расследования позволяют вам признать его талантливость.

— Послушайте, вы можете не хотеть и все-таки признаете это. После того, как я узнал о вашем отношении к нему, я счел необходимым повидать его. Разговор у нас шел о солнечных затмениях — как он принял это направление, я не понимаю до сих пор, — но он притащил глобус и лампу с рефлектором и в одну минуту разъяснил мне вопрос всесторонне. Потом он предложил какую-то книгу, но, хотя во мне и сидит абердинская закваска, я все-таки решил, что это будет чересчур для моей головы. У него, с его тонким лицом, седыми волосами и какой-то особенно торжественной манерой говорить, вид настоящего министра. Когда он при прощании положил мне руку на плечо, это выглядело так, словно отец благословляет сына, отпуская его в холодный жестокий свет.

Холмс усмехнулся и потер руки.

— Великолепен! — воскликнул он. Положительно великолепен! Скажите мне, дорогой Мак-Дональд, эта приятная интимная беседа происходила, я полагаю, в кабинете профессора?

— Да.

— Красивая комната, не правда ли?

— Очень красивая, прекрасная комната, мистер Холмс!

— Вы сидели у его письменного стола?

— Совершенно верно.

— Так, что вы оказались против солнца, а его лицо было в тени?

— Это, видите ли, происходило вечером… Но свет лампы был направлен в мою сторону.

— Этого нужно было ожидать. Обратили вы внимание на картину над креслом профессора на стене?

— Для меня очень немногое остается незамеченным. Это, по-видимому, я перенял от вас. Да, я заметил картину: на ней изображена девушка, положившая голову на руки и украдкой смотрящая на вас.

— Это картина Жана Батиста Греза.

Инспектор проявил некоторый интерес.

— Жан Батист Грез, — продолжал Холмс, сплетая пальцы и откидываясь на спинку стула, — был знаменитый французский художник, подвизавшийся во второй половине восемнадцатого века. Новейшая художественная критика ставит его еще выше, чем его современники.

Теперь инспектор слушал совершенно безучастно.

— Не лучше ли нам… — начал он.

— Мы именно это и делаем, — прервал его Холмс. — Все, что я говорю, имеет прямое и существенное отношение к тому, что вы называете «Бирлстонской тайной». В известном смысле это можно назвать даже самым центром, средоточием ее.

Мак-Дональд слегка улыбнулся и вопросительно взглянул на меня.

— Вы мыслите чересчур быстро для меня, мистер Холмс. Вы отбрасываете одно или два звена, а для меня это уже препятствие, я не могу поспеть за вами. Что может быть на свете общего между давно умершим художником и Бирлстонским делом!?

— Всякое знание полезно для человека, занимающегося расследованием преступлений, — заметил Холмс, — даже такой незначительный факт, что в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году картина Греза «La Jeune Fille a l'Agneau» на аукционе у Портализа была оценена в миллион двести тысяч франков, может навести вас на кое-какие соображения.

Он оказался прав. Лицо инспектора выразило живейший интерес.

— Я могу напомнить вам, — продолжал Холмс, — что размеры жалованья профессора Мориарти можно узнать из любого справочника. Он получает семьсот фунтов в год.

— В таком случае, как же он мог приобрести…

— Вот именно. Как он мог?

— Все это просто изумительно, — заметил инспектор задумчиво. — Продолжайте, мистер Холмс. Меня это чрезвычайно заинтересовало. Любопытнейшая история!

Холмс улыбнулся. Искреннее восхищение всегда радовало его — характерная черта истинного художника.

— А что же насчет Бирлстона? — спросил он.

— У нас еще есть время, — ответил инспектор, взглянув на часы. — У ваших дверей меня ждет кэб, в двадцать минут он доставит нас на вокзал Виктории. Но относительно этой картины… Вы, мистер Холмс, кажется, однажды говорили мне, что никогда не встречались с профессором Мориарти?

— Совершенно верно, никогда.

— Каким же образом вы знакомы с его картиной и обстановкой?

— А, это другое дело. Я три раза побывал в его квартире, два раза под разными предлогами ожидал его и уходил до его возвращения. А третий раз… ну, об этом визите я, право же, не решаюсь рассказывать официальному представителю сыскной полиции. Словом, в этот раз я позволил себе просмотреть его бумаги. Нужно добавить что результаты получились совершенно неожиданные!

— Вы нашли что-нибудь компрометирующее?

— Абсолютно ничего. Это-то и поразило меня. Впрочем, есть один пункт, о котором вы теперь знаете, — картина. Следует полагать, что он очень богатый человек. Как же, однако, он приобрел свое богатство? Он не женат. Его младший брат служит начальником станции где-то на западе Англии. Его кафедра дает ему семьсот фунтов в год. И у него имеется подлинный Грез.

— Итак?

— Разумеется, вывод совершенно ясен.

— Вы думаете, что его богатство создается незаконными путями?

— Именно. Конечно, я имею и другие основания для такого вывода: десятки тончайших нитей извилистыми путями ведут к центру паутины, где скрывается это, с виду бездеятельное, ядовитое существо. Я упомянул о Грезе только потому, что вопрос освещался данными ваших собственных наблюдений.

— Все это так, мистер Холмс, я признаюсь, что рассказанное вами очень интересно. Более того, прямо поразительно! Но укажите нам, если это возможно, на что нибудь поопределеннее. В чем его следует обвинять: в подлогах, в выделке фальшивых денег, в убийствах. Откуда у него берутся деньги?

— Читали вы когда-либо о Джонатане Уайльде?

— Имя как будто знакомое. Из какого-нибудь романа, не правда ли? Я, признаться, недолюбливаю сыщиков в романах. Герои совершают подвиги, но никогда не рассказывается, как именно они их совершают, Чистый вымысел, малопохожий на действительность.

— Джонатан Уайльд не был ни сыщиком, ни героем романа. Это был выдающийся преступник, жил он в прошлом столетии.

— В таком случае, мне до него мало дела. Меня интересует только современная жизнь, я человек практики.

— Мистер Мак, самым практичным делом, которое вы когда-либо совершали, было бы взять трехмесячный отпуск и начать читать по двенадцать часов в день уголовные хроники. В жизни решительно все повторяется, даже профессор Мориарти. Джонатан Уайльд был как бы невидимой пружиной, тайной силой лондонских преступников, которым он ссужал за пятнадцать комиссионных процентов с добычи свой исключительный ум и организаторский талант. Старое колесо поворачивается, и спицы возвращаются на прежние места. Все, что мы видим, когда-то уже было снова будет. Я расскажу вам кое-что о Мориарти, что, вероятно, заинтересует вас.

— Пожалуйста, крайне любопытно!

— Я имел случай узнать, кто служит первым звеном в созданной им цепи, цепи, на одном конце которой находится человек с наполеоновским, но направленным в дурную сторону умом. А на другом — сотня жалких свихнувшихся людей, мелких жуликов, карманщиков и шулеров. Что касается средней части этой цепи, то ее вы можете заполнить, без боязни ошибиться, едва ли не всеми видами уголовных преступлений. Начальник его штаба, стоящий также поодаль, вне всяких подозрений, и столь же недоступный карающей руке закона, — полковник Себастьян Моран. Как вы думаете, сколько он ему платит?

— Я право, затрудняюсь что-либо сказать.

— Шесть тысяч футов в год. Он платит за мозги — в духе американских дельцов. Я совершенно случайно узнал эту подробность. Сумма эта превышает оклад премьер-министра. Такая деталь дает вам представление о доходах Мориарти и масштабе, в котором он оперирует. Теперь другой пункт. Я счел нужным поинтересоваться несколькими последними чеками Мориарти — самые обыкновенные и невинные чеки, которыми он оплачивает свои счета по хозяйству. Они оказались выданными на шесть различных банков. Что вы скажите об этом?

— Странно, конечно. Но какой вывод делаете вы?

— Ясно, что он не желает лишних разговоров о своем богатстве. Ни один человек не должен знать, сколько в действительности у него есть. Я не сомневаюсь, что у него не менее двадцати счетов в различных банках; большая часть размещена, вероятно, за границей, скорее всего в Дойчбанке или в Креди Лионе. Если у вас окажутся свободные год или два, то я очень советую вам заняться профессором Мориарти…

Мак-Дональд слушал очень внимательно; любопытные факты, сообщаемые Холмсом, были ему явно интересны. Но шотландская практичность заставила его прервать моего друга.

— Приму к сведению, — сказал он. — Но, согласитесь, мистер Холмс, вы несколько отвлеклись. Пока нам известно только, что имеется какая-то связь между профессором и преступником в Бирлстоне. Такой вывод вы делаете из предупреждения, полученного вами от некоего Порлока. Какие еще предположения можем мы сделать относительно нашего настоящего дела?

— Мы можем высказать кое-какие догадки о мотивах преступления. Оно, сколько я могу судить по вашим замечаниям, является непонятным или, по крайней мере, необъяснимым преступлением. Если принять во внимание тот источник преступлений, о котором мы говорили, но возможны два мотива. Во-первых, надо вам знать, что Мориарти держит своих людей прямо-таки в железных тисках! Введенная им дисциплина ужасна! Единственное наказание в его кодексе — смерть. Мы можем предположить, что убитый Дуглас изменил своему начальнику. Он понес наказание. Когда это станет известно остальным, то страх смерти еще сильнее укрепит в них дисциплину. Ожидающая Дугласа судьба была известна заранее одному из второстепенных членов шайки, и он сообщил об этом мне.

— Так, мистер Холмс, это одно предположение.

— Другое — что это одна из обычных махинаций Мориарти. Был там грабеж?

— Я не слыхал об этом.

— Если был, то это говорит против первой гипотезы и в пользу второй. Мориарти мог быть привлечен к делу обещанием доли в добыче или руководить им за плату наличными. И то и другое одинаково возможно. Но как бы там ни было, ответы на все вопросы мы должны искать в Бирлстоне.

— В таком случае — едем в Бирлстон! — воскликнул Мак-Дональд, вскакивая со стула. — Черт возьми! Уже поздно, господа, на сборы я могу дать не более пяти минут.

— Этого вполне достаточно, — Холмс встал и поторопился сменить халат на пальто. — Мистер Мак, в дороге вы расскажите мне обо всем известном вам…

«Все» оказалось довольно кратким и скудным, но все же выяснилось, что ожидавшее нас дело было совершенно исключительным. Выслушивая сухие и с виду незначительные подробности, Холмс оживился и время от времени, с удовольствием останавливаясь на некоторых деталях, потирал руки, похрустывая тонкими пальцами. Многие месяцы полной бездеятельности остались позади, но теперь, наконец, его замечательным способностям нашлось достойное применение. Холмс совершенно преобразился: глаза его блестели, и все тонкое нервное лицо точно озарилось внутренним светом. С напряженным вниманием слушал он краткий рассказ Мак-Дональда о том, что ожидало нас в Сассексе. Письменное сообщение о происшедшем было получено инспектором с первым утренним поездом, доставляющим в Лондон молоко с пригородных ферм. Местный полицейский офицер, Уайт Мейсон, — его личный друг; этим объясняется, что Мак-Дональд получил извещение скорее, чем это обычно происходит, когда кого-либо из Скотланд-Ярда вызывают в провинцию.

«Дорогой инспектор Мак-Дональд, — гласило письмо Мейсона, — официальное приглашение вы получите в отдельном конверте. Я пишу вам частным образом. Телеграфируйте мне, с каким поездом вы можете приехать в Бирлстон, и я встречу вас сам, или, если буду занят, поручу кому-либо. Случай очень странный. Приезжайте, не теряя ни минуты.

Пожалуйста, привезите, если можно, мистера Холмса, он найдет здесь немало интересного. Можно было бы подумать, что вся картина рассчитана на театральный эффект, если бы в центре ее не лежал убитый человек, даю вам слово: чрезвычайно странный случай».

— Ваш приятель, кажется, неглуп, — заметил Холмс.

— О, конечно же, сэр, насколько я могу судить, Уайт Мейсон очень деловой человек.

— Хорошо, что еще вы можете сказать?

— Только то, что подробности он расскажет нам при встрече.

— Как же вы узнали имя мистера Дугласа и то, что он убит зверским образом?

— Об этом говорилось в официальном сообщении. В нем не упоминается слово «зверский». Это — неофициальный термин, там названо имя Джона Дугласа. Указано, что причина смерти — ранение в голову и что орудие убийства — охотничье двуствольное ружье. Сообщается также и время преступления: вскоре после полуночи. Далее добавлено, что это, несомненно, убийство, но пока никто не арестован. В заключении сказано, что случай незаурядный и что вся обстановка дает возможность делать самые различные предположения. Это решительно все, мистер Холмс, что у нас пока имеется.

— В таком случае, мистер Мак, с вашего позволения, мы на этом остановимся. В нашем деле противопоказано строить теории, исходя из неполных данных. Пока я вижу двух несомненных персонажей — великий ум в Лондоне и мертвое тело в Сассексе. Между ними и нужно протянуть цепочку.

 

Глава 3. Трагедия в Бирлстоне

Теперь я попытаюсь описать события, разыгравшиеся в Бирлстоне.

Деревушка в Бирлстоне долго была всего лишь группой ветхих полуразвалившихся домиков на северной границе графства Сассекс. Целые века прибывала она в запущенном состоянии, но за последние годы ее живописное месторасположение привлекло преуспевающих горожан, виллы которых стоят теперь посреди окрестных лесов. В самом Бирлстоне появилась масса мелких лавок, которые обслуживают возросшее население; похоже, что в скором времени Бирлстон из старой деревушки превратится в современный город. Он служит центром для значительной части графства, так как Танбридж-Уэльс, крупнейший по близости город, находится в десяти или двенадцати милях, за границами Кента.

В полумиле от центра Бирлстона, в старом парке, славящимся своими огромными буками, находится старинная Бирлстонская усадьба.

Часть этой почтенной постройки относится ко времени первых крестовых походов, когда Гуго Капет построил крепость в центре поместья, пожалованного ему Рыжим королем. Здание сильно пострадало от огня в тысяча пятьсот сорок третьем году, но кое-что из постройки уцелело, и вскоре на месте руин феодального замка поднялась кирпичная усадьба.

Усадьба эта, с ее черепицей и узкими оконцами, выглядит и доныне такой же, какой создал ее строитель в начале семнадцатого века. Из двух рвов, которые когда-то ограждали владения воинственных феодалов, один, внешний, предназначен теперь для осушки земли, он обслуживает также огороды. Внутренний же ров окружает весь дом; выкопанный в незапамятные времена, он имеет сорок футов в ширину, глубина его в настоящее время не превышает нескольких футов. Вода в него поступает из небольшого ключа и, хотя она несколько мутновата, но вполне пригодна для питья. Окна первого этажа отстоят от поверхности воды всего на фут.

Единственный доступ к дому — через подземный мост. Цепи моста давно заржавели и распаялись, но последние обитатели усадьбы привели их в порядок настолько, что мост теперь снова поднимали каждую ночь и опускали каждое утро. Таким образом, после того, как возобновился этот старый феодальный обычай, усадьба еженощно превращалась в остров — факт, который имел прямое отношение к тайне, привлекшей вскоре внимание всей Англии.

Дом оставался незанятым долго; когда Дугласы приобрели его, он уже превратился в живописную развалину. Семья состояла из двух лиц: Джона Дугласа и его жены. Дуглас, судя по описаниям, был человеком около пятидесяти, худощавым, с юношеской выправкой, лицо у него было мужественное, с сильной нижней челюстью, глаза серые, пронизывающие, седые усы. Он был со всеми весел и приветлив, но что-то в его манере держаться оставляло впечатление, будто в свое время ему приходилось вращаться даже в более низких кругах, нежели деревенское общество Сассекса. Хотя соседи побогаче относились к нему с известного рода сдержанным любопытством. Дуглас приобрел вскоре большую популярность среди крестьян. Он входил во все их интересы, посещал все их незатейливые концерты, в которых и сам нередко исполнял вокальные номера, обладая очень недурным тенором. У него было достаточно золота; говорили, что Дуглас добыл его на калифорнийских приисках. Впрочем, это было ясно из его собственных рассказов о жизни, проведенной им с женой в Америке. Хорошее отношение к нему укрепилось еще и благодаря его репутации отчаянного храбреца. Очень неважный наездник, Дуглас тем не менее появлялся всюду верхом. Он не раз падал с лошади и жестоко расшибался, но продолжал стоять на своем и не расставался с седлом. Во время пожара в викариате Дуглас изумил всех бесстрашием, с каким он бросился в горящий дом спасать имущество викария — после того, как местная пожарная команда сочла это уже невозможным. Всем этим Джон Дуглас за пять лет пребывания в усадьбе завоевал себе прочные симпатии в Бирлстоне.

Жена его тоже была популярна среди своих новых знакомых, хотя англичане, к тому же провинциалы, неохотно вступают в дружбу с чужеземцами, которых некому представить при знакомстве. Миссис Дуглас вела довольно замкнутый образ жизни и казалась всецело поглощенной заботами о муже и хозяйстве. Было известно, что она англичанка и познакомилась с Дугласом в Лондоне, когда он овдовел. Это была красивая женщина, высокая, стройная, смуглая, лет на двадцать моложе своего супруга — разница, которая, очевидно, никак не отражалась на их семейном счастье. Однако наиболее близкие знакомые замечали, что между супругами не существовало взаимного доверия, по-видимому, после того, как жена начала догадываться о прошлом мужа. Кроме того, у миссис Дуглас можно было заметить нервное напряжение, когда супруг возвращался домой слишком поздно. В глухой провинции, где сплетники не переводятся, эта слабость усадьбы не могла остаться незамеченной, и сплетни о ней разрослись до невероятных размеров. А когда совершилось преступление, они приобрели особый смысл.

Имелось еще одно лицо, пребывание которого под кровлей Дугласов совпало с моментом преступления и которое поэтому должно быть представлено читателям. Это — Сесиль Баркер из Хейлз Ледж Хэмпстеда. Его плотную фигуру часто можно было встретить на главной улице Бирлстона, ибо он был желанным гостем в усадьбе. Считали, что он один знал таинственное прошлое мистера Дугласа. Сам Баркер был несомненно англичанином; из его слов узнали, что впервые он познакомился с Дугласом в Америке и пережил вместе с ним трудные времена. Баркер казался человеком очень обеспеченным. Он был моложе Дугласа, лет сорока пяти, стройный, широкогрудый, с гладко выбритым лицом профессионального борца, с густыми черными бровями и глазами, которые могли даже без помощи сильных рук проложить путь через враждебную толпу. Он не интересовался ни верховой ездой, ни охотой, а проводил время в прогулках с трубкой во рту или же в поездках по окрестности с Дугласом или его женой. «Добрый, щедрый джентельмен, — отзывался о нем Эймс, бирлстонский дворецкий, — но клянусь честью, я не хотел бы быть человеком, вздумавшим ему перечить». Баркер был в очень близких отношениях с Дугласом и весьма дружен с его женой; дружба, которая причиняла огорчение самому Дугласу настолько, что даже прислуга замечала его недовольство. Это приблизительно все, что можно сказать о Баркере, оказавшимся в семье Дугласов, когда произошла катастрофа. Что же касается других обитателей старого замка то достаточно из всей многочисленной челяди упомянуть о почтенном, услужливом Эймсе и миссис Аллен, веселой и приветливой особе, помогавшей миссис Дуглас в ее заботах по хозяйству. Остальные шесть слуг не имели никакого отношения к происшествию в ночь на шестое января.

Было без четверти двенадцать, когда первое известие о нем достигло маленького местного полицейского поста, находившегося под началом сержанта Уильсона из Сассекской бригады. Мистер Баркер, страшно взволнованный, ломился в дверь и резко дергал колокольчик. В усадьбе разыгралась ужасная трагедия: мистера Дугласа нашли убитым. Баркер пробормотал это не переводя дыхания и затем помчался обратно в усадьбу, куда вскоре явился вслед за ним полицейский сержант. Сержант прибыл на место преступления чуть позже полуночи, успев предупредить местные власти о том, что произошло нечто весьма серьезное.

Достигнув усадьбы, сержант нашел подъемный мост опущенным, а окна освещенными. Слуги с бледными лицами толпились в передней, в дверях стоял насмерть перепуганный дворецкий и в отчаянии ломал руки. Только Сесиль Баркер, казалось владел собой. Он открыл входную дверь и предложил сержанту следовать за ним.

В это время прибыл доктор Вуд, постоянный житель Бирлстона и практикующий врач. Трое мужчин вошли в роковую залу. Дворецкий, объятый, ужасом последовал за ними, притворив за собой дверь, чтобы скрыть жуткое зрелище от служанок.

Мертвый Дуглас лежал распростертый на спине. Поверх ночного белья на нем был надет розовый халат, на босых ногах — ковровые туфли. Доктор стал на колени, взял со стола ручную лампу. Одного взгляда на жертву было достаточно, чтобы увидеть: присутствие его излишне…

Убитый был страшно обезображен. Поперек его груди лежало странное оружие — охотничье ружье со стволами, спиленными на фут от курков. Было ясно, что выстрел произвели с очень близкого расстояния и что весь заряд, разнесший голову почти в куски, попал прямо в лицо. Курки были связаны проволокой, по-видимому, для того, чтобы сделать выстрел более сокрушительным.

Полисмен был расстроен и смущен мыслью об ответственности, которая на него легла.

— Мы ничего не будем трогать до прибытия моего начальства, — произнес он вполголоса, уставясь на труп.

— Ничего и не было тронуто, — сказал Сессиль Баркер. — Я отвечаю за это. Все осталось в том виде, в каком застал я.

— Как же все это случилось? — Сержант вытащил записную книжку.

— Было ровно половина двенадцатого. Я еще не раздевался и сидел у камина в своей спальне, как вдруг услышал выстрел, не громкий, а как бы чем-то заглушенный. Я бросился вниз. Думаю, прошло не более тридцати секунд, как я был уже в комнате Дугласа.

— Дверь была открыта?

— Да, открыта. Бедняга Дуглас лежал так, как вы его сейчас видите. На столе горел ночник. Несколько минут спустя я зажег лампу.

— Вы никого не видели?

— Нет. Я услышал, как миссис Дуглас спускалась по лестнице за мной, и бросился к ней, чтобы отвлечь ее от этого ужасного зрелища. Миссис Аллен, экономка, пришла и увела ее. Затем пришел Эймс, и я вернулся с ним опять сюда.

— Но я слышал из верных источников, что мост в усадьбе поднимается на всю ночь?

— Да он и в эту ночь был поднят, пока я его не опустил.

— Тогда каким же образом убийца мог скрыться? Вот в чем вопрос. Мистер Дуглас, вероятно, сам покончил с собой.

— Я тоже сначала так думал. Но посмотрите. — Баркер отдернул занавеску: окно оказалось раскрытым настежь. — А вот еще! — Он наклонил лампу и осветил на деревянном косяке окна кровавое пятно, похожее на след сапога. — Кто-то становился сюда, когда вылезал.

— Вы думаете, что он пробрался через ров?

— Непременно.

— Таким образом, если вы очутились в комнате через полминуты после убийства, то он должен в это время находиться в воде.

— Я в этом не сомневаюсь. Я благодарил бы небо, если бы догадался сразу подбежать к окну. Но, как вы видите, его прикрывала занавеска, и мне вовсе не пришло в голову поднять ее. Потом я услышал шаги миссис Дуглас; я не мог допустить, чтобы она вошла сюда. Это было бы слишком ужасно.

— В достаточной мере! — сказал доктор, рассматривая раздробленную голову и ужасные следы вокруг. — Я никогда не видывал подобных ран, разве только после крушения поезда в Бирлстоне.

— Но все-таки, — заметил сержант, чей буколический здравый смысл совершенно растерялся при виде открытого окна. — Допустим даже, что убийца удрал через ров, но, позвольте вас спросить, как он мог попасть в дом, раз мост был поднят?

— А, это другой вопрос, — сказал Баркер.

— В котором часу мост был поднят?

— Около шести часов, — ответил дворецкий.

— Я слышал, — сказал полисмен, — что его обыкновенно поднимают тотчас по заходе солнца. В это время года, оно заходит ближе к половине пятого, чем к шести.

— У мистера Дугласа были гости к чаю, — сказал Эймс. — Я не мог поднять мост раньше, чем они ушли. Потом я сам его поднял.

— Итак, мы приходим к следующему, сказал сержант. — Если убийца пришел извне, то он должен был перейти мост до шести часов и сидеть в засаде до тех пор, пока мистер Дуглас, после одиннадцати, не вернулся к себе.

— Это так. Мистер Дуглас, прежде чем лечь, обходил всегда на ночь дом, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Потому-то он зашел в залу. Тут его и убили. Потом, убегая через окно, убийца оставил ружье. Я это понимаю так. Конечно, следствие все выяснит. — Сержант поднял карточку, лежавшую около убитого на полу. На ней были неумело нацарапаны инициалы «Д. В.», а под ним — число триста сорок один.

— Что это? — спросил он.

Баркер с любопытством взглянул на карточку.

— Я этого раньше не заметил, — сказал он. — Убийца вероятно, обронил ее.

— «Д. В. Триста сорок один». Ничего не понимаю. — Сержант вертел карточку в своих неуклюжих пальцах.

— Что значит «Д. В.»? Чьи-нибудь инициалы, вероятно. Что вы там такое еще нашли, доктор?

Находкой оказался увесистый молоток, лежавший на ковре перед камином, — тяжелый рабочий молоток. Баркер указал на ящик гвоздей с медными головками на мраморной каминной доске.

— Мистер Дуглас вчера перевешивал картины, — сказал он. — Я видел, как он стоял на этом стуле, стараясь укрепить повыше какую-то большую картину. Вот отчего здесь молоток.

— Вы лучше его положите обратно на ковер, откуда взяли. — сказал сержант, почесывая в раздумье голову. — Как бы мы ни шевелили мозгами, мы все-таки никогда не доберемся до сути дела. Будет еще большая работа в Лондоне, прежде чем эта история прояснится.

— Он взял ручную лампу и медленно обошел комнату.

— Вот! — взволнованно вскрикнул он, отдергивая занавеску с одной стороны. — В котором часу были спущены занавески?

— Когда зажгли лампы, — отвечал дворецкий, — сразу после четырех часов.

— Ясно, что кто-то здесь выжидал. — Он опустил лампу и показал в углу следы грязных сапог. — Теперь я стану делать выводы по вашей теории, мистер Баркер. Выходит так, что субъект вошел в дом после четырех, когда занавески были спущены, но до шести, пока мост не был поднят. Он проскользнул в залу, потому что она оказалась ближайшей комнатой. Тут не нашлось места, куда бы он мог спрятаться, и он забился под занавеску. Это совершенно ясно. Думаю, что его намерением было обокрасть дом, но мистеру Дугласу довелось зайти сюда: тот убил его и удрал.

— Я тоже так себе все и представлял, — сказал Баркер. — Но не теряем ли мы драгоценного времени? Не лучше ли нам объехать местность, пока убийца не скрылся?

Сержант раздумывал с минуту.

— Отсюда нет поездов раньше шести утра, так что поездом он не может уехать. Если же он пойдет по дороге, то всякий обратит внимание на его грязные сапожищи и приметит его. Но как бы то ни было, я не могу уйти отсюда, пока меня не сменят.

Доктор взяв лампу, внимательно осматривал мертвое тело.

— Что это за знак? — спросил он. — Имеет ли он какую-нибудь связь с преступлением? — Правая рука убитого была высвобождена из халата и обнажена до локтя, выше запястья виднелся странный коричневый знак треугольник в кружке.

— Это не татуировка, — продолжал доктор, глядя поверх очков. — Я никогда не видывал подобной татуировки. Это, вероятно, давно выжженный знак, вроде тех, которыми клеймят скот. Что вы думаете на этот счет?

— Абсолютно не имею об этом представления, — ответил Сесиль Баркер, — но знак этот я видел у Дугласа в течение последних десяти лет.

— И я также, — заявил дворецкий. — Всякий раз, когда хозяин засучивал рукава, я видел эту странную метку. Я часто удивлялся, откуда бы она могла взяться.

— Все-таки я полагаю, что знак не имеет ничего общего с убийством, — сказал сержант Уильсон. — Но, как ни поверните, все это очень странно… Ну, что еще?

Дворецкий вдруг изумленно указал на руку убитого.

— Они сняли его обручальное кольцо! — задыхаясь произнес он.

— Что!?

— Да, да! Мистер Дуглас всегда носил свое обручальное кольцо из гладкого золота на мизинце левой руки. Это вот кольцо из золотого самородка было надето выше того, а кольцо змейкой — на третьем пальце. Вот кольцо из самородка, вот змейка, а обручальное кольцо пропало.

— Он прав, — сказал Баркер.

— Скажите, — спросил сержант, — мистер Дуглас носил обручальное кольцо под самородком?

— Всегда.

— Значит, убийца сначала снял кольцо, которое вы называете самородком, потом — обручальное кольцо, а затем надел кольцо из самородка обратно?

— Да, так.

Почтенный Уильсок покачал головой.

— Сдается мне, что чем скорее передадим мы это дело в Лондон, тем лучше. Уайт Мейсон — ловкий человек. Еще ни одно местное дело ни разу его не затруднило. Но я все же думаю, что нам придется обратиться в Лондон раньше, чем сами что-либо поймем.

 

Глава 4. Потемки

Во всяком случае, я не стыжусь признаться, что это дело не по силам нашему брату.

В три часа утра, по срочному вызову сержанта Вильсона, начальник сыскной полиции в Сассексе прибыл из главной квартиры в легком кэбе, запряженном быстроногим пони. С первым утренним поездом он послал сообщение в Скотланд-ярд и в двенадцать приветствовал нас на Бирлстонской станции. Мистер Уайт Мейсон, спокойный и, по-видимому, симпатичный человек, с гладко выбритым загорелым лицом, мужественной фигурой и сильными слегка кривыми ногами в гетрах, походил в своем широком сюртуке на мелкого фермера, на жокея, только не на видного специалиста по уголовным делам.

— Ну, мистер Мак-Дональд, каверзный случай, — говорил он. — На наше дело газетчики слетятся, как мухи, стоит им только узнать о нем. Но я надеюсь, мы его окончим раньше, чем они успеют сунуть сюда свои носы. Здесь никогда еще не происходило ничего подобного, если память мне не изменяет. Тут найдется много лакомых кусочков вам по вкусу, мистер Холмс. И для вас также, доктор Уотсон, так как и медику придется высказать свое мнение. Вам отведены помещения в отеле «Уествиль». Это единственная гостиница, и, я слышал, там довольно чисто.

Сыщик из Сассекса оказался большим хлопотуном и умницей. Через десять минут мы расположились в отеле, как у себя дома, а еще через десять — сидели в гостиной и составляли схему событий, о которых рассказано в предыдущей главе.

Мак-Дональд делал заметки, между тем как Холмс молча слушал, и лицо его выражало то изумление, то нескрываемое восхищение, с каким ботаник рассматривает редкий цветок.

— Замечательно! — сказал он, когда ход событий был изложен. — В высшей степени замечательно! Я, право, не могу припомнить ни одного дела из своей практики с более странными особенностями.

— Я так и думал, что вы это скажите, мистер Холмс, — восторженно воскликнул Мейсон. — Можете себе представить, как я взволновался, получив известие от сержанта Уильсона! Ей-богу, я чуть не загнал свою старую лошадку! Но все-таки я не думал, что это так спешно, да и к тому же, я ничего не мог начать один. У Уильсона все факты. Я сличил их и рассмотрел, и, быть может, это несколько продвинет дело.

— Какие же? — с живостью осведомился Холмс.

— Во-первых, я осмотрел молоток. Вуд помогал мне. Мы не нашли на нем ничего подозрительного. Я думаю, что если бы мистер Дуглас защищался молотком, то прежде чем бросить его на ковер, он должен был нанести убийце какое-либо ранение, но пятен крови на нем не оказалось.

— Это, положим, еще ничего не доказывает, — заметил инспектор Мак-Дональд. — Часто встречаются убийства с помощью молотков, а на последних, между, тем, не находят никакого следа.

— Допустим. Потом я осмотрел ружье. Оно было заряжено крупной дробью, и, как показал сержант Уильсон, курки были связаны вместе, так что если вы потянете за спуск, оба ствола разрядятся сразу. Вероятно, это рассчитано на случай промаха. Спиленное ружье длиною не более двух футов, его можно было легко пронести под одеждой. На нем не осталось полного имени фабриканта, только печатные буквы «Pen» на планке между стволами; остальное оказалось спиленным.

— Большое «P» с украшением над ним, а «e» и «n» поменьше? — спросил Холмс.

— Совершенно верно.

— «Пенсильваниа Смолл Арме Компани» — очень известная американская фирма, — сказал Холмс.

Мейсон уставился на моего друга, как деревенский лекарь на специалиста с Харли-стрит, одним словом разрешившего все трудности консилиума.

— Это очень кстати, мистер Холмс. Несомненно, вы правы. Удивительно, удивительно! Неужели вы можете удержать в своей памяти имена всех оружейных фабрикантов?

Холмс не пытался прервать поток красноречия.

— Без сомнения, это американское охотничье ружье, — продолжал Мейсон. — Я, кажется, где-то читал, что спиленными охотничьими ружьями пользуются в некоторых штатах Америки. Эта мысль уже приходила мне в голову, независимо даже от букв между стволами. Теперь очевидно, что человек, прокравшийся в дом и убивший его хозяина, был американец.

Мак-Дональд покачал головой.

— Вы, вероятно, заработались до переутомления, — сказал он. — Я до сих пор не уверен, что кто-нибудь чужой был в доме.

— А открытое окно, кровь на косяке, странная карточка, следы в углу, ружье?…

— Все могло быть устроено нарочно. Мистер Дуглас был американцем или долго жил в Америке, также и мистер Баркер. Вам совершенно не нужно вводить в дом американца, чтобы приписать ему все эти штуки.

— Эймс, дворецкий…

— На него можно положиться?

— Он десять лет жил у сэра Чарльза Чандоса и надежен, как скала. Он жил у Дугласа еще до того, как Дуглас снял усадьбу. Так вот, этот самый Эймс не видел в доме подобного ружья.

— Ружье старались скрыть. Поэтому и спилили стволы. Его легко можно было держать в любой коробке. Как он может клясться, что такого ружья не было в доме?

— Все же он никогда не видел ничего подобного.

Мак-Дональд покачал своей упрямой шотландской головой.

— Я все-таки далеко не убежден, что никакого ружья не было никогда в этом доме, — сказал он. — Я прошу вас рассудить, — чем больше он горячился, тем явственнее проступал в его речи абердинский акцент, — я прошу вас рассудить, что будет, если мы предположим, что ружье было кем-либо принесено в дом и что все странные шутки устроены человеком со стороны. О, господа, как неубедительно! И явно противоречит здравому смыслу! Я предлагаю вам, мистер Холмс, разобраться в том, что вы слышали.

— Хорошо, дайте ваши показания, мистер Мак — сказал Холмс судейским тоном.

— Человек этот — не вор, если он только вообще когда-либо существовал. История с кольцом и карточка указывают на предумышленное убийство из-за личных счетов. Прекрасно. Человек прокрадывался в дом с обдуманным намерением совершить убийство.

Он знает, — если он вообще что либо знает, — что столкнется с трудностями, так как дом окружен водой. Какое же оружие ему выбрать? Конечно самое бесшумное. Тогда бы он мог надеяться, совершая убийство — живо проскользнуть в окошко, перейти ров и благополучно вернуться. Но непонятно, зачем он принес с собой самое шумное оружие, какое только можно выбрать, прекрасно зная, что каждый человек в доме бросится на шум со всех ног и что это даст возможность обнаружить его прежде, чем он переберется через ров. Не так ли?

— Да вы основательно разобрали положение вещей, — задумчиво отвечал мой друг. — Необходимы очень веские доказательства обратного. Скажите, мистер Уайт Мейсон, когда вы исследовали внешнюю сторону рва, вы не нашли следов, оставленных человеком, вылезшим из воды?

— Никаких следов, мистер Холмс, но там есть каменная облицовка, которую надо бы еще хорошенько осмотреть.

— Ни следов, ни знаков?

— Пока ничего.

— Гм! Мистер Мейсон, вы не против того, чтобы мы теперь же отправились на место? Новая черточка, найденная там, хотя бы и незначительная, может оказаться очень важной впоследствии.

— Я только что хотел предложить это, мистер Холмс, но я рассчитывал познакомить вас со всеми фактами еще здесь. Я полагаю, что если вас что-нибудь поразит… — Мейсон с сомнением взглянул на своего коллегу-любителя.

— Мне уже приходилось работать с мистером Холмсом, — заметил инспектор Мак-Дональд. — Он понимает эту игру.

— Во всяком случае, у меня собственная система этой игры, — сказал Холмс, улыбаясь. — Я вхожу в дела, чтобы удовлетворить правосудие и помочь полиции. Если же когда-либо и действовал отдельно от официальных лиц, то лишь потому, что они отделялись от меня первыми. Но я не буду полиции ставить в счет ее ошибки. Теперь, мистер Мейсон, я буду работать, как хочу, и представлю свои выводы тогда, когда захочу.

— Мы очень благодарны, что вы нас почтили своим присутствием, и покажем вам все, что только сможем, — сердечно произнес Мейсон. — Вперед… доктор Уотсон, и когда дело окончиться, мы все рассчитываем на страничку в вашей книге.

Мы начали спускаться по живописной сельской дороге, окаймленной с обеих сторон рядами подстриженных вязов. Впереди возвышались два каменных столба, поврежденных непогодой и обросшие мхом. На них виднелись бесформенные обломки бывшие некогда каменными изваяниями прыгающих львов. Пройдя столбы, мы оказались в аллее из старых дубов. По обеим сторонам располагались газоны. Все это представляло собой один их характерных пейзажей сельской Англии. Потом — внезапный поворот, и перед нами возник большой низкий дом из темно-коричневого кирпича со старинным садом из тисовых деревьев. Когда мы подошли поближе, то увидели и деревянный подъемный мост и великолепный широкий ров, блестевший, как ртуть, на холодном зимнем солнце. Три столетия пронеслись над домом — годы рождений и кончин, сельских праздников и псовых охот. Странно, и теперь это мрачное здание бросало тень на веселые долины.

Холмс подошел к краю рва и заглянул в него. Затем он исследовал каменную облицовку и траву.

— Я хорошо смотрел, мистер Холмс, продолжал Мейсон. — Тут нет ничего, никаких следов того, что кто-нибудь карабкался. Впрочем, разве он должен был оставить след?

— Обязательно. Иначе быть не могло… Вода всегда мутная?

— Почти всегда такого цвета. Поток несет тину.

— Какая глубина?

— Около двух футов по бокам и три — посредине.

— Так что можно отбросить мысль, что убийца утонул, пересекая ров?

— Даже ребенок не смог бы в нем утонуть.

Мы перешли подъемный мост и были встречены длинным сухим, с некоторыми следами былой чопорности человека — это был дворецкий Эймс. Бедный старик был страшно бледен и дрожал от нервного потрясения. Бирлстонский полисмен — рослый меланхоличный человек с солдатской выправкой — стоял на страже у роковой комнаты. Доктора уже не было.

— Ничего нового, Уильсон? — спросил Мейсон.

— Ничего, сэр.

— Теперь вы можете уйти. Мы пошлем за вами, когда вы нам понадобитесь. Дворецкий может ждать в стороне. Скажите ему, чтобы он предупредил мистера Баркера, миссис Дуглас и экономку, что нам, может быть, понадобиться переговорить с ними в скором времени. Теперь, господа, вы, может быть, разрешите мне поделиться с вами своими соображениями, а потом я буду счастлив выслушать ваше мнение о положении дел.

Мейсон произвел на меня впечатление специалиста! Он быстро схватывал факты и обладал холодным и ясным здравым смыслом, который, несомненно, поможет ему когда-нибудь сделать карьеру. Холмс слушал его внимательно, без тени нетерпения, так часто проявляемого специалистами по отношению к своим младшим коллегам.

— Самоубийство здесь или убийство — это первый вопрос, господа, не так ли? Если это самоубийство, то мы должны допустить, что самоубийца снял свое обручальное кольцо и спрятал его; что потом он пришел сюда в халате, сырой обувью натопал в углу за гардиной, чтобы показать, что кто-то его подстерегал, потом открыл окно, затем кровью…

— Это мы можем отбросить, — перебил Мак-Дональд.

— Я тоже так думаю. Итак, самоубийство отпадает. Остается — убийство. Теперь нам надо определить, совершено ли оно забравшимся сюда неизвестным или кем-то живущим в доме.

— Ну, приведите ваши аргументы.

— И в том, и в другом случае имеются значительные затруднения, но все же преступление совершено, так или иначе. Предположим, что некоторые лица живущие в доме, совершили преступление. Они пригласили одного из шайки сюда, когда все был тихо, но когда еще никто не спал. Затем они прикончили Дугласа из самого шумного оружия в мире. Все это, само собой разумеется, должно было вызвать во всем доме переполох, не правда ли?

— Да, несомненно.

— Все знают, что после выстрела прошла всего одна минута, прежде чем весь штат — не только мистер Баркер, хотя он это и утверждает, — и Эймс и все другие были на месте убийства. Скажите, каким образом за это время преступник успел наделать следы в углу, открыть окно, вымазать косяк кровью, стащить обручальное кольцо с пальца убитого и все прочее? Это невозможно.

— Вы очень ясно все разобрали, — сказал Холмс. — Я начинаю с вами соглашаться.

— Теперь мы вернемся к версии, что этот некто явился извне. Мы оказываемся лицом к лицу с большими трудностями, хотя эта версия перестала быть невероятной. Человек попал в дом между половиной пятого и половиной шестого — то есть уже в сумерки, но до того, как был поднят мост. В доме гости, дверь открыта, так что ему ничто не мешало. Он мог просто явиться сюда по личному делу к мистеру Дугласу. Так как мистер Дуглас провел большую часть жизни в Америке, и ружье оказалось американским, то вполне вероятно, убийство из мести. Он пришел в эту комнату и притаился за гардиной. Здесь же он и пробыл приблизительно до одиннадцати часов ночи. В это время мистер Дуглас вошел в комнату. Произошел краткий разговор, если вообще он происходил, ибо миссис Дуглас утверждает, что с тех пор, как супруг ее оставил, прошло не более пяти минут, когда она услвшала выстрел…

— Свеча это подтверждает, — сказал Холмс.

— Верно. Взята была новая свеча, и сгорела она не более чем на полдюйма. Он наверное, поставил ее на стол, прежде чем произошло нападение, иначе она должна была бы упасть вместе с ним. Это показывает, что на него напали не сразу, как он вошел в комнату. Когда явился мистер Баркер, лампа была зажжена, а свеча погашена.

— Все это достаточно ясно.

— Теперь из этих предположений мы постараемся воспроизвести сцену убийства. Мистер Дуглас входит в комнату. Ставит свечу. Человек показывается из-за гардины. Он вооружен вот этим самым ружьем. Он требует обручальное кольцо — бог ведает, зачем, но это, наверное, было так. Мистер Дуглас отдает его. Тогда — или хладнокровно или борясь — Дуглас хватает молоток, найденный на ковре, человек стреляет в него из этого ружья, потом бросает ружье, а также — как видите — и эту странную карточку «Д. В. 341» и убегает через окно, спустившись в ров как раз в тот момент, когда Баркер обнаружил преступление. Как вы это оцениваете, мистер Холмс?

— Интересно, только не совсем правильно.

— Все это было бы чрезвычайно интересным, если бы не было куда более нелепым, — вмешался Мак-Дональд. — Некто, стоявший за портьерой, кто бы он там ни был, наверняка мог бы сказать вам, что убийство он совершил бы другим путем. На что он рассчитывал, отрезая себе путь к отступлению? На что он рассчитывал, стреляя из охотничьего ружья, когда тишина была для него единственным спасительным шансом? Пожалуйста, мистер Холмс, может быть вы нам это объясните, если находите теорию мистера Мейсона убедительной?

В течение всего разговора Холмс просидел почти молча, не пропустив ни одного сказанного слова, лишь изредка внимательно поглядывая по сторонам.

— Нужно иметь больше фактов, чтобы делать окончательные выводы, мистер Мак, — сказал он, опускаясь на колени перед трупом. — Боже, эти повреждения действительно ужасны. Можно вызвать дворецкого на минутку?… Так… Эймс, я полагаю, вы часто видели этот странный знак — выжженный треугольник посредине круга на руке мистера Дугласа?

— Очень часто, сэр.

— Вы никогда не слышали каких-нибудь объяснений на этот счет?

— Нет, сэр.

— Должно быть, была страшная боль, когда это выжигалось. Ведь это, несомненно, клеймо. Так… Эймс, я вижу маленький кусочек пластыря в углу рта мистера Дугласа. Заметили вы это?

— Да, сэр. Бреясь вчера утром, он порезался.

— А вы можете припомнить, случалось ему прежде порезаться при бритье?

— Не так давно, сэр…

— Так, так! Это может быть простым стечением обстоятельств или, наоборот, проявлением некоторой нервности, свидетельствующей, что он имел основание бояться чего-то. Вы не заметили вчера чего-либо необычного в его поведении, Эймс?

— Мне показалось, сэр, что он был немного рассеян и беспокоен.

— Гм! Нападение, значит, было не совсем неожиданным. Мы, кажется, понемногу подвигаемся вперед, не так ли? Быть может, вы хотите продолжать расследование, мистер Мак?

— Нет, мистер Холмс, оно в лучших руках.

— Хорошо, тогда мы перейдем к карточке «Д. В. 341»… Она с неровным обрезом. У вас нет в доме бумаги такого сорта?

— Вряд ли.

Холмс подошел к письменному столу и накапал немного чернил из чернильницы на промокательную бумагу.

— Это написано не здесь, — сказал он, — тут черные чернила, а на карточке — красные. Да и написано толстым пером, а тут все перья — тонкие. Нет, это было написано в другом месте. Вы понимаете что-нибудь в этой надписи, Эймс?

— Нет, сэр, ничего.

— Что вы думаете, мистер Мак?

— Карточка наводит на мысль о каком-то тайном обществе — так же, кстати, как и знак на руке.

— Я тоже так думаю, — сказал Уайт Мейсон.

— Тогда мы можем принять это как гипотезу и посмотрим, насколько проясниться затруднительное положение. Член такого общества пробирается в дом, дожидается мистера Дугласа почти разносит ему голову из этого ружья и удирает через ров, оставив возле убитого карточку, которая, будучи впоследствии упомянута в газетах, сообщит другим членам общества, что мщение совершено. Но почему из всех сортов оружия выбрано именно это ружье?

— Непонятно…

— И почему исчезло обручальное кольцо?

— Тоже странно.

— И почему никто не арестован до сих пор? Теперь уже более двух часов дня. Я полагаю, что с самого утра каждый констебль на сорок миль в окружности разыскивает подозрительных субъектов в промокшем платье?

— Это так, мистер Холмс.

— Они могли его пропустить, только если он забился в какую-нибудь нору или переменил одежду. И, однако, до сих пор никого не задержали.

Холмс подошел к окну и стал рассматривать через лупу кровавый след на косяке.

— Совершенно ясно, след сапога. Замечательно большой! Кривая нога, я бы сказал. Любопытно… судя по следам в углу, можно было бы подумать, что у него более изящные ноги… А что это такое под столом?

— Гимнастические гири мистера Дугласа, — сказал Эймс.

— Гимнастическая гиря, тут всего одна. Где же другая?

— Не знаю, мистер Холмс. Тут, может быть, и была всего одна. Я не обращал на это внимания.

— Одна гимнастическая гиря… — произнес Холмс, задумчиво, и тотчас же раздался резкий стук в дверь. В комнату вошел высокий, загорелый, гладко выбритый джентельмен. Было нетрудно догадаться, что это — Сесиль Баркер, о котором я уже слышал. Его энергичные блестящие глаза смотрели вопрошающе, когда он переводил их с одного лица на другое.

— Извините, что помешал, — сказал он, — но я должен сообщить вам новость.

— Арест?

— Увы, нет. Но только что нашли велосипед. Парень бросил его. Пройдите, взгляните. Он находится в ста шагах от входной двери.

Мы увидели трех или четырех грумов, несколько зевак, рассматривающих велосипед, вытащенный из кустов, где он был спрятан. Велосипед очень распространенной марки Радж-Уитворта был весь забрызган грязью, точно после долгого путешествия. В седельной сумке лежали ключ для гаек и масленка, но не было ничего, что помогло бы опознать владельца.

— Для полиции будет очень полезно, — сказал инспектор, — если эти вещи перечислят и занесут в список. Если мы не узнали, куда он скрылся, то, по крайней мере, мы постараемся выяснить, откуда он явился. Но ради всего чудесного на свете, почему молодчик оставил велосипед здесь? И как он без него доберется туда, куда ему нужно? Мистер Холмс, мы, кажется никогда не увидим просвета в этих потемках.

— Неужели? — задумчиво произнес мой друг. — Я бы очень удивился…

 

Глава 5. Действующие лица драмы

— Вы осмотрели в кабинете все, что вас интересовало? — спросил Мейсон, когда мы вернулись в дом.

— Пока — все, — отвечал инспектор.

Холмс ограничился утвердительным кивком головы.

— Тогда вы, может быть, хотите выслушать показания домашних? Для этого мы перейдем в столовую. Эймс, пожалуйста, вы первый расскажите нам все, что вы знаете.

Рассказ дворецкого был прост и ясен и производил впечатление полной искренности. Пять лет назад он поступил в услужение к мистеру Дугласу. Мистер Дуглас произвел впечатление богатого джентльмена, составившего свое состояние в Америке. Он был добрым и снисходительным хозяином, — правда, не во всем по вкусу Эймсу, но не может же человек быть совершенно лишен недостатков. Каких бы то ни было признаков трусости в мистере Дугласе ему замечать не приходилось, напротив, то был самый смелый из всех людей, с какими дворецкому приходилось сталкиваться. Мистер Дуглас распорядился, чтобы подъемный мост поднимался каждый вечер, как в старину: хозяин любил старинные обычаи. Он выезжал в Лондон, да и вообще из дому, очень редко, но за день до убийства ездил в Тенбридж за покупками. В тот день Эймс заметил в мистере Дугласе какое-то беспокойство. Он был нетерпелив и раздражителен, что на него совсем не похоже. В ту ночь дворецкий еще не ложился спать, а находился в кладовой, в конце дома, и убирал столовое серебро, как вдруг услышал резкий звонок, выстрела он не слыхал, что вполне естественно, так как кладовая и кухни находятся в самом конце дома и отдалены от парадных комнат множеством плотно затворенных дверей и длинным коридором. Экономка тоже выбежала из своей комнаты, встревоженная резким звонком. Они вместе направились в переднюю половину дома. Когда они дошли до подножия лестницы, то он, Эймс, увидел спускающуюся вниз миссис Дуглас. Она не выглядела испуганной, ему даже показалось, что она нисколько не взволнована. Как только она дошла до конца лестницы, из кабинета выбежал мистер Баркер. Он остановил миссис Дуглас и стал убеждать ее возвратиться: «Ради бога, вернитесь в свою комнату! Бедный Джон мертв! Вы ничем не можете ему помочь. Ради бога, идите к себе!» — тогда миссис Дуглас пошла обратно. Она даже не вскрикнула. Миссис Аллен, экономка, помогла ей взойти по лестнице и прошла со своей госпожой в ее спальню. Эймс и мистер Баркер направились в кабинет, где они нашли все так, как это застала полиция. Свеча тогда не была зажжена, но лампа горела. Они выглянули из окошка, однако ночь была довольно темная, и они ничего не увидели. Тогда они бросились в залу, где Эймс принялся поворачивать ворот, опускающий подъемный мост. Мистер Баркер тотчас же кинулся за полицией.

Таково в главных чертах было показание дворецкого.

Рассказ миссис Аллен, экономки, в общем подтверждал слова Эймса. Комната экономки помещается ближе к передним покоям, чем кладовая, в которой работал Эймс. Она уже совсем было приготовилась ко сну, когда резкий звонок привлек ее внимание. Она немного глуховата; может быть поэтому-то она она и не слыхала выстрела. Но, во всяком случае, кабинет от нее очень далеко. Она вспомнила, что слышала какие-то звуки, похожие на захлопывание двери; это было много раньше — с полчаса до звонка. Когда мистер Эймс бросился в передние комнаты, она последовала за ним. Она увидела мистера Баркера, бледного и взволнованного, выходящего из кабинета. Он заговорил дорогу миссис Дуглас, спускающейся с лестницы. Он умолял ее вернуться, и она отвечала ему что-то, чего экономка не расслышала. «Уведите ее. Останьтесь с ней!» — приказал он миссис Аллен.

Итак, она увела миссис Дуглас в спальню и старалась утешить. Миссис Дуглас, страшно взволнованная, вся дрожала, но не делала попыток сойти вниз. Она уселась у камина, подперев голову руками. Миссис Аллен пробыла с ней всю ночь. Что же касается других слуг, то все они спали и ничего не знали о случившимся до тех пор, пока не прибыла полиция. Они спят в самом отдаленном конце дома и, конечно, не могли ничего слышать.

Вот все, что сказала экономка, она ничего не прибавила и при перекрестном допросе, кроме плача и выражений соболезнования.

После миссис Аллен в качестве свидетеля был допрошен мистер Баркер. Он немного добавил к тому, что уже изложил полиции. Лично он убежден, что убийца скрылся через окно. Об этом свидетельствовал, по его мнению, кровавый след. Далее, раз мост был поднят, путь к бегству лежал через воду. Он никак не может понять, что случилось с убийцей, почему тот не взял своего велосипеда; последний, несомненно, принадлежал ему. Ведь немыслимо, чтобы преступник утонул во рву столь небольшой глубины.

Мистер Баркер выдвигал очень определенную теорию причин убийства. Дуглас был скрытным человеком, и в книге его жизни попадались страницы, о которых он никогда не рассказывал. Еще совсем молодым человеком он эмигрировал из Ирландии в Америку. Там ему повезло; впервые Баркер встретился с ним в Калифорнии, где они сделались компаньонами по эксплуатации богатой рудничной жилы в местечке Бенито-Каньон. Они там окончательно обосновались, но затем Дуглас вдруг неожиданно ликвидировал свои дела и уехал в Англию. В то время он был вдовцом. Вскоре после этого Баркер накопил денег и поселился в Лондоне. Там они возобновили дружбу. Дуглас производил впечатление человека, над головой которого постоянно висела какая-то опасность, что Баркер заключил по его внезапному отъезду из Калифорнии, и по тому, что он снял дом в одном из самых тихих уголков Англии. Баркер полагал, что какое-то тайное общество, какая-то неумолимая организация следила за Дугласом и хотела во что бы то ни стало с ним покончить. Некоторые высказывания покойного навели его на эту мысль, хотя Дуглас никогда не говорил ему ни о том, что это было за общество, ни о том, как он провинился перед ним. Баркер предполагал, что таинственная карточка имела какое-то отношение к тайному обществу.

— Как долго жили вы с Дугласом в Калифорнии? — спросил Мак-Дональд.

— Все пять лет.

— Он был холост, вы говорите?

— Вдовец.

— Вы не слышали, откуда родом его первая жена?

— Я припоминаю, он говорил, что она была немкой; я видел ее портрет. Очень красивая женщина. Она умерла от тифа за год до нашего знакомства.

— Вы не можете связать его прошлое с какой-нибудь определенной местностью Америки?

— Мне приходилось слышать, как он рассказывал о Чикаго. Он знал этот город хорошо и там работал. Он говорил мне о тамошних угольных и железорудных разработках. Он много путешествовал в свое время.

— Он не занимался политикой? Не имеет ли это тайное общество какой-либо связи с политикой?

— Нет, к политике он относился безразлично.

— У вас нет оснований думать, что он был преступником?

— Напротив, я не встречал человека честнее его.

— Не замечали вы чего-либо странного, когда жили вместе в Калифорнии?

— Он часто уходил в горы и работал там на нашем участке. Он вообще избегал людных мест. Вот почему я тогда еще подумал, что он кого-то опасается. Потом, когда он неожиданно уехал в Европу, я убедился, что это именно так. Я уверен, что он получил тогда нечто вроде предостережения. Через неделю после его отъезда шестеро человек справлялись о нем.

— Как они выглядели?

— Грубоватые на вид парни. Пришли на рудник и пожелали узнать, где он находится. Я сказал им, что Дуглас уехал в Европу и что я не знаю, где его искать. У них было что-то недоброе на уме — это ясно.

— Были ли это люди калифорнийцами?

— Не думаю, чтобы это были калифорнийцы. Но, несомненно, — американцы. На шахтеров они не походили. Словом, не знаю, кто они были, но я был рад, когда они ушли.

— Это произошло шесть лет тому назад?

— Да, примерно.

— А до того вы с Дугласом провели в Калифорнии пять лет; и та, неизвестная нам история произошла, надо полагать, не менее одиннадцати лет назад?

— Да, видимо так.

— Это должно быть, была очень сильная вражда, если она длилась до сих пор и привела к такому печальному финалу, должно быть, довольно темное дело.

— Я думаю, оно бросало тень на всю его жизнь. Мысль о нем никогда не выходила из его головы.

— Но раз человек знает, что над его головой висит опасность, и знает, какая это опасность, не находите ли вы, что он мог обратиться за защитой к полиции?

— Вероятно от этой опасности никто его не мог защитить. Да, вот еще что вам необходимо знать; он всюду ходил вооруженным. Всегда носил револьвер в кармане. Но в эту ночь, к несчастью, он был в халате и оставил револьвер в спальне. Раз мост был поднят, я думаю, он считал себя в безопасности.

— Я хотел бы пояснее разобраться в этих сроках, — сказал Мак-Дональд. — Шесть лет назад Дуглас оставил Калифорнию. Вы последовали за ним в следующем году, не так ли?

— Совершенно верно.

— И он был пять лет женат. Значит, вы вернулись в Англию около времени его свадьбы?

— За месяц до венчания. Я был его шафером.

— Знали ли вы миссис Дуглас до свадьбы?

— Нет, не знал. Я ведь долго не был в Англии.

— Но после этого вы часто ее видели?

Баркер холодно взглянул на сыщика.

— Я часто видел его после этого, — ответил он. — Если же я видел ее, то только потому, что невозможно посещать человека, не будучи знакомым с его женой. Если же вы предполагаете, что…

— Я ничего не предполагаю, мистер, Баркер. Я обязан задавать все те вопросы, какие нужны для выяснения дела. Но я не имел намерения оскорбить вас.

— Некоторые вопросы оскорбительны, — гневно отвечал Баркер.

— Мы просто желаем знать факты. В ваших интересах и интересах всех нас, чтобы они были выяснены. Мистер Дуглас одобрял вашу дружбу с его женой?

Баркер побледнел, и его большие сильные руки конвульсивно сжимали одна другую.

— Вы не имеете права задавать подобные вопросы! — крикнул он. — Что общее имеет это с делом, которое вы расследуете?

— Я должен повторить свой вопрос.

— Тогда я отказываюсь отвечать, — отрезал Баркер.

— Вы, конечно в праве отказаться, но знайте, что ваш отказ является сам по себе ответом.

Баркер помолчал минуту. Его властные черные глаза выражали сильное напряжение мысли. Потом он улыбнулся и взглянул на нас.

— Хорошо, я вижу джентльмены, что вы только исполняете свою обязанность и что я не имею права мешать вам. Я только прошу вас не мучить миссис Дуглас подобными расспросами, так как ей пришлось и без того много пережить.

Я должен сказать вам, что бедный Дуглас имел всего один недостаток, а именно — ревность. Он любил меня — ни один человек не мог больше любить своего друга. И он обожал свою жену. Он любил, когда я приходил сюда, и очень часто посылал за мной. А когда он видел, что его жена и я болтали, на него точно налетала волна ревности, он терял всякое самообладание и говорил в такие минуты ужаснейшие вещи. Из-за этого я часто давал клятву никогда больше нё приходить сюда, но он писал мне такие покаянные и умоляющие письма, что я изменял своему слову. Но вы должны поверить мне, джентльмены, ибо это мое последнее слово: никто в мире не имел более любящей и верной жены и — я смело могу сказать — друга, более преданного, чем я.

Это было произнесено с горячностью и чувством, но и после этого инспектор Мак-Дональд не сразу отпустил свидетеля.

— Вы знаете, — сказал он, — что обручальное кольцо убитого снято с его пальца?

— По-видимому, так, — сказал Баркер.

— Что вы хотите сказать этим «по-видимому»? Вы же знаете, что это — факт.

Баркер казался растерянным и смущенным.

— Когда я сказал «по-видимому», я хотел сказать: вполне допустимо, что Дуглас сам снял кольцо.

— Тот факт, что кольцо исчезло, кто бы его не снял, наводит на мысль, что между браком Дугласа и преступником имеется некоторая связь.

Баркер пожал плечами.

— Не могу сказать, на какие мысли это наводит, — отвечал он. — Но если вы намекаете, что это может бросить тень на репутацию миссис Дуглас, то… — глаза его засверкали, но он видимым усилием воли сдержал волнение. — То вы на ложном пути, вот и все.

— Я больше не имею вопросов, — холодно сказал Мак-Дональд.

— А у меня только один маленький вопрос, — заметил Шерлок Холмс. — Когда вы вошли в комнату, там горела только свеча на столе, не так ли?

— Да, так.

— И при ее свете вы увидели, что произошло нечто ужасное?

— Совершенно верно.

— Вы тотчас же позвонили?

— Да.

— И помощь прибыла очень скоро?

— Через минуту или около того.

— И когда люди прибежали, они увидели, что свеча потушена и зажжена лампа. Это кажется довольно странным.

Баркер опять проявил признаки смущения.

— Я не вижу в этом ничего удивительного, мистер Холмс, — отвечал он после некоторой паузы. — Свеча давала скверный свет. Моей первой мыслью было заменить ее чем-либо получше. На столе стояла лампа, и я ее зажег.

— И задули свечу?

— Конечно.

Холмс вопросов больше не задавал, и Баркер, осторожно взглянув на каждого из нас, — причем в его взгляде я заметил что-то недоверчивое, — повернулся и вышел из комнаты.

Инспектор Мак-Дональд послал миссис Дуглас записку, в которой написал, что готов подняться в ее комнату. Она отвечала, что спустится к нам. И почти тотчас вслед за слугой в столовую вошла стройная и красивая женщина, лет тридцати, сдержанная и владеющая собой в высшей степени, совсем не похожая на ту трагически растерянную женщину, какой я ее себе рисовал. Правда, бледное лицо ее осунулось, как у человека, перенесшего тяжелый удар, но держалась она спокойно, и прекрасная тонкая рука ее, которой она оперлась о стол, была так же тверда, как моя собственная. Ее вопрошающий взгляд переходил с одного из нас на другого.

— Вы открыли что-нибудь? — спросила она.

Была ли то игра моего воображения, или в ее вопросе действительно звучал скорее страх, чем надежда?

— Мы делаем все зависящее от нас, миссис Дуглас, — сказал инспектор. — Вы можете быть уверены, что мы обратим внимание на все.

— Не стесняйтесь в расходах, — сказала она холодным, бесстрастным тоном. — Я хочу, чтобы сделали все возможное.

— Быть может, вы расскажите нам что-либо, дающее делу новое освещение?

— Все, что я знаю, к вашим услугам.

— Мы слышали от мистера Сесиля Баркера, что вы не видели… что вы не были в комнате, в которой совершалось преступление?

— Нет, он задержал меня на лестнице. Он упросил меня вернуться к себе.

— Так. Вы услыхали выстрел и спустились вниз?

— Я накинула капот и пошла вниз.

— Через какое время после выстрела вы были задержаны на лестнице мистером Баркером?

— Это могло быть очень скоро. Трудно считать время в такой момент. Он умолял меня не входить туда. Он уверял, что я ничем не могу помочь. Тогда миссис Аллен, наша экономка, проводила меня обратно наверх. Все это походило на кошмарный сон.

— Не можете ли вы нам сказать, сколько времени ваш супруг уже находился внизу, когда вы услышали выстрел?

— Нет, не могу. Он вышел из гардеробной, и я не слышала его шагов. Он каждую ночь обходил дом, потому что боялся пожара, единственное, что он откровенно боялся.

— Его обходы — это как раз то, из-за чего я вас побеспокоил, миссис Дуглас. Вы впервые познакомились с вашим супругом в Англии, не так ли?

— Да.

— Вам не приходилось слышать, чтобы мистер Дуглас рассказывал о событии, которое произошло в Америке и навлекло на него опасность?

Миссис Дуглас серьезно задумалась, прежде чем ответить.

— Да, — сказала она наконец. — Я всегда чувствовала, что над ним висит какая-то опасность. Он отказывался говорить о ней, и, я думаю не от недостатка доверия ко мне — между нами всегда царили полнейшие любовь и доверие, — но просто он желал оградить меня от всяких огорчений. Он, видимо, думал, что я буду беспокоиться, если все узнаю, и потому молчал.

— Как же тогда вы узнали о грозящей ему опасности?

Лицо миссис Дуглас осветилось спокойной улыбкой.

— Разве может муж скрывать что-либо всю свою жизнь так, чтобы любящая его женщина ничего не заподозрила? Я догадалась об этом по многим признакам: по его отказу рассказать о некоторых эпизодах из его жизни в Америке, по некоторым предосторожностям, которые он принимал, по словам, которые у него иногда вырывались, по его манере общаться с незнакомыми людьми. Я была вполне уверена, что у него есть сильные враги и что он думал, будто они напали на его след — он всегда был настороже. Я была так уверена в этом, что прямо-таки дрожала, если он приходил домой позже обычного.

— Могу я спросить, — сказал Холмс, — какие слова мужа привлекли ваше внимание?

— «Долина страха», — ответила женщина. — Таково было выражение, которое он употребил, отвечая на мои расспросы о его прошлом. «Я был в долине страха. Я еще и теперь не совсем из нее вышел». «Неужели мы никогда не выберемся из этой Долины страха?» — спрашивала я, когда видела его серьезнее обыкновенного. «Временами я думаю, что никогда», — отвечал он.

— Конечно, вы спрашивали его, что он подразумевает под «Долиной страха»?

— Да, но его лицо становилось мрачным, и он покачивал головой. «Достаточно плохо уже то, что один из нас побывал в ее тени, — говорил он. — Дай Бог, чтобы она никогда не упала на тебя». Это была какая-то действительно существующая Долина, в которой он жил и в которой с ним произошло что-то ужасное — в этом я уверена. Но больше ничего не могу сказать.

— И он никогда не называл имен?

— Нет. Но однажды у него был лихорадочный бред, после несчастного случая на охоте, года три назад. Тогда я запомнила имя, беспрестанно им повторяемое. Он произносил его с гневом и каким-то ужасом; «Мак-Гинти» было это имя, мастер Мак-Гинти. «Властитель души и тела». Я спросила его, когда он выздоровел, кто такой мастер Мак-Гинти и чьих душ и тел он властитель. «Слава Богу, не моих!» — отвечал он, смеясь, и это было все, что только я смогла из него вытянуть. Я думаю, что существует связь между Мак-Гинти и Долиной Страха.

— Еще один вопрос, — сказал Мак-Дональд. — Вы встретились с мистером Дугласом в пансионате в Лондоне, и там он сделал вам предложение, не так ли? Предшествовал этому какой-нибудь роман? Было ли что-нибудь таинственное в вашем обручении?

— Роман — был. В таких случаях всегда бывают романы. Но не помню ничего таинственного.

— У него не было соперника?

— Нет, я была свободной.

— Вы, несомненно, слышали, что его обручальное кольцо оказалось снятым. Не наводит ли это вас на размышление? Предположим, какой-нибудь старинный враг выследил вашего мужа и совершил преступление, но чего ради он снял его обручальное кольцо?

Мгновение я готов был поклясться, что легкая улыбка заиграла на ее губах.

— Право, не могу сказать, — отвечала она. — Так или иначе — это необыкновенный случай.

— Хорошо, мы больше вас задерживать не будем. Сожалеем, что так долго причиняли вам беспокойство, — сказал инспектор. — Осталось еще немало других пунктов, но мы обратимся к вам потом.

Она поднялась, и я опять увидел быстрый вопрошающий взгляд, которым она нас окинула: «Какое впечатление произвело на вас мое показание?» Вопрос был как бы произнесен. Потом, поклонившись, она удалилась.

— Красивая женщина, очень красивая, задумчиво сказал Мак-Дональд, когда дверь за ней закрылась. — Баркер, вероятно, принимал немалое участие здесь внизу. Он тип человека, сильно привязывающегося к женщине. Он признавал, что покойный был ревнив, и, быть может, он более, чем кто либо, знал причины его ревности. Потом — обручальное кольцо. Этого нельзя пропустить. Человек, стаскивающий с мертвеца обручальное кольцо… Что вы скажите, мистер Холмс?

Мой друг сидел опустив голову на руки, погруженный в глубокое раздумье. Потом он встал и позвонил.

— Эймс, — сказал он, когда вошел дворецкий, — где теперь мистер Сесиль Баркер?

— Пойду погляжу, сэр.

Через минуту он вернулся и сказал, что мистер Баркер в саду.

— Вы не припомните, Эймс, что было на ногах у мистера Баркера в последнюю ночь, когда вы застали его в кабинете?

— Как же, мистер Холмс. Он был в ночных туфлях. Я принес ему сапоги, когда он отправился в полицию.

— Где теперь эти туфли?

— Они еще стоят под стулом в зале.

— Хорошо, Эймс. Для нас очень важно знать, какие следы оставлены мистером Баркером и какие — преступником.

— Так, сэр. Должен сказать, что я заметил: его туфли запятнаны кровью так же, как и мои собственные, конечно.

— Ведь это вполне естественно, если учесть состояние комнаты. Прекрасно, Эймс. Мы позвоним, когда вы нам понадобитесь.

Несколько минут спустя мы перешли в кабинет. Холмс принес с собой ковровые туфли из залы. Как уже заметил Эймс, подошвы их были черны от крови.

— Странно! — сказал Холмс, стоя у окна и рассматривая туфли. — Действительно, очень странно!

Затем одним из своих быстрых резких движений он поставил туфлю на кровавый след, оставшийся на подоконнике. След вполне соответствовал туфле. Он молча улыбнулся своим коллегам.

Инспектор переменился в лице. В его речи явственно звучал шотландский акцент, как всегда в минуту волнения.

— Господа, — закричал он, — тут не приходиться сомневаться! Баркер сам указал на окно. Пятно много больше, чем след сапога. Я помню, вы сказали, что то была плоская нога, и вот объяснение. Но что это значит?

— Что это значит? — задумчиво повторил мой ДРУГ.

Уайт Мейсон хихикнул и потер свои полные руки в профессиональном восторге.

— Я говорил, тут замечательный случай! — воскликнул он. И в самом деле, замечательный случай!

 

Глава 6. Проблеск света

Три сыщика остались в усадьбе, чтобы подробнее разобраться в результатах следствия, а я отправился один в наше скромное помещение в деревенской гостинице; но прежде мне вздумалось погулять в старинном саду, окружавшем усадьбу, между рядами старых, причудливо подстриженных тисов. В глубине сада раскинулся красивый газон со старинными солнечными часами посередине: все это создавало чрезвычайно мирное и успокаивающее настроение, столь желанное для моих несколько натянутых нервов. В этой спокойной атмосфере как-то забывался мрачный кабинет с окровавленным телом на полу, а если и вспоминался, то лишь как фантастический ночной кошмар. Но в то время как я бродил по саду, стараясь отдохнуть душой в тихом уголке, произошел случай, вернувший меня к трагедии и остановивший у меня на душе тягостный отпечаток.

Я сказал уже, что ряды тисовых деревьев окружали дом. В самом дальнем от дома ряду они сгущались и переходили в длинную изгородь. По другую сторону изгороди, скрытая от взгляда человека, который шел бы от дома, стояла каменная скамья. Приблизившись, я услыхал голоса: какую-то фразу, произнесенную низким мужским голосом, и тихий смех женщины как бы в ответ на нее. Минуту спустя, обойдя изгородь, я увидел миссис Дуглас и Баркера, увидел раньше чем они заметили мое присутствие. Выражение ее лица меня поразило. В столовой, на следствии, она казалась серьезной и грустной. Теперь же все следы горя исчезли. Глаза горели радостью, и лицо явственно выражало удовольствие от какого-то замечания собеседника. Баркер сидел, сложив руки на коленях, с ответной улыбкой на лице. Через мгновение, увидев меня — они опоздали лишь на мгновение, — оба надели торжественно сумрачные маски. Еще два-три быстрых слова — Баркер встал и пошел мне навстречу.

— Извините, сэр, — сказал он, — но я имею честь обращаться к доктору Уотсону?

Я поклонился с холодностью, которая очень ясно показывала, какое впечатление произвело на меня увиденное.

— Мы так и думали, что это должны быть вы; ведь ваша дружба с мистером Шерлоком Холмсом всем известна. Не подойдете ли вы на минуту, чтобы поговорить с миссис Дуглас?

Я последовал за ним с угрюмым лицом. Я отчетливо вообразил себе растерзанное тело в кабинете. А здесь, в саду покойного, спустя несколько часов после преступления его жена и его лучший друг весело смеются над чем-то. Я сдержанно поклонился миссис Дуглас. Я переживал с ней ее горе в гостиной. Теперь ее вопрошающий взгляд не вызвал во мне никакого отклика.

— Я боюсь, что вы сочли меня пустой и бессердечной, — сказала она.

Я пожал плечами.

— Меня это не касается, — сказал я.

— После, быть может, вы воздадите мне должное. Если бы вы только выполнили…

— Совершенно не нужно, чтобы доктор Уотсон что-либо выполнял, — быстро произнес Баркер. — Как он сам сказал, это его не касается.

— Совершенно верно, — сказал я. — А теперь прошу разрешения продолжить мою прогулку.

— Одну минуту, доктор Уотсон, — воскликнула молодая женщина молящим голосом. — Я вам задам всего один вопрос, на который вы можете ответить с большей точностью, чем кто бы то ни было на свете; это для меня очень важно. Вы знаете мистера Холмса и его взаимоотношения с полицией лучше, чем кто-либо другой. Предположим, что разгадка дела будет ему конфиденциально сообщена, должен ли он непременно поделиться ею с официальным сыщиком?

— Да, вот именно, — резко сказал Баркер. — Самостоятелен ли он или работает с ними и для них?

— Я, право, не знаю, могу ли обсуждать такой вопрос…

— Я прошу… я умоляю вас об этом, доктор Уотсон. Я уверяю вас, что вы очень поможете… очень мне поможете, если разъясните этот вопрос.

В голосе ее звучала такая искренность, что на мгновение я позабыл про все ее легкомыслие.

— Мистер Холмс не зависит ни от кого, — сказал я, — он самостоятелен вполне и будет действовать, как ему подсказывает его собственное мнение. Но в то же время вполне естественно, что он испытывает чувство лояльности по отношению к своим официальным помощникам, и, я думаю, это помешает ему скрыть от них то, что могло бы помочь передать преступников в руки правосудия. Кроме этого я ничего не могу сказать и советую вам обратиться к самому мистеру Холмсу, если вы желаете получить более точные сведения.

Сказавши это, я приподнял шляпу и пошел своей дорогой. Обогнув изгородь, я оглянулся и увидел их сидящими там же и горячо разговаривающими, а когда они в свою очередь взглянули на меня, я понял, что предметом их теперешней беседы был разговор со мной.

— Я не нуждаюсь в их откровенности, — сказал Холмс, когда я сообщил ему в разговоре с Баркером и миссис Дуглас. Холмс провел много времени в усадьбе, вернулся в гостиницу около пяти часов и с огромным аппетитом принялся за вечернюю закуску, которую я велел для него приготовить. — Без откровенностей, Уотсон, так как они будут очень неуместны, если дело дойдет до ареста их за сообщничество в убийстве.

— Вы думаете, дело идет к этому?

Он был в очень добродушном и веселом настроении.

— Мой милый Уотсон, когда я покончу с четвертым яйцом, я буду в состоянии ознакомить вас с положением вещей. Я не скажу, что мы в нем уже разобрались, — но когда мы нападем на след пропавшей гимнастической гири…

— Гимнастической гири?

— Боже мой, Уотсон, да неужели вы еще не вникли в тот факт, что все дело стало из-за пропавшей гири? Ну-ну, не стоит смущаться, так как — говоря между нами — я думаю, что ни инспектор Мак, ни этот превосходный местный сыщик не придали никакого значения этому ее поразительному исчезновению. Одна гиря, Уотсон! Представьте себе атлета с одной гимнастической гирей. Вообразите самому себе однобокое развитие мышц — предстоящую опасность искривления позвоночника. Ужасно, Уотсон!

Он сидел, усердно поглощая ужин, а глаза его лукаво поблескивали, следя за моим смущением. Его превосходный аппетит служил полной гарантией успеха, ибо в уме моем сохранились воспоминания о многих днях и ночах, проведенных Холмсом без мысли о пищи, когда его смущенный ум разбирался в загадках, когда его тонкие резкие черты дышали аскетизмом и напряженной умственной сосредоточенностью. Наконец, он закурил трубку и начал говорить медленно и небрежно, как бы размышляя вслух.

— Ложь, Уотсон, — огромная, наглая, преступная ложь, — вот что должны мы взять за исходную точку. Это наш исходный пункт. Вся история, рассказанная Баркером, — ложь. Но рассказ Баркера подтверждает миссис Дуглас. Следовательно, она лжет тоже. Они лгут оба, сговорившись предварительно. Теперь перед нами задача — почему они лгут и в чем заключается истина, которую они так тщательно собираются скрыть? Постараемся, Уотсон, — вы и я, — не сможем ли мы обнаружить эту ложь и восстановить истину. Почему я знаю, что они лгут? Потому, что все это — неловкая выдумка, которая попросту не может быть правдой. Внимание! Согласно рассказу, убийца менее чем через минуту после совершенного убийства снял с пальца убитого кольцо, находившееся под другим кольцом, надел последнее на прежнее место — вещь, которую он наверное никогда бы не сделал, — и положил ту странную карточку около своей жертвы. Я говорю, что все это совершенно невероятно. Вы будете доказывать, — хотя я слишком большого мнения о вашем рассудке, Уотсон, и не думаю, что вы это сделаете, — будто кольцо могло быть снято прежде, чем Дуглас был убит. Тот факт, что свеча сгорела очень мало, показывает, что тут происходило недолгое свидание. Предпочел ли Дуглас, о бесстрашном характере которого мы столько слышали, отдать свое обручальное кольцо сразу, после первого требования, или мы можем думать, что он его отдать не захотел? Нет, нет, Уотсон, убийца был с Дугласом некоторое время наедине, с зажженной лампой. В этом я не сомневаюсь ни минуты. Но причиной смерти был, по-видимому, ружейный выстрел. Стало быть, он должен был произойти немного раньше, чем мы предполагаем. В данном пункте ошибки быть не может. Так что мы оказываемся лицом к лицу с обдуманным заговором со стороны двух людей, слышавших выстрел, — Баркера и миссис Дуглас. Когда же, в довершении всего, я смогу доказать, что кровавое пятно на оконном косяке было намеренно сделано Баркером, дабы навести полицию на ложный след, нам придется признать, что против него в этом деле появились очень веские улики.

— Теперь мы спросим самих себя, в котором часу произошло убийство. До половины одиннадцатого слуги еще не расходились, так что до этого времени произойти ничего не могло. Около одиннадцати без четверти они разошлись по своим комнатам, за исключением Эймса, бывшего в кладовой. После того, как вы нас оставили сегодня, я произвел несколько экспериментов и нашел, что никакой шум, произведенный Мак-Дональдом в кабинете, не может проникнуть в кладовую, когда все двери затворены. С комнатой экономки Аллен, однако, дело обстоит иначе. Она находится недалеко по коридору, и из нее я слышал неопределенный звук голоса, если его сильно повысить. Шум ружья заглушается, если стреляют в упор, как это, несомненно, и было в данном случае. Выстрел был негромким, но в ночной тишине звук его свободно мог проникнуть в комнату миссис Аллен. Она, как мы уже знаем, немного туга на ухо, но тем не менее слышала что-то, похожее на шум захлопывающейся двери за полчаса до того, как подняли тревогу. Полчаса до тревоги — это как раз и выходит без четверти одиннадцать. Я не сомневаюсь: то, что она слышала, и было ружейным выстрелом; именно в тот момент происходило убийство. Если это так, то теперь мы должны установить, что делали мистер Баркер и миссис Дуглас — предположив, что они не являются активными убийцами, — от без четверти одиннадцать, когда шум от выстрела заставил их сойти вниз, до четверти двенадцатого, когда они позвонили и собрали слуг. Что они делали и почему не подняли тревогу сейчас же? Вот вопрос, который встает перед нами, и когда мы на него ответим, то, наверное, найдем путь к разрешению нашей задачи.

— Я сам убежден, — сказал я, — что между этими двумя людьми существует соглашение. Бессердечное она существо, если смеется и шутит с кем бы то ни было, спустя несколько часов после такой ужасной смерти мужа.

— Совершенно справедливо. Даже в ее собственном рассказе о происшедшем она производит невыгодное впечатление. Я далеко не восторженный поклонник женского пола, как вы, надо полагать, успели уже заметить; однако, мне еще не приходилось встречать женщин, которые — как бы они не относились к мужу — позволили бы увести себя от его трупа по первому слову постороннего мужчины. Если я когда-нибудь женюсь, Уотсон, я надеюсь, мне удастся внушить своей жене более теплые чувства. Это — постыдный случай, и самый поверхностный наблюдатель удивился бы, обнаружив у женщины такое полное бессердечие. Не будь тут даже других улик, один этот инцидент, по-моему, способен вызвать подозрение в заговоре и сообщничестве.

— Итак, вы окончательно пришли к выводу, что Баркер и миссис Дуглас виновны в убийстве?

— Какая устрашающая прямота в ваших вопросах, Уотсон, — сказал Холмс. — Они словно пули. Если вы предположите, что миссис Дуглас и Баркер знают истину об убийстве и что они сообща ее скрывают, тогда я смогу дать вам чистосердечный ответ. Я уверен, что они поступают именно так. Но ваше более суровое предположение не столь обоснованно. Давайте разберемся в затруднениях, стоящих на нашем пути. Предположим, что эта пара связана узами преступной любви и что они решили избавиться от человека, стоящего между ними. Это только предположение, ибо негласный опрос слуг и других лиц не подтверждает этого. Наоборот, многие показали, что Дугласы были очень привязаны друг к другу.

— Не допускаю, чтобы последнее было верным, — сказал я, вспомнив встречу в саду и улыбающееся лицо молодой женщины.

— Ну, во всяком случае, они производили такое впечатление. Как бы то ни было, мы предположим, что миссис Дуглас и Баркер — замечательно хитрая парочка, сумевшая обмануть всех и замыслившая убить Дугласа; а он как раз был человеком, над головой которого висла опасность…

— Об этом мы знаем только с их слов.

Холмс задумчиво посмотрел на меня.

— Вижу, вижу, Уотсон. Вы придумали версию, из которой следует: все, что бы они ни сказали, — ложь с начала до конца. По вашей версии не существует ни тайных угроз, ни тайного общества, ни Долины Страха, ни мастера Мак какого-то… не помню и вообще ничего подобного. Это — хорошее, широкое обобщение. Посмотрим, к чему оно нас приведет. Они изобрели версию с Долиной Страха. Потом поставили велосипед в парке, как доказательство присутствия кого-то извне. Пятно на подоконнике подтверждает эту мысль так же, как и карточка у трупа приготовленная, вероятно, кем-нибудь в доме. Все это работает на вашу гипотезу, Уотсон. Но теперь мы подходим к тем странным и неясным фактам, которые никак не находят себе места в наших построениях. Почему из всех возможных видов огнестрельного оружия была выбрана спиленная двустволка, вдобавок американская? Как могли они быть настолько уверены, что шум ее выстрела никого не привлечет? Ведь слепое счастье, что миссис Аллен не пошла справиться насчет захлопнувшейся двери. Почему ваша преступная парочка поступила именно таким образом, Уотсон?

— Признаюсь, никак не могу объяснить это.

— Далее, если женщина и ее любовник сговорились убить мужа, зачем им было афишировать преступление так дерзко, сняв обручальное кольцо убитого после его смерти? Кажется ли это вам очень вероятным, Уотсон?

— Нет, не кажется.

— И опять-таки, если бы мысль оставить велосипед, спрятанный снаружи, пришла бы вам в голову, то вы тотчас же, вероятно, и отказались бы от такой уловки, так как совершенно ясно, что велосипед — самая нужная вещь для человека, принужденного спасаться бегством.

— Я не могу найти никаких объяснений.

— И все же не должно существовать такой комбинации случайных или неслучайных событий, для которой человеческий ум не мог бы найти объяснения. Я постараюсь указать возможный ход умозаключений, не утверждая, что они верны, а просто в виде умственного упражнения. Тут и встретится, я допускаю, немало предположений, но как часто они порождают истину?! Предположим, что в жизни Дугласа была какая-то преступная или позорная тайна. Тайна вызывает появление убийцы — предположим, мстителя, — кого-то постороннего, не из домашних. Мститель по какой-то причине, — которую, признаюсь, я никак не могу пока объяснить, — снимает с пальца убитого его обручальное кольцо. Мщение может относиться ко времени первого брака Дугласа, и кольцо было снято по одной из причин, относящиеся к тому браку. Прежде чем убийца ушел, в кабинет вбежали Баркер к миссис Дуглас. Убийца убедил их, что попытка арестовать его повлечет за собой огласку какого-то позорного происшествия. Они прониклись этой мыслью и предпочли его отпустить. Для этого они, вероятно, опустили мост, который может опускаться совершенно бесшумно, а затем опять подняли его. Преступник убежал и по какой-то причине рассудил, что ему безопаснее скрыться пешком, чем не велосипеде. Поэтому он оставил машину там, где ее не могли найти, по крайней мере, пока он благополучно не скроется. До сих пор мы еще не выходим из границ возможного. Не так ли?

— Да, все это возможно, конечно, — отвечал я довольно-таки сдержанно.

— Мы должны помнить, Уотсон, что все, здесь происшедшее, во всяком случае, очень необычайно. Теперь продолжим наш, построенный на предположениях рассказ: намеченная нами пара — не обязательно преступная пара, после ухода убийцы, они соображают, что поставили себя в положение, в котором будет трудно доказать, что они не только не совершали убийства, но и не причастны к нему. Они быстро, хотя и немного неудачно, обдумывают положение. Пятно на подоконнике было сделано окровавленной туфлей Баркера, чтобы показать, каким образом преступник скрылся. Ясно, что они оба должны были слышать выстрел, поэтому-то и подняли тревогу, — как и должны были действительно сделать, — но на добрых полчаса после происшествия.

— И как вы думаете все это доказать?

— Ну, если бы тут был кто-либо со стороны, можно бы его выследить и схватить. Это было бы наиболее действительным из всех доказательств. Но раз его нет… Впрочем, ресурсы моей находчивости еще далёко не исчерпаны. Я думаю, что вечер, проведенный наедине с собой в этом кабинете, очень мне поможет.

— Вечер в одиночестве?

— Я предполагаю сегодня же туда отправиться. Я сговорился уже с почтенным Эймсом, который, как мне кажется, отнюдь не является поклонником Баркера. Я посижу в этой комнате и посмотрю, не вдохновит ли меня ее атмосфера. Я верю во вдохновение. Вы улыбаетесь, друг Уотсон. Хорошо, увидим. Между прочим, вы привезли с собой ваш большой зонтик?

— Он здесь.

— Я одолжил бы его у вас, если можно.

— Конечно… но что за странное оружие вы выбираете? А если там встретится опасность?..

— Ничего серьезного, дорогой Уотсон, иначе я, наверное, попросил бы вас меня сопровождать. Итак, я беру зонтик. Сейчас я дожидаюсь только возвращения наших коллег из Тенбриджа, где они, вероятно, заняты розысками владельца велосипеда.

Спустилась ночь, прежде чем инспектор Мак-Дональд и Уайт Мейсон вернулись из своей экспедиции и — вернулись явно торжествующие.

— Господа, признаюсь, я сомневался, был ли тут вообще кто-нибудь посторонний, — сказал Мак-Дональд, — но это теперь ясно. Мы опознали велосипед и у нас есть описание его владельца, так что мы многое извлекли из своей поездки.

— Это звучит как начало конца, — сказал Холмс. — Поздравляю вас обоих от всего сердца.

— Итак, я начал с того факта, что мистер Дуглас казался встревоженным, как раз с тех пор, как побывал в Тенбридже. Ведь в Тенбридже он почувствовал какую-то опасность. Следовательно, раз появился человек с велосипедом, то значит, его можно было ожидать только из Тенбриджа. Мы захватили велосипед с собой и показывали его в гостиницах. Управляющий «Игл коммершэл» признал этот велосипед принадлежащим человеку по имени Харгрэйв, который занимал у них комнату два дня тому назад. Весь его багаж заключался в этом велосипеде и маленьком чемодане. Он записался приезжим из Лондона, но адреса не оставил. Чемодан был лондонского производства, как и его содержимое, но сам приезжий был, несомненно, американцем.

— Хорощо, хорошо, — весело сказал Холмс. — Вы там основательно поработали, пока я сидел здесь со своим другом и развивал теории. Хороший урок практики, мистер Мак.

— Да, в самом деле так, мистер Холмс, — сказал довольный инспектор.

— Но эти факты могут подойти и к вашим теориям, — заметил я.

— Могут подойти, но могут и не подойти. Доскажите нам все, мистер Мак. Там не было ничего, по чему можно было узнать этого человека?

— Он, судя по всему, сам всячески старался, чтобы его не узнали. При нем не было ни бумаг, ни писем, на платьях отсутствовали отметки фирмы. Карта шоссейных дорог графства лежала на его ночном столике. Вчера утром после завтрака он уехал из отеля на велосипеде; до того момента, когда пришли за справками, никто о нем ничего не слышал.

— Одно сильно смущает меня, мистер Холмс, — сказал Уайт Мейсон. — Если бы этот тип не желал вызывать подозрений, то он вернулся бы и остался в отеле как безобидный турист. Он должен был бы сообразить, что управляющий отелем при необходимости скажет о нем полиции, а если он исчезнет, это поставят в связь с убийством.

— Да, думается так. Но не будем судить о его сообразительности, пока не поймали. Ну, а как он выглядит?

Мак-Дональд заглянул в свою записную книжку.

— Мы записали все, что нам рассказали о его внешности Они не могли дать вполне точного описания, но показания швейцара, клерка и горничной в общем согласуются. Это был человек ростом около пяти футов и девяти дюймов, лет пятидесяти или около того, волосы на голове с проседью, усы тоже, крючковатый нос; лицо, как говорят все они, жестокое и даже отталкивающее.

— Ну, если не считать выражение лица, описание подходит и к самому Дугласу, — сказал Холмс. — Ему как раз за пятьдесят, у него седеющие волосы и усы, он приблизительно такого же роста. Что вы еще узнали?

— Он был в толстом сером пиджаке, клетчатом жилете, коротком желтом пальто и мягком кепи.

— А что насчет двустволки?

— Она меньше 2-х футов и могла свободно уместиться в его чемодане. Ее легко можно было пронести под пальто.

— А как вы думаете, это имеет отношение к нашему главному делу?

— Мистер Холмс, — сказал Мак-Дональд, — когда мы поймаем этого человека, — вы можете не сомневаться, что поймаем, ибо я сообщил по телефону описание его примет пять минут спустя после того, как услышал о них, — тогда нам будет легче судить обо всем. Но и при таком положении дел нам предстоит еще много работы. Мы знаем, что американец, называющий себя Харгрэйвом, приехал в Тенбридж два дня тому назад с велосипедом и чемоданом. В последнем находилась спиленная двустволка, следовательно, он приехал ради убийства. Вчера утром он отправился на место убийства на велосипеде, с ружьем, спрятанным в пальто. Насколько мы знаем, никто не видел его приезда, ему не надо было проезжать через Бирлстон, чтобы достичь ворот парка, и к тому же на шоссе встречается много велосипедистов. Вероятно, он сразу спрятал свой велосипед между лавровыми кустами, а возможно, и сам притаился там же, следя за домом и ожидая, когда выйдет Дуглас. Двустволка — странное оружие для стрельбы внутри дома, но ведь он намеревался использовать ее вне дома, и, кроме того, она имеет очевидные преимущества: стреляя из нее, невозможно промахнуться, а звук выстрелов настолько обычен в Англии среди соседей-спортсменов, что не привлек бы ничьего внимания.

— Все очень ясно! — сказал Холмс.

— Но мистер Дуглас не появлялся. Что ему было делать? Он оставил велосипед и в сумерках приблизился к дому. Мост оказался опущен, вокруг — никого. Убийца попытал счастья, приготовив объяснение на случай, если встретит кого-нибудь. Но он никого не встретил. Проскользнув в первую попавшуюся комнату, он притаился за гардиной. Оттуда он мог видеть, поднимали мост, и понял, что единственный путь, который ему остается, — по воде. Он ждал до четверти двенадцатого, когда мистер Дуглас, делая свой обычный ночной обход, вошел в комнату. Он застрелил его и убежал. Решив, что велосипед опознают служащие отеля и он послужит уликой, убийца бросил его и отправился пешком — в Лондон или в какое-нибудь иное безопасное место, приготовленное заранее. Как вы это находите, мистер Холмс?

— Хорошо, мистер Мак, очень хорошо и весьма логично. Правда моя, гипотеза несколько иная; я предполагаю, что преступление было совершено на полчаса раньше, чем рассказывали, что миссис Дуглас и мистер Баркер находятся в сообщничестве и что-то скрывают; что они помогли бегству преступника — или, по крайней мере, вошли в комнату раньше, чем он успел скрыться, — и что они сфабриковали доказательства его бегства через окно, ибо, по всей вероятности, сами дали ему уйти, опустив мост. Таково мое толкование первой половины.

— Ну, мистер Холмс, если это так, то мы просто попадаем из одной тайны в другую, — сказал лондонский инспектор.

— И, некоторым образом, в худшую, прибавил Уайт Мейсон. — Миссис Дуглас никогда в жизни не была в Америке. Что же общего могла она иметь с американским убийцей?!

— Я охотно признаю все трудности, — сказал Холмс. — Я предполагаю произвести маленькое исследование нынешней ночью, и весьма вероятно, что оно поможет выяснить кое-какие обстоятельства.

— Мы не можем вам помочь, мистер Холмс?

— Нет! Нет! Мои требования скромны. Темнота и зонтик доктора Уотсона. И Эймс, — верный Эймс, — без сомнения, обо мне позаботится. Все мои размышления неизменно возвращают меня к основному вопросу: как мог человек атлетического сложения развить свои мышцы с помощью одной гири?!

Была поздняя ночь, когда Холмс возвратился из своей экспедиции. Мы спали в комнате с двумя кроватями, лучшей, какую только можно получить в маленькой деревенской гостинице. Я уже было задремал, когда сквозь одолевавший меня сон услышал шаги Холмса.

— Ну, — пробормотал я, — открыли что-нибудь?

— Уотсон, — прошептал он, — вы бы не побоялись спать в одной комнате с лунатиком, с человеком, который страдает размягчением мозга, с идиотом, которого оставил рассудок?

— Думаю, что нет, — ответил я в изумлении.

— А, это хорошо, — сказал он и не произнес более ни слова в эту ночь.

 

Глава 7. Разгадка

На следующее утро мы нашли инспектора Мак-Дональда и мистера Уайта Мейсона совещающимися в маленькой приемной местного полицейского сержанта. На столе перед ними лежало множество писем и телеграмм, которые они старательно сортировали и помечали. Три из них были отложены в сторону.

— Все еще выслеживаете скрывшегося велосипедиста? — весело спросил Холмс. — Какие последние новости о злодее?

Мак-Дональд грустно показал на груду корреспонденций.

— В настоящее время о нем пришли известия из Лейчестера, Ноттинхэма, Саутхэмптона, Дерби, Ист-Эма, Ричмонда и из четырнадцати других мест. В трех из них — Ист-Эме, Лейчестере и Ливерпуле — он был выслежен и арестован. Вся страна, кажется, полна беглецов в желтых пальто.

— Боже мой! — сочувственно произнес Холмс.

— Теперь, мистер Мак и мистер Мейсон, я хочу дать вам очень серьезный совет. Когда я вместе с вами приступил к расследованию этого дела, я условился — вы, конечно, помните — что не буду представлять вам полупроверенных теорий, а продолжу работу над своими выводами до тех пор, пока окончательно не уверюсь в их безошибочности. Поэтому-то я до настоящего момента старался и не говорить, что я об этом деле думаю. Но в то же время я люблю красивую игру и не считаю, что будет красиво позволять вам тратить энергию бесполезно. Итак, я пришел сюда, чтобы дать вам совет, и совет этот заключается в трех словах: «Бросьте это дело».

Мак-Дональд и Уайт Мейсон в изумлении уставились на своего знаменитого коллегу.

— Вы считаете его безнадежным? — воскликнул инспектор.

— Я считаю безнадежными ваши поиски. Но я не нахожу, что вообще нет надежды обнаружить истину.

— Но этот велосипедист… Он-то ведь не плод воображения! У нас есть его описание, его чемодан, его велосипед. Парень должен где-нибудь находиться. Стало быть, его можно и поймать!

— Да, да, без сомнения, но не стоит расточать свою энергию в Ист-Эме или Ливерпуле. Я уверен, что можно найти более короткий путь к разгадке.

— Вы что-то скрываете от нас. Это нехорошо с вашей стороны, мистер Холмс, — инспектор был раздосадован.

— Вы знаете мои приемы в работе, мистер Мак. Но я буду скрытен очень недолго. Я хочу только проверить одну деталь — проверить способом, с которым вы скоро познакомитесь. А затем я раскланяюсь и вернусь в Лондон, оставив все полученные результаты в вашем полном распоряжении. Я слишком вам обязан, чтобы поступить иначе: во всей моей практике я не могу припомнить более странного и интересного дела.

— Это выше моего понимания, мистер Холмс. Мы видели вас вчера, когда вернулись из Тенбриджа, и в общем вы были согласны с нашими выводами. Что же случилось с тех пор?

— Ну раз вы меня спрашиваете… Этой ночью я провел, как и собирался, несколько часов в усадьбе.

— И что же произошло?

— Ах, в настоящее время я могу вам дать только очень общий ответ. Между прочим, я прочел краткое, но ясное и интересное описание старинного здания усадьбы, купленное за скромную сумму в размере одного пенни в местной табачной лавочке. — Холмс вынул из жилетного кармана маленькую книжечку, украшенную грубым изображением здания. — Мой дорогой мистер Мак, когда сознательно приобщаешься к окружающей исторической атмосфере, это придает особую прелесть следствию. Не проявляйте нетерпения поверьте мне, читая даже такое краткое описание, так и видишь перед собою образы старины. Позвольте привести пример: «Построенная в пятый год царствования Якова I и стоящая на частично уцелевшем фундаменте еще более старого замка, Бирлстонская усадьба представляет собою один из прекраснейших образцов жилищ времен Якова I, окруженных рвами…»

— Вы потешаетесь над нами, мистер Холмс!

— Тише, тише, мистер Мак! Вот опять проявление вашего темперамента. Хорошо, я не буду читать, если это на вас так действует. Но если я скажу, что вы найдете здесь историю взятия замка парламентскими войсками в 1644 году, описание того, как усадьба служила временным убежищем для Карла во время гражданской войны, и, наконец, историю посещения ее Георгом II, то вы признаете, что в книжечке есть немало разнообразных и любопытных мелочей…

— Я в этом не сомневаюсь, мистер Холмс, но все это нас не касается.

— Не касается? Широта кругозора, мой милый мистер Мак, чрезвычайно ценна в нашей профессии. Сопоставление ряда теорий и удачное применение знаний часто играют крайне важную роль. Вы, конечно, извините подобного рода замечания со стороны человека, который будучи лишь скромным любителем в области криминалистики, все-таки старше и, быть может, немного опытнее вас.

— О, я первый признаю это, — сказал инспектор. — Конечно, вы идете к своей точке, но вы избрали для этого такой дьявольски окольный путь…

— Ну, ну, забудем историю и перейдем к сегодняшним фактам. Нынешней ночью я посетил усадьбу. Я не встретил ни мистера Баркера, ни миссис Дуглас. Я не видел необходимости беспокоить их, но зато имел удовольствие убедиться, что вдова, по-видимому, не тосковала и принимала участие в превосходном ужине. Я нанес визит исключительно доброму мистеру Эймсу и обменялся с ним несколькими любезностями: эти любезности повлияли на него в том смысле, что он разрешил мне посидеть одному некоторое время в кабинете, не ставя о том в известность никого в доме.

— Один с этим!.. — воскликнул я.

— Комната была в нормальном состоянии. Насколько я знаю, вы, мистер Мак, распорядились. И я провел в ней весьма поучительные четверть часа.

— Что же вы там делали?

— Ну, чтобы не делать тайны из такого пустяка, я скажу вам, что отыскивал пропавшую гирю. Я придавал ей очень важное значение. Кончилось тем, что я ее нашел.

— Где?

— А, тут мы подходим к границе неисследованного. Дайте мне подойти к делу поближе, чуточку поближе, и я обещаю, что поделюсь с вами всем, что знаю.

— Хорошо, мы должны считаться с вашими условиями, — сказал инспектор, — но когда вы начинаете советовать нам оставить это дело… — Объясните, Бога ради, почему мы должны оставить его оставить?

— По той простой причине, мой дорогой мистер Мак, что вы не уяснили себе, прежде всего, что вы расследуете.

— Мы расследуем убийство мистера Джона Дугласа в Бирлстонской усадьбе.

— Да, да, вы правы. Но не надо преследовать таинственного джентльмена на велосипеде. Уверяю вас, это ни к чему.

— Тогда посоветуйте, что нам делать?

— Я посоветую, но последуете ли вы моему совету?

— Признаюся, я всегда находил, что за вашими окольными речами что-нибудь да кроется. Я сделаю все, что вы предложите.

— А вы, мистер Уайт Мейсон?

Провинциальный сыщик беспомощно посмотрел на одного и на другого: приемы Холмса были для него новы.

— Ну, если это хорошо для инспектора, то хорошо и для меня, — сказал он, наконец.

— Прекрасно, — сказал Холмс. — Тогда я предложу вам обоим совершить маленькую приятную прогулку по окрестностям. Мне говорили, что вид с Бирлстонской возвышенности великолепен. Позавтракать вы можете в гостинице… Вечером, усталые, но довольные…

— Эта шутка переходит все границы! — воскликнул Мак-Дональд, гневно поднимаясь со стула.

— Ну, хорошо, проведите день, как хотите, — сказал Холмс, ласково похлопав его по плечу. — Делайте, что хотите, и идите, куда хотите, но поджидайте меня здесь к вечеру непременно — непременно, мистер Мак-Дональд.

— Это звучит более здраво.

— Я дал вам превосходный совет, но не буду на нем настаивать. Только явитесь сюда непременно — может быть, вы будете мне нужны. А теперь, прежде чем мы уйдем, я попрошу вас написать записку мистеру Баркеру.

— Какую?

— Я продиктую, если позволите. Готовы? «Дорогой сэр, я нашел нужным осушить ров вокруг усадьбы в надежде, что мы можем найти там…»

— Напрасный труд, — сказал инспектор, — я исследовал его.

— Тише, тише, дорогой мой! Пишите, пожалуйста, то, что я вас прошу.

— Хорошо, продолжайте.

— «…в надежде, что мы можем найти там что-нибудь, могущее помочь нашим исследованиям. Я распорядился, чтобы рабочие приступили к работе завтра рано утром…»

— Не может быть!

— «…о чем и счел своим долгом сообщить вам заранее». Теперь подпишите и пошлите своего человека вручить ему лично около четырех часов. В четыре мы снова соберемся в этой комнате, а до того времени каждый может делать, что угодно; могу вас уверить, что наше расследование дошло до некоторой паузы.

Мы собрались снова, когда уже надвигался вечер. Холмс был серьезен, меня пожирало любопытство, сыщики, очевидно, чувствовали досаду и были склонны отнестись критически ко всем выводам моего друга.

— Теперь, джентльмены, — сказал он, — я попрошу вас подвергнуть испытанию добытые мной факты и решить, оправдывают ли они те выводы, которые я на их основании сделал. Холодно, и я не знаю, сколько времени займет наша экспедиция, а потому советую вам одеться потеплее. Нам важнее всего придти на место раньше, чем совсем стемнеет. Итак, если вы согласны, — отправимся немедленно.

Мы шли вдоль наружной стороны ограды парка, через первый же пролом в ней пробрались под сень вековых деревьев, окружавших старинный дом, и под защитой сгущавшихся сумерек стали бесшумно красться вслед за моим знаменитым другом. Так мы достигли густых кустов, которые росли напротив подъемного моста. Мост был опущен. Холмс засел за стеной из веток; мы, все остальные, тоже.

— Что теперь? — спросил Мак-Дональд.

— Вооружимся терпением и не будем шуметь, — ответил Холмс.

— Зачем мы вообще пришли сюда? Право, я нахожу, что вы могли бы быть пооткровеннее.

Шерлок усмехнулся.

— Уотсон, — сказал он, — уверяет, что в действительной жизни я художник. Во мне живут инстинкты, которые настоятельно требуют хорошей режиссерской постановки сцен. Уверяю вас, мистер Мак, наше дело было бы скучно и сухо, если бы мы, время от времени, не скрашивали его драматическими подробностями, которые придавали бы блеск добытым нами результатам. Простое обвинение, удар по плечу виновного… Ну что это за развязка? Но хитрая западня, умная подготовка, предчувствие грядущих событий, триумфальное подтверждение смелых предположений… Скажите, разве это не оправдание нашей работы? В настоящую минуту положение вещей заставляет вас трепетать, и вы испытываете напряжение ожидающего охотника. Неужели вы волновались бы, если бы я говорил с определенностью расписания поездов? Немного терпения, мистер Мак, и все станет для нас ясно.

— Надеюсь, что оправдание нашей работы и все остальное явится раньше, чем все мы перемрем здесь от холода, — с комической покорностью судьбе произнес лондонский сыщик.

Всем нам следовало пожелать того же, потому что ожидание и в самом деле оказалось продолжительным. На фасаде старого дома медленно густели тени. Туман, поднимавшийся со стороны рва, холодный, сырой, пронизывал нас до костей. Над воротами висел одинокий фонарь; в роковом кабинете старого дома желтый свет. Все остальное окутывалось темнотой. Было тихо.

— Долго ли еще ждать? — спросил, наконец, инспектор. — И чего мы ждем?

— Я сам не знаю, сколько времени нам придется караулить, — строгим тоном ответил Холмс. — Конечно, было бы удобнее, если бы преступники всегда действовали по расписанию. Что же касается… Смотрите, вот чего мы ждали!

Желтый свет в кабинете стал мигать, кто-то двигался, на время заслоняя его. Наши лавровые кусты приходились как раз против освещенного окна и отстояли от него всего футов на сто. Петли скрипнули, оконная рама открылась. Мы различили неясный контур головы и плеч человека, который, как видно, всматривался в темноту. Несколько минут он окидывал взглядом все окружающее, точно желая убедиться, что поблизости нет никого, наконец, нагнулся, и среди глубокой тишины мы услыхали легкий плеск; казалось, человек в окне чем-то волновал поверхность воды во рву и вдруг вытащил что-то из глубины, как рыбак рыбу. Большой круглый предмет, проходя через окно, почти совершенно закрыл свет.

— Пора, — крикнул Холмс. — Пора!

Мы все мгновенно вскочили и бросились за ним, с трудом владея окоченевшими ногами. А Холмс, охваченный одним из тех внезапных приливов энергии, которые превращали его в самого деятельного и сильного человека в мире, быстро перебежал мост и резко позвонил у входа в старый дом. Заскрипели засовы, на пороге открывшейся двери появился изумленный Эймс. Холмс, не говоря ни слова, отодвинул его в сторону и бросился в кабинет — к той комнате, в окне которой мы видели человеческий силуэт. Все мы вбежали за ним.

Свет, который был виден снаружи, лился от керосиновой лампы; теперь Сесиль Баркер держал ее в руке, и она освещала его решительное бритое лицо с резкими чертами и грозными глазами.

— Что все это значит, черт возьми? — гневно спросил он. — Что вам нужно?

Холмс быстро оглянулся и тотчас же кинулся на скрученный веревкой и брошенный под стол мокрый сверток.

— Мы пришли за этим, мистер Баркер, нам нужен сверток, потопленный с помощью гимнастической гири и вытащенный вами изо рва.

Баркер с изумлением посмотрел на Шерлока.

— Откуда вы о нем знаете? — спросил он.

— Немудрено: я его туда бросил.

— Вы?!

— Может быть следовало сказать «бросил снова», — поправился Холмс. — Я думаю, вы помните, Мак-Дональд, до чего меня поражало отсутствие гири? Я обращал на это ваше внимание, но вам было некогда принять в соображение упомянутое обстоятельство, не то вы, конечно, сделали бы некоторые выводы. Когда вблизи есть вода и недостает одной из парных тяжелых вещей, нетрудно догадаться, что с ее помощью в воду был погружен какой-то предмет. Во всяком случае, стоило проверить эту мысль. Итак, благодаря Эймсу, который впустил меня в кабинет, и крючку на рукоятке зонтика Уотсона я в прошедшую ночь выудил этот сверток и осмотрел его. Осталось, однако, узнать, кто бросил его в воду. Этого мы достигли, разгласив, что ров будет осушен завтра. Конечно, следовало ожидать, что лицо, скрывшее сверток под водой, вытащит его, едва стемнеет. Мы, четверо свидетелей, видели, кто воспользовался темнотой, а потому, мистер Баркер, мне кажется слово за вами.

Шерлок положил мокрый сверток подле лампы, развязал стягивавшую его веревку, достал изнутри гимнастическую гирю, а следом — пару ботинок. Указав на них и пробормотав: «как видите, американские», он поставил их на пол. На стол он выложил длинный нож в ножнах. Наконец, мой друг развернул остальное — набор белья, пару носков, серый твидовый костюм и короткое коричневое пальто.

— Платье самое обыкновенное, — заметил Холмс, — только пальто вызывает много предположений. — Шерлок поднес его к свету, и длинные худые пальцы моего друга замелькали над коричневой материей. — Тут, как видите, внутренний карман; он продолжается под подкладкой, и в нем может поместиться спиленное ружье. На воротнике ярлык портного «Нил, пошив верхнего платья. Вермисса, С.Ш.А.». Я провел полезный день в библиотеке ректора и пополнил свое образование, узнав, что Вермисса — процветающий городок в Соединенных Штатах, в долине, известной рудными и железорудными копями. Помнится, мистер Баркер, вы говорили, что первая жена Дугласа — уроженка одной из угольных областей?.. Нетрудно предположить также, что буквы «Д. В.» на карточке, брошенной подле трупа, означали «Долина Вермиссы» и что эта долина, посылающая убийц, может быть «Долиной Страха», о которой нередко упоминалось. Все это очень ясно, и теперь, мистер Баркер, мне кажется, вы дадите мне объяснения.

Стоило смотреть на лицо Баркера во время речи великого сыщика. Гнев, изумление, страх и нерешительность поочередно промелькнули на нем. Наконец, он попытался укрыться за довольно едкой иронией.

— Вы уже знаете столько, мистер Холмс, — с усмешкой бросил он, — что, может быть, будет лучше, если вы сами прибавите еще что-нибудь.

— Без сомнения, я мог бы еще кое-что прибавить, мистер Баркер, но во многих отношениях интереснее послушать вас.

— Вы так думаете? Хорошо, я скажу одно: если здесь кроется тайна, она не моя, и не в моем характере выдавать чужие секреты.

— Раз вы желаете держаться такой тактики, мистер Баркер, — спокойно произнес инспектор, — нам придется наблюдать за вами до получения приказа арестовать вас.

— Делайте, как, черт возьми, вам угодно, — вызывающим тоном сказал Баркер. Стоило только посмотреть на его гранитное лицо, и всякий понял бы, что, пожалуй, никакая пытка не заставит его говорить. Однако, оковы были разбиты женским голосом: миссис Дуглас, стоявшая подле полуоткрытой двери, вошла в кабинет.

— Довольно, Сесиль, — сказала она, — что бы там ни было, довольно; вы сделали для нас достаточно.

— Более, чем достаточно, — почти торжественно заметил Шерлок. — Я глубоко сочувствую вам, госпожа, прошу вас положиться на наш здравый смысл. Может быть, я поступил ошибочно, не исполнив вашего желания, которое передал мне мой друг, доктор Уотсон; но в то время у меня еще были причины предполагать, что вы замешаны в преступлении. Теперь я убежден в противном. Однако, еще осталось много необъяснимого, и я советовал бы вам попросить мистера Дугласа рассказать свою историю.

Миссис Дуглас вскрикнула. Сыщики и я были изумлены, заметив человека, который как бы выступил из стены и теперь подвигался к нам из темного угла. Миссис Дуглас повернулась и обняла его. Баркер сжал его протянутую руку.

— Так лучше, Джон, — сказала миссис Дуглас, — я уверена, так лучше.

— Да, мистер Дуглас, — подтвердил Холмс, — гораздо лучше.

Человек, появившийся из темноты, стоял, глядя на нас; он щурился, видимо, отвыкнув от света. Лицо у него было примечательное: смелые серые глаза, густые подстриженные седеющие усы, выступающий вперед четырехугольный подбородок, резко очерченный рот. Дуглас обвел всех нас взглядом и, к моему удивлению, подошел ко мне, протягивая связку бумаг.

— Я слыхал о вас, — сказал он, произношение у него было не вполне английское, но и не чисто американское, в общем, мягкое и приятное. — Вы писатель, — продолжал он, — Но ручаюсь, доктор Уотсон, что еще никогда через ваши руки не проходило таких историй — готов держать пари и поставить мой последний доллар. Изложите все, как знаете. Я даю вам факты. Описав их, вы заинтересуете читателей. Два дня я провел взаперти и, пользуясь слабым дневным светом, который проникал в мою крысиную ловушку, набрасывал свои воспоминания. Это история Долины Страха.

— Долина Страха — прошлое, мистер Дуглас, — спокойно сказал Шерлок, — а нам теперь хочется услышать о настоящем.

— Услышите, сэр, — ответил Дуглас. — Вы позволите мне курить?

Холмс протянул сигару.

— Благодарю вас, мистер Холмс; помнится, вы сами курильщик и поймете, что значит для любителя табака не курить два дня, имея под рукой все необходимое, но опасаясь, как бы запах дыма тебя не выдал. — Он прислонился к камину и втянул в себя аромат сигары, предложенной ему моим другом. — Я слыхал о вас, мистер Холмс, не подозревая, что мне придется встретиться с вами. Обещаю, раньше, чем вы ознакомитесь вот с этим (он кивнул головой в сторону бумаг), вы скажете, что я сообщил вам кое-что новое.

Мак-Дональд хмуро смотрел на недовно появившегося человека.

— Я в недоумении, — произнес он, наконец. — Если вы мистер Дуглас из Бирлстонского замка, то причины чьей же смерти разыскивали мы эти два дня? И откуда вы теперь выскочили, точно чертик из табакерки?

— Ах, мистер Мак, — заметил Холмс, с укоризной грозя ему пальцем. — Вы не прочитали великолепной монографии с описанием приюта короля Карла! В те дни люди всегда прятались в отличные тайники, а тайник, послуживший однажды, может пригодиться и в другой раз. Я был убежден, что мы отыщем мистера Дугласа под этой крышей.

— Сколько же времени вы морочили нас таким образом, мистер Холмс? — сердито спросил инспектор. — Долго ли вы предоставляли нам возможность тратить силы и время на совершенно нелепые, как вам было известно, розыски?

— Ни одного мгновения, дорогой мистер Мак. Только в прошлую ночь у меня появились новые соображения, и так как их можно было доказать только сегодня вечером, я предложил вам и вашему коллеге днем отдохнуть. Скажите, пожалуйста, что мог я сделать еще? Увидав платье, вынутое изо рва, я сразу понял, что убитый — не мистер Дуглас, и мы, вероятнее всего, нашли тело велосипедиста из Тенбридж-Уэльса. Другого заключения вывести нельзя было. Поэтому мне следовало определить, где мог скрываться мистер Дуглас, и я нашел, что вероятнее всего, он при содействии своей жены и своего друга, спрятался в доме, представлявшем такие удобства, а позднее собирался бежать.

— Вы оказались совершенно правы, — с одобрением сказал Дуглас. — Мне хотелось ускользнуть от вашего британского правосудия, так как я знал, какое наказание оно наложило на меня; в то же время мне казалось, что таким образом я заставлю преследующих меня злобных псов потерять след. Знайте, сначала до конца я не сделал ничего, что заставило бы меня стыдиться, ничего, что я не готов повторить сызнова; впрочем, вы сами увидите это, когда я закончу мой рассказ. Не грозите мне, инспектор, я буду говорить только истину.

Я не начну с самого начала. Оно — здесь (он указал на тетрадь), и вы найдете его очень странным. В общих чертах дело сводится к следующему: на земле есть люди, имеющие основательные причины меня ненавидеть. Они отдали бы свой последний доллар за то, чтобы я попал в их руки. Пока жив я и живы они, в этом мире нет для меня безопасного угла. Они вытеснили меня из Чикаго в Калифорнию; потом прогнали из Америки; однако, когда я после свадьбы поселился в английском спокойном графстве, мне стало казаться, что последние годы моей жизни протекут мирно. Я не объяснял моей жене положения вещей. Зачем было вмешивать ее во все это? Ведь она не имела бы ни минуты покоя! Тем не менее, она, кажется, кое-что подозревала; вероятно, я время от времени проговаривался, но до вчерашнего дня ей не были известны обстоятельства дела; она узнала их после того, как вы, джентльмены, говорили с нею. Она сказала вам все, что знала; Баркер — тоже. Ведь в ночь памятных событий у нас было мало времени для объяснений. Теперь жена знает мою историю, и право же, я поступил бы умнее, раньше сказав ей об опасности. Мне, дорогая, — он взял ее за руку, — было тяжело коснуться прошлого, я хотел сделать как лучше.

Джентльмены, накануне роковых событий я был в Тенбридж-Уэльсе и мельком увидел на улице одного человека, только мельком, но не мог не узнать его, моего худшего врага, который преследовал меня, как голодный волк дикую козу. Мне стало ясно, что подходит беда; я вернулся и приготовился встретить ее, зная, что мне придется защищаться собственными средствами. В былое время о моих удачах ходила молва по всем Соединенным Штатам, и я был уверен, что счастье по-прежнему улыбнется мне.

Целый день я был настороже, не выходил в парк и поступал правильно: он пустил бы в меня заряд картечи прежде, чем я успел бы заметить его. Когда мост подняли (я всегда чувствовал себя спокойнее после того, как доступ через ров прерывался), я прогнал мысль о беде, не допуская, что он мог пробраться в дом и спрятаться, выжидая меня. Но когда я делал обычный вечерний обход дома, в халате, то, войдя в кабинет, почуял беду. Полагаю, что человек, многократно подвергавшийся опасностям (а я испытывал их чаще, чем большинство), обладает чем-то вроде шестого чувства, которое поднимает для него флаг опасности. Почему я почувствовал приближение несчастья — не могу сказать. В следующее мгновение я заметил, что из под оконной драпировки выглядывает ботинок, и я понял причину своих инстинктивных опасений. Кабинет освещала только принесенная мною свеча, зато в открытую дверь вливалось достаточно света от лампы в холле. Я поставил подсвечник и кинулся за молотком, положенным мной раньше на камни. В то же мгновенье враг прыгнул на меня — блеснул нож, я ударил по лезвию молотком. Оружие выпало из рук моего противника. Нападающий с быстротой угря обогнул стол и почти моментально вытащил из-под пальто ружье. Щелкнул курок, но я успел схватить ствол руками и поднять его кверху. Минуты две мы боролись. Мой противник ни на секунду не ослабил хватки; но в какое-то мгновение приклад оказался ближе ко мне. Не знаю, может быть я дернул пружину; может быть, мы оба потянули за собачку. Так или иначе два заряда попали ему в лицо и, взглянув вниз, я увидел то, что осталось от Теда Болдуина. Я узнал этого человека в городе, узнал его также, когда он кинулся на меня, но увидев столь обезображенный труп, даже его собственная мать не сказала бы, кто перед нею.

Я привык к страшным зрелищам, но и мне стало невмоготу.

Прибежал Баркер. Я услышал шаги жены, но вовремя остановил ее. Тут было зрелище не для женщин. Обещав ей в самом скором времени придти в ее комнату, я шепнул Баркеру слова два (он сам понял все с первого же взгляда). Теперь нам оставалось только ждать остальных. Никто не являлся, и мы сообразили, что никто не мог услышать шума, что все случившееся известно только нам.

Вот в это-то мгновение в моей голове мелькнула новая идея и показалась мне ослепительно блестящей. Рукав Теда приподнялся, обнаружив знак ложи. Смотрите!

Дуглас завернул свой собственный рукав показал нам коричневый треугольник в круге — совершенно такой же знак, какой мы видели на руке убитого.

— Именно клеймо навело меня на мысль выдать убитого за себя. Мы с ним были приблизительно одного роста и сложения; его волосы походили на мои, а от лица ничего не осталось. Мы с Баркером сняли с убитого вот этот костюм, накинули на него мой халат и положили труп в той позе, в которой вы его нашли. Связав вещи Болдуина в узел, я спрятал между ними единственную тяжесть, которую мог найти. Все было выброшено из окошка. Карточку, которую он хотел положить на мой труп, я поместил возле него. Мы надели мои кольца на его палец, но, когда дело дошло до обручального…

Он вытянул свою мускулистую руку.

— Вы сами видите, что я ничего не мог сделать. Со дня свадьбы этот обруч не покидал своего места, и чтобы снять его теперь, потребовалась бы пилка. Кроме того, я вряд ли бы решился расстаться с ним; но даже при желании это было невозможно. Итак, мы предоставили эту подробность судьбе. Зато я принес кусочек пластыря и наклеил его на уцелевшую часть лица убитого, в том самом месте, где, как вы видите, он наклеен у меня. В этом случае, мистер Холмс, вы допустили оплошность: сняв пластырь, вы не увидали бы пореза.

Вот каково было положение вещей. Если бы я притаился на некоторое время, а затем уехал в какое-нибудь место, где через несколько времени ко мне присоединилась бы моя жена, остаток дней наших, вероятно, протек бы спокойно. Увидев в газетах, что Болдуин убил своего врага, эти дьяволы прекратили бы преследование. Я спрятался, Баркер сделал все остальное.

Мне кажется, вы сами можете догадаться, о чем именно он позаботился. Мой друг открыл окно и сделал кровавый отпечаток на подоконнике с целью показать, каким путем бежал убийца. Это была смелая мысль. Потом Сесиль позвонил. Дальнейшее вы знаете. Теперь, джентльмены, делайте, что вам угодно, однако верьте, что я сказал правду, всю правду. Позвольте только задать вам один вопрос: как поступит со мной английское правосудие?

Наступило молчание. Его прервал Шерлок.

— В главных чертах английские законы — это законы справедливые, и наказание будет не тяжелее вашего проступка. Но, скажите, откуда этот Болдуин знал, что вы живете здесь, а также о том, как пробраться в дом и где удобнее всего спрятаться?

— Мне самому это непонятно.

Лицо Холмса было серьезно и бледно.

— Боюсь, что дело еще далеко не окончено, — сказал он. — На вашем пути могут встретиться опасности похуже английского закона или даже ваших американских врагов. Я предвижу беду, мистер Дуглас, и советую вам остерегаться.

А теперь, мои терпеливые читатели, я попрошу вас на время удалиться из Сассекса и передвинуться лет на двадцать назад от того времени, в течение которого мы совершили наше достопамятное путешествие в Бирлстон. Перенесемся на несколько тысяч миль к западу: я разверну перед вами необыкновенную и ужасную историю, настолько необыкновенную и ужасную, что, может быть, вы с трудом поверите в ее достоверность. Не думайте, что я начинаю новый рассказ, когда первый еще не закончен. Читая, вы увидите, что это не так. Когда же подробно опишу отдаленные события и вы разрешите тайну прошлого, мы снова встретимся с вами в той квартире на Бейкер-стрит, где эти, как и многие другие замечательные события, придут к концу.

 

Глава 1

Человек

Было 4 февраля 1875 года. Стояла студеная зима, густой снег покрывал ущелья гор Джильмертон. Тем не менее паровая машина освобождала от снежных покровов железнодорожный путь, и вечерний поезд медленно, с пыхтением, полз по линии, соединяющей множество шахтерских и заводских поселков; он поднимался по крутому откосу, который ведет от Стегвилля, расположенного на низменности, к Вермиссе, центральному городу, стоящему в верхнем конце долины. Оттуда путь направляется вниз к Бартену, к Хельмделе и к земледельческой области Мертон. Дорога здесь была одноколейная, на каждом из бесчисленных запасных путей стояли вереницы платформ, груженых углем и железной рудой, — точно немые свидетели скрытого под землей богатства долины, привлекшего сюда множество народу и внесшего бурное оживление в этот унылый угол Соединенных Штатов.

Это было, действительно, унылое место! Вряд ли первый пионер, пересекший его, представлял себе, что самые прекрасные прерии, самые роскошные заливные пастбища не имеют цены в сравнении с этой мрачной областью, покрытой черными утесами и чащей леса. Над темным, нередко почти непроходимым бором, покрывавшим склоны гор, поднимались высокие обнаженные вершины, покрытые вечными снегами. И внизу, по долине, которая извивалась меж зубчатых скал, полз маленький поезд.

В переднем пассажирском вагоне, вмещавшем всего двадцать или тридцать человек, только что зажгли лампы. Они слабо освещали пассажиров — в основном рабочих, возвращавшихся домой после трудового дня. Судя по их закоптелым лицам и лампам Дэвиса, которые они везли с собой, это были большей частью шахтеры. Они сидели вместе, курили и тихо разговаривали, время от времени поглядывая в противоположную сторону вагона, где сидели двое в полицейских мундирах. Несколько женщин-работниц и двое-трое путешественников, по всей видимости, местные мелкие лавочники, довершали компанию; в углу же, отдельно от всех, сидел молодой человек. Он-то нас и занимает. Присмотритесь к нему и как следует — он того стоит.

На вид ему не больше двадцати девяти лет, он среднего роста, у него свежий цвет лица, проницательные, полные жизни серые глаза поблескивают, когда он через очки оглядывает соседей. Похоже, что у молодого путешественника общительный характер; поверхностный наблюдатель заключил бы, что перед ним наивный простак, готовый вступить в любой разговор. Но вглядитесь пристальнее: видите это выражение силы в очертании его подбородка, мрачную складку губ? Это свидетельствует, что под наружным добродушием темноволосого молодого ирландца кроется неведомая глубина, и он неминуемо оставит след, хороший или дурной, всюду, куда бы не закинула его судьба.

Раза два молодой человек пробовал заговорить с ближайшим своим соседом-шахтером, но, получив краткие неприветливые ответы, умолк и стал хмуро смотреть в окно на мелькающий мимо пейзаж. Невеселые картины: сквозь сгустившийся мрак пробивался красный отсвет пламени горнов, раскиданных по склонам гор. Большие груды шлака и горы золы громоздились по обеим сторонам железнодорожной линии; за ними поднимались вышки угольных шахт. Тесные группы жалких деревянных домов со слабо освещенными окнами располагались там и сям по пути; на частых станциях толпились их закоптелые обитатели. Долина Вермиссы не привлекала праздных людей: всюду виднелись суровые следы жестокой борьбы за существование.

На лице молодого путешественника, который смотрел на мелькавшую мимо окон вагона унылую местность, выражалось смешанное чувство отвращения и любопытства; он явно был здесь новичком. Несколько раз, достав из кармана длинное письмо, ирландец пробегал его глазами и что-то писал сбоку, а один раз вытащил предмет, который мало соответствовал его добродушному виду, — большой револьвер. Он повернул его к себе дулом, и блики на краях отверстий барабана показали, что оружие заряжено. Ирландец быстро спрятал револьвер обратно в потайной карман, но человек, сидевший на соседней скамье, успел заметить его.

— Ага, приятель, — бросил он, — ты, видно, наготове?

Молодой ирландец улыбнулся с некоторым замешательством.

— Да, — сказал он, — там, откуда я еду, иногда требуется оружие.

— Это где же?

— Я из Чикаго.

— А здесь впервые?

— Да.

— Оружие, пожалуй, и у нас пригодится.

— Да? — спросил молодой человек, по-видимому, заинтересованный.

— Разве ты не слыхал, что у нас здесь делается?

— Ничего особенного не слышал.

— А я думал, что о нас говорят всюду. Скоро услышишь. Что тебя заставило сюда приехать?

— Я слышал, что здесь легко найти работу.

— Ты принадлежишь к Рабочему союзу?

— Конечно.

— Тогда ты, пожалуй, работу получишь. У тебя тут есть друзья?

— Нет, но я могу их приобрести.

— Как?

— Я принадлежу к старинному ордену масонов. Почти в каждом городе есть ложа, а где есть ложа, там у меня появятся и друзья.

Слова ирландца произвели странное действие на его собеседника: он подозрительно осмотрел остальных пассажиров. Шахтеры по-прежнему негромко беседовали. Полицейские дремали. Сосед молодого человека поднялся со своего места, сел рядом и протянул руку. Они обменялись рукопожатием.

— Я вижу, ты сказал правду, но лучше удостовериться.

Правой рукой он дотронулся до своей правой брови. Ирландец тотчас же поднес левую руку к левой брови.

— Темные ночи неприятны, — сказал сосед.

— Да, для странствующих чужестранцев, — ответил молодой человек.

— Этого достаточно. Я брат Скэнлен, триста сорок первая ложа, долина Вермиссы. Я рад видеть тебя в нашей местности.

— Спасибо. Я брат Джон Мак-Мердо, двадцать девятая, Чикаго. Мастер Скотт. И я доволен, что уже встретился с братом.

— В округе нас много. Нигде в Штатах орден так не процветает, как здесь, в долине Вермиссы. Но молодцы вроде вас нам нужны. Одного не понимаю, как здоровый человек из Рабочего союза не нашел себе дела в Чикаго.

— У меня было много случаев получить заработок, — сказал Мак-Мердо.

— Так почему же ты уехал?

Мак-Мердо кивнул головой в сторону полицейских и улыбнулся.

— Эти двое, вероятно, с удовольствием узнали бы о причине моего переселения, — сказал он.

Скэнлен сочувственно крякнул, глядя на полицейских.

— Были неприятности? — шепотом спросил он.

— Большие.

— Исправительная тюрьма?

— И остальное.

— Ведь не убийство же?

— Еще рано толковать о таких вещах. — ответил Мак-Мерло с видом человека, невольно сказавшего больше, чем хотел. — У меня имелись собственные причины для отъезда из Чикаго, удовольствуйтесь этим. Кто вы такой, чтобы задавать подобные вопросы?

Серые глаза ирландца загорелись опасным гневом, блеснув за стеклами очков.

— Полно, друг. Я не хотел вас обидеть. И наши ребята не отнесутся к вам хуже, что бы вы не сделали. Куда вы теперь?

— В Вермиссу.

— Третья остановка на линии. Где ты поселился?

Мак-Мердо вынул письмо и поднес его к тусклой коптящей лампе.

— Вот адрес: Джейкоб Шефтер, улица Шеридана. Это меблированные комнаты, их рекомендовал мне один знакомый в Чикаго.

— Этого адреса я не знаю, так как живу в Хобсоне. Кстати: мы подъезжаем к Хобсону. Погоди, на прощанье я хочу тебе дать один совет. Если у тебя будут какие-нибудь неприятности в Вермиссе, иди прямо в Дом союза и спросите Мак-Гинти. Он мастер вермисской ложи, и в этой округе все делается, как того хочет Черный Джек Мак-Гинти. Вот пока все, друг. Может быть, мы встретимся в ложе. Только запомни мои слова: в случае беды иди к Мак-Гинти.

Скэнлен вышел их вагона, и Мак-Мердо снова остался один со своими мыслями. Теперь окончательно стемнело; красные отсветы горнов часто мелькали во мраке. На их страшноватом фоне виднелись черные человеческие силуэты, которые то сгибались, то выпрямлялись; они казались частицами громадного черного механизма, работавшего в непонятном, грохочущем ритме, в несмолкаемом лязге железа, реве пламени.

— Ад, видно, так и выглядит, — произнес чей-то голос.

Мак-Мердо оглянулся и увидел, что один из полицейских всматривается в этот огненный пейзаж.

— Верно, — сказал второй полицейский. — По-моему, как раз таким ад и должен быть. Если в преисподней живут дьяволы хуже тех, которых мы могли бы назвать, это превзойдет мои ожидания. Полагаю, вы приезжий, молодой человек?

— Что вам до этого? — мрачно ответил Мак-Мердо.

— А вот что, мистер, я посоветовал бы вам осторожнее выбирать себе друзей. На вашем месте я не подружился бы на первых же порах со Скэнленом или с кем-нибудь из его шайки.

— Что вам-то за дело, кто мои друзья? — прогремел Джон таким голосом, что головы всех пассажиров повернулись к нему. — Просил я вашего совета, что ли? Или вы считаете меня таким молокососом, который не может и шагу двинуться без помочей? Говорите, когда вас спрашивают. А что касается меня, ей-богу, вам долго придется ждать моих вопросов.

И, глядя на полицейских, он вытянул шею и широко осклабился, точно оскалившая зубы собака.

Тяжеловесных добродушных полицейских ошеломило необыкновенное ожесточение, вызванное их дружеским обращением.

— Не обижайтесь, — сказал один из них. — Говорилось для вашего же добра. Ведь, по вашим собственным словам, вы новичок в долине Вермиссы.

— Да, этого места я не знаю, но мне знакомы вы и вам подобные, — с холодным бешенством произнес Мак-Мердо. — Я думаю, вы повсюду одинаковы и везде суетесь с советами, которых никто не просит.

Патрульный улыбнулся.

— Может статься, мы скоро познакомимся с вами ближе. Если не ошибаюсь, вы сорвиголова.

— Я подумал то же, — согласился его товарищ, — и сдается мне, что мы с ним скоро встретимся.

— Я вас не боюсь, не думайте этого, — произнес ирландец. — Меня зовут Джон Мак-Мердо. Слышали? И если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в Вермиссе, на улице Шеридана у Шефтера. Видите, я не прячусь от вас. Днем ли, ночью ли, я смело взгляну в лица вам подобным.

Бесстрашное заявление приезжего вызвало явное сочувствие у пассажиров. Полицейские, пожав плечами, продолжали разговор между собой. Прошло несколько минут, поезд подошел к плохо освещенному вокзалу, и пассажиры высыпали из вагонов. Вермисса составляла главный пункт на всей линии. Мак-Мердо поднял свой кожаный ручной мешок и уже двинулся в темноту, но один из шахтеров подошел к нему.

— Ей-богу, друг, вы умеете разговаривать с этими типами, — тоном уважения сказал он. — Было приятно вас слушать. Дайте-ка я возьму ваш мешок и покажу вам дорогу; мне все равно идти мимо дома Шефтера.

Они вместе спустились с платформы.

— Добрый ночи, — послышалось из толпы шахтеров. Яростный Мак-Мердо обрел известность, еще не ступив на землю Вермиссы.

Какое бы унылое впечатление не производили окрестности города, сама Вермисса была еще более мрачным местом. В долине чувствовалось, по крайней мере, известное мрачное величие; рядом с горами — этими могучими сооружениями природы виднелись следы гигантской деятельности человека — мощные тоннели и разрезы; и все это подчеркивалось громадными кострами горнов и клубами дыма. Город же являлся как бы воплощением безобразия и нищенства. Снег на широкой улице, который весь день месили башмаками и колесами, превратился в грязную полужидкую кашу. Газовые фонари тускло освещали длинные ряды деревянных домов с неуклюжими, запущенными верандами. Только ближе к центру города эту неприглядную картину скрашивали ярко освещенные витрины магазинов и пивных, окна игорных домов и притонов, в которых шахтеры спускали свой потом полученный, но не маленький заработок.

— Вот в этом доме вам доведется бывать, — сказал проводник Джона, указывая на один из баров, по солидному внешнему виду вполне достойный именоваться отелем. — Это дом рабочего союза. Хозяин тут Джек Мак-Гинти.

— Что это за человек? — спросил Мак-Мердо.

— Как! Неужели вы о нем не слыхали?

— Да ведь я же никогда не бывал в вашем городе.

— Ну, я думал, что его имя известно везде в Штатах. Оно частенько появлялось в газетах.

— По какому поводу?

— Ясно, по поводу разных громких дел… — шахтер понизил голос.

— Да каких дел?

— Чудак вы, мистер, говоря без обиды. Только об одного рода делах услышите вы у нас — о делах Чистильщиков.

— Да, помнится, я что-то читал о Чистильщиках. Это шайка убийц. Так?

— Тише, тише, если вам дорога жизнь, — испуганно прошептал шахтер. Он огляделся и, остановившись, с упреком и удивлением посмотрел на своего спутника. — Если вы будете на улице открыто говорить таким образом, недолго вам оставаться в живых. Иные теряли жизнь из-за меньшего.

— Но я ничего не знаю о них, я повторяю только то, что читал.

— Не стану уверять вас, что вы читали неправду! — Рабочий нервно оглядывался в темноту. — Если убивать — значит совершать убийство, то убийств здесь хватает. Только смотрите, не произносите имени Мак-Гинти в связи с преступлениями; не такой он человек, чтобы пропустить это мимо ушей. Впрочем, вот дом, который вам нужен. Видите, он немножко в стороне. Скоро вы узнаете, что старый Джейкоб Шефтер — самый честный человек в городе.

— Благодарю, — сказал Мак-Мердо и, пожав руку своему новому знакомому, подошел к дому и громко постучал во входную дверь. Дверь открылась и перед ним предстало существо, какое он меньше всего ожидал здесь увидеть.

Это была молодая и необыкновенно красивая девушка, по виду немка — белокурая, с прекрасными темными глазами, цвет которых резко контрастировал с цветом ее волос. Она взглянула на Мак-Мердо в удивлении и замешательстве, и ее бледное лицо залила краска. Девушка стояла в ярком луче света в дверях дома, и ирландец мысленно сказал себе, что никогда не видывал картины прелестнее, она казалась тем поразительней, чем печальнее и безобразней было обрамление. Она была словно прелестная фиалка, выросшая на одной из груд шлака. Он некоторое время смотрел на нее, не решаясь вымолвить слово. Молчание прервала девушка.

— Я думала, это отец, — сказала она с приятным легким немецким акцентом. — Вы хотите его видеть? Он в городе, и я жду его каждую минуту.

Мак-Мердо продолжал смотреть на нее, не скрывая восхищения. Под пристальным взглядом незнакомого человека она опустила веки.

— Ничего, мисс, — наконец сказал Джон. — Я не тороплюсь. Мне посоветовали ваш дом, и я думаю, что он мне подойдет. Теперь я в этом уверен.

— Вы быстро решаете, — с улыбкой сказала она.

— Тут только слепой поступил бы иначе, — ответил Мак-Мердо.

Девушка засмеялась.

— Войдите, сэр, — сказала она. — Я мисс Этти, дочь мистера Шефтера. Моей матери нет в живых, и хозяйством заведую я. Посидите у нас в гостиной и дождитесь отца… Да вот и он! Вы можете договориться с ним.

По дорожке шел коренастый старик. В нескольких словах Мак-Мердо объяснил ему, в чем дело. Знакомый Джона, Мерфи, дал ему адрес Шефтера, получив его еще от кого-то. Старый немец согласился принять нового жильца. Приезжий не торговался и сразу принял все условия: по-видимому, он не был стеснен в средствах. За семь долларов в неделю (внесенных вперед) хозяин должен был предоставить комнату и полное содержание. Вот таким-то образом Мак-Мердо, убежавший, по его собственному признанию, от суда, поселился под крышей Шефтера. Это был первый шаг, которому предстояло повлечь за собой длинный ряд событий, закончившихся в далекой стране.

 

Глава 2. Мастер ложи

Где бы ни появлялся Мак-Мердо, его везде сразу замечали. Он через несколько дней уже сделался самым видным лицом в доме Шефтеров. В меблированных комнатах старого немца было еще десять или двенадцать жильцов, все рабочие шахт или заурядные приказчики из местных лавок. Когда они встречались по вечерам, Джон неизменно бросал удачную шутку, его реплики были точны, а голос — звучен. Вообще, казалось, он был прямо создан для веселой дружеской компании, от него как бы веяло магнетической силой, которая вселяла веселость в окружающих. Однако, как и тогда в вагоне, порой он мог впасть в неудержимый гнев; это заставляло товарищей по дому относиться к нему сугубо уважительно, а подчас даже и с опаской. Он не скрывал своего глубокого презрения к закону и ко всем его служителям; одних это восхищало, других приводило в трепет.

С первого дня Мак-Мердо восхищался прелестной мисс Этти, дав понять, что она покорила его сердце с первого взгляда. Медлить Джон не любил. Чуть ли не на второй день он признался ей в любви — и потом постоянно твердил красавице о своем чувстве, не обращая никакого внимания на ее ответы, которыми она старалась лишить его надежды.

— Нашелся другой? — говорил он. — Ну, тем хуже для него. Пусть остерегается. Неужели я из-за какого-то другого упущу свое счастье? Говорите «нет» сколько вам угодно, Этти, наступит день, в который вы скажете «да». Я достаточно молод, чтобы ждать.

Он был поистине опасный человек — со своими увлекательными рассказами и умением подойти к людям. Вдобавок его окружал ореол таинственности, а это обычно сперва возбуждает в женщине любопытство, а потом и любовь. А как великолепно описывал он область Мичигана, далекий красивый остров, его низкие холмы и зеленые луга, все, что отсюда, из этой мрачной, занесенной снегом долины казалось особенно прекрасным! Рассказывал Мак-Мердо и о жизни северных поселений; о проливе и мичиганских лесных лагерях; о Буффало и, наконец, о Чикаго, где он работал на заводе. В этом последнем рассказе слышался намек на что-то романтическое, на события столь странные, что говорить о них открыто нельзя. С сожалением Джон упомянул, что ему пришлось порвать прежние знакомства, покинуть все привычное и закончить свои скитания в этой безрадостной долине. Этти неизменно слушала его, затаив дыхание, и в ее темных глазах читались сострадание и жалость…

Человек образованный, Мак-Мердо вскоре получил временное место в одной конторе; ему поручили ведение книг. В конторе он был занят большую часть дня, и потому не нашел случая представиться главе местной масонской ложи. Но ему напомнили об этом упущении. Как-то вечером в комнате Джона появился его дорожный знакомый Майк Скэнлен, нервный черноглазый человечек с резкими чертами лица. Казалось, он был рад увидаться с Мак-Мердо. Выпив виски, Майк объяснил хозяину комнаты цель своего посещения.

— Я запомнил ваш адрес, Мак-Мердо, — сказал он, — и решился навестить вас, Знаете, меня крайне удивляет, что вы еще не представились Мастеру. Что помешало вам зайти к нему?

— Я искал работу… Был занят.

— Если даже у вас нет времени ни для чего другого, надо было отыскать минуту, чтобы ему представиться. Боже мой, да вы поступили прямо безумно, — не побывать в доме Союза в первое же утро после вашего приезда! Если вы обидите его… Нет, вы просто не должны делать этого!

Мак-Мердо слегка удивился.

— Я уже более двух лет принадлежу к ордену, Скэнлен, но никогда не слыхивал о подобных строгостях.

— В Чикаго, может быть, их нет.

— Да ведь здесь то же самое общество?

— Вы полагаете? — Скэнлен долгим пристальным взглядом посмотрел на Джона, и в этом взгляде было что-то зловещее.

— Разве я ошибаюсь?

— Через месяц вы мне сами скажете. Знаете, я слышал, что после того, как я вышел из вагона, вы толковали с полицейскими.

— Ого, как же вы об этом узнали?

— Тут у нас все быстро становится известно — и плохое и хорошее.

— Да, я выложил этим собакам, что я о них думаю.

— Ну, приятель, вы придетесь по сердцу нашему Мак-Гинти!

— А что, он тоже не любит полицию?

Скэнлен захохотал.

— Обожает! Но смотрите, как бы заодно с полицией он не возненавидел и вас — ежели вы к нему не явитесь. Примите дружеский совет: немедленно идите к нему в бар… Повидайтесь с ним, дружище, — еще раз сказал он напоследок и ушел.

Может быть, Мак-Мердо и не придал бы значения этому совету, но случилось так, что другая встреча в тот же вечер вынудила его отправиться к Мак-Гинти.

Неизвестно, заметил ли старый Шефтер с самого начала то внимание, которое оказывал Этти его новый жилец, или ухаживание Джона стало в последние дни слишком настойчивым, но вскоре после ухода Скэнлена он позвал молодого ирландца в свою комнату.

— Мне сдается, мистер, — сказал он без предисловий, — что вам приглянулась моя Этти. Так это или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — ответил Джон.

— Ну, так я вам скажу, что свататься вам к ней не стоит. Вы опоздали.

— Она мне говорила.

— И не обманула вас; а фамилию другого вы знаете?

— Я спрашивал — она отказалась ее сообщить.

— Должно быть, она не хотела вас испугать.

— Испугать? — Мак-Мердо так весь и загорелся.

— Да, да, дружище. И вовсе не стыдно бояться Теда Болдуина.

— А кто он такой, черт возьми?

— Он начальник Чистильщиков.

— Опять Чистильщики! О них только и говорят здесь и всегда шепотом. Чего собственно, вы все боитесь? Кто эти Чистильщики?

Шефтер инстинктивно понизил голос, как и все здесь, кто заговаривал на эту тему:

— Чистильщики — старинный масонский орден.

Молодой человек широко открыл глаза.

— Да ведь я и сам масон!

— Вы?! Зная это, я ни за что не принял бы вас к себе в дом, хоть бы вы предложили мне сто долларов в неделю.

— Почему вы так не любите орден? Это общество составилось во имя дел милосердия и добра.

— Может быть где-нибудь, но не у нас.

— А здесь?

— Это общество убийц.

Мак-Мердо недоверчиво засмеялся.

— Где доказательства? — спросил он.

— Где доказательства? А разве вам мало пятидесяти убитых? Что вы скажете о Мильмене, Ван-Шорсте, о семье Пикльсон, о старом мистере Айме, о маленьком Билле Джемсе и других? Доказательства! Будто в долине найдется хоть кто-нибудь, мужчина или женщина, кто не знал бы доказательств!

— Это простые сплетни, я требую фактов, — сказал Мак-Мердо.

— Прожив в нашем городе подольше, вы получите достаточно фактов. Впрочем, я и забыл: вы тоже из них и скоро станете таким же, как и прочие. Прошу поискать себе другое помещение, мистер, я не стану держать вас у себя, уже и то достаточно плохо, что один из этих господ приходит к нам ухаживать за Этти, и я не смею выгнать его. А уж среди своих жильцов я их видеть не желаю. Нет, нет: следующую ночь вы должны провести уже под другой крышей.

Над Мак-Мердо был произнесен приговор: его не только изгоняли из удобной комнаты, но и отдаляли от девушки, которую он страстно полюбил. Выйдя от старика, он застал Этти в гостиной и рассказал ей обо всем.

— Я бы не так уж огорчился, будь дело только в комнате, — сказал он, — но, право, Этти, хотя я и знаю вас всего неделю, а жить без вас не могу!

— Ах, молчите, мистер Мак-Мердо, не говорите так, — прервала его Этти. — Ведь я говорила вам, что вы опоздали. У вас на дороге стоит другой; правда я не обещала ему выйти за него, но и сделаться невестой кого-нибудь другого теперь не могу.

— А явись я раньше? Мог бы я надеяться?

Этти закрыла лицо руками.

— Бог видит, как я хотела бы этого… — прошептала она, заливаясь слезами.

Мак-Мердо опустился перед ней на колени.

— Ради бога, Этти, пусть так и будет, — произнес он. — Неужели из-за полуобещания вы погубите свое и мое счастье? Слушайтесь своего сердца: оно правдивее слов, сказанных в минуту, когда вы сами не знали, что говорите.

Его сильные смуглые пальцы сжали белые руки Этти.

— Скажите, что вы будете моей женой — и мы вместе пойдем навстречу судьбе.

— Мы уедем отсюда?

— Нет, мы здесь останемся.

— Почему бы нам не уехать?

— Я не могу уехать, Этти.

— Почему же?

— Я никогда не смогу нести голову прямо, если буду знать, что меня выгнали отсюда. Кроме того, чего же нам бояться? Разве мы не свободные люди в свободной стране? Если мы любим друг друга, кто осмелится встать между нами?

— Вы не знаете, Джон… Вы пробыли здесь слишком короткое время… Вы не знаете этого Болдуина, этого Мак-Гинти с его Чистильщиками.

— И не знаю и не боюсь их, и даже не верю в них, — ответил Мак-Мердо. — Я жил среди грубых людей, моя дорогая, и никогда никого не боялся; напротив, кончалось тем, что окружающие начинали бояться меня. Но скажите: если Чистильщики, как говорит ваш отец, совершили в долине Вермиссы одно преступление за другим и если все знают их имена, почему никто не предал преступников правосудию? Скажите, Этти?

— Никто не решается выступить против них свидетелем. Всякий, кто осмелится дать неблагоприятное для них показание, не проживет и месяца… Кроме того, всегда найдется кто-нибудь из шайки, кто под присягой покажет, будто во время совершения преступления обвиняемый был в противоположной части долины. Я думала, что газеты Штатов пишут об этом ужасном обществе.

— Я, правда, читал кое-что о Чистильщиках, но думал, что все это выдумки. Может быть, Этти, у них есть причины поступать так, как они поступают; может быть их обижают, и они не в состоянии защититься другим путем?

— О, Джон, замолчите. Именно такие слова я слышу от другого…

— От Болдуина? Да?

— Да, и потому я презираю его. О, Джон, теперь я могу сказать вам правду: я всем сердцем ненавижу его и в то же время боюсь. Боюсь за себя, а, главное, за отца. Я знаю, если мне вздумается высказать ему мои истинные чувства, на нас обрушится беда. Вот почему мне пришлось отделаться от него полуобещанием: в этом заключалась наша последняя надежда. Но если бы вы согласились бежать со мной, Джон, мы взяли бы с собой отца и зажили бы где-нибудь вдали от власти страшной шайки.

На лице Мак-Мердо снова обрисовалась борьба, и снова оно окаменело.

— Ничего дурного не случится с вами, Этти, ни с вашим отцом. Что же до этих страшных людей… Наступит время, и вы поймете, что я не лучше самого дурного из них.

— Нет, нет, Джон. Я всегда буду доверять вам.

Мак-Мердо с горечью засмеялся.

— Боже мой, как вы мало обо мне знаете! Вы, с вашей невинной душой, не подозреваете, что во мне происходит… Ого, что это за гость?

Дверь резко распахнулась, и в комнату развязно, с видом хозяина, вошел красивый молодой человек, приблизительно одних лет с Мак-Мердо, схожий с ним ростом и фигурой. Из-под его широкополой фетровой шляпы, которую он не потрудился снять, виднелось лицо со свирепыми, властными глазами и орлиным носом.

Смущенная и испуганная, Этти вскочила со стула.

— Я рада видеть вас, мистер Болдуин, — сказала она. — Вы пришли раньше, чем я думала. Пожалуйста, садитесь.

Упершись руками в бока, Болдуин стоял и смотрел на Джона.

— Кто это? — коротко спросил он.

— Мой друг, мистер Болдуин, наш новый жилец. Мистер Мак-Мердо, позвольте представить вас мистеру Болдуину.

Молодые люди мрачно поклонились друг другу.

— Полагаю, мисс Этти сообщила вам, как у нас с нею обстоят дела? — спросил Болдуин.

— Насколько я понял, вас с нею ничего не связывает.

— Да? Ну, теперь вы можете узнать другое. Я говорю вам, что эта молодая леди — моя невеста, и что вам недурно прогуляться, так как вечер очень хорош.

— Благодарю вас, я не расположен гулять.

— Нет? — свирепые глаза Болдуина загорелись гневом. — Может вы расположены подраться, мистер жилец?

— Очень, — воскликнул Мак-Мердо, поднимаясь. — Вы не могли сказать мне ничего более приятного.

— Ради бога, Джон, ради бога, — задыхаясь, произнесла бедная растерявшаяся Этти. — О, Джон, Джон, он сделает с тобой что-нибудь ужасное.

— Ага, он для вас «Джон»? — зарычал Болдуин. — Дело дошло до имени?

— Ах, Тед, будьте благоразумны! Ради меня, Тед, если вы когда-нибудь меня любили, будьте великодушны и не мстите.

— Мне кажется, Этти, если вы оставите нас вдвоем, мы покончим дело, — спокойно произнес Мак-Мердо. — Или, может, вам, мистер Болдуин, угодно прогуляться со мной по улице? Отличная погода, и за первым поворотом есть удобный пустырь.

— Я расправлюсь с вами, не пачкая своих рук, — бросил Джону его противник. — В скором времени вы пожалеете, что попали в этот дом.

— Сейчас самое подходящее время, — сказал Мак-Мердо.

— Я сам выберу время, мистер. Смотрите, — он неожиданно поднял свой рукав и показал на руке странный знак: выжженный круг с треугольником внутри. — Вы знаете, что это значит?

— Не знаю и знать не хочу.

— Так обещаю вам, что вы узнаете, не успев сильно постареть. Может быть, мисс Этти скажет вам что-нибудь о клейме. А вы, Этти, вы вернетесь ко мне на коленях. Слышите? На коленях. И тогда я скажу вам, в чем будет заключаться ваша кара. Вы посеяли и, ей-богу, я позабочусь, чтобы вы сняли урожай.

Он с бешенством посмотрел на них обоих, внезапно повернулся на каблуках, и в следующую секунду наружная дверь с шумом за ним захлопнулась.

Несколько мгновений Джон и Этти стояли молча, а потом она обняла его.

— О, Джон, как вы были смелы! Но все равно — бегите, бегите сегодня же! Это последняя надежда. Он лишит вас жизни, я прочла это в его ужасных глазах. Ну что вы можете сделать против людей, за которыми стоит Мак-Гинти и все могущество ложи?

Джон высвободился из объятий Этти, поцеловал ее и осторожно усадил на стул.

— Полно, милая, полно. Не беспокойтесь обо мне так. Я ведь тоже масон. Наверное, я не лучше остальных, а поэтому не делайте из меня святого. Может, узнав правду, вы возненавидите и меня…

— Возненавидеть вас, Джон! Что вы!.. Почему же я стала бы думать о вас худо только из-за того, что вы принадлежите к ложе? Но если вы масон, Джон, почему вы не постарались заслужить расположение этого Мак-Гинти? Ах, торопитесь, Джон, торопитесь! Поговорите с ним раньше Болдуина, не то эти собаки бросятся по вашему следу.

— Я сам думал то же, — сказал Мак-Мердо, — и отправлюсь сейчас же. Скажите вашему отцу, что сегодня мне придется переночевать у него в доме, но что утром я найду себе новую квартиру.

Зал бара Мак-Гинти, по обыкновению, был полон людьми; здесь собирались самые отпетые из городских гуляк. Мак-Гинти пользовался популярностью, он неизменно носил на людях маску весельчака, Впрочем, кроме популярности, многих приводил сюда страх; хозяина бара в городе боялись, и никто не решался пренебречь его расположением. Да и не только в городе: во всей долине и даже за горами не было человека, на которого имя Мак-Гинти не произвело бы достаточно сильного впечатления.

Кроме тайного могущества, которым Мак-Гинти несомненно располагал и пользовался безжалостно, он был наделен и властью официальной. Мак-Гинти был муниципальным советником и инспектором дорог; нетрудно понять, как он получил эти посты. Общественные работы в городе были запущены, зато налоги взимались более чем исправно. И благодаря некоторым неточностям в отчетах, на которые граждане, дабы избежать неприятностей, старались внимания не обращать, бриллианты в булавках хозяина бара год от года становились крупнее, а золотые цепочки на жилете делались все более тяжелыми. Что же до самого бара, то он с каждым годом расширялся, грозя поглотить половину рыночной площади.

Мак-Мердо отворил дверь в зал и очутился в густой толпе; воздух здесь тоже казался плотным — от табачного дыма и запаха алкоголя. Зал освещало множество ламп, расставленные вдоль стен огромные зеркала в тяжелых золоченых рамах отражали их ряды. За многочисленными прилавками усиленно работали продавцы в жилетах и без сюртуков, они смешивали ликеры для посетителей, ожидающих своей очереди. В глубине комнаты, опершись на стойку, стоял высокий и полный, с виду очень сильный человек; изо рта у него торчала сигара. Джон догадался, что это и есть знаменитый Мак-Гинти. Голову исполина покрывала густая грива волос, спускавшаяся до воротника. Лицо до скул заросло бородой. Оно было смуглое, как у итальянца, и на нем сидели странно мертвые черные глаза; отсутствие в них блеска делало все лицо затаенно зловещим. Между тем все остальное в этом человеке соответствовало маске веселого и задушевного малого. В первый момент каждый сказал бы, что Мак-Гинти удачливый, честный деятель с открытым сердцем. Только когда его мертвенно темные, безжалостные глаза упирались в человека, тот внутренне содрогался, почувствовав, что перед ним целая бездна скрытого зла, соединенного с силой и хитростью.

Джон хорошо разглядел этого человека и, со свойственной ему небрежной смелостью, принялся локтями пробивать себе дорогу к нему. Наконец он протолкался через группу льстецов, теснившихся около стойки и заливавшихся хохотом при малейшей шутке хозяина бара, и, остановясь перед ним, смело глянул в черные матовые зрачки.

— Что-то я не припоминаю вашего лица, молодой человек, — сказал Глава ложи Вермиссы.

— Я недавно здесь, мистер Мак-Гинти.

— Не настолько недавно, чтобы не знать, как следует именовать джентльмена.

— Это советник Мак-Гинти, молодой человек, — сказал кто-то сбоку.

— Извините, советник. Я не знаю здешних обычаев, но мне посоветовали повидать вас.

— Прекрасно, вы видите меня. Я весь тут. Что же вы думаете обо мне?

— Трудно так сразу ответить. Скажу одно: если ваше сердце так же велико, как и лицо — ничего другого и желать нельзя.

— Клянусь, у вас настоящий ирландский язык! — произнес хозяин бара, очевидно, не решив еще, как держать себя с этим отважным посетителем. — Итак, вы любезно одобряете мою наружность?

— Точно! — сказал Мак-Мердо.

— И вам посоветовали идти ко мне?

— Да.

— Кто же посоветовал?

— Брат Скэнлен… А теперь — пью за ваше здоровье, советник, и за наше дальнейшее знакомство. — Он поднес к губам поданный ему стакан и, осушая его, подчеркнуто отставил мизинец.

Пристально следивший за ним Мак-Гинти, приподнял густые черные брови.

— Ах, вот как? — заметил он. — Ну, мне придется получше исследовать дело, мистер…

— Мак-Мердо.

— Получше, мистер Мак-Мердо; мы здесь не доверяем словам. Пожалуйте-ка сюда, за стойку.

Они прошли в маленькую комнатку, уставленную бочками. Мак-Гинти старательно запер за собою дверь, уселся на одну из бочек, задумчиво покусывая свою сигару и поглядывая на Джона. Некоторое время он молчал.

Мак-Мердо, не смущаясь вытерпел осмотр. Одну руку он опустил в карман пиджака, другой покручивал свой каштановый ус. Вдруг Мак-Гинти наклонился и вытащил револьвер.

— Вот что, мой шутник, — сказал он, — если я увижу, что вы играете с нами шутки, вам не придется долго их продолжать.

— Странное приветствие, — с достоинством ответил Мак-Мердо. — Особенно — со стороны мастера ложи новоприезжему брату.

— Но как раз это и нужно доказать — что вы член ложи, — ответил Мак-Гинти. — А не докажите — помоги вам Бог. Где вы были посвещены?

— В двадцать девятой ложе, в Чикаго.

— Когда?

— Двадцать четвертого июня тысяча восемьсот семьдесят второго года.

— Кто был мастер?

— Джеймс Скотт.

— Кто управляет вашей областью?

— Бартоломью Уильсон.

— Гм, вы отвечаете довольно бегло. Что вы здесь делаете?

— Работаю, как вы, но меньше.

— Вы не задумываетесь в ответах.

— Да, у меня всегда найдется готовое слово.

— Так же ли скоро вы действуете?

— Люди, знавшие меня хорошо, утверждали именно это.

— Ну, может быть, мы испытаем вас скорее, чем вы думаете. Вы слыхали что-нибудь о нашей ложе?

— Я слышал, что в ваше братство может вступить только мужественный человек.

— Правильно, мистер Мак-Мердо. Почему вы уехали из Чикаго?

— Да будь я проклят, если скажу.

Глаза Мак-Гинти широко открылись. Он не привык к таким ответам.

— Почему вы не хотите сказать?

— Потому что брат не может лгать брату.

— Значит, правда до того дурна, что о ней нельзя говорить?

— Пожалуй, да.

— Послушайте, не ждите, чтобы я как мастер ввел в ложу человека, за прошлое которого не могу отвечать.

На лице Мак-Мердо отразилось раздумье. Потом он вынул из внутреннего кармана измятую газетную вырезку.

— Вы не способны донести?

— Если вы еще раз скажете мне что-нибудь подобное, ждите пощечины, — резко произнес Мак-Гинти.

— Вы правы, советник, — мягко заметил Мак-Мердо. — Прошу прощения, я сказал, не подумав. Итак, я знаю, что без опасения могу отдать себя в ваши руки. Прочитайте эту вырезку.

То было сообщение об убийстве в ресторане «Озеро» на рыночной улице Чикаго в первый день нового 1874 года. Там был застрелен какой-то Джон Пинто. Мак-Гинти быстро пробежал вырезку глазами.

— Ваше дело? — спросил он, возвращая ее Мак-Мердо.

Тот кивнул головой.

— Почему вы застрелили его?

— Я, видите ли помогал Дяде Сэму делать доллары. Может, мои монетки и не были такой чистой пробы, как его, но вполне походили на них и обходились дешевле. Этот Пинто катал их…

— Что он делал?

— Пускал в обращение, потом сказал, что наябедничает. Может, даже и сделал это. Я не стал долго ждать, просто убил его и отправился сюда.

— Почему сюда?

— В газетах писали, что люди здесь не особенно разборчивы.

Мак-Гинти засмеялся.

— Сперва вы были фальшивомонетчиком, потом сделались убийцей и решили, что здесь вас охотно примут?

— Приблизительно так, — ответил Джон.

— Вы, полагаю, далеко пойдете. Скажите: вы еще умеете выделывать доллары?

Мак-Мердо вынул из кармана шесть-семь монет.

— Они вышли не из вашингтонского монетного двора, — бросил он небрежно.

— Неужели? — своей огромной рукой, волосатой, как у гориллы, Мак-Гинти поднес фальшивые доллары к свету. — Не вижу никакой разницы. Мне думается, вы станете полезным братом. Мы уж стерпим в своей среде двух-трех молодцов из тех, что не в ладах с законом: по временам нам приходится защищаться собственными средствами. Иначе нас скоро бы приперли бы к стене.

— Полагаю, я буду действовать заодно с остальными братьями.

— Смелости у вас, кажется, хватает, вы и не сморгнули, когда я навел на вас дуло револьвера.

— Да ведь не я был в опасности.

— А кто же?

— Вы, советник. — Из кармана своего горохового пиджака Мак-Мердо вытащил револьвер со взведенным курком. — Я все время целился в вас, и, думаю, мой выстрел не опоздал бы.

В первое мгновение краска гнева залила лицо хозяина бара, но в следующее — он разразился хохотом:

— Ей-ей, много лет я уже не встречал такого молодца! Я уверен, ложа будет гордиться вами. Черт возьми, — внезапно закричал он в ответ на стук в дверь, — что вам нужно? Неужели я не могу поговорить наедине с джентльменом?

Дверь он, однако, открыл. Вошел смущенный приказчик.

— Извините, советник, — сказал он, — но мистер Тед Болдуин желает немедленно поговорить с вами.

Докладывал он напрасно: лицо Болдуина уже выглядывало из-за его плеча. Он вытолкал приказчика за порог, вошел в комнатку и запер за собою дверь.

— Итак, — произнес Болдуин, бросая свирепый взгляд на Мак-Мердо, — вы прибежали сюда первый! Советник, мне надо сказать вам пару слов об этом человеке.

— Что ж, говорите при мне, — сказал Мак-Мердо.

— Скажу, когда и как захочу.

— Тише, тише, — остановил его Мак-Гинти, поднимаясь с бочки, — так не годится, Болдуин, у нас новый брат, и мы не должны так встречать его. Протяните руку — и конец всему.

— Никогда! — в бешенстве закричал Болдуин.

— Я предлагаю ему честную драку, если он считает, что я оскорбил его, — произнес Мак-Мердо. — Я буду биться с ним на кулаках, а ежели ему этого недостаточно — так на любом оружии. Рассудите нас, советник.

— В чем причина ссоры? — недовольно спросил Мак-Гинти.

— Молодая девушка.

— Она имеет право выбора.

— Неужели? — закричал Болдуин.

— Между двумя братьями ложи — да, — сказал Мак-Гинти.

— Это ваше решение?

— Да, Тед Болдуин, — сказал Мак-Гинти и посмотрел на него недобрым взглядом. — Вы собираетесь это оспаривать?

— Значит, вы отталкиваете человека, который помогал вам целых пять лет, ради молодчика, который только что явился вам на глаза? Джек Мак-Гинти, вы не пожизненный мастер, и на будущих выборах…

Советник прыгнул на него, как тигр. Сильная рука сжала шею Болдуина и отбросила его на одну из бочек. Мастер задушил бы Болдуина, не вмешайся в дела Мак-Мердо.

— Тише, советник, пожалуйста, тише, — сказал Мак-Мердо, оттаскивая хозяина бара от его жертвы.

Пальцы советника разжались. Укрощенный Болдуин, хватая ртом воздух, дрожал всем телом; немудрено: он только что глянул в лицо смерти. Тяжело дыша, он сел на ту самую бочку, на которую повалил его Мак-Гинти.

— Вы давно хотели этого, Тед Болдуин. Теперь получили, — сказал Мак-Гинти. Он тоже тяжело дышал. — Вам, должно быть, мерещится, что меня вот-вот забаллотируют, и вы займете мое место? Но пока что я стою во главе, ясно? И никому не позволю распоряжаться вместо меня и вести дела на свой лад!..

— Я против вас ничего не имею, пробормотал Болдуин, ощупывая горло.

— В таком случае, — сказал Мак-Гинти, стараясь войти в добродушно веселый тон, — мы все друзья, и дело с концом.

Он взял с полки бутылку шампанского и откупорил ее.

— Вот что, — продолжал Мак-Гинти, налив три высоких бокала, — выпьем примирительный тост ложи. После него, как вы знаете, не может остаться затаенной вражды. Ну, теперь левую руку на мою шею. Говорю вам, Тед Болдуин: в чем обида, сэр?

— Тучи тяжелы, — ответил Болдуин.

— Но они рассеются навеки.

— Клянусь!

Они выпили вино: та же церемония повторилась с Джоном.

— Готово, — произнес Мак-Гинти, потирая руки, — конец вражде. Если злоба не утихнет, ложа расстанется с вами. Брату Болдуину это известно, и вы, Мак-Мердо, тоже узнаете, что я слов на ветер не бросаю. Так что не вздумайте мутить воду.

— Даю слово, что я не хочу ссоры, — ответил Мак-Мердо, протягивая руку Болдуину. — Я легко сержусь — но скоро прощаю. Должно быть, это ирландская кровь сказывается во мне. А теперь — забыто.

Болдуину пришлось пожать протянутую руку Джона: взгляд главы ложи был устремлен на него. Однако его мрачное лицо свидетельствовало, что приветливые слова Мак-Мердо его не тронули.

Мак-Гинти ударил обоих по плечам.

— Ах, эти девушки, девушки! — сказал он. — Только подумать, что одна и та же красотка замешалась между моими двумя молодцами. Это удача дьявола. Ну, пусть красавица сама решит вопрос. Такие вещи, слава Богу, не входят в круг обязанностей мастера. У нас и без женщин достаточно дела. Брат Мак-Мердо, вы будете введены в нашу ложу. Здесь у нас свои обычаи и методы, непохожие на чикагские. Собрание братства состоится вечером в субботу, и если вы придете, вы сделаетесь навеки братом в долине Вермиссы.

 

Глава 3. Ложа 341, Вермисса

На следующий день после богатого событиями вечера Мак-Мердо переселился из дома старого Джейкоба Шефтера в меблированные комнаты вдовы Макнамара, находившиеся на краю города. Его первый знакомый, Скэнлен, вскоре переехал в Вермиссу и поместился там же. У старой ирландки не было других жильцов. Она предоставляла своих приятелей самим себе, и они могли говорить и действовать как им угодно. Нельзя не признать, что это весьма удобно для людей, имеющих общие тайны. Шефтер немного смягчился и позволил Джону приходить к нему обедать когда угодно, так что встречи с Этти не прекратились. Напротив, с течением времени их отношения становились все короче и нежнее.

На новой квартире Мак-Мердо почувствовал себя в полной безопасности. Он вытащил свои инструменты для выделывания фальшивых монет и, взяв слово не разглашать тайну, даже показывал их некоторым братьям из ложи. При этом каждый Чистильщик уносил с собою по нескольку монет его чеканки. Они были сделаны так искусно, что пускать в обращение их можно было безо всякой опаски. Товарищи Джона удивлялись, чего ради он снисходил до какой-либо работы, но Мак-Мердо объяснял всем, что, живя без легального заработка, снова привлек бы к себе внимание полиции.

Вскоре у него и в самом деле вышло столкновение с одним полицейским, но, к счастью, принесло ему больше добра, чем зла. После первого знакомства с главой ложи Мак-Мердо почти каждый вечер заходил к нему в бар. Смелые манеры и речи и здесь завоевали ему общие симпатии. Следующий случай еще больше укрепил их.

Как-то вечером, в час, когда в баре обычно собиралось особенно много народу, в открывшуюся дверь вошел человек в синем полицейском мундире. Все затихло, на вошедшего устремилось множество любопытных взглядов. Впрочем, в Штатах существуют странные отношения между полицейскими и преступниками: Мак-Г инти не высказал удивления, когда инспектор подошел к его прилавку.

— Дайте чистого виски: холодная ночь, — сказал полицейский. — Кажется, мы еще не знакомы с вами, советник?

— Вы новый инспектор? — вопросом ответил ему Мак-Гинти.

— Да. Мы надеемся, что вы, советник, и другие выдающиеся граждане помогут нам поддерживать закон и порядок в городе. Я капитан Мервин.

— Нам и без вас было неплохо, капитан, — холодно заметил Мак-Гинти. — У нас хватало своих полицейских, и мы не нуждаемся в «привозном добре».

— Ну, ну, не будем спорить, — добродушно заметил инспектор. — Мне кажется, все мы исполняем наши обязанности так, как понимаем их, только у нас различные взгляды. — Он допил виски, повернулся, чтобы уйти, и в эту минуту увидел хмурое лицо Мак-Мердо, который стоял рядом с ним. — Э! — произнес Мервин, оглядывая ирландца с ног до головы. — Старый знакомый!

Мак-Мердо передернуло.

— Вот уж никогда не дружил ни с кем из ищёек!

— Знакомый — не всегда друг, — с широкой улыбкой ответил полицейский. — Вы Джон Мак-Мердо из Чикаго, не так ли? Отрицать этого вы, я думаю, не станете?

Мак-Мердо пожал плечами.

— И не подумаю отрицать. Уж не полагаете ли вы, что я стыжусь своего имени?

— Могли бы постыдиться.

— Черт возьми, что вы хотите сказать? — прогремел Мак-Мердо, сжимая кулаки.

— Полно, полно, со мной это не пройдет. Раньше, чем я приехал в эту угольную яму, я служил в Чикаго. Тамошних молодцов я узнаю с первого взгляда.

— Вы, что же, Мервин, из чикагского центрального управления?

— Именно, и мы там не забыли застреленного Джонса Пинто.

— Я его не убивал.

— Серьезно? Ну что ж, во всяком случае его смерть оказалась вам необыкновенно на руку, не то вам худо пришлось бы за кругляки. Ладно, забудем прошлое. Скажу вам по секрету (хоть, может, я и не вправе это делать), что прямых улик против вас не нашлось. Так что можете хоть завтра вернуться в Чикаго.

— Мне и здесь хорошо.

— Молодой человек, я бы на вашем месте поблагодарил за такое сообщение.

— Что ж, спасибо, — мрачно буркнул Мак-Мердо.

— Пока вы живете тихо, я молчу, — сакзал капитан. — Но смотрите, не принимайтесь за прежнее. Спокойной вам ночи, и вам, советник.

Он ушел из бара, сотворив местного героя. О деяниях Мак-Мердо в Чикаго давно уже шептались, но он отделывался от вопросов улыбкой: так улыбается человек, не желающий, чтобы его слишком возвеличивали. Теперь слухи получили официальное подтверждение. Посетители бара окружили Джона и пожимали ему руку, его стали угощать. Джон мог, не пьянея, выпить очень много, но в этот вечер, не будь с ним Скэнлена, он наверняка очутился бы под стойкой.

Вечером в субботу Мак-Мердо был введен в ложу. Ему казалось, что он, уже посвященный в члены братства, войдет в ложу Вермиссы без дополнительных церемоний, но в долине существовали свои собственные обряды. В самой Вермиссе было около шестидесяти членов братства, однако это была не вся организация. В других городах долины существовало еще несколько лож. В случае необходимости они обращались друг к другу за помощью. Ложа собралась в большой комнате дома Мак-Гинти, отведенной специально для таких заседаний. В комнате стояло два продолговатых стола. Чистильщики собирались около одного из них, другой был заставлен бутылками и стаканами, и многие на него поглядывали. На председательском месте восседал Мак-Гинти, плоская черная бархатная шапочка прикрывала его спутанную черную гриву, на груди висел кусок малиновой материи. Справа и слева от него поместились украшенные шарфами или перевязями братья высших степеней; между ними был и Тед Болдуин. Его красивое жестокое лицо выражало внимание. Старшие были почти все людьми зрелого возраста, на их лицах лежала печать страшного ремесла. Но глядя на открытые физиономии остальных, большей частью парней от восемнадцати лет, трудно было поверить, что это члены опасной шайки убийц. Между тем умы их были вполне развращены, и они, видимо, искренне гордились своей кровавой репутацией.

Жертвами Чистильщиков один за другим падали люди, неугодные ложе или опасные для нее. В это число попадали все, кто отказывался делать регулярно «добровольные» взносы в кассу ложи, или те, кто пытался разоблачить ее деятельность. Чистильщики начинали с шантажа, а если он не приводил к успеху, без малейших колебаний кончали поджогами и убийствами. Поначалу они действовали осторожно, стараясь соблюдать тайну, но бессилие полиции вскоре поощрило их. К тому же они быстро запугали всю долину. Никто не решался давать против них показания, а если дело все же доходило до суда, у них всегда оказывалось достаточно свидетелей защиты. Полная касса позволяла в этих случаях не стесняться в расходах. Десять лет, наполненных преступлениями, продолжалась деятельность ложи, и за эти десять лет ни один член ее не был осужден…

Придя в ложу, Мак-Мердо уже знал, что ему предстоит какое-то испытание, но никто не сообщил ему, в чем око состоит. Двое братьев торжественно отвели Джона в соседнюю комнату. Из-за дощатой перегородки до него долетал гул голосов. Он несколько раз слышал свое имя и понял, что обсуждается его кандидатура. Наконец дверь отворилась, и к Мак-Мердо подошел страж с зеленым, затканным золотом шарфом через плечо.

— Мастер приказал засучить вам рукав, завязать глаза и ввести в залу собрания, — сказал он и вместе с двумя братьями, сторожившими Мак-Мердо, снял с него пиджак, завернул до локтя правый рукав рубашки, повыше локтей стянул веревкой руки и, наконец, надел на голову черный капюшон. Затем его ввели в залу.

Мак-Мердо казалось, что он в полной тьме, ему было душно, и голос заговорившего с ним Мак-Гинти прозвучал глухо.

— Джон Мак-Мердо, — сказал этот голос, — вы уже принадлежите к старинному ордену масонов?

В знак утверждения Мак-Мердо поклонился.

— Ваша ложа в Чикаго номер двадцать девять?

Новый поклон.

— Темные ночи неприятны.

— Да, для странствующих чужаков.

— Тучи тяжелы.

— Да, подходит буря.

— Довольны ли братья? — спросил мастер.

Ему ответил утвердительный гул голосов.

— По вашим ответам, брат, мы видим, что вы действительно принадлежите к братству. Однако в нашей ложе принят особый ритуал. Готовы ли вы подвергнуться испытанию?

— Да, готов.

— Твердое ли у вас сердце?

— Твердое.

— В доказательство сделайте шаг вперед.

В то же мгновение Мак-Мердо ощутил давление на глаза и понял, что их касаются два острия. Казалось, ступи он вперед — и с глазами придется распроститься. Однако он заставил себя двинуться — и мгновение перестал ощущать давление. Снова послышался гул одобрения.

— У него твердое сердце, — произнес голос. — Умеете ли вы переносить боль?

— Не хуже других.

— Испытайте его.

Мак-Мердо едва удержался от крика: жгучая мучительная боль пронизала его руку, — он чуть не потерял сознание. Переборов первое мгновение боли, он взял себя в руки.

— Я мог бы стерпеть и худшее, — сказал он.

Раздался хор восхищенных вскриков. Чьи-то руки похлопывали его по спине, с него сняли капюшон. Мак-Мердо стоял, щурясь на свет и стараясь улыбаться.

— Последнее слово, брат Мак-Мердо, сказал Мак-Гинти. — Вы уже принесли клятву хранить тайну и не нарушать верности. Знаете ли вы также, что кара за нарушение клятвы — немедленная смерть?

— Да, — сказал Мак-Мердо.

— И вы подчиняетесь власти мастера при всяких обстоятельствах?

— Подчиняюсь.

— Итак, от имени триста сорок первой ложи Вермиссы я даю вам все права и привилегии братства. Поставьте вино на стол, брат Сканлейн, и мы выпьем за здоровье нашего достойного брата.

Мак-Мердо принесли его пиджак, но прежде чем надеть его, он посмотрел на свою правую руку. На предплечье краснело глубокое, выжженнное железом клеймо: круг и в нем треугольник. Двое-трое его соседей показали ему такие же знаки.

— Нас всех клеймили, — сказал один, — но не все мы так храбро вынесли это, как вы.

— О, пустяки, — ответил Мак-Мердо. Он снова пренебрежительно улыбнулся, хотя рука его горела.

Когда выпили за нового члена ложи, началось обсуждение очередных дел. Мак-Мердо слушал во все уши.

— Первым пунктом в моей записной книжечке, — сказал Мак-Гинти, — значится чтение письма мастера Уинделя из Мертонской ложи номер двести сорок девять. Вот что он пишет:

«Дорогой сэр, необходимо закончить одно дело с Эндрью Рэ из фирмы «Рэ и Стермиш», которой принадлежат угольные копи неподалеку. Вспомните, ваша ложа обязана нам помочь: вы воспользовались услугами двоих наших братьев прошлой осенью, во время дела с полицейским. Если вы пришлете двух способных людей, они поступят в ведение казначея Хиггинса, адрес которого вам известен. Он им сообщит, где и когда действовать.

Ваш Д. В. Уиндль».

— Уиндль никогда не отказывался нам прислать одного-двух молодцов, — добавил Мак-Гинти, — и мы тоже не можем отказать ему. — Он обвел комнату своими тусклыми глазами. — Кто вызовется добровольно на дело?

Многие молодые люди подняли руки. Мастер посмотрел на них и одобрительно улыбнулся.

— Вы годитесь, Тигр Кормак. Если будете действовать так же хорошо, как в прошлый раз, вы окажетесь не лишним. Вы тоже, Уилсон?

— Только у меня нет револьвера, — сказал Уилсон, совсем еще мальчик.

— Ваше первое дело, не так ли? Что же, надо вам когда-нибудь получить крещение кровью. Отличное начало для вас. А револьвер, конечно, вас ждет. Явитесь в понедельник — это будет самое время.

— Награду получим? — спросил Кормак, коренастый смуглый молодой человек с грубым лицом. «Тигр» — это была, очевидно, его кличка, свидетельствовавшая об особенной кровожадности.

— Не заботьтесь о награде, работайте ради чести. Впрочем, может быть, в шкатулке и найдется для вас несколько лишних долларов.

— А что сделал этот человек? — спросил молодой Уилсон.

— Не таким, как вы, задавать подобные вопросы. Его осудили там, на месте. Его проступок — не наше дело, мы должны только помочь им, как они помогли бы нам. Кстати, на будущей неделе к нам придут два брата из Мертонской ложи, чтобы поработать в наших местах.

— Кто именно? — спросил кто-то из толпы.

— Лучше не задавать таких вопросов. Ничего не зная, вы ничего не сможете сказать, а, следовательно, не причините вреда другим или себе. Я знаю одно: эти братья чисто делают дела.

— Давно пора заняться делом, — произнес Тед Болдуин. — Здесь у нас люди совсем отбиваются от рук. На прошлой неделе десятник Блейкер выгнал троих наших. Ему пора отплатить, и он в полной мере получит заслуженное.

— Что получит? — шепотом спросил Мак-Мердо своего соседа.

— Заряд свинца, — со смехом ответил тот. — Что вы скажете о наших порядках, брат?

— Они мне вполне по душе, — сказал Мак-Мердо. — Тут у вас самое место для смелого парня.

Несколько Чистильщиков, сидевших рядом, услышали его слова и зааплодировали.

— Что там? — крикнул мастер с противоположного конца стола.

— Новый брат, сэр, находит наши обычаи по своему вкусу.

Мак-Мердо поднялся с места.

— Почтенный мастер, я хотел сказать, что когда вам понадобится человек, я почту за честь помочь ложе.

Ему снова зааплодировали. Чувствовалось, что над горизонтом показался краешек нового солнца. Некоторые из старших нашли, что светило поднимается слишком быстро.

— Позвольте заметить, — сказал сидевший рядом с председателем секретарь Харрауэй, седой человек с лицом коршуна, — брат Мак-Мердо должен подождать, пока сам мастер найдет нужным послать его на работу.

— О, именно это я и подразумевал. Я в вашем распоряжении, — сказал Мак-Мердо.

— Ваша очередь наступит, брат, — сказал председатель. — Мы отметили вашу готовность и полагаем, что вы будете хорошо действовать. Если хотите, можете принять участие в маленьком деле сегодня ночью.

— Я готов.

— В таком случае, можете сегодня поработать. Вы увидите, какое место мы занимаем в округе.

Мак-Гинти снова заглянул в список.

— Теперь, — сказал он, — следующий пункт. Выслушаем отчет казначея. Что у нас в кассе? Необходимо оказать помощь вдове Джима Карнауэя. Он погиб, работая для ложи, и мы обязаны позаботиться о его семье.

— Джима застрелили в прошлом месяце, когда братья собирались убить Честера Уилкокса, — сообщил Мак-Мердо его сосед.

— С кассой дело обстоит хорошо, — сказал казначей, держа перед собой отчетную книгу. — Все последнее время фирмы не скупились. «Макс Линдер энд Ко» заплатили пятьсот; братья Уокер прислали сотенную бумажку, но я самолично вернул ее и потребовал пятисотенной. Если я не получу денег к среде, их мельничный привод может испортиться. Нам пришлось уже сжечь их плотину в прошлом году, прежде чем они стали благоразумны. Затем Западная Угольная компания прислала свой ежегодный взнос. В кассе достаточно денег: мы можем выполнить все наши обязанности.

— А как обстоят дела с Арчи Свиндоном? — спросил один.

— Он продал все и уехал. Старый дьявол оставил нам записку, в которой говорит, что охотнее сделается свободным метельщиком в Нью-Йорке, чем останется крупным владельцем копей под властью шантажистов. Он умно сделал, что улизнул раньше, чем записка попала к нам в руки. Я думаю, он в долине больше не покажется.

Пожилой человек с бритым лицом и большим чистым лбом поднялся с противоположного прёдседательскому месту конца стола.

— Казначей, — начал он, — позвольте спросить, кто купил собственность человека, которого мы вытеснили из этой области?

— Брат Моррис, ее, разумеется, купила мертонская железнодорожная компания «Стейт энд Мертон».

— А кто купил копи Тодмэна и Ли, которые продавались в прошлом году?

— Та же компания, брат Моррис.

— Кто купил прокатный завод Менсона и Шумана, а также Ван Дегера и Этвуда?

— Все они приобретены этой компанией.

— Я не думаю брат Моррис, — сказал Мак-Гинти, — чтобы нам было важно знать, кто купил эти участки и заводы, раз новые владельцы не могут увезти их из округи.

— Достопочтенный мастер, боюсь, что это имеет для нас немалое значение. Вот уже десять лет мы вытесняем отсюда мелких предпринимателей. А на их месте появляются крупные компании… Директора их живут в Нью-Йорке или в Филадельфии и нисколько не боятся наших угроз. К тому же им легче бороться с нами: смотрите, как бы они против нас не объединились!

Моррис сел. Собрание затихло. Поднялся Мак-Гинти.

— Вы всегда каркали, брат Моррис, — сказал он с ударением. — Пока участники ложи сплочены, им не страшен никто в Штатах. Разве мы не доказывали этого в судах? А что до крупных компаний, мне кажется, они должны быть нам благодарны. Полагаю, что они найдут более удобным платить нам, нежели с нами бороться. Однако, братья, — Мак-Гинти снял с себя бархатную шапочку и лоскут, — ложа окончила очередные дела. Правда, остается еще один маленький вопрос, о котором можно упомянуть перед расставанием: теперь наступило время для братской закуски и пения.

Удивительна человеческая природа! Залу наполнили люди, привыкшие к убийству, не испытавшие сострадания ни к рыдающей вдове, ни к беспомощным детям. Но мелодии знакомых песен, которые зазвучали в зале, заставили иных из них прослезиться. У Мак-Мнрдо был прекрасный тенор, и он принял участие в импровизированном концерте, исполнив «Я сижу на живой изгороди, Мэри» и «На мелях алландских вод».

Бутылка с виски несколько раз обошла вокруг стола, лица братьев раскраснелись. В это время Глава снова обратился к ним:

— Ребята, — сказал он, — в городе живет человек, которого пора укротить, и это должны сделать вы. Я говорю о Джемсе Стенджере, редакторе «Геральда». Читали вы, что он снова о нас написал?

Зал загудел, послышались проклятия. Мак-Гинти вынул из жилетного кармана газету.

— Статья называется «Закон и порядок». Слушайте: «В долине царит террор. Со времени первых убийств прошло двенадцать лет, которые доказали существование у нас преступной организации. Преступления не прекращаются. То, до чего мы теперь дошли, вызывает ужас и отвращение всего цивилизованного мира. Разве ради этого наша родина принимает к себе иммигрантов, бегущих от европейского деспотизма? Террор и беззаконие свили себе гнездо в тени священных складок звездного флага свободы. Они упрочились так, что в нас зашевелилось бы отвращение, узнай мы о чем-либо подобном, происходящем в деспотической монархии на Востоке. Имена преступников известны. Их организация существует явно и открыто. Долго ли мы будем терпеть такое положение вещей? Неужели нам вечно предстоит жить…» Ну, я прочитал достаточно этой дряни, — сказал Мак-Гинти, отшвырнув газету. — Вот что он говорит о нас, и я спрашиваю, как мы должны поступить с ним?

— Уничтожить его! — воскликнуло несколько голосов.

— Я протестую, — сказал брат Моррис. — Повторяю, братья, наша рука слишком сильно давит долину, и наступит время, когда люди против нас объединяться. Джеймс Стенджер — старик. Его уважают в городе и во всей округе. Если он будет убит, весь штат взволнуется, и нас самих могут уничтожить.

— А скажите, пожалуйста, как это они уничтожат нас, мистер Помеха? — возразил Мак-Гинти. — Руками полиции? Так одна половина полицейских — у нас на жалованьи, а другая — нас боится. Или, может, с помощью судов и судей? А?

— Есть и суд Линча… — тихо сказал Моррис.

В зале зашумели.

— Стоит мне поднять палец, — сказал Мак-Гинти, — и я соберу двести человек, которые очистят весь город. — И вдруг, усилив голос и грозно сдвинув черные густые брови, он произнес: — Смотрите, брат Моррис, я слежу за вами уже не первый день. В вас нет смелости, и вы стараетесь лишить мужества других. Плохо придется вам, когда ваше собственное имя появится в моих списках, а мне начинает казаться, что я скоро внесу его в свою записную книжку.

Моррис смертельно побледнел и бессильно опустился на стул. Дрожащей рукой он поднял стакан, но прежде чем заговорить, сделал несколько глотков.

— Прошу извинения у вас, достопочтенный мастер, и у всех братьев, если я сказал больше, чем следовало. Вы все знаете, что я боюсь только, как бы с ложей не случилось чего дурного. Именно этот страх и заставил меня произнести неосторожные слова. Но ведь я больше доверяю вашим суждениям, достопочтенный мастер, нежели своим собственным! И обещаю… обещаю больше никогда… — он смешался.

Услышав эти смиренные слова, Мак-Гинти, видимо, удовлетворился, во всяком случае перестал хмурится.

— Отлично, брат. Мне самому было бы грустно, если бы нам пришлось дать вам урок. Но пока я занимаю свое место, мы должны хранить единство, как в словах, так и на деле. А теперь, ребята, — продолжал он, оглядывая общество, — вот что я скажу вам: если мы накажем Стенджера в полной мере, то, возможно, и в самом деле навлечем на себя неприятности. Газетчики держатся друг за друга, и все газеты в штате подняли бы крик, взывая к полиции и войскам. Но проучить и как следует — необходимо. Возьмете это на себя, брат Болдуин?

— Еще бы! — ответил тот.

— Скольких братьев вы с собой возьмете?

— Шестерых. Двое останутся сторожить у дверей. Пойдете вы, Гауэр, вы, Менсель, вы, Скэнлен, оба брата Уилбай…

— Я обещал новому брату, что он тоже пойдет, — заметил председатель.

Тед Болдуин посмотрел на Мак-Мердо, и его взгляд показал, что он не простил и ничего не забыл.

— Пусть идет, если хочет, — мрачно сказал Болдуин. — И чем скорее мы займемся делом, тем лучшее.

Ложа стала расходиться — с шумом, с полупьяными выкриками. В баре было еще много посетителей, и некоторые братья к ним присоединились. Маленький отряд, предназначенный для нападения, разделился и двинулся глухими улицами, чтобы не привлекать внимания. Стоял сильный мороз. В ясном небе висела молодая луна. Чистильщики собрались у ярко освещенного здания с золотой вывеской над парадным подъездом: «Вермисса Геральд». Из здания слышался шум работающей печатной машины.

— Эй, вы, — сказал Болдуин Мак-Мердо, — стойте внизу у дверей и следите, чтобы путь для отступления был свободен. С вами может остаться Артур Уилбай. Остальные — за мной. Не бойтесь, ребята: добрая дюжина свидетелей подтвердит, что в эту минуту мы находились в баре у Мак-Гинти.

Подходила полночь, прошли последние редкие прохожие. Открыв парадную дверь редакции, Болдуин и его спутники побежали по лестнице. Мак-Мердо и Уилбай остались внизу. Полминуты спустя сверху послышались крики, призыв на помощь, топот, стук падающих стульев. Затем на площадку лестницы выбежал седой человек. Но его схватили, очки несчастного полетели вниз и со звоном разбились у ног Мак-Мердо. Старик упал ничком, шесть палок застучали по его спине. Он корчился, стонал, его длинные худые ноги и руки вздрагивали под ударами. Наконец он затих. Все, кроме Болдуина, отошли, но тот, с лицом, искаженным злобной гримасой, все бил старика по голове. Мак-Мердо взбежал по лестнице и схватил Болдуина за руку.

— Вы убьете его, — сказал он, — хватит!

Болдуин с бешенством посмотрел на него и выдернул руку.

— Будьте вы прокляты! Кто вы такой, чтобы вмешиваться? Прочь! — Он поднял палку, но Мак-Мердо выхватил револьвер.

— А ну, поосторожней, — сказал он. — Не советую поднимать на меня руку, не то дело кончится плохо. А что до него, так разве мастер не запретил убивать этого человека?

— Он правильно говорит, — сказал один из шайки.

— Бегите! — закричал снизу Уилбай.

В первом этаже, в типографии, услышали крики. Несколько наборщиков и метранпаж выскочили на нижнюю площадку. Чистильщики оставили неподвижного старика и бросились вниз. Кое-кто побежал обратно в бар, остальные, в том числе и Мак-Мердо, снова рассыпались по глухим улицам и окружными путями отправились домой.

 

Глава 4. Долина Страха

Проснувшись утром Мак-Мердо поневоле вспомнил сразу же о своем вступлении в ложу.

Рука распухла и воспалилась, с похмелья сильно болела голова. Поскольку Мак-Мердо имел особые доходы, он не слишком усердствовал на работе в конторе. В это утро он не пошел туда вовсе. Поздно позавтракав, он сел за письмо одному приятелю. Принесли свежий «Геральд». Внизу была напечатана заметка «Преступление в редакции «Геральда». Она содержала краткую информацию о вечернем нападении и кончалась словами: «Дело находится в руках полиции, однако, едва ли можно полагать, что расследование приведет к должным результатам. Впрочем, нескольких из нападавших узнали. Надо надеяться, что их привлекут к суду. Главное же в том, что преступление совершено обществом, столько лет терзающим всю нашу долину! Многочисленным друзьям мистера Стенджера мы сообщаем, что, хотя он был жестоко и безжалостно избит и получил несколько сильных повреждений головы, жизни его не грозит непосредственная опасность».

Мак-Мердо положил газету, его рука чуть дрожала, по-видимому, он слишком много выпил вчера. Он стал закуривать трубку, когда в дверь его комнаты постучались. Вошла хозяйка, вдова. Макнамара, и передала ему записку, только что принесенную мальчиком-рассыльным. Мак-Мердо взглянул: записка была без подписи. «Мне нужно поговорить с вами, — гласила записка, — только не у вас в доме. Мы можем встретиться у флагштока на Мельничном холме. Если вы придете туда тотчас, я скажу кое-что важное и для вас и для меня».

Мак-Мердо дважды и с большим удивлением прочитал эти строки, он не мог представить себе, что бы они значили и кто их написал. Будь почерк женским, тут еще можно было строить догадки… Но это явно писал мужчина. Поразмыслив, Мак-Мердо решил пойти на встречу.

Мельничным холмом назывался запущенный общественный парк в самом центре города. Летом его наполняли гуляющие, зимой же он был пуст и представлял собою довольно унылое место. С вершины холма, на котором парк был разбит, открывался вид не только на город, но и на уходящую вниз извилистую долину, покрытую черным от копоти и угольной пыли снегом, и на лесистые белоголовые горы. Мак-Мердо двинулся вверх по дорожке, обсаженной с обеих сторон елочками, и, наконец, дошел до пустого ресторана в центре парка. Рядом со зданием ресторана торчал пустой флагшток, а под ним стоял человек в пальто с поднятым воротником и низко опушенной на лицо шляпе. Он повернулся на звук шагов — и Мак-Мердо с удивлением узнал Морриса. Вместо приветствия они обменялись сигналами ложи.

— Я хотел поговорить с вами, мистер Мак-Мердо, — сказал Моррис с неуверенностью, которая доказывала, что он собирается коснуться щекотливой темы. — Хорошо, что вы отозвались на мое приглашение.

— Почему вы не подписались?

— Необходима осторожность, мистер Мак-Мердо. В наше время не знаешь, что выйдет из того или другого поступка, можно доверять человеку или нет.

— Братьям своей ложи следует доверять.

— Ну, не всегда, — с жаром возразил Моррис.

— Все, что мы говорим, и даже все, что думаем, передают мистеру Мак-Гинти.

— Послушайте, — строго сказал Мак-Мердо, — вам хорошо известно, что я только вчера вечером клялся в верности мастеру. Вы, кажется, хотите, чтобы я нарушил мою клятву?

— Если вы так смотрите на дело, — печально произнес Моррис, — сожалею, что потревожил вас. Плохи наши дела, если двое свободных граждан не смеют свободно высказать свои мысли, разговаривая с глазу на глаз.

Мак-Мердо, пристально наблюдавший за собеседником, смягчился.

— Как вам известно, — сказал он, — я здесь недавно и плохо знаю ваши обычаи. Не мне начинать говорить, мистер Моррис… Если вам нужно что-нибудь сказать, я вас слушаю.

— Чтобы передать все мистеру Мак-Гинти? — с горечью договорил Моррис.

— Успокойтесь, — сказал Мак-Мердо. — Лично я останусь верен ложе, говорю вам это прямо. Но я не привык повторять кому-нибудь то, что мне сказали по секрету. Ваши слова дальше не пойдут. Однако предупреждаю: ни в чем, противном интересам ложи, не ждите от меня ни помощи, ни сочувствия.

— Я давно не жду ни того, ни другого, — сказал Моррис, — и, может быть, отдам в ваши руки мою жизнь, говоря с вами откровенно. Но как вы ни плохи, а вы все же новичок. Стало быть, ваша совесть еще не так окаменела, как у других. Вот почему мне хотелось поговорить с вами.

— Прекрасно… Что же вы хотите сообщит мне?

— Если вы меня выдадите, пусть ляжет на вас мое проклятие.

— Я сказал, что не выдам!

— Тогда ответьте: когда вы сделались членом ложи в Чикаго и произнесли обеты верности и милосердия, приходила вам на ум мысль, что это поведет вас к преступлению?

— Смотря что называть преступлением.

— Смотря что! — сказал Моррис голосом, задрожавшим от гнева. — Мало вы видели наших дел, если можете назвать их иначе. Ну, а прошлой ночью, когда старого человека, который мог бы быть вашим отцом, избили до полусмерти, — что это было, по-вашему?

— Некоторые сказали бы, что это война, — ответил Мак-Мердо, — а на войне, как на войне: все дерутся как могут.

— Ну, ладно, вы все же ответьте на мой вопрос: думали вы о чем-либо подобном, когда вступали в Чикагскую ложу?

— Должен сознаться, нет.

— Так было и со мной, когда я вступил в орден в Филадельфии. — К сожалению, дела мои там расстроились, и в один проклятый богом час я услышал о Вермиссе. Я приехал сюда для поправки дел. Боже мой, подумать только… Со мной приехали жена и трое детей. На Рыночной площади я открыл магазин, и дела мои пошли отлично. Потом я вступил в местную ложу, вот как вы вчера. На своей руке я ношу клеймо позора, а мое сердце заклеймено еще хуже. Я очутился под властью злодея и запутался в сети преступлений. Что мне оставалось делать? Каждое слово, которым я старался исправить положение вещей, считалось изменой. Я не могу уехать: все мое состояние вложено в магазин. Откажись я от братства, я буду тут же убит, и один бог ведает, как поступят с моей женой и детьми. О, это ужасно, ужасно! — Моррис закрыл лицо руками.

Мак-Мердо пожал плечами.

— Вы слишком мягки для этих дел, — сказал он.

— Во мне жили горесть и религиозное чувство. Но эти… эти… превратили меня в преступника. Мне дали поручение. Если бы я отказался исполнить его, меня постигла бы смерть. Может, я и трус, а может, у меня отнимает смелость мысль о жене и детях. Как бы то ни было, я знаю, что воспоминание о случившемся вечно будет преследовать меня до могилы. Милях в двадцати от города стоял уединенный дом, вон там, у гор… Мне приказали караулить двери. Поручить мне самое дело они не решались. Остальные вошли в комнату и, когда снова появились из дверей, их руки были в крови… Мы повернулись, чтобы уйти, и в это время позади нас в доме закричал ребенок — мальчик лет пяти, видевший, как убили его отца. Я чуть не потерял сознание от ужаса, — а мне надо было улыбаться, иначе в следующий раз они вышли бы с окровавленными руками из моего дома, и мой маленький Фред кричал бы так же. И я сделался преступником и погиб в этом мире и в будущем. Я верующий католик, но патер не захотел и говорить со мной, узнав, что я Чистильщик… Меня отлучили от церкви. Вот в каком положении я нахожусь! Мне ясно, что вы идете по той же дороге, и я спрашиваю вас: к чему приведет она? Готовы ли вы сделаться хладнокровным убийцей или мы можем каким-нибудь путем остановить все это?

— Что же вы думаете делать? — резко спросил Мак-Мердо. — Ведь не донести же?

— Боже сохрани, — ответил Моррис. — Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.

— Ну что ж, — сказал Мак-Мердо, — лично мне вы кажетесь просто слабохарактерным человеком. К тому же, вы придаете всему этому слишком много значения.

— Слишком много! Поживите здесь дольше, тогда узнаете. Посмотрите в долину: видите, какую тень бросают на нее клубы дыма. Поверьте, тень преступлений мрачнее. Мы живем в Долине Ужаса. С заката до утренней зари сердца мирных жителей трепещут от страха. Погодите, молодой человек, скоро вы сами поймете это.

— Поживем — увидим, — беспечно сказал Мак-Мердо. — Тогда я скажу вам, что думаю. А теперь мне ясно только одно: вы не годитесь для жизни в долине и чем скорее продадите свою лавочку, за любую цену, и умотаете отсюда, тем будет лучше для вас. Я-то вас не выдам. Но, ой-ой, если бы я узнал, что вы сплетник…

— Нет, нет, — жалобно простонал Моррис.

— Ну, кончим на этом. Я не забуду того, что вы сказали, и, как знать, может, ваши слова и пригодятся мне когда-нибудь. Надеюсь, вы говорили с добрыми намерениями. Прощайте.

— Еще одно слово, — остановил его Моррис, — нас могли заметить вместе и, кто знает, не пожелают ли «там» узнать, о чем мы разговаривали.

— С вашей стороны благоразумно подумать об этом.

— Скажем, я предлагал вам место у меня в магазине.

— А я отказался. Ну что ж, договорились. Прощайте, брат Моррис, и желаю, чтобы в будущем вам жилось легче.

В то же вечер Мак-Мердо задумчиво сидел у себя в гостиной возле печки и курил. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, и дверной проем на миг целиком заполнила крупная фигура мастера ложи. Он сделал обычный знак, сел против молодого человека и несколько секунд молча всматривался в него. Мак-Мердо выдержал этот взгляд совершенно спокойно. Наконец Мак-Гинти сказал:

— Я редко хожу в гости, брат Мак-Мердо, так как посетители отнимают у меня слишком много времени. Тем не менее, я решил побывать у вас.

— Горжусь этим, — ответил Мак-Мердо. Он поднялся и достал из шкафа бутылку виски. — Не ожидал такой чести.

— Ну, что рука?

Мак-Мердо скривил рот.

— Дает о себе знать, но ничего: стоит помучиться.

— Да, — ответил Мак-Гинти, — стоит для людей, преданных ложе и готовых работать для нее. О чем вы толковали с братом Моррисом на Мельничном холме?

Вопрос прозвучал неожиданно, но у Мак-Мердо был готов ответ.

— Моррис, он добрый малый: ему показалось, что я в тисках и, желая мне помочь, он предложил мне место в своем магазине.

— Да?

— Да.

— И вы отказались?

— Ну, ясно. Я могу, не выходя из спальни, получить за четыре часа больше, чем он дал бы мне за месяц.

— Правильно. На вашем месте я не стал бы часто видаться с Моррисом.

— Почему?

— Потому что я советую вам это. Для большинства оказалось бы вполне достаточно моего слова.

— Может быть, для остальных и достаточно, советник, но не для меня, — смело ответил Мак-Мердо. — Если вы умеете распознавать людей, вы сами должны это понять.

Глаза смуглого исполина вспыхнули, и его волосатая лапа на мгновение сжала стакан таким движением, что, казалось, он вот вот кинет его в голову собеседнику. Но в следующую секунду выражение его лица изменилось, и он засмеялся шумным, неискренним смехом.

— Нечего и говорить, вы странная карта в игре, — заметил он. — Ну, если вам нужны объяснения, извольте. Разве Моррис не говорил дурно о ложе?

— Нет.

— А обо мне?

— Нет.

— Понимаю: он не осмелился высказаться, так как не доверяет вам. В душе же он неверный брат. Мы это знаем и ждем только случая наказать его. Мне сдается, что время кары подходит. В нашем загоне нет места для паршивой овцы. А если вы будете вести знакомство с неверным человеком, подозрение в неверности падет и на вас. Понятно?

— Я не могу подружиться с ним, потому что этот человек мне не нравиться, — ответил Мак-Мердо. — Что же до моей неверности, так заговори о ней не вы, а кто-нибудь другой, ему бы не пришлось произнести следующую фразу.

— Хорошо, сказано достаточно, — заметил Мак-Гинти. — Я пришел, чтобы вовремя предупредить вас, — и предупредил.

— Только одно мне хотелось бы понять: как вы узнали о моем свидании с Моррисом?

Мак-Гинти засмеялся.

— Я должен знать все, что происходит в городе, — сказал он, — и советую помнить, что я все знаю. Ну, мне пора, я только…

Однако он не успел кончить прощальную фразу. Дверь скрипнула, растворилась, и нахмуренные глаза трех полицейских глянули на собеседников. Мак-Мердо вскочил со стула и взялся было за револьвер, но снова спрятал его в карман, заметив наведенные на себя винчестеры. Человек в мундире вошел в комнату с шестизарядным револьвером в руке. Мак-Мердо узнал капитана Мервина из Чикаго. Капитан подошел к Мак-Мердо и покачал головой.

— Я так и думал, старый знакомый, что нам придется встретиться, — сказал он. — Трудно удержаться от вольной жизни, а? Одевайтесь и пошли.

— Полагаю, вам придется за это ответить, — прогремел Мак-Гинти. — Кто вы, чтобы врываться в частный дом и оскорблять честных, преданных закону людей?

— Это вас не касается, советник, — ответил Мервин. — Мы пришли не за вами, а вот за этим молодчиком, а вы обязаны помогать полиции исполнять ее долг.

— Он мой друг, и я отвечаю за него, — сказал мастер.

— Смотрите, мистер Мак-Гинти, как бы вам не пришлось отвечать за собственные дела. Ну, а этот Мак-Мердо был негодяем еще до приезда в Вермиссу, негодяй он и теперь… А ну-ка, давайте сюда револьвер, молодой человек.

— Вот он, — хладнокровно сказал Мак-Мерло.

— Будь мы с вами с глазу на глаз, капитан Мервин, вы бы разговаривали иначе.

— Где приказ об аресте? — спросил Мак-Гинти. — Ей богу, пока в полиции служат такие господа, как вы, в Вермиссе будет житься не лучше, чем в России. Вы нас оскорбили и ответите за это.

— Ну что же, исполняйте ваш долг, как вы его понимаете, советник, — сказал Мервин, — а мы будем исполнять свой.

— В чем меня обвиняют? — спросил Мак-Мерло.

— В том, что вы участвовали в нападении на редактора Стенджера в здании «Геральда». Можете радоваться, что на вас не легло обвинение в убийстве.

Мак-Гинти грубо рассмеялся.

— Если так, — сказал он, — советую вам бросить это дело: Мак-Мерло был в моем баре и до полуночи играл в покер. Я могу предоставить дюжину свидетелей, они подтвердят мои слова.

— Мы выясним все на суде. А пока пошли, Мак-Мердо, и советую вести себя смирно, не то получите прикладом по голове. Отойдите, мистер Мак-Гинти, предупреждаю вас, во время исполнения служебных обязанностей я сопротивления не выношу.

В лице и в позе капитана чувствовалась такая решительность, что Мак-Мердо и Мак-Гинти осталось только подчиниться. Однако мастер на прощание шепнул несколько слов арестованному.

— А как же?.. — Он указал большим пальцем через плечо, и Мак-Мердо понял, что он имеет в виду фальшивые доллары.

— Все в порядке, — шепнул Мак-Мердо. У него был тайник под полом спальни.

— До свидания, — громко сказал Мак-Гинти, пожимая ему руку. — Я поговорю с адвокатом Рейли и все издержки возьму на себя. Поверьте мне, вас скоро освободят.

Инспектор подозрительно покосился на них.

— Вы, двое, — обратился он к полицейским, — сторожите арестованного и стреляйте, если он выкинет какую-нибудь штуку. Я обыщу дом.

Но обыск ничего не дал. Мак-Мердо повели в полицию. Стемнело, дул резкий ветер, который нес колючий снег. Людей на улицах было мало, но встречающиеся жители города, ободренные темнотой и присутствием полиции, открыто осыпали арестованного оскорблениями.

— Линчевать проклятого Чистильщика! — крикнул кто-то. — Линчевать!

После короткого допроса Мак-Мердо поместили в общую камеру. Там он увидел Болдуина и других участников нападения.

Но длинная рука ложи проникала и в убежище закона. Ночью какой-то полицейский вошел в камеру с охапкой соломы и вынул из нее две бутылки виски, несколько стаканов, ужин и колоду карт. Арестованные провели ночь очень весело. Утро показало, что им действительно нечего опасаться.

С одной стороны свидетели нападения — метранпаж и наборщики — признали, что освещение было слабое, а они волновались и потому не могут теперь клятвенно удостоверить личности нападавших; ловкий адвокат, приглашенный Мак-Гинти, совсем их запутал. Пострадавший, который дал показания в больнице, помнил лишь, что первый, ударивший его человек, был с усами. Стенджер, правда, добавил, что убежден в причастности к нападению Чистильщиков, потому что из всех окрестных жителей только они одни его ненавидят, и он уже не раз получал от них угрожающие письма. Но, с другой стороны, шестеро граждан, в том числе и муниципальный советник Мак-Гинти, заявили, что все обвиняемые в момент нападения играли в баре Мак-Гинти и ушли очень поздно. Бесполезно прибавлять, что обвиняемых отпустили, сказав им несколько слов, очень похожих на извинение, а капитану Мервину и всей полиции сделали замечание за неуместное усердие.

Когда огласили решение, в зале раздались громкие крики одобрения. Мак-Мердо глянул и увидел много знакомых лиц. Братья ложи улыбались и махали шляпами. Остальные присутствующие, сжав губы и сдвинув брови, молча смотрели на оправданных, когда те выходили из суда. Только один малорослый, чернобородый парень крикнул им вслед:

— Вы, проклятые убийцы!.. Мы еще поймаем вас!

 

Глава 5. Самый мрачный час

Если что нибудь и могло увеличить популярность Мак-Мерло среди братьев, так этот арест и оправдание. Он уже заслужил репутацию веселого гуляки, человека гордого и вспыльчивого, неспособного снести оскорбление хотя бы и со стороны самого всемогущего мастера. Вдобавок все приходили к выводу, что среди них нет другого брата, готового так охотно принять участие в деле, способного быстро составить смелый и удачный план. Впрочем, некоторых старших братьев ложи, в том числе и Болдуина, явно раздражало такое быстрое возвышение новичка. Но они сторонились Мак-Мердо, потому что он так же легко вступал в драку, как смеялся и шутил.

Однако, приобретая расположение товарищей, в другом месте Мак-Мердо сильно проиграл во мнении. Шефтер больше не хотел иметь с ним никакого дела и не позволял ему приходить в свой дом. Влюбленная Этти не могла отказаться от Джона, хотя здравый смысл и ей подсказывал, к чему повел бы брак с таким человеком. Раз утром, после бессонной ночи, девушка решила повидаться с Джоном и уговорить его отказаться от темных дел, в которые он погряз. Она отправилась к дому старой ирландки. Дом был пуст. Она проскользнула в комнату, где, как она знала, жил Мак-Мердо. Джон сидел за столом и писал что-то. Шагов Этти он не услышал. Внезапно ее охватил порыв шаловливости. Она на цыпочках подкралась к Джону и неожиданно положила руку ему на плечо.

Если Этти надеялась испугать его, то это ей более чем удалось. Джон мгновенно вскочил, точно подброшенный пружиной, и повернулся. Левая рука его смяла лежавшую перед ним бумагу, а правой он едва не схватил девушку за горло. Секунду он смотрел на нее бешеным непонимающим взглядом, потом на лице изобразилось облегчение, удивление, радость.

— Ох, это вы, Этти, — сказал Джон, отирая мгновенно вспотевший лоб. — Подумать только, что вы, сердце моего сердца, пришли ко мне, а я вас так встречаю! Ох, Этти, позвольте мне загладить мой поступок! — он протянул к ней руки.

Но она еще не отделалась от воспоминания о той гримасе преступного страха, которая в первый миг исказила его лицо. Этти была уверена, что это не просто испуг человека, пораженного неожиданностью.

— Что с вами? — спросила она. — Почему вы так испугались меня? О, Джон, если бы ваша совесть была чиста, вы не посмотрели бы на меня таким взглядом.

— Я думал о другом, и когда вы подкрались на ваших ножках…

— Нет, нет, Джон. — В ней вдруг шевельнулось подозрение. — Дайте-ка мне письмо, которое вы писали.

— Этти, я не могу исполнить вашей просьбы.

Подозрения девушки превратились в уверенность.

— Вы писали другой, — сказала она. — Я знаю, иначе вы не стали бы скрывать от меня письмо. Может, вы писали вашей жене? Я даже не знаю наверняка, что вы холосты. Ведь вас здесь никто не знает.

— Я не женат, Этти. Клянусь, вы для меня единственная женщина в мире!

Он даже побледнел от волнения.

— Так почему же, — спросила она, — почему вы не хотите показать мне письмо?

Он посмотрел на нее нежно и она не могла не поверить ему.

— Милая, — ответил он, — я дал клятву не показывать его, и, как не нарушил бы слова, данного вам, так сдержу и обещание, взятое с меня другими. Дело касается ложи, и это тайна даже от вас. Если я испугался прикосновения вашей руки, неужели вы не понимаете почему? Ведь это могла быть и рука врага.

Он привлек ее к себе, и поцелуи окончательно разогнали ее сомнения и страхи.

— Сядьте рядом со мной. Конечно, странный это трон для королевы, но ваш бедный жених пока не может найти ничего лучшего. Полагаю, со временем он предложит вам что-нибудь более вас достойное. Ну, скажите, теперь вы снова спокойны? Да?

— Как могу я быть спокойна, Джон, когда в любой день могу услышать, что вас судят за убийство? Мак-Мердо — Чистильщик! Эти слова каждый раз пронзают мое сердце.

— Поверьте, дорогая, дело не так плохо, как вы думаете. Просто мы стараемся собственными средствами отстоять свои права.

Этти прижалась к нему.

— Бросьте их, Джон! Ради меня — бросьте!.. Я пришла просить вас об этом. О, Джон, видите, я умоляю вас на коленях!

Он поднял девушку и, прижав ее к своей груди, постарался успокоить.

— Право, дорогая, вы сами не знаете, чего просите. Могу ли я бросить начатое? Это было бы нарушением клятвы, изменой! Знай вы обстоятельства, в которых я нахожусь, вы бы не просили об этом. А потом — разве я могу бежать? Не думаете ли вы, что ложа так просто отпустит человека, посвященного во все ее тайны?

— Я уже все обдумала, Джон, и составила план. У отца есть деньги, ему надоел этот проклятый город. Мы вместе бежим в Филадельфию или в Нью-Йорк и спрячемся там.

Джон засмеялся.

— У ложи длинная рука! Она протянется отсюда и в Филадельфию и в Нью-Йорк.

— Ну, так уедем в Англию или Германию, на родину моего отца. Уедем, куда хотите, только бы очутиться подальше от этой Долины Ужаса!

Мак-Мердо вспомнил о Моррисе.

— Вот уже во второй раз при мне так ее называют, — сказал он. — Действительно, многие из вас придавлены страхом.

— О, Джон, все минуты нашей жизни омрачены. Может, вы думаете, что Болдуин простил? Он только боится вас, иначе — что было бы уже с вами! Если бы вы видели, какими глазами он смотрит на меня…

— Если я поймаю его на этом, ей-ей, я его проучу. Но поймите, моя маленькая, я не могу уехать, не могу — запомните раз и на всегда. Зато, если вы мне доверитесь, я найду хороший, честный выход их положения.

— Из такого положения не может быть честного выхода.

— Да, с вашей точки зрения. Но дайте мне шесть месяцев, и я, не стыдясь ничьих взглядов, смогу уйти из долины.

Девушка недоверчиво взглянула на него и улыбнулась.

— Шесть месяцев? — сказала она. — Вы обещаете?

— Ну, может быть семь или восемь… Во всяком случае, раньше чем через год мы отсюда не выберемся.

Больше Этти ничего не добилась. Но и это было уже что-то. Отдаленный свет несколько рассеивал мрак близкого будущего. Когда Этти вернулась домой, на душе у нее было легко — легче, чем когда-либо за время ее знакомства с Джоном.

Может быть потому, что Мак-Мердо сделался полноправным членом ложи и получал более подробные сведения, он вскоре выяснил, что деятельность Чистильщиков не ограничивалась долиной, а была гораздо обширнее и сложнее. Даже Мак-Гинти, видимо, не был осведомлен о ней полностью. Брат высшей ступени, именовавшийся областным делегатом и живший в Хобсоне, ведал многими отдельными ложами и самовластно распоряжался ими. Мак-Мердо только раз видел его — маленького седого человека, похожего на крысу, который не ходил, а скользил, исподтишка бросая взгляды направо и налево. Его звали Иванс Потт. Сам мастер триста сорок первой ложи явно испытывал по отношению к этому человеку что-то вроде страха.

Однажды Скэнлен, живший в одном доме с Мак-Мердо, получил от Мак-Гинти письмо, к которому была приложена записка Иванса Потта. Потт сообщал главе ложи Вермиссы, что он присылает к нему двух хороших ребят, Лоулера и Эндрюса, которым предстоит поработать в окрестностях города. Он, Потт, считает благоразумным не объяснять подробностей дела. Не потрудиться ли мастер хорошенько спрятать их до того времени, когда им пора будет действовать? И Мак-Гинти просил Скэнлена и Мак-Мердо приютить у себя приезжих.

В тот же вечер явились Лоулер и Эндрюс каждый со своим дорожным мешком. Лоулер, человек пожилой и замкнутый, был одет в черный сюртук и мягкую фетровую шляпу. Седая растрепанная борода делала его похожим на странствующего священника. Второй, Эндрюс, почти еще мальчик, с открытым лицом и развязными манерами, казался школьником, который наслаждается каникулами и боится истратить даром хоть одну минуту приятного времени. Оба они не пили ничего спиртного и в общем вели себя вполне примерно. Впрочем, они более или менее охотно рассказывали о своих прошлых поручениях. Лоулер выполнял их четырнадцать, Эндрюс — три. Лишь о том, что им предстояло, они помалкивали.

— Нас выбрали пятому что ни я, ни этот мальчик не пьем, — только и сказал Лоулер. — Значит, ничего лишнего не сболтнем.

— Всем нам одинаково близко дело, ответил ему Сканлейн.

Все четверо усаживались за ужин.

— Верно. И мы охотно потолкуем о том, как был убит Чарли Уильямс или Саймон Берд, или еще кто-нибудь.

— В окрестностях живет около полдюжины людей, с которыми я не прочь свести счеты, — с гневом произнес Мак-Мердо. — Не собираетесь ли вы побывать у Джека Нокса из Ирландии? Я с удовольствием услыхал бы, что он получил должное.

— Нет, нас занимает не он.

— Может, Герман Штраус?

— И не он.

— Ну, мы не настаиваем. Тайна есть тайна. Просто мы хотели бы помочь вам.

Лоулер с улыбкой покачал головой.

Однако Скэнлен и Мак-Мердо решили присутствовать при «потехе», как они выражались.

Когда Мак-Мердо услыхал на лестнице тихие шаги, он разбудил Скенлена, оба быстро оделись. Наружная дверь была отворена, гости уже выскользнули из передней. Еще не рассвело, но при неверном свете уличных фонарей Мак-Мердо и его спутник разглядели две удаляющиеся фигуры и осторожно двинулись за ними.

Дом старой ирландки стоял на сомам краю города. Очень скоро Мак-Мердо и Скэнлен очутились в поле, неподалеку от перекрестка двух проселочных дорог. На перекрестке Лоулера и Эндрюса ждало еще трое приезжих братьев. Очевидно, предстояло важное дело. Братья направились к Вороньей горе, где находились шахты крупной компании. Ими ведал энергичный и бесстрашный директор, уроженец Новой Англии.

Светало. По черной тропинке шли шахтеры поодиночке и группами.

Мак-Мердо и Скэнлен смешались с потоком шахтеров, не теряя из виду приезжих братьев. Над землей висел густой туман. Вдруг откуда-то из тумана прозвучал резкий свисток. Это был сигнал: минут через пять-десять начнется спуск в шахту.

Когда Скэнлен и Мак-Мердо дошли до открытой площадки около шахты, там столпилось около сотни шахтеров. Ожидая спуска, они топала ногами и дули на пальцы; было очень холодно. Приезжие братья стояли в стороне. Скэнлен и Мак-Мердо взобрались на груду шлака поодаль. Из машинного вышел бородатый шотландец Мензис и снова засвистел в свисток: начинался спуск в шахту. В это мгновение откуда-то со стороны появился директор, высокий худощавый человек. Сделав несколько шагов, он заметил группу молчаливых и неподвижных людей. Они были в рабочей одежде и все в надвинутых на глаза шляпах. Должно быть, на секунду предчувствие смерти холодной рукой сжало сердце директора. Он чуть приметно вздрогнул.

— Кто вы? И зачем здесь шатаетесь? — спросил он, подходя к ним.

Вместо ответа молодой Эндрюс шагнул вперед и выстрелил ему в живот. Сотня ожидающих шахтеров стояла как парализованная. Директор обеими руками зажал рану, поднялся с земли и, шатаясь, побрел прочь, но выстрелил второй убийца. Директор упал на бок, подергивая ногами и хватая руками обломки руды. При виде этого из груди Мензиса вырвался вопль ярости, он с болтом в руках кинулся на убийц, по нему тоже выстрелили несколько раз, и он, мертвый, упал к ногам убийц. Несколько шахтеров двинулось было вперед, послышались крики сострадания и гнева. Но двое из приезжих выпустили несколько зарядов, пули просвистели над головами рабочих, и те быстро отступили. Шайка убийц повернулась и несколько секунд спустя затерялась в утреннем тумане. Все произошло очень быстро. Свидетели этой сцены едва успели опомниться, когда все было кончено, и вряд ли кто-нибудь из них мог бы сказать наверняка, как выглядели люди, только что, на глазах целой толпы, совершившие двойное убийство.

Скэнлен и Мак-Мердо пошли домой. Скэнлен притих, он в первый раз видел «настоящее дело», и оно показалось ему менее приятным и забавным, чем его уверяли. Мак-Мердо шел тоже молча, погруженный в свои мысли.

В эту ночь в баре Мак-Гинти братья ложи праздновали новый успех. Мрачная тень над долиной сгустилась еще больше. Ужас охватил жителей.

И как умелый полководец закрепляет плоды своей победы, не давая врагу собраться с духом и оправиться после недавнего поражения, так и Мак-Гинти в ту же ночь задумал новую операцию. Когда пьяные Чистильщики расходились, он дотронулся до плеча Мак-Мердо и повел его за собой в ту самую комнатку, где состоялся их первый разговор.

— Вот, что мой милый, — сказал он, — наконец-то у меня есть достойное вас дело. Поручаю его целиком вам.

— Горжусь этим, — сказал Мак-Мердо.

— Можете взять с собой Мандреса и Рейли. Они уже предупреждены. Пока мы не разделаемся с Честером Уилкоксом, у нас не будет покоя, а если вам удастся покончить с ним, вы заслужите благодарность всех лож долины.

— Приложу все усилия. Кто он и где его искать?

Мак-Гинти вынул из уголка рта наполовину изжеванную сигару и, объясняя, стал одновременно рисовать грубый план на листочке записной книжки.

— Это твердый орешек. Бывший армейский сержант, из цветных, теперь старший мастер в «Айрон Дайк Компании». Стреляный воробей, и старых рубцов на нем хватает. Мы дважды пробовали с ним покончить, только нам не повезло. В последний раз мы потеряли Джима Карнауэя. Теперь попытайтесь вы. Вот дом, он стоит одиноко у перекрестка Айрон Дайк. Поблизости нет других домов, шума никто не услышит, разве что случайные прохожие. Днем не стоит и пробовать. Уилкокс всегда при оружии и стреляет он довольно метко. Так что главное — застать его врасплох. Ночью. В доме, кроме него, трое детей, жена и служанка. Если вы будете слишком деликатничать, дело провалится. Я думаю, лучше всего подложить взрывчатку под входную дверь — под порог, конечно — и взорвать…

— А что он, собственно, сделал?

— Разве я не сказал вам, что он застрелил Джима Карнауэя?

— За что он его застрелил?

— Вам-то что за дело? Карнауэй бродил вокруг его дома, и он застрелил его. Этого достаточно для меня и для вас.

— Там две женщины и дети. Выходит, их тоже надо будет уничтожить?

— Я же говорю вам — если будет необходимо, деликатничать нечего. Иначе вы не доберетесь до него.

— Да-а… Но они-то никого не застрелили.

— Что это за разговоры? Вы что, отказываетесь от поручения?

— Ну, советник! Разве я когда-нибудь давал повод думать, что я склонен к неповиновению? Разумно поручение или нет, это вам решать.

— Значит, вы готовы все исполнить?

— Ну, ясно.

— Когда?

— Ну, ночи две мне нужны, чтобы разведать местность осмотреть дом и составить план. Так что на третью ночь…

— Отлично, — сказал Мак-Гинти. Действуйте. Это будет хороший день для нас, когда вы сообщите, что дело сделано. После такого удара они все станут на колени.

Дом Уилкокса стоял милях в пяти от Вермиссы. На следующую ночь Мак-Мердо отправился на разведку и вернулся, когда уже рассвело. Днем он обсудил план с двумя своими подчиненными, Мандресом и Рейли. Это были совсем еще молодые парни, которые говорили о предстоящем убийстве, точно речь шла об охоте на оленя. Мак-Мердо еще раз ходил на разведку. На третью ночь все трое встретились за городом. Кроме оружия, у них была с собою взрывчатка — ее достали в каменоломнях. Часов около двух ночи Чистильщики добрались до места. Дул резкий ветер, и рваные облака быстро неслись по небу, то захлестывая, то вновь открывая лунный диск. Мак-Мердо и его сообщники подкрались к дому бесшумно. Внутри дома, как и вокруг, царила полная тишина, нарушаемая изредка лишь разбойничьим свистом ветра в деревьях. Мак-Мердо осторожно подложил мешок со взрывчаткой под порог дома, прикрепил фитиль и поджег его. Чистильщики отбежали на безопасное расстояние и спрятались в канаве. Маленький огонек побежал по шнуру, добрался до взрывчатки — и оглушающий взрыв поднял в воздух обреченное строение. Задача была выполнена.

Увы, утром выяснилось, что план Мак-Мердо, так хорошо продуманный и выполненный, провалился. Уилкокс оказался слишком предусмотрителен. То ли судьба многих других жертв, то ли предчувствие заставили его как раз накануне перебраться с семьей в другое, более безопасное жилище… Взрыв разрушил пустой дом.

— Предоставьте его мне, — сказал Мак-Мердо. — Он моя жертва, и я доберусь до него хотя бы мне пришлось ждать целый год.

Собрание ложи выразило Мак-Мердо доверие. А несколько недель спустя газеты сообщили, что Уилкокс убит выстрелом из засады.

Таковы были подвиги Чистильщиков, превратившие долину Вермиссы в Долину Страха. Вряд ли есть смысл продолжать описание. В старых газетах можно прочесть о том, как двое полицейских, Иване и Хант, были застрелены, когда пытались арестовать двоих Чистильщиков; как застрелили миссис Ларби, сидевшую у постели своего мужа, до полусмерти избитого по приказанию Мак-Гинти; как сперва убили старшего Дженкинса, а потом его брата; как изуродовали Джемса Мердока; как взорвали дом Стенхауза, уничтожив целую семью — и все это в течение одной зимы. Эта зима кончилась, но и весна, снимающая оковы с природы, не принесла избавления жителям Долины Страха.

Никогда тучи над их головами не были такими мрачными и безнадежными, как в начале лета года 1875.

 

Глава 6. Опасность

К весне Мак-Мердо уже получил звание дьякона братства и стал одной из виднейших фигур в совете ложи. Его мнения спрашивали, его помощи просили едва ли не в каждом новом деле. Но чем популярнее он становился среди Чистильщиков, тем более мрачные взгляды встречали его, когда он проходил по улицам Вермиссы. Чаша терпения горожан переполнилась. Ужас сменялся отчаянием. До ложи дошли слухи о тайных собраниях в редакции «Геральда», о том, что горожане пытаются создать отряд самообороны и запасаются огнестрельным оружием. Однако Мак-Гинти и его подручные не очень беспокоились. У них было немало людей, они были связаны круговой порукой, а главное — горожан они считали слишком запуганными, чтобы организовать серьезное сопротивление.

Дело, говорили они, сведется, как и до сих пор, к пустым разговорам и, может быть, и нескольким безрезультатным арестам.

Однажды в мае, вечером, когда Мак-Мердо уже собирался на обычное субботнее заседание ложи, к нему зашел Моррис.

— Можно мне откровенно поговорить с вами, мистер Мак-Мердо? — спросил он.

— Ну, ясно, валяйте, — сказал Мак-Мердо.

— Я не могу забыть, что однажды излил перед вами мое сердце, и вы не выдали меня, хотя сам мастер расспрашивал вас об этой беседе.

— Ну, о чем тут болтать? Я ведь сказал: я не доносчик. Но это не значит, что я с вами заодно.

— Это я хорошо знаю. И все-таки лишь с вами я могу говорить, зная, что вы меня не выдадите.

Он помолчал несколько секунд.

— Здесь, — продолжал он, прижав руку к груди, — храниться тайна, и она жжет меня. Мне необходимо ею поделиться… Если я умолчу о ней, возможно, погибнем мы все. Господи, помоги мне…

Мак-Мердо пристально посмотрел на дрожавшего Морриса и налил ему виски.

— Выпейте, — сказал он. — Это поможет вам взять себя в руки.

Моррис выпил, и его щеки слегка порозовели.

— Я могу объяснить все одной фразой, — сказал он. — На наш след напал сыщик.

Мак-Мердо просмотрел на него с удивлением.

— Вы с ума сошли! Разве вся округа не кишит полицейскими и сыщиками? А что толку?

— Нет, нет, это не местный сыщик. Здешних ищеек мы действительно знаем, и бояться их нечего. Но тут — другое дело. Слышали вы об агентстве Пинкертона?

— Что-то такое я читал.

— Поверьте, если люди Пинкертона нападают на чей-нибудь след, их дело сделано. От них не спастись. Они умеют собирать улики. Им слишком много платят, и вопроса «поймаю или не поймаю» для них не существует. Они вцепляются, как бульдоги, и не отстают, пока не добьются своего. Если один из этих Пинкертонов за нами следит, мы пропали.

— Не поднимайте паники! Его можно уничтожить.

— Вот ваша первая мысль! То же скажут в ложе. Опять дело кончится убийством!

— Убийство — подумаешь! Здесь это самая привычная вещь.

— Конечно, но не мне бы наводить убийц на след… Да после этого я не буду знать ни минуты покоя! А между тем, речь идет о наших жизнях. Что же мне делать, скажите, что делать?

Схватив Морриса за плечо, Мак-Мердо сильно встряхнул его.

— Послушайте, вы, — сказал он. — Вы не поправите дела, завывая как баба на похоронах. Перечислите факты. Кто он? Как вы о нем узнали?

Моррис поднял голову.

— Помните, я говорил, что до приезда сюда я на востоке держал магазин? У меня там остались друзья. Один из них служит на телеграфе, и вчера я получил от него вот это письмо. Читайте вот здесь.

Мак-Мердо прочел следующее: «Как поживают там у вас Чистильщики? Мы часто читаем о них в газетах. Между нами, я надеюсь скоро узнать от вас о важных событиях. Несколько крупных компании, в том числе и железнодорожная, серьезно взялись за дело. Можете быть уверены, что они доберутся до этих парней: дело поручено Пинкертону, и занялся им лучший сыщик агентства Берди Эдвардс…»

— Теперь прочтите на обороте, постскриптум.

«Обо всем этом я узнал у себя на телеграфе, так что сообщения моего не распространяйте. Согласитесь, дружище, было бы глупо, если через руки человека ежедневно проходили шифрованные депеши, и он не научился бы их расшифровывать, а? Это мое лучшее развлечение и моя тайна».

Некоторое время Мак-Мердо сидел молча.

— Кто-нибудь еще знает о письме?

— Что вы! Конечно, никто.

— А как вы думаете, ваш друг сообщил об этом еще кому-нибудь?

— Кажется, у него есть двое-трое близких приятелей.

— Д-да… Жаль, что он не описал внешность Берди Эдвардса. Тогда нам было бы легче напасть на его след.

— Помилуйте, Мак-Мердо, ведь он узнал о сыщике из шифрованных депеш!

Глаза у Мак-Мердо блеснули.

— Черт побери! — сказал он. — Я придумал! Как глупо, что я не сообразил сразу! Нам просто везет! Мы поймаем его прежде, чем он успеет повредить нам. Вот что, Моррис, согласны вы отдать дело в мои руки?

— О, господи, конечно, только избавьте меня от него.

— Ну и отлично! Вы будете совершенно в стороне. Не придется даже упомянуть вашего имени. Я все беру на себя, как если б письмо прислали мне.

— Но что вы задумали?

— Чем меньше будете вы знать, друг Моррис, тем вам будет спокойнее. Ничего не спрашивайте и предоставьте событиям идти своим чередом.

Моррис сокрушенно покачал головой.

— Я чувствую на себе его кровь, — сказал он прочти со стоном.

— Самооборона — не убийство, — сказал Мак-Мердо, мрачно улыбаясь. — Или ему погибать, или нам! Ему нельзя позволить долго оставаться в долине, не то он и впрямь нам здорово навредит! О, брат Моррис, боюсь, нам скоро придется избрать вас мастером…

Мак-Мердо расхохотался.

Но когда Моррис ушел, он, прежде чем отправиться на заседание ложи, разобрал какие-то бумаги и часть из них сжег. По дороге он задержался у дома Шэфтера. Он вызвал Этти, постучав в окошко. Лицо Мак-Мердо было, против обыкновенного, очень серьезно, даже мрачно.

— Что-то случилось, Джон? — спросила Этти. — О, милый, вам грозит беда?

— Право, ничего особенного, дорогая. Но, может быть, лучше исчезнуть отсюда раньше, чем дело дойдет до крайностей.

— Исчезнуть?

— Ведь однажды обещал вам, что наступит день, когда я уеду? Теперь этот день, пожалуй, близок. Сегодня я получил известие, и не очень хорошее. Надвигается опасность.

— Полиция?

— Хуже, Пинкертон. Вы не поймете, но для меня и мне подобных это… Помните, вы сказали, что, если я уеду, вы поедете со мной?

— О, Джон, еще бы!

— Кое в чем я непоколебимо тверд, Этти. Ни за что в мире я не хотел бы нанести вред даже одному волоску на вашей головке. Можете вы мне довериться?

Не говоря ни слова, она положила свою руку на его темную ладонь.

— Тогда выслушайте меня — и делайте все, что я вам скажу: это единственное спасение для нас с вами. В этой долине произойдет немало событий. Многие из нас вынуждены будут о себе позаботиться. Я — во всяком случае. Если мне придется бежать, днем ли то будет или ночью, вы должны уехать со мной.

— Я отправлюсь вслед за вами, Джон.

— Нет, нет! Не вслед за мной, а со мной. Долина Вермиссы навсегда закроется для меня, я никогда сюда не смогу вернуться. Как же я оставлю вас здесь, хотя бы и ненадолго? Едете вы со мной?

— Да, Джон.

— Благослови вас бог за ваше доверие. Я был бы самим дьяволом, если бы употребил его во зло. Когда я дам вам знать, Этти, вы должны тотчас все бросить и спешить на вокзал. Я явлюсь туда за вами.

— Днем или ночью — я приду по одному вашему слову, Джон.

Члены ложи собрались уже у Мак-Гинти. Гул приветствий встретил Мак-Мердо, когда он показался в зале. Сквозь табачный дым, заполнивший зал, Мак-Мердо разглядел черную гриву мастера, жестокое недружелюбное лицо Болдуина, похожего на коршуна секретаря и других руководителей ложи.

— Мы рады вас видеть, брат, — сказал председатель. — Нам предстоит решить вопрос, который требует поистине соломоновой мудрости.

— Он говорит о споре Ландера с Итоном, — негромко объяснил сосед Мак-Мердо. — Оба они требуют главной награды за убийство старика Креббе в Стайльстауне, а как узнать теперь, чья пуля его прикончила?

Мак-Мердо встал и поднял руку. Наступило молчание.

— Достопочтенный мастер, — сказал он торжественно, — прошу слова ради дела особенной важности.

— По правилам ложи нужно отложить все остальное, — произнес председатель. — Ну, мы слушаем вас, брат Мак-Мердо.

Мак-Мердо вынул из кармана письмо.

— Достопочтенный мастер и братья, — сказал он, — сегодня я принес дурные вести. Нам нужно немедленно обсудить их и принять меры, не то мы дождемся неожиданного удара, который истребит нас всех. Меня известили, что несколько крупнейших компаний объединились с целью нас уничтожить. Сейчас в долине действует сыщик Пинкертона Берди Эдвардс. Он собирает улики, которые, возможно, накинут петли на шеи многих из вас. Вот что я прошу немедленно обсудить.

— Какие доказательства имеете вы, брат Мак-Мердо? — спросил Мак-Гинти, нахмурясь.

— Так написано в письме, попавшем в мои руки, — ответил Мак-Мердо. — Чье это письмо, неважно. Но я заверяю вас своей честью, что оно достойно доверия.

— Я слышал имя Эдвардса, председатель, — сказал один из старших братьев, — говорят, это лучший сыщик Пинкертона.

— Знает ли его кто-нибудь в лицо? — спросил Мак-Гинти.

— Да, — сказал Мак-Мердо. — Я знаю его в лицо.

По залу пробежал гул удивления.

— И мне кажется, он у нас в руках, — с победной улыбкой продолжал Мак-Мердо. — Действуя быстро и решительно, мы можем предупредить опасность. Если вы доверите это дело мне…

— А в чем, собственно, опасность? — сказал Мак-Гинти. — Что он может знать о нас?

— Не все братья обладают вашей твердостью, советник. Среди них могут найтись и слабые люди. Что, если Эдвардсу удастся кого-нибудь подкупить? Может быть, это ему даже и удалось! Существует только одно верное средство…

— Не дать ему уехать из долины, — подсказал Болдуин.

Мак-Мердо кивнул головой.

— Правильные слова, брат Болдуин, — сказал он. — Между нами существовали недоразумения, но сейчас я с вами полностью согласен.

— Как же мы его разыщем? — спросил Мак-Гинти.

— Достопочтенный мастер, о наших планах не следует говорить при всех. Я не подозреваю никого из присутствующих, но если до Эдвардса дойдет хоть тень слуха, нам до него не добраться. Надо избрать специальный комитет. Предлагаю ввести в него вас, мистер председатель, брата Болдуина и еще пятерых.

Предложение Мак-Мердо приняли, и комитет был тут же избран. В него вошли Мак-Гинти, Болдуин, похожий на коршуна секретарь ложи Харрауэй, профессиональный убийца Тигр Кормак, казначей и двое братьев Уилбай.

Собрание ложи на этот раз не затянулось, ужин прошел без обычного разгула, и вскоре Чистильщики разошлись.

— Говорите, Мак-Мердо, — сказал мастер, когда в зале остались только члены нового комитета. Мак-Гинти был мрачен, как туча.

— Я сказал, что знаю Берди Эдвардса, — ответил Мак-Мердо. — Но здесь он, конечно, живет под другой фамилией. Он остановился и выдает себя за Стива Вильсона.

— Откуда вы знаете?

— Я видел его и даже говорил с ним. Правда, тогда я еще не сообразил, в чем дело и, не будь письма, даже не вспомнил бы об этой встрече. Но теперь я уверен, что Стив Вильсон — это и есть Эдвардс. Я наткнулся на него в вагоне, когда в среду ездил по линии. Он назвал себя журналистом и старательно выведывал все о Чистильщиках. Он сказал, что пишет для нью-йоркской газеты. Я, понятно, ничего не рассказал ему, кроме нескольких небылиц. Он их записал и говорит: «Подумайте, мистер, я заплачу хорошо, если только мне дадут материал, который пригодиться для газеты».

— А что вы ему рассказали?

— Я же говорю — разные небылицы.

— Не очень-то он большой ловкач, если он им поверил.

— А кто вам сказал, что поверил? Он мог просто сделать вид, что записывает. И потом — одни рассказывают небылицы, другие могут рассказать правду. Во всяком случае, это хороший способ подойти к людям.

— Почему вы уверены, что он не газетчик?

— Сейчас объясню. Он вышел в Хобсоне, я тоже. Потом я зашел на телеграф. Он как раз выходил оттуда. Телеграфист там — мой знакомый. «Ей-богу, — говорит он мне, — надо брать двойную плату за такие телеграммы». И показывает телеграфный бланк, заполненный какой-то абракадаброй, вроде головоломки. Я говорю: «Это, наверно, шифр». «Будь это тысячу раз шифр, — говорит телеграфист, — но мне-то от этого не легче. Главное, он каждый день отправляет по такому листку». «Он журналист, — говорю я, — и боится, как бы другие не перехватили его факты». По правде говоря, я и сам не очень в это верил, но ничего подозрительного мне тогда и в голову не пришло.

— Вы, пожалуй, правы: это он и есть, — сказал Мак-Гинти. — Но что делать?

— Почему бы попросту не отправиться к нему и не прикончить эту ищейку? — сказал один Чистильщик.

— Да, — подхватил второй, — и чем скорее, тем лучше.

— Во-первых, мы не знаем точно, где можно его найти, — сказал Мак-Мердо. — Хоть он и в Хосоне, но там не один дом. Во-вторых, мы не знаем, что он успел сообщить своим хозяевам. Не исключено, что он уже кое-что разнюхал, но что? Это нам не мешало бы узнать. Так что у меня другой план.

— Какой? — спросил Мак-Гинти.

— Завтра утром я отправлюсь в Гобсон и попробую его разыскать. Я думаю, это мне удастся. Не исключено даже, что телеграфист знает, где он живет. Когда я найду Эдвардса, я ему выскажу, что я сам Чистильщик и за известную цену предложу открыть тайны ложи. Можете быть уверены, что он попадется на эту удочку. Ну, а там я ему скажу, что у меня есть документы и все они спрятаны дома, но, дескать, если ли бы я привел его к себе днем и кто-нибудь нас увидел, это стоило бы жизни нам обоим. Все просто и ясно, как день. Я предложу ему придти к десяти вечера.

— А дальше?

— Что дальше, по-моему, ясно и так, Дом вдовы Макнамара стоит уединенно. Ирландка верна, как сталь, и глуха, как колода. Кроме меня и Сканлейна, в доме нет ни души. Если я выманю у него согласие, вы все семеро соберетесь у меня к девяти. Мы его впустим и, если сыщик выйдет живым из дома ирландки, у него будут все основания похваляться своим необыкновенным счастьем.

— Ну, что ж, будем надеяться, что в агентстве появится вакантное место, — сказал Мак-Гинти с усмешкой. — На том и порешим, Мак-Мердо. Завтра в девять мы соберемся у вас. Пусть только дверь за ним захлопнется, остальное предоставьте нам.

 

Глава 7. Ловушка для Берди Эдвардса

Наутро Мак-Мердо поехал в Хобсон. По странному совпадению в этот день полиция проявила к нему интерес. Капитан Мервин, тот самый, что знал его со времен Чикаго и уже арестовал однажды в Вермиссе, подошел к нему на станции. Мак-Мердо отвернулся и отказался разговаривать с ним.

Возвратившись из поездки, Мак-Мердо зашел дом Рабочего Союза и шепнул Мак-Гинти:

— Он придет.

— Отлично, — сказал Мак-Гинти. Он был в жилете, цепочки и печатки так и блестели, сквозь завесу его косматой бороды прорывались сверкающие лучи бриллианта. Но лицо его было мрачно.

— Как вы думаете, много он знает? — тревожно спросил Мак-Гинти.

Мак-Мердо пожал плечами.

— Он прожил здесь довольно долго, по крайней мере, недель шесть. Я не думаю, чтобы он любовался природой. Деньгами его наверняка снабдили, и не малыми, а с помощью денег, сами понимаете, можно добиться неплохих результатов.

— В ложе нет предателей, — воскликнул Мак-Гинти. — Все они верны, как сталь. Хотя, впрочем, есть ведь негодяй Моррис… Если уж кто выдаст нас, так это он. Я не прочь сегодня послать к нему парочку молодцов, они бы выколотили из него чистосердечное признание.

— Может, это и разумно, — ответил Мак-Мердо. — Но сознаюсь, я симпатизирую Моррису, мне будет жаль, если с ним что-нибудь случится. Он пару раз говорил со мной о делах ложи. Может быть, они и представляются ему иными, чем нам с вами, но я все же уверен, что он не доносчик.

— Я все-таки займусь этим негодяем, — сказал Мак-Гинти. — Я следил за ним целый год…

— Поступайте, как знаете, — ответил Мак-Мердо. — Только это придется отложить до завтра: сегодня у нас дело поважнее. К тому же, пока мы не покончим с этим Эдвардсом, надо избегать всякого шума.

— Верно, — согласился Мак-Гинти. — Мы от самого Берди Эдвардса узнаем, кто давал ему сведения, хотя бы для этого нам пришлось вырезать ему сердце. Слушайте, Джон, а он не почуял западни?

Мак-Мердо засмеялся.

— Ну, нет! Я здорово раздразнил эту ищейку! Я думаю, он был бы готов придти даже на собрание ложи, лишь бы получить нужный материал. И к тому же, — тут Мак-Мердо с усмешкой вынул из кармана связку кредитных бумажек, — я получил деньги вперед… Правда, он обещал мне еще столько, когда получит документы. Но и это немало. Он придет, советник. Не пропадать же денежкам!

— Да, кстати, какие это документы?

— Да никаких. Но я наговорил ему разных разностей о постановлениях, книгах, правилах и формах братства. Он надеется узнать решительно все, прежде чем выйдет из моего дома.

— Он недалек от истины, — мрачно сказал Мак-Гинти. — А не спросил он вас, почему вы не принесли документы с собой?

— Спросил, конечно. Но не могу же я таскать их с собой, когда меня и так подозревают — и та и другая сторона, и еще сегодня капитан Мервин подходил ко мне на станции..

— Да, я слышал, — заметил Мак-Гинти. — Боюсь, вся тяжесть этого дела ляжет на вас, Мак-Мердо. Конечно, мы можем бросить тело в старую шахту, но ведь нельзя будет отрицать, что Эдвардс жил в Хобсоне и что вы сегодня туда ездили.

Мак-Мердо пожал плечами.

— Если мы будем действовать умно, убийства не докажут, — сказал он. — За моим домом не следят, и ни одна живая душа не будет знать, что он вошел туда. Главное, советник, объясните ребятам подробности плана. Вы все, значит, придете вовремя. Он явится в десять и трижды постучит в дверь. Я впущу его и запру дверь. Тогда он ваш.

— Легко и просто.

— Да, но следующий шаг требует осмотрительности. Берди Эдвардс не из слабых и хорошо вооружен. Правда, я одурачил его, но он будет, конечно, настороже. Подумайте, я введу его в комнату, которая должна быть пуста — а в ней семь человек! Стрельбы не избежать.

— Конечно.

— Как бы шум не привлек к нам всю свору.

— Да-а… вы правы, Мак-Мердо.

— Ну, вот что я предлагаю сделать. Все вы соберетесь в большой комнате. Я открою ему дверь, введу в маленькую комнату, а сам отправлюсь якобы за документами. Это даст мне возможность вас предупредить. Потом я возвращусь с какими-нибудь фальшивыми бумажками, он берет их в руки, я бросаюсь на него и выбиваю револьвер. Как только вы услышите мой голос, кидайтесь со всех ног. Чем скорее придете вы, тем лучше. Он не слабей меня и, возможно, мне с ним не справиться. Конечно, я, пока вы не прибежите, его из рук не выпущу.

— Хороший план. Ложа будет у вас в долгу.

— Ну, советник, я еще недалеко ушел от новичка, — сказал Мак-Мердо, но по лицу было видно, что комплимент ему польстил.

Возвратясь домой, Мак-Мердо вычистил, смазал и зарядил свой револьвер. Потом внимательно осмотрел комнату, которой предстояло стать ловушкой. Это было вытянутое в длину помещение с громоздкой печкой в углу. В центре стоял длинный дощатый стол. Три стены были с окнами без ставен. Мак-Мердо внимательно осмотрел рамы. Помещение было слишком открытое, впрочем, дом был так далеко от дороги, что это не имело значения. Когда пришел Скэнлен, Мак-Мердо рассказал ему о предстоящем событии. Майк Скэнлен уже давно состоял членом страшной ложи, это был злобный, но слабый, бесхарактерный человек; трусость одинаково мешала ему принять деятельное участие в кровавых делах Чистильщиков и восстать против них.

— На вашем месте, Мик Скэнлен, — сказал Мак-Мердо, — я бы ушел отсюда нынче вечером.

— Да, — ответил Сканлейн, — вы правы. Но поверьте, мне недостает только смелости, а не желания действовать. Ей-богу, когда я увидел, как убили директора Данна, там, возле шахты, мне едва не стало дурно. Я не создан для таких дел, вот как вы или Мак-Гинти. Так что, если ложа не осудит меня, я последую вашему совету.

Все семеро членов комитета пришли вовремя. На первый взгляд они мало отличались от почтенных, благонамеренных граждан, но физиономист прочитал бы мало надежды для Берди Эдвардса в линиях губ и в безжалостных глазах. Среди них не было человека, на совести которого имелось бы меньше дюжины убийств.

Джон поставил на стол виски, и все они поспешили выпить. Болдуин и Кормак вскоре слегка опьянели. Кормак дотронулся рукой до печи, ее натопили жарко — ночи стояли холодные.

— Годится, — сказал он, злобно усмехнувшись.

— Да, — согласился Болдуин. — Если мы прижмем молодчика к ней, будет нетрудно выведать от его все, что требуется.

— Не бойтесь, мы все узнаем, — сказал Мак-Мердо. Он держался хладнокровнее всех, а ведь ему предстояло сыграть самую трудную роль.

— Вы молодчина, Мак-Мердо, — сказал Мак-Гинти. — Мы все затаимся и выскочим, когда вы крикните. Жаль только, что окна здесь без ставен.

Мак-Мердо старательно задернул плотные занавеси.

— Ничего, никому не придет в голову сюда заглядывать. Однако готовьтесь. Срок наступил.

— А вдруг он не придет? Может, он учуял опасность? — сказал секретарь.

— Не волнуйтесь, придет, — ответил Мак-Мердо. — Он так же жаждет придти, как вы — его увидеть. Тсс! Слушайте.

Все застыли, как восковые фигуры. У некоторых в руках остались поднятые стаканыы. Послышалось три громких удара в дверь.

— Ни звука! — шепнул Мак-Мердо и вышел из комнаты.

Убийцы ждали, напряженно вслушиваясь. Они считали шаги своего сообщника. Вот он отпер и наружную дверь. Прозвучало несколько слов, вероятно, приветственных. Послышались чужие шаги и невнятный звук незнакомого голоса. Потом стукнула дверь и ключ, лязгнув, повернулся в замке. Жертва вошла в ловушку. Тигр Кормак издал какой-то звук, похожий на фырканье сытого хищника, но Мак-Гинти рукой зажал ему рот. Из соседней комнаты доносился гул разговора. Наконец дверь отворилась и появился Мак-Мердо, прижимавший палец к губам.

Он подошел к столу, остановился и каким-то странным взглядом обвел всех присутствующих. В нем произошла легкая перемена. Лицо его было напряжено и казалось высеченным из гранита.

— Ну, — тихо сказал Мак-Гинти, не утерпев. — Здесь он? Здесь Берди Эдвардс?

— Да, — немедленно произнес Мак-Мердо. — Берди Эдвардс здесь. Берди Эдвардс — это я.

На мгновение наступила мертвая тишина. Семеро убийц не сразу осознали то, что сказал Мак-Мердо: это было слишком неожиданно.

Внезапно зазвенели разбитые стекла окон — и щетина блестящих ружейных стволов просунулась в комнату. При виде этого Мак-Гинти заревел, как раненый медведь, и кинулся к полуоткрытой двери. Там его встретило дуло револьвера. За дверью стоял капитан Мервин. Мак-Гинти отступил и снова упал в кресло.

— Здесь безопаснее, советник, — сказал человек, которого они знали как Мак-Мердо. — Если вы, Болдуин, не бросите револьвер… Так, хорошо. Слушайте меня. Дом окружен. Тут сорок солдат. Судите сами, есть ли смысл сопротивляться. Превосходно… Забирайте оружие, Мервин.

Обезоруженные Чистильщики в мрачном оцепенении сидели вокруг стола.

— Выслушайте меня на прощанье, продолжал Эдвардс. — Вероятно, мы не встретимся до суда. Я хочу дать вам пищу для размышлений: у вас будет время подумать. Я Берди Эдвардс из агентства Пинкертона. Мне поручили разоблачить вашу шайку. Это была опасная игра. Никто не знал о ней, даже самый близкий мне человек. Теперь все кончено: я выиграл.

Чистильщика вышли из оцепенения, глаза их были обращены к Эдвардсу, в них горела ненасытная ненависть.

— Вы кажется думаете, что игра еще не окончена? Может быть. Но во всяком случае, многим из вас участвовать в ней больше не придется. Кроме вас, арестовано еще шестьдесят человек. Сознаюсь: когда мне предложили это дело, я сперва не поверил в его реальность. Я думал, что это газетная болтовня. Только приехав в Вермиссу, я понял, что правда пострашнее любых газетных статей. Между прочим, я никого не убивал в Чикаго, а доллары, которые вы от меня получали — настоящие. Вы до этого не додумались так же, как не разгадали моих поступков, совершенных у вас на глазах. Я начал с того, что спас старика Стенджера, которого едва не прикончил Болдуин; я предупредил Честера Уилкокса, и когда взорвал его дом, он и его семья были в безопасности. Многих преступлений мне не удалось остановить. Но вспомните, как часто намеченные вами жертвы возвращались домой неожиданной дорогой или не оказывались на месте, когда вы отправлялись к ним домой, или сидели взаперти, когда вы ждали их на улице! Сознаюсь, это дело моих рук. А что до преступлений, которые я сам предлагал ложе — так это были только такие, которые я сам мог вовремя предотвратить.

— Проклятый предатель, — прошипел Мак-Гинти.

— Называйте меня, как вам нравится, Джек Мак-Гинти. Вы бы лучше подумали, как люди называют вас самого. Подумайте — это полезно перед смертью… Ну, Мервин, все, не буду больше вас задерживать…

В то же вечер Этти Шефтер получила запечатанную записку, а на рассвете она вместе со своим другом вошла в вагон экстренного поезда. Этти и ее жених навсегда покинули Долину Страха. Десять дней спустя они обвенчались в Чикаго, и старый Джейкоб Шефтер присутствовал при брачной церемонии.

Чистильщиков судили в столице штата. У них оказалось немало покровителей, но усилия их были тщетны. Не помогли и деньги, выжатые некогда ложей из жителей Вермиссы. Ясным и исчерпывающим показаниям человека, который знал все подробности жизни «братьев», все тайны их организации и их преступлений, не могли противостоять никакие доводы или уловки защитников. Мак-Гинти перед казнью хныкал и просил о пощаде. Восемь главных сподвижников мастера были казнены вместе с ним, около пятидесяти человек оказались в тюрьме.

Однако, как и предвидел Эдвардс, игра не окончилась. Тед Болдуин, братья Уилбай и еще несколько членов шайки избежали виселицы. На десять лет они были упрятаны за решетку, но когда срок их заключения истек, наступил конец мирной жизни Эдвардса. Бывшие Чистильщики поклялись отомстить ему. После двух неудачных покушений Эдвардс вынужден был покинуть Чикаго: трудно было сомневаться в том, что третье — удастся. Сменив фамилию, он перебрался в Калифорнию. В это время умерла его жена. Под именем Дугласа он работал в затерянном каньоне и там вместе со своим компаньоном, англичанином Баркером, приобрел состояние. Наконец, узнав, что убийцы вновь напали на его след, он бежал в Англию…