На конечной — «Дачной» остановке собралось, посчитала, восемь человек. Со мной больше. Урожайных вёдер, сеток у них сверх посадочных мест. У меня тоже два увесистых пакета. С яблоками. Подкузьмил Пал Иваныч, сосед по даче: разок легонько стряхнул деревце — «зря, что ль, приехала, вот и повезёшь домой». Сначала засыпал объёмистый рюкзак и запряг, но тот перевесил и свалил меня навзничь сидючи.

— Весу, что ль, в тебе вовсе нету?

— Есть. Пятьдесят одно с довеском. Если сильно наемся, то прибавится, наверное, ещё одно кагэ. Но ненадолго.

— Дачу поэтому тебе с такой… ках-хы… талией заводить нельзя — переломисся. Продай. В ста метрах пруд, садик у тебя молодой, здоровый, два куста смородины, тёрну — засыпано. Даже грядка ландышу, на запах да на лекарство. В углу у ворот сирень вон как рассыпалась-разлилась. Бабка моя ломала два раза — любит. Ёмкость для запасу воды вон какая агромадная — только чуть заварить. Весной будут ходить-обсматривать — оторвут с руками.

…А ручонки дрожат. С гудом. Шланги с водой грузные, с тяжеленным потягом. Но когда сжимаешь краешек со всей силы пальцами, направляешь на ветки — радуга светится. Переливчато сверкает через крону всего дерева. Как в Радивилове моей юности: после дождей за речкой Слонивкой, перед самым Бродским лесом, всегда сказочно являлась радуга через весь горизонт, изгибаясь цветным прозрачным коромыслом, как царской короной. Но… далёкая и недосягаемая. А моя, маленькая, — рядом, на глазах. Можно дотронуться свободной рукой, поиграть водно-лазурными лучами, пожмуриться, посмотреть на неё близко, подышать ею…

— Ты что делаешь? Здесь уже хватит вливать! — Это Иваныч. Заглянул проверить мою неопытность. — У тебя пять шлангов. Все краны твои я прикрутил в прошлый раз и полил. Смотри: один кладёшь сюда, под виноград, второй под ту сливу и так пристраиваешь все пять. Постепенно.

Забрёхалась вся! Мокрая. Ты что — играться сюда приехала? Здесь работать надо. Переодеться есть в сухое?

— Есть.

— Вот вольёшь, как я показал, — на две недели хватит. Абрикосов у тебя очень много. Продам ведра три-четыре. Половину тебе выручу. Всё какой рупь на дорогу будет.

«Хм… рупь. Все рубли на дачурку ушли. Зато опередила всех желающих молодых пенсионеров с машинёшками».

…Время — по расписанию, но автобус-э, экспресс с вокзала, за нами не пришёл. Кудесниковые достижения техники менее надёжны чудес природы.

Приехали маршрутки, почему-то две сразу. Все дружно отказались — дорого. Охи женщин и бабулек. Мужчины в сторону — курить и ждать следующего транспорта.

Отошла к тополю, постелила полотенце и села спиной об него. Тихо. Только степнячок щекочет-шепотит на ухо и бесшумно расчёсывает траву, донося горечный запах полыни и чего-то ещё загадочно-свежего, вкусного. Принюхиваюсь… Ух ты!.. Это из пакетов, мои яблоки. Хх-ы-м… вовнутрь всей грудью, ещё… полный приход и головокруж-жение… «Счастлива я — не нуждаюсь в богатстве» — это чьё-то, но сейчас моё. Получу кусок зарплаты, отпускные и сразу отдам долг. Причём с утра. Да-а… ихние деньги водятся только утром.

…Вхожу утром во дворик через плетёный виноградный туннель по живому подорожнику. Стала на середине, как на распутье, на четыре стороны поворачиваюсь, кланяюсь, здоровкаюсь: «Яблони, вишни, грушина, слива, тёрен, абрикосины… Вы теперь мои. И этот кусочек неба над вами тоже мой…» Посмотрела, повертелась ещё, как на муромской дорожце…

Тётя Маша и Иваныч сказали, что вода будет потом. Краны велели сразу открыть, чтоб не прозевать. Открыла. Дальний угол с чёрной смородиной заглушён толстыми, по колено и выше колючками и деревянистой лебедой. С чердака тяпку — наголо и рубать! Эх, р-раз, ещё р-раз!.. Ещё много-много раз!.. Смородину освободила. Дошла до абрикосины, заглядываю в шалашик под ней из густой зелени, а там внутри ёжик сидит. Настоящий. И огрызки яблок возле. Сластёна!

…Летом, в детстве, брат принёс ёжика с порезанной лапкой. Напротив нашего дома через дорогу за железной сеткой находилась продуктовая база в густых, непроглядных зарослях, туда и направлялся зверёк, за ним тянулся красный след. Мы промыли лапку марганцовкой, замазали зелёнкой, забинтовали.

С коридора дома был вход в отдельную маленькую комнату, отец досками загородил половину для ёжика. Мы таскали туда всякую еду, фрукты, грибы, играли с ним, наблюдали, лечили-перевязывали. Днём он прятался и спал. А вечером у прикрытой двери мы слушали, как он шуршит чем-то, возится, как домовой, топает туда-сюда. Сначала пыхтел и подскакивал, дескать, не трожь — уколю! Но быстро привык к нам. Постучим пальцем по полу, он тюпает-торопится к нам, выставив острую любопытную мордашку, нюхает и слушает — ушки прозрачные, нежные, как лепестки. Сам иглистый, а пузико гладенькое, нежное. Молоко любил — быстро-быстро хлебал. И яблоки. Отец сказал, что комнатный пол никогда не заменит ёжику мягкой живой травы на земле. Когда лапка зажила, брат в шапке отнёс его на базу в заросли, к семье.

…Положила два яблока и печенье для своего ежа: «Слышишь, колючий, это всё твоё! Я же уеду, а ты — на хозяйстве».

Все растрёпы-лохмы бурьяна снесла в угловую яму — виноград в зиму накрою. Быстро разобраться с подорожником — жаль топтать. Жирный, толстый, жилистый. Вот так, по бокам дорожки. Полью его, а потом сам будет укрепляться и расти. Насушу, буду с мятой. Вон она, под забором. Душ-шис-стая, ах-х!..

Поплюхалась, сполоснулась в пруду. Всё. Осталось дождаться воды.

Возле хатки яблоня, ростом как две меня. С половиной. Ровная, прямая. Яблочки её залепили. Всю, сплошь. На солнце — как новогодняя ёлка с шариками. Листьев, что ли, нет…

Подхожу. Есть, глянцево-зелёные, упругие, со светлым чётким проборчиком и жилками. Но их кажется меньше, чем яблок. Всех держит стволик. Гладенький. Почти помещается в руке. Крепкий, стойкий. Ветки — все — стремятся к небу, к солнцу. На концах — тонкими прутиками, но тугими, сильными. На них крупными каралями-бусами нанизаны яблочки. Близнецы — один к одному.

«Молодая, а сколько уродила… Красавица! И как это у тебя получилось?..»

Внизу глубокая ложбинка вокруг деревца заполнена-прикрыта радужным яблочным воротником-жабо. Наклоняюсь, нюхаю, как Туська. Духмяная, сладкая волна касается лица, обволакивает голову, ароматит волосы, — что там какие-то французские «Фиджи»! — раздвигает сплющенный хондрозатылок. Боже мой… превращаюсь — в нечто невесомое и душистое… В дух небесный.

Сверху стрельнуло — одно самое нетерпеливое яблочко падает мимо уха — лови меня! Поймала. Плодик лёгкий, в ладошку-кулачок, с нежно-розовой щёчкой. Держу за хвостик против солнца: лучится щедрым теплом и пахнет по-особому.

Вдыхаю. Никогда не была любительницей-яблочницей — два-три надкуса, и в зубах сквозной вихрь оскомы. Рта не откроешь, греешь свистящие зубы. А мой плодик сам лезет в рот, мыть не надо. Румяная щёчка его хрустнула, остро ломанулась у меня за щекой едва ощутимой стрелочкой-кислинкой свежести. И вот я уже не ем, а сосу, пью маленькими жевательными глотками сладкую, сочную мякоть. С одного грызка столько сока, что не вмещается во рту. Ешь, пьёшь это чудо природы, утоляешься… но желание не проходит. Ещё хочется.

…Взяла из пакета яблоко и оставшийся кусок булки, уплетаю, губа поросяче причмокивает, — хорошо, никто не слышит, кроме тополя. Теперь я знаю, как буду без денег: яблоки и хлеб. Да и всё остальное дачуркино.

В конце дорожки посажу в следующий раз грецкий орех. Иваныч показал маленькое деревце: крона густая и листочки ярко-ярко зелёные. Будет как у нас дома во дворе — отец когда-то посадил, летом под ним обедали. Теперь орешня на полдвора от щедрых дождей, а отца нет…

Но автобус за нами будет, обязательно придёт.

К остановке подошло ещё несколько покладистых тружеников, — знают расписание.

Вдали прямая дорога. Завиднелся силуэт автобуса. Может, наш.

Все стали кучиться, я тоже. Яблоки под тополем от ожидания налились свинцом, хотя пишут, что в них много железа. Ну что ж, стану железной леди. Экспресс, бывший в прошлом новым, развернулся желанными дверцами к нам и радушно распахнул объятия в салон.

Плотно расставились, утрамбовались, расселись. И даже поехали. Обилечивая, кондукторша сообщила, что тот автобус поломался, теперь на рейсе ихний, один. Её и шофёра привычно угостили кто чем.

Впереди, передо мной, затылки двух друзей, погудывающих о том-сём, дачном. Гладкая дорога в окне ловко шныряет в лабиринтах улочек незнакомого ранее городка. Вот она легко выскочила на небольшую площадь центра. У края багрянится на солнце кирпичная неживая церковь-сиротка, но ладненькая.

Поворот с площади между магазинов на небольшой мост через озерцо. Вербочки…

Ухо ловит момент рассказа одного из соседей спереду:

— Обжариваешь сало тонкими обрезками с двух сторон, нарезаешь помидоры кругами, выкладываешь на сало, заливаешь яйцами, присоливаешь, засыпаешь зеленью, сверху майонезом — и на огонёк. Накрываешь, ждёшь — и яйца поднимаются… — Короткая пауза, сосед оглядывается на меня, подмигивает, приглашая к хохоту на троих. Трио, от души! Обмениваемся яблоками.

Есть хочется зверски — сожрала бы волка.

На остановках в основном выходили-выгружались. На своей у кинотеатра была предпоследней.

На себе оставшееся расстояние: дворами в теньке, через детсад, школу, ещё детсад и двор. А вот и моя улица. Только пересечь. Двести восемьдесят пять шагов вниз мимо рынка — и упрусь в мой дом. Вон он, свечкой торчит.

Рывок с темпераментом у пушистого куста с телеграфным столбом, подленькие ручки правого большего пакета с облегчением трескаются, и тот бесстыдно опорожняется на асфальт в стороны и под ноги. Мои стразные с серебряным верхом сабочки протуберанцами на солнце неуправляемо чечётят, левый пакет с маху вырывается вперёд и тупо-замертво падает. Хвост в потрясе, бронзово-загорелая в белом — лечу: неуклюже, неграциозно, несексуально прямо на тупой мёртвый пакет, — только бы ни одной царапины на коленках!..

Внезапно у левого уха: вжз-и-и-и… и резко: пш-ш-ш… Необъятная металлическая автоморда с вытаращенными фарами. Это пэжо-бээмвэ или ёпэрэсэ желе́зно хотело стереть с лица асфальта мой благородный профиль! Мама дорогая-пресвятая и господи всуе, ух что шяс будет! Скорее собрать передние и задние конечности и подобрать все мои яблоки, пока не сплющенные.

Ч-цок — хрясь, громко, со всеми фибрами, дверца! Голос, низкий, почти басом-карабасом, надо всей мной:

— Я же тебя чуть не задавил, твою мать! Из-за тебя — в тюрьму, а у меня семья?!

— У-у… меня тоже… семь я. Чего я одна сто́ю…

— Что-что?.. Она ещё и бормочет!..

«Ву-азьми трубку… — сдавленный мультяшный детский голосок. — В-возьми меня… — И приказом: — А ну возьми!»

Сейчас этот бешеный дэтэпэшник сдаст меня, с потрохами и с яблоками. Скорее! Вон там, под колёсами, самые круглые, видать. И холерские. Это как раз на одну еду с хлебом. Или булкой.

— Да, алло… И что? Сейчас не могу… Да у меня дэтэпэшница! Что? Не задавил. Ползает. Не знаю… Всё! Перезвоню.

Не сдал. Это не менты. Пока мобилил, кинула мониторный зырк: внешне чем-то неуловимым отличается от бандита, но взгляд холодный, волчий. Сейчас загрызёт. Или будет жевать. Вот бы его портрет в корэл и экспортом в фотошоп отсюда, из моего файла — эпизода жизни!

— Что ты там лазишь, под моим бампером, а, дура в шортах?!

«Что такое бампер… хол-лера ясна… перепугал… не помню…»

— Э-э… яблоки собираю. Скороспелка. В них много железа.

— Ага, как в моей машине! Может, ты террористка и ставишь мне часовушку? Вылазь! Я тебе морду набью… — Мобильник снова просится. — Я тебя тонко по асфальту размажу, вместе с твоими овощами! — И телефону: — Да, слушаю. Какой ответ? Вы о чём?.. Сейчас… Извините. — Себе: — Соберусь. Фу-ухх… — В трубку: — Я тут. Да-да… Да? Подтверждение, прямо факсом? Это хорошая новость сегодня. Да… Спасибо… Скоро приеду.

Пока он алокается, вытереть весь асфальт полотенцем на руках и коленях. Всё собрать, уложить. «Ой!..» — в щиколотке, внизу под косточкой, пронзило… Посмотреть, потереть.

— Что ты всё загибаешься там у меня внизу? Ты дура глухая или самоубийца? Или тебя побить — для наглядности. Хотя… добрею…

Встаю, расправляюсь, осанюсь грудя́ми и спокойно прямо в глаза, уже не волчьи, но серые, диктую:

— Я в шортах, но не дура, на работе тружусь мозгами и знаниями. И я вам не колёсная выжимка, не самоубийца. Как раз сегодня начала новую жизнь. С яблоками и хлебом. Да, и запомните: женщину нельзя бить, даже цветами. А ноги в шортах у меня красивые… без царапин. И сейчас шорты в моде… вообще в моде амбинаторность.

— Амби… что?

— Амбинаторность.

— Неужели? Надо запомнить. Кстати, своим носом вы не поцарапали мой бампер? — обнюхивает место между фарами. — Ваше счастье, а то бы поставил на счётчик, как у бандитов.

Пристраиваю рвань с яблоками на талию…

— Куда ты… вы… куда прёшь всё это? На рынок?

— Домой, с дачи.

— На себе? А сколько сама весишь?

— Мой вес — моё богатство, а велосипед дома забыла.

— Лёгкое же у тебя богатство. Далеко ещё? — грузит пакеты в кабину, открывает дверцу мне.

Сажусь:

— Близко, двести восемьдесят пять. Сюда.

Поворачиваем влево, едем между рыночными машинами, прямо, как раз в мою шестнадцатиэтажку.

— Всё, приехали. Вот здесь.

— Ты же говорила, двести восемьдесят пять метров.

— Нет — шагов.

— Ты что, их считала?

— Ну да. Эта дорожка вдоль деревьев вверх-вниз испытательная. Каждый шаг может быть последним — для каблуков.

Выгрузились.

— Я тороплюсь.

— Я тоже. Удачи вам в сделке.

— А вам лёгкой удачи в даче. О! Теперь в салоне пахнет вашими яблоками…

— Возьмите. Эти не асфальтированные.

— Спасибо.

— И вам спасибо.

— За что?

— За то, что меня и яблоки не закатали в асфальт. Прощайте.

Поднялась на ступеньки. Вслед замоторило.

Вот и лифт.

Людоньки, неужели дома!..

Туська кинулся в прихожке самозабвенно втираться в ноги, в пакеты. И нюхал, нюхал… Пернатый токсикоман.

Намыла яблок в вазы, поставила на кухне и в большой комнате. Хым-м в себя — яблочный аромат наполнил лёгкие и сердце. Всю квартиру. Продолжение дачурки.

Ну и денёк! Наполненный…

Немного наполнить ванну. Душ… А ведь можно было яблоки выгодно продать этому сероглазому волку. Но деньги, когда их мало, всё равно вмиг денутся. Да и долг не покрыть. Зато еды… дачной… Куда всё дену?

…Выходные делила: в субботу Волга с песочницами, в воскресенье дачка или наоборот.

Из молодой вишни сварила варенье. С косточками. На ложке поднесла к солнечному окну — косточка светится в пахучей, прозрачной гранатовой ягодичке, и слюни точатся — вкусно.

…Со старого вишнёвого дерева снимаю чудо-ягоды, а они разбухшие, в руках сочатся и паруют на солнце молодым игристым вином. Иваныч советует:

— Эта старуха завсегда усыпана. Винная. Делай вино.

— Не пью — не умею.

— Делай. Вино, настойка — полезно для сосудов. Дадим рецепт.

— У меня есть два.

— Будет три. С трёх, глядишь, чё-нить и получится.

Повозилась. Получилось.

Приезжаю теперь с работы, заглядываю под стол, а там из бутыля торчит проколотая надутая аптечная перчатка и самогонно-весело мне машет. «Привет и тебе под стол». Моментами по технологии выкатываю ёмкость на свет, болтаю, стряхиваю, что-то там цежу. Цвет — яркий, рубиновый, сочный. Чистая кровь природы! Дачурки. От нюха туман в голове. Как бы не заалкоголить от паров-то…

В трёхлитровые банки закрыла концентрированный абрикосовый компот — светлый янтарь. Царский. Одну банку поставила на столе — ясно солнышко светит на кухне. И я — павой дефилирую между бутылём и банками. Сын, наведываясь домой, помог с урожаем, да всякий раз пилил Иванычем:

— Оно тебе надо?! Посмотри на себя — за всю мою жизнь и ста граммов не прибавила. Говори — а ей как до горы. Тебя ж весы не показывают!

«Ну и что? На руках же меня носить не будут! Толкут — как в ступе. А может, в моём малом весе большой… э-э… внутренний мир. Богатый…»

И богатый урожай, дачурин.

…За вишнями на грядке петрушка. Лапчатая. Листики большие, резные, как лапочки, стебельки выше колен и выше. И такой пряный дух от них — живой!.. Как борщ. Вот его с буряком варить и петрушку бросать прямо от земли со стеблей. Стою в зелени, дышу на полную, ем — сочная — и тёрном заедаю-запиваю. Сладимый, медовый, липнет. Компот из тёрна — как моя настойка-вино, кровянистый, густой и сладкий без сахара. Сыну в дорогу с собой наливала. Хвалил. Про долг ему не говорила, сама выпуталась. Осенью в последний поливной все деревца влила, виноград положила, утеплила, прикопала. Попрощалась с дачуркой. Иваныч зимой там рыбалит на пруду, будет звонить.

Орешек растёт. Крепенький. Выстоит в снегах.

…В пятницу вечером после работы звонит Анна. Перекинулись новостями. Чую, у неё задумка.

— Выкладывай!

Они всё ищут варианты с обменом квартиры для сына.

— Бери ручку, диктую. Ты ж любишь прикалываться. Это из пикантных, и там твоя копия.

Ничего не понимаю, слушаю, записываю. Среднего возраста, женат, материально обеспечен, нежадный, познакомится с невысокой, хрупкой, с тонкой талией, светловолосой женщиной для встреч на его территории. И домашний телефон. Позвонить в субботу с тринадцати до четырнадцати часов.

— Анна, зачем мне это, я ж не пэри-гейша-тётка по вызову?!

Кинула трубку, чёртова водолазка. Утром звонит снова, напоминает, подхихикивает.

Что ж, приколоться и забыться? «Ну, держись, Анюта!»

Всяческие дела, поездка к портнихе в частный сектор Советского района. К обеду возвращаюсь. Анкин телефон с пикантным дядькой сверлит. Запрограммировала-таки.

Отвести!

Номер… вот он. Набрала.

— Алло, я слушаю. Говорите. — Голос, низкий, почти басом-карабасом. «Фу ты-ну ты! Сколько прошло… я и забыла — ведь ни травмочки, ни царапины… Не зацепило».

— Добрый день. Я по объявлению.

— Здравствуйте. Я… ищу женщину…

«Бросить трубку!»

— Алло, вы слышите меня? Я ищу женщину, светловолосую…

— Да, я знаю. Что вы хотите там… на вашей территории? Что нужно делать? — «Хм… любой каприз за ваши деньги».

— М-мы договорились бы. Для начала надо хотя бы увидеться…

«Ага, уже виделись».

— Алло, я могу только по пятницам вечером, час или два. Деньгами не обижу.

«Как там?.. Деньги — металлические и бумажные знаки, мера стоимости при купле-продаже.

Большие деньги… сумасшедшие. Деньги… дело… заняться делом между делом… сексом, любовью… под вязами, в кустах… быстрей-быстрей, сама-сама…»

— Вы слышите меня? Я нежадный.

— Это хорошо. Я тоже. Могу поделиться.

А у него шкварчит. Картошку жарит, что ли?..

— Мила-я… — жуёт.

— Не Мила я, а Анна, что означает всё же миловидная, грациозная.

— Да? Замечательно. Анна, дайте мне свой телефон.

«У-у… какой у Миловидной номер?.. А!» Называю.

— Хорошо, Аня, созвонимся. Я накрою стол. Что вы любите?

«Прикусывать губу. Себе. Или прокусывать…»

— Вы слышите меня? Что вы любите?

— Яблоки. Скороспелка. На асфальте.

Молчит. Подавился картошкой?

— Э-э… Т-ты?.. Я подъезжал к твоему дому.

— Зачем?

— Не знаю… Спешка, гонка… Устал…

— Понимаю.

— Жена беременна вторым, а тут мать умерла… Это её квартира… Пусто…

Туська прыгнул на край дивана, тихо сев напротив копилкой верности, засветил-заблестел зеленовато-янтарными лучами тёплых глаз.

— Алло… у меня мать умерла.

— Сочувствую. Но я не смогу заменить тебе мать. Никто не сможет.

— Что ты такое говоришь?.. Я собирался давать объявления, пока ты́ не откликнешься.

«И накрывать поляны на столе».

— Что ты молчишь? Я дал объявление в надежде…

— Я не читаю объявлений. Я вычитываю… Впрочем, это неважно…

— Анна, это знак! И тогда́ был знак, при нашем таране… то есть при дэтэпэ с яблоками. С тех пор у меня перед глазами твои ноги… да… в шортах… в разные стороны… То есть… миловидность-грация…

«В этом месте возмущаться или смеяться?..»

— Не смейся. Я серьёзно. Это знак! Ты понимаешь меня?

— Да. — «Знак, сигнал, жест — синонимы».

Прикольная трубка. Сигналит в ухо бархатно, почти басом, не карабасом:

— Алло, ты слышишь? Аня! Я позвоню тебе.

— …

— Что ты молчишь?

— Я не Аня.

— Как?!

— Я не Анна.

— Алло!.. Алло…

Трубку положить. Уверенным жестом.