В Первом московском кадетском корпусе выпускной акт. Играет музыка. Виновник торжества — юный Павел Федотов, вышедший первым в гвардию. Мечта его родителей осуществилась.

«Отец мой был воином екатерининских времен, редко говорившим о своих походах, но видавшим много на своем веку, — рассказывает Федотов в автобиографических заметках. — Женат он был два раза: в первый раз — на пленной турчанке, во второй — на моей матери… жили мы очень бедно… Наша многочисленная родня… состояла из людей простых, не углаженных светскою жизнью..»

При выпуске Павел был отмечен в рисовании и черчении ситуационных планов ленивым.

Как же это могло случиться, что будущий художник, кстати, считавшийся в корпусе способным к живописи, отстал в рисунке?

Ответ весьма прост, хотя и несколько неожидан. Федотов правил чужие рисунки:

«Я за это получал булки, чего с своего рисунка взять было нельзя, и поэтому свой всегда был неокончен…»

Нужда встретилась художнику с первых шагов жизни и преследовала его до конца.

Кадетов учили «фортификации, экзерциции, верховой езде, закону божьему, словесности, чистой математике, танцеванию» и многому другому, в том числе и рисованию.

По уставу воспитанники должны были укреплять чувство веры и благочестия.

Дух казармы царил в корпусе.

Директор корпуса Клингер часто говорил, что русских надо менее учить, а больше бить.

Не все выдерживали муштру, многие не кончали корпуса из-за «трепетания сердца, аневризма и подобных болезней».

Эти напасти миновали Павла, и он прибыл в Петербург полным сил и энергии.

В лейб-гвардии Финляндском полку все быстро полюбили талантливого юношу за его жизнерадостность, за умение сочинять песни и прекрасно исполнять их, за доброту и, главное, за его способность к рисованию.

Он писал портреты своих друзей по полку, «и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже».

Федотов начинает серьезно интересоваться искусством, посещает вечерние классы в Академии художеств. Он пробует писать акварелью жанровые сцены из полковой жизни.

За одну из них получил в подарок от великого князя Михаила Павловича бриллиантовый перстень.

Однако эти блистательные успехи не делали его счастливым.

«Столица поглотила пять лет моей лучшей молодости… Пока в столице, успокойся сердцем, не жди и не обманывайся».

Художник обладал удивительно тонким ощущением красоты окружающего мира и не принимал жестокости, грубости и меркантилизма петербургской жизни.

Вот одна из записей, рисующих Федотова-поэта:

«Я стоял в карауле. Вокруг милая, унылая северная природа. Пролегает путь людей чужих и идей моих, уплывают вдаль и сливаются с туманным, желто-розовым восходом. Тянутся обозы, чухны в глупых ушастых шапках, мелькают запряженные в маленькие санки румяные молочницы, изредка, вздымая пыль столбом, пролетит пышная и атласная коляска богача».

Вот стихи молодого Федотова, в которых ясно сквозит вечная его спутница — нужда:

… Маятник стенных часов печально отстукивал минуты, дни, месяцы серых будней. Федотов, уйдя в отставку, оставил за дверьми маленькой квартирки на Васильевском острове всю суету полковой жизни, все светские порывы и желания души своей. Он, подобно отшельнику, целиком отдался любимому труду.

«Свежий кавалер.

Казалось, далеко позади остались долгие сомнения и колебания, где-то сквозь дымку времени порой вспоминались полковые друзья (давно позабывшие дорогу к художнику), и осталась только одна неистовая жажда овладеть тайнами мастерства.

«Вам двадцать пять лет, — сказал ему великий Карл Брюллов, глядя на его работы, — теперь поздно уже приобретать механизм, технику искусства, а без нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта?.. Но попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство, труд».

С того дня прошло семь лет.

И он проявил волю и постоянство.

Во все это время каждый его день был предельно размерен. Вставал на заре, обливался холодной водой (в любое время года) и, невзирая на спящего Коршунова (денщика, который отпросился вместе с ним в отставку), уходил на прогулку. Бродил по городу, заговаривал с прохожими.

Придя домой, он принимался за работу.

Рисовал, писал, компоновал.

Наброски, эскизы, этюды создавались с энергией и упорством непостижимым, и скоро результаты стали заметны.

Его рисунок окреп, в нем появились лаконизм и острота необыкновенные.

Он отказывал себе во всем.

Уйдя в отставку в чине капитана, Федотов получил весьма скромное содержание, из которого ровно половину посылал отцу и сестрам в Москву.

Достаточно упомянуть, что ежедневный бюджет художника и его слуги составлял 25 копеек серебром.

Казалось, он вовсе не знал развлечений. Труд, труд до ужаса (по словам его немногих друзей) отнимал все его время. Единственной отрадой были игра на гитаре и пение.

Холодный, печальный дом его не знал тепла женских рук. Он избегал, боялся уз Гименея.

«Меня не станет, — говорил мастер, — на две жизни, на две задачи, на две любви — к женщине и искусству».

В 1846 и 1847 годах он написал первые свои картины — «Свежий кавалер» и «Разборчивая невеста».

Завтрак аристократа.

«Страшно, жутко было мне в то время, — вспоминал Федотов. — Я все еще не верил себе, я не был французом, русская солдатская кровь текла у меня в жилах».

И наконец он решается послать картины на суд к грозному Брюллову.

Больной Брюллов радушно принимает у себя застенчивого автора.

После Брюллов часто говорил, что счастье Федотова в том, что он смотрит на натуру своими глазами, а не через академические, классические очки, зрящие только библейские либо мифические сюжеты.

— Ба! Что за роскошь? — вскричал удивленный гость, посетивший Федотова в его бедной каморке и отлично знавший его стесненные обстоятельства. Он увидел хозяина за обеденным столом с только что откупоренной бутылкой шампанского.

— Уничтожаю натурщиков, — ответил Павел Андреевич, указывая на скелетики двух съеденных селедок и наливая стакан шампанского приятелю.

Этот маленький рассказ современника как нельзя лучше раскрывает творческий метод художника.,Ни шагу без натуры».

Эти слова могли стать девизом творчества Федотова.

Десятки эскизов, сотни набросков подготовлялись, прежде чем художник приступал к завершению самой картины.

Много времени он отдавал поискам типажа для своих полотен.

Вот любопытная история, рассказанная Федотовым своему другу:

— Когда мне понадобился тип купца для моего «Майора», я часто ходил по Гостиному двору, гулял по Невскому проспекту с этой же целью, но долго не мог найти того, чего мне хотелось. Наконец, однажды у Аничкова моста я встретил осуществление моего идеала, и ни один счастливец, которому назначено на Невском самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху.

Картина «Сватовство майора» принесла Федотову давно желанную славу.

Огромный, неожиданный успех на выставке в Академии, всенародное признание картины и вскоре присвоение ему звания академика — это, пожалуй, наиболее светлые страницы его биографии.

Сватовство майора.

Казалось, дорога перед ним открыта.

Петербург, а затем Москва стали свидетелями триумфа картин «Сватовство майора», «Свежий кавалер» и «Разборчивая невеста».

Предисловие к картине «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора», написанное художником в поэтической форме, но не опубликованное в печати, ходило в списках по всей России.

Шевченко, находясь в далекой ссылке, отмечает в дневнике:

«Мне кажется, что для нашего времени необходима сатира, только умная, благородная. Такая, например, как «Жених» Федотова или «Свои люди — сочтемся» Островского и «Ревизор» Гоголя».

Находясь в Москве и обласканный московским обществом, Федотов полон самых радужных надежд:

«Мои картины производят фурор. Новым знакомствам и самым радостным, теплым беседам нет конца. В участи моего отца и сестры-вдовушки первые лица города приняли участие; с божьей помощью я надеюсь, что их обеспечат навсегда».

Надежды… Как порой они далеки от того, что предлагает суровая жизнь!

Федотов пишет:

«Мой оплеванный судьбой фурор, который я произвел на выставке своих произведений, оказался не громом, а жужжаньем комара, потому что в это время… был гром на Западе, когда в Европе трещали троны. К тому же все, рождением приобретшие богатство, прижали, как зайцы уши, мешки свои со страха разлития идеи коммунизма… Я… увидел себя в страшной безнадежности, потерялся, чувствовал какой-то бред ежеминутный…»

Потерялся…

Это слово наиболее подходит к состоянию Федотова в ту пору. Что же случилось?

В Европе отгремела революция 1848 года, и резонанс от этого события не замедлил сказаться.

В журнале «Северная пчела» было опубликовано правительственное сообщение, странно названное «Дополнительная декларация».

Портрет Н. П. Жданович за фортепьяно.

В ней писалось:

«Пусть народы Запада ищут в революции того мнимого благополучия, за которым они гоняются… Что же касается до России, то она спокойно ожидает дальнейшего развития общественного своего быта как от времени, так и от мудрой заботливости своих царей».

«Моровой полосой» назвал это время Герцен.

Вот в эту полосу и попадает Федотов со своими картинами «Свежий кавалер» и «Сватовство майора».

«Москвитянин» не замедил отреагировать на «крамольное» творчество художника.

В апрельском номере журнала за 1850 год публикуется большая статья профессора Леонтьева «Эстетическое кое-что о картинах Федотова», где в упрек мастеру ставятся злоба и «изображение действительности, какой она бывает».

В конце статьи автор договорился до того, что в «христианском обществе для него [Федотова] нет места».

Какого качества была подобная критика, можно догадаться по отзыву Н. Огарева об авторе статьи:

«Где Катков и Леонтьев — все шпионы и мерзавцы, которым каждый честный человек имеет право наплевать или ударить в рожу».

«Я боюсь всего на свете, — писал Федотов, — даже воробья, и он, пролетая мимо носа, может оцарапать его, а я не хочу ходить с расцарапанным носом. Я боюсь всего, остерегаюсь всего, никому не доверяю, как врагу..

Положение мастера было крайне неблагополучным.

После известной статьи в «Москвитянине» наступило всеобщее охлаждение к художнику в кругах власть предержащих и имущих.

Меценаты, предлагавшие крупные суммы за картины или даже за повторение, ныне пошли на попятную, и живописец, у которого за душой не было ни гроша, остался на мели.

Правда, он писал в одном из писем:

«Я привык к моему несчастью, что выступил на сцену артистом в пору шумно политическую. Отряхнулся, так сказать, от всего светского, объявил гласно мое сердце навсегда запертым для всех… и равнодушно для окружающего принялся за свои художественные углубления…»

Вдовушка.

«Равнодушие» и Федотов не могли ужиться вместе.

И несмотря на желание автора казаться безучастным ко всему живому, его горячее сердце и его верная кисть создают произведения, которые являются лучшим подтверждением других слов художника:

«Часто добрые ходят по миру в жгучем холоде, в тошном голоде… Совесть чистая, струнка звонкая и досадная — от всего гудит!»

Федотов видел, как много в человеке бесчеловечия, его нежная душа содрогалась от грубости и пошлости окружающей действительности, он задыхался в душной атмосфере николаевского режима.

И это столкновение его мятущегося «я» со временем рождает образы необычайной силы.

Анекдотический сюжет перерастает в трагедию. Провинциальные будни оборачиваются безысходностью и уродливостью ада. Жанр и трагедия. Федотов создал шедевр «Анкор, еще анкор!», предвосхитивший живопись Домье.

Пожалуй, никто до него в искусстве так глубоко не проник в мир загнанной в тупик души.

Зловещая, прокуренная каморка с пьяным офицером, гоняющим несчастного пса.

Безысходность скуки, царящей в этой избе, гениально подтверждена колоритом картины.

Горящие краски превращают интерьер в преисподнюю, где в тоске мечется человеческая душа, не менее несчастная, чем загнанная собака.

«Игроки».

Произведение, потрясающее по силе разоблачения бессмысленности существования человека-улитки, человека-червя.

Как будто в тине болота извиваются фигуры людей, освещенных фантастическим светом.

Пусты рамы, висящие на стене, картин в них нет.

Но не менее пуст внутренний мир игроков.

В них видится лишь привычная оболочка.

И невольно вспоминаются слова Гоголя:

«Ныла душа моя, когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных, мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца…»

«Анкор, еще анкор!»

Трудно себе представить, как сводил концы с концами Федотов, когда писал эти полотна.

Он был доведен до крайности. Бедность буквально задавила.

Он пытался заработать копированием своих картин, но болезнь глаз сделала эту работу пыткой.

В одном из писем он впервые ради бога умоляет помочь ему, хотя бы взаймы, сроком на десять лет.

«Обстоятельства могут иногда вывести из приличия», — пишет он в другом послании. .

… Лампа угасала. Полосы света то вдруг исчезали совсем, то будто живые бродили по сырым стенам мастерской. Федотову стало страшно, тоска и одиночество сдавили его сердце.

«Зачем мои мучения, — вдруг подумал он, — как я похож на моего бедного пуделя.

— Анкор, еще анкор! — говорит мне судьба, и я, покорный, еще усердней принимаюсь перепрыгивать очередное препятствие. Как я устал!»

Лампа вспыхнула и погасла. В наступившей темноте раздавался мерный храп верного Коршунова.

Летний жаркий день начался весьма обычно. Федотов встал рано, быстро оделся и, велев Коршунову подождать его, ушел на прогулку.

«Представь себе, моя голубушка Лизочка, — пишет жене друг художника Бейдеман, — что Федотов сватается за сестру Лизу. Пришел он к нам рано, обедал у нас, пел, читал свои стихи. «Майор» был весел, интересен. Подсел к Лизе и сделал предложение. Она была поражена. Он, видя ее замешательство, говорит: «Вы, барышня, подумайте, поговорите с маменькой, а я подожду».

Происходит семейный совет, да «что там думать, прелестный человек, отличный художник, поэт, музыкант, да это прелесть».

Вскоре появляется Федотов. Ответ готов. Согласны. Жених в восторге, ухаживает за невестой и умоляет, чтобы вечером в восемь часов было обручение.

Счастливый, он отправляется купить кольца.

И вот часы пробили девять часов. Родственники, близкие друзья, священник — все в сборе! Проходит час, другой, третий… Жениха нет как нет. Бьет час ночи. Полное фиаско…

Молодой человек, играющий с собакой.

Откуда было знать бедной невесте, что ее жених еще с утра заказал себе гроб, затем заехал в несколько домов, где сделал ряд предложений, а в час ночи в Царском Селе отставной гвардейский капитан Федотов объявил себя… Христом!

Так начался скорбный, последний путь художника.

Сперва платное лечебное заведение Ледендорфа, а затем ввиду бедности академик императорской Академии художеств Павел Федотов, «страждущий умопомешательством», перемещен в больницу Всех Скорбящих.

Порой Павел Андреевич приходил в себя.

Так, по прибытии в больницу он заполнил «Скорбный листок», где на вопросы об образе жизни и привычках ответил:

«Постоянно работал… Жизнь воздержанная, даже очень».

Сколько лишений, невзгод и неприкрытой нищеты скрывалось за этими словами!

Известно, что больной порой рисовал, узнавал приходивших к нему друзей.

В одном из воспоминаний рассказывается, как при прощании Федотов прошептал:

«Как меня здесь мучат! Если бы вы могли помочь».

Но помочь уже никто не мог.

В последний месяц художник ничего не ощущал, кроме своих мук, а когда размер страданий стал непомерен для слабых сил его, он угас.

За два дня до смерти он пришел в себя и, подозвав Коршунова (не покидавшего его ни на один час), попросил созвать близких друзей.

Но злая судьба и тут вдосталь поиздевалась над несчастным.

Служитель, посланный с письмами, по дороге зашел по привычке в кабак, а затем попал в участок.

Сутки сидел в кресле одинокий художник, дожидаясь друзей, но не дождался.

Он умер на руках верного слуги Аркадия Коршунова.

А когда друзья пришли, то увидели на столе в мундире отставного офицера лейб-гвардии Финляндского полка Павла Андреевича Федотова, который «волею божьей» умер «от грудной водяной болезни».

Ему было всего 37 лет.

За бедным, ничем не покрытым гробом шел рыдающий Коршунов, да рядом инвалидный солдат в балахоне тащил чадящий факел.

Мелкий холодный дождь гасил пламя.

Наконец успокоился великий страдалец.

Он ушел, как любил говорить сам, в «червивую каморку».

Федотова похоронили.

О его кончине в печати не было ни слова.

Много, много лет спустя Иван Крамской написал о трагической смерти художника:

«Федотов был явлением… неожиданным и единым. В то время из официального мира никто не давал значения этому явлению; когда же Федотов… стал угрожать величию… на него восстали, и он был раздавлен».

Павел Федотов не сказал вовсе всего того, к чему была склонна его муза. Ведь кроме его превосходных и острых сатирических жанров художник написал «Вдовушку» и несколько портретов, среди которых такая жемчужина, как «Портрет Н. П. Жданович»… Вглядитесь в эту крошечную картину, созданную в 1849–1850 годы.

Милая девушка расположилась у фортепиано. Погас последний аккорд. Юная дева обернулась к живописцу. Строгий прямой пробор, гладкая прическа. Точеные черты очаровательного, умного лица. Трепетный взор. Стройная, словно стебелек цветка, шея.

Сам серебряный колорит полотна пронизан музыкой. Мы словно зрим нового для себя Федотова — поэта, лирика.

По мастерству холст не уступает лучшим холстам европейских портретистов.

«Портрет Н. П. Жданович», созданный за два-три года до трагической кончины Павла Федотова, еще раз напоминает нам, какого великолепного художника потеряла отчизна…

В тридцать семь лет… Роковое число.

А. Тыранов. Портрет И. Айвазовского