Стихотворения

Дольский Александр Александрович

Стихи с известной датой написания

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

Раздвигаю я ветви взглядов,

и слова, как листва шуршат.

Я туда, где мне будут рады,

но встречать меня не спешат,

и не ставят на стол закуски,

и не льют ни вина, ни речей,

а встречают там безыскусно,

словно ранней весной грачей.

Слишком долго бродил я где-то

и был нужен, хотя не мил.

Там я бросил чужое лето,

там - весну не свою забыл.

Там я спорил о том, что ясно,

и не верил словам детей...

Был я грешным, святым и разным,

застревая в сетях путей.

Мне вернуться давно пора бы -

не найти все равно руно.

Где мой остров? Там будут рады,

Где мой остров? Или окно...

Буду долго стоять у двери

под последним своим дождем.

Я не верю, нет, я не верю,

что меня там никто не ждет.

Серые облака -белые от гусей.

Итака, Итака, я твой Одиссей.

1956

 

ЕСТЬ В МУЗЫКЕ ТАКАЯ СИЛА...

Есть в музыке такая сила,

такая тягостная власть,

что стоит под нее подпасть,

и жизнь покажется красивой.

Но музыканты, вот напасть,

порой горды невыносимо

и неоправданно спесивы,

что публике попали в масть.

Они забыли, что призванье,

не рента славы и утех,

и за таланты, как за грех,

грядет работы наказанье.

А музыка, живя в природе,

сама служителей находит.

1956

 

ПИАНИСТ

Вошел он в комнату ко мне

и сел к роялю.

и с гор потоками камней

прелюд роняет.

Вот на басах зеленый тон

проснулся в роще.

и стал пейзаж со всех сторон

ясной и проще.

Кузнечиками быстрых нот

под солнцем скачет.

В речной волне водоворот

звенит и плачет.

И вот на княжеских балах

летит под крышу.

И в золотых колоколах

я песню слышу.

Ее как яблоню трясут

с веселым свистом.

Осенний сад шумит, как суд

над пианистом.

Но поздно, поздно! Белый зал

Былой столицы...

Аккорды, словно красный залп

по белым лицам.

И снова полудремный лес -

ромашки, маки,

и звон косы и синь небес,

и лай собаки.

И темнота, и в темноте

огонь от спички,

в далекой, черной тишине

шум электрички.

От ветра занавески шелк

заколыхался.

Он встал, закрыл рояль, ушел,

а я остался...

1956

ВАРИАНТ

Ко мне в комнату вошел,

   И сел к роялю.

И вальс с пальцев, словно шелк,

   Роняет.

Материя течет как дым

   И улетает.

Заря туманом от воды

   Течет и тает.

Вот на басах зеленый тон

   Проснулся в роще,

И стал пейзаж со всех сторон

   Ясней и проще.

Кузнечиками быстрых нот

   Под солнце прыгнул,

Арпеджио водоворот

   Пространство выгнул.

И вот на княжеских балах

   Летит под крышу,

И в золотых колоколах

   Я песню слышу.

Ее как яблоню трясут

   С веселым свистом,

Осенний сад шумит как суд

   Над пианистом.

Но поздно, поздно, белый зал

   Былой столицы,

Аккорды словно красный залп

   По белым лицам.

И снова тихо и легко

   Плывет адажио,

И ты сквозь музыку веков

   Мне снишься даже.

И я в сонаты синий шелк

   Весь замотался...

Он встал, закрыл рояль, ушел,

   А я остался.

 

СТАРИННЫЕ ЧАСЫ

Идут часы, идут часы,

старинные часы.

Висят две стрелки, как усы

у них не для красы.

Они стучат тик-так, тик-так

и бьют бум-бел-бум-бил,

а кто-то слышит - Все не так,

не так на свете жил!

А кто-то слышит - Плачь - не плачь,

летят, летят года...

А время - старый мудрый врач.

забудется беда.

Ты скажешь, мне - Прощай, мой друг,

ступай к своим часам.

Не для меня их тихий стук,

не для меня ты сам.

И вновь идут мои часы,

отстав на много лет.

Я бросил Время на весы.

но гирь достойных нет.

1956

 

ЭТОТ ДЕНЬ

Многих дней череда

промелькнет без следа,

но единственный день - он настанет.

Он пришел, он принес

тонкий запах волос,

легкость рук, радость слез

и растаял.

Он так быстро умчался,

сердце билось так часто....

Белый свет - на две части,

а прощанье - одно

это было не просто,

это было не прозой,

это было так остро

и не так уж давно.

А года, а года

все летят в никуда

и ложатся на лица дороги.

И скупей наша речь...

А в случайности встреч

удается сберечь

так немного.

И все реже и реже

мы теряем надежды...

Так легко было прежде

нам надежды терять.

И все чаще и чаще

в то далекое счастье

нужно нам возвращаться,

возвращаться опять.

1956

 

СНЫ

Не спрашивай меня о том,

что вижу я во снах текучих.

Они. как рана за бинтом,

как солнце за огромной тучей.

Все сны мои, скажу одно,

уносят времени неволю,

как золотистое вино,

как ветер в бесконечном поле.

Сны, сны, сны -черно-белые грустны.

В облаках, летящих низко лица недругов и близких,

и блуждающие искры, и мерцающие мысли...

Так туманны, неясны сны, сны, сны...

Иные сны звучат во мне,

как песни древние Отчизны.

Порой живу я, как во сне

и вижу сны реальной жизни.

Сны, сны, сны -золотисты и красны,

голубыми журавлями сны летят над тополями,

над рекой и над полями... Смотрят спящие земляне

пьесы вечной новизны. Сны, сны, сны...

В пространстве я свободен там -

как птица над Землей, парю я,

диктую форму я цветам,

с далеким детством говорю я.

Сны, сны, сны... За виденьями войны

снится мне другое детство - без болезней и без бедствий...

Так доступно это средство -полетать и отогреться

переулками весны. Сны, сны, сны...

1957

 

В ТВОЕЙ ТЕНИ

Час настал. Пора идти,

но нужен первый шаг,

Разойдутся все пути,

а часы спешат.

Музыку шагов твоих

я помню наизусть...

Это песня для двоих -

прости ее за грусть.

И в мелодии шагов

последний такт звучит...

Я и к этому готов.

Вот и все. Молчи ...

Ты над миром серых крыш,

Солнце в полсвечи,

для меня всегда горишь.

Вот и все. Молчи ...

Пахнут волосы травой.

И любовь, и жизнь,

светло-русой головой

на плече лежит.

На прощанье протяни

мне рук своих лучи.

Мне тепло в твоей тени.

Вот и все. Молчи ...

Эту песню поутру

промолчат грачи.

Ты уйдешь, и я умру ...

Вот и все. Молчи ...

1957

 

ЛЮБОВЬ, ЧТО ЗЕМЛЯ

Любовь, что Земля, а Люди - что Лес,

кленами и сосняками...

Недоуменный стою, как крест

с березовыми руками.

И вечно один и тот же звук -

листья мои шелестят устало -

Почему так много Деревьев вокруг?

Почему, почему Земли так мало?

(Вы о чем, леса, землю все просите?

Ваши чудеса - кроны да просеки).

Почему засыхает побег один,

другой свою крону купает в тучах?

гибнут на жирной Земле равнин

и живут на базальте холодной кручи?

(Почему же совсем не растет один,

а кто-то крону купает в тучах?

Почему для одних - покой равнин,

а для других - неизбежность кручи?)

Почему ты, Земля, не ко всем равна?

К одним ты суха, к другим ты влажна.

Налей ты и мне своего вина,

дай утолить мне сегодня жажду.

(Налей же и мне своего вина,

сегодня мне пьяным быть очень важно.

Вы о чем, леса, землю все просите?

Ваши чудеса - кроны да просеки.)

1957

 

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

А ветры закружили, завертели

листву и закачали сосняком,

но ласточки еще не улетели,

и даже люди ходят босиком.

Шальная развеселая картина -

мне осень платит листьями за грусть,

но все они застряли в паутине,

и я до них никак не дотянусь.

А может быть в стране далекой где-то,

куда не залетали корабли,

в ходу такие желтые монеты -

раскаянья и совести рубли.

Осталось две получки до метели

и ни одной любви до рождества,

но ласточки еще не улетели,

и на березах желтая листва.

1958

 

НЕКТО В ШЛЯПЕ

Некто в огромной сиреневой шляпе

шел по проспекту в ужасном волненье,

не разбирая, по лужам он шлепал

и на прохожих смотрел с удивленьем.

Дети в него из рогаток стреляли,

робкие барышни делали крюк.

Был он белее кастрюльной эмали,

и припадал он на правую руку.

Был он не пьян, просто очень взволнован,

но было всем непонятно и ново,

что вверх ногами по улице шел он

нервной походкой в перчатках дешевых.

Был он безмолвен и очень печален,

только в груди нарастало, как вой:

Вы объясните доступно вначале,

что вы все ходите вниз головой?!

1958

 

ПЕСНЯ К БОГАМ ЭЛЛАДЫ

Узнав в бесконечных дорогах

вселенской любви прейскурант,

великие боги, уставшие боги,

я понял ваш главный талант.

Помог Лукиан в вашей тине

увидеть сквозь тысячи лет,

как тягостны Зевсу богини,

как гадок ему Ганимед,

как Мойры вплетают несчастье

в Арахны липучую нить,

как дорого вам безучастье,

как любите вы не любить.

Инертна душа Афродиты,

без песен замшел Пелиоп,

и туп на созвучья и рифмы

обрюзгший от сна Аполлон.

Не знают к земле интереса,

живут без друзей и врагов. . .

И только Идас и Марпесса

похожи чуть-чуть на богов.

Беседами в форме эклоги

давно уж не балуют нас

замолкшие боги. Великие боги,

воспряньте, пришел этот час!

Зевес, твои дети ослепли,

и Стикс затопил полземли,

и спился Гермес, а Асклепий

дурманам предаться велит.

Ты, Аргус, плащом многозвездным

озябшую землю одень, не то проклянете,

но поздно свою олимпийскую лень.

Гефест, из Аида взойди ты!

Жена пусть идет впереди —

нужна красота Афродиты,

чтоб высшие цели спасти.

Нужна нам святыня живая,

не догмы, что крепче оков.

Мы поздно, увы, прозреваем

насчет своих бывших богов.

И поздно к нам опыт подходит,

цена его — горе и смерть.

И свойственно нашей природе

жестокое право посметь.

Посметь и убить, и прелюбы

свершить, и украсть, . . и не раз.

Вы боги, а мы все же люди. . .

Мы можем, увы! больше вас.

Воспряньте, свой облик примите,

свою благородную стать.

Безумные в мире событья!

Не верят ни в вас, ни в Христа.

Мы можем свой род уничтожить,

страдая инсультом вины.

Мы вам надоели, и все же

вернитесь! Вы очень нужны.

1959

 

СВИДАНИЕ

На берегу реки, у перекрестка

(пожалуй, было девять с половиной)

стоял мужчина небольшого роста

с высокой женщиной

(как видно - с половиной)

И дергался он странно, и наверно,

его та женщина все дергала за лацкан.

И было видно - ему плохо, скверно,

до невменяемости человек заласкан. ъ

И шляпа его съехала на ухо,

а шляпка у нее в траву упала.

И жить он не хотел, но глухо, глухо

она его к любви все призывала.

И повторяла все одну и ту же фразу-

вопрос бессмысленный и грандиозный -

Скажи мне правду, правду, я ни разу

не вспомню, ведь еще не поздно.

- С ума ты сходишь, - он в ответ бормочет-

возьми себя ты в руки! Он уверен,

что говорит разумно, то, что хочет,

но загнан в угол он, несчастен и потерян.

Машина, что писать умеет письма,

и верить обещаниям, и ждать

всей тяжестью судьбы на нем повисла.

Скажи мне правду, я хочу все знать!

1959

 

СОНЕТ ИЗМЕНЫ

Я все отдал бы, чтобы верить

в твою измену, милый друг.

Я не боюсь тогда разлук,

когда осознана потеря.

И не сомневаюсь в той же мере,

в какой горю от страшных мук.

Но разорвать порочный круг

Боюсь, себя в беде уверя.

И не решаюсь произнесть

вопрос жестокий и постыдный,

чтобы услышать то, что видно

и предпочесть покою честь.

И мы молчим, молчим лукаво

Пока молчать имеем право.

1959

 

СОНЕТ НЕСОВПАДЕНИЙ

Я жил, как будто я бессмертен,

как боги греческие встарь.

Григорианский календарь

хранил в заклеенном конверте.

Конверт был с маркой голубой.

На ней твоя головка,

повернутая так неловко,

что я все плакал над тобой.

Воспоминаний тех казна

лежит, их тратить не могу я.

Тебя я встретил- не узнал

И полюбил совсем другую.

Но в том краю, где Горний Скит,

она не мне принадлежит.

1959

 

ДЖЕМ

Наши лица просты,

как открытая дверь,

как раскрытые рты

наши души теперь.

Сто диезов сейчас

фокусируют в нас,

философствует джаз

и пульсирует бас.

Шесть нейлоновых рельс,

а лады — двадцать шпал. . .

Разогнавшийся вальс

мне в ладони упал.

Все потом, а сейчас

пусть молчит шансонье,

в ритмах, скрытых от глаз,

миг поймать шансов нет.

Пусть течет, как река,

бесконечный мотив,

опустилась рука,

на аккорде застыв.

Черновик старых чувств

взмахом перекрести,..

океаны искусств

нам не перегрести.

Слышишь отзвук грозы? —

проясняется синь,

затихают басы,

слышен шелест осин,

возникают в тиши

полутоны зари.

Не дыши, не дыши. ..

Не смотри, не смотри. . .

1959

 

ОСЕННЯЯ ДЕВУШКА

Всюду ветры разнесли эти разговоры -

подарила осень мне не златые горы...

Привела она ко мне желтыми лесами

девушку с пушистыми серыми глазами.

Вышла незаметная издалека,

из страны, запрятанной в Божеское Око,

из попей, засеянных русскими слезами,

девушка осенняя с серыми глазами.

Мне бы не печалиться, жить себе беспечно,

только все дареное я теряю вечно.

Все, что снизошло ко мне с Небосвода,

тратил я на Музыку и Свободу.

И обиды грубые, и проклятья

я носил, как царские носят платья.

Песней разговаривал с Небесами.

И они ответили серыми глазами.

Я придумал Новое Песнопенье,

как вопрос неистовый и моленье.

Но молчали Ангелы, что теряли сами

каждый - легкокрылую с вечными глазами.

Потому что помнили, как с другими

с губ срывалось тихое ее имя.

И как будто шла опять желтыми лесами

девушка с забытыми серыми глазами.

То ли на года беда, то ли праздник...

Это осень шалая сердце дразнит.

Привела она ко мне желтыми лесами

девушку с пушистыми серыми глазами.

1959,94

 

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Верится - не верится, Осень подарила

То, что мы давно уже С ней обговорили.

С красными кустами, С желтыми лесами,

Девушку с пушистыми Серыми глазами.

Мне бы не печалиться, Только я не знаю,

Почему дареное Я всегда теряю.

Помните - не помните, Вы теряли сами

Девушку с пушистыми Серыми глазами.

А потом угрюмые Словно скалы

Вы ее растерянно Так искали.

Звали вы весенними Голосами

Девушку осеннюю С пушистыми глазами.

Только не найти ее. И с другими

Вдруг срывалось с губ у Вас Это имя.

И как будто шла опять Желтыми лесами

Девушка с пушистыми Серыми глазами.

Верится - не верится В ту обиду,

Только я веселый с ней Лишь для виду.

Что бы не подумала, Не узнала:

Верю я в дареное Очень мало. 

 

ПОСЕЩЕНИЕ МАЛЕНЬКОГО ПРИНЦА

"Малыш, я хочу еще послушать,

 как ты смеешься..."

 Антуан де Сент Экзюпери

Был поздний вечер, дождь. И вдруг,

я слышу в двери легкий стук...

В такое время уж пусты дороги,

и путники уже не те...

Я отворил и в темноте

стоял мальчишка светлый на пороге.

Мне нужен друг - сказал он мне.

Ты видел звезды в вышине?

Они огромные для, кто с ними рядом!

А я один, и там вдали,

в дорогах - годы от Земли,

мне для кого - то быть огромным тоже надо.

Я ждал тебя давно, малыш,

входи, ну что же ты стоишь?

Через порог привычек и сомнений

я сам к тебе боюсь шагнуть,

я не решаюсь, дальний путь

вначале легок, дальше не по мне он.

Мы сами мир свой создадим,

представим солнце, звездный дым,

любовь себе придумаем вполмира,

м журавлями в облака

надежды пустим, а пока

входи, мы потолкуем, друг мой милый.

- Но ты качаешь головой,

ты недоволен, мальчик мой,

что неделимое хочу делить на части.

Зачем придумывать другой,

когда под радугой - дугой

прекрасный мир дождей и слез, и счастья!?

И лучше пусть измена вновь,

чем вечная полулюбовь,

и лучше уж ползком, чем без движенья...

Пусть я весь мир не облечу -

летать и падать я хочу,

и вновь летать сквозь силы притяженья!

1959

 

ПОВИННЫЙ СОНЕТ

Представь себе - с повинной я пришел

не в первый раз в дороге нашей длинной.

Тебе и мне опять нехорошо,

и я опять пришел к тебе с повинной

Не виноват ни в чем, и потому

пришел склониться искренно и низко.

Что не дано холодному уму,

то сердцу натерпевшемуся близко.

Ты не права, но ясно мне одно -

ты ни при чем, виновны третьи лица.

Тебе неправой право быть дано,

ты женщина, и всё тебе простится.

Ведь не придет на ум - винить природу

в непостоянстве красок небосвода.

1960

 

МЕНЯ ЛЮБОВЬ ПОДСТЕРЕГЛА 

Меня любовь подстерегла,

как дичь охотник неумелый,

и поразила так несмело

В плечо из левого ствола.

И правый ствол свой навела

мне прямо в грудь, где сердце пело,

но дрогнула. Такое дело

прилично сделать не смогла!

1960

 

СЕНТЯБРЬ. ДОЖДИ.

Дожди забренчали сонаты

по клавишам мокнущих дней,

и труб водосточных стаккато

органных тонов не бедней.

Я вот уже многие годы

от каждого ноября

жду этой дождливой погоды.

Все жду я, все жду я, а зря...

Хоть я не наивен, как прежде,

твержу я - дождей подожди!

Живу я в невнятной надежде,

а годы идут, как дожди.

Последнему будет работа...

Мой голубоглазый палач -

мой тысячный дождь для кого-то

всего только первый плач.

А если бы жизни кривая

легла на ладонь, словно путь,

я смог бы, глаза закрывая,

в грядущее заглянуть.

Нет, лучше, пожалуй, не надо!

И так не в ладах я с судьбой.

Известны исходы парадов,

а чем же закончится бой?

Ну вот, наконец - то,

дождливый сентябрь!

Ну вот, наконец - то,

прохладная осень!

И тучи повисли

косыми сетями,

и кончился месяц

под номером восемь.

1960

 

СИМПОЗИУМ

Когда-то, что-то, может быть,

зачем-то где-то там,

тогда, наверно, не забыть

уже ни вам, ни нам.

И даже вовсе никому

и просто ни за что,

и уж конечно, потому,

что именно никто.

Четыре времени в часах

и два у нас в груди,

пять измерений в небесах

и очень впереди.

Сардинелла с Пульчинеллой

танцевали тарантеллу,

фибула по альвеоле

забренчала в фарандоле,

амальгама в радиоле,

мелодрама в карманьоле,

дети в школе на виоле

заскрипели в баркароле.

Тогда никто, тогда нигде

ни в ком - ни в вас, ни в нас,

а если, может быть, везде,

еще бы и как раз.

А перемножь-ка Да и Нет,

и вычти Ну и Ну,

и раздели на восемь лет

Пять Суток и Луну,

и рассмотри издалека

Пожалуй и Чуть-Чуть.

недавно, может, и пока,

с Ума Сойти и Жуть.

Хулиганы-меломаны

доставали ятаганы,

интриганы-бонвиваны

прихватили чистоганы,

пенни прыгнули на пони,

причесали чичероне,

шаривари, лори-тори,

харакири априори.

Все это нонсенс и Сен-Саяс,

и с ним Зулус-Лотрек,

и Авиценна, и цена,

Бетховен и хавбек.

И Аполлоном полон дом -

бемоли и бомоад,

Махатма и тьма хамов в нем,

и синий Сен-Симон.

Конечно, это не для всех.

Еще бы - вас ист дас!

Оф коз, но, может быть, успех

тому, кто вас издаст.

Хиппи хапнули богему,

апофегма парадигму,

в полудреме теорема

засолила догму в сигие,

прозевали свдни будни,

проплясали бредни блудни,

референдум бивни - плавни,

меморандум дровни - ставни.

1960

 

ГОСУДАРСТВО СИНИХ ГЛАЗ

ВАРИАНТ НАЧАЛА

Я не ездил за кордоны

В Рим, Париж или Брюссель,

Где учтивые пардоны,

Путешествий карусель.

Я живу -  в траве колени.

Удивляюсь каждый час

Чудесам и откровеньям

В государстве синих глаз.

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ

Летний вечер от пригорка

малахитом стелет тень.

Земляникой сладкой - горькой

на губах растаял день.

Я живу - в росе колени,

удивляясь каждый час

чудесам и откровеньям,

в Государстве Синих Глаз.

В этом царстве - государстве,

где погодится без бурь,

мне прощается гусарство

и мальчишеская дурь.

Пусть я поданный, но все же,

я весьма беспечный класс-

притворяюсь я вельможей

в Государстве Синих Глаз.

Только, что тут притворяться -

я, как на ладони весь.

Пропадай мое дворянство -

спесь меняется на лесть.

Подольститься просто очень,

это делал я не раз -

сверхдоверчивые очи

в Государстве Синих Глаз.

А устроен я так странно -

все скучаю по ветрам,

неизведанные страны

снятся, снятся по утрам.

А когда за сотни далей

я шагаю, как сейчас,

мои мысли улетают

в Государство Синих Глаз.

1960

 

ЭКЗАМЕН ПО ХИМИИ

Я чем-то был в тот день ужасно занят

и прибежал последним на экзамен.

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и бьет себя по лысой голове.

Попались мне валентности и спектры.

и тут у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и хлопает себя по голове.

Он бросил мне две колбы очень ловко.

В обеих жидкость, как компот в столовке.

- А ну-ка, - говорит, - давайте живо -

определите, что это за жидкость -

и эпсилон, н жу, и мю, и рю,

удельный вес и прочую муру.

А я нюхнул - ну, видно, дядя спит ...

Ведь это ж настоящий винный спирт!

Ну, думаю, сейчас определю -

попробую сто грамм себе налью.

И тут уж я совсем забыл про спектры ...

И вдруг у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов Эль Ве

и хлопает себя по голове.

-Ну, -спрашивает, -как?.., Определили?.

-А что вы там в стаканчик-то налили??-

- Да так, - говорю, - наверное, вода ...

А он как закричит - не пей, балда!

Ну прямо так на стенку и полез.

- Да ты же,- говорит, - умрешь, балбес!

Да в этой колбе, там же аш-два-эс!

и добавляет еще о четыре раза,

и обзывает идиотом и заразой.

А я ему в ответ - и все вы врете!

Вы кто, - говорю, - ученый ?... А орете.

Ну вы, наверное, дядя, просто спите.

Ведь это ж настоящий винный спиртик!

Вы кандидат, а я дитя полей!

А он мне говорит - а ну налей!

И я налил, ни капельки не жалко.

И он спокойно, по науке, жахнул.

И стал еще немножечко просить.

Нет. - говорю, - мне надо закусить.

Ты бойкий, ну а я еще бойчей ...

И он принес мне стеариновых свечей.

Ну только эти колбы доконали.

а он, гляжу, еще несет, каналья.

-Последняя, чего беречь напрасно -

-для госбюджетных опытов запасы,

И тут уж я совсем забыл про спектры

и вдруг у меня выпали конспекты ...

А за столом сидит доцент Смирнов эль ве

и хлопает меня по голове.

Я говорю ему - ну, что, сдавать экзамен?

Он говорит: Сдавайте, я сейчас не занят.

Вы только в вертикальности держитесь,

определите, что это за жидкость.

-Конечно, спирт, - Вы, видно, парень тертый,

и ставлю я вам твердую пятерку.

Да вы не суетитесь, не спешите,

и сами тут в зачетке распишитесь.

Я подписи своей не ставлю ценной -

за мной охотятся шпионы и доценты.

Ну, я пошел, адью, в таком аспекте,

и тут у меня выпали конспекты.

А за столом сидит доцент Смирнов эль ве

и хлопает себя по голове.

Никто бы не узнал об этом деле,

но наша группа - в щелку подглядели.

С тех пор меня считают парнем тертым ...

Еще бы - на весь курс одна пятерка!

А в общем-то я химию учил ...

Пятерку я и так бы получил.

1961

 

ТЁПЛЫЕ ЗВЁЗДЫ

Смотрю я на небо в роздых,

и видится мне в простоте,

что разные люди, как звезды.

на разной горят высоте.

И каждый по-своему светит,

свершая неблизкий свой путь.

В миры одинокие эти

так хочется мне заглянуть.

Посмотри, как необъятны

звездной ночью небеса...

В них уходят безвозвратно

дорогие голоса.

Одна пронесется.., другая —

со шлейфом искрящимся вслед,

но лучше смотреть, не моргая,

на этот космический свет.

Так можно увидеть скорее,

что шлейф — только пыль, полоса,

и свет этот вовсе не греет,

а только слепит глаза.

И ступают тихо люди

в воды светлых звездных рек,

и за то друг друга любят,

что расстанутся навек.

Есть звезды... слабее раз во сто

мерцают в холодной дали,

но здесь ошибиться так просто,

не зная пространства до них.

И теплые, теплые звезды

летят по холодным мирам.

И поздно, так жалко, что поздно

они открываются нам.

Дорожу минутой каждой

и в печали, и в беде.

Мы расстанемся однажды

и не встретимся нигде.

1961

 

ТУМАНЫ И ДОЖДИ

Я без прощанья отбываю

в другие страны,

и все вокруг позабываю.

Стоят туманы...

Но жизнь меня зовет обратно,

я снова тут,

все вновь уютно, аккуратно.

Дожди идут...

Ты говоришь, что жизнь жестока,

в ней есть обманы,

и нет среди своих пророка.

Стоят туманы...

И от презренья и обиды

неправ твой суд.

Ни солнца, ни луны не видно,

Дожди идут...

И вновь меня без объяснения

легко и странно

уводят вдаль цветные тени.

Стоят туманы...

Но вот однажды попадется

такой маршрут,

что мне вернуться не придется -

дожди идут...

1961

 

СИММЕТРИЯ

Белое стало черным...

И тут началось несусветное. -

ангел сделался чертом,

закаты стали рассветами,

львы превратились в кроликов,

а бегемоты в курочек,

танго вдруг стало полькой,

а небоскреб окурочком,

первое стало в очередь,

небо в ногах лежало

(вы не топчите очень-то

общее покрывало),

красное стало синим,

серое стало ярким,

слабое стало сильным,

подлое стало марким.

А нам до этого дела нет,

мы не вздохнем облегченно -

черные стали белыми,

белые стали черными.

Скажите на милость,

что изменилось?

1961  

 

ОХ, СЕРЁЖА

Были времена, ох, было времечко,

(где вы, кудри мягкие, как лен?)

мы года щелкали, словно семечки,

и гуляли ночи напролет.

Пролетели буйные, несмелые,

наши непутевые года,

ох, девчонки, что вы с нами делали,

что мы с вами делали тогда...

Помнишь ли ты синие скамеечки,

помнишь ли ты белую сирень,

помнишь, как в трамвае без копеечки

мы с тобой катались целый день?

Помнишь полосатую тельняшечку,

брюки шириною в полдуши?

Сны, где мы летали, не приснятся уж,

нынче по земле мы не спешим.

Помнишь, как купались в речке голые,

и старались всех перенырнуть,

помнишь, как мы плакали над голубем?

Эти слезы больше не вернуть...

Помнишь, как дрались мы с целой улицей,

голодали, верили судьбе,

верили учительнице умнице,

как сегодня верим мы себе.

Ох, да что со мною, что же?

не тревожь ты меня, не тревожь,

ох, Сережа, ох, Сережа,

не вернешь, ничего не вернешь!

1961

 

ПЕСНЯ ДВИЖЕНИЯ

тысячи лет и тысячи стран,

не упустив из моих молитв.

Пространство — любимый мой океан.

Друзей и богатства я растерял,

подвигов годы я вижу во сне.

Время — любимый мой материал,

душа из которого сшита во мне.

Я помню Гомера и песни его,

событья Улиссовой дали. . .

Я помню, как боги страдали

от глупости прежде всего.

Гомер изучил олимпийский синдром -

мощь их, и жадность, и подлый нрав,

но он хандрил и болел над стихом,

боялся богов и был не прав.

Юнцом он был, а его струны

уже опасался Зевеса клан.

Боги не всем поэтам страшны,

это потом доказал Лукиан.

Грехи богов между строк видны,

как ни пытался их спрятать гений —

певец Троянской войны

и дивных Улиссовых похождений.

Но я не об этом. . . Мои пути

от цивилизаций не потускнели.

Вот цель, что мне удалось найтн:

радость движенья — превыше цели.

Омыт я кровью своей я врагов,

но прозреваем мы к тысячной тризне:

жить без драк, без пиров, без богов -

только это достойно жизни.

1961

 

УХОДЯЩИЕ ОТ ВЗГЛЯДОВ 

Уходящие от взглядов,

сохраняющие суть,

наши души дремлют рядом.

Стоит только их вспугнуть,

закружатся и запляшут,

как осенние листы,

серединки жизни нашей.

Мы их тени - я и ты.

Тени лягут за предметом

на поверхность, на объем,

если их причину светом

и любовью обольем.

 

СТАРИННАЯ БАЛЛАДА

Ты сам реши — в какой стране,

 сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

 там жил один скрипач.

Мелькали пальцы тонкие,

 как сто лучей,

летели ноты звонкие

 до неба и в ручей,

и становились птицами

 и листьями травы —

с такими небылицами

 не сносишь головы!

И все его могущество,

 и весь почет,

и все его имущество —

 скрипка да смычок.

Однажды у правителя

 давали пышный бал,

решили пригласить его,

 чтоб он им поиграл.

Хвалили непритворно все

 его игру,

а скрипачи придворные

 шушукались в углу. . .

Ты сам реши — в какой стране,

 сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

 там жил один палач.

Работал он на сдельщине,

 имел доход,

его любили женщины

 и уважал народ.

Одаривал закон его

 (хоть пой, хоть плачь) -

имущество казненного

 присваивал палач.

Окончен бал, и год почти

 подряд с тех пор

разучивал на скрипочке

 он гамму до мажор.

1962

 

У ЗЕРКАЛА ТЫ БИТЫЙ ЧАС...

У зеркала ты битый час

сидишь и портишь очень мило

все, чем природа одарила

тебя, что славно без прикрас.

И примеряешь по сто раз

ты металлические вещи,

в зеркальной заводи трепещут

две золотые рыбки глаз.

О женщины из всех веков!

Как вы стремитесь терпеливо

самовлюбленных петухов

привлечь фантазией крикливой.

Вот так же на фасаде храма

висит торговая реклама,

1962

 

ОДИНОЧЕСТВО

Холодный взгляд любовь таит

и красота гнетет и дразнит...

Прекрасны волосы твои,

но одиночество прекрасней.

Изящней рук на свете нет,

туман зеленых глаз опасен.

В тебе все музыка и свет,

но одиночество прекрасней.

С тобою дни равны годам,

ты утомляешь, словно праздник.

Я за тебя и жизнь отдам,

но одиночество прекрасней.

Тебе идет любой наряд,

ты каждый день бываешь разной.

Счастливчик - люди говорят,

но одиночество прекрасней.

Не видеть добрых глаз твоих -

нет для меня страшнее казни,

мои печали - на двоих,

но одиночество прекрасней.

Твоих речей виолончель

во мне всегда звучит, не гаснет...

С тобою быть - вот жизни цель,

но одиночество прекрасней.

1962

 

ВЫХОДНОЙ БЕЗ ЛЮБВИ

А мы привратнику кричим - откройте двери!

На нас там занято! Но нам швейцар не верит.

Открыл, и пузом отодвинул он Алешу.

-А ты, мол, вовсе, ты уже Хороший.

-Да нас же трое! Это же не сто!

А он нам отвечает - Нет местов!

Я вас за пьянство не хочу обидеть,

но вы ребята, все в абстрактном виде.

У одного потеряна галоша,

а у другого в алебастре рожа,

а третий, хоть не в шляпе, но культурный.

Стоит молчит. Ему, наверно, дурно.

Пустить вас не могу, уж вы -простите,

не стойте тут, ребята, не грустите.

В атмосфере бывают явленья,

что невольно напьешься с Тоски ...

Есть женщины в русских селеньях ...

В городах же - одни мужики.

А в ресторане хорошо, и в гаме

порхают тетечки с культурными ногами,

и курят девочки с ужасными глазами,

а с ними дяди - без волос и с волосами.

Да я сейчас какого-нибудь дядю ..,

ну просто ни за что, сугреву ради.

А тут открыли двери, и сквозь гам

выходит, очевидно, хулиган.

А нос такой паршивый, сразу видно.

что продавец, и стало мне обидно.

И стало за порядки эти странно.

Кого пускают в наши рестораны ?!

Я подхожу - ну, бац его и хлесть!

И он лежит, такой спокойный весь.

А я согрелся, веселее стало,

но показалось мне немного мало.

А он лежит. Ну, пнуть или не пнуть?

А тут мне трое преградили путь.

Один мне в морду кулачишкой тычет.

Да я видал таких в гробу по тыще!

Я пуговицу в нос ему засунул,

и он отвлекся, вроде бы заснул он.

Другому пасть порвал и выдал плюху,

А остальному откусил пол-уха.

Жизнь подходит к преклонным годам -

в сентябре было мне двадцать,

но когда в воскресенье гуляешь без дам,

то сердце клюют снегири.

Ну, честно говоря, мне было трудно.

Пол-уха спрятал я в карман нагрудный -

я вспомнил - есть котишка у меня,

он не обедал, кажется, три дня.

Ведь тяжело ж не жрать три дня подряд.

Тут и хрящам, наверно, будешь рад.

Ну, а пока те четверо молились,

с Алешей мы спокойно удалились.

Вот только Колю где-то потеряли ...

Гляжу, идут навстречу нам две крали.

А так как я устал и был печален,

то только личики в снегу им отпечатал.

А так как женщины вообще мне не враги,

я только снегу им насыпал в сапоги.

Я смотрю Вам в чугунные очи, родной

мой Владимир Ильич Обелиск!

Но когда без подруги пройдет выходной,

то к ночи нарежешься вдрызг.

Да и вообще, пора идти домой ...

Закончился воскресный выходной.

Я дома ноги вытер о ковер ...

А соседка говорит, мол, Васька твой - помер!

- Да какой смел, говорю, такой нахал?!

(Я ухом ей под носом помахал)

Да если б я, говорю, такое дело знал,

да я бы ухо тому типу не кусал.

Я ж для него старался, стервеца!..

Ну, вижу нет на бабушке лица.

И тихо тут заплакала она,

сказала, что я чистый сатана,

что быть таким, мол, стыд, мол, и позор,

и хорошо еще, что я еще не вор.

Я вспомнил Ваську и слегка взгрустнул,

потом заплакал, а потом заснул.

Сколько в мире написано книг -не прочтешь!

Потому не читал.

Так и жизнь пролетит, словно миг -

ни любви, ни кота, ни черта!

1962

 

БЕГЛЕЦ

Однажды я в детстве из дома ушел,

на поезд я влез, как на небо...

Весь город искал меня, но не нашел.

С тех пор я в том городе не был.

Я помню, как вдруг загудел паровоз,

поехали мы, полетели.

Я видел поля и задумчивых коз,

озера, березы и ели.

Ох, дорога без конца -

письма, телеграмки!

Я уехал от отца

и чуть-чуть от мамки.

Я послал им свой привет,

я их не обидел.

Я не видел их сто лет,

никогда не видел.

И щелкал на стыках в лесу паровоз,

летели в дыму перегоны.

И я без того свой картофельный нос

расплющил об окна вагона.

Все спали, а я все смотрел и смотрел,

и думал с любовью про транспорт.

С тех пор я от времени постарел,

но я опьянел от пространства.

Я поехал на войну,

на войну военную...

Дайте пушечку одну обныковенную.

Постреляю по врагам,

или по воронам...

Скучно мне по сапогам,

или по погонам.

Хожу я и еду, плыву и лечу,

кормлю я глазами пространство.

На Родине я непутевым слыву,

и все говорят, что от пьянства.

Дайте в руки мне гармонь -

золотые планки...

Я с работы шел домой -

потерял полбанки.

Не терял я ни фига,

а меня теряли...

Я растерянный слегка,

и найдусь едва ли.

1962

 

ГИТАРА (цикл стихотворений)

1

Когда я предстал перед музой

со старой гитарой в руках,

то ей показались обузой

звенящие квинты в стихах.

Про все, что я пел, она знала.

Конечно же — сколько ей лет!

Но все заставляла: — Сначала!

Вот тот, нет, вот этот куплет.

Когда она мыла посуду,

сказала назло небесам:

— Тебя посещать я не буду,

но ты приходи ко мне сам,

гитару с собой приноси,

покажешь, где До там, где Си. . .

1962

2

Вячеславу Широкову

Сегодня нечего сказать

друг другу, все давно нам ясно,

чего не поняли глаза,

все сердце видело прекрасно.

Пришли иные времена,

не стоит вспоминать о старом...

не нужно песен и вина,

пускай звучит одна гитара.

Какой бы радости порой

я ни встречал на свете —

я знал, что счастье и покой

своей негромкою игрой

развеют струны эти.

Послушай, как поет струна,

глубокий бас ей тихо вторит. . .

Беседуют он и она,

гармония в их разговоре.

Они искусного рукой

подстроены друг к другу честно.

Меланхолический покой

звучит в мелодии известной.

И словно волны о причал

в густых аккордах бьются руки —

сменяют русскую печаль

фламенко пламенные звуки.

Какой бы горести порой

я ни встречал на свете —

я знал, что счастье и покой

своей негромкою игрой

навеют струны эти.

1957

3

Юрию Кукину

Сословия и ранги отменили,

и словоерсы тоже не нужны,

и вымирают отпрыски фамилий,

но среди песен все живут княжны.

Они не презирают громогласных,

но не пускают их на свой порог,

их совершенствует в стараньях ежечасных

какой-нибудь отшельник и пророк.

Во флигеле старинном на пристрое

каких высоких помыслов полно

их общество, когда пророк настроит

свой инструмент и всем нальет вино!

Нет, многие к тем звукам не привыкли,

и кто воспринимает их всерьез? —

лишь боги на бесшумных мотоциклах,

что съехались за тыщи лет и верст

и слушают внимательно до слез.

1967

4

МЕЛОДИЯ АПОЛЛОНА ГРИГОРЬЕВА

Путь от грусти до веселья

скор и нетернист,

но страшись всегда похмелья,

милый гитарист.

Мало ли что струны знают,

ты же знай одно —

поступает вольно с нами

славное вино.

Не спеши попасть в неволю,

не гони свой срок —

поступают с нами больно

женщины, дружок.

Пусть несет твоя гитара

грусть и радость им

а поэт — кому он пара? ..

Он неприручим!

Ну а если уж попалось

сердце в западню,

пожалей об этом малость

и иди ко дну.

С этих пор твоя гитара

будет петь о ней,

но учти, что тратишь даром

ты монеты дней.

Для одной не сложишь песни,

не споешь куплет,

для поэта интересен

только целый свет.

А споешь — все будет ложью

под твоей струной.

Или всех любить ты можешь,

или ни одной!

1960

5

УРОКИ МУЗЫКИ

У милой моей несчастливый удел,

великой любви ее тягостна повесть,

я верного друга обидеть успел. . .

К какому еще преступленью готовлюсь?

Меня бы должны ненавидеть и гнать —

куда там, нальют в дорогую посуду

и просят: — Сыграй нам, что хочешь сыграть!

Без песен — в душе и на сердце остуда.

И я, все несчастья свои замутив,

пою — как пою их отравленной влагой.

И славно им слушать под легкий мотив

слова, что не стоят хорошей бумаги.

Не тронув стаканы, хмельны и тихи

внимают, не все понимая в тех песнях.

Чем круче судьба, тем честнее стихи,

чем сердце больней, тем мотив интересней.

1975

6

ГИТАРИСТ

 Гитаристу Пако де Лусиа

Палитра портрета светла и чиста,

гармоний и ритмов пряны чары,

и весь рисунок — лицо Христа,

руки Левши и гитара.

Такая работа, что сразу в пот!

Гитара стихи читает —

рифм, ассонансов водоворот.

Язык поэтов чета ей.

Бьет по сердцам пулеметный ритм,

глиссер глиссандо мелькает,

ткет паутину, строфу творит —

нотки сверкают мальками.

Ах, гитарист, откуда ты?!

Пан-школяр и Орфей с ним. . .

Арпеджио падает с высоты,

как птицы, подстрелены песни.

Испания спит между дек в колыбели,

кокон гитары струной разбит,

вышла красавица Фламенко-белла,

качнула бедрами ни в рок, ни в бит.

От негров синкопы, от мавров строй,

плоть и душа — сама Испания. . .

Все захлебнулись такой игрой —

пани рядом и с пани — я.

1975

7

КОРРИДА

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня грустят Андалузские горы,

сегодня па окнах лишь черные шторы,

у донн и дуэний погасшие взоры,

подтеки от слез и от грима узоры,

замолкли их сплетни, скандалы и ссоры.

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня бастуют карманные воры,

о славном эспадо везде разговоры,

о том матадоре печальном, который

не скоро друзей своих встретит, не скоро,

который унесся в иные просторы.

О тореадоры, о тореадоры! —

о том матадоре, который сеньоре

признался в любви в похоронной конторе

скорей сеньорите, сеньор у которой

как будто бы помер, по все-таки вскоре

откуда-то снова явился к сеньоре.

Вот так матадоры (о тореадоры!),

тореро обедал с прекрасной сеньорой,

он ел бандерильей рокфор из фарфора,

вели о любви они переговоры,

Карулли и Сора неслись переборы,

и тихо паслись где-то таксомоторы.

Вот так-то, тореро, о тореадоры!

Ах, пойте им мессы, прекрасные хоры! . ,

и бросили в море гитары танцоры,

и тихо подкрались к ним конкистадоры,

тореро, который убил двести торо,

был славно зашит, по сначала распорот.

Вот так ухажеры (о тореадоры!).

И вновь на арену вбегают проворно

другие расшитые в доску сеньоры,

и снова на окнах веселые шторы,

у донн и дуэний любовные взоры,

и снова в работе карманные воры.

О тореадоры, о тореадоры!

Как вечны гитары моей переборы,

так вечны любовные вздохи и взоры,

моря и суды, небеса и конторы,

рокфоры, фарфоры и таксомоторы,

так вечны любовь и карманные воры,

и воры крупнее. Вот так-то, сеньоры!

О тореадоры, о тореадоры!

1970

1962, 1957, 1967, 1960, 1975, 1970

 

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ (Мне звезда упала на ладошку)

Мне звезда упала на ладошку.

Я ее спросил - Откуда ты?

- Дайте мне передохнуть немножко,

я с такой летела высоты.

А потом добавила сверкая,

словно колокольчик прозвенел:

- Не смотрите, что невелика я...

Может быть великим мой удел*.

Вам необходимо только вспомнить,

что для Вас важней всего на свете.

Я могу желание исполнить,

путь неблизкий завершая этим**.

Знаю я, что мне необходимо,

мне не нужно долго вспоминать.

Я хочу любить и быть любимым,

я хочу, чтоб не болела мать,

чтоб на нашей горестной планете

только звезды падали с небес,

были все доверчивы, как дети,

и любили дождь, цветы и лес,

чтоб траву, как встарь, косой косили,

каждый день летали до Луны,

чтобы женщин на руках носили,

не было болезней и войны,

чтобы дружба не была обузой,

чтобы верность в тягость не была,

чтобы старость не тяжелым грузом -

мудростью бы на сердце легла.

Чтобы у костра пропахнув дымом

эту песню тихо напевать...

А еще хочу я быть любимым

и хочу, чтоб не болела мать.

Говорил я долго, но напрасно.

Долго, слишком долго говорил...

Не ответив мне звезда погасла,

было у нее немного сил.

1962

 

КОМАНДИРОВКА В ПРОШЛОЕ С ЦЕЛЬЮ СПАСТИ ПОЭТА

Закинул я ноги на красный буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам. ..

Вот он вошел, сказал мне: — Привет!

Бросил на стол голубой наган.

Затем он мельницу взял для кофе,

смолол его, выпил четыре стакана,

пятый пролил на желтую кофту

и прошептал: — Пока еще рано!

И нервно ходить по комнате стал,

сказал, что вокруг все слепы и глухи,

и, на голубую глядя сталь,

стал экспромтом читать мне стихи

о том, как я ноги кладу на буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам,

входит он, говорит мне: «Привет!» —

И только для рифмы приносит наган.

Затем он шепчет, срываясь на крик:

— Зачем так много вокруг дураков?

Пляшут, как клоуны, — брык да брик,

они не простят мне моих стихов.

Вот бы в окно, тут какой этаж?

Пустыми карманами спарашютить. . .

Я улыбаюсь — опять эпатаж,

дядя поэт неудачно шутит!

И он улыбается с дрожью в губе:

— Я поучиться хочу перед раем. . .

Вот бы сейчас поиграть на трубе!

Жаль, что на мне, как на флейте, играют.

Вот Вы пришли ко мне из времен,

в которых меня хотели бы видеть,

но я, к сожалению, обременен

этих дней безумной обидой.

Я не двигался, чтоб дать ногам

отдохнуть от дороги в прошлое это.

Он подошел, схватил наган

и выбежал без «прощай» и привета.

Я бросился вслед, но пропал и след.

Расспрашивал я по дороге многих:

— Не замечали — высокий брюнет?

- Нет!

Он был чересчур длинноногий. . .

1962

 

МИР СВЕРХУ

В далёкие страны летят неустанно птицы,

а всё же обидно, что сверху не видно лиц, а ?

Я тоже летаю и тоже глотаю ветер,

и ждут меня всюду хорошие люди - дети.

Грустия, Оробения, Великоустания,

Гореландия, Голодандия, Великоблистания.

Винегреция,Нерыдания, Досвишвеция,

Досвидания.

А в небе я понял, что нету Японий, Африк,

но делят на страны весь мир. Это странно... Ведь прав я ?

И понял я все же, что сверху похожы все горы,

все страны похожи - поймете вы тоже скоро.

И когда рассвет растает, я, устав от ожиданья,

улетаю, улетаю. До свиданья, до свиданья.

И птица - не та, что от глаз до хвоста - в перьях,

а кто на века в ветра, облака верит.

И счастлив не тот, кто землю, как крот, мерит,

а кто - удивлен, земле, словно клен, верит.

1962

 

ДВЕ ВИНЫ

Осталось несколько шагов,

чтоб нам из наших одиночеств

шагнуть в миры иных пророчеств

и стать умней своих врагов.

Осталось несколько слогов,

произнесенных тихо очень,

чтоб языков не помнить прочих

красивых, умных языков.

Остался только жест один,

уже давно забытый нами -

прижаться зябкими плечами.

Как этот жест необходим!..

И две души, как две вины,

две необжитые пустыни,

где не построены святыни,

хотя мосты все сожжены.

Осталась только жизнь одна

из двух соединенных вместе...

Да будет так. и к нашей чести

иная будет нам страшна.

Осталось, это все осталось -

и жизнь одна, и звук шагов,

и жест, и несколько слогов,

но не любовь... Такая малость.

1963

 

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ШОПЕНА

1 ТРАДИЦИОННО

Томится музыка в неволе,

в решетке струн на чуткой деке.

Представь себе, что некий поляк

все знал о нас. . . И в прошлом веке!

И за тебя он все сказал,

и за меня решил, конечно.

Вот так, полузакрыв глаза,

он волю дал лишь пальцам грешным.

С большого альца до мизинца

расписан самый мелкий звук.

Представь себе — такой вот принцип

анализа сердечных мук.

Пусть это вальс или прелюд —

какая чистая палитра!

С его гармонией и ритмом

отождествляю Божий суд.

2  ХОЛОДНЫЙ ДЖАЗ (Играет Дейв Брубек)

Шопену нынче нужен пульс,

синкоп каскады, крутизна их,

тарелки, контрабас. . . Ну пусть,

играй, играй, Шопен не знает.

А в торопливости культур

и в ритмах новых поколений

смешон наив фиоритур

и первозданность кантилены.

И классик превращен в пунктир. . .

Так дождь стучит по старым крышам,

не зная духоты квартир.

Играй, играй, Шопен не слышит!

Так вертит лопасти вода,

размеренно, неторопливо.

Аккордов тонкая слюда

дрожит в ажурных переливах.

И в интегралах амплитуд

рассчитаны любовь и горе.

И мысль, и сердце бьются тут,

искусство с алгеброй не спорят.

Так педантичен каждый звук,

но как свободно пьеса дышит!

Да, радость не познать без мук,

играй, как жаль, Шопен не слышит!

1963

 

ЗАСЫПАЯ

Когда усталый мозг наполовину

в субстанцию дремоты погружен,

и тело мысли с миром пуповину

не чувствует, скользя между времен,

освобождаясь от пластов привычек

и от округлой правильности слов,

сверкая серебром других отмычек,

похожих на крыло или весло,

отряхиваясь от обычной речи

и облачаясь волнами частот,

звучащими и видимыми легче,

чем азбука и обертоны нот,

и зная априори до латыни

от клинописи и пасхальных кукл

все языки, законы и святыни,

но предпочтя музыку языку,

какие-то похожие на лютню,

или кифару, или скрип возов,

ни разу не звучавшие на людях

пророческие тембры голосов

возникнут и погаснут, как огарки,

и в миг, когда уйдут во тьму глаза,

все прошлое осветится неярко

и жизнь свою возможно предсказать

1963

 

В МОРСКОМ ПРИБОЕ, В ШУМЕ СОСЕН

В морском прибое, в шуме сосен,

в глухой тональности дождя,

и в кликах журавлей под осень,

и в том, как слово произносит

впервые малое дитя,

во всхлипах (стонах, междометьях),

в потоках и лавинах гор,

в любом предмете и сюжете,

во всех пределах и столетьях

живут мажор или минор.

Есть звукоряды чистых тембров —

чугун колоколов и сталь,

ель тонкой деки и хрусталь,

а город — хаос пот и темпов,

его тональность не проста.

И если выдастся минута

беспечной грусти, праздных дум,

прислушаюсь тогда к чему-то,

что рядом прозвучит лишь смутно,

как легкий и неясный шум,

и в соразмерность ритма доли

я приведу по мере сил,

и к звукам горечи и боли

добавлю радости и воли,

и шум берез или осин.

И ощущаю повторенье

из бессознательной глуши

мелодии стихотворенья,

и выбираю направленье

потока мысли и души.

1964

 

ЗВЁЗДНЫЙ БРАТ

Я знаю, есть в глубинах мирозданья

такая же свеча из темноты.

такое же неловкое страданье,

такие же неяркие мечты.

За многие пространства и парсеки,

что не исчислить цифрою земной,

похожие на близких человеки

с участием беседуют со мной.

И слышат мои медленные строки,

подносят света аспидный бокал.

Он льется на меня от звезд высоких,

как всенощный спасительный хорал.

Нас заключил один безмерный атом...

И наших дней зеркальное вино

разлито между мной и звездным братом

без времени - недавно ли, давно?..

И любим мы одну и ту же оба,

но не всегда предмет в душе храним.

Моя любовь - его вражда и злоба,

я, зная путь, всегда иду за ним.

Когда в моей груди заноза боли -

не вскинуть рук, плечом не повести,

на красном поле полужив от воли,

он птицу Феникс кормит из горсти.

И так зеркальны наши дни и лица,

как мир по обе стороны нуля,

Когда я умираю - он родится,

когда исчезнет он - воскресну я.

Среди чужих людей и века злого,

среди дымов и мелочной войны,

я знаю - есть в мирах далеких слово

и сердце, что ко мне обращены.

1964

 

ПРОЩАЛЬНАЯ

От прощанья до прощанья

возвращение одно,

частых писем обещанья,

позабытые давно.

Мы играем, словно дети,

в провожанье вновь и вновь...

Разделилось все на свете

на любовь и нелюбовь.

Много ветра, снегу много,

Неоглядна эта даль,-

бесконечная дорога,

быстротечная печаль,

Улыбнись мне на прощанье-

слышишь поезда гобой?

Я уеду не с вещами,

я уеду сам с собой!

Все, что в шутку ты сказала,

буду помнить я всерьез.

Видят старые вокзалы

слишком много новых слез.

Принимай судьбу отрадно,

не ищи других причин -

разделились беспощадно

мы на женщин и мужчин.

Кто-то уйдет,

кто-то вернется,

кто-то простит,

кто-то осудит..,

меньше всего

любви достается

нашим самым

любимым людям.

1964

 

РЕЮ ЧАРЛЬЗУ

Черные пальцы по белым клавишам,

светлые мысли по черным лбам. . ,

И по белым. И тихо плавишь их

жизни с музыкой пополам.

О-о! Стон или плач хрипатый. . .

О-о! Как ветер плантаций сух.

Коли алмазных гармоний караты,

бей на мед прилетевших мух.

Ты — планета черного цвета

между карликов голубых. . .

Если слепые не видят света,

свет концентрируется в слепых.

Армия джаза не шьет погоны,

для полководца довольно рук.

Очки — чернеют глазами Горгоны,

 каменеют люди вокруг.

Ах, мажор! До чего же славно

шарниры суставов качать в его такт,

и слезы глотать, и всхлипывать слабо,

импровизируя, как с листа!

Ноту высшую повернули

души зала в обратный путь,

словно пропела желтая пуля

в красное сердце, сквозь черную грудь!

1964

 

МЫ НЕ ВИДАЛИСЬ СКОРО ГОД...

Мы не видались скоро год,

неверны Ваши предсказанья -

не избавленье от забот,

разлука с Вами - наказанье.

Пусть я понять вас не сумел,

но разлюбить не в силах вас я.

Стареем мы от дел, от дел...

И любим горше и прекрасней.

Прощайте! Есть всему конец,

но жизнь идет, и слава Богу,

что я дурак, а не подлец...

В дорогу, дураки, в дорогу!

1965

 

МЫ НЕ ВИДАЛЬСЬ ЦЕЛЫЙ ГОД

Мы не видались скоро год,

неверны Ваши предсказанья -

не избавленье от забот,

разлука с Вами - наказанье.

Пусть я понять Вас не сумел,

но разлюбить не в силах Вас я.

Стареем мы от дел, от дел...

И любим горше и прекрасней.

Прощайте! Есть всему конец,

но жизнь идет, и слава Богу,

что я дурак, а не подлец...

В дорогу, дураки, в дорогу!

1965

 

РЕЦЕПТЫ КОКТЕЙЛЕЙ

Я воще на ощупь страшно нервный,

скромный и застенчивый до слез ...

Друг сказал, что от привычки скверной -

пьешь, мол, без закуски, как матрос.

Ну, а я и есть матрос Вселенной,

мне любые рейсы по плечу ...

Стоит мне поддать - и я мгновенно

поплыву и даже полечу.

Я не по изысканным салонам -

знал по подворотням этикет.

"Южное" мешал с одеколоном -

это, братцы, фирменный букет !

Если влить в пол-литра политуры,

жидкость для ращения волос,

двести грамм желудочной микстуры -

с этого помрет и эскимос.

Я же этим только для разгону

натощак желудок полоскал,

добавлял сто грамм одеколону

и имел желаемый накал.

Я не на банкетах и тусовках

хрустали давил и грел в руках -

клей «Момент» бээфом и перцовкой

запивал на теплых чердаках.

Если взять сто грамм аэрозоли,

что для тараканов и клопов,

и добавить жидкость для мозолей,

капнуть капли три «Шанель" духов,

влить туда резинового клею

и разбавить лаком для ногтей -

с этого все грузчики балдеют,

я же только вижу в темноте,

Я не на курортах или дачах

отдыхал с путанами в поту -

пил в подвале с гуталином чачу,

запивая ядом на спирту,

1965-85

 

СОЧЕТАНИЯ И ПЕРЕСТАНОВКИ

Чем больше живешь,

тем меньше хочется жить,

чем больше пьешь,

тем больше хочется пить,

чем меньше живешь,

тем меньше хочется пить,

чем меньше пьешь,

тем больше хочется жить,

чем меньше пьешь,

тем меньше хочется пить,

чем меньше живешь,

тем больше хочется жить

чем больше живешь,

тем больше хочется пить,

чем больше пьешь,

тем меньше хочется жить.

1965

 

ДОЖДИ И ХОЛОДА

Пришли дожди и холода,

пожухли травы.

Ну что ж, прощайте навсегда,

но Вы не правы,..

Пусть Вы алмаз, пусть изумруд -

для Вас оправу

придумать - безнадежный труд,

и Вы не правы...

Вы дом покинутый, пустой.

вулкан без лавы,

берете души на постой.

Да, Вы не правы...

И пусть в речах моих сейчас

одна отрава,

но верю я - придет мой час,

а Вы не правы...

Звучат прощальные слова,

гремят составы,

жизнь, как всегда, сейчас права,

а Вы неправы...

1966

 

БАЛЛАДА О БРОДЯЧЕМ МУЗЫКАНТЕ

По дорогам бродил музыкант,

Был он юн, синеглаз и хорош...

Свой веселый и добрый талант

людям он раздавал ни за грош.

Если он играл в миноре,

все печалились, и вскоре

птицы все замолкали в лесах,

люди все промокали в слезах.

Но играл он мажорные трели,

все смеялись, плясали и пели.

И ни крова, ни мягкой постели,

и ни жирных, ни лакомых блюд,

нет у юного менестреля,

но зато его песни поют.

Так и жил он, но однажды

встретил рыцарей плюмажных,

и скучал между ними король.

Приказал он: «Сыграй мне, изволь!»

И рыдал, а потом хохотал он,

и сказал: «Мне тебя не хватало!

Я беру тебя в свиту. Отныне

будешь ты, мой певец, дворянином.

Быть бродягой грешно и позорно...

Станешь ты музыкантом придворным.

Будешь вдоволь есть и пить,

стану я тебя любить».

«Нет, король, фальшивы песни,

что поют для короля,

мне твой замок будет тесен,

дом мой — это вся земля!»

По дорогам бродил музыкант,

был он юн, синеглаз и хорош.

Свой веселый и добрый талант

Людям он раздавал ни за грош.

1966

 

СОНЕТ РАЗЛУКИ

Как несправедливо мы судим,

как горько жалеем потом...

Уходят любимые люди.

Пустеют, и сердце, и дом.

Неважно, что было причиной.

Иные их ждут города...

Но это еще не кручина,

уходят порой в никуда.

И это уже невозвратно...

Не то, что, мол, где-то живет

и пишет нам неаккуратно.

Он воздух, вода, небосвод -

вот чем он вернулся обратно.

как будто его кто-то ждет.

1968

 

КОГДА ОБОЗНАЧИШЬ НАЧАЛО

Когда обозначишь начало,

и станет мученьем игра,

и в поисках слова ночами

наступит открытий пора,

и станет безумство логичным,

вскрывающим истины пласт,

и поиск гармоний привычным,

пока, как раба, не продаст

надменной, пугливой богине,

в тщеславье и темной тоске

писавшей значками па глине,

стилом на вощеной доске

глухие неясные ноты

и строфы без тропов и рифм.

Потом их скопировал кто-то

и все переврал, повторив

одно только слово дотошно,

одну только мысль до конца:

в сравненье с Любовью ничтожны

все блага, и мысль мудреца,

и хитрость жрецов, и походы,

несущие сладких рабынь,

затменья, и сдвиги природы,

и кровь, и вселенская стынь.

И как бы перо ни стремилось

другие слова начертать,

выводит: «Любовь — это милость. . .»

И с этим никак, ни черта. . .

На разных наречиях руки

выводят все это в тоске.

А в мире разлуки, разлуки,

и все на одном языке. . .

1968

 

УСТОЙЧИВЫЙ ЗАПАХ МУЖЧИНЫ

Я на базе работаю грузчиком,

специальность имею водителя...

Я вот еду в трамвае - и грустно мне, -

и печально мне удивительно.

А студенточки с сумками модными

(плюнуть некуда, больно уж тощие)

от меня асе воротят мордами .

Ну, несет от меня не цветочками.

Но для них же - селедку и камбалу

бочки-ящики грузим с кирюхами.

Я привыкший, а их бы в ту кабалу -

покатали бы тару, не нюхали.

Ладно, нюхай носами учеными

телогрейку Андреева Вовочки ...

Мы сегодня селедку копченую

разгрузили за две поллитровочки.

Вижу, киса одна - ну, девчушечка,

мне состроила глазки веселые.

Видно, насморк у ней, не расчухала,

что селедочным пахну рассолом я.

Что поделать, спецовочка личная

провоняла селедкой и водочкой ...

Ох, если б сволочь, что с виду приличная

натуральной воняла бы сволочью.

1968 

 

МАРТ. СУМЕРКИ.

Как в сумерки красив весенний синий снег!

Стальные облака краснеют по краям...

Ты, Время, не спеши, останови свой бег,

из дальнего окна доносится рояль...

И пальцы, спотыкаясь в музыке своей,

не вытянут никак логическую нить.

Прекрасней всех поет бездушный соловей...

А сколько нужно мук, чтоб руки с сердцем слить!

Все ближе, все точней мелодии канва,

наверно от повторов клавиши болят...

А мне все веселей, светлеет голова,

и музыка цветет, как вешние поля.

Вот тремоло дрожит, как жаворонка трель,

качаются леса аккордами ветров.

А вот капелью нот запричитал апрель,

и стелются дымы в низинах от костров.

У каждой жизни есть мелодия одна -

ее берут у тех, кто музыкой богат,

и учат много лет без отдыха и сна,

но сочинить свою труднее во сто крат.

1969

 

СЕРДЦЕ И РАЗУМ В ПОРЯДКЕ

Характер меняется с возрастом

и наконец, мне не лень

жизнь вспоминать. Так тасует

фисташки в кармане туркмен.

И вот натыкаюсь я в юности

на волейболистку по имени День...

Бездарное время-вранье, верхоглядство,

желанье дорог, перемен.

Можно идти по порядку от этого пункта

почти день за днем...

О, как дурили нам головы

наши темнейшие в мире князьки!

Женщина с именем Вечер

учила меня согреваться нетеплым огнем.

Но я ощущал уже стены тюрьмы

и пил, и врал от тоски.

С детства мы лгали всей нацией,

ибо первый урок-

это вранье и донос

( с семнадцатого и по сегодня ).

И явилась мне женщина

с именем Ночь - на лице порок,

и подружила зима меня с ней

и бутылка-сводня.

Мы всю жизнь дорогу ищем,

а маршрут наш недалек...

Не части, уймись, дружище,

у тебя рубли - не тыщи,

убери свой кошелек.

Это были самые страшные,

самые славные дни,

и ночи, конечно,

если у женщин имя такое.

И не было у меня

ни Родины, ни Родни,

ни набора портретов членов,

ни трезвости, ни покоя.

Женщина с именем Ночь

была умна и светла,

а то, что принял я за Порок,

была Красота, мой друг.

С отроков нас приучали

к красе мундира, штыка и ствола.

Поэтому вид автобана, Венеции,

Маргарет Тэтчер и биржи у нас вызывает испуг.

Это Россия. Леса здесь и женщины

так же прекрасны,

как гнусны законы, вожди и дороги.

Кроме того, такие, как я, к строительству

нового мира, увы, непричастны...

Но мне повезло - в дурдоме врачи

были не слишком умны, но не строги.

В чем Россия виновата?!

Повторяются века...

Помнишь дяденьку Сократа

отравили демократы,

как Максимыча ЧеКа?

Это, как правило - если и сердце,

и разум в порядке,

то попадешь в сумасшедший,

в казенный, а то и туда, и туда...

Женщина с именем Ночь обладала

весьма благородной повадкой,

и Армия Пьяниц с сержантом своим

распрощалась, дай Бог, навсегда.

Где же тут радость, деяния рук

или разума и продвиженье вперед?

Нет ничего. Не ищите.

Бессмысленно век мой пропал.

Дети мои (сыновья) преумножат

ленивый и глупый народ.

Наш паровоз не летит

по причине отсутствия шпал.

Правда, с другой стороны,

кое в чем подфартило и мне:

вижу, к примеру, комичный раздел

незаконно нажитого векапебе,

я не уехал, не стар, не алкаш,

я не в партии и не в тюрьме,

и ожидаю свободу на жительство

здесь, в Петербурге, в российской судьбе.

Я скажу - на белом свете

ничего я не боюсь...

Были бы свободны дети...

И молюсь я о предмете,

называющемся Русь,

1969

 

СТАРЫЕ ПАРУСА

Как небосвод мое сознанье

над бытием судьбы земной,

все катаклизмы мирозданья

произошли уже со мной.

И память так смела и прочна,

что быть пророчеству пора.

И жизнь, короткая, как строчка,

бессмертной кажется с утра.

Так много слез сушил мне ветер,

так много старых парусов

лежит на дне, летит по свету

под звуки юных голосов,

так мимолетны состраданья,

так много грустных стариков,

так поэтичны оправданья

измен, соблазнов и грехов,

так много злости и отравы

я через сердце пропустил,

что быть жестоким и неправым

нет ни желания ни сил,

так хороши людские лица,

когда в них свет и вера есть!

И я попробовал молиться -

молитва обратилась в песнь.

1969

 

В РИТМЕ БОССА-НОВЫ

Не знают умники таких

 прекрасных снов...

 Ш.Бодлер

Я глуп и потому невзгоды, неудачи

прощаю сам себе, как выигранный бой,

не стану я кроить судьбу свою иначе,

я не скучаю ни в толпе, ни сам с собой.

Я глуп и потому молчу, не возражаю,

когда меня винят и вешают ярлык,

за почести и чин не дал бы ни гроша я,

люблю я только то, к чему давно привык.

Я глуп и потому не вижу в наслажденьях

ни цели жизни и ни забытья,

и не меняю я ни жен, ни убеждений,

я глуп и потому, наверно, честен я.

Я глуп и потому я многим непонятен.

Наш век к стереотипам так привык,

а в логике моей так много белых пятен,

что умники со мной становятся в тупик.

Я глуп и потому по лужам допозна я

брожу, не замечая улиц и дворов.

Что вижу я во сне, как объяснить, не знаю,

Не видят умники таких прекрасных снов.

1969

 

ПЕСЕНКА ПЕССИМИСТА (ВОРЫ)

Там, где надо и не надо

ходят черти знает кто.

Ловят души, роют клады,

могут своровать пальто.

Все, что могут сделать руки

и придумать голова -

все воруют - мысли, брюки

и хорошие слова.

Одурачат и обманут,

на других свалив вину,

все обчистят - и карманы,

и квартиру, и страну.

Все, чего достигли люди

вдохновеньем и трудом,

поднеси им, как на блюде

и плати за них потом.

Переловят в водах мутных

всех белуг и осетров,

украдут прозренье мудрых,

ум последних дураков.

В дом чужой войдут злодеи

ясным днем, не в тишине,

свистнут музыку, идеи

и любовь к родной стране.

И чем мельче вор убогий,

тем его заметней грех.

Кто и так имеет много,

тот ворует больше всех.

Как мне хочется поверить,

что исчезнет этот сор,

но покуда есть тетеря -

на него найдется вор.

Хоть порода их нетленна,

есть одна отрада нам -

энтропию во Вселенной

не прибрать пока к рукам!

На минуту прекратите разговоры,

оглянитесь - и какой бы ни был час,

вы увидите, что воры, воры, воры

окружают, окружают тихо вас.

1969

 

ХЕЛЛО, ЛУИС!

1

Как будто истины простые -

отдельно классика и джаз

живут и увлекают нас,

и там, и тут свои святые,

и там, и тут свои секреты,

свои гармония и лад,

и нет для музыки преград,

она звучит везде по свету,

и нет запретов и законов ...

Но только джаз у нас в загоне -

об этом многие скорбят.

А потому эрзацы рока

так изучаются глубоко

и преподносятся любя.

2

И преподносятся любя,

и сочиняются с охотой

такие пьесы, что тебя

отталкивали, как болото.

Набор аккордов и секвенций,

и все один и тот же септ

и штатно преданный адепт

наврет сто раз на пять каденций.

По-англомански все мотивы

так рассопливит в переливах,

что не в ушах, в носу свербят.

Не за свое берутся дяди ...

Прости, прости их, Бога ради,

прости незнающих себя!

3

Прости незнающих себя,

своих истоков и напевов -

они глупы или неспелы

и, в музыке себя губя,

они ей отдают все соки,

так ты когда-то в хонки-тонке

не ведая идеи высоких,

пел хрипло и играл так звонко,

что даже Дейзи-маргаритка

почуяла, что сыплешь слитки

ты неграм в головы пустые.

Там было ясно каждой девке,

что ты играл СВОИ попевки,

не огорчайся и прости их.

4

Не огорчайся и прости их ...

и нас прости — для нас галопы

и те сложны, хотя синкопы

в них доморощенно простые.

Тем более — писатель главный,

превозносивший альбатроса,

печаль голодных блюзов славных

охаял музыкой для толстых.

Его великих заблуждений

не разделил народа гений -

ты, как Шаляпин, здешний житель,

и здесь у нас в краях суровых

поешь теперь под каждым кровом,

ты - контрапункта тормошитель.

5

Ах, контрапункта тормошитель,

как обалдел король Оливер,

когда ты юный и счастливый

играл с ним, зодчий-разрушитель!

Да, у тебя и герцог Бейси,

и Майкл и Стиви, и Рей Чарльз

учились — это как ни бейся -

играть, и мыслить, и рычать.

Твоя нелегкая фортуна

влекла Колтрейна, Пэта Буна,

японских юношей «Дак-Дакс».

А Элла - гений, свет поэтов

не раз тебя помянет в скэтах.

О консерватор и левак!

6

Ты, консерватор и левак, -

вокал в басах, труба до писка,

а интонация так близко

подходит к ноте, но никак

не завершится попаданьем,

и этот свинг, и этот кач,

и этот хрип, и этот плач -

грань вознесенья и страданья.

Холодный джаз, би-боп, джаз-рок

вели потом свон бов,

но был всегда над ними бог,

по имени Армстронг Луи, -

горячей музыки вершитель,

страны Мажор великий житель.

7

Страны Мажор великий житель,

пройдя дороги нищеты,

достиг вершины! Не просты

пути в парнасскую обитель.

И негритянка, джине латая,

вздохнет, лоскутик теребя:

— У Сачмо глотка золотая

и золотистая труба!

Ты джазоманов знал ораву,

ты видел и плевки, и славу,

прошел ты сотни передряг.

Как всякий истинный художник,

ты - бог в работе и сапожник -

счастливейший из всех бродяг.

8

Счастливейший из всех бродяг,

почтивший клан миллионеров,

ты на перо Аполлинера

не мог попасть, увы, бедняк!

Уж он бы втиснул в «Алкоголи»

душ безглагольные мозоли

и ритмы рваные до боли

и сочинил бы поневоле

такой тебе верлибр для блюза,

чтоб ты, прижав тромпето юзом,

свой лучший блюз на мир обрушил.

Уж он-то знал людей и страсти,

все их тональности и масти

и как изменчивы их души.

9

О, как изменчивы их души!

Легко таким, как Мекки Нож,

для них и правдой сделать ложь,

и обработать, словно туши.

Но Мекки плюнул бы на бошей

коричневых, как негра глаз,

когда бы знал, что за три гроша

Брехт купит голос твой и джаз.

Прошли года, и вот уж смело

В Берлине Элла Вейля пела,

Превер мурлыкал на Бюси.

Быть может, с нежностью вселенской

в Москве скрежещет Вознесенский -

их очень просто искусить.

10

Их очень просто искусить ...

Поэты — липкая бумага,

и каждый копит, словно скряга,

напевы скромные Руси,

чтобы затем их воскресить

по мере сил и дарованья,

тому, что пел когда-то ваня,

вернуть азы очарованья.

Соленые, как огурцы,

частушки, поговорки, плачи

берут поэты за примеры.

Поэты — лучшие бойцы,

(не все), их трудно одурачить,

переманить из веры в веру.

11

Переманить из веры в веру,

от лаптя в европейский дом,

чтоб критик, правящий потом,

пенял тебе своей химерой.

Легко не всякого. Я с жаром

читал Уитмена, Превера,

Бодлера, Байрона, Ронсара.

За что наказан был примерно.

И потому я намекаю,

что с блюзом вещь совсем другая -

меня с ним связывает Пушкин.

Джазист, тебе трезвонят в уши

в прямом отходе от частушек,

а ты им время дай послушать.

12

А ты им время дай послушать -

труби в свой золотой рожок,

как черный лаковый божок,

и обольщай наивных души.

Пусть жизнь им кажется игрою

под лень печалей блюзовых,

и даже горький блюз порою

переполняет счастьем их.

И ты трубил в Карнеги Холле,

и мчал сердца их поневоле

горючей музыки бензин.

Казалось им — они в Эдеме,

и слышал чистильщик в Гарлеме -

наш век звенит, как клавесин.

13

Наш век звенит, как клавесин,

построенный в далекой Дикси ...

Пора снести его за киксы

в комиссионный магазин.

А рок в мажоре и в миноре

нас силой звука удивит ...

Забыт оркестр Кида Ори

и старых инструментов вид.

Задолбленные вдрызг, в запале

иные клавиши запали,

и в струнах ржавчины каверны.

Играя «Боже, нас спаси!»,

наш век трещит, как клавесин,

настроенный давно и скверно.

14

Настроенный давно и скверно

педальный рог сменен на «помпу».

У северян покрепче нервы,

и то тебя встречали с помпой.

Волшебник, как же он играет!

Губитель, как же он поет!

Недаром выдумка о рае

вочеловечила полет.

У нас есть тоже гений хриплый,

он не поет - творит молитвы,

немузыкальные, густые.

Он в хохоте утопит скуку,

поведает и боль, и муку,

как будто истины простые.

15

Как будто истины простые -

и преподносятся любя ...

Прости незнающих себя,

не огорчайся и прости их -

ты — контрапункта тормошитель,

и консерватор, и левак,

страны Мажор великий житель,

счастливейший из всех бродяг.

Ах, как изменчивы их души -

их очень просто искусить,

переманить из веры в веру.

А ты им время дай послушать ...

Наш век звенит, как клавесин,

настроенный давно и скверно.

1970-86

 

ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ!

Все идешь и идешь,

и сжигаешь мосты.

Правда где, а где ложь,

слава где, а где стыд?

А Россия лежит

в пыльных шрамах дорог,

а Россия дрожит

от копыт и сапог.

Господа офицеры,

мне не грустно, о нет.

Господа офицеры,

я прошу вас учесть,

суд людской или Божий

через тысячу лет,

господа офицеры,

не спасет вашу честь.

Кто мне враг, кто мне брат,

разберусь как-нибудь.

Я российский солдат,

прям и верен мой путь.

Даже мать и отца,

даже дом свой забыть,

но в груди до свинца

всю Россию хранить.

Я врагов своих кровь

проливаю моля,

ниспошли к ним любовь,

о, Россия моя.

Господа офицеры,

голубые князья,

я конечно не первый

и последний не я.

Господа офицеры,

я прошу вас учесть,

кто сберег свои нервы,

тот не спас свою честь.

1970

 

ДВА ГАЛСТУКА

Однажды некто

из скромных субьектов,

обалдев от семьи и от дел,

в зеркало поглядел.

И улыбнулся печально

в удивлении необычайном,

что на одну свою тонкую шею

он два галстука сразу надел.

Многим сегодня руку жал,

даже речь на собраньи

в полдень держал,

и глядел на него полчаса целый зал.

Хоть бы кто - нибудь подсказал!

Неужели никто не заметил?

Даже утром в прихожей дети?!

Даже Петя?!

Бывают на свете

чудеса.

Ну, а если бы петля,

а не глупые галстуки

эти?..

1970

 

ВАГОННЫЕ СТРОФЫ

Однажды сказал Робеспьеру Марат:

-Мы руки в крови замарали,

француза француз убивает, как брат,

в пылу якобинской морали.

-Ты знаешь, Марат,- Робеспьер говорит, -

мы просто как малые дети,

в России такое еще предстоит,

что нашу мораль не заметят.

В России повсюду полно голытьбы,

и публика кормится плохо.

Подайте ослепшему в ходе борьбы

с троцкистско-зиновьевским блоком.

Однажды у Троцкого сперли пенсне,

и Лева писать разучился,

и Сталин стал главный писатель в стране,

и этим он очень гордился.

При Сталине были искусства у нас,

писались различные книжки.

В ЦК был Пегас, и Парнас, и Заказ,

и вышки, и вышки, и вышки.

Однажды Иосиф пошел на концерт,

на скрипках играли евреи -

из уваженья все встали в конце,

и Сталин сказал, изменившись в лице:

-Пусть сядут они поскорее.

В России повсюду полно дураков,

особенно между начальством.

Подайте разбившему цепи оков

для всех и на равные части.

Иосиф боялся, что всюду враги,

и был подозрителен к свите.

Хрущев ему чистил всегда сапоги,

а Брежнев давал тити-мити,

У Брежнева сперли алмаз в сто карат.

он смотрит -а он у Хрущева.

В те давние годы вопросы наград

решались весьма упрощенно.

В России всегда и тюрьма, и сума -

конечные пункты прогресса.

Подайте сошедшему как бы с ума

в процессе различных процессов.

Когда постреляли дворян и купцов

и всех, кто трудился мозгами,

пришло очень много других молодцов,

хотевших не быть дураками.

Когда постреляли и тех молодцов,

что стали народу отцами,

пришло очень много других подлецов,

хотевших служить подлецами.

Когда постреляли и тех подлецов,

назвав их народа врагами,

пришло очень много других удальцов,

хотевших не быть дундуками.

Когда поснимали и тех удальцов,

которые ворами стали,

запели повсюду хоры мудрецов:

во всем виноват только Сталин!

Когда кто-то рядом подсядет в кино,

то чаще всего из ЧеКа он.

Подайте хромому из банды Махно

за то, что поймал Колчака он.

Съезжается партия редко в Кремле -

всего 28 разочков,

но есть и другие места на земле,

где примут старинных дружочков.

К примеру, где Ленин в Сибири страдал

и пел там партийные песни.

А Майкл бы Джексон в Кремле выступал

и пел бы партийные песни.

Один депутат с довоенной поры

на съезды все ездил упорно.

Глаза покраснели от красной икры,

Душа почернела от черной.

Россия живет в бесконечной борьбе,

чтоб выжил без сапиенс гомо.

Сегодня мы так говорим о себе,

а завтра - совсем по-другому.

Всегда у нас бывший начальник дурак,

а нынешний просто конфетка.

Сегодня мы пишем историю так,

как мир ощущает трехлетка..,

А завтра ее исправляем в слезах,

как послеинфарктные дяди.

Поэтому я о сегодняшних днях

молчу, как разведчик в засаде.

1971-1989

 

ВРЕМЯ НЕРЕАЛЬНО

Давай забудем навсегда,

что время есть на свете,

что есть минуты, дни, года,

и старики, и дети.

Пусть нелегко, ох, нелегко

вообразить такое,

зато оставим далеко

мы время непокоя.

Забудем скуку, мой дружок,

недобрых слов бряцанье,

а горе - это хорошо

со знаком отрицанья.

Мы станем жить не суетясь

на этом славном свете.

Под солнцем высыхает грязь,

к пыль уносит ветер.

Неважно, сколько проживем,

что будем есть и пить мы,

а важно, что писать вдвоем

друзьям мы будем письма.

К нам станут приезжать они

кто с кошкой, кто с собакой,

жить, не подсчитывая дни,

и, уезжая, плакать.

1971

 

УМЕТЬ ПРОСТИТЬСЯ

И две скобы молчания у рта,

и тьма незнаний о других дорогах,

и о своих глухая немота —

убогий знак небытия, и строго

скрещенные и шуйца, и десница —

одна с сумой, другая со стилом,

и в памяти бесчисленные лица,

и космос под рукой или крылом —

предвидеть ясно и уметь проститься

с детьми и радостями мельче и глупей,

и с миром в травах, облаках и птицах,

в заветах — не солги и не убей,

с владельцами униженных судеб,

достойными любви и состраданья,

что гибли не за истину — за хлеб,

любовью почитая подаянья,

и с грустными поэтами земли,

рискнувшими продать свои моленья

и слов не знающими, чтобы замолить

безвыходное это преступленье,

и помнить, что бросал под сапоги

стихи и музыку оголохшему кому-то,

И жизнь сою, что выпустил с руки,

обожествлять и ненавидеть люто.

1972

 

НАМ ПРЕПОДНОСИТ ДЕНЬ ВЕТРА И ТУЧИ

Нам преподносит день ветра и тучи,

а ночь несет бессонницу и страх.

Нас жизнь терять, не удивляться,

учит, и входит к нам тревога, как сестра.

И все яснее виден каждый случай

переплетением законов, и пора

их перевоплощенья, и летучий

предвосхищений свет, и опытов игра.

И вот однажды в думах ежечасных

находишь смысл уже прожитых дней,

становится до удивленья ясно,

что цель — не мудрость, а дорога к ней,

И с кем поделишься добром и злом,

когда Харон подаст тебе весло.

1972

 

ДВЕ ПТИЦЫ

Мы встретились в таком просторе,

в таком безмолвии небес.

что было чудом из чудес

пересеченье траекторий.

Быть может, мы в совместный путь

могли с тобой пуститься вскоре -

в чем состояла цель и суть

всей нашей жизни, но на горе

мы с удивлением открыли,

что птица птице не под стать,

стремительные наши крылья

в полете будут нам мешать.

Так мощен наших крыл разлет,

что сблизиться нам не дает.

1972

 

ПАРАДНЫЙ ПОДЪЕЗД

- Не ставь на подоконник, Валя,

Жильцы тут ходят, засекут.

Вот видишь? Пусть проходит краля,

ну подожди хоть пять минут

Мы ж три часа с тобою ждали

пока откроют, что ж ты, Валя?

- Ой, не могу, послушай, Коля,

ну прямо все горит внутри.

Дай хоть глоток мне алкоголя,

а так со мной не говори.

Болит в груди, ты знаешь, Коль,

душа с похмелья, как мозоль.

- Нет. погоди. Видал, старик

ползет наверх, давай пропустим-ка.

А ты срываешься на крик,

ведь тут подъезд, ого! - акустика!

А ты шумишь, как паровоз,

Ты до подъезда не дорос.

- Ой, Коль, кончается терпение.

Давай бутылку, не греши,

ведь я могу от возбуждения

тебя нечаянно пришить.

Ну дай глотнуть, а там опять

хоть полчаса могу я ждать.

- Ну что ты, Валя, лезешь лапами?!

Не лезь, Валюша, на рожон!

Тебя не били мама с папою,

ты невоспитанный пижон.

Не бей в лицо мне, на, держи,

залей костер своей души.

- Ой, Коля, гадость невозможная,

ну как такое люди пьют?!

На вкус, как будто мазь сапожная,

а запах - словно старый джут.

Мой друг один совсем потух

вот от таких вот бормотух.

 -Ну, Валя. ты такой нахал,

сказал - глоток, а сам - смотри,

бутылку всю почти что вылакал,

уже не булькает внутри.

Давай-ка триста две копейки

и за второй пойдем скорей-ка.

- Смотри, святая простота,

в прикиде дяди к нам идут.

Ведь это. Копя, наркота,

они займут все место тут.

Мы не вернемся. Ты прости,

но с ними нам не по пути.

Кто не ценит подъезды - глупцы ...

Это теплый приветливый край.

Для бомжей, алкашей, для сирот-малышей,

загулявших мужей - терема и дворцы.

Для бродяг - это рай.

1972

 

НИ ШАГУ НАЗАД

Приказ «Назад ни шагу!» был жесток.

Оглянешься, шагнешь назад - и крышка.

И целит в спину твой родной восток,

Сергей с Урала, из Сибири Мишка...

Они лежат за ельником в воде.

И синими бессонными глазами

их видит лейтенант НКВД,

а сам на мушке опера с усами.

Тот лейтенант, серьезный и прямой,

он видит все, но ему мало, мало...

И красный ромбик с желтою каймой,

как вещий сон, тревожит генерала.

И генерала вызовут туда,

откуда автор страшного приказа

следит за всеми и не без труда

искореняет трусости заразу.

Атака... И солдат, покуда цел,

идет на немца твердо, без оглядки.

И немец взял солдата на прицел,

и русский сзади целит под лопатку.

Земли моей и гордость, и краса,

великий воин, умирал, как жил он,

и от чужого рабства нас спасал,

чтоб собственное было нерушимо,

1974-1982

 

ГОВОРИТЕ, Я МОЛЧУ

Малиновки пели, и синие ели

кружились, летели в глазах.

Но вот уже метели, а Вы не сумели,

да что там, не смели сказать.

Говорите, говорите, я молчу...

О полотнах и о моде,

о вещах и о погоде,

и вообще, о чем угодно -

Вы же знаете, я слушать Вас хочу.

Говорите, говорите, я молчу...

Поспешные встречи, неясные речи

и дым сигарет до утра.

Наверно несчастье - мое безучастие.

Ну что Вы, какая хандра?!

Говорите, говорите, я молчу...

Много доброго и злого

мне приносит Ваше слово.

Только кажется мне снова,

что я дорого за это заплачу.

Говорите, говорите, я молчу...

Все видят, я знаю, и я не скрываю,

ведь мы же у всех на виду.

А знаете - скука веселая штука,

когда вы попали в беду.

Говорите, говорите, я молчу...

Ах, молчание опасно?

Обвинение ужасно!

Вы обиделись напрасно.

Как предмет любимый в школе я учу.

Говорите, говорите, я молчу...

1974

 

КОГДА ТЕБЕ И ПУСТО И ПЕЧАЛЬНО

Когда тебе опять и пусто и печально,

в глазах покоя нет, а в мыслях высоты,

ты вспомни, что в тебе нет боли изначально,

а только трение мечты и суеты.

И если слезы есть - старайся в одиночку

их выплакать сперва, и к людям не спеши.

И мужество не в том, чтобы поставить точку,

а чтобы претерпеть рождение души.

И если так с тобой случится не однажды,

то с каждым разом легче будет этот миг.

Жестоки чувства одиночества и жажды,

но страшно - если ты к ним вовсе не привык.

Досадно - если ты, надеясь на подспорье,

в ответ не получил желанной сослезы.

Но в сотню раз страшней, когда испив от горя,

в чужую исповедь ты смотришь на часы.

И если нет того, о чем мечтал вначале,

и высота пути на уровне травы,

люби все то, что есть - и страхи и печали,

и труд обычный свой, и вздохи, и увы.

И меры счастью нет, и смысла в обладаньи -

все сквозь тебя, как Космос протечет.

И оправданье жизни - только в состраданьи

в желаньи размышлять - другое все не в счет.

1974

 

БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ

Мы у Васи в кочегарке

чифирили каждый день.

Я - блондин, я - парень маркий,

каждый день мне мыться лень.

И сказал тогда Володя:

- Ты на улицу иди и умойся на природе -

ведь не зря идут дожди!

И ответил я Володе:

- Ты подстрижен, как лопух,

и одет ты не по моде,

дегустатор бормотух!

И вообще, в твоих галошах,

а когда ты пьешь - вдвойне,

ходит дядя нехороший

ко второй твоей жене.

В разговор тут встрял Валера -

был моложе он всех нас:

- Если хочешь, для примера

я продам твой синий глаз.

Я сказал ему: - Валера!

Как подруг твоих мне жаль,

что за гробом кавалера

понесут свою печаль.

Я башку его лопатой

зацепил - и ничего.

Быть Валерочке богатым -

не узнали мы его.

Он лежал совсем негромко,

подниматься не хотел...

Тут Володю слишком ломкой

деревяшкой я огрел.

Деревяшка поломалась.

Вова взял огромный лом,

зацепил меня он малость

(только скрытый перелом)...

Я ударился об угол,

полчаса лежал без сил,

тут к виску мне Вася уголь

непотухший приложил,

а Володю сунул в печку

охладить немного чтоб,

и Володино сердечко

запросилось сразу в гроб.

Тут Валера встал и в силе

Васю шмякнул визави...

А потом мы чифирили

и пели песни о любви.

1975

 

ВДОЛЬ ОГРАДЫ ПО ФОНТАНКЕ

Вдоль ограды по Фонтанке

в тапках войлочных бредет

обезумевший от пьянки

петербургский обормот.

Раньше был красив и нужен

и народу, и жене,

и побрит, и отутюжен

бывший старший инженер.

Он с приятелем Абрамом

без похмелки умирал

и лечился тетурамом,

эспераль в живот вшивал.

Но денечки наступали -

начинал опять с пивка.

Вот и водочка в бокале,

и опять дрожит рука.

По расколотым стаканам

разливал одеколон

и с приятелем Иваном

просыпался у колонн,

у Казанского собора

или на Пороховых,

и в общественной уборной

похмелялся на троих.

А милиция встречала

с безразличием его.

Пил он много, ел он мало

и не трогал никого.

Думал он всегда о зелье

и в упор не видел баб,

и, скукожившись с похмелья,

умер друг его - прораб.

Он ходил по воскресеньям

к неудавшейся родне,

где его в убогих сенях

били шваброй по спине.

Он сынишке и дочурке

мокрым глазиком моргал,

брал из пепельниц окурки

и пятерку вымогал.

Но показывала кукиш

ему бывшая жена.

А на кукиш ты не купишь

ни закуски, ни вина.

А дочурка и сынишка

с безразличием лица,

ухватившись за штанишки,

убегали от отца.

Так и жизнь его пропала

из-за вин недорогих.

Счастья в жизни знал он мало.

Но не менее других.

И идет он по Фонтанке,

бывший старший инженер,

бесполезный из-за пьянки

и народу, и жене.

Он идет, заливши око,

и бормочет, как сквозь сон,

то ли Фета, то ли Блока,

то ли так - икает он.

1975

 

САМОЛЁТ МОЙ

Август в звездные метели

гонит нас из дома...

Самолет мой - крест нательный

у аэродрома,

Не к полетной красоте ли

вскинут взгляд любого?..

Самолет мой - крест нательный

неба голубого.

Злится ветер - князь удельный

в гати бездорожной...

Самолет мой - крест нательный

на любви безбожной.

Свет неяркий, акварельный

под стрелой крылатой...

Самолет мой - крест нательный

на любви проклятой.

Я сойти давно хочу, да

мал пейзаж окрестный.

Распят я, и нету чуда,

что летает крест мой.

Даль уходит беспредельно

в горизонт неявный...

Самолет мой - крест нательный

на тебе, и я в нем.

1975

 

ТАМ, ГДЕ ЮНОСТЬ ЖИВЁТ

Там, где жаворонок - лучший поэт

сочинил на голубом полотне

свой простой, неуловимый куплет

и исчез в вышине,

там, где в просеках толпятся цветы,

молодых стрекоз отправив в полет,

далеко, где пес и травы густы,

моя юность живет.

Она бродит по болотам, по ржи,

и порою глухариных токов

под сосной, раскинув руки, лежит

в том краю родников.

Я вернусь туда, в забытый рассвет.

Спросит Юность - Ты пришел навсегда?

Засмеюсь я и подумаю ~ Нет,

и скажу грустно - Да.

И смолой благоухающий лес,

и дурманом усыпляющих трав

Мою душу заберет у небес

и заткнет за рукав.

Я забуду про друзей и врагов

и стою - пацан - рука у виска,

без понятия веков и богов,

и тоска, тоска и тоска...

Погостить недолгий выделен срок,

и других долгов настанет пора.

Я опять покину этот мирок,

как когда-то с утра.

Там, где летние поля в васильках

бесконечные, как жизнь впереди,

я иду, и словно сойка в силках,

бьется сердце в груди.

1975

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ

Проедешь Обводный, и Питер

начнется в окошке вагона,

он справа, когда подлетаешь с востока -

взгляни на него с самолета.

Он вечно в дыму, и на севере -

грязного, сизого тона.

Представь - среди женщин, детей

и чиновников ждет тебя кто-то.

А кто-то не ждет, но от радости

речи лишится,

когда ты измученным телом

вомнешься в парсек коммуналки

и в грустных глазах отразишь

петербургские бледные лица,

увидишь, как мало пространства

и как его городу жалко.

Но это неважно, поскольку

другие миры в нас...

Они необъятны, и даже тоска наша

их не заполнит.

Смотри, говори, прикасайся

к руке непрерывно...

Ты опыт имеешь и знаешь,

что это не больно.

А вот и обои, нелепый рояль

и старинная эта лепнина,

скрипучий паркет в коридоре

длиннющем и черном,

амур запыленный с отбитым

крылом у камина

и я, Петербург, за пристрастье к гармонии

(Боже!) пожизненно твой заключенный.

1975

 

ЛАДОНИ НА ГЛАЗАХ

Я суетился, глупо жил, спешил в тоске и жажде,

вдруг кто-то руки положил мне на глаза однажды.

Прохладное от глаз к вискам я чувствую касанье -

узнать кого-то по рукам немое приказанье.

И я задумался на миг, качаясь как в вагоне, -

мужчина, женщина, старик?.. неясные ладони...

Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.

что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?

Ах. это ты, мой старый друг, твоя повадка, точно!

Но нет... ладоней полукруг лежит легко, но прочно.

Да, вспомнил я. ведь ты ушел не в лучший день и час мой.

В ладонях теплых хорошо, и память тихо гаснет...

Теперь я понял - это ты! Откуда ты явилась?

Освободи от темноты, откройся, сделай милость!

Твоя вина. моя вина - забудь, и я забуду...

Ты? отгадал я! тишина... нет, не свершиться чуду.

Ах, это мама! мама, ты?! В ответ опять молчанье.

Заговорился. Темноты не видно окончанья.

С ума сошел я, фантазер, ведь ты скрестила руки

в краю лесов, в краю озер на вечныя разлуки.

Невольно так себе я лгу с закрытыми глазами.

Нет! отгадать я не могу, скажите имя сами.

Ах, нет, не убирайте рук! я памяти внимаю

и слышу чей-то сердца стук, но чей? Не понимаю...

Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.

что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?..

1975

 

СТАРИКИ

В местах, где на граните Петербурга

забыло время то царапину, то шрам,

и тихий свет от солнечного круга

ложится без теней по берегам,

на мостиках горбатых по Фонтанке

и вдоль резных оград особняков

и в солнце, и в туманы спозаранку

встречаю ленинградских стариков.

Их лица, словно карты странствий дальних,

испещрены дорогами времен,

и свет в глазах туманный и хрустальный

скрывает связь событий и имен.

В их памяти лежит тяжелым кладом

эпоха ожиданий и надежд,

тревоги и восторги Петрограда

и ужасы нашествия невежд.

И шаркают они по листьям желтым,

шепча; и щурясь, и качая головой,

и хлеб насущный в сереньких кошелках

касается намокшей мостовой.

И в магазине долго и спокойно

считают мелочь тёплую с руки,

в нелегкий мир и в тягостные войны

ценить они учились медяки.

Их одиночества достойны поклоненья

и в безнадежности своей, и в чистоте,

но равнодушны молодые поколенья

к их краткой и печальной красоте.

На мостиках горбатых по Фонтанке

и вдоль резных оград особняков

и в солнце, и в туманы спозаранку

встречаю ленинградских стариков.

1975

 

КАНЦОНЕТТА

Ах, представьте, такая случилась беда —

потерпел пораженье в важнейшем я споре. . .

На Босфоре я не был почти никогда,

но спешу, как пролив, все в какое-то море.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, в мои молодые годы

я рассеяным был, словно по ветру пепел,

и от мыслей на лбу закипала вода,

и познавшим печаль я казался нелепым.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Удивительных глаз голубая слюда

отражала меня молодым и невзрачным,

и не мог я пройти, не оставив следа,

потому что для опытных глаз был прозрачным.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы представьте, что слов золотые стада

я пасу на бескрайней равнине метафор,

и журчит по страницам святая вода,

и последние книги достал я из шкафа.

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

Вы поймите, что это совсем не беда.. .

на дороге моей я лежал, как подкова,

и прибила над дверью своей навсегда

меня женщина эта — ну что ж тут такого!?

Вот такая-то в жизни моей ерунда.

1975 

 

ЛЕНИНГРАДСКИЕ АКВАРЕЛИ

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1976

 

ОТКРОВЕНИЯ

Нет в мире высшего блаженства,

чем осознание пути,

когда достигнув совершенства

ты все же вынужден уйти,

когда и сердцем и мышленьем

приемлешь равно мрак и свет,

когда легчают сожаленья

о пустоте минувших лет.

И нет лекарства в мире лучше

от страха стать золой в золе,

чем уяснить, что ты лишь случай,

прекрасный случай на земле,

когда проводишь самых близких

в недосягаемую даль,

когда уже не знаешь риска,

а лишь терпенье и печаль,

когда войдешь два раза в реку,

на дне останешься сухим,

когда прощаешь человеку

его успехи и грехи,

когда по взгляду и по вздоху

поймешь, что сделалось с душой,

когда тебе с другими плохо,

а им с тобою хорошо.

1976

 

ПОИСКИ СЧАСТЬЯ

1.

По белому, синему свету —

во всю его ширь и гладь,

мне ведомо — счастья нету,

но знаю, где нужно искать.

Пока всю надежду по капле

не выплакал в теплой тиши,

ты чистому небу покайся

и пылью дорожной дыши.

Судить о любви и о долге

превратно умеет среда.

Любовь иногда не надолго,

но долг по любви — навсегда.

Из множества искренних мнений

единственно правильно то,

которое в муках сомнений

не выскажет прямо никто.

Спешить, возвышаться, вписаться —

глаголы успеха и лжи.

Терпенье не стоит оваций,

но стоит терпения жизнь.

Взлети хоть в великие выси,

хоть ляг на спокойное дно —

все счастье в единственной мысли,

что нам достижимо оно.

1964

2.

Постигаю я терпение, мой друг,

чистоте пытаюсь слово научить,

все, что кажется нам темным поутру,

высветляют предзакатные лучи.

Если мысли не уместятся в тетрадь,

этих птиц в неволе памяти держи. . .

Это страшно — опыт сердца рифмовать,

видишь, я еще не умер, но не жив.

Ну а если нет ни счастья, ни судьбы,

ну а если непонятно все кругом,

ты начни опять с мечты и ворожбы,

не грози пустому небу кулаком

и уверуй. Вера каждому дана,

будет радость, если множить грусть на грусть...

Пусть же люди, снисходящие до нас,

полагают, что нас знают наизусть.

Есть на каждую беду страшней беда —

к утешениям себя ты не неволь,

мы и счастливы бываем, если боль

покидает пас на время иногда.

Все не наше — ни начала, ни концы,

наша жизнь, она и есть та соль земли,

а счастливыми бывают мудрецы,

что свой путь через несчастия прошли.

1976

 

КОПЧЁНАЯ КОЛБАСА

Кто сказал, что в Ленинграде

нет копченой колбасы?

Я с одним поспорил дядей -

дядя съел свои усы.

Мы однажды возле Мойки

деревянный жгли костер...

Этот дядя (слишком бойкий)

все бушпритом пер на спор.

Я сказал ему - Не надо!

Спорим лучше на усы.

Я вам нынче в Ленинграде

дам копченой колбасы.

Вы за это мне в награду

съешьте рыжие усы.

Хохотал он до упаду,

чуть не лопнули трусы.

Тут достал из-под скамейки

я вареной полкило...

Дядя сплюнул в телогрейку,

но ему не помогло.

На костре я ту колбаску

прокоптил, надев на лом...

Не рассказывайте сказки

о снабженьи бытовом!

Я нарезал на кружочки

шмат копченой колбасы.

-Ешьте, дяденька дружочек,

не запачкайте усы!

А потом он, как и надо,

кушал рыжие усы.

Хохотал я до упаду,

чуть не лопнули трусы.

А в обкомовской столовке

в это время поутру

паханы и шалашовки

жрали черную икру.

1976 

 

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС

В куполах от полей - позолота и синь,

На крови россиян перламутровый спас.

Незнакомкой войдет величавей и проще княгинь

Вдруг мелодия - медленный вальс.

      Вальс - всегда на Вы,

      Вальс речной волны,

      Вальс мостов Невы,

      Дальних стран.

      Вальс растерянный,

      Вальс расстрелянный,

      Вальс растрельевый,

      Вальс - туман.

Книга белых ночей, и сенатская рань,

И блокадный полет лебедей и принцесс.

И гранитные буквы на шрамах залеченных ран,

И  зеленый дворец из чудес,

      Вальс пустых дворцов,

      Вальс былых венцов,

      Вальс - к лицу лицо

      Без прикрас.

      Вальс военных дней,

      Смерти и огней,

      Вальс судьбы моей,

      Жизни вальс.

      Вальс старинных дам,

      Вальс клаксонных гамм,

      Вальс огней реклам,

      Вальс дождей.

      Вас недвижных поз,

      Вальс больших стрекоз,

      Вальс травы в покос,

      Вальс людей. 

 

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Удивительный вальс мне сыграл Ленинград,

без рояля и скрипок, без нот и без слов.

Удивительный вальс танцевал Летний сад,

удивительный вальс из осенних балов.

Вальс - всегда на Вы, вальс - речной волны,

вальс мостов Невы, дальних стран,

вальс растерянный, вальс расстрелянный,

вальс растреллиевый, вальс - туман.

В удивительном вальсе кружились дома,

и старинные храмы несли купола,

и на лучших страницах раскрылись тома,

и звонили беззвучные колокола.

Вальс пустых дворцов, вальс былых венцов,

вальс к лицу лицо, без прикрас,

вальс военных дней, смерти и огней,

вальс судьбы моей, жизни вальс,

Вальс старинных дам, вальс клаксонных гамм,

вальс огней реклам, вальс дождей,

вальс недвижных поз, вальс больших стрекоз,

вальс травы в покос, вальс людей.

1976

 

ВПЕРЁД, МОЙ ДРУГ

Не нужно, не спеши и разочарований

зарытый в сердце клад наивным не дари.

Наш век нам воздает, но ждет от нас стараний,

теряя верхний слой, сверкают янтари.

Полсвета между дел ты обошел когда-то,

но в дебрях душ людских блуждаешь до сих пор,

и ты не генерал, и мысли не солдаты,

но важен им порой тактический простор.

Какая же любовь тянуться будет вечно?

Когда она в тепле, не избежать потерь.

Не стоит на друзей надеяться беспечно,

а чтоб узнать врагом, держи открытой дверь.

Пленительных стихов изысканные рифмы

ты произносишь вслух, закрыв глаза, как крот,

слова простых молитв беззвучно повторив, мы

уходим на восток, смешав с дождями пот.

Вперед, мой друг, вперед! Достаточно эмоций,

а драндулет мечты способен на полет.

Увидим с высоты, чем это обернется.

А что нам остается? Вперед, мой друг, вперед!

1977

 

БАЛЛАДА О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ

Меня нашли в четверг на минном поле,

в глазах разбилось небо, как стекло.

И все, чему меня учили в школе,

в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу

ушли назад, оставив рубежи,

и похоронная команда на подводу

меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,

напуганный до смерти всей войной.

И подошел ко мне какой-то гансик

и наклонился тихо надо мной.

И обомлел недавний гитлер-югенд,

узнав в моем лице свое лицо,

и удивленно плакал он, напуган

моей или своей судьбы концом.

О жизни не имея и понятья,

о смерти рассуждая, как старик,

он бормотал молитвы ли, проклятья,

но я не понимал его язык.

И чтоб не видеть глаз моих незрячих,

в земле немецкой мой недавний враг

он закопал меня, немецкий мальчик.

От смерти думал откупиться так.

А через день, когда вернулись наши,

убитый Ганс в обочине лежал.

Мой друг сказал:"Как он похож на Сашку...

Теперь уж не найдешь его... А жаль."

И я лежу уже десятилетья

в земле чужой, я к этому привык.

И слышу: надо мной играют дети,

но я не понимаю их язык.

1978

 

НЕ ПОНИМАЕМ...

Честно живем и не верим в наветы,

друга порой от души обнимаем,

а для чего существуем на свете -не понимаем...

Вместо сочувствия дарим советы,

роль для себя сочиним и играем,

слова простого, как небо и ветер, не понимаем...

И безоглядно все реже мы верим,

копья уже никогда не ломаем,

и объясняя любые потери, не понимаем...

Где наша мудрость? Осталась усталость.

Цепи ничтожны, а мысли туманны.

Как это- юность и сразу же старость? не понимаем...

Осточертевшие с детства уроки

детям своим безнадежно внушаем,

где наша правда? и где наши сроки? Не понимаем...

Но отстают неудачи и беды,

снова для жизни хватает ума нам.

Снова считаем рубли и победы... Все понимаем, все понимаем...

1978

 

ФЛАМИНГО

Пугливая птица фламинго,

ты от стаи отбилась и машешь

розоватыми крыльями длинно -

рукавами нарядной рубашки!

И летишь ты от края до края

по маршрутам, в которые веришь.

Может, выбьют не сердце, а перья

из тебя по пути, дорогая,

фламинго...

Как тобой любовались фламандцы,

целясь в тело изящное кистью,

и застыли прекрасные танцы,

как в полете осенние листья.

Бесконечную "Красную книгу",

как поэму вселенной листая,

вижу строфами стройные стаи -

перелетной свободы вериги,

фламинго...

Ах, какая печальная доля

быть добычей людей и стихии!

воспою тебя радостней болью -

эти вздохи и клики глухие.

Но какая прекрасная доля -

миллионы смертей пролетая,

выпасть вдруг из расстроенной стаи,

быть убитой, но в небе, на воле,

фламинго...

1978

 

СОНЕТ ОРФЕЯ

Нет, оценить не можем мы

того, что нам судьба послала.

Вот так Орфею было мало

вести любимую из тьмы.

Из нелюбви, как из тюрьмы,

мы убегаем с кем попало,

не повернув свой взгляд к началу,

забвеньем облегчив умы.

Но если осенью ненастной,

или в другой какой-то срок,

нам выпадет внезапно счастье,

мы вдруг умнеем от тревог,

и оглянувшись очень мудро,

опять одни встречаем утро.

1978

 

ИГРАЕТ ЧАРЛИ ПАРКЕТ

1

Эта музыка — плотная масса. . .

Превращается пот в хлеб и масло,

в ЛСД, героин, джин Бифитер,

как алмазная грань в жир графита.

Чарли-черт!

Сакс-Овидий...

Так течет

в Аиде

Стикс.

И сказал

Картасар —

. . .сакс, секс, сикс. . .

2

Старый пьяный кул-джез сник —

на легато колдует кудесник —

нот частицы —

иксы без масс,

глаза безлицы,

взгляд сквозь нас.

Эта легкая песнь

выше месс,

ключ использован весь,

нотам нет мест.

3

В небе музыки ас

(слезы вытри),

как в палитре Сезанн —

гез прехитрый.

Кикс, как кекс, . .

. . .сикс, сакс, секс —

1978

 

БЕССОНИЦА

Жестокое свойство бессонных ночей -

песчаное дно у сетчатки,

опасная горечь невнятных речей

в закрытых страницах тетрадки.

Оставишь ли подслеповатой рукой

пятичасовые рифмовки,

скликая к постели под свой непокой

года немытья и шамовки.

Пытаешь ли память, как новый юрист -

пупок социальной системы,

пиная надежды, как зэков и крыс,

забыв про супы и жотемы.

Читаешь ли русской царицы муру,

хорошей царицы, конечно,

втянувшей Вольтера с Европой в игру,

по-царски в одном только грешной...

Но только Монтеня не вздумай листать -

бессонницы как не бывало...

Тебя засосет, как болото, кровать

под рясочку снов, в одеяло.

Но все же успей записать что-нибудь,

ну что-нибудь вроде: «В Марселе

на улицах грязь, и холера, и жуть,

в России - цари и метели».

Холера и грязь превратятся во сне

в стерильность парижских отелей.

Но даже в Нью-Йорке увидишь в окне:

в России - цари и метели.

Отдай же бессоннице горькую дань,

пойми - наяву ли, во сне ли

несет нашу жизнь по реке Потудань

туда, где цари и метели.

1979

 

АЛЁНУШКА

Аленушка, Аленушка,

Алена сероглазая,

ты сказку мне, Аленушка

рассказывай, рассказывай.

Одним движением ресниц

расскажет мне Алена

про стаи перелетных птиц

под небом побеленным.

Со лба откинув прядь волос

без слов поет Алена

про запах сена, про покос

и полдень опаленный.

А в меди медленной руки

я вижу изумленно

теченье плавное реки

в тени берез и кленов.

Аленушка, Аленушка,

Алена сероглазая,

ты сказку мне, Аленушка,

рассказывай, рассказывай,

о тридесятых странах,

что все в родной сторонке,

всю жизнь я слушать стану

тебя, моя Аленка.

Над озером рябины

качаются, качаются,

а песни для любимых

поются - не кончаются

1979

 

ИТАК, ИГРА ...( Собрание стихотворений )

Аркадию Райкину.

12

Когда твердят — не верь словам,

я этих слов совсем не слышу,

но мысль моя смелей и выше,

когда твердят — не верь словам.

Все мироздание колышут

слова с любовью пополам.

Я этих слов совсем по слышу,

когда твердят — по верь словам.

1980

2.

В два голоса.

Пусть будет наш удел высок

и мы порой достойны драмы,

но нами правит не восток,

а ощущенье панорамы.

Рискни по-новому прочесть

день нынешний и день вчерашний,

но Пимену дороже честь,

чем слава и обилье брашны.

Обыкновенные слова

слагают правды хромосомы. . .

Зане и ухает сова,

что когти в жертве невесомы.

Примерим платье королей,

проткнем язык по-африкански,

но нет трудней среди ролей —

Сыграть себя по-христиански.

Ошейник в будке Гесперид—

причина хворости и боли,

но Цербер на цепи не спит,

он нам опасен и в неволе.

Нас били в поддых сапогом,

и поглощала кровь рубаха. . .

Нет у художника врагов —

он сам свой царь, палач и плаха.

Цель упоительней и чище,

чем нереальнее исход. . .

Но ищем мы на пепелище,

где Феникс рок-н-ролл поет.

Пусть будет наш удел высок

и добросовестен наш улей. . .

Что примут сердце и висок -

терпенье, срам, надежду, пулю?

1979

3.

Открывается занавес — это

 начинается жизни пора.

Первый акт — узнавание света,

 безмятежного детства игра.

Усложняются правила пьесы,

 выбираем партнеров себе,

примеряем любовь, интересы,

 намечаются роли в судьбе.

Разучив монологи и споры,

 занимаем па сцене места --

все коллеги мы, все мы актеры,

 и у каждого роль не проста.

Нет прогонов и нет репетиций,

 а премьера идет каждый час.

Мы стараемся не ошибиться,

 повторяя ошибки не раз.

Жизнь — театр, кто сердце и нервы

 бережет до удобной поры,

за кулисы спасается первый

 от жестокой и честной игры.

1979

4.

Когда усталость беспощадно

лишает легких дум и сна,

жизнь представляется нескладной

и давит на сердце вина.

и если встанешь у порога -

так беспростветен дальний путь,

и в прошлом радости немного,

и в завтра страшно заглянуть.

И кажутся самообманом

все иделы лучших дней,

и подвести итог пора нам -

чем безотрадней, тем верней.

Итог... но этого нам мало,

смелей вперед, и все сначала!

1981

5.

Ах, кто себя не ублажал

 игрой, обманом, сказкой?! . .

Корона, скипетр, кинжал,

 трагическая маска —

все в ход пошло, и так у нас

 причудливы подмены —

не узнаем себя подчас

 в чертогах Мельпомены.

Не оценив сюжет простой,

 до окончанья дней

мы целью жизни ставим то,

 что служит средством к ней.

Признав достоинства сумы,

 мы любим звон монет,

играем в души и умы людей, которых нет.

Идей великих механизм

 сносился и исчез —

на первом месте организм,

 обмен его веществ.

Косметика и камуфляж,

 и фраз пустых игра,

и реквизит громоздкий наш —

 вчерашняя пора.

Кто эту пьесу написал,

 кто ставил, кто играл,

подмостки где и где тут зал,

 когда нам ждать финал?

Оставь игру И разговор,

 да будет темой жизнь. . .

Ты сам и автор, и актер,

 так истины держись!

1979

6.

Итак, игра. . . Не упрощая,

не унижая жизни суть,

мы можем правила чуть-чуть

домыслить, промахи прощая.

Не сразу дорастаем мы

до роли трудной и понятной,

к которой тянутся невнятно

сердца любые и умы.

О вечных истинах порой

была во-первых наша тема,

и лишь сигнальная система

была у нас всегда второй.

Итак, игра. . . Участье в ней мы

всем существом принять, должны,

отнять ошибки от вины

и всепрощению не внемля.

Мы ясно чувствовали час

и понимали, где опасность,

когда удобная неясность

уводит от решений нас.

Мы все отдали, что смогли,

а взяли то, что было лишним.

Хотя ненужным-то у ближних

бывает часто соль земли.

Итак, игра. . . В ее ловушки

влечет успех и тянет слово,

но в ней любовь и жизнь основа,

а остальное все — игрушки.

Подчас казалось, со стеной

мы диалог вели, измучась,

и все ж благословенна участь,

когда словесность за спиной.

И чем судьба порою круче,

тем жизнь тревожней и полней,

а сердце — чем оно больней,

тем роль свою честнее учит.

1979

7

Как мы трудно умнеем и долго,

принимая то тех, то иных

да глашатаев нашей вины,

за певцов искупленья и долга.

Как печальна их участь порой

и опасна тональность сомнений -

в тайны мира их проникновении не

увидишь за хитрой игрой.

Но признаться нам стыдно подчас,

что худонхник убого поянтен,

ну а вдруг бесталанно невнятен —

хоть пытай, не услышишь от нас.

Это лень и душевный уют

из тепла не пускают, из шкуры,

и пласты вековые культуры

нам сокровища не отдают.

Неразобранный этот багаж

черным ящиком давит на плечи,

и скрежещут кондовые речи,

и изящный звенит эпатаж.

Так легко, овладев ремеслом

и повадкой духовной элиты,

убедить всех, что где-то болит там,

и, конечно, с большим мастерством.

И поверит доверчивый суд

в глубину твоей мысли и страсти,

ты добьешься над думами власти,

и тебя над людьми вознесут. . .

1981

8.

Для гениального ума

прекрасный мир всегда трагичен

и, в сущности, непоэтичен

для гениального ума,

хотя в природе без различий —

везде поэзия сама,

прекрасный мир всегда трагичен

для гениального ума.

1979

1980, 1979, 1979, 1981, 1979, 1979, 1981, 1979

 

ПЕЙЗАЖ В РАМЕ

Перечтем уроны, низкие поклоны,

легкие короны набекрень,

перечтем обманы, рваные карманы,

чаши и стаканы горькой всклень,

страшные потери в сердце, в биосфере,

в вере в той же мере виден край.

Радости помножим, беды только сложим,

в результате все же - нет, не рай!

Поздно или рано заживают раны,

это постоянно, вот беда.

после слез напрасных жизнь опять прекрасна,

жизнь опять опасна, как всегда.

Тот, кто это создал - и луну и звезды,

и труды и роздых, свет небес,

медные полушки, хитрые игрушки, -

бросил наши души и исчез.

Заживем мы шире, а в своей квартире

дважды два - четыре, без затей,

и ковры пейзажей из стихов навяжем,

и поставим стражу из детей.

И от этой рамы, кавалеры, дамы,

больше никогда мы не уйдем,

а потом с годами будем в этой раме

появляться сами ясным днем.

1980

 

ВСЁ В ПОРЯДКЕ

Все в порядке, все нормально,

если в сердце перебои,

и опять пусты карманы,

и ни с кем не делишь боли.

Все чудесно, все в порядке,

если карта снова бита...

Кто добился жизни сладкой,

тот живет без аппетита.

Все отлично, все прекрасно,

если нет опять удачи.

Слезы льются не напрасно -

ты плати, а это сдача.

Все нормально, все отлично.

без любви живет полсвета,

и тоска твоя привычна,

как под утро сигарета.

Все прилично, все на месте,

если гнет обида плечи,

и о правде, почести

в пустоту бормочешь речи.

Все прекрасно, все как надо...

Эти горести и беды -

суть бесценнейшего клада,

зерна будущей победы.

1981

 

ОБРАЩЕНИЕ К ДРУЗЬЯМ (СВЯТОСЛАВУ ФЁДОРОВУ)

Есть порой у нас забота -

отводить навет и ложь,

если стоишь ты чего-то,

без врагов не проживешь.

Различать врагов несложно,

так на свете повелось -

чем враги твои ничтожней,

тем безудержней их злость.

Ну что за жизнь, когда кругом

одни друзья и их не счесть...

Никто не стал твоим врагом,

не заслужил ты эту честь.

Оболгут твои дороги,

кто изустно, кто строкой,

будут все твои тревоги

им на радость и покой.

Нет, друзья мои, не нужно

обижаться (век учись) -

ваша лесть обезоружит,

злоба их - толкает ввысь.

Не вестник боли и беды,

а дум высоких верный знак,

и за последние труды

награда мне - мой новый враг.

Я врагов крупнее жажду

по зубам и по уму,

мне из них понятен каждый,

я неясен никому.

Я за ними наблюдаю,

изучаю каждый шаг.

Вы, друзья, мне много дали,

вдвое больше - каждый враг.

С друзьями сдержан я подчас

и снисходителен к врагам,

я с другом ссорился не раз -

но за него и жизнь отдам.

Если враг меня похвалит

и растопит старый лед,

значит, с другом прозевали

мы ошибку, недолет.

Враг меня работать учит

и спасает от тоски.

Нет друзей верней и лучше,

чем заклятые враги.

Среди сует и передряг

нас жизнь порою вознесет...

И верный друг, и верный враг,

как два крыла среди высот.

1981

 

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

О жизнь моя, как ты мгновенна,

и как горчит твое вино!

Так будь же все благословенно,

что было в суете дано.

Благословляю каждый злак,

и сон, и раннюю дорогу,

благословляю боль и мрак

за то, что научили Богу,

и строки плотные страниц,

где спрятана премудрость рода,

Добро и Зло - модель частиц

в полях анода и катода.

И воспеваю каждый день,

что прожит искренне и скромно,

и труд, и царственную лень,

и стол - и постный, и скоромный.

Благословляю все и всех,

в ком или в чем природа пела,

и стих, и первородный грех,

что воплощают дух и тело.

Прощаю, плачу и молюсь,

пою, как сыч, и плачу снова,

что богоизбранная Русь

венок примерила терновый.

Благословляю каждый дом,

что мне давал приют и пищу

и осенял меня крестом,

преображая дух мой нищий,

и женщин теплые поля

голубоватого свеченья,

что дарят Космос и Земля

для облегчения мученья,

и зелень влажную лугов,

и лес от ноября простылый...

Благодарю моих врагов

за то, что понял и простил их.

1982-90

 

ПЯТНИЦА

В четверг четверга не осмыслить.

Из пятницы виден четверг.

Там львами хотят все ослы слыть,

но я этот принцип отверг.

Мне ясно, когда к обезьяне

приходит удачный мыслеж,

то кто-то, конечно, в изъяне,

и где-то, конечно, падеж.

Но это еще не бесспорно,

поскольку, как Троцкий изрек,

Когда пролетарий в уборной,

работают пресс и гудок.

И это основа троцкизма...

Как Вова однажды сказал -

теория без букинизма -

«Брокгауз» без буквы - «Все за».

И это основа вовизма,

поскольку Сосо произнес -

Враги нам желают нудизма,

а мы доведем их до слез!

И это основа сосизма,

как ясно из лучших трудов-

задача социвнализма -

труды в миллиардах пудов.

Труды по карлизму-вовизму,

свистмат, дикамат, обкомат...

Они завалили отчизну

под шорох саперных лопат.

Гуманности пиночетизма

не снились вам, о фраера,

но где-то от муссолинизма

уже отказаться пора.

Бровизму-леонидавизму,

который умре развитой,

поставили теплую клизму.

Покойник вздохнул, как святой.

Но в принципе с комиумизмом

нам лажа еще предстоит,

как было, чувак, с адольфизмом,

поскольку - однопартеид.

А вот по последним тусовкам

наследники векапебе

все взносы и с Левки, и с Вовки,

и с нас прикарманят себе,

Но это ужасно нечестно

и не по-карлистски вдвойне,

поскольку весьма чеушескно

и хоннекелейно вполне.

В начальстве старья много в новых,

как было полей много в ней.

Не так тюбетейкоголовых

а русскоязвичных - верней.

Конечно я Кафку, не стану

цитировать, как тамада...

Уйду в прибалтийские страны,

назад не вернусь никогда,

1982-1990

 

 УХОДИТЕ!

Предчувствуя горечь гонений

на грани гражданской войны

от имени всех поколений

скажу я владельцам страны:

Затем, чтоб избегнуть событий,

что горе земле принесут,

прошу Вас - совсем уходите,

проигран с Историей Суд.

Наша нищая обитель

Вас до тучности вскормила...

Уходите, уходите

от ветрила, от кормила.

Вы жили всегда по закону,

что против ума и любви,

вождя поместив на икону,

штандарты измазав в крови.

Союзница вашему трону -

Великая белая Вошь,

и держит над вами корону

Всеобщая Красная Ложь.

Господа коммуноверцы,

вы не любите России,

вы ее убили в Сердце,

овладев в грязи насильно.

Вглядитесь в российские лица -

остатки от казней и войн...

Кто видит - молчит и боится.

Пусть кто-то, но только не он.

И нету от вас покаянья

ни в Москве, ни в убогой глуши

заглавное ваше деянье -

Чернобыль Российской Души.

Ваше долгое правленье

рушит души, рушит стены...

Только мерзость запустенья

входит в дом наш постепенно.

Чудовища Босха наивны...

Здесь вывернут мозг и нутро

во имя Истории Дивной,

сто раз измененной хитро.

И царь, не владеющий русским,

коряво и искренне врет,

и до смерти пьет без закуски

виновный в молчанье народ.

Не свидетель, но Святитель

станет времени знаменьем...

Уходите, уходите

по разбросанным каменьям.

1982-1988

 

БАЛЛАДА О ПОДНЯТОЙ РУКЕ

Намедни старинный московский дурак,

который служил инженером,

судьбу мне свою рассказал просто таи --

хотел быть наглядным примером:

— Однажды пришло на работу письмо,

клеймящее лучшего друга,

и я поддержал па собранье клеймо,

как весь коллектив с перепуга.

Потом уличили и шпионстве жену —

хозяйку и верного друга.

И я подтвердил на допросе вину,

как весь коллектив с перепуга.

Я, может быть, и не остался один,

но снова нашелся подлюга.

И поднял я руку (вредитель мой сын!),

как весь коллектив с перепуга.

Потом на врагов был великий аврал,

и я выступал с убежденьем.

И понял, что руку всегда поднимал

весь мой коллектив с наслажденьем,

и самое высшее счастье в стране,

как в мире свободном и новом, —

когда человека поставят к стене

и ты голосуешь: «Виновен!»

Совсем устарели Талмуд и Коран,

и Библия сгнила па полке. . .

Поскольку мы в стаде, то каждый баран

себя может чувствовать волком.

И если сегодня бы Сталин воскрес,

то все повторилось бы снова,

и руки бы всех коллективов, как лес,

опять поднимались без слова.

Ты видишь - я с поднятой так и живу.

Он плакал и всхлипывал, бедный.

С груди его тихо скатились в траву

медали за труд и победу.

1983

 

НЕДОСТРЕЛЯННАЯ ПТИЦА

Нас травили как мышей,

как клопов и тараканов.

Мы тупели, с малышей,

превращались в истуканов.

К нам влезали в явь и в сон,

и в карманы, и в стаканы,

заставляли в унисон

распевать, как обезьяны.

Нас кормили, как зверей,

стадо в очередь поставив,

и камнями алтарей

побивали, и постами

многолетними уста

иссушали, замыкали.

И боялись мы куста,

и моргали, и икали.

И икотный этот ген

передали нашим чадам,

Он боится перемен,

соответствуя наградам.

Узнавали мы в лицо -

«Вот начальник, вот начальник!..»

Предавали мы отцов

и мычаньем, и молчаньем.

И не взыщут с нас отцы -

что удобно, то затенькал.

Даже лучшие певцы

распевают ложь за деньги!

Эта дикая игра

все ломает, все итожит.

И пора «ура! ура!»

заменить на «Боже, Боже!..»

Господин великий Нов-

город мой, любимый Питер,

Ирод с вами был не нов,

и Пилат, что вымыл, вытер.

Я пророчествую вам -

Ваше имя возродится!

Возлетает к небесам

недострелянная птица.

1983

 

АКВАРЕЛИ

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1983

 

ПРОЩАЙ, ХХ ВЕК!

Наше время изумляет, разрывает нас на части,

мы гордимся этим веком, наша жизнь полна чудес,

но на душу населенья чести, мужества и счастья

не убавил, не прибавил удивительный прогресс.

Стала совесть откровеньем, стала музыка комфортом,

только правда, как и прежде, героизм и маета.

Самых дальних разделяет только путь к аэропорту,

самых близких разлучают эгоизм и суета.

Прощай, двадцатый век - святоша и безбожник,

обманщик и мудрец, философ и факир,

Прощай, двадцатый век - убийца и художник,

оставишь ли в живых безумный этот мир?!

Век двадцатый воплощает гениальные идеи -

относительны и время и космическая даль,

но печально абсолютны все великие злодеи,

убиваемые мысли, убивающая сталь.

Исчезали Атлантиды, и династии, и боги...

Невозможно исчисленьем сущность времени понять.

В возраст нашего столетья уместились две эпохи -

на беду ему - семнадцать, и на счастье - сорок пять.

Прощай, двадцатый век - убогий и прекрасный,

прощай, двадцатый шаг к безмерной высоте,

прощай, двадцатый век - великий и ужасный,

мелькнувший над землей в крови и в нищете.

Мы спешили, улетали в неустроенные дали

и бесстрашно проникали и в пространства и в века,

все что можно изучили, что нельзя - предугадали,

только сердце, наше сердце не постигли мы пока.

Век двадцатый нам зачтется, третья тысяча начнется,

и в любви и в огорченьях потекут опять года...

Книга старая прочтется, с веком век пересечется.

Наша юность в нашем веке остается навсегда...

Прощай, двадцатый век, ты стал великой былью.

Мы стоили тебя, когда ты был не прав.

Прощай, двадцатый век, ах, мы тебя любили!

Прости своих детей за их нелегкий нрав.

1983

 

ДВА МАЛЬЧИКА НА ДЛИННОМ БЕРЕГУ

Два мальчика на длинном берегу,

два юных существа святых и голых...

Восторг и дрожь на них наводят волны

и ветер их сбивает на бегу.

Огромен мир, и небо необъятно,

и солнце друг, и море страшный друг.

Оно влечет, как тайна, и испуг

несут валы и пенистые пятна.

День бесконечен, время не течет...

Что значит завтра? Что такое вечер? -

не знает пятилетний человечек

и благу жить не воздает почет.

Он - воздух, и вода, и сам он благо...

Глаза - как море. кожа - как песок.

Пугливый и беспечный полубог,

не соизмеривший пути и шага.

Два мальчика и больше ни души.

А я - не в счет, я нынче не Природа.

Я знаю химию Земли и Небосвода

и их судьбой (увы!) могу вершить.

Слияние простора, ветра, вод

с их легким существом растает скоро.

Они уедут в северный свой город

и не заметят этот переход,

два мальчика на длинном берегу...

1983

 

ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ (РОССИЯ)

Загляделся я в глубь голубейшего полога,

и навеки упали в глаза небеса,

мне однажды луна зацепилась за голову

и оставила свет свой в моих волосах.

Я ходил по дорогам России изъезженным,

и твердил я великих поэтов стихи,

и шептали в ответ мне поля что-то нежное,

ветер в храмах лесов отпускал мне грехи.

Я в рублевские лики входил, словно в зеркало,

печенегов лукавых кроил до седла,

в Новегороде меду отведывал терпкого,

в кандалах на Урале лил колокола.

От открытий ума стал я идолом каменным,

от открытий души стал я мягче травы,

и созвучья мои подходили устам иным,

и отвергшие их были правы, увы...

Я смотрел только ввысь и вперед, а не под ноги,

был листвою травы и землею земли.

Все заботы ее, и ошибки, и подвиги

через сердце мое, как болезни, прошли.

Если кланяюсь я, то без тихой покорности,

и любовь и презренье дарю не спеша,

и о Родине вечной, жестокой и горестной,

буду петь до конца и потом, дыша.

Там, где сердце всегда носил я,

где песни слагались в пути,

болит у меня Россия,

и лекаря мне не найти.

1983

 

ЖЕСТОКАЯ МОЛОДЁЖЬ

Окрепнув на молоке матерей,

труды отцовские переварив,

спешат позабыть о них поскорей

юные дикари.

Какая помощь? Простого письма

месяцы, годы ждешь...

выбьет слезы, сведет с ума

жестокая молодежь

Как несерьезно устроен мир -

жизнь не ценя ни в грош,

весь свет превращает в кровавый тир

жестокая молодежь.

все устарело - и честь, и стыд,

в моде платеж и нож.

Сердца пусты и мозги пусты...

Жестокая молодежь.

Трудно добреньким простачкам

поверить, что это не ложь,

но служит сытым и злым старикам

жестокая молодежь.

сдав под прцент золотой мешок,

платя дуракам медяки,

командуют этим стадом, дружок,

безумные старики.

1983

 

Я ЛЕТАЛ ПО НОЧАМ НАД ЕВРОПОЙ

Я летал по ночам над Европой,

по Сибири зимою катил,

и картошку с июльским укропом

я вдыхал с модернистских картин,

и с друзьями встречался, как с ветром,

что душой наполняет мне грудь,

и делился и нотой, и метром,

и печалью, и болью чуть-чуть.

Облегчали мне грусть и невзгоды

подмосковные охра и медь,

и державные невские воды,

и уральская речка Исеть.

И твердил я природы уроки,

и людей изучал по вещам,

и цыганскому богу дороги

я все жертвы свои посвящал.

И две женщины мне до могилы

выше маковок белых церквей -

мне одна этот мир подарила,

а другая - троих сыновей.

И с годами грустней и дороже

по обочинам Родины ель,

на дорогах ее бездорожье

и не яркий, нетеплый апрель.

1984

 

ТРИ СЫНА

Три сына мои, три сердца, три боли...

В них все - не отнять, не прибавить.

Я царь их и раб. Нет прекрасней неволи...

Петр, Александр и Павел.

И каждый из них - мой давнишний портрет.

Но вспомните старые фото -

меняются ракурс, одежда и свет,

и в нас изменяется что-то.

Они нарушают мой тихий настрой,

не любят порядка и правил.

им кажется жизнь бесконечной игрой...

Петр, Александр и Павел.

Пытаюсь зажечь в них хотя бы свечу.

не худшая все-таки участь...

Мне кажется - я их чему-то учу,

а это они меня учат.

В них память веков, и любви моей суть,

и свет уж другого столетья.

И каждый найдет свой особенный путь...

Ох, весело буду стареть я!

Три сына мои - три чистейших души...

Я жизнь от забот не избавил.

так просто проблему бессмертья решив -

Петр, Александр и Павел.

1984

ВАРИАНТ

Три сына мои, три сердца, три боли -

В них все - не отнять не прибавить.

Я царь их и раб - нет прекрасней неволи,

Петр, Александр и Павел.

Я знаю - не все, что в них есть, от меня,

Но я то в них весь - непреложно.

Они меня учат в себе отменять

Все то, что порочно и ложно.

Как в трех зеркалах отражаюсь я в них.

Завеса с меня вдруг упала -

Характер мой весь, как честнейший триптих -

Петр, Александр и Павел.

Я в руки опять свои кисти возьму

И лак соскребу хоть зубами.

Все перепишу по душе и уму,

Работая сутки годами.

И станут все лица добры и умны,

А позы легки, натуральны,

Слова справедливы, желанья скромны,

Сюжеты просты и реальны.

Три сына мои - три честнейших души...

Я жизнь от забот не избавил,

Так просто проблему бессмертья решив...

Петр, Александр и Павел.

 

КАК МАЛО НАМ ДАЁТ ЛЮБОВЬ

Как мало нам дает любовь!..

Её добыча - обладанье,

её безумства - оправданье

житейской глупости любой.

Её богатство - лишь частица

сокровищ наших и вериг.

И только горе может длиться,

а наслажденью время - миг.

Все преступленья и старанья

преобразуются в одно -

воспоминанье обладанья...

А что бесспорно нам дано -

неуловимость красоты...

Но наслаждение двойное -

иметь достаточно покоя,

избегнув этой суеты.

1984

 

ПАНИ БАРБАРА

На красоте и печать, и проклятие Божьего дара...

Вы безнадежно прекрасны, потому и одиноки.

Долго кручина на сердце лежит, а у радости малые сроки,

нынче я с Вами, а завтра где буду? ах, пани Барбара.

Не забываю, и даже помочь мне не может гитара,

сказочный город на северном русском просторе.

Как и аккорды вот эти, там люди мои дорогие в миноре.

Не по себе им, когда я вдали, ах, поверьте мне, лани Барбара.

Многое, многое могут простить нам любимые наши,

больше, чем Бог нам простит и позволит нам совесть.

Этой науки еще не прошли Вы, что, впрочем, не страшно,

лишь бы на этом не строить сюжет, не заканчивать повесть.

В Люблине розы, смотрите, смелее растут, чем у нас в Ленинграде...

Ваши глаза и слова - искушенье, но все-таки прежде,

пани Барбара, скажу я, - не надо мне большей награды,

чем ожиданье и верность изменчивой пани Надежды.

1984

 

ЗДРАВСТВУЙ, ПОЛЬША!

1.

Здравствуй, Польша! Сколько лет я мечтал об этой встрече...

И небес неяркий свет, и костелов старых свечи

будят память крови древней, и всплывают лица,

речи, жесты, платья, кружева манишек...

Вишневецкий-князь в седло татарское садится

и, усы расправив, в юный лоб целует Мнишка.

Впереди поход, и ссоры и раздоры позабыты,

панночкины слезы рыцаря не остановят...

И лежат на снежном поле после битвы

вперемешку и монголы, и холопы, и панове.

2.

Здравствуй, Польша. Сколько лет

мне звучали вдохновенно

и Мицкевича сонет, и гармонии Шопена.

Помнишь тот "Аи" пьянящий, цвета лодзинских закатов,

что налил в бокал богемский Александр рукою узкой?

И слова одни и те же повторяли брат за братом,

Александр сказал на польском, а Адам молчал по-русски.

(Я и сам не знаю, чей я - люблинский ли, курский...

Раб царя я или рыцарь Речи Посполитой) -

пишет между строк и слез Ивану смелый Курбский.

Этими ли плачами все земли польские политы?

3.

Здравствуй, Польша! Сколько лет

мы идем с тобой друг к другу

сколько крови и побед повторяется по кругу!

Фердинанд Соре, гитару вы оставили в Мадриде,

и в Париже, и в Смоленске музыка мешала.

Вы поход в Россию еще раз успешней повторите.

И Стендаль пришел в Москву через Варшаву.

Я к земле и горькой и прекрасной припадаю,

и целую кровь парней и краковских, и вятских,

и молю судьбу - быть может, нам подарит -

не копать земли, не прятать в ней сердец солдатских.

1984

 

НАШЕ ЕДИНСТВО

Из веры слепой мои братья

упали в объятья апатии...

Речи свои и мысли

сопоставили мы не вскоре.

Мы говорили - неправда,

а думали - это партия,

мы говорили - партия,

а думали - это горе.

Два полюса у планеты,

две стороны у монеты,

закаты сменяют рассветы,

и Гегель, надеюсь, не врет...

Лягушки едины с тиной -

это болота приметы...

Одна у нас партия - Партия,

другая, увы, народ.

О наших больших победах

твердили нам денно и нощно,

и черное стало белым,

и миром была война...

Одна у нас правда для толстых,

другая, увы, для тощих,

одна у нас партия - плетка,

другая, увы, спина.

И есть у нас два единства.

Единство рабов разобщенных,

оставшихся от геноцида,

что против души и ума.

Другое - сообщество ловких,

в искусство вранья посвященных,

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

 

СМОТРИТЕ, ДРУЗЬЯ МОИ

 Эти потери спокойно сносить не научимся мы.

 Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,

 И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.

 Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.

 Порабощают нестойких легко и напор и металл.

 Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,

 Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.

 Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,

 Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,

 Не огорчайтесь, всё движется, время меняет местами

 Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.

 Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,

 И от измены прозренья людьми оставаясь едва...

 Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,

 Благо придут тяжелее и проще слова.

 

И НАМ КОЕ-ЧТО ОСТАНЕТСЯ

По криминальной привычке,

привитой двойным воспитанием,

хочется за воротник ухватить

свою жизнь, как продажную тетку,

и допросить, опуская кавычки,

(да черт с ним - с питаньем!)

про мою (про мою!) Ариаднину нить,

что в России свивается в плетку.

В эти годишки, когда доживаешь

лохматый десяток,

все и так уже ясно,

но ясное - глухо и слепо.

Как простуду в себе дожимаешь

надежды остаток,

и в хлеву ощущаешь себя ежечасно

то брюквой, то репой.

А во дворце моей Песни

уже завелись тараканы,

и в хрустальных бокалах аккордов

вино помутнело от грусти,

и родимые воры все лезут

ко мне и в стихи, и в карманы.

Хоть от песен меняются маски на лица

порою, но в генах вода и капуста.

И чем Лучше Умеешь,

тем больше клопов на обоях.

Пусть бы их, но любили бы тело,

дающее яства.

Вот и снятся-все змеи,

снега голубые да злые гобои.

А проснешься - вокруг тебя смело

тусуются шара с халявством.

Но теперь выпускают (на Запад),

и я удостоился чести.

Второпях обалдело свой брекфест

бесплатный съедая в отеле,

по европам галопом, как лапоть,

скользя на автобусном месте,

понимаю, чего эти карлы и фридрихи

с Вовой и Левой (блин) так не хотели.

И за счет этих блоковских скифов,

которыми мы оказались,

отреклись все от Нового Мира

(в виду не журнал я имею).

Окровавлены пальцы железками грифов,

а запах азалий

позабыт и от глупого текста

балдеет толпа и не хочет сонет и камею.

Это правильно, это прекрасно -

пусть нам кое-что остается.

Так что - Жизнь, дорогая моя, -

ты не тетка мне - мама родная.

И люблю я тебя не напрасно

и пью из родного колодца.

Хоть с отравой водичка его,

но зато он без дна и без края.

Не дописана поэма,

не окончена соната,

но Богема, но Богема

старой музыкой богата.

По зиме или по лету, -

под ногами снег и листья,

а в карманах сигареты,

письма, крылья, хлеб и кисти.

Ты для публики не тема...

Бог тетрадь твою листает...

Но Богема, но Богема

по глазам тебя узнает.

И в толпе тебя отыщет,

приведет к огню и крову.

Будет день и будет пища,

будет Музыка и Слово.

1986

 

ФИГУ В ГЛАЗ

Два глаза видят в две руки,

а уши шьют ушу,

едят дорогу башмаки,

как длинную лапшу.

От нас припас опасный пас

сиреневом пальте

джентльмен, имевший фигу в глаз,

часы на животе.

Не сочетается чета,

чудит начетный счет,

и Бог не знает ни черта,

и дьявол не сечет.

Но если дядя на еже

живет, как акробат,

то это шариков шарше

партийный аппарат.

А елки-палки на вообще

меняет исполком

и продает таких вещей

за кресло с дураком.

Попробуй воду потолки

за этих и за тех,

когда такие потолки

и окна - просто смех.

Все это в чистые чулки,

как лук для пирогов,

как будто чем-то чудаки

сердечней чердаков.

1986

 

ОБЫВАТЕЛЬ

Порогов и груш обиватель,

живущий во все времена,

да здравствует наш обыватель,

которым гордится страна!

Он самый живучий и сильный -

копилка всех будущих рас,

печальная сущность России,

внеклассовый избранный класс.

В эпохи лихих испытаний,

когда помирает народ,

он так или сяк-при питанье.

при печке, при бабе живет.

Мудрейшие гибнут нелепо

(подводят и разум, и стыд),

а он при галошах и хлебе

на койке полуторной спит.

Ведет он бесплатную секу

и видит вокруг, как рентген,-

опора рябого генсека

и секов поглаже, не ген.

Один, что попроще, к дивану

из мест приложенья труда

спешит, прилипая к экрану,

где гычит лохматый балда.

Другой на манер государства,

в бумагах запутав народ,

в параграфе пряча коварство,

до срока ворует и врет.

А третий в тиши кабинета,

как гвоздь под лопаткой страны -

удельный князек с партбилетом,

причина для звездной войны.

Он самый опасный и крепкий...

стоп-краник, Сусанин слепой.

Его наподобие репки

тянуть нужно только гурьбой.

И вот этот маленький дядя

все тыкает пальцем вперед,

куда поневоле, не глядя,

идет его местный народ.

И этих троих - миллионы.

живя. размножаясь, шаля.

используя наши законы,

ведут нас в пределы нуля,

людей благородной породы

они помогали распять.

В сравненьи с тринадцатым годом

их стало побольше раз в пять.

Стоит обыватель колоссом,

решающим между людьми.

Партай его в душу геноосе.

и СПИД его потрох возьми?..

От грани до грани веков

С протянутой ходим рукой,

меняя отца за отцом,

голодные, злые, босые.

Корабль сумасшедших,

страна дураков...

( Где мой колпак с бубенцом?!)

Боже, спаси Россию!

1986 

 

АХ, КАК РЕДКО ЭТО БЫВАЕТ

Как время устроено странно,

когда хорошо нам бывает,

то время спешит постоянно.

Ах, как это редко бывает.

Свои дела и заботы

вдруг кто-то для нас забывает,

и дарит нам время тот кто-то.

Ах, как это редко бывает.

Он с нами грустит и смеется,

про жизнь говорит, про погоду,

и за день нам с ним удается,

что раньше тянулось по году,

а время несется, несется...

Умчится и время и кто-то,

кто дорог нам стал почему-то.

И новая будет забота -

считать и года и минуты

тебе и кому-то, кому-то.

А, может быть кто-то вернется

к тому, кто молчит и вздыхает,

и время другое начнется.

Ах, как это редко бывает.

Но в памяти живы мгновенья,

что жизнь нам порой посылает.

Они неподвластны забвенью.

Ах как это редко бывает.

1987

 

ТЫ МУЗЫКА, СЫН МОЙ

Ты музыка, сын мой, ты голос,

который дошел из глубин

духовных провинций, ты колос

астрального поля, один...

Смотри - твои слабые руки

готовят в прозрачной реке

ракушек и камушков звуки,

и влага течет по щеке.

Вот это поля, что Всевышний

для вздохов тебе подарил,

вот лес, за которым неслышим

детсад миллиардов ярил.

Они, повзрослев, восплывают

над легкой твоей головой.

И ловит планета живая

тепло их тобой и травой.

Вот рыбы в морях, вот олени

в лесах, что извел человек,

в реке затонули поленья

из многих пустых лесосек...

Прости, что на ноту печали

свернул, не считаясь с тобой.

Об этом когда-то молчали

поэты с дворянской судьбой.

Не знали об этом с крестьянской,

с мещанской.., короче, тогда,

когда ни в калужской, ни в брянской

не снилась такая беда,

Сегодня же строки напасти

выводит любая рука...

Земля загноилась от страсти

властительного дурака.

Сначала исчезнет погода

и станут дожди убивать,

Отравит младенца-урода

в себе среднерусская мать.

И станут большие машины

качать для народных господ

оставшийся только в вершине

последний земной кислород.

А ты от дерьма и заразы

не сможешь любить и дышать,

и светлой молитвы ни фразы

не вспомнит тупая душа.

И ты упадешь и заплачешь,

к себе призывая отца...

И я возвернусь, и болячки

сожну, как пшеницу, с лица.

И я заберу твою душу

в другой, незагаженный срок,

оставив земному удушью

властителей малый мирок...

Вот книги, мой сын, вот сонаты,

вот люди древнейших пород,

вот руки и мамы, и брата,

вот наш непонятный народ,

вот я - и твой раб, и воитель...

Покуда я жив и силен,

я стану земную обитель

беречь от нахлебных племен.

Но словом, мой сын, что издревле

точнее стрелы и свинца...

Оно от Земли и Деревни.

От Звезд и другого Отца.

1987

 

ДОМА

Размечтались мы о правде,

разохотились до чести,

переполнены газеты

исцеляющей бедой.

И сидит историк тихий

на своем доходном месте,

со страниц чужие слезы

выметая бородой.

И стоят дома большие,

где в огромных картотеках

прибавляется фамилий,

прибавляется имен.

Что сказал, что спел когда-то,

все до буквы, как в аптеке,

в эти клетки самый грустный,

самый честный занесен.

И стоят дома поменьше,

где приказчики культуры

и чиновники от прозы

и поэзии корпят,

и вершат судьбою духа

сторожа номенклатуры,

в инженеры душ наметив

поухватистей ребят.

Шахиншахские приходы

за вранье в стихах и прозе

охраняют от огласки

через главное бюро...

Не коснется свежий ветер

подмосковных мафиози.

С переделкинских маршрутов

безнадежен поворот.

И дома другого сорта

понаставлены по свету,

где во чреве бюрократов

спят параграфы речей,

где у них за преступленья

отбирают партбилеты

индульгенции на подлость

и повадки палачей.

И дома пажей болтливых,

бессердечных, твердолобых,

где из мальчика с румянцем

лепят хитрого жреца,

где готовится замена

умирающим набобам,

чтоб властительная серость

не увидела конца.

И стоят дома попроше,

где врачи и инженеры,

ветераны справедливой

и несправедливой битв,

наши матери и жены,

и святые нашей веры

все опальные поэты,

сочинители молитв,

там, где рокеры и барды,

и рабочие, и дети,

и мадонны, и старухи,

проходившие ГУЛАГ,

там, где теплится культура

всех пределов и столетий,

гарнизоны осажденных

поднимают белый флаг...

Где эта улица, где этот дом,

с юности светлой знакомый?

Где эта барышня, что я влюблен?

О Боже! Работник райкома.

1987-1989

 

КАК ВЕСЬ НАРОД

Я был чиновником когда-то

давным-давно, давным-давно,

имел убогую зарплату -

на хлеб хватало и вино.

Не тем чиновником, конечно,

что власть имеет и доход,

а нищим, маленьким и грешным,

как весь народ, как весь народ.

Я переписывал бумажки,

не понимая, в чем их суть.

Тоскливо это, но не страшно...

Таков мой путь, таков мой путь.

Я вспоминаю эти годы

не без раскаянья и слез -

не знал я правды и свободы...

Вот в чем вопрос, вот в чем вопрос.

Меня с пеленок научили,

что я советский человек,

и не должно быть или-или.

И так навек, и так навек.

Я был шутом, я был холопом

у пролезающих наверх,

смирился и ушами хлопал...

И так навек, и так навек.

Кончины, взятки и реформы

меняли весь иконостас.

Я пережил такие штормы,

увы, не раз, увы, не раз.

И каждый новый искуситель

над нами вел эксперимент

и начиная, как целитель,

ломал непрочный инструмент.

И понял я, что в средних сферах,

беря пример с высоких сфер,

заводят средние аферы

и низшим подают пример.

Официальные кокотки

мужской имеют чин и вид,

не то, что ловкие красотки,

что за валюту ловят СПИД.

На них теперь заводят дело,

но, заклейменные пером,

они торгуют личным телом,

а не общественным добром,

не совестью, не должностями

и недоверием людей,

не оскопленными вестями

из-за кордона и с полей.

Я был чиновником, но как-то

имел с начальством тет-а-тет.

Оно не любит этих фактов,

как искривление побед.

Оно сказало: - Правду ищешь?

Найдешь - она тебя убьет!

Будь рад, имея кров и пищу,

как весь народ, как весь народ.

И я хожу с ружьем у склада,

смотрю на звездный небосвод

и понимаю все, как надо,

как весь народ, как весь народ.

1987

 

МОЛИТВА О РОССИИ

Знаю, Боже, бессилен во зле ты...

И корить я тебя не берусь -

отчего ты многие лета

оставляешь в беде мою Русь?

Но просить я имею резоны,

но молить я имею печаль -

возверни мне малиновы звоны,

сокруши многосмертную сталь.

Не жалей партитур поднебесья,

дай заблудшим от Слова кормов,

изгони коммунального беса

из жестоких российских умов.

Каждый сын отличен от народа

и подобен тебе и Христу...

От греха до звезды небосвода

он пройдет по Молитвы мосту.

Возверни землепашцам наделы,

подари городам тишину,

устели своим саваном белым

нашей грязи и крови вину,

укроти властолюбцев холодных

над раздорами древних племен,

старикам и младенцам голодным

дай под крышей лепешку и сон.

Дай нам, Боже, простейшее Право

быть свободными в нашей стране

от надсмотрщиков злых и корявых,

что над нами по нашей вине.

Дай нам Веру, Любовь и Надежду,

дай нам Право без силы свинца

хлеб насущный, тепло и одежду

добывать только в поте лица.

Я молю Тебя - будь предсказуем...

И послушай, как сердце поет

и прощает народу безумье

и Тебе - равнодушье твое.

Потому-то, Отец мой Небесный,

я целую следы твоих ног -

ты терпел во мне Хама и Беса

и очиститься этим помог.

Неужели, мой Боже всеблагий,

Ты не любишь мой странный народ?

В Книге книг на священной бумаге

он нигде этих слов не прочтет.

Живи, Господи, живи

в сердцах, не знающих молитвы,

во всех, рожденных на крови,

в стране, забывшей о любви,

на землях бесконечной битвы.

Живи, Господи, живи!

1988

 

ПИСЬМО МАТЕРИ

Я пишу тебе, сыночек,

из деревни нашей тихой.

Все у нас пока в порядке.

У соседки Насти лихо.

Муж ее не пил, не дрался,

не гневил отца и Бога...

Почернел, покрылся корью,

не отходит от порога.

И Наталья ожидает

с мужем верную разлуку,

а у шурина и деда

выпадает сердце в руку,

Новорожденный у Верки

вытек жизнью на пеленку,

Запасаем нынче сено

трехголовому теленку.

А в лесу растет малина

с кулачок младенца Кости,

что сестра на той неделе

поселила на погосте.

Вся трава теперь по пояс,

а вороны, как индюшки...

Устаю и еле-еле

добираюсь до подушки.

Как-то жить неинтересно,

есть не хочется и вялость.

В общем, все поуходили.

Я тебе сказать боялась.

Вышел тесть у брата Коли,

вышел сам братишка Коля,

истекая белой кровью,

проросла золовка в поле.

Так что вымерла деревня,

даже сторож дядя Саша,

даже я, сыночек милый,

даже я - твоя мамаша.

Эти строки написала

агроном колхоза Света,

но конечно, если честно,

и меня на свете нету.

А писал письмо, сыночек,

секретарь райкома Кумин.

Но отмечено в райзагсе:

я пятнадцатого умер.

То есть, видишь ли, Андрюша,

так трагически и быстро

все случилось, что надеюсь,

уловил ты стиль министра.

Выражаю состраданье,

соболезнованье то есть,

и на этом я кончаю

нашу горестную повесть.

Я, конечно, тоже умер.

И моя жена, и дети...

А в конце стояла подпись,

всем известная на свете.

Но письмо до адресата не дошло,

поскольку сам он,

почтальон, дороги, транспорт -

все легло в лучистый саван.

И стоят у Спасской башни

писем полные вагоны...

Одинокий Император

написал их миллионы.

1988

 

ВОПРОСЫ НА КЛАДБИЩЕ

По бревнам моста, как по клавишам,

несли с пирожками пакет

два сына со мною на кладбище

(четыре и девять лет).

Нетрудно погостище в Колпино

найти - с электрички налево.

А там уже смерти накоплено

с японской войны и холеры.

Шагали беспечные мальчики,

мои дорогие шагали,

играли растерзанным мячиком

и спрашивали о Шагале.

- А как это дяденька с тетенькой

без крыльев летали над Витебском?

- Там кнопка, а выглядит родинкой -

нажмешь и летишь над правительством.

Какие вопросы прекрасные,

какие ответы чудесные!

Вопросы становятся баснями,

ответы становятся песнями.

- А что тут за цифры на камешке?

- А время от входа и выхода.

- Мы знаем: в метро есть для памяти

отметки у входа и выхода.

- А крест для чего над могилою?

- А это Христа поминание.

На нем он страдал, мои милые,..

- А что это значит - страдание?

- А это основа познания,

как жалость, любовь и терпение.

- За что же ему наказание?

- За пение, братцы, за пение.

1988

 

АВГУСТ

Вот и малина уже отошла,

ясно, прохладно днем,

небо ночное - огромный дуршлаг,

свет задырявлен дном.

Так и сидеть бы всею жизнь в тепле,

пить чай с толкователем снов,

но много печали на этой земле,

и мало для песен слов.

Падал и я с высоты облаков,

нынче не так уж я глуп,

чтобы присвоить на веки веков

запах рябиновых губ.

Перед сном еще раз вспомни август,

и коснется серых глаз Аргус,

это мой любимый бог из сказок,

только он мне не помог ни разу.

1988

 

КАРТИНЫ РУССКИХ ГОРОДОВ

С нечетким чувством бытия

и с ощущением проклятья

живу в державе пития,

где по канавам стынут братья.

Где дочери моих друзей -

коммуносветские плутовки

гостей богатых мангазей -

по гульфикам шмонают ловко.

Картины Пензы и Москвы

похуже, чем фонарь с аптекой.

Бандиты, воры и, увы -

ни хрю, ни му, ни кукареку.

Семь верст тупых очередей

за жидкостью, опохмелиться.

Победа классовых идей,

тюрьма, бутылка и больница -

И это все, что есть у нас.

Еще веревка и отрава,

и слуг народа целый класс,

которому хвала и слава.

В машинах черных байбаки

летят травить леса и реки.

По сути - все большевики,

по виду - вохровцы и зеки.

А быт, как будто при Петре -

кругом крикливые соседи,

помойка киснет во дворе

и бродят в городе медведи.

Живем в грязи и в нищете,

умрем в безвестности и лени,

и волны новых поколений

плескаться будут в темноте.

Печальный ангел залетел

на заседание обкома

и не увидев душ у тел,

упал в президиум с балкона.

Позабудь мечты свои беспечные

и гони свободу слова прочь...

Красные глаза пятиконечные

за тобой следят и день и ночь.

1990

 

НАДЕЖДА НА СВОБОДУ

Настали времена беды -

смердит Земля, болеют воды,

червем изъедены сады,

но есть предвестники Свободы.

Приказчики привычно лгут

и губят вечную природу.

Правитель, как и прежний плут,

но есть Надежда на Свободу.

Солдаты убивают нас,

солдаты моего Народа...

Но на крови восстанет Спас,

когда к нам низойдет Свобода.

Для тела пища извелась,

все платье на одну погоду,

но пошатнулась злая власть

и есть Надежда на Свободу.

И отданы мои поля

во власть неумному уроду,

но это божия Земля,

и есть Надежда на Свободу.

На доброго царя Руси

проходит мировая мода...

Не подадут - и не проси,

накормит нас одна Свобода.

Народы покидают нас...

Желаю каждому исходу

удачи, и в счастливый час!

Благословляю на Свободу.

Бог создал Землю, Небеса

и Человека, и Природу,

но превзошел все чудеса,

создав Надежду на Свободу.

1990

 

ОШМЁТКИ

В вонючем подвале на старом тряпье

сидим мы - сыны Ленинграда.

Конечно, не Смольный, но все же в тепле,

и обувь снимать не надо.

И это пристанище многим из нас

еще не однажды послужит.

В бесклассовом мире единственный класс

съедает крысиный ужин.

Мы крысы подвалов, дворов, чердаков

с глазами умнее собачьих.

И нет, ни начальства у нас, ни богов,

ни жен, ни детей, тем паче.

Вот бывший философ - Иван Амстердам...

Он выброшен из дому дочкой.

Любимец вокзальных гумозниц и дам,

с могил продающих цветочки.

С трудами его каждый пятый знаком,

а он позабыл свои измы.

И даже однажды подтерся листком

из книжки своей о марксизме.

А рядом Алеша - печальный глупыш.

Его обмануть - как два пальца...

Детдомовский выкормыш,

пьяный малыш -

потеха любого скитальца.

Над ним издевались в четыре руки

в детдоме и в горисполкоме,

когда, наширявшись, его старики

отбросили лапти в соломе.

И я, оскопленный чудесным серпом

и молотом битый в затылок,

когда-то и муж, и отец, и старпом,

а ныне - искатель бутылок.

Нас трое. Мы - Троица. Дух - это я,

Отец - Амстердам, Сын - Алексий.

Купель нашей веры - сивухи бадья,

молитвы - из мата и флексий.

Мы - Символ Истории Нашей Страны,

мы - тот Идеал, на который

истрачены Кровь Бесконечной Войны,

Богатства, и Люди, и споры.

Мы ходим по питерским старым домам,

мы ищем еду по помойкам.

Советские люди безжалостны к нам,

к Объедкам Державы, к Опойкам.

Но пусть не забудет Великий Народ -

мы ждем его в наших подвалах.

И он к нам идет уже. Тихо идет...

И светится дух его алый.

1990

 

КАДЕНЦИЯ К НАГОРНОЙ ПРОПОВЕДИ

В последнее время, мой друг,

как будто оплакано мною,

мы лечим вчерашний испуг

задуманной завтра войною.

А Новое Время грядет,

Душа вырастает из тела...

Свершил свой урок Идиот -

Звезда Надо Мной потеплела.

Мне что-то сигналит она

и путает старые коды...

А сердцу нужна тишина,

чтоб выяснить Ритмы Природы.

И вот я решился посметь

добавить к Нагорной каденцу -

Душе, нисходящей к младенцу,

сие происшествие - смерть.

Виновная в райской вине,

грешившая там со стараньем,

Душа, умерев в вышине,

спускается в тело страданья.

И присно неясен сей знак,

невидим и неосязаем...

Как будто в астральный сквозняк

мы с горних пенат исчезаем.

И где появляемся? в чем?

в какой предначертанной роли?

Чтоб край небосвода плечом

царапать в античной неволе?

И кажемся - божьи сыны

баранами в сгаде авгура.

И нет на плечах Тишины,

а только - Культура, Культура...

Учитель, я весел и сир,

мне слово твое - не для слуха,

но ты не назвал Этот Мир

вместилищем Мертвого Духа.

Да, ты об одном умолчал,

жалея умерших на Небе.

И видится мне по ночам -

я песни слагаю в Эребе.

И вижу тебя среди строк,

вдали от Кромешного Рая...

И снова я тут- одинок,

и снова я тут - одинок,

и снова я там - умираю.

В молитве - в вине и в войне

шепчу безнадежные звуки -

Мария, на Том Стороне

Стань Матерью мне Не На Муки!

Мама Мария! Где я и где ты?

Куда летят наши Синие птицы?

и золотые? С такой высоты

о твердь земную легко разбиться.

1990

 

РУССКИЙ ВОПРОС

Я и два филолога в скверике гудели.

Я им врал про Пушкина - мол, всего читал.

А они мне говорят - мы на той неделе

чокались с читателем - не тебе чета!

Ты чего себе достал? Нам налей немного ...

Мы вот у Кузнечного купили хлорофос.

Надо все испробовать. Что там пьют у Бога?

Неизвестно. А тренаж упростит вопрос.

Ну. а я им говорю - вы и мне налейте.

Я отраву русскую глотаю тридцать лет,

Скажем, после мышьяка могу играть на флейте,

ну, а после стронция я люблю балет.

Я налил им чистенькой, они мне - хлорофоса.

Обменялись радостью. Тронуло до вен.

Лишь бы только не было у меня поноса.

Этот самый хлорофос слабит, как пурген.

Я спросил филологов о приватизации,

мол, на что рассчитывать может гражданин?

-При опускании бачка - на шум канализации,

и на то, что Маяковский вынул из штанин.

Так они ответили, эти слововеды,

словоблюды пьяные - в мозгах хлорофос.

- Демократам - говорят - не видать победы.

Потому что демократ - тот же кровосос.

Тут уж я не вытерпел - речи ваши низкие

против эволюции и прогресса, блин!

Это вам напукали бабки большевистские.

А они мне говорят - пейте, гражданин!

Я из благодарности рассупонил хавало,

затянул тихонечко гимн эсэсэсэр.

Мне подпели членики Партии Бухаловой.

И слушал нас своей спиной милиционер.

Тут подсел к нам дяденька, социолог  признанный.

- Объясните, говорю, Русский нам Вопрос.

Он ответил - это, брат, истина капризная,

Ну тогда, я говорю, пошел-ка ты в Форос!

Тут он взъерепенился и прочел нам лекцию

про соборность русскую, про народовол.

Мол, класс номенклатурщиков потерял эрекцию,

потерял поллюцию старый комсомол.

Все вдруг стали русскими националистами,

двинули в политику доцент и пахан.

Это все описано еще евангелистами.

Да и в ветхой Библии был товарищ Хам.

Это имя общее для борцов за общее.

Тут его я перебил - Это ты даешь!

Вон буржуи русские наше тело тощее

гложут с демократами, аки злая вошь.

Это верно, - он сказал. И мы за это выпили.

А вообще, я резюме предлагаю Вам.

Есть болезнь телесная под названьем сифилис,

и болезнь духовная - по названью Хам.

За границей этого - видимо-невидимо!

Столько Хамов на Земле - не хватает слез!

А в России - больше всех. Что весьма обидно.

В этом заключается Русский наш Вопрос.

Кто в хамунистической состояли партии,

все при власти нынешней - в партии Хапок.

А народ в прострации, в коме и в апатии.

Только толстошеий - хапнул, кто что смог.

Так за разговорами мы три литра выпили,

с чего - не поняли, но шибало в нос.

За Россию чокались, чтоб спаслась от гибели,

и конечно, с гордостью за Родной Вопрос.

Ну, давай, открывай,

и налей - не жалей,

чтоб было все,

как у людей.

1991-93

 

ОЩУЩЕНИЕ СЕРОГО

Какой кромешною дорогой

мы шли из абсолютной лжи

к Свободе горькой и убогой

и к Правде, купленной за жизнь!

Я пью Свободу, словно водку,

дурею, плачу, матерюсь...

С ноги несбитую колодку

тащу по кочкам через Русь.

И подражая власть имущим,

тщеславной жадностью влеком,

летаю в западные кущи

голодным, нудным простаком.

И в страхе вижу, как Свобода

печет из хлеба русских нив

чудовищ нового народа,

сны разума заполонив.

И снова смуты перманентны,

и власть ворует, пьет и врет...

И снова мы интеллигентны,

и не за нас опять народ.

Живем и прячемся от свету

к стихам и к музыке глухи..

Так трудно написать поэту

простые, ясные стихи.

Мудрим и маемся от дури,

полубезумен разговор...

И вновь со дна житейской бури

всплывает самый мелкий сор.

И нет признания таланту,

и забавляет хамов хам.

И невозможно музыканту

придумать музыку к стихам.

Живем темно и осторожно,

гигантской стала наша клеть...

И прокормиться невозможно,

и разоришься умереть.

О чем поют и по-каковски?-

пол не понять по голосам.

И только горестный Чайковский

возносит душу к небесам.

И снова право глупой силы

маячит где-то невдали...

И только женщины красивы,

и только дети - соль Земли.

1992

 

КОНЧИЛОСЬ ВРЕМЯ РОКА

Ты задавал ли Творцу вопрос -

в чем перед ним виноват,

шумливый рокер с помойкой волос,

мой меньший, заблудший брат?

Если ты умен и король,

и клево давишь на гриф -

любое слово твое - пароль,

а мощи и задница - миф.

Нашарит народ пророков и распинает их.

Кончилось время Рока,

черная Птица Шока

долбит нас в череп, псих.

Если в штанах у тебя предмет,

а в голове шуруп,

то миллионы незрелых лет,

слыша тебя, умрут.

Ты специально орешь муру,

зная, что стоит фул.

И жрут козлы твоих слов траву,

России даря свой стул.

Сняв от трудов рубаху,

Харон опустил ввело...

Смотри на него без страха.

Это эпоха Баха -

время Рока прошло.

Попробуй спеть, старик, для меня,

чтоб я дослушать смог,

чтобы Чести моей броня

впустила в себя твой слог.

Я жду с надеждой твое кино,

сюжета души струю.

Но ты наливаешь дрянное вино

в стаканы голов хамью.

Прикид не прикроет срама —

эти псалмы - фуфло.

Словесность в помойной яме!

Но кончилось время Хама.

Время Срама пришло.

Ты тщишься, что отражаешь Мир,

шизоидный Век Отцов,

затылком зная, что этот пир -

налог на родных глупцов.

И все равно я терплю твой крик,

сиротский вой Сатаны.

Ты миллионам в кишки проник,

а сам потерял штаны.

С Запада и с Востока

под Крысолова око

текут простаков стада.

Но кончилось Время Рока...

Пришли Времена Стыда.

1993

 

ТИХИЙ ОКЕАН

Подъезжаю к океану,

но не с русской стороны.

В Сан-Франциско от туману

даже шопы не видны.

У меня пусты карманы-

на фига мне этот шоп.

Мы под мухой, но не пьяны.

Это очень хорошо!

Океан, океан,

ты опять сегодня пьян...

я пришел для разговора

по душам и по уму.

Только пьяницу и вора

без бутылки и без спора

не научишь ничему.

Мы здесь ходим, как буржуи

вдоль по стрит и авеню.

Если кто-то забушует,

я их вмиг угомоню.

Дам по будке и по банке,

чтоб не квакали муру.

Я по фене на Лубянке

ботал, как и в цэрэу.

Океан, океан,

ты шизо и хулиган.

Ты гуляешь и бушуешь,

и плюешься, как шпана...

Душу серую, лихую

на судьбу свою бухую

плещет пьяная волна.

От Нью-Йорка до Майами

шли мы влево и вперед.

И на Тихом океане

свой закончили поход.

Солт-Лейк-Сити пролетали

словно Пензу и Туву...

Ни хрена мы не видали,

только водку и жратву.

Океан, океан,

залечи мне тыщи ран -

от жены, и от детей,

и от всей родни моей,

от Земли и Небосвода,

от высокого стиха,

и от русского народа,

и от пьяного греха.

1993

 

ВСЁ НАПИСАНО В ДУШЕ

"Бог искушал Авраама и сказал ему:

...возьми сына твоего, ...

...которого ты любишь, Исаака, ...

...и принести его во всесожжение ..."

Ветхий завет. Книга Бытия 22,1-13.

Это чувство называется - Печаль,

ощущается в упадке и тоске...

Или дней неверно прожитых нам жаль,

или пяток, позабывших о песке?

Покачаемся на волнах, как киты,

и пора на глубину, на глубину.

Наши правила безумны и просты,

наша клетка так похожа на страну.

Покопайся в чемоданах, в сундуке -

там ты крылья позабытые найдешь...

В них на Землю ты явился налегке...

Вещи, деньги, мебель, книги - это ложь!

Все написано в Душе и в Небесах,

только Боги переставили слова.

У любимых эти истины в глазах.

А еще их помнят ветер и трава.

Это чувство называется - Печаль,

ощущается в прощаниях, как страх.

Или дней, что без Любви я прожил, жаль,

или крыльев, позабывших о ветрах?

Ты вернешься в ту далекую Страну.

Миг прощанья с Этим Миром - миг любой.

Не пугайся ни Богов, ни Сатану,

если Память и Любовь всегда с тобой.

Ради творца не унижу сына,

ради Царя не испорчу песнь.

От тропаря до струны клавесина,

от суеты до великого сплина

все мне - Благая Весть.

1994

 

ЛЮБОВЬ К ПЕТЕРБУРГУ

Я люблю этот бедный вертеп,

это скопище наглых эстетов

и владельцев ножей и кастетов,

и парламентской придури рэп.

Я бежал с молодежных собраний,

с целины и армейской муштры.

И фуфло журналистских писаний

не проникло в мои конуры.

Я любил это хамство и мрак,

эти улицы пьяных рабочих,

и героев войны у обочин,

и кровавый замызганный стяг.

Я любил первомайские лица,

идиотских восторгов накал,

когда мог под вождями напиться

тот, кто брал и не брал интеграл.

Я живу на земле, где ублюдки

нами правят и в уши поют,

где невиннее всех проститутки,

вожделенны кулак или кнут,

Наши самые главные дяди

врут в газетах и врут через рот,

содержа, как макак в зоосаде,

терпеливый, безмолвный народ.

Разжирев на вранье, журналисты

смотрят честно с экранов на нас.

И, глупее всех больше, артисты

забавляют владетельный класс.

И с дурманом в крови и в кармане

спят бомжи в полутьме чердаков,

и дыша перегаром в тумане,

дети грабят и бьют стариков.

Умирает Страна некрасиво.

Похмеляясь и пробуя красть,

И насилует тихо Россию

сам народ, что поднялся во власть.

Я и сам, как убийца угрюмый,

спрятав маленький ножик в карман,

поутру начинаю из рюмок,

а к полночи глотаю стакан.

А во сне чиноправные морды

обещают прогресс и уют,

прибивают на сердце мне орден

и слова о свободе поют,

А проснусь, и заплеванный Питер

принимает меня, как бомжа.

И плетусь я, засунутый в свитер,

без любви, без Страны, без гроша

О, Господи, что там в Гад Буке

начертал ты в холодной мечте?

Вместо этого старые муки

Эгалите, Фратерните и Либерте.

1994

 

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛ БОЛЬШОЙ

Невесел, невесел, невесел

мой маленький Ангел больной.

Он нынче ушел от невесты

и песен

уже не поет под Луной.

А было - он, взявши гобойчик,

дудя, и дудя, и дудя,

плясал, как охайский ковбойчик,

(такой чек)

такое простое дитя.

И дергал он струны гитарки,

и пел, как хрипой эмигрант.

За взгляд Ангелицы Тамарки

Кошмарки

плясал и плясал, как мутант.

Он серые кудри расчешет

и плюнет на Землю с Луны,

поскольку ни конный, ни пеший,

ни леший

оттуда ему не видны.

Он бросит какой-нибудь камень,

а, может быть, что-то еще.

Ему же своими руками

дал Ленина орден,

а после - по морде

какой-то Никита Хрущев.

Тамарка его - Ангелица

его не умела ценить.

Заставит побриться,

чтоб мог он учиться,

учиться, учиться не пить.

Но он выпивал понемногу-

стаканом, ведром, сапогом.

За Черта, за Бога,

за руку, за ногу

немного в дорогу. Ого!

Ну, в общем, не рок и не блюзы

его довели до беды -

а то, что с распадом Союза

от пуза

страной управляют балды.

Потом Ангелица Тамарка

в ламбаде сломала стопу,

упала лицом на цыгарку

товарка

я очень обжегши губу.

Она не могла целоваться,

А маленький Ангел больной

радировал с ранцевой рации

Франции,

что он без любви под Луной.

Он в кудри пальцами вцепился

и рвал он их, рвал он их, рвал...

Как будто у Даугавпилса

(копил все)

он брал, брал, брал, брал

интеграл.

Такая крутая «лав стори»,

такая новелла, чувак.

Эх, выпьем за Черное море

мы с горя,

там тоже сегодня бардак.

1994

 

СЧАСТЬЕЛОВ

Возьмешь аккорд - не надо денег...

Возьмешь другой -не надо слов...

Мне говорят, что я бездельник,

а я нормальный счастьелов.

А на дворе стоит Столетье.

Оно, как пьяный управдом...

И дни, как маленькие дети,

сидят за нищенским столом.

Стоит, качается Столетье,

другое рядышком лежит...

Капитализм мне не светит,

и гаснут в доме этажи.

Но я возьму гитару в руки

и скрипну маленьким колком,

и воспою свои разлуки

простым, изящным языком.

И так пленительны аккорды,

и так изыскан легкий слог,

что невзыскательные морды

уйдут и сплюнут на порог.

Народ не любит это слушать,

и люди бьют за это в глаз.

Настроены простые уши

на популярный унитаз.

А я, униженный и гордый,

интеллигентный, как рояль,

беру, беру свои аккорды,

пою, пою свою печаль.

И подойдет среди газона

ко мне какой-то гражданин,

отдаст бутыль «Наполеона»,

и выпью я е6 один.

И Бог пришлет за мной из Рая

девицу, Ангела, дитя...

И я спою ей и сыграю,

и с ней уйду, как жил, шутя.

1994

 

РЕЙНСКИЕ СТАНСЫ

1.

Представь, в эти чистые тихие городки

я въезжаю почти равнодушно

на чьей-нибудь чистой машине...

и нет о России возвышенных мыслей

и прочей тоски.

Вернусь я, и скоро.

И буду всегда возвращаться отныне.

2.

Поскольку однажды представив...

Да нет же, забудь этот бред!

Хотя те приязни,

которыми здесь одаряют так честно,

весьма затрудняют прощанье,

навязчивый след

в тебе проминая,

как в старом диване хозяин любезный.

3.

Так трудно привыкнуть,

что клетка открыта теперь,

и можно выпархивать старым грачом,

одурев от пространства.

Но я не забуду, поверь,

эту плотную русскую дверь

и бывших крестьян, возведенных

в чины крепостного дворянства.

4.

Свобода. О, как её смысл непонятен и прост

О, как он понятен и сложен,

и как её песни капризны!

Я выстроил к ней потайной

зарифмованный мост,

невидимый стражам моей

криминальной Отчизны.

5.

Они, слава Богу,

читать не умеют и туги на слух.

Но как же прекрасны

Внимаю их ясные лики!

Одни разлетелись по Свету,

с собой прихватив

и детей, и старух.

Другие живут ещё в смуте

по-русски великой.

6.

И мы здесь. Кому-то же нужно...

Но хватит об этом.

В корявой стране по-особому ярок

гармонии свет!

С развалин Империи кто-то

уедет достойным, безумным поэтом,

и там образумится.

Глядь, а Свобода осталась в России.

И больше нигде её нет.

1994

 

АЛКАШИ

Алкоголик старый Слава

не боялся ни шиша,

не валялся он в канавах

с самогона и ерша.

Он гулял интеллигентно

с перегаром из души.

И ему индифферентно

улыбались алкаши.

Алкаши, алкаши -

днем и ночью хороши,

Только утром мрачны лица,

если нет опохмелиться.

В голове и шум, и звон -

разливай одеколон.

Алкаши, алкаши,

я люблю вас от души.

Дядя Слава жил красиво -

без квартиры и без жен,

Мы с ним как-то пили пиво,

хоть и был он заряжен.

А потом мы для разрядки

взяли белого домой...

Дядя Слава был в порядке,

ну а я-с копыт долой.

Алкаши, алкаши,

днем и ночью хороши.

До одиннадцати, братцы,

как-то нужно продержаться.

Нет стаканов и стола -

пьем в подъезде из горла.

Алкаши, алкаши,

всех бы трезвых придушить!

Если не было у Славы

за душою ни гроша,

он любую пил отраву

и любого пил ерша.

Пили вместе мы лет десять,

было Славе хоть бы хны.

Слышал - он погиб в Одессе,

выпив три стакана хны.

Алкаши, алкаши,

много здесь людей больших.

Капитан есть и писатель,

академик есть и врач ...

Ох, российский обыватель,

ты за них чуть-чуть поплачь.

Алкаши, алкаши,

догорел огонь души.

1995

 

ЕСЛИ ЖЕНЩИНА ВХОДИТ В ТВОЙ ДОМ

Если женщина входит в твой дом,

потеснись, уступи ей просторы,

где болезни, чая, разговоры,

споры, слезы - своим чередом,

если женщина входит в твой дом.

Приготовь свое сердце к трудам,

если ты удостоился чести -

быть хоть сколько-то рядом и вместе,

если стерпятся Рай и Бедлам,

приготовь своё сердце к трудам.

Если женщина входит в твой дом,

приготовь свое сердце к разлуке...

Позабудь про вино и науки,

стань прозрачным, как день за окном,

если женщина входит в твой дом.

Подчинись и глазам, и речам...

Ну хотя бы сначала для вида...

Ты узнаешь, что боль и обида

исчезают всегда по ночам,

уступая губам и плечам.

Расскажи ей, как можешь,

про то, что печалит тебя и тревожит,

что ты чувствуешь сердцем и кожей,

про Шопена, про джаз и Ватто,

Если что-нибудь помнишь про то...

Если женщина входит в твой дом,

может быть, она послана Богом,

и жилье твое станет чертогом,

и отныне ты к тайне ведом...

Если женщина входит в твой дом...

1995

 

МАТЬ СОЛДАТА

В декабре погиб в Ичкерии солдат

от свинца ли, от чеченского ножа.

Он не знал, что не воротится назад...

Удивленный на спине в грязи лежал.

Мать узнала, онемела. И без сна

потекло житье, как черная река.

Но ни разу не заплакала она -

очи высушила смертная тоска.

И приехал к ней однажды генерал,

и медальку ей красивую привез.

О войне ей о чеченской рассказал,

выпил горькой и расстроился до слез.

Отомстили мы за сына твоего!

Сто чеченцев в свою землю полегли!

Мать солдата не сказала ничего,

только слезы её тихо потекли.

Налила ему печалицы в стакан.

Видно, ты не поумнеешь, генерал!

Сотня женщин - и у каждой был пацан,

значит, двести ты, не сто, поубивал.

Эту весть ты понапрасну мне принес...

А теперь езжай обратно поскорей!

Ей на сына не достало горьких слез,

но хватило на чеченских матерей.

Пой песню, пой!

Пой, пока живой.

Если ты не сын начальнику, не брат,

за Россию, как герой, умрешь, солдат.

1995

 

НАХОДЯСЬ ДАЛЕКО

Этот пропуск с названьем - Обратный Билет

я ношу талисманом, покуда,

опьянев от пространства Одной-Из-Планет,

не вернусь а наше Горе-И-Чудо.

Я дожил до развала Счастливой Тюрьмы,

где Весь Мир - только Кухня и Книги,

где опальный поэт так возносит умы,

что листают его и ярыги.

Не сбылась ни вождей, ни волхвов ворожба-

развалилась малина на доли.

Нет на свете чудеснее жизни Раба,

что Историей пущен на Волю.

И когда под крылами плывут города,

океаны и пар поднебесный,

я как Ангел живу, что не знал никогда

ни начальства, ни Русского Беса.

За Свободу и Правду я страхом плачу

и тревогою их убиенья.

Я боюсь, что стране моей не по плечу

этой Воли святые мученья.

Так и мечешься между лицом Палача,

что тебе обещает Порядок,

и пространством, где Солнце - всего лишь свеча

между ямбами вспаханных грядок.

Ни любви, ни заботы ни разу мне

не досталось от спящей России...

Сны такого великого разума

порождают чудовищ спесивых.

1995

 

АФГАНСКАЯ РАНА

Один ли вконец поглупевший старик

решил азиатскую склоку,

а может быть, цепью ходов и интриг

мы втянуты в эту мороку?

И вот в мусульманскую гниль и жару

мальчишки из русских провинций

уходят и гибнут там не на миру

за царскую чью-то провинность.

А те, кто вернулся в родные места,

живут как незваные гости...

Кругом воровство, ни на ком нет креста,

и больно от срама и злости.

А честный народ, ненавидя войну

и труся, в домашнем халате

слегка философствуя, ищет вину

в подбитом, нецелом солдате.

Болит к непогоде в плече и в боку,

и культя протезом намята,

но мать будет плакать не раз на веку

от счастья, что видит солдата.

А тот, кто пропал

(ох, дай Бог, не в плену!) -

для матери вечное горе.

Отца ее тоже убило в войну...

История дышит в повторе.

Троих сыновей я для жизни рощу

и думаю часто за полночь -

вдруг чаша не минет - я их отпущу

куда-то кому-то на помощь...

А слава Отечества (где же она?)

не стоит единственной тризны.

И только свобода, свобода одна

достойна и смерти, и жизни.

1996