Года молодые, куда вы стремитесь? К планетам и звездам! А мы и не знали, Что есть в окончаньи трудов и строительств Не только восторг, но и доля печали. Снесли эстакаду в последнюю смену. В Охотном ряду не увидишь отныне Трамвайных платформ, так похожих на сцену, Где люди сидят на песке, как в пустыне. Разобран копер и фанерный рабочий. Забор превратился в обычные доски. Но жизнь останавливаться не хочет: Поручен нам новый объект — Маяковский. Он станцией станет, поэт наш любимый. Как плыть пароходом товарищу Нетте, Так быть Маяковскому залом глубинным, В стальные колонны и мрамор одетым. У каждого в жизни сейчас перемены: Направлена в Промакадемию Леля; Акишин учиться пойдет непременно: Не всем в академии, можно и в школе! Уфимцев экзамен сдает на пилота, Уже он на «чайке» взвивается в тучи; И новая ждет бригадира работа: Теперь в подчиненье он смену получит. Он ходит вразвалку, веселый и гордый, Чуть-чуть свысока он обходится с нами И носит на лацкане новенький орден — Пусть не Боевое (Трудовое), но Красное Знамя! Почетное звание краснознаменца Нам с детского сада являлось ночами Буденновской лавой под яростным солнцем, Борьбой пограничника с басмачами. И вот этот орден для нас отчеканен, Он лучшему парню вручен по заслугам, Эмаль его можно потрогать руками И рядом стоять с бригадиром и другом. Пускай бригадир погордится! Не важно! Ведь он, как и все мы, вчерашний мальчишка В руках его книжка в обложке бумажной. Моя — понимаете! — первая книжка. И он говорит мне: «Написано бойко, Показана наша подземная стройка. И ясно видна установка комсорга — В стихах исключительно много восторга. Все было, пожалуй, труднее немного. Зачем тут одни лишь веселые лица? Не критик я, чтобы оценивать строго, Но думаю, надо тебе поучиться. Нужны государству и людям поэты — Великие годы еще не воспеты». …Особняк на Тверском бульваре, Юный Горьковский институт. Дверь открыта. Смелей, товарищ! Нас науки и книги ждут. Коротка у меня анкета, Биография коротка. Метростроевца, не поэта Принимают сюда пока. «Познакомиться не хотите ль?» — Трубку толстую закурил С кинофабрики осветитель. «А зовут тебя как?» — «Кирилл. Впрочем, можешь, если захочешь, Костей звать меня, например. Я картавлю, мне трудно очень Выговаривать „л“ и „р“». Вот скандалит парнишка вздорный С разлохмаченной головой, Бывший жулик и беспризорный Из колонии трудовой: «Это верно, я был бродяга, А теперь я рабочий класс! От Макаренко есть бумага. А не примут — зарежусь враз!» И глядит на него сердито — С ней никто еще не знаком — Тонконогая Маргарита С тонким, жалобным голоском. Вот еще пришел — погляди-ка, Это малый не без затей, Двухметровой длины заика, Сочиняющий для детей. Начинающие поэты, Мы священным огнем горим, И тепло нам, хоть мы одеты Легковато для наших зим. Со стихами тонки тетради. Предстоит еще сочинять Песнь о Зое, «Митинг в Канаде», «Дядю Степу» и «Жди меня». В институте нету традиций, И порядка покуда нет. Не приучены мы учиться Дети первых советских лет. Дело тут не в священной лени, А скорее в том, что как раз В первой и во второй ступени Все загибы пришлись на нас: Смесь гимназии с производством, Школьных митингов полоса. Так ломаются у подростков В ранней юности голоса. Есть наука — сплошная скука, Есть предметы и для души. Прокатились мы по наукам, Как по скользанке малыши. Пионерские песни спеты, В институте терзают нас Неуменье вести конспекты И неполных знаний запас. Когда, провалившись на третьем предмете, Я вышел на улицу, гордый и хмурый, За мною пошли (я не сразу заметил) Какие-то две непонятных фигуры. Я начал шаги прибавлять воровато, Потом оглянулся: придется ли драться? Да это ж из нашей бригады ребята — Кайтанов с Уфимцевым! «Здравствуйте, братцы!» «Здорово! — ответил невесело Славка. (Кайтанов молчит, только туча во взоре.) — Печальная нами получена справка, Как ты в институте бригаду позоришь». Тут начал Кайтанов: «Ты ходишь с фасоном, Значок метростроевца носишь в петлице, А сам оказался дешевым пижоном, Который форсит и не хочет учиться. Учти, что богема сегодня не в моде. Уфимцев, скорей отведи мою руку, Иначе я съезжу студенту по морде — Такую, быть может, поймет он науку». Уфимцев не выдержал мрачного тона, Он лапы свои положил мне на плечи. «Поедем к Кайтановым, к нашим влюбленным, В семейном кругу проведем этот вечер». Кайтанов кивнул, не добавив ни слова, И я захлебнулся такой теплотою, Высоким приливом участья такого, Которого я, вероятно, не стою.