Поправившись после второго раненья, В песках и снегах, по разбитому следу, Заволжьем, минуя пустые селенья, Опять в Сталинград осажденный я еду. Уже иноземцы в кольце, словно волки, Вся в красных флажках наша карта штабная, Но нашим гвардейцам, притиснутым к Волге, По-прежнему трудно, и я это знаю. Вот берег. И дальше нельзя на машинах: Искромсанный лед, затонувшее судно, И в дымке над кручею — город в руинах. От края до края мертво и безлюдно. Иду к переправе. Опять перестрелка. Дубеет лицо от морозного ветра. У берега столб и фанерная стрелка: «Хозяйство Кайтанова — семьдесят метров». Быть может, ошибка? Не верится даже, Что встречу я здесь своего Николая. Спускаюсь в какой-то невзрачный блиндажик, Где в бочке поленья стреляют, пылая. А друг мой лежит на березовых нарах, Мучительный сон придавил его грузно. Он, в шапке солдатской и в валенках старых, Не сразу товарищем юности узнан. Читатель подумает: нет ли обмана? Поверить ли этому доброму чуду? Как будто нарочно, как пишут в романах, Встречаются эти ребята повсюду. Я тоже смущен совпаденьем немного. Но в нем ни фантазии нету, ни вздора. Ходите не с краю, а главной дорогой — И встретите всех, кто вам близок и дорог! «Проснись, бригадир!» Он припухшие веки Приподнял и мне улыбнулся устало, Как будто мы только что виделись в штреке, А лет этих огненных как не бывало. «Здоров, сочинитель! И ты в Сталинграде? Отлично! Садись. Раздевайся. Обедал? Досталось, однако, всей нашей бригаде. Но здесь нам должна улыбнуться победа». «Ты чем тут командуешь?» — «Строил туннели. А с августа послан держать переправу. Представь, что недавно — на прошлой неделе — Я видел вторично Уфимцева Славу. Он ехал взглянуть на фашистского аса. На сбитого летчика первого класса. Птенцов обучать довелось ему в школе. В глубоком тылу тяжело ему было, Он рвался на фронт, как орел из неволи, Но тут к нам война и сама подступила. Узнать бы еще, где Алеша Акишин! Должно быть, легка она — жизнь краснофлотца! Я спрашивал Лелю: он пишет — не пишет? Молчит, а сама, видно, ждет не дождется!» «Ты что это, вправду? Ревнуешь, быть может?» «Ничуть не ревную. К Алеше тем паче. Тут случай особый, он труден и сложен, Но Леля, как вспомнит Акишина, плачет. Вот Лелины письма, читай, если хочешь, У нас от товарищей нету секретов». Рукой он разгладил измятый листочек, В кармане его гимнастерки согретый: «Коля! Мы как-то неправильно жили. Мало смеялись и скупо дружили. Это в разлуке особенно видно. Не за тебя, за себя мне обидно. Вот и сейчас написать я хотела, Чтобы письмо голубком полетело, А получается как-то коряво… В полном порядке наш маленький Слава: Есть из-за Камы две телеграммы. Что у меня? Лишь тоска да работа. Жмем под землей до десятого пота. Но ничего, потруднее бывало — Стройка не сразу росла-оживала. Сам понимаешь, что сил маловато: Женщины только в метро да девчата. Вдовы, солдатки и брошенки вместе, Жены и дочки пропавших без вести, А из мужчин только дядя Сережа. Все на фронтах, на войне, кто моложе. Рядом со мною В мокром забое Девочки в тапочках — Цыпки на лапочках. Но к январю сорок третьего года Путь дотянули до автозавода. Поезд пустили! Не верили сами В то, что такое построено нами. Милый! Ну как там у вас, в Сталинграде? Чаще пиши мне любви нашей ради! Точка. Спешу. Начинается смена. Крепко целую. Елена». Сложил Николай этот листик заветный, Потершийся сильно на линиях сгиба, И, в печку подбросив хрустящие ветви, Задумчиво вымолвил: «Леле спасибо За веру в победу, которой так щедро Она одарила меня в эту пору». Мы вышли в поток сталинградского ветра, Чертовски мешающего разговору. Опять переправа под беглым обстрелом, А надо идти мне участком опасным, По черному льду, по настилам горелым, Туда, где спасают мечту о прекрасном. Прощаемся так, будто встретимся снова Сегодня иль завтра, — беспечные люди, Когда мы поймем, как разлука сурова И, может случиться, что встречи не будет. «Пока!..» «До свидания!..» Взмах рукавицы, И я ухожу по плотам и понтонам Туда, где разрушенный город дымится, Где нам потрудней, чем врагам окруженным. И в штабе дивизии, что над рекою Врыт в кручу, — над ним, по бугру, оборона, — К стене прислонясь, ощущаю щекою Шершавое прикосновенье бетона. И мне оно — как материнская ласка, Как юности, дружбы и силы примета. Куда ни пойду — всюду столб и указка: «Хозяйство Кайтанова» рядышком где-то.