Каждый день друг друга видя, Не заметишь перемен, Но когда разлука выйдет — Вот как с нами, например, — Каждая видна морщина, Каждый проблеск седины. Николай ласкает сына, Гладит волосы жены. А мальчишка рядом с мамой, Как опора и как друг, Весь в отца, крутой, упрямый, От смущенья вспыхнул вдруг. Нет, не ждал он, чтобы папа, Сталинградский ветеран, Щеки в оспенных накрапах Рукавами вытирал. Таня собрала пожитки, И в глазах ее тоска, Голубая ходит жилка У девичьего виска. «Погоди, тебе, дружочек, Убежать мы не дадим, Вот когда приедет летчик, Уходите вместе с ним». …Как спокойно течь рассказу, Если хочешь дать отчет За четыре года сразу, А полсотни дней — не в счет! «Лелька, Лелька! Помнишь Фрица? Чудом гибель одолев, Он теперь, как говорится, На метро в Берлине шеф. Он прошел такие беды, Что не сыщешь на войне! Перед самым днем Победы, Как рассказывал он мне, Их концлагерь в перелески Выводили на расстрел, Но один герой советский Заслонить его успел. Фриц еще сказал, что кличка Танин у него была. Дочь полковника, москвичка, На Каляевской жила». Таня вся затрепетала, Растревожена, бледна. Может быть, отца узнала В этом подвиге она? Или встретилась с легендой, И приметы неверны, И отец исчез бесследно На четвертый день войны? Достоверно неизвестно, Как он путь закончил свой. Но за то, что жил он честно, Я ручаюсь головой! Пусть без черных подозрений Встанут в памяти времен Жертвы первых окружений, Не назвав своих имен. И рассказ уходит дальше, Открывая новый след: «Под Берлином я на даче Видел в рамочке портрет. До чего похож на Гуго, Как две капельки воды! Сердце застучало глухо От совсем чужой беды». За рассказом стынет ужин. Но и Леле невтерпеж Рассказать подробней мужу, Как ее объект хорош. Вот она достроит скоро Новый станционный зал, Коридор из лабрадора, В белом, мраморе портал. Держат свод, светясь, колонны, Их без счета в зале том. И хрустальные пилоны В обрамленьи золотом. Но Кайтанов почему-то С грустью слушает, жену, Иль от ласки и уюта Отучился за войну? «Говоришь, роскошно в зале? — Колька сплюнул горячо. — Видно, в Орше не бывали Архитекторы еще». Леле страшно: «Что с ним стало? Коля разлюбил метро!» Наклонился он устало, И в проборе замерцало Фронтовое серебро. А потом, Алешу вспомнив, Все притихли за столом. Притулился Славик сонный Под отеческим крылом. …Утром Леле в управленье Надо ровно к девяти. Есть у Коли настроенье С ней к товарищам пойти. От приветствий и объятий Закружилась голова. Всем он друг и всем приятель, Так ждала его Москва! Знаменитый архитектор В управлении как раз. Рассмотрение проекта Ожидается сейчас. Вот эскиз и два макета, Видно каждую деталь: Будет станция одета В мрамор, бронзу и хрусталь. Все начальники в восторге, Но, молчавший до сих пор, Мрачный, в старой гимнастерке, Отставной встает майор. Говорит он точно, веско, Мысль его, как штык, пряма: Что от Бреста до Смоленска Лишь руины — не дома, От границ до Сталинграда — Только щебень да зола. Нет, не время для парада, Стройка будет тяжела! Зарождался стиль эпохи В первых линиях у нас. Были станции неплохи, Всюду радовали глаз. А теперь какого черта, Если людям негде жить, Делать стены в виде торта, Позолотой мрамор крыть? «Да, красиво, я не спорю, Но нельзя, сдается мне, Строить с безразличьем к горю, Причиненному стране». Нет, никто не ждал скандала. В первый день сердечных встреч Очень странно прозвучала Эта яростная речь. «Что с Кайтановым случилось?» «Раздражительный субъект!» «Он разнес, скажи на милость, Изумительный проект». «Сами знаем, были беды, Но зато каков итог! Исторической победы Бригадир понять не смог». «Да, с концепцией такою На метро работать как?» «Не вернут на шахту Колю: Слишком резок он, чудак!»