Люблю дорогу — самолет, и поезд, И дальнего автобуса пробег. Готов я мчать в пустыню и на полюс — В движенье глубже дышит человек. Для путешествия мне дай лишь повод, Меня в дорогу только позови, И я готов, как телеграфный провод, Быть вестником событий и любви. Мне поручили сочиненье песен Для фильма о военных моряках, И за ночь очутился я в Одессе С одним портфелем да плащом в руках. Фантазия ли в этом виновата, Но иногда, въезжая в города, Вдруг кажется, что здесь бывал когда-то, Хотя и близко не был никогда. Таким явился мне приморский город, Невероятных полный новостей: На улицах кипел горячий говор, След южного смешения страстей; Спускались к морю крыши, как террасы, Открытые для солнца и ветров, Зеленоусым Бульбою Тарасом Шумел платан, и нежен и суров. И я по плитам затвердевшей лавы, Что с древности, наверно, горяча, Спустился к синей колыбели славы, К морским волнам, где тральщиков причал Для фильма нужно видеть жизнь матросов, На корабле я принят был как гость. Немало глупых задавал вопросов, Поскольку раньше плавать не пришлось. Но мне прощали эти разговоры Великие герои без прикрас, Воюющие до сих пор минеры, Что в жизни ошибаются лишь раз. …Еще в начале нашего маршрута В тумане растворились берега, Со всех сторон вздымались волны круто Подобьем бирюзовых баррикад. Чувствительный прибор сработал четко, Его сигналы объяснили мне: В квадрате этом мертвая подлодка, Чья — неизвестно, залегла на дне. Напялив водолазную одежду, Доспехи марсианские свои, На дно морское с фонарем надежным Спустился старшина второй статьи. Над ним качались водяные горы, И тишина вокруг была как гром. Средь зарослей багровой филлофоры, Ракушками обросшую кругом, Он обнаружил мертвую «малютку», Здесь пролежавшую десяток лет, Когда-то искореженную жутко Ударом бомб глубинных и торпед. Таких вестей не удержать в секрете: Когда в Одессу лодку привели, На берегу уже стояли дети И моряки, покинув корабли. Что там, за переборкою двойною, В отсеках, не заполненных водой? Броня уже не кажется стальною, Так обросла багровой бородой. Волшебной палочки прикосновенье, Сиянье автогенного огня — И наступило страшное мгновенье: В отсеки хлынул свет и воздух дня, Там, как живой, матрос, нагнувшись, пишет В тельняшке рваной, как тогда сидел. Меня пронзило памятью: Акишин! Но броситься к нему я не успел. При соприкосновеньи с кислородом Он, как сидел с карандашом в руках, Обмяк и на глазах всего народа Стал рассыпаться, превращаясь в прах. Я задыхался. Так мне стало душно, Как будто весь наличный кислород За десять лет в пространстве безвоздушном Себе теперь мой бедный друг берет. Мне в тот же вечер в штабе рассказали, Что случай удивительный весьма, Но на «малютке» в вахтенном журнале Нашли обрывок личного письма: «Ты не жалей меня. Я счастлив был Хотя бы тем, что так тебя любил». Я объяснил начальнику морскому, Что с этим человеком вместе рос И та, кому писал он, мне знакома, Она не знает, как погиб матрос. Пусть это трудно другу и солдату, Но повелело горе мне само Немедленно доставить адресату Десятилетней давности письмо. Мне выдали страницу из журнала, Истлевшую — едва видны слова, — И на исходе дня меня встречала Обычной суматохою Москва. Но я не представлял себе, как трудно Мне будет Леле рассказать о том, Что тот, кто спал так долго непробудно, К ней нынче обращается с письмом. И все же я отправился на стройку, На шахту, где начальницей она, И в проходной услышал голос бойкий, Как в дальние, былые времена. Шла Леля в шлеме и комбинезоне Навстречу мне по шахтному двору, С прорабом рассуждая о бетоне, Кляня вовсю снабженцев и жару. «А, это ты, писатель! Очень рада! Я о тебе подумала как раз. Почаще заходить на шахту надо, Не отрываться от рабочих масс». Я молча протянул ей лист бумаги, Помятый и истлевший по краям, Где наш Алеша, как слова присяги, Ей написал: «Любимая моя!» Она признанье это прочитала — Как много сказано в одной строке!.. — И, улыбнувшись горько и устало, Спустилась в шахту, сжав письмо в руке. В тот день в подземном станционном зале Каком? Не важно — где-то по кольцу, — Бетон в квадратные опоры клали, И срок работы подходил к концу. Тут появилась инженер Теплова, Прошла не как обычно, а быстрей. И, никому не говоря ни слова, Трубы обрезок взяв у слесарей, Туда письмо Акишина вложила И, зачеканив с двух сторон свинцом, Письмо меж арматуры поместила И отошла с задумчивым лицом. Никто не видел этого. Бетоном Письмо со всех сторон окружено. Пусть будет о моем дружке влюбленном Одним векам рассказывать оно.