В газете строчек пять, а может, меньше, Но снова перечитываю я, Что делегация советских женщин Отправилась в далекие края. И вижу город на гранитных скалах, Где море светится во всех кварталах И горизонт у каждого окна. И слышу шелест незнакомой речи, И непривычны мне при первой встрече Чужой одежды светлые тона. Вдоль изгородей, хмелем оплетенных, По площадям, где кормят голубей, Три женщины проходят в платьях темных — Три делегатки Родины моей. Мать школьницы, замученной врагами, И самоходчика, сраженного в бою, Идет большими, легкими шагами, Неся по всей земле печаль свою. С ней рядом, разрумянясь, как с мороза, В полусапожках — молодость сама! — Доярка из сибирского колхоза, Со станции с названием Зима. О них рассказ я прерываю, чтобы В другой поэме написать особо. А с ними Леля. С ними наша Леля. Но почему она невесела? Вот пригласили люди доброй воли, И надо было бросить все дела. А дома положение такое: Ей уезжать, а тут на восемь дней Для утвержденья смет примчался Коля, И опоздал, и разминулся с ней. Теперь опять разлука на полгода. Но унывать сегодня не вольна, Ты представитель гордого народа, Ты мир, ты вся Советская страна. Но Славик… Славик так ее тревожит: Совсем ребенком выглядит порой, А все твердит, что опоздать он может В Каховку, в Сталинград, на Ангарстрой. Тревога опускает Леле плечи, И мысли все домой летят, домой… Среди витрин, среди нерусской речи, На пестрой тихой улице прямой, Среди бушующей галантереи, Среди уюта маленьких вещей — Домой, домой ей хочется скорее, В свой неуют, где так просторно ей. …День кончился холодной пляской света. Три делегатки из моей страны На вечере вопросов и ответов Дыханием людей окружены. Цветы друзей, корреспондентов перья, — Щека к щеке — любовь и недоверье… Как мало знают здесь о нас! Как трудно Им будет объяснить, чем мы живем!.. А боль о Славике журчит подспудно Таинственным глубинным ручейком. Их спрашивают жадно, как о чуде: «Зачем в тайгу и в жаркий Казахстан Стремятся ваши молодые люди, Что их влечет к неласковым местам?» И снова Леля думает о сыне… Замечена ее скупая грусть Корреспондентов взглядами косыми. Распишут непременно. Ну и пусть. Еще вопрос: «А правда ли, что часто У русских стройка разлучает тех, Кто мог бы тихо жить домашним счастьем И слушать пенье птиц и детский смех?» И снова Леля думает о муже, Об их разлуке. Но на этот раз Ее печаль не вырвется наружу, Не отведет она усталых глаз. А женщина с такими же глазами Подходит близко к гостье из Москвы, В руке сжимая спицы и вязанье, Вдруг спрашивает: «Счастливы ли вы?» И Леля, чувствуя вниманье зала, Глазами находя глаза друзей, Про двадцать лет замужества сказала. (Так много! Даже страшно стало ей.) Про встречи, огорченья, расставанья, Про то, как Славик у нее растет. Вдруг стали сокращаться расстоянья, Как будто сердце ринулось в полет. Любовь дыхание перехватила. Издалека увидела она, Что тесная московская квартира Товарищами Славика полна. Скрестилась робость с мужеством в ребятах, Родившихся в конце годов тридцатых. Они успеют в жизни больше нас. Европы карта в атласе раскрыта, Над ней они склонились деловито; Так вот где мама Славина сейчас! На карте Скандинавия, как морда Курчавого приветливого пса. На синем фоне завитки фиордов, А по хребту — мохнатые леса. А вот и очертания России, Ее простора взглядом не обнять. И ничего нет на земле красивей, Чем эта воля, широта и стать. Мальчишки перелистывают карты: Тайга поет, клокочет Ангара… Десятый класс. Тесны им стали парты. На путь отцовский выходить пора! И Славик говорит: «Вернется мама, И я ее, быть может, огорчу, Но надо строить — так скажу ей прямо: Быть маленьким я больше не хочу».