Великого времени гулкое эхо Звучало в туннелях той юной порою. К товарищу Горькому просят приехать Ударниц московского Метростроя. В парткоме волненье: девчата увидят Его самого и Роллана на даче. Ребята, конечно, немного в обиде, Но Леле и Маше желают удачи. Цветочного ветра прохладная ласка, И щеки пылают в счастливой тревоге. Расхлябанный «газик» — смешная коляска — Несется по старой Смоленской дороге. Летят, как в кино, перелески, пригорки, И Леля бодрится: «Держись, не теряйся!» И вдруг, словно книга ожившая, Горький Стоит на высокой открытой террасе. Он в сером костюме, немного сутулый, Рукою приветливо машет девчатам. Усы они видят, и острые скулы, И чистые искорки глаз грустноватых. Над пепельным ежиком вьются несмело Табачного дыма прозрачные нити: «Приехали! Я оторвал вас от дела? Но вы уж меня, старика, извините!» Тут Леля, как выстрелом, бахнула сразу Еще из Москвы припасенную фразу: «Мы прибыли к вам с комсомольским приветом, Вы наш Буревестник!» Но Горький при этом Такую гримасу состроил, что Леле Пришлось перестраиваться поневоле. А Горький сказал: «Вы живете по планам, И план нашей встречи я так намечаю: Я вас познакомлю с Роменом Ролланом, Потом посудачим немного за чаем, Потом погуляем… Согласны, девицы?» (Но слово «девицы» звучало как «дети».) Тут вышел навстречу старик тонколицый И подал им руку в крахмальной манжете. Хозяин подвинул плетеные кресла, На стол положил он рабочие руки. Расселись, и сразу неловкость исчезла. И Леля, прильнув на мгновенье к подруге, Скороговоркою ей прошептала: «Ой, Маша, Роллана-то я не читала!» А Горький в мундштук заложил папиросу. Как солнце сквозь дым, нашу жизнь осветили Раздумьем пронизанные вопросы: «Как будете жить? Как живете? Как жили?» И девушки стали рассказывать бойко О том, как трудна была первая сбойка, О том, как плывун отжимают в кессоне… И видели ошеломленные гостьи, Что Горький их жизни кладет на ладони И словно сгребает в могучие горсти. «А как у вас дружат, встречаются, любят?» Спросил он у Маши. Но вместо ответа Призналась девчонка, что в аэроклубе Летать она учится целое лето И завтра ей прыгать. Конечно, впервые! Боится ль? «Не очень! Ну, самую малость…» «Да, девушки, вижу, что вы боевые, И много вам счастья на долю досталось!» И Горький задорно взглянул на Роллана, Как будто отец, представляющий дочек, И хмыкнул неловко, достав из кармана Батистовый, в крупную клетку, платочек. Накинув крылатку со львами из меди, Роллан оставался бесстрастен и бледен. Душа, очарованная навеки, Что видел он в образе девушек наших: Аннету Ривьер или новые реки? Не знали об этом ни Леля, ни Маша. Заранее кем-то был хворост подобран И сложен в чащобе старинного парка, И Горький, склонившись с улыбкою доброй, Костер распалил, небольшой и неяркий. Вокруг разместились хозяин и гости, И каждый читал по-особому пламя, Оно то суставы ломало со злостью, То рдело цветочными лепестками. Быть может, Роллану, укрытому тенью Спокойной и чистой печали, Как зримая музыка, эти сплетенья Симфонией нового мира звучали? Что Леля в извивах костра находила? Одно лишь сиянье, одно лишь горенье Открытой души своего бригадира, А с ним и всего поколенья. А Маша?.. Зачем она в пламя смотрела? Не стоило этого делать, быть может… Зеленая ветка в костер залетела И вспыхнула тоже. …И Горький шепнул: «Я решил почему-то, Что вы оробели, смутились вначале, И стал ваш рассказ о прыжке с парашютом Неточным: небось, о любви умолчали?» Откуда он знает? И девушка сразу Поведала Горькому в светлом восторге О Славе Уфимцеве синеглазом, Красавце, проходчике и комсорге. Ах, Слава Уфимцев! Когда бы ты слышал Признания эти! В земные высоты Взлетел бы ты сердцем, наверное, выше Предела, что могут достичь самолеты. Вились над костром золотые извивы, Сливаясь с вечерним сиянием зорьки. И Леля поглядывала ревниво: О чем это шепчутся Маша и Горький? Однако к концу подходила беседа. «Друзья! Расставаться не хочется с вами. На шахту я к вам непременно приеду, Хотя поругаться придется с врачами». А Маше шепнул: «Разговор между нами, Я в этих делах молчаливей могилы». В костре пробежало по веточкам пламя, Темнея, теряя последние силы. Как жаль, что так быстро окончилась сказка!. И лица подружек задумчиво-строги. Расхлябанный «газик» — смешная коляска — Несется в Москву по Смоленской дороге.