К концу августа компания по сбору зерновых приобрела ещё более решительный характер. Днём и ночью нам напоминали, что мы ещё не выполнила плана по сдаче хлеба государству. Каждый день проводились бесконечные собрания. Понять всё это, нам было не дано. Прошло более двух лет, как мы стали членами колхоза. Это означало, что собственной земли мы не имели, а, значит, и не могли обеспечить себя хлебом. С самого начала коллективизации государственная хлебозаготовительная комиссия несколько раз рыскала у нас на селе и изъяла все запасы зерна. В итоге село медленно вымирало от голода.

Любой приезжий мог это видеть собственными глазами. Но тысячники и посланцы партии и правительства предпочитали этого не замечать. Они продолжали обыскивать наши дома и отбирать каждое найденное зёрнышко хлеба.

Примерно в это же время, в конце августа, разнёсся слух, что жителям села вскоре запретят делать покупки в сельском магазине.

Однажды днём нас созвали на собрание Сотни и объявили о новом законе правительства, направленном на борьбу со спекуляцией товарами широкого потребления. Колхозники, не выполнившие своего плана по сдаче зерна и другой сельскохозяйственной продукции, лишаются права покупать что-либо в государственных магазинах. Чтобы что-то купить, колхозник должен предоставить справку сельсовета, подтверждающее, что предъявитель выполнил план. Поскольку в то время все магазины являлись государственными, и никто ещё не завершил выполнение плана, то ни один колхозник, не мог ничего купить. В итоге у нас не было самых простых вещей. Многие из нас, например, не могли позволить себе иметь такую роскошь, как керосиновая лампа, потому что нельзя стало купить керосин. Мы оказались вынуждены есть совсем немного, в основном картошку без соли. Мыться приходилось без мыла, поскольку нас лишили права его покупать. Я уже не говорю о сахаре: его мы не видели в нашем селе два года.

Позже оказалось, что этот закон в действительности оказался ещё страшнее, чем он поначалу нам представился. Сельские жители ездили в соседние посёлки, где на чёрном рынке они могли купить нужные им товары. Закон объявил покупателей чёрных рынков спекулянтами и установил в качестве меры наказания тюремное заключение или отправку в концентрационный лагерь сроком от пяти до десяти лет без права досрочного освобождения и амнистии. В результате колхозник, застигнутый при покупке иглы, катушки ниток, пары носков или полкило соли на чёрном рынке, осуждался по статье за спекуляцию и должен был отбывать срок до десяти лет на тяжёлых работах в одном из трудовых лагерей где-нибудь на севере.

Наконец наступила передышка. В сентябре 1932 года мы получили плату за свой труд: 200 граммов зерна за каждый отработанный день.

Спустя месяц нам выдали немного картофеля, свёклы и репчатого лука.

Это составило все наши запасы, на которые мы должны были рассчитывать прожить до следующего урожая. Ни один житель села не имел больше 200 трудодней. Дневные нормы были такими высокими, что редко кто мог выполнить их полностью, чтобы ему зачли рабочий день в двенадцать и более часов, поэтому, обычно начислялся неполный рабочий день, как три четверти или даже половина рабочего дня. В итоге за 200 трудодней семья из пяти человек заработала только около сорока килограммов зерна, пшеницы или ржи, или в пересчёте на каждого – восемь килограммов.

Важно отметить, что в то время, в сельской местности на Украине, население питалось преимущественно хлебом. У крестьян забирали мясо, сало, куриные яйца и молочные продукты. В сёлах не было ни булочных, ни бакалейных лавок, ни базаров. Чтобы дожить до следующего урожая, каждый должен был съедать хотя бы килограмм хлеба в день. Вместо этого мы получили зерно, из которого могли испечь 600 граммов хлеба на человека в месяц. Нам обещали выдать хлеба ещё в конце года, но это так и осталось пустым обещанием.

Похожая история случилась и с оплатой деньгами. В конце декабря члены колхоза получили 25 копеек за каждый трудодень. Семьи, имевшие

200 трудодней, заработали 50 рублей за весь 1932 год. За эти деньги можно было купить на чёрном рынке три буханки хлеба.

В нормальные времена мы жили с нашего огорода, имея картофель, капусту, свёклу, морковь и другие овощи; делая заготовки и правильно храня урожай этих овощей, крестьяне всегда имели достаточный запас еды, чтобы без трудностей пережить зиму. Кроме того, у всех имелось вдоволь хлеба. Даже зимой 1931-1932 года при большой нехватке муки мы всё-таки смогли выжить, потому что имели небольшие запасы овощей.

Но 1932 год не был "нормальным" годом. Весной начался сильный голод, и люди даже ели семена, предназначенные для посадки, поэтому сажать огород было нечем. Большинство садов и огородов зарастало сорной травой. Мизерная доля продуктов, полученная за работу в колхозе, вскоре оказалась съеденной. Подкрадывался голод.

Голод или не голод, но хлебозаготовительная комиссия продолжала работать. Где-то в ноябре 1932 года нам сказали, что доставка зерна государству начала отставать от графика. Государство распорядилось приостановить все выплаты зарплат и вернуть зерно, выданное колхозникам ранее, а семена и кормы полностью изъять.

Этот приказ дал новый толчок для работы хлебозаготовительным комиссиям. Нормы сдачи зерна были очень высокими, и уже в прошлые годы были исчерпаны все зерновые запасы. Тем не менее, государство продолжало наращивать требования. Местное начальство с готовностью откликнулось на правительственное требование и внедрило новый способ сбора зерна с жителей села. Этот способ назывался и колхозниками, и начальством "выкачивание хлеба". План всего колхоза распределили по

Сотням, которые в сою очередь разделили причитающуюся им долю по

Пятёркам, а те – по числу членов каждой семьи. Таким образом, если доля Пятёрки составляла, например, тысячу килограммов зерна, то каждая составляющая эту Пятёрку семья должна внести двести килограммов.

Правление колхоза работало быстро и эффективно. На следующем собрании нам объявили, что всё село, все подразделения, руководители всех рангов, учителя и школьники и, конечно, колхозники, должны включиться в соревнование по сбору продовольствия. Собрание затягивалось, руководство теряло терпение и переходило на грубость, а крестьяне чувствовали, как у них из-под ног уходит земля.

И всё же сбор продовольствия не продвигался так быстро, как этого требовало руководство. Что-то надо было предпринять, поэтому со временем руководящие органы стали менять тон: теперь крестьян обвиняли в невежестве и неспособности оценит значение высоко патриотичного мероприятия по сбору и доставке продовольствия государству. Партия и правительство заботятся о крестьянстве, и если крестьяне не ценят этой заботы, то это их вина. Крестьяне – словно дети, поэтому партия и правительство должны были проявлять отеческую заботу. Крестьянство обязано следовать указаниям партии и правительства, не задавая вопросов. По-другому быть не должно. А поскольку непослушных детей родители наказывают, то партия и правительство будет наказывать провинившееся крестьянство.

В соответствии с такими рассуждениями, уполномоченные перестали давать разъяснения по вопросам сбора продовольствия. Нашёлся другой выход. Официально он звучал так: "прямой контакт полномочных представителей с массой людей". На простом языке это означало, что хлебозаготовительным комиссиям предписывалось наведываться в каждую крестьянскую семью.

Члены комиссии, заявляясь в каждый дом, будут сообщать, сколько и чего конкретно эта семья обязана сдать государству. Если хлеба нет, то комиссия должна будет произвести обыск "утаенного хлеба".

Конечно, всё найденное при обыске будет конфисковано.

Тысячники и их подручные теперь могли делать всё, что хотят, без соблюдения законных формальностей. Они могли прибегать к хитрости или угрозам, чтобы заманить крестьян в расставленные сети. Ходя по крестьянским хатам, обыскивая и забирая с собой всё, что им приглянётся, они одновременно успешно служили интересам партии и правительства.

Всё время эти уполномоченные изумляли нас своими несерьёзными выходками. Они часто любили развлекаться со своим оружием. Иногда, ради смеха, они даже устраивали дуэли. Таким образом, мы узнали, что каждый из них имел оружие. Время от временя, совершая ежедневные обходы, они развлекались тем, стреляли во всё, что двигалось.

Случалось, что их жертвами становились живые люди.

Я стал свидетелем такой сцены. Наш сосед не смог сдать причитающуюся ему долю зерна. Товарищ Тысячник Лившиц решил

"научить" его, как надо выполнять приказы. Он объявил, что наш сосед будет расстрелян за "неподчинение политике партии". Расстрел должен произвестись прямо сейчас, в саду за хатой. Товарищ Тысячник рассчитывал, что наш сосед упадёт перед ним на колени, будет умолять о пощаде и пообещает собрать требуемое количество зерна.

Хлебозаготовительная комиссия подозревала, что он всего лишь "прячет хлеб". Но нашего соседа так просто нельзя было запугать.

– Как хотите, – произнёс он спокойно, к полному удивлению членов комиссии. – Я готов. Давайте приступайте.

И он направился в сторону сада. Затем ему завязали глаза и в последний раз потребовали сдать хлеб. Он ответил, что ему нечего сдавать. Товарищ Тысячник Лившиц взвёл наган и выстрелил над головой нашего соседа. Потом повязку с глаз сняли и снова спросили о хлебе.

Ответ оказался прежним. Снова завязали глаза, и снова пуля прозвенела над головой, но человек оставался непреклонным. Теперь смех уполномоченных сменился на ярость. Не добившись ничего на этот раз, они ушли, пообещав вернуться и проучить его "по-настоящему".

То, что когда-то считалось "налогом", затем "хлебом, собранным в пользу государства", а позже "изъятием хлеба для построения социалистического общества", теперь стало просто ограблением. Не связанные никакими ограничениями, уполномоченные день и ночь обходили крестьянские хаты в поисках "утаенного хлеба". Каждый член комиссии являлся специалистом своего рода. Например, члены комиссии, ответственные за поиски зерна на земле носили с собой специальные заострённые палки. Этим заострённым концом пронизывались стога или сено, возимое на телегах, а также соломенная крыша крестьянских хат.

Комиссия обыскивала всё: они пробивали дыры в подсобных постройках, копали в садах и на задних дворах, просверливали глиняный пол в хатах. Они искали под кроватями, осматривали погреба и кладовые. Они никогда не забывали заглянуть в печь, проверить все полки, бочки и дымоход. Они замеряли толщину стен и искали полости, в которых могло быть спрятано зерно. Иногда они полностью сносили подозрительную стену или частично разбирали печи. Они переворачивали всё: даже детские колыбели и самих маленьких детей, не говоря о том, что каждый взрослый подвергался обыску с ног до головы. Они искали

"утаенное зерно" под одеждой мужчин и женщин. Конфисковали всё, что они находили, в любом количестве. Даже маленькая баночка с семенами, предназначенными для посадки на следующий год, отбиралась, а хозяев обвиняли в утаивании от государства продуктов питания.

Однажды комиссия пришла к нам и привела с собой лошадь. Мы недоумевали, зачем. "Специалист по поиску" обвёл лошадь вокруг нашего двора. Сначала мы не поняли причины этой церемонии. Позже мы узнали, что лошадь, считалось, не наступит на прикрытую яму, лошадь непременно остановится перед ямой или перепрыгнет через неё. Это станет сигналом для членов комиссии, чтобы схватить лопаты и откапывать спрятанное в яме зерно. К счастью, у нас не оказалось прикрытой ямы.

К концу 1932 года мы часто задумывались, почему нас продолжают по-прежнему обыскивать. Всё оказалось очень просто: поскольку мы ещё оставались живыми, значит, мы чем-то питались. Мы не выполнили план по сдаче зерна государству, мы утверждали, что у нас ничего не осталось. Но ещё жили! Отсюда вывод: крестьяне имеют пищевые продукты, но где? Где-то они их прячут. Уполномоченные считали, что не справились со своей задачей в поисках спрятанного ценного продовольствия. Они недоумевали, злились и становились всё более раздражительными и грубыми по отношению к нам.

За нами, крестьянами, следили день и ночь. Нас предупредили, например, что установлено наблюдение за каждой мельницей. Те, кто намеревался перемолоть в муку немного зерна, могли быть уверены, что комиссия появится у них на дому ещё до того, как они сами вернуться с мельницы. Но такие случаи были редкими, потому что в то время зерна ни у кого не осталось. Сельские мельницы пустовали.

Кроме пшеницы и ржи на Украине ещё применяли в пищу пшено и гречиху. Каждая семья имела ступку, хитроумное приспособление, выдолбленное из дерева, в которой зёрна отделяли от шелухи. Однажды, где-то в конце ноября 1932 года, объявили, что все ступки по распоряжению товарища Тысячника должны быть уничтожены. Последующие дни стали свидетелями бессмысленного разрушения. Члены комиссии, вооружившись топорами, переходили от одной хаты к другой и разрубали ступки в щепки, даже не объясняя причины. Те, у кого ещё оставались пшено или гречка, должны были найти новый способ, как отделить зерна от шелухи.

Дымок, вившийся из трубы над соломенной крышей, мог стать поводом для больших проблем, потому что это являлось надёжным сигналом, что семья готовится сесть за стол. Начальство приказало своим людям следить за соломенными крышами. В нашей Сотне, например, официально был назначен наблюдатель за дымом. Его обязанность состояла в том, чтобы днём и ночью обозревать крыши ста хат и информировать

Тысячников о каждом случае появления дымка из печной трубы. Особенно тщательно следили за жильём тех крестьян, которых подозревали в

"укрывании хлеба". Как только из трубы начинал виться печной дымок, уполномоченные без промедления объявлялись на пороге. Если в этот момент варилась каша, хозяина дома подвергали длительному допросу и всё жилище обыскивали. Использование зерна до того, как колхоз завершит выполнение плана по сдаче хлеба государству, считалось противозаконным и сурово наказывалось. А поскольку наш колхоз плана ещё не выполнил, то мы, приготовляя и употребляя в пищу любые зерновые, тем самым "злоупотребляли социалистической собственностью в личных целях". Даже мизерные количества зерна должно быть отдано государству.

Хата, над крышей которой курился печной дымок, ещё являлась приманкой для воров. В то время все кражи были нацелены только на еду, сырую или приготовленную. Часто из-за двух картофелин или горшочка каши совершались жестокие преступления.

Существовал ещё один способ выявления утаенного хлеба и других сельскохозяйственных продуктов: крестьянина арестовывали и помещали в тюрьму. Как я уже отмечал, содержавшиеся в тюрьме не снабжались едой, передачи им приносила семья. Одного из Тысячников осенила гениальная идея: а что, если подозреваемого в укрытии зерна посадить в тюрьму и посмотреть, что будет происходить? Эту идею с радостью приняли, и вскоре началась череда арестов без видимых причин. Аресты производились для того, чтобы проследить, какую передачу из дома будет носить семья арестованному. Но хитрая ловушка успехов не принесла. На селе не осталось еды. Сам факт передачи поставил бы всю семью под удар. Поэтому никто не хотел рисковать, даже если дело касалось родного отца.

В ноябре1932 года жители нашего села испытывали такие же лишения, как и в самые голодные дни весны. Тогда люди переносили неслыханные страдания, но всё же оставалась надежда: впереди была весна, и мы все молили бога, чтобы нового урожая нам хватило до следующего лета.

Ситуация осенью стала другой. Урожай 1932 года был хороший, но государство отобрало всё до последнего зёрнышка. Колхозников оставили без хлеба, за исключением того мизерного количества, которое они получили в качестве зарплаты за работу в колхозе. К концу ноября закончились все запасы. У нас не было еды, и мы были лишены денег, чтобы что-либо купить. Сушеные лесные ягоды, съедобные корни, капуста и тыква, свёкла, кое-какие фрукты уже были съедены.

Надежды на получение дополнительного продовольствия не было. Впереди нас ожидала суровая зима со своими морозами и снегопадами, которые, как мы знали, будут длиться до марта или даже дольше. Снова, как прошедшей весной, толпы нищих потянулись по деревням, умоляя спасти их от голодной смерти. Они довольствовались корочкой хлеба, любыми остатками, картофельной шелухой и отбросами. Как и раньше, можно было увидеть одетых в лохмотья, исхудалых людей, копошащихся на колхозном поле с надеждой отрыть в земле оставшуюся картошку. И снова, голодные крестьяне, словно ходячие скелеты, бродили по лесам и вдоль рек в поисках чего-нибудь съедобного. И опять многие колхозники подавались в города и на железнодорожные станции, чтобы выпросить у горожан и проезжающих что-нибудь поесть.

По сравнению с односельчанами моя семья и я сам находились в лучшем положении, чтобы пережить зиму. Наученные горьким опытом прошлой весны, мы сделали кое-какие заготовки. Главное, надо было это надёжно упрятать от всевидящего ока уполномоченных. Трудно было их перехитрить, но стремление остаться в живых научило нас быть изобретательными.

Угроза неминуемого голода обострила наше мышление, она освободила нас от страха быть "пойманными с поличным" и заставила бороться за жизнь любой ценой. Готовясь к долгой зиме, мы понимали, что должны перехитрить своих преследователей, если хотим остаться в живых.

Трудно было прятать продукты. Приближение страшного голода вынудило нас пойти на риск, на который в иных условиях мы бы никогда не осмелились. После долгих рассуждений наша мама, наконец, пришла к одному очень простому, но в то же время чрезвычайно рискованному решению.

– Почему бы нам ни обратиться за помощью к государству? – произнесла она, словно само собой разумеющееся.

Мы не понимали, что она имела в виду.

– Ты о чём? – спросил я, совершенно сбитый с толку. – Помощь у государства?! Ты же знаешь, что вместо того, чтобы помочь, они отобрали последнее, что у нас было!

– Нет, нет, – как всегда мама возразила очень спокойно. – Я имею в виду, что те продукты, которые у нас есть, мы могли бы спрятать в яме на колхозном поле.

Мы согласились с ней. Это была отличная идея. Ни одному уполномоченному не придёт в голову, что кто-то осмелится утаивать продукты от государства в государственной земле. Использование государственной собственности в личных целях сурово каралось законом, но мы решили преступить этот закон, и тем самым сохранили себе жизнь.

Как мы и рассчитывали, хлебозаготовительная комиссия обыскивала наш двор и сад, но не заглядывала за границы государственной собственности – близлежащие песчаные холмы.

Во время уборки урожая мы с братом не были паиньками. Несмотря на охрану колхозных полей, нам удалось собрать достаточно зерна, чтобы продержаться до следующей весны. Мы, мальчишки, с проворными ногами знали каждую тропинку, каждый укромный уголок в округе и ловко избегали встречи с опасностью. Оставалось неясным, как спрятать зерно. Теперь мама нашла решение этой проблемы.

Мы закопали картошку и зерно в нескольких местах около леса. Этот участок земли на подступах к лесу представлял собой никому ненужный песчаный холм, поросший зарослями ивы, поэтому нам легко удалось замаскировать наш тайник. Зимой он лежал под слоем снега, и мы его не трогали. Но когда наступила весна, и снег растаял, это припрятанное продовольствие стало нашим единственным источником существования. Только ночью мы раскапывали наш тайник, брали немного картошки и зерна, с расчётом на несколько дней, и засыпали снова.

Эти ночные посещения тайников навсегда сохранились в моей памяти. Та картошка и то зерно были самым ценным сокровищем, которое когда-либо укрывалось в земле.

Зимой мы питались теми продуктами, которые спрятали в других местах, например в дупле дерева или в соломе на крыше. Мы хранили зерно в маленьких мешочках по разным местам. Достав такой мешочек, мы сразу что-нибудь из него готовили и тут же съедали. Всё это проделывали только в ночное время. У нас ещё было немного картошки, кислой капусты и солёных огурцов, которые мы получили от колхоза в качестве оплаты нашего труда. Но эти запасы быстро истощались, и по ночам мы дрожали от мысли, что когда-нибудь уполномоченные застигнут нас за поеданием сваренного зерна.