Я вырос в обычном украинском селе Черкасского уезда, удалённой от столицы Украины, Киева, на сотни километров. Деревня раскинулась на северном берегу реки Тясмин, одного из многочисленных притоков

Днепра. Место было очень живописным. На юге за рекой возвышались зелёные холмы, а на севере протянулись бескрайние чернозёмные просторы. Они были исчерчены полосами распаханных полей. Каждую весну и лето километры колосящейся пшеницы скрывали эти полосы.

Волны тяжёлых колосьев, зелёных весной и золотистых летом, пробегали по полям при дуновении лёгкого летнего ветерка. После сбора урожая земля опять обнажалась, словно оплакивая потерю своей былой красоты.

К концу года наступал новый цветовой цикл, белоснежный, и горизонт сливался с серо-голубым морозным небом.

Наше село было большим: в нём насчитывалось около восьмисот дворов, и проживало почти четыре тысячи человек. В центре стояли общественные постройки: церковь, школа, торговая лавка, здание местного управления, почта и дом врача, где он жил и принимал больных. Центральная площадь села служила местом игры детворы, здесь люди встречались и обсуждали свои проблемы, здесь же располагался и базар.

Традиционно в украинских сёлах и деревнях крестьянские хаты стояли рядом друг с другом. Улицы без тротуаров не имели названий, но каждому дому присваивался номер. Главная улица проходила через всё село и соединяла его с внешним миром.

Наши хаты имели простое убранство и не отличались сложностью постройки. Они возводились из грубо отесанных балок и брусьев, которые обмазывались глиной, и имели крышу, обычно покрытую соломой.

Жестяная крыша считалась признаком достатка, и я могу вспомнить только несколько таких крыш в нашем селе. Большинство хат имело только одно просторное помещение внутри, служившее одновременно для многих целей, в том числе, для приготовления еды и для сна всей семьи. Деревянные полы были редкостью, как и стены, они выкладывались из глины. Но, не смотря на простоту жилища и условия жизни в них, они содержались в чистоте и уюте.

Рядом с каждой хатой имелся сад с огородом, росли фруктовые деревья, а на подворье содержались куры, гуси и утки. В хлеву держали лошадь, одну или две коровы и несколько свиней. На крыльце или около ворот обычно отдыхала собака.

В нашем бедном и перенаселённом селе только несколько крестьян имело более чем двадцать гектаров земли. Хотя и бедные, но селяне не считали себя Богом забытыми людьми. После изнурительного рабочего дня весной и летом молодёжь собиралась на околицах и танцевала, пела и играла в игры далеко за полночь. Семьи ходили друг к другу в гости, навещали друзей или проводили время в кругу семьи, сочетая приятное времяпровождения с изобилием еды и питья. Хотя это и было запрещено, но селяне обычно гнали собственный самогон.

Наше село жило одной жизнью. Было принято оказывать помощь соседям по хозяйству или в случае каких-то несчастий, а по вечерам после работы собираться вместе. Иногда на такие мероприятия приглашали музыкантов, танцевали, ели и пили до самого утра.

Нас ничего не связывало. Любой был свободен уехать из села в поисках работы. Мы ездили в большие города и близлежащие населённые пункты на свадьбы, ярмарки и похороны. Никто не спрашивал у нас документов и не задавал вопросов о целях наших поездок. Мы были свободными людьми.

Гостеприимность была в почёте. Все, приходившие в наш дом, встречались как желанные гости. Мы могли жить впроголодь, но всякого пришедшего потчевали всем, чем могли.

Несмотря на бедность и лишения, мы не знали чувства страха. Днём никто не запирал свой дом на замок. Старики и молодёжь, чей путь лежал через наше село, не боялись нападений или преследований.

Приближение зимы всегда ожидалось с большой радостью. Мне даже кажется, что чем суровее была зима, тем больше было веселья, особенно среди нас, детворы. Не было конца катанию на коньках, лыжах и санках. Крепкий мороз, глубокий снег и метели создавали условия для отдыха крестьянам и были предвестниками хорошего урожая на будущий год. Короткие зимние дни и долгие холодные ночи заставляли нас проводить большую часть времени в доме. Никто не мёрз, потому что у каждого было припасено достаточно дров. После завершения работ по дому и в хлеву мы собирались в доме и занимались чтением, писанием или рассказывали друг другу истории, играли в игры, пели и танцевали.

В 1929 году появились слухи, что Коммунистическая партия и

Советское правительство постановили провести коллективизацию всех крестьянских хозяйств. Фактически, объединения под названиями ТОЗ, артели, коммуны и совхозы уже существовали долгое время. На самом деле, за исключением совхозов и коммун, эти объединения не являлись коммунистическим изобретением, а были известны в дореволюционное время. Они возникли как добровольные крестьянские товарищества.

Основными стимулами этих организаций стали защищённость от конкуренции, возможность получать государственные кредиты и существенная помощь в обеспечении сельскохозяйственным инвентарём и семенами. На Украине существовало два вида сельскохозяйственных кооперативов (объединений): ТОЗ – Товарищество по Обработке Земли, и артель. Только труд и земля, или её часть, а также тяжёлая сельскохозяйственная техника были коллективными. Домашний скот, жильё и даже часть земель находились в личной собственности крестьян. Это была свободно организованная ассоциация, из которой любой её член мог беспрепятственно выйти.

Артель представляла собой группу людей, занимавшихся одним ремеслом и объединённых в кооператив по производству конкретной продукции. Сельскохозяйственные артели состояли из крестьян, решивших объединить свои земельные участки, инвентарь, лошадей и совместно заниматься выращиванием урожая. Их работа оплачивалась в зависимости от вложенного в общее дело труда. Каждый член артели имел право содержать собственный дом, корову, овец, коз, свиней и домашнюю птицу. Во время полной коллективизации в Советском Союзе артель стала прообразом того, что сегодня известно как коллективное хозяйство.

Сельскохозяйственные общины, которые по коммунистической теории представлялись наивысшей формой организации внегородской жизни и труда, начали возникать во время периода Военного коммунизма (в годы

Гражданской войны 1918-1921гг.). Обычно они организовывались на территории бывшей помещичьей усадьбы. Сельскохозяйственные общины

(коммуны) имели в своей основе не только коллективное ведение хозяйства, но и обобществление всех сторон жизни, в том числе общих домов, столовых, детских садов и яслей и т.д. Члены этих коммун были лишены права на частную собственность, за исключением самых необходимых личных вещей. Коммуны получали большую поддержку со стороны Коммунистической партии и правительства, но, тем не менее, они были обречены на неудачу. Они или распускались, или, что имело место в большинстве случаев, преобразовывались в государственные хозяйства – совхозы.

Совхоз представлял собой государственное предприятие с привлечением наемных рабочих, получавших регулярную зарплату.

Сельскохозяйственные рабочие, занятые на таком предприятии, не были крестьянами в полном смысле этого слова. Они были лишены права голоса при распределении дохода от продажи произведённой продукции и участия в вопросах управления.

Все эти коллективные хозяйства организовывались на добровольной основе, исключавшей какое-либо давление. На самом деле, крестьяне часто становились свидетелями краха этого вида хозяйства и смеялись над попытками коллективизации. Зачем же правительству было повторять свои ошибки? Но их смех оказался преждевременным.

Где-то в конце декабря 1929 года, когда слухи о принудительной коллективизации стали реальностью, в наше село прибыли какие-то люди. Мы вскоре узнали, что они являлись официальными представителями Коммунистической партии и Советского правительства.

Они имели поручение организовать в нашем селе колхоз.

Эту группу из десяти человек возглавлял "двадцатипятитысячник".

Остальные именовались агитаторами. Эти названия были непривычными для нашего слуха, но понадобилось совсем немного времени, чтобы мы поняли их значения.

Для выполнения всеобщей коллективизации ЦК Коммунистической партии призвал двадцать пять тысяч наиболее активных и преданных своих членов по всей стране. Поэтому этих коммунистов стали называть

"двадцати пяти тысячниками". Мы упростили это название до

"тысячников". После короткого инструктажа по методам коллективизации эти "тысячники" были направлены по разным регионам. Для обеспечения эффективности в их работе им давались практически неограниченные полномочия. Они подчинялись непосредственно ЦК Коммунистической партии Украины.

Каждый "тысячник" сопровождался группой агитаторов. Они выбирались в каждом районе из числа коммунистов или комсомольцев.

"Тысячник" и его агитаторы были людьми, прожившими свою жизнь в городах – профессора, учителя и заводские рабочие. Когда они приехали в наше село, то некоторые из них пытались завязать разговоры с мимо проходящими селянами. Другие просто прогуливались по округе, с любопытством разглядывая всё и всех, словно они раньше никогда не видели деревни и её жителей.

Их внешний вид забавлял нас. Незагорелые, бледные лица и городская одежда никак не вязалась с деревенской средой. Осторожно ступая, стараясь не испачкать свои начищенные ботинки, они выглядели настоящими пришельцами среди нас.

Хотя они демонстрировали интерес и энтузиазм к их новому окружению, им не удалось скрыть презрение к деревенской жизни.

Селяне посмеивались над "городскими", и спустя несколько дней эти незнакомцы стали "героями" многих забавных историй.

Нашего "тысячника" звали Цейтлин, точнее – товарищ Цейтлин. Хотя он пробыл в нашем селе несколько месяцев, мы так и не узнали его полного имени. Товарищ Цейтлин являлся для нас скорее олицетворением режима, чем просто человеком. Нам стало известно, что он прибыл из

Киева, и что он вступил в партию ещё до революции. Хотя его прежняя профессия осталась для нас загадкой, было ясно, что он мало разбирался в вопросах сельского хозяйства. Никто не мог определить его национальность. Он немного говорил по-украински, но было очевидно, что он не из наших краев.

Товарищ Цейтин был небольшого роста с огромной головой на узких плечах. Мы никогда не видели его улыбающимся. Казалось, что он всегда поглощён в какие-то проблемы. Он редко разговаривал, а когда и говорил, то только официально и партийными штампами. Лишь иногда он здоровался с селянами, да и то небрежно.

Все партийные и государственные представители, прибывшие в наше село, имели разные виды оружия, обычно скрытое от посторонних глаз.

Но товарищ Цейтлин, очевидно, не догадывался о своей популярности в нашем селе и всегда открыто носил наган на поясе. Без всякого промедления он вступил во власть. С первого же дня своего прибытия он начал обходить хату за хатой. Эти визиты породили много историй.

Один забавный случай был особенно популярен: рассказывали, что при осмотре крестьянской конюшни кобыла махнула хвостом и оставила на его лице следы навоза. "Фу, проклятая корова!" – прорычал он сердито и пнул кобылу ногой. Кобыла ответила тем же, и крестьянину пришлось помочь товарищу Цейтлину подняться на ноги.

Ретивость кобылы отпугнула его от дальнейшего осмотра. В загоне для телят он "загладил" свою ошибку. Видимо, желая убедить крестьянина, что он не боится животных, подошёл к телёнку. "Какой прекрасный жеребёнок!", – воскликнул он.

Крестьянин оказался тактичным человеком, и, не осмелившись поправить своего гостя после первой промашки, на этот раз вежливо заметил: "Это не жеребёнок. Это телёнок, детёныш коровы. Жеребёнок – это детёныш лошади". Товарищ Цейтлин резко возразил: "Жеребёнок или телёнок. Какая разница! Мировая пролетарская революция не пострадает от этого".

Последняя фраза была его любимым выражением, хотя тогда мы ещё не понимали, что это значит. Но нас позабавило незнание представителя партии и правительства разницы между лошадьми и коровами.

Однако товарищ Цейтлин хорошо знал свою работу. Он также знал, как выполнять инструкции партии. В то время, когда селяне забавлялись историями о недалёкости товарища Цейтлина, в центре села проводилась оживлённая работа. Туда по вызову являлись определённые крестьяне, что вселяло в нас любопытство и страх. Почти каждый день на селе появлялись новые незнакомцы, чаще всего – в офицерской в форме. Мы часто видели "тысячника" в окружении агитаторов и незнакомцев, инспектирующего дома.

Однажды прибыла команда телефонистов и быстро провела телефонную линию между нашим селом и районным центром. Только несколько селян знало, что такое телефон, но даже они не могли предположить назначение телефона в нашем селе. Новые должностные лица не преминули указать на это событие, как на символ величайшего прогресса на селе под руководством Коммунистической партии.