Метродор возвратился только к вечеру. К Эпикуру он пришел вместе с Гермархом и Идоменеем. Был бледен и встревожен.

На столике, стоявшем рядом с ложем, горела плошка, освещая сложенные в стопку листы папируса, пиксиду и воткнутую в нее камышинку. Ложе Эпикура было жесткое, из досок, застеленных потертой овчиной.

В комнате, кроме ложа и низкого столика, были четыре складных дифра, деревянное, грубой работы кресло с высокой спинкой и ларь для одежды, на котором стоял кувшин с водой и глиняная кружка.

Когда Метродор, Гермарх и Идоменей вошли к Эпикуру, он поднялся с ложа и встретил их стоя.

— Что случилось, друзья мои? — спросил он. — Беда?

— Беда, — ответил Идоменей. — Колот схвачен и заключен под стражу. Из этого следует…

— Подожди, — попросил Идоменея Эпикур, зная, как тот многословен. — Пусть скажет Метродор.

— Его схватили у дома Пулитио́на после того, как он произнес речь на площади. Схватили по приказу Антигона. Я слышал этот приказ от глашатаев. Там сказано: «Колот из Лампсака, ученик философа Эпикура, речами своими возбуждает афинян к бунту, за что должен быть немедленно арестован и заключен под стражу до суда».

— Ты видел Колота? — спросил Эпикур.

— Да, я видел его у Помпейона, где он произнес речь. Я передал ему твои слова, Эпикур, твою просьбу возвратиться домой. Он отвернулся от меня и сказал: «Я устал жить в покое». Тогда я сообщил ему о приказе Антигона. В ответ он рассмеялся, потом велел уйти и не мешать ему.

— Там было много народу?

— Да. В Помпейоне было много людей, которые готовят к празднику священную триеру.

— И что Колот им сказал?

— Он сказал, что говорил прежде на агоре, в Акрополе, у Одеона, у Старого Булевтерия, в цирюльне Феси́ппа, на пиру у Тима́рха, у фонтана близ Диахо́ровых ворот… Он говорил: «Панафинеи возвратят в Афины чуму».

— Что еще?

— Еще он говорил самое страшное: что воля афинян сильнее любого приказа. И добавлял: «Если даже боги прикажут афинянам идти на бессмысленную смерть, афиняне не подчинятся им».

— Надо бы узнать, так ли это? — снова заговорил Идоменей, которому трудно было молчать. — Прав ли наш Колот, говоря так об афинянах?..

— Слова сказаны, Идоменей, — остановил его Гермарх. — Значит, следует думать не о словах, а о поступке.

— Я согласен, что речь — это уже поступок. Но смысл такого поступка заключен в смысле произнесенной речи. И стало быть…

Эпикур снова не дал Идоменею договорить. Он поднял руку перед лицом Идоменея и сказал:

— Мы все это обсудим, когда вместе с нами будет Колот. Как помочь Колоту?

— Если мы поднимем всех наших друзей и попросим их употребить все доступные им средства для спасения Колота, мы поступим правильно, — сказал Гермарх.

— Ты предлагаешь повести наших друзей на штурм тюрьмы? Или подкупить тюремщиков? Или умилостивить Антигона? Или принудить Колота к раскаянию?..

— А что предлагаешь ты? — остановил поток вопросов Идоменея Эпикур.

— Я предлагаю сначала обсудить тот способ, каким мы хотим помочь Колоту, а уже потом обратиться к нашим друзьям. Но если окажется, что мы можем помочь Колоту, не обращаясь к друзьям…

— Чем может кончиться для Колота суд? — спросил Эпикур, обращаясь к Метродору.

— В лучшем случае — изгнанием из Афин. Так утверждают многие, — ответил Метродор.

— А в худшем — смертной казнью?

— Да, Эпикур.

Эпикур прошелся по комнате, затем опустился в кресло, долго молчал, закрыв лицо руками. Идоменей, не выдержав молчания, заговорил было о чем-то, но Гермарх и Метродор остановили его.

— Я пойду к Антигону, — сказал Эпикур после долгого молчания. — И попрошу его о двух вещах: выслушать меня и освободить Колота.

— Надо обсудить! — закричал Идоменей, боясь, что его снова остановят. — Надо обсудить: не унизит ли это тебя, Эпикур? И стоит ли твое унижение несчастий Колота? И какой ценой Колот вынужден будет оплатить свое освобождение? И выйдет ли он на свободу прежним Колотом?

— Нет, Идоменей, — сказал Эпикур. — Выручать друга надо без лишних рассуждений.

Он беспрепятственно вошел в дом Антигона, хотя у входа стояла стража. Он прошел мимо стражи, словно невидимый, никто из стражников даже не взглянул на него. Должно быть, таково было распоряжение Антигона: не чинить никаких препятствий Эпикуру, если он придет.

Арестовав Колота, Антигон ждал Эпикура: он знал, кому принадлежат слова: «При случае мудрец умрет за друга». И хотел проверить, так ли поступит теперь Эпикур, сказавший эти слова.

Зенон, Кратет и Стратон по-прежнему возлежали на роскошных ложах у пиршественных столов, уставленных кратерами с вином и яствами. Увидев возвратившегося Эпикура, они молча переглянулись и подняли чаши с вином, приветствуя его. Ложе Эпикура было свободным. Указав на него Эпикуру, кравчий поставил на столик серебряную чашу с золотистым вином и блюдо с очищенным миндалем и каштанами.

Когда Эпикур лег, Зенон сказал, обратившись к нему:

— Ты вернулся и, значит, Антигон выиграл спор. Он сказал: «Эпикур вернется, если он мудрец. Ибо только дурак может покинуть роскошный пир в моем доме».

— Значит, все мы — мудрецы, — ответил Эпикур. — Но я, должно быть, мудрец с придурью, потому что покидал пир. А вы — мудрецы без всякого изъяна. Следует, пожалуй, выпить за это открытие. — Он поднес к губам чашу с ароматным фасийским вином и отпил несколько глотков, мучимый жаждой и усталостью — путь от усадьбы до дома Антигона утомил его.

— Мы тоже хотели уйти, — сказал Кратет, — следом за тобой. Но стража нас не выпустила. Тогда-то возвратившийся Антигон и затеял с нами спор, сказав, что ты вернешься, если ты мудрец. Зачем ты вернулся, Эпикур? Ведь не ради вина и сладкого миндаля? И конечно же, не ради беседы с нами или с Антигоном?

— Ради Колота, — ответил Эпикур. — По приказу Антигона арестован Колот, мой ученик и мой друг. Антигон знал, что я вернусь ради него. Вы же, конечно, утверждали, что я не мудрец, и надеялись выиграть спор с Антигоном? Что же вы проиграли ему?

— Один день свободы, — ответил Стратон. — Мы пойдем во главе панафинейской процессии на Акрополь: я — обессиленный болезнью, Зенон — у которого отнимаются ноги, и Кратет — который боится толпы и презирает ее.

— Что вы надеялись выиграть?

— Каждому обещан был талант.

— Вы можете еще получить свои деньги, — сказал Эпикур. — Ведь я вернулся не потому, что мудр, а потому, что Антигон арестовал Колота. Призовите Антигона и докажите ему свою правоту.

Антигона не пришлось звать. Он пришел сам, как только ему сообщили, что вернулся Эпикур. Он вошел, улыбаясь, сел на свое ложе и сказал:

— Рад видеть тебя, Эпикур. Ты помог мне выиграть трудный спор. Проси награду.

— Отпусти Колота, — сказал Эпикур. — Другой награды мне не надо.

— Какого Колота? О каком Колоте ты говоришь? И почему я должен его отпустить? — Антигон притворялся, говоря это. Все видели его притворство. Он был плохой актер.

И первым желанием Эпикура было уличить Антигона в притворстве. Но он не сделал этого, успев рассудить, что Антигон, будучи уличенным в притворстве, не станет больше слушать его. А нужно было, чтобы он слушал: ведь единственное оружие Эпикура — слово.

— Твои люди арестовали моего друга Колота, он уговаривал афинян не участвовать в празднествах. Он молод и горяч. Это подтвердит и Зенон.

— Да, он молод и горяч, — сказал Зенон, и Эпикур посмотрел на него с благодарностью.

— Я сказал в его присутствии, что следовало бы отменить празднества, — продолжал Эпикур, — и он, как человек горячий, не посоветовавшись со мной, отправился к согражданам…

— Ты осуждаешь его? — спросил Антигон.

— Да, в той мере, в какой можно осуждать молодость и горячность.

— Когда ты узнал о его аресте? — спросил Антигон, сощурив глаза.

Эпикур решил, что ради спасения Колота можно сказать неправду человеку, который живет неправдой.

— Я узнал об этом, когда возвращался сюда.

Губы Антигона растянулись в улыбке.

— Я выиграл! — напомнил он снова философам.

— Благодаря мне, — напомнил ему Эпикур. — И ты обещал награду. Я попросил отпустить Колота.

Антигон помолчал, отпил из чаши вина и ответил:

— Проси другое. Колота же я отдам на суд афинян. У афинян есть законы, по которым можно судить за подстрекательство к бунту.

Эпикур понял, что игра проиграна. И что было глупо надеяться на великодушие Антигона. А еще глупее — подстраиваться под его желания. Ведь это он, Антигон, хотел, чтобы Эпикур поверил в его притворство, чтобы сказал, будто не ради Колота возвратился во дворец, чтобы помог ему выиграть спор с Зеноном, Стратоном и Кратетом, чтобы Зенон, Кратет и Стратон увидели, как он, Эпикур, хитрит и унижается перед Антигоном. «Нет, никогда ложь не приводит к победе, — с горечью подумал Эпикур. — А если и приводит, то к ложной победе».

— В таком случае, Антигон, ты должен арестовать и меня, — сказал Эпикур, — потому что поступок Колота — лишь продолжение моих мыслей.

— Это справедливо, — усмехнулся Антигон. — Но тогда и тебя я должен буду предать суду. А ты знаешь, каков может быть приговор суда: либо смерть, либо изгнание.

— Да, я знаю. И я согласен. Но ты отпустишь Колота, Антигон. Ведь уничтожают врага, а меч его оставляют. Колот — лишь мое оружие.

— Не может быть человек оружием другого человека. Колот — твой соратник. Твой ученик и единомышленник. Так ли, Зенон?

— Да, Антигон, так, — ответил Зенон. — Колот — ученик и единомышленник Эпикура.

— Но я могу и не арестовывать тебя, — продолжал Антигон. — И пока я не принял решение арестовать тебя, ты свободен, Эпикур. Ты можешь встать и уйти, как ты сделал это вчера. Стража не остановит тебя. Но, надеюсь, ты уже понял, что есть сила, которая не нуждается в страже, эта сила — власть, моя власть. И ты всегда будешь поступать так, как я хочу. Мой дом будет открыт, а ты не уйдешь; никто не станет вести тебя в тюрьму, а ты пойдешь; ты пойдешь на смерть, если я захочу. И ты изменишь другу, если я захочу, — сказал Антигон. Голос его набирал грозную силу по мере того, как он продолжал эту речь, и к концу ее уже звучал грозно и властно. — Ведь все определяет выбор, Эпикур. Выбор между смертью и всем другим, между позором и всем другим. Итак, смерть или позор, Эпикур!

— Жаль, — сказал Эпикур, когда Антигон замолк и поднес чашу ко рту. — Жаль, что ты предлагаешь мне такой выбор. Ведь тебе очень хочется, чтобы я избрал позор. Но я изберу смерть, Антигон. Вели отвести меня к Колоту.

— Нет, Эпикур, нет. Если я решу предать тебя суду, то сделаю это таким образом, чтобы ни ты не узнал о судьбе Колота, ни Колот о твоей судьбе. Но ты еще свободен, Эпикур. Еще свободен. И ты можешь еще попросить награду за то, что помог мне выиграть спор…

— Проси свободу, Эпикур, — сказал Стратон.

— Проси, чтобы тебя отвели к Колоту, — сказал Зенон.

— Ничего не проси, — сказал Кратет, — Потому что Антигон не выиграл спор. Да, ты не выиграл спор, Антигон. Ты проиграл. И в споре с нами, потому что не сам Эпикур пришел сюда, а ты вынудил его это сделать, арестовав Колота. И в споре с самим Эпикуром, потому что Эпикур уже выбрал смерть ради друга, а не позорную свободу. А все остальное решит провидение — и судьбу Колота, и судьбу афинян. Если афиняне выйдут на празднества, значит, Колот не сделал ничего дурного. Если афиняне выйдут на празднества и вернется чума, значит, Колот пытался сделать доброе дело. И в первом, и во втором случае его не станут судить честные судьи. Если же афиняне не выйдут на празднества, тогда ты, Антигон, вынужден будешь признать, что Колот и афиняне сильнее тебя, и не станешь судить Колота; ведь ты желаешь покоя себе и Афинам, не правда ли? И вот тебе мой совет, Антигон, отпусти нас и отпусти Колота.

Антигон встал и отошел к стене, на которой был изображен Александр, пирующий у фессалийца Медия.

— Что скажешь ты, Стратон? — спросил он.

— Хотя я и не принимаю ход мыслей Кратета, — ответил Стратон, — все же я думаю, что вывод Кратета верен: отпусти нас и Колота.

— А ты, Зенон? Ты тоже считаешь вывод Кратета верным? — Антигон подошел к ложу Зенона и остановился, вперив в философа глаза. — Ты тоже так считаешь?

— Нет, — помолчав, ответил Зенон.

— Ага! — обрадовался Антигон. — Скажи, что думаешь ты!

— Я думаю, что мое мнение мало повлияет на твое решение, Антигон. Поэтому я предпочел бы промолчать.

— Судьба сама распорядится нами? Так?

— Так.

— И как она распорядится? Ведь мудрые могут предсказывать судьбу? Ты сам об этом постоянно твердишь.

— Да, мудрые могут предсказывать судьбу, — ответил Зенон. — Но чтобы ты из упрямства не поступил вопреки судьбе, я промолчу. Так будет лучше и для тебя, Антигон, и для нас. И для судьбы.

— Убирайтесь, — сказал Антигон, побагровев. — Убирайтесь вон из дворца! — закричал он. — Вон!

Эпикур помог немощному Стратону подняться с ложа и повел его к выходу. Зенона, припадавшего на обе ноги, взял под руку Кратет. Стража расступилась перед ними, и они вышли на площадь, где каждого из них ждали ученики: Кратета — Сократи́д и Аркесила́й, Стратона — Оли́мпих и Лико́н, Зенона — Клеа́нф-Водонос, Эпикура — Метродор и Гермарх. И были еще рабы Кратета и Стратона.

— Я благодарен тебе, Кратет, — сказал Эпикур, когда к Кратету, обступая его, подошли его ученики и рабы.

— Пустое, — ответил Кратет. — Я давно не люблю чванливого Антигона. К тому же мне очень не хотелось плестись с процессией в Акрополь. О тебе же, Эпикур, я думал меньше всего.

— Благодарю и тебя, Стратон, — сказал Эпикур, ответив на слова Кратета вздохом сожаления.

— Достаточно того, что ты поблагодарил Кратета, — ответил Стратон, усаживаясь на носилки, которые держали рабы. — Мне и Антигон надоел, и все вы. И вот славно, что мы расстаемся: Кратет — для бесплодных мечтаний, Зенон для сидения в Стое, ты — для Сада. Никто из вас не служит науке.

— И тебе, Зенон, спасибо, — сказал Эпикур. — Спасибо за молчание. А все-таки, что же нашептывает тебе судьба? Что будет со всеми нами?

— Что должно быть, то и будет, — ответил Зенон. — Судьба открывается мудрым, но не любит болтунов. Прощай.

— Послушайте и меня, — сказал Эпикур. — Не будет истины на земле, пока одни философы цепляются за судьбу, другие — за богов, третьи — за иные потусторонние силы. Всем надо держаться за человека, которому в этом мире противостоит лишь одно — невежество. Мы все это почувствовали, глядя на Антигона. И были друзьями. Жаль, что так недолго.

На этом философы расстались: Стратон, несомый рабами, отправился в Ликей, Кратет — в рощу Академа, Зенон — в дом, который стоял близ Расписной Стои, Эпикур — в свой Сад. Факелы, которые были в руках сопровождающих их друзей и рабов, вспыхнув рядом, на площади у дома Антигона, поплыли в разные стороны и вскоре затерялись среди домов, укутанных безлунной ночью Афин.