"За тех, кого она любила, она дралась когтями и зубами, отметая все соображения нравственности, ради них лгала и жульничала, и плевать хотела на чужие права и сердца".

Айрис Мэрдок "Море, море…".

Потом наступило унылое и тягучее время Великого Поста и Регина заскучала окончательно. Никаких балов, никаких развлечений и прочее-прочее. Эти недели перед Пасхой Регина ненавидела с детства. Строгий пост и долгие молитвы превращали это время в сущую пытку для неё. Конечно, в Париже всё было не так серьёзно, все старались соблюдать приличия и обычаи, но лишь в той мере, в какой считали нужным. Екатерина-Мария, к примеру, исправно ходила на все службы в церковь, Анна Лаварден постилась, Шарль Майенн ограничился тем, что меньше нацеплял на себя перстней и кружев.

Регина внимательно слушала Этьена и проповеди в церкви, потом возвращалась домой и уплетала за обедом всё, что ей хотелось, а ночи проводила в объятьях Филиппа. Это, конечно же, во время Великого Поста возбранялось, но любвеобильный Париж, а вслед за ним и его любимица графиня, почти никогда не соблюдали эту заповедь. Уткнувшись лицом в сильное плечо Филиппа, Регина пряталась от своих ночных страхов, от страшных, пахнущих кострами инквизиции и королевским судом идей Екатерины-Марии, от своей ненависти к королю и от безумной страсти к родному брату. Только пока Филипп обнимал и ласкал её, она могла ни о чём не думать. Иногда ей хотелось всю жизнь провести в тепле его рук, но чаще ей хотелось плакать от обиды на судьбу, потому что по всем законам бытия Филипп, мудрый, ласковый и надёжный, должен был быть её братом, а красивый, дерзкий и отчаянный Луи — её любовником и женихом. И ничего бы ни случилось, и не было бы этой боли, и не разбивались бы со звоном их сердца. Но по какой-то прихоти богов всё оказалось наоборот.

Но в первые же дни Пасхи Бюсси, измученный ревностью и смертельно уставший от всего этого безумия, отравлявшего кровь им обоим, решил одним ударом разрубить запутанный узел несчастных любовей. Во-первых, в Лувре было официально объявлено о помолвке графа де Лоржа и графини де Ренель. Но к этому Регина уже давно была готова, в глубине души она ждала того дня, когда станет женой Филиппа и всё закончится, потому что дороги к Луи уже не будет. Он, судя по всему, тоже торопился окончательно определить судьбу сестры и настаивал на том, чтобы венчание состоялось сразу после ярмарки в Ланди, чтобы один праздник перетёк в другой и весь город праздновал свадьбу графини де Ренель. Но Филипп, ещё не забывший, как счастлив он был осенью, посоветовавшись с Региной, выбрал датой венчания Рождество Богородицы.

Мадам Беназет ходила по городу гордая и счастливая — все кумушки и товарки поздравляли её с тем, что она выдавала замуж свою любимицу. Собиралось приданое, шились наряды, предсвадебные хлопоты должны были продлиться до сентября, но Регину никак не затрагивала эта праздничная лихорадка. Почти всё время она проводила на улице Де Шом, а если Филипп заводил разговор о предстоящей помолвке, она отмалчивалась или меняла тему. Примерки платьев для помолвки, выбор украшений — всё шло как-то мимо неё. Это было так непохоже на прежнюю, озорную и взбалмошную Регину, что Филиппу всё чаще хотелось спросить её, а хочет ли она этой свадьбы. Но услышать ответ он боялся, потому что не знал, какое слово сорвётся с её жестоких губ. Хотя гораздо больше его беспокоило подозрительно плотное общение Регины с Гизами. Отчаянный и неосторожный нрав графини был, по его твёрдому убеждению, на руку хитрым и изворотливым представителям Лотарингской ветви. Кроме того, таинственная и скорая смерть капитана рейтаров Гийома де Вожирона, последнего и довольно неожиданного увлечения герцогини Монпасье, встревожила Филиппа. Он пытался поговорить об этом с Бюсси, но тот упорно не желал ничего слушать. Возможно, если бы он знал о сестре то, что знал Филипп, то вряд ли бы он вёл себя так спокойно и безразлично.

— Филипп, я тысячу раз говорил ей, чтобы она прекратила эту дружбу с семейством Гизов, — усталым голосом каждый раз отвечал Бюсси, — но она всё делает мне назло. Если ей так интересны их интрижки и сплетни, бог с ней. Может, тебе и удастся после свадьбы перевоспитать её, в чём я лично сильно сомневаюсь, а мне всё это изрядно надоело.

— Она твоя единственная младшая сестра, неужели тебя не волнует её судьба? Или ты не видишь, что она в последнее время сама на себя не похожа? Ты в самом деле ничего странного не замечаешь или просто делаешь вид, что тебя это не волнует?

— Она вполне взрослая девушка и она терпеть не может, когда кто-то вмешивается в её жизнь. Все мои попытки навязать ей своё мнение заканчиваются каждый раз громким скандалом и безобразной ссорой. Если тебе так приспичило — сам занимайся спасением души своей невесты, а меня — увольте от подобных хлопот, — Луи нервно махнул рукой, всем своим видом давая понять, что не желает разговаривать на эту тему. — И вообще, что ты раскудахтался, как мадам Беназет? Девицы перед свадьбой всегда ведут себя странно. Не обращай внимания.

Обсуждать эту тему Луи действительно не желал, потому что боялся, что подтвердятся его самые плохие предчувствия. Он давно заметил, что Регина, его Регина, яркая, искренняя, озорная, умеющая так заразительно смеяться и так по-детски удивляться всему новому юная красавица, которая приехала полтора года назад в Париж, стала бесследно исчезать, а вместо неё Луи всё чаще видел жёсткую, холодную, несгибаемую и циничную. И ещё что-то неуловимое, бездонно-чёрное, стоявшее, словно туча, за её прямыми плечами, внушало ему неясную тревогу. Не зная, чем объяснить случившуюся с ней перемену, Луи по привычке связывал это с дурным влиянием Екатерины-Марии и видел только один способ уберечь сестру — отдать её за Филиппа. Вернуть туда, где, как он сам видел, она была безмятежно счастлива — на виноградники графа де Лоржа.

Регина действительно нервничала. Но не из-за свадьбы. Она просто боялась, что их план с Екатериной-Марией сорвётся. Всё нужно было сделать до венчания с Филиппом, потому что в случае неудачи он тоже мог попасть под суд. Пока графиня де Ренель не стала его женой, она сама отвечала за свои поступки, вмешивать Филиппа в опасные и грязные игры Гизов и в свою месть королю она не хотела. Филипп и так прошёл с ней все круги ада, пока она рыдала от унижения и мучилась собственным бессилием. Он спас её тогда и сейчас она не имела права подвергать его опасности. Сначала нужно было оплатить все счета королю, а уж потом думать о венчании. Впрочем, если бы им с Гизами удалось воплотить в реальность свой план, дальнейшее развитие событий предсказать было бы очень сложно. Она старалась сейчас не думать ни о чём, кроме мести. Но её злило, что вся эта история так затянулась. Гизы осторожничали, Этьен, судя по всему, тоже не собирался ехать в Рим раньше окончания пасхальной недели. Дурацкий Великий Пост путал Регине все карты.

— Сколько можно ждать? — рвала и метала она в особняке на улице Де Шом. — Я жду почти целый год, когда вы с кардиналом раскачаетесь и соберёте Этьена в Рим!

— Нужно немного подождать, — качала головой Екатерина-Мария, — возникли непредвиденные обстоятельства.

— Какие? У меня вся жизнь сплошное непредвиденное обстоятельство. Если так тянуть, может случиться всё что угодно. Этьен перегорит, я стану женой графа де Лоржа и выйду из игры. В конце концов, король помрёт собственной смертью!

— Генрих III прибирает к рукам наше детище — Католическую Лигу. Не сегодня-завтра он вообще её распустит или создаст свою собственную. Опять пошли разговоры об окончательном примирении с гугенотами. За кардиналом и герцогом де Лоррен следят люди канцлера. Нужно на время затаиться, потом пасхальная неделя отвлечёт ненужное внимание на себя и мы под шумок спровадим Этьена к Папе. Если Этьена перехватят люди короля, нам несдобровать.

Регина ещё не знала, какое потрясение ждало её в ближайшие дни. Удар был неожиданным и такой силы, что все остальные прошлые беды показлись ей безобидными комариными укусами.

По возвращении с исповеди её окликнул из своего кабинета Луи. Нехорошее предчувствие тяжело заворочалось где-то внутри, но Регина всё же вошла в приоткрытую дверь.

В кабинете было светло. По-весеннему яркое, бесшабашное солнце прорвалось из-за туч и теперь лезло в окно, пользуясь тем, что портьеры были раздвинуты, и заливало тёмную обивку стен, массивную мебель, тяжёлые шкафы с книгами. Камин давно прогорел и в комнате было зябко. Регина поёжилась и поспешила застегнуть плащ. Бюсси, которому холод, похоже, был нипочём, в тонкой батистовой рубашке стоял у окна, скрестив руки на груди. К Регине он демонстративно повернулся спиной и не оборачиваясь, официальным тоном поставил её в известность о том, что намерен жениться на Анне Лаварден.

Где-то в дальней галерее уронила корзину с фруктами служанка. За окном простучали копыта, донёсся чей-то смех. Везде продолжалась жизнь, говорил и искрился обычный день, и только в кабинете Луи время остановилось. Регина почувствовала, как медленно, тягучей тонкой струйкой из неё уходит жизнь. Капает в такт неумолимо отщёлкивающим бег секунд старинным часам и беззвучно исчезает в ворсе ковра. Надёжные каменные плиты пола вдруг выгнулись дугой, уходя из-под ног, и застывшие за окном бело-голубые облака окрасились в чёрный цвет.

— Поздравляю. Хороший выбор, — не слыша своего голоса, произнесла она и вышла прочь, не дожидаясь ответа.

Казалось, коридору не будет конца. Эти два десятка шагов, разделявшие её спальню и кабинет брата, Регина всегда пролетала на одном дыхании, стоило ей услышать родной голос. А сейчас она добрела до своей двери лишь благодаря железной воле, не позволившей ей сорваться в присутствии слуг, и — любви, даже сейчас оберегавшей Луи от ненужных тревог. Наконец, она закрыла за собой дверь и вцепилась зубами в руку, пытаясь удержать рвущийся наружу вой. Ноги подкосились и она упала. Никогда в жизни Регина не испытывала такой боли — по сравнению с нею даже та боль, что причинил ей Генрих Валуа, казалась не стоящим внимания пустяком.

Сухие, обгоревшие ветви яблонь мерещатся мне повсюду. Стучат в окна, царапают в кровь лицо. Ещё немного — и они пробьют стекла, ворвутся внутрь и заполонят комнату от пола до потолка, и я уже не выберусь из их ловушки. Пространство вокруг меня сжимается и некуда бежать, и воздуха всё меньше. Я задыхаюсь. Я надрываюсь от крика, но не слышу своего голоса. Я знаю, что нахожусь в родном доме, но почему-то не вижу ничего, кроме почерневших мёртвых ветвей. Они исцарапали моё тело и на нём уже нет живого места, болит каждая ресница, каждый волос, каждый ноготь. Горький дым вливается с каждым вздохом в мою грудь и разрывает болью изнутри.

Я скоро выгорю дотла, превращусь в невесомый чёрный пепел, и холодный ветер с берегов Сены унесёт меня вдоль по лунному лучу в небо. Туда, где нет боли. Нет тоски. Нет Тебя. Где только пустота, высота и свобода. Как хочу я улететь от Тебя прочь!!! Чтобы Тебя не было в моей жизни. Чтобы в моей груди вместо изболевшегося сердца осталась пустота, потому что пустота не болит. Чтобы вместо крови в моём теле струился дым от яблоневых веток, потому что дым не вскипает и не превращается в обжигающую лаву. Чтобы вместо памяти о Тебе в моей душе была только птичья трель, стук дождя по черепичным крышам, ветер в заброшенной горной пустоши.

Время, остановившееся в кабинете Луи, сдвинулось с мёртвой точки, но растянулось до бесконечности. От одной секунды до другой, казалось, проходила половина жизни. И боль, охватившая всё существо Регины, длилась в этом растекавшемся времени, выматывала душу, как палач, вытягивающий жилы из своей жертвы. Заточенная в клетку своих страданий, она даже не почувствовала, как за дверью остановился Луи.

Он вышел в коридор через несколько минут после неё и его ударила волна бескрайнего отчаяния, затопившая комнату Регины и переполнявшая теперь весь дом. Он словно воочию видел чёрный, тягучий дым, стелющийся над полом, пахнущий горечью пепла. Там, за дверью сгорала дотла душа Регины. Луи остановился напротив комнаты сестры, но войти так и не решился. Тяжесть того, что происходило сейчас там, внутри, была невыносимой для него, она давила на него, так что не хватало дыхания. Он схватился за голову, сдавил виски, пытаясь вытеснить из памяти тот единственный зимний вечер, когда всё счастье мира и бессмертие богов были в его руках, и понял, что малейшее промедление обернется для него безумием. Он разрубит этот гордиев узел двумя ударами кинжала, остановив своё и Её сердце, чтобы навсегда оборвать этот неудержимый поток мучительной, неутолимой тоски. Луи метнулся прочь, в беспамятстве скатился по лестнице, ворвался на конюшню, взлетел птицей на неоседланного коня и вынесся на улицу. Топча и пугая подвернувшихся прохожих, путая улицы и сворачивая в незнакомые переулки, он, словно бледный всадник Апокалипсиса, прогрохотал по Малому мосту и через ворота Сен-Марсель вылетел из города. Он мчался, сломя голову, не разбирая дороги, перемахивая через канавы и повозки, пока конь не начал храпеть и спотыкаться, а потом и вовсе встал, как вкопанный, тяжело поводя вспененными боками. Луи соскользнул со взмокшего лошадиного крупа и упал на сырую, не успевшую согреться землю.

Он долго лежал недвижимо, лишь судорожно сжимая в кулаках смерзшиеся комья земли. Конь смирно стоял рядом, осторожно тычась бархатными губами ему в затылок. Луи лежал, распластавшись на голом поле, и уже не чувствовал холода, пока конь не ухватил его за воротник зубами и потянул. Нужно было подниматься и возвращаться домой. Туда, где стены, лестницы, потолки — всё до основания было пропитано сумасшедшей любовью, перемешанной с неизмеримой тоской. Океан этой тоски не имел ни дна, ни берегов.

Пошатываясь, граф поднялся с земли, обнял гладкую, влажную шею коня, уткнулся лбом в растрёпанный шёлк гривы:

— Боже мой, что мне делать? Милосердный и всеведущий Господь и Творец мой, что делать мне? Как вырвать из своего сердца эту грешную и преступную любовь, эту нечистую страсть, если одним лишь именем её я живу? Регина! Рядом с ней мне тяжело и так больно, что я ни о чём не могу больше думать, кроме как о её губах, её руках, её глазах. Но стоит мне покинуть Париж, сбежать от своей нескончаемой казни — и становится нечем дышать. Хочется закрыть глаза и ничего больше не видеть, потому что если и есть на что смотреть в этом мире, так это на её бесподобное лицо.

Наконец, Луи птицей взлетел в седло и конь, не дожидаясь приказа, легко взял с места своей грациозной, размашистой рысью. Он уже почти отдохнул и теперь без труда нёс на себе хозяина, осторожно и бережно, ощущая своей чуткой лошадиной душой хрупкое равновесие между болью невыносимой и болью смертельной, между одержимостью и безумием, равновесие, которое каким-то чудом ещё удерживалось в сознании Луи.

Бюсси вернулся в город и ещё долго бесцельно блуждал по пустынным, продуваемым весенними ветрами улицам, пока утомившийся конь уже заполночь не вывез его на улицу Гренель. Луи поднял голову: в комнате Регины не было огня, значит, она либо уснула, либо отправилась полуночничать к своей подруге Монпасье. В любом случае, встреча с ней где-нибудь у камина или на лестнице ему не грозила. Он с облегчением вздохнул и направил лошадь к конюшням.

Регина металась по комнате, неудержимо сползая в глубокий колодец беспросветного безумия. Жгучая, растянувшаяся, как пытка изобретательного палача, боль заставляла ее выгибаться и биться, и выть от бессилия. И вдруг посреди этой сгустившейся вокруг неё пелены отчаяния и мрака короткой яркой вспышкой взорвалось в памяти имя Филиппа, и Регина совершенно четко поняла, что только он может ей сейчас помочь. Как будто с края колодца упала прочная верёвка и она ухватилась за неё, пытаясь из последних сил выбраться туда, где было высокое звёздное небо и вольный ветер, бурное море и белые кружева яблоневого цвета.

Регина, пошатываясь, поднялась с пола, добрела до шкафа, вытащила припрятанный на всякий случай костюм несчастного Мишеля. Силы вернулись к ней вместе с надеждой. Она наспех оделась, завернулась в глухой тёмный плащ, надвинув капюшон на глаза, и бесшумной тенью выскользнула из дома через чёрный ход. Ударивший в лицо ветер с реки едва не сбил её с ног, но она упорно шагала вперёд. Одно лишь воспоминание о Луи скручивало её тело судорогой мучительной боли и потому она спешила прочь от его голоса, его рук, его глаз, прочь от родного дома, ставшего в одночасье пыточной камерой инквизиции. Она уже почти бежала по тёмным, грязным улицам, поскальзываясь и спотыкаясь на каждом углу. Несколько человек, попавшихся ей на пути, которых носила по улицам не то бессонница, не то нечистая совесть, не то дела государственной важности, шарахались от неё, как от зачумленной, настолько одержим был взгляд сверкавших из-под капюшона огромных глаз. Волна безумия, несшая её, готова была смести всё на своем пути.

Не помня как, она, наконец, добралась до особняка графа де Лоржа. В комнате Филиппа горела свеча — видимо, его терзала бессонница. Регина невольно улыбнулась: значит, он ждал её. Стучаться, поднимать на уши прислугу и встречаться с ненавистной Анной Лаварден было выше её сил. На её счастье, у стен особняка росли вековые вязы и каштаны, один из которых тянул свои ветви до самых окон Филиппа. Сбросив плащ, графиня, вскарабкалась на дерево и, словно дикая кошка, цепляясь за ветки и сучки, добралась до освещенного окна. Предчувствие скорого избавления от страданий, надежда на спасение придали ей силы. Она подтянулась на руках, ломая ногти о решётки на ставнях, и балансируя на раскачивающейся ветке, заскреблась в окно. Филипп поднял голову от заваленного исписанными и скомканными листами бумаги стола и увидел еле различимое, призрачное лицо Регины среди листвы.

В первое мгновение он решил, что ему померещилось: слишком долго он не спал, слишком много думал о ней, вот и начались видения. Но видение снова отчаянно застучало по ставням и серые глаза горели безумием. Филипп не на шутку испугался, сначала за себя, потом, когда признал в призраке живого человека, за графиню. Что должно было случиться, чтобы гордая дочь Клермонов, как уличная бродяжка, скреблась в окно. Да ещё на втором этаже! Он вскочил на стол и, ломая задвижки и переплёты резных рам, распахнул ставни. Графиня мёртвой хваткой вцепилась ему в руки и он буквально вдёрнул её в комнату.

Тяжело дыша, они стояли на столе, уставившись друг на друга безумными глазами. Первым нарушил молчание Филипп, выдохнувший:

— Что с тобой опять случилось?

Регина ответила ему улыбкой сумасшедшей, окинула взглядом стол и ногами начала лихорадочно сбрасывать с него на пол бумаги, перья, чернила, бутылку и бокалы, — словом, всё, что там было. Потом вскинула совершенно шальные глаза на Филиппа, шагнула к нему, провела ладонями ему по груди и вдруг резко рванула ворот его рубахи, так что ткань с треском разошлась, обнажив покрытую капельками пота кожу. Регина прижалась пылающими губами к бившейся на шее жилке, заскользила ладонями по горячему телу.

— Помоги мне. Удержи меня. Владей мною сегодня и всегда. Только не отпускай от себя! И не отдавай никому, прошу тебя! Если ты сейчас начнёшь говорить какую-нибудь чепуху, пытаться меня успокоить или нести романтические бредни, я выброшусь из твоего окна прямо на камни!

Она едва успела договорить, как сильные, любящие руки Филиппа обняли её и подняли высоко-высоко над землёй, к самому небу, вытаскивая из колодца, дно которого она уже успела разглядеть. На небе были нагретые, остро пахнущие знакомым мужским телом простыни, пуховая перина, горячее вино с корицей, лимоном и сахаром. Но всё это было потом, а у самых ворот рая вместо ангельских крыльев были руки и губы Филиппа. Самые нежные, самые нужные, самые жаркие. И Регина заснула на рассвете уставшая, успокоенная и почти счастливая.

Вот только проснулась она, на свою беду, раньше Филиппа и вместо того, чтобы растормошить своего жениха и любовника и начать новый день с наипрекраснейшего занятия на свете — занятия любовью, она задумалась. Ах, нельзя счастливым думать! Она любовалась умиротворённым лицом графа де Лоржа, его белоснежной кожей, чёрными волосами, тонкими сильными пальцами и тихо улыбалась. Пока не начала невольно сравнивать его с Луи. Она не находила никакого изъяна в нём, ничего, в чём он уступал бы великолепному Бюсси, и, если по правде, в глубине души не сомневалась, что её брат сам во многом уступает благородному потомку рода Монтгомери. И злая, ноющая досада начала подниматься откуда-то из тёмных закоулков её мятежной души. Может, Регина и смогла бы заглушить её нудный голос, но короткая, смертоносная, как взмах меча, мысль не пронзила всё её существо. Мысль о том, что это утро повторится сотни и сотни раз, как и ночь перед ним. И каждое утро она неизменно будет видеть перед собой лицо Филиппа и слышать одни и те же слова. Со временем лицо его изменится — но и только. Всё остальное будет длиться всю ту короткую вечность, которая называется жизнь. Круг замкнётся и она, Регина де Ренель, НАВСЕГДА останется внутри этого круга, а Луи де Бюсси — за его пределами. И никогда в этой жизни им не соединиться. И стоило два года страдать и бороться, цепляться из последних сил за призрачные мечты свои, чтобы в итоге променять клетку обители урсулинок, каменную и суровую, на золотую уютную тюрьму замка в Бордо. Луи женится на Анне Лаварден и с годами станет серьёзным и степенным отцом семейства и будет жить в своей клетке. Он уже во всём потакал своей новоявленной невесте, носился с ней, как с хрустальной вазой. Эта мерзавка тихой сапой влезла в их семью, в их дом и, того и гляди, займёт её, Регины, место. Никогда Луи не обращался с Региной так же трепетно и бережно, как с этой куклой. На Регину он мог сорваться и накричать, мог самовольно и бесцеремонно влезть в её дела или же, напротив, месяцами избегать её, словно чумной. Он, безусловно, уделял ей достаточно внимания, засыпал подарками, ничего для неё не жалел, бился за её честь на дуэли и во всеуслышание объявлял первой красавицей Европы. Он гордился ею, как гордился своими замками и лошадьми. Он отстаивал её честь, как отстаивал честь любой другой женщины. И до неё с таким же пылом называл первой красавицей Маргариту Валуа. И даже подарки он дарил без души: мог скупить целую лавку, не поинтересовавшись, что же именно ей было нужно на самом деле. Украшения — просто самые дорогие, книги — самые редкие, наряды — самые модные. А вот Анне он мог часами выбирать подходящее только к её глазам ожерелье или веер в тон её платья. Это с неё он не спускал заботливого взгляда во время дворцовых увеселений. И уж, конечно, с Анной бы он никогда не допустил того, что случилось однажды в Блуа с Региной. Всё, чего столько лет не хватало Регине, всё, чем судьба обделяла её с самого детства, теперь просто так отдавалось чужой женщине. Луи не мог быть любовником Регины, потому что был её братом, но он отказывал ей теперь даже в братской любви, изливая её на свою новоиспечённую невесту. Одно это уже лишало Регину сна и покоя.

Она осторожно высвободилась из объятий Филиппа, скользнула с постели, бесшумно оделась и так же, как прошлой ночью, через окно спустилась на улицу. Проснувшийся четвертью часа позже Филипп нашёл на месте исчезнувшей любовницы только еле заметный след от головы и рыжий волос на подушке. Тающий запах её тела словно говорил ему, что она вряд ли вернётся сюда когда-нибудь ещё в этой жизни.

Юный паж, одетый в цвета Клермонов, очень спешил. Улицы просыпающегося города ещё не заполнила разномастная горластая толпа. Расходились из кабаков проспавшиеся за столами гуляки, спешили то ли уже проснувшиеся, то ли ещё не ложившиеся студенты, надвинув на глаза шляпы, покидали своих любовниц дворяне, монахи, менестрели; кое-где уже слышались голоса уличных торговцев. У одного из них переодетая пажом Регина купила горячие вафли, присела ненадолго на пустую бочку, забытую каким-то торговцем на углу, торопливо позавтракала и уверенно зашагала в сторону улицы Брак, где жил единственный человек, который мог ей помочь — герцогиня де Монпасье.

Обитателей особняка Гизов, разошедшихся по своим спальням далеко за полночь, разбудил настойчивый, оглушительный стук в дверь. Кто-то не жалея сил с размаха грохотал бронзовым кольцом и колотил каблуками по дверям. Заспанный слуга, чертыхаясь, собрался было задать основательную головомойку раннему гостю, а увидев юного щупленького пажа, вознамерился отвесить ещё и подзатыльник. Но дерзкий мальчишка отодвинул его в сторону столь царственным жестом и окинул таким повелительным взглядом, что дворецкий мигом признал в нём графиню де Ренель.

— Позови её светлость. Немедленно, — небрежно распорядилась Регина.

Дворецкому даже в голову не пришло пререкаться со своенравной графиней. Гнев госпожи герцогини ещё можно было пережить, но вот чего следовало ожидать в таких случаях от графини де Ренель — он не знал и потому почитал за лучшее не рисковать. Рыжая ведьма могла и в жабу превратить, и немощь наслать, и проклясть до скончания дней, так поговаривали служанки на заднем дворе.

Но ждать Екатерину-Марию пришлось долго: она по утрам очень медленно всё делала. Когда она, наконец, соизволила-таки спуститься на первый этаж, графиня уже в нетерпении мерила шагами Большой зал и строила гримасы портретам династии Гизов, украшавшим стены. Чувства, бушевавшие в её хрупком теле: ревность, ярость, отчаяние, боль, — клокотали и рвались наружу и, казалось, что под их напором рухнут вековые стены дворца.

Екатерина-Мария ещё спускаясь с лестницы поняла, что с подругой что-то неладно. От волнения у неё всегда усиливалась хромота, и теперь она с трудом преодолевала оставшиеся ступеньки. Регина, увидев, что герцогиня торопится и от этого спотыкается ещё чаще, бросилась на помощь.

— Скажи мне, ради Бога, для чего ты содержишь чертову дюжину слуг, если их никогда нет в нужном месте? Они у тебя без дела слоняются по всему дому, сплетничают и едят, вместо того, чтобы открыв рот ждать твоих указаний! — разворчалась Регина, которая своих горничных и лакеев держала в чёрном теле.

Мелкое раздражение на миг перекрыло бурлящий поток страстей, кипевших в ней, так случайная ветка, ставшая поперёк течения, на мгновение замедляет стремительный бег ручья.

— Регина, ты примчалась в такую рань, чтобы разогнать мою прислугу? Что-то мне в это не верится. Может, скажешь, что у тебя опять случилось?

— Луи женится на Анне Лаварден, баронессе де Гонто, — совсем тихо ответила графиня и бесконечное отчаяние, вырвавшееся в конце концов на волю, в одно мгновение, казалось, затопило все комнаты и галереи Дворца Гизов.

Она произнесла эти слова и только теперь до конца поверила в возможность их существования. Лицо её менялось на глазах, превращаясь в окаменелую маску. Более всего она напоминала сейчас мраморную фигурку плакальщицы, стоявшую в фамильном склепе Гизов.

— И всё? — в изумлении выдохнула де Монпасье. — И в этом трагедия всей твоей жизни? Регина, глядя на тебя, можно подумать, что, по меньшей мере, гугенот взошел на французский престол, а это всего-навсего твой несравненный братец решился-таки, наконец, связать себя брачными узами!

— Катрин, ты не понимаешь. Луи женится на Анне, сестре Филиппа. ОН НА НЕЙ ЖЕНИТСЯ.

Герцогиня смотрела на Регину и ничего не могла понять. То, что своего брата графиня возвела на пьедестал и искренне считала его совершенством и любила больше жизни, Екатерина-Мария знала всегда. Но в голове герцогини известие о помолвке графа де Бюсси никак не вязалось с искажённым от боли лицом Регины. Здесь было что-то, ей неизвестное, что-то, что следовало немедленно вытянуть из подруги, как вытягивают из раны беспощадное железо.

— Так, Регина, сядь, выпей вот немного вина, оно тебя взбодрит, и расскажи всё. Понимаешь, абсолютно всё. Только тогда я постараюсь что-нибудь придумать.

Регина кивнула головой, бессильно опустилась в кресло и медленно, не отрываясь, осушила полный бокал хереса.

— Итак, твой брат решил жениться?

Еле заметное движение ресниц.

— Его избранница — бледный ангелочек Аннет, твоя подружка из Бордо?

Судорожный вздох.

— Насколько я помню из твоих рассказов, на тебя она произвела благоприятное впечатление: очаровательна, ровна характером, происходит из весьма богатой и знатной семьи, как-никак, младшая сестра твоего единственного любовника, а теперь и жениха, Филиппа. У тебя с ней установились очень тёплые, трогательные отношения. В общем, на первый взгляд, да и на второй, по-моему, тоже, она была бы вполне подходящей парой для графа де Бюсси. Я права?

— Да.

— Идём дальше. Она никогда не изменяла своему ныне покойному мужу, у неё не было любовников после его смерти, — что поделаешь, провинция! — и она влюбилась в Луи. Кто бы сомневался. Молоденькая дурочка впервые увидела Париж и первую в жизни прогулку по этому великому городу устраивает ей не менее великий граф де Бюсси! Я даже без гороскопа Рене могла бы предугадать такой поворот. Но, что уже интереснее, твоему брату она тоже понравилась, раз уж он принял такое решение?

— Да, — это говорит голосом Регины сама боль.

Эта боль обжигает, бьёт наотмашь герцогиню и её расчётливый, холодный рассудок отказывается верить смутному предчувствию, шевельнувшемуся в душе.

— Регина, тогда в чём дело? — Екатерина-Мария уже догадалась, каким будет ответ, и боялась услышать его.

— Потому что я его люблю. Люблю не как сестра.

Регина сказала это спокойно, буднично, как сказала бы "Я купила этот шёлк у нашего Чезаре". И то, что она сказала это именно так, заставило герцогиню сразу и безоговорочно принять и понять это невероятное и страшное известие. Она приложилась к горлышку и одним духом ополовинила бутылку. Оставшееся она молча протянула подруге и та последовала её примеру. Только после этого Екатерина-Мария отважилась спросить:

— Давно?

— Полюбила? Как только увидела.

— Господи, Регина, что ты наделала?! — простонала герцогиня, наконец, осознав весь ужас случившегося, и слёзы градом полились из её тёмных, полных сострадания глаз.

— Клянусь, я не знала тогда, что это мой брат! Просто: увидела — и всё. А потом было поздно. Катрин, ты должна что-нибудь придумать! Катрин, я же сдохну без него, как бездомная собачонка на площади! Катрин!!!

Терзавшая Регину боль выплеснулась, наконец, слезами и криками. Она рыдала в объятьях подруги и никак не могла успокоиться. И Екатерина-Мария впервые не знала, что делать…

Выплакав свою беду и выпив горячего вина с пряностями и сахаром, Регина была готова трезво рассуждать и даже действовать. Сидеть и ждать рокового дня было выше её сил, это было просто невозможно. И Катрин понимала, как никто другой, что нужно действовать без промедления. Ибо в таком состоянии Регина была им не помощницей. Добро бы Этьен уже был по дороге в Италию, но проклятый иезуит всё никак не мог расстаться с городом, где жила его богиня.

Слава богу, Регина пришла сюда не за утешением: за этим она обратилась бы к Филиппу. Значит, она готова действовать и рисковать, значит, она не сломалась. Что ж, это было даже на руку Гизам. Связанная с ними одним преступлением, одной страшной тайной, она пошла бы до конца. Если она сейчас не пощадит соперницу, то и уничтожить короля у неё рука не дрогнет.

— Послушай, ведь ты уже всё решила, когда шла ко мне? Чего ты хочешь? — Екатерина-Мария пристально смотрела ей в глаза.

Ни секунды не промедлив, Регина ответила:

— Стереть Анну Лаварден с лица земли.

Шумно выдохнув, герцогиня Монпасье откинулась на спинку высокого кресла:

— Ты всех любовниц своего брата будешь уничтожать или только тех, на ком он захочет жениться?

После минутного молчания Регина подняла на подругу уставшие глаза, в глубине которых прочно поселилась одержимость:

— Всех.

Герцогиня почувствовала, как у неё по телу пробежали мурашки. Прекрасный нежный цветок по имени Регина де Ренель отрастил ядовитые шипы. Что ж, сама Екатерина-Мария тоже ведь когда-то была юной, наивной и влюблённой и витала в облаках. До тех пор, пока её не швырнули на камни и не объяснили, что в этом мире ангельские крылья ничего не стоят по сравнению с дьявольской хитростью и умением идти по трупам. Теперь и Регина превращалась из драгоценного украшения в смертоносное оружие.

— Хорошо, — кивнула головой Катрин, — я, пожалуй, помогу тебе. Для начала нужен безупречный план и его мы продумаем за обедом. Ведь не можешь же ты просто так всыпать яд в тарелку Анны за ужином? Нам нужно остаться вне подозрений. Во-вторых, прежде, чем приниматься за такое дело, следует посетить флорентийца Рене.

— Господи, Катрин, ты веришь этому шарлатану королевы-матери?

— Представь себе, верю. Кстати, он ещё ни разу не ошибался. Гороскопы он составляет просто удивительные. К тому же, в моей лаборатории недостаточно компонентов для изготовления хорошего яда.

— Уговорила. Так и быть, навестим этого старого мошенника.

За обеденным столом, расправляясь с дымящейся овощной похлёбкой, зажаренной уткой и пирогом и запивая всё это "Кровью ночи", любимым вином герцогини, две интриганки придумали поистине дьявольский план устранения Анны де Лаварден. Молодой женщине суждено было умереть в ближайшие дни, причём Регина, на первый взгляд, оказывалась абсолютно в этом не замешана. Мало того, имя Анны должно быть настолько опорочено, чтобы граф де Бюсси зарёкся даже вспоминать о ней.

— Филиппа жаль, он будет очень огорчен. Анна у него в любимицах, — сочувственно вздохнула Регина и вонзилась жемчужными зубками в истекающую соком золотистую грушу.

— Ничего, Филиппа ты как-нибудь утешишь, — небрежно махнула рукой Катрин.

Судьба Анны Лаварден была решена.

Подруги уже выходили из-за стола, когда дворецкий принёс записку, переданную чумазым гаменом, приплясывавшим у дверей в ожидании ответа и, разумеется, монетки. Записка была от служки церкви на Монмартре и в ней сообщалось, что брат Этьен болен. Он слёг в тяжёлой нервной горячке вечером того же дня, когда его в последний раз посещала Регина. Видимо, известие о её скором венчании с графом де Лоржем оказалось непосильным для него.

— Чёрт! — выругалась герцогиня в сердцах, — Он то и дело путает нам карты! Нашёл время болеть! Уехал бы в Рим, выполнил поручение и там бы и умер в какой-нибудь горячке, нам только на руку. А теперь за ним глаз да глаз, чтобы богу душу не отдал раньше времени.

Графиня молча вздохнула и, хоть где-то в глубине души её шевельнулась жалость по отношению к юноше и чувство вины перед ним, но то, что им с Катрин предстояло сделать, было гораздо важнее для неё сейчас. Она написала коротенькое письмо, полное беспокойства за здоровье Этьена и тёплых слов с пожеланиями скорейшего выздоровления. К письму они с герцогиней приложили корзину со всяческими лакомствами и кошелёк золотых экю для покупки лекарств больному и оплаты лекарей.

— Ну вот, свой христианский долг мы выполнили, — сказала герцогиня, закрывая дверь за мальчишкой, стремглав помчавшимся с корзиной в руках обратно в церковь, — теперь тебе нужно переодеться, поскольку графине де Ренель не пристало разгуливать в наряде пажа без особых на то причин. Пойдём, выберем тебе что-нибудь из платьев, и отправимся к Рене.

— Мы пойдём к нему днём?

— Разумеется! Королева-мать, Марго и иже с ними ходят туда исключительно под покровом темноты. Потому весь Париж и в курсе их визитов на мост Менял. А кто обратит внимание на двух состоятельных горожанок, решивших заглянуть в лавку лекаря? Мало ли, за какой надобностью мы туда пойдём, может, нам нужно приворотное зелья для повесы-мужа, а может, порошок от расстройства кишечника, или, что скорее всего, помаду и белила.

Через полчаса они вышли из дома, полностью преобразившись из знатных дам в молодых горожанок, типичных жён состоятельных ремесленников или торговцев. Благо, в обширном гардеробе герцогини оказались не только роскошные наряды придворной небожительницы. К мосту Менял они добрались довольно быстро. Дом Рене находился в самом конце моста, почти на углу набережной. Подруги переглянулись и Катрин уверенно стукнула несколько раз тяжёлым медным молотком по двери.

Им открыл сам Рене и, мгновенно узнав в горожанках двух самых известных красавиц Парижа, казалось, нисколько не удивился их приходу. Он склонился в вежливом поклоне и грустная улыбка тронула его губы:

— Счастлив видеть вас в своём доме, ваша светлость герцогиня де Монпасье и ваше сиятельство графиня де Ренель.

— Вы как будто не удивлены нашим визитом? — улыбнулась в ответ Катрин.

Регина держалась настороженно, чувствуя смутное беспокойство, и потому молчала.

— Звёзды никогда не обманывают. И они обещали мне встречу с её сиятельством.

Регина скептически хмыкнула, однако последовала за Рене и Катрин, тут же углубившимся в научную беседу о влиянии звёзд на судьбу человека и всяческих алхимических штучках. Они вели себя, как старые знакомые, взаимно уважающие друг друга, и Регине не оставалось ничего другого, как просто следовать за ними, разглядывая попутно карты, колбы, потрёпанные фолианты и прочую атрибутику жилья учёного мужа.

Всё это настолько отвлекло её от той цели, с которой они пришли в дом флорентийца, что когда Катрин обратилась к ней с каким-то вопросом, Регина вздрогнула и торопливо переспросила:

— Что-что?

Герцогиня возмущённо уставилась на подругу:

— Ты что, совсем меня не слушала? Я тут распинаюсь, объясняю, как нам необходима его консультация, а ты опять в облаках витаешь!

Регина виновато опустила ресницы.

Вдруг Рене с величайшим трепетом, как будто прикасался к невозможной святыне, взял её за подбородок и приподнял голову:

— Дитя моё, чтобы сейчас не говорила герцогиня де Монпасье, я прекрасно знаю, зачем вы пожаловали в мой дом на самом деле. Я также знаю, что не в моих силах заставить вас свернуть с однажды выбранного пути. Но и просто так позволить вам шагнуть в бездну, из которой возврата уже не будет, я не могу. Поверьте, мой возраст и мои знания дают мне право говорить с вами в подобном тоне.

Потрясённая Катрин молчала, затаив дыхание: никогда Рене не разговаривал столь осторожно и ласково ни с кем из её знакомых женщин, может быть, только со своей давней подругой Екатериной Медичи, да и то герцогиня не поручилась бы за это. Притихшая же Регина во все глаза смотрела на флорентийца и, казалось, не столько слышит, сколько предугадывает и чувствует каждое его слово.

— Ваше сиятельство, я знаю, что и во имя чего вы собираетесь совершить. И от моих слов мало что изменится, потому что это — Судьба. Кто знает, какая малая случайность может повлиять на её ход. Возможно, моя попытка предостеречь вас станет лишь ещё одним звеном в той роковой цепи, которая подтолкнёт вас к избранному пути, вместо того, чтобы повернуть в другую сторону. Но знайте, сейчас вы берёте на себя ответственность и за судьбы других людей. Считаете ли вы себя вправе вершить жизни ни в чём не повинных случайных попутчиков, чьи дороги пересеклись с вашей? Уверены ли в том, что окажетесь в состоянии расплатиться по тем счетам, которые будут предъявлены вам потом? Найдёте ли оправдание своим поступкам?

Регина на мгновение задумалась. Но только на мгновение и только лишь для того, чтобы, справившись с охватившим её страхом и неуверенностью, твёрдо заявить:

— Да. Я вправе. Моей жизнью столько лет распоряжались другие, что, думаю, у меня теперь тоже есть основания для подобного. Что касается счетов, то я их оплатила сполна. Авансом. Слишком многое у меня было отнято. И оправдание у меня тоже есть, можете поверить. Почему-то никто не спрашивал оправданий Варфоломеевской ночи и сотен казней, творимых на Монфоконе.

Рене внимательно посмотрел на графиню. В душе его боролись противоречивые чувства. Он понимал, что Регина сама выбрала свою дорогу и никто уже ничего изменить не сможет. Но её красота… Лучшее, что было у этого мира — её несравненное лицо, её светящаяся кожа. Так трудно было поверить в то, что совсем скоро всё это никому не будет принадлежать. И что останется тогда на тёмных улицах Парижа, под бесприютным и пустым небом?

— Хорошо, — промолвил Рене, — говорите, что конкретно вы хотели от меня и уходите. Обе. Кстати, никаких предсказаний и гороскопов от меня не ждите. Всё, что следовало сказать, я уже вам сказал.

Катрин сжала виски, безуспешно пытаясь разобраться в происходящем. Она чувствовала, что где-то совершила ошибку. Но где — не видела. Слова Рене испугали и озадачили её. Чего бы ради он так беспокоился об их с Региной затее? Даже если старый колдун что-то пронюхал о баронессе де Гонто, то с какой стати ему-то спасать её никчемную жизнь? В Лувре месяца не проходит, чтобы кого-нибудь не отравили, про дуэли и речи нет. Кто заметит смерть провинциальной дурочки, посмевшей дотронуться до звёзд?

Регина тем временем молча вытащила из складок плаща герцогини список необходимых им компонентов и протянула его Рене. Лекарь мельком пробежал его глазами, подошёл к маленькой незаметной дверце между книжными шкафами и скрылся за ней. Его не было около десяти минут и за всё это время подруги не перемолвились ни словом, настолько сильно было державшее их напряжение. Вернувшийся Рене вручил им сверток, источавший слабый приторный запах, не пересчитывая, принял деньги и также храня свинцовое молчание, проводил посетительниц до дверей. И только когда Регина, пропуская герцогиню вперёд, замешкалась, зацепившись юбкой за гвоздь, торчавший из косяка, флорентиец тихо шепнул ей:

— Помните, графиня, у любого яда есть противоядие. И у вас ещё есть несколько дней, чтобы всё исправить.

Регина сделала вид, что не слышала ни единого слова.

Рене поднялся к себе, со вздохом расстелил на большом, местами прожжённом реактивами столе старую, пожелтевшую карту звёздного неба, достал свои расчёты, ещё раз сверил их с картой и печально сказал, повернувшись в сторону двери в лабораторию:

— Вы можете быть довольны, ваше величество. Всё идёт, как я и обещал. Для того, чтобы избавиться от графини, вам ничего не нужно делать. Она сама себя губит.

В дверном проёме стояла королева-мать и плотоядно улыбалась.

— Ты так и не спросил имя?

— Зачем, ваше величество, вы его и так скоро узнаете. Первая же загадочная смерть в ближайшие десять дней многое вам объяснит и без моих комментариев.

— Ты до сих пор её жалеешь? Всё ещё готов биться до последнего, отстаивая невиновность этой змеи?

— Разве я могу спорить с небесами, которые всё уже решили? Когда в дело вмешивается злой рок, бессильны даже вы, могущественные короли и королевы. Вам это ещё предстоит испытать самой.

С этого момента колесо судьбы закрутилось с бешеной скоростью, случайности нагромождались одна на другую, превращаясь в то самое роковое стечение обстоятельств.

Вечером того же дня Бюсси отправился с визитом в дом графа де Лоржа, чтобы обсудить условия своей помолвки с Анной Лаварден и помолвки Филиппа с Региной. Воспользовавшись его отсутствием, Регина, в сопровождении верного, а главное — неболтливого Лоренцо, укутавшись с головой в глухой плащ, на одном дыхании пробежала несколько кварталов и остановилась перед высоким каменным домом на углу улиц Пти-Шантье и Катр-Фис, в котором сдавались несколько комнат на втором этаже и мансарда. На втором этаже горела свеча, отражаясь в блестящем медном кувшине. В полдень, после разговора с Екатериной-Марией, герцог Майенн снял две комнаты на втором этаже этого дома.

Шарля в подробности всего задуманного герцогиня не стала посвящать, предоставив эту миссию подруге по вполне понятной причине: избалованный Майенн любил покуражиться, покапризничать перед сестрой, а Катрин терпеть не могла его ужимок. А вот своей Регине Шарль решительно не мог ни в чём отказать, чем обе подруги бесцеремонно пользовались не единожды.

Издали учуяв присутствие герцога, Лоренцо недовольно заворчал: судя по его реакции, Майенн непредусмотрительно оставил его подружку дома.

— Ладно тебе, успокойся. Потерпишь ради общего блага. Будешь смирно сидеть у дверей и грызть любого, кто осмелится приблизиться к комнате, — строгим голосом одёрнула собаку Регина.

Лоренцо замолк и только изредка шумно вздыхал, выражая своё недовольство.

Регина закрыла лицо капюшоном и собралась уже постучаться в дом, когда сообразила, что прячься-не прячься, а по Лоренцо её вычислят в два счёта, слишком уж знаменита была их пара в Париже. Поразмыслив какие-то секунды, графиня подол плаща:

— Лоренцо, быстро полезай мне под плащ! Ты же любишь путаться под ногами, вот тебе случай и представился.

Пёс внимательно посмотрел на хозяйку снизу вверх, не сразу поняв, что от него требуется: задевать роскошные одежды хозяйки было строжайше запрещено!

— Ну, что уставился? Лезь под плащ да смотри, иди осторожней, меня не столкни своей тушей!

Лоренцо послушно забрался под тяжёлую ткань, вплотную прижался к ногам госпожи. Регина расправила складки плаща, критически оглядела себя: в полумраке почти ничего не было заметно.

— Ладно, пошли, Лоренцо. И веди себя тише воды ниже травы!

Регина несколько раз ударила деревянным молоточком, висевшим на цепи, по дверям. Наконец, зарешеченное окошечко прямо перед её лицом отворилось и низкий глухой голос неопределённого пола весьма нелюбезно спросил:

— Кого ещё черти носят?

— К господину де Вивре.

В руке графини блеснул золотой и дверь мгновенно отворилась. Хозяйка склонилась в почтительном поклоне, не забыв, однако, изъять монету и бросить в вырез платья с такой виртуозной быстротой, что сразу наводила на мысль о частоте оказываемых платных услуг разного рода. Регина мельком окинула взглядом помещение и осталась довольна: свечи, горевшие в коридоре у лестницы были хорошего качества, не чадили и не пахли прогорклым жиром, перила лестницы, поверхность мебели и пол поблёскивали в неярком пламени свечей, словно говоря об успешной борьбе с пылью и неопрятностью жильцов, да и сама хозяйка хоть и отличалась мужеподобной внешностью, одета была, однако, достаточно модно и отнюдь не безвкусно. Входя в дом, Регина едва не запнулась за Лоренцо, но умный пёс ни звуком не выдал себя.

Осторожно, стараясь больше не запинаться за мощную собаку, графиня прошла вдоль по коридору, поднялась по лестнице на второй этаж и трижды постучала. Дверь мгновенно распахнулась, чья-то рука резко потянула её внутрь, но поскольку под плащом прятался Лоренцо, то, само собой, Регина за него запнулась, упала прямо в объятья Шарля, тот, в свою очередь, не удержал равновесия, и вся троица шумно вкатилась кубарем через порог прямо на середину комнаты.

Шарль неудачно приложился затылком об пол и теперь изображал тяжело раненного и громко стонал, поглядывая снизу вверх на лежащую на нём Регину, однако же выпускать её ни в какую не хотел. Графиня чертыхалась, хохотала и безуспешно пыталась освободить недовольно ворчавшего пса, окончательно запутавшегося в складках плаща.

— Герцог, ну, довольно уже. Отпустите меня, наконец, не то Лоренцо оставит вас инвалидом, — нежно проворковала Регина в ухо Майенну.

Услышав имя Лоренцо, герцог припомнил всех чертей по именам, выпустил Регину из своих объятий и вместе с ней вытащил из-под плаща собаку.

— Какого черта вы притащили за собой этого людоеда?! — завопил герцог, едва успев отдернуть руку от хорошо знакомых челюстей Лоренцо.

— По-вашему, я должна была идти сюда без сопровождения? Вы в своём уме, Шарль? Так-то вы дорожите моей жизнью и честью?

— Не меньше, чем вы с герцогиней Монпасье — моей головой, постоянно впутывая меня в свои авантюры.

По капризному тону Шарля Регина поняла, что Катрин практически провалила их план, не сумев уговорить брата помочь им в весьма щекотливом и не очень благородном деле. Что ж, графиня это предполагала, а потому пришла на свидание с Шарлем во всеоружии.

— Лоренцо, выйди за дверь и сторожи, — негромко приказала она и пёс, с обожанием лизнув руку госпожи, бесшумной тенью выскользнул из комнаты.

Майенн восхищенно присвистнул и пошёл затворять дверь.

— Запирать нет никакой нужды — Лоренцо надёжнее любых замков, — остановил руку герцога исполненный неги голос женщины.

И столько было в этом голосе страсти и обещаний, столько желания и призыва, что оглушённый мужчина помедлил, прежде чем оглянуться.

А когда оглянулся — забыл, на каком свете находится.

Посреди комнаты, облитая дрожащим золотом свечи, стояла обнажённая Богиня. Рафаэлева мадонна, сошедшая со стены итальянского собора и случайно забывшая на фреске свою одежду. Тяжёлый меховой плащ лежал у её ног переливающимися тёмными волнами. На обнажённой груди таинственно мерцало роскошное ожерелье из крупного розового жемчуга. Бесценные жемчужины в несколько рядов обвивались вокруг нежной шеи, свешивались матово поблёскивающей завесой на грудь. И больше на графине не было ничего. Только её ослепительная, легендарная красота.

Легко переступив через складки плаща, она подошла к Шарлю. Положила тонкие, неуловимо пахнущие чем-то пряным, волнующим, руки ему на плечи. Коснулась губами его шеи, мочки уха, виска, ресниц. Герцог сомкнул её в своих объятьях, зарылся лицом в густые шёлковые волосы и стоял так несколько долгих мгновений, не выпуская женщину из своих рук, боясь оторваться от её тела хоть на миг. А потом подхватил её на руки и отнёс на постель.

Когда бездонное чёрное небо за окном стало свинцово-серым и бледное, словно после долгой болезни, солнце выползло из-за высоких башен города, уставшая, с ярко полыхающим лихорадочным румянцем на лице Регина обвилась плющом вокруг разгорячённого тела герцога, прильнула к нему, как ласковая кошка, и, легонько царапнув его плечо, соблазнительным шёпотом спросила:

— Шарль, так вы согласны помочь нам с Катрин?

Герцог одним рывком затянул любовницу на себя и, глядя снизу вверх в её прозрачные, обведённые тёмными кругами после бессонной ночи глаза, улыбнулся:

— Моя прекрасная графиня, вы божественная любовница и восхитительная женщина и дорого бы я дал за то, чтобы посмотреть на того мужчину, который сможет отказать вам, находясь в таком положении, в котором сейчас нахожусь я. Не каждая красавица во Франции способна удивить меня в постели. Вам это удалось. И ради того, чтобы повторилось безумство прошедшей ночи, я согласен на любой ваш каприз, даже если мне придётся продать душу дьяволу или стать подданным английской королевы. Бог мой, как должен быть счастлив мужчина, которого вы любите! И как я ему завидую!

— Напрасно, — шалые глаза Регины подёрнулись задумчивой пеленой, — вам повезло гораздо больше, чем тому, кого я люблю. Любовь моя больше ранит и приносит бед, чем радует. А вы, герцог, мне нравитесь. Очень-очень нравитесь. Я в вас почти влюблена.

— Поистине, правы придворные рифмоплёты, величающие вас богиней! За ту плату, что вы мне сегодня предоставили, я готов стать вашим рабом. Надеюсь, вы позволите мне ещё раз доказать свою готовность?

Тихий, лукавый смех и жадный поцелуй был ему ответом.

Наконец, утомлённая его доказательствами, Регина сладко уснула, уютно свернувшись клубочком подле его большого, мягкого тела. Шарль вскоре последовал её примеру. Их разбудило в полдень громкое царапанье в дверь и скулёж Лоренцо, который проголодался и был весьма обижен тем, что о нём забыли.

Регина покинула их любовное гнёздышко первой. По дороге она завернула к герцогине Монпасье и вышла от неё через полчаса, с небольшим свёртком в руках. Когда она уже сворачивала на улицу Монторгей, к дому Гизов подошёл Шарль Майенн. Он задержался у сестры гораздо дольше, чем графиня, и вышел оттуда не в самом радужном настроении. На его холёном породистом лице бушевала целая буря эмоций и торговец вафлями, не вовремя подвернувшийся ему под руку, от его удара вылетел на середину улицу, уронив весь свой товар на радость набежавших сорванцов.

— О! Ангелоподобная дьяволица с королевским именем, — сквозь зубы рычал по дороге герцог, — если бы не твоя красота! Если бы не безумное желание, овладевающее мною каждый раз, как только я тебя вижу! Чёрта с два согласился бы я на такой подлый поступок только потому, что тебе не нравится какая-то провинциальная дурочка! Я, герцог Майенн, Шарль де Лоррен, ГИЗ! послушная игрушка в руках взбалмошной и коварной девчонки! Хотел бы я знать, что эти две ведьмы на самом деле задумали. О, как хорошо я теперь понимаю покойного Гийома, который как огня боялся своей титулованной любовницы. Боюсь только, пройдёт совсем немного времени, и моя восхитительная Регина даст сто очков вперёд по части интриганства своей умудрённой годами подруге.

Тем временем проклинаемая и обожествляемая герцогом Майенном Регина направлялась прямиком на улицу Кенкампуа. Ей нужно было во что бы то ни стало опередить своего брата и первой встретиться с Анной Лаварден.

Ей повезло даже больше, чем она могла ожидать: Анна была в доме одна. Филипп уехал куда-то вместе с Бюсси и его закадычными дружками. Новоявленная невеста, похорошевшая и расцветшая от любви, может быть, впервые в жизни чувствовала себя счастливой женщиной. Ясные глаза её так радостно сияли, так растерянно-нежно улыбались её губы, что Регина невольно залюбовалась ею. Конечно же, если бы причиной этому был кто угодно, только не Луи, Регина была бы рада за неё и уж точно принесла бы сейчас совершенно другой подарок. Возможно, они бы стали хорошими подругами. Если бы не Луи. И как только живое воображение графини нарисовало сцену его венчания с молоденькой вдовушкой и подробности их брачной ночи, несчастной кузине Филиппа был подписан смертный приговор.

Тем временем ни о чём не подозревающая Анна с радостным щебетанием выпорхнула навстречу Регине.

— Ах, милая Регина! Я так счастлива, что ты пришла! Луи, наверное, уже рассказал тебе?

Графиня собрала в кулак всю свою железную волю и вполне правдоподобно расцвела самой доброжелательной из своих улыбок:

— Конечно же. Разве он мог не похвастаться и утаить от меня столь знаменательное и радостное событие в жизни нашей семьи! Я пришла поздравить тебя и, в знак того, что ты будешь с радостью принята в нашу семью, принесла тебе небольшой, но милый подарок. Который, кстати, весьма скоро тебе пригодится.

— О, ты так добра ко мне! Можно, я буду называть тебя сестрою? Мы ведь скоро дважды породнимся, не так ли? Ты ведь тоже ответила согласием на предложение Филиппа?

— Ну, кто бы на моём месте отказался от собственного счастья? И я уверена, что мы станем с тобой самыми настоящими сёстрами. Знаешь, я в детстве была очень одинока и именно сестры мне всегда особенно не хватало.

Мило щебеча, как и подобает старинным приятельницам и почти родственницам, девушки поднялись в комнату, отведённую для Анны. Цепкий взгляд Регины не мог не отметить той любви и готовности осыпать кузину подарками со стороны Филиппа: комната была обставлена дорогими, изящными безделушками, видимо, исполнялся любой каприз гостьи. Но от налёта безнадёжной провинциальности и простодушия, граничащего с недалёкостью ума и отсутствием вкуса, эту комнату могло избавить только вмешательство таких опытных модниц, какими были Регина с герцогиней Монпасье. Подлинные произведения искусства здесь соседствовали с миленькими безделушками, уютные подушки золотого шёлка в восточном стиле были разбросаны по высоким английским креслам с резными спинками, золотое мешалось с белым и голубым, утончённые духи — явная дань подражательства графине де Ренель — стояли на старомодном туалетном столике, выкрашенном в зелёный цвет (в доме графа Бюсси всю разноцветную мебель уже давно сменили по приказу Регины на покрытую лаком). Впрочем, Регина только злорадствовала в душе, с каждой минутой убеждаясь в своей правоте: эта дурочка Лаварден никогда не была и не будет достойна носить имя Клермонов. И Луи НИКОГДА не сможет полюбить эту пустышку. Он изломает свою жизнь, лишь бы причинить боль ей, Регине. Вот только молодая графиня уже давно научилась не только держать удар, но и обороняться. И защищать свою любовь она будет до конца. Не зря же она всю ночь ублажала Шарля, а Екатерина-Мария возилась в своей лаборатории. Первые шаги по опасной и страшной дороге уже были сделаны, сворачивать назад она не привыкла. Вот только что будет с Филиппом…

Стараясь гнать от себя мысли о Филиппе, Регина вручила Анне Лаварден свой подарок. Будущая жена графа де Бюсси развернула обертку и ахнула: в её руках вспенилась тончайшим кружевом белоснежная ночная сорочка. Более прелестной вещицы она не то что никогда не носила — даже в руках не держала. Неподдельный детский восторг вылился в водопад маловразумительных возгласов и слов восхищенья.

— Ну, право же, Аннет, работа, конечно, искусная, но она не стоит такой благодарности. Просто возьми это и всё. И сегодня же надень. И даже не говори, что оставишь её до первой брачной ночи: для этого случая я уж раздобуду для тебя что-нибудь действительно волшебное. А тем, что ты сейчас так трепетно рассматриваешь, моего брата не удивишь, он и не к такому привык.

Анна устремила беспомощный, непонимающий взгляд на Регину и та, словно спохватившись, что сболтнула лишнее, тотчас же изобразила искреннее замешательство:

— Я имела в виду совсем не то, что ты думаешь! Я просто неверно выразилась. Просто у моего брата очень взыскательный вкус и капризный характер, когда дело касается туалетов. Он не рассказывал тебе, как однажды нарядил своих пажей в наряды столь роскошные, что король и его миньоны едва не задохнулись от зависти, а сам появился в простом черном камзоле и с одним-единственным золотым перстнем на руке?

— Господи, но я…у меня совсем нет модных нарядов! Граф собирается пригласить меня на прогулку, а что же я надену? В Париже так много красиво одетых женщин. Я рядом с ними выгляжу просто глупо. Что уж говорить о том, какой контраст представляю я по сравнению с тобой! — в голосе Анны звучало неподдельное отчаяние.

Регина в который раз поразилась той лёгкости, с которой Анна шла в расставленные сети.

— Я уже думала об этом, но не знала, как бы поделикатнее предложить тебе.

— Что?

— Поход к моему портному. Я недавно вместе с герцогиней Монпасье купила совершенно немыслимой красоты ткани. Что же, я не могу себе позволить нарядить по последней моде свою сестру? Собирайся, идём. Устроим сюрприз нашим женихам!

Анна расцвела в ответ благодарной улыбкой. Она никогда не узнает, что прелестная сорочка, которую она сейчас с таким трепетом держала в руках, была передана Регине Екатериной-Марией. Всю ночь истинная дочь своего времени трудилась, обрабатывая нежную ткань голубоватым порошком с еле уловимым запахом горьких лесных трав. Едва соприкоснувшись с нежной кожей молодой вдовы, искусно составленный, редчайший яд начал своё медленное смертоносное действие. А ночью, когда Анна снова наденет подарок своей любящей подруги, новая порция отравы попадёт в её кровь.

Но ни малейшей тени испуга или жалости не промелькнуло на божественном лице юной графини.

В мастерской одного из лучших портных Парижа на мосту Менял Регина помогала будущей родственнице выбрать ткань и фасон нового наряда, в котором она должна была сразить Луи наповал. Регина копалась в грудах ткани и кружев, спорила с портным и Анной, вертела последнюю перед зеркалом и, наконец, часа через два все вместе остановились на небесно-голубом шёлке для самого платья, тончайших серебристых нитях и мелком жемчуге для вышивки, роскошных брабантских кружевах и жемчужно-сером батисте для нижних юбок. Заплатив мастеру аванс, девушки вышли из его дома и уже прошли приличное расстояние по мосту, когда Регина спохватилась, что оставила в мастерской свои перчатки. На улице было прохладно и графиня решительно не могла без них.

— Дорогая моя, ты пока прогуляйся, зайди в ювелирную лавку или ещё куда-нибудь, а я быстро. Туда и сразу обратно. Ты и заметить не успеешь, — предложила она Анне.

— Так давай вернёмся вместе.

— О нет! Анна, извини, но ты так медленно ходишь, что у меня окончательно замерзнут руки, пока мы с тобой доберёмся до мастерской. Одна я гораздо быстрее обернусь.

И Регина, подхватив юбки, стремительным шагом направилась назад, оставив Анну посреди моста.

Она действительно вернулась очень быстро, не прошло и четверти часа. На лице её сияла победная улыбка, руки прятались в тёплых перчатках. А о том, что содержимое её кошелька уменьшилось на стоимость ещё одного платья, Анне вовсе не нужно было знать. В тот день в мастерской старого опытного портного (кто знает, что ценилось женщинами больше — его мастерство или его умение молчать самому и заставить держать рот на замке своих учеников) приступили к пошиву двух платьев-близнецов, причём за второе было заплачено вдвое больше. То, что у обеих девушек было практически одинаковое сложение, сыграло для Анны роковую роль.

Через несколько дней Анна, сияя счастливой улыбкой, с детской непосредственностью кружилась перед кузеном и женихом в новом, совершенно прелестном красивом платье. Регина изображала довольную успехами своей подопечной наставницу и всем своим видом показывала сдержанную гордость за неё. И только Луи, обеспокоенный и раздосадованный неприкрытым спокойствием сестры, искал подвоха. И нашёл: на самом дне безмятежных серых очей то и дело вспыхивала белыми искорками НЕНАВИСТЬ. И тут же сменялась ядовитым отсветом наслаждения чем-то страшным, настолько пугающим, что Луи невольно отвёл глаза. В сердце его толкалось и ворочалось глухое предчувствие близкого, неотвратимого несчастья. Регина поймала его настороженный взгляд и ответила на него таким хищным оскалом, что Бюсси невольно отшатнулся. В который раз за последнюю неделю его посетила вполне здравая мысль, что всю эту жестокую игру с помолвкой он затеял совершенно напрасно. Но, как и все Клермоны, он не привык отступать. Он не подумал, что сестре тоже присуща это фамильное упрямство и готовность идти до конца, не сворачивая и не оглядываясь.

И уже на исходе следующего дня прогремели первые раскаты надвигающейся грозы…