Во всех тюрьмах, где бы они ни находились, нравы похожи. И в австрийской тюрьме, хоть она была и намного комфортабельнее российских, так же процветало то, что мы называем стукачеством. Один из больных, лежавших в углу палаты, подслушал кое-что из разговора Феликса со стариком Моргенштерном. Он мало что понял, поскольку не знал русского, но обо всех своих догадках рассказал старшему надзирателю.

Тот появился в камере Колчанова совершенно неожиданно.

— Послушай, — начал тюремщик как бы издалека, — через несколько дней тебя освободят.

— Да, освободят, жду не дождусь, — сказал Феликс, глядя на своего в общем-то симпатичного седовласого стража.

— Так вот, я знаю, что старый эсэсовец передал тебе кое-какие планы.

— Планы? Мне? — изумленно вскинул брови Колчанов.

— Да-да, тебе, — приблизившись к Феликсу, сказал надзиратель.

— Что за бред! Здесь какая-то ошибка. Ничего он мне не передавал.

— А о чем, если не секрет, вы с ним разговаривали?

— Ну о чем обычно говорят люди в его возрасте? Герр Моргенштерн рассказывал мне о своей жизни, о войне, хотел попрактиковаться в русском, который, кстати, знает отлично.

— А вот мне известно другое: он передал тебе какой-то план. Я бы хотел его посмотреть.

— Посмотрите, если вам так хочется. — Феликс показал две пустые ладони.

— Ну что ж, приятель, я вижу, ты не очень разговорчив. Так вот, ты можешь задержаться в этой тюрьме, даже не в самой тюрьме, а в тюремной больнице, если, конечно, останешься жив.

— Ничего он мне не передавал! — Колчанов понял, что надо быть осторожным, если он не хочет действительно опять очутиться на больничной койке. — Да, он говорил мне о каком-то золоте, которое эсэсовцы вывозили из России. Но все это бредни. По-моему, старик давным-давно пребывает в маразме.

— План, — настойчиво повторил старший надзиратель, — я хочу увидеть план.

— Нет никакого плана! Он дал мне бумажку, на которой что-то было нарисовано. Но я давно уже вышел из того возраста, когда бредят пиратскими кладами! Я порвал эту дрянную бумажку и спустил в унитаз. Если герру надзирателю интересно, то он может спросить у того, кто ему настучал.

— Но, я надеюсь, ты запомнил план?

— Ничего я не запоминал! Если вы полюбопытствуете и заглянете в мое судебное дело, то узнаете, что мне отшибло память. И вообще я не верю в клады, у меня одна-единственная мечта — поскорее выйти на свободу.

— А вот я думаю, ты задержишься. Причем надолго, — нахмурился надзиратель.

Феликс в ответ на это грозное предупреждение принял бесшабашный вид и добродушно улыбнулся: дескать, что вы такое говорите, гражданин, то есть герр начальник, неужели вы сами в это поверили. Золото какое-то… Женщины — вот что для меня дороже любого золота.

— Я знаю, что ты русский, — сказал тюремщик, — и меня интересует, что ты собираешься делать.

— Когда, герр надзиратель?

— После того как выйдешь отсюда.

— Когда я выйду отсюда, перво-наперво пойду в какой-нибудь дорогой ресторан и поужинаю с хорошенькой девушкой. А затем с ней буду развлекаться целую ночь.

— Так вот, послушай меня. Если бы ты поделился со мной информацией, я помог бы тебе.

— Пожалуйста, могу поделиться. — Феликс вновь беззаботно улыбнулся. — А почему бы вам, герр старший надзиратель, не обратиться к самому герру Моргенштерну и попросить его рассказать обо всем? А то может получиться испорченный телефон. Я могу что-то перепутать, назвать не тот город, не ту станцию. Вы же знаете, Союз был самой большой страной в мире…

— Знаю, знаю, — сухо процедил старший надзиратель и покинул камеру Феликса Колчанова.

А ее обитатель, едва за тюремщиком закрылась дверь, перевел дыхание, вскочил со стула и нервно заходил от стены к стене.

«Вот дьявольщина, — мысленно выругался Феликс. — И здесь стукачи! Ведь этот мерзавец может мне помешать. Надо держать ухо востро. Мне осталось три дня. Меня могут отравить, избить, могут сделать все, что угодно. Обидно будет».

Но три дня прошли. Старший надзиратель заходил еще пару раз, но так ничего и не добился. Феликс прикинулся дурачком, делая вид, что абсолютно не понимает, к чему клонит его тюремщик.

И тому в конце концов надоело возиться с этим русским. К тому же старший надзиратель был не очень-то уверен в том, что заключенный Моргенштерн в здравом уме. Все-таки возраст и притом столько лет за решеткой.

А вот Феликс все больше и больше убеждался в том, что старый эсэсовец говорил чистую правду.

«Да, старина, — думал сосед Моргенштерна по больничной койке, — тяжело же тебе пришлось. Как говорят у нас в России: видит око, да зуб неймет. Я бы, наверное, так не смог — спятил бы».

И Феликс попытался представить, как бы он вел себя на месте Моргенштерна. Он с Трудом мог себе представить, что сумел бы провести долгие годы в тюрьме, даже не попытавшись бежать. А старик только на закате жизни решился вырваться из этих стен и умереть на свободе.

«Что ж, правильно, — одобрил Колчанов такое мужественное решение. — И если кому-то там наверху будет угодно, чтобы я добрался до этого золота, я помогу, я вызволю тебя. И пусть мне придется даже истратить половину добытого, я подкуплю всю охрану этой тюрьмы, и ты, герр Моргенштерн, будешь свободен и умрешь там, где пожелаешь».

Наконец-то настал долгожданный час, когда Феликсу вернули его личные веши и проводили до ворот. Он посмотрел на здание, в котором провел целый месяц. Но тюрьма вовсе не казалась грозной, как знаменитые российские Бутырки или Кресты. Скорее она напоминала закрытую лечебницу. И вдруг у Феликса мелькнула мысль: «Да это же с виду точь-в-точь психушка! И может быть, Моргенштерн псих и меня заразил своим сумасшествием… Нет-нет, этого не может быть!»

Ворота открылись, и Феликс шагнул на свободную землю австрийской столицы. Естественно, он не ожидал, что кто-нибудь знает о дне его освобождения и будет его встречать. Но он ошибся.

Оказавшись за воротами тюрьмы, Феликс первым делом посмотрел на небо. Ему показалось, что по эту сторону стены оно совсем другое: густо-синее, а не то выцветшее небо неволи. И солнце светило по-другому, и дышалось совсем не так… Вспомнилось название старого фильма: «Это сладкое слово „свобода“. Немного успокоившись после первых вольных впечатлений, Колчанов посмотрел на улицу.

Неподалеку от ворот стояли две машины. За рулем голубого «Фольксвагена» сидела женщина в черных очках. Он тут же узнал Ханну, улыбнулся и темпераментно махнул ей рукой.

Женщина открыла дверцу и ступила на мостовую. И тут Колчанов глянул направо. Там у самой стены стояло желтое такси. За приоткрытой задней дверцей Феликс увидел Марину Езерскую. Девушка уже хотела выйти из машины, хотела подбежать к нему, как вдруг увидела, что первой он махнул Ханне, а ее даже не заметил.

Она в растерянности замерла, не зная, стоит ли ей выходить вообще. Если бы Колчанов мог разорваться пополам, подойти и к Ханне, и к Марине одновременно, он непременно сделал бы это. Но приходилось выбирать. Ханна остановилась, поняв, что девушка в такси тоже встречает Феликса. Он растерянно улыбнулся и остался стоять на месте, решив положиться на волю случая.

Марина с тревогой посмотрела на Ханну, выжидая, как та поведет себя. Женщина в «Фольксвагене» медленно сняла темные очки и повесила их в вырез блузки. Затем она развела руками, подмигнула Феликсу и кивнула в сторону Марины: мол, я не претендую ни на что, сама понимаю, она моложе, красивее, и, наверное, ты ей многим обязан. Хотя Ханне Феликс был тоже обязан. Если бы не она, то суд вполне мог дать не месяц тюрьмы, а целых два. Именно Ханна подтвердила на процессе, что провалы памяти у Феликса бывали и раньше.

Колчанов моргнул, тряхнул головой и посмотрел в глаза Ханне. Ему хотелось подбежать к ней, попытаться все объяснить или хотя бы крикнуть: «Подожди минуту, я подойду к Марине, совсем немного поболтаю с ней, уговорю подождать и тогда объясню тебе тонкости наших отношений». Но Марина ведь тоже ждала первого шага. Тогда Феликс перебросил куртку через плечо и просто зашагал по улице, не глядя больше ни на кого. Радость от освобождения тут же померкла. Он слышал, как хлопнула дверца машины, за ней другая, и старался не вслушиваться в шум заработавших двигателей. Затем он не выдержал и обернулся.

Ханна уже развернула машину и медленно удалялась от него. Тронулось и такси — в противоположную сторону. Он оставался один!

— Черт! — выругался Колчанов и бросился догонять желтую машину.

— Он бежит за вами, — сказал таксист Марине.

— Езжайте быстрее, — ледяным голосом произнесла она.

— По-моему, он хочет что-то вам сказать, — проговорил таксист, не решаясь увеличить скорость.

А Феликс бежал за такси и как очумелый махал над головой курткой.

— Да стой же, черт подери! — кричал он.

— Быстрее! — приказала Марина и со злостью пихнула шофера в плечо.

Но Феликс уже успел добежать до такси, рванул на себя дверцу, запрыгнул на заднее сиденье и обнял нахальную пассажирку. Девушка словно только того и ждала. Она положила голову ему на плечо и произнесла всего три слова:

— Я дура, Феликс.

— Куда теперь? — поинтересовался таксист, доезжая до поворота.

— Назад.

— В тюрьму или к вам домой?

Марина пропустила мимо ушей тонкую шутку водителя и просто сказала:

— Да, ко мне домой. К нам домой. Машина медленно покатила по улицам. Как и многие его коллеги, таксист хорошо изучил людей и поэтому понимал, что именно сейчас нужно Феликсу. Ему необходимо прийти в себя, увидеть город, посидеть молча на заднем сиденье с девушкой, потому что, когда они останутся наедине, придет время объяснений. А сейчас пусть наслаждаются друг другом, первыми мгновениями встречи, которой они, наверное, так долго ждали.

По дороге Колчанов настолько пришел в себя, что, когда машина остановилась возле дома с мансардой, он вспомнил, что у него нет ни единого шиллинга, Марина же чувствовала себя настолько счастливой, что напрочь забыла о такой прозе жизни, как презренный металл.

— От моих денег осталось что-нибудь? — решил он вернуть девушку на грешную землю.

— Я истратила всего две бумажки по пятьдесят шиллингов. А теперь вот третью, — Марина протянула банкноту таксисту и отпустила машину.

— Ты серьезно? — вытаращил глаза Феликс.

— Абсолютно.

— На твоем месте я умер бы с голоду.

— С твоей машиной все в порядке, — сменила тему Марина.

«Лендровер» и впрямь стоял за тонкой цепью рядом с еще пятью машинами в проезде между домами, там же, где оставил его Феликс.

— А с квартирой сложностей не было?

— Нет, все нормально. Оплачено надолго вперед, и, если хочешь, тут можно жить годами.

Консьержка, завидев Колчанова, улыбнулась ему и поздравила с освобождением. Тот довольно сухо поблагодарил ее и вместе с Мариной стал подниматься по крутой лестнице.

Когда они оказались в квартире, Феликс взял девушку за плечи.

— Откуда она знает про тюрьму? Ты рассказала ей? — спросил он, глядя Марине в глаза.

— А что еще я могла сделать? Тебя показали по телевидению, о тебе написали в газетах. И я решила немного приврать этой милой женщине. По-моему, она поверила.

— И кто же теперь я в ее глазах? Русский мафиози? Или маньяк-убийца?

— Это неважно, — сказала Марина, проходя в комнату и садясь на диван.

В квартире царила идеальная чистота, настолько идеальная, что Феликс не удержался.

— Да тут ходить боязно, можно разве что летать, — заметил он. — Ты часом не помешалась на почве уборки?

— А чем мне еще было заниматься все это время? — Марина поджала под себя ноги и вздохнула. — Только и делала, что наводила порядок. Бывало, нарочно утром покидаю в кучу журналы, кассеты, а потом до ночи разбираю. Вот так и жила. Ты хочешь есть?

— Сейчас хочу только кофе. Поедим потом. И не дома.

— Ты не голоден?

— О, да там кормят, как у нас кормили секретарей ЦК!

— А я приготовила праздничный ужин, — немного обиженно сказала девушка.

Феликс никак не мог понять, дожидалась ли его Марина только потому, что не могла без него покинуть Австрию, или… Первая радость от встречи прошла, и теперь Колчанов стал смотреть на вещи более трезво. Его куда больше обрадовало бы известие, что Марина ждала его исключительно из меркантильных соображений, что и деньги она сохранила лишь для того, чтобы они имели возможность уехать.

Теперь, зная тайну старого эсэсовца, Феликс склонен был подозревать всех и вся. Он даже стал подумывать, не подослал ли Ханну адвокат, но тут же отбросил эту идиотскую мысль. Если бы так было на самом деле, Ханна непременно подбежала бы к нему, не стала бы уступать его Марине. Да не такой человек Штокфиш, чтобы довериться женщине. Тогда уж он встретил бы клиента сам с огромным букетом в руках.

— Ты чем-то недоволен? — осведомилась девушка.

— Нет, просто устал, да и непривычно как-то, что небо не в клеточку.

— И наверное… — усмехнулась Марина и тут же замолчала.

— Ты хочешь сказать, я соскучился без женщин?

— Так, наверное, думала та, что приехала тебя встречать. Я узнала ее… Фотография в твоей записной книжке. Извини, конечно, но не могла же я ее не заметить.

— Не бери в голову, — бросил Феликс и прошел на кухню. — Мне хотелось бы побыть одному.

Марина даже не двинулась с места. Их разделяла всего лишь невысокая перегородка, но и она создавала какую-то иллюзию отстраненности друг от друга. Колчанов пододвинул второй стул, забросил на него ноги, вытащил из пачки сразу несколько пластинок жвачки, забросил их в рот и принялся размышлять.

С одной стороны, нужно было как можно быстрее покинуть Вену и отправляться в Бобруйск. Даже если клад пролежал пятьдесят лет и никто до него не добрался, медлить не следовало. Чем больше времени проходит, тем больше шансов, что кто-нибудь другой сумеет завладеть им. Но как быть с Мариной?

А с другой стороны, только ей и можно доверять. Кому же еще? Конечно, если вернуться в Смоленск, отыскать кого-нибудь из старых приятелей, на кого можно положиться…

Феликс принялся перебирать этих приятелей и наконец понял, что никого из них он не может назвать своим другом. Майор Котов разве? Но по своему опыту Колчанов знал: деньги, а тем более большие, неузнаваемо меняют людей. И ему вспомнилось, как тогда на стрельбище у Котова загорелись глаза, когда он услышал о пятистах шиллингах, которые ежемесячно получают австрийские безработные.

«Нет, Котов отпадает, — решил Колчанов. — И вообще, мужчины отпадают с самого начала. Если я возьму кого-нибудь в помощники, то, естественно, придется делиться пополам. А может, он и порешить меня задумает, как Воробьянинов Бен дера. Про Марину же такое и подумать страшно. А во все тонкости можно ее не посвящать, и так побежит за мной, как собачонка, куда угодно».

— Послушай! — крикнул Феликс так, словно их отделяли десятки метров.

— Да! — откликнулась Марина.

— Ты когда-нибудь мечтала стать богатой-богатой?

— Естественно. По-моему, об этом мечтают все.

— И ты уверена, что богатство не вскружило бы тебе голову?

— Конечно, вскружило бы, — рассмеялась девушка, — я тогда и смотреть бы на тебя не стала.

— Спасибо за откровенность, — Феликс отпил минеральной воды прямо из пластиковой бутылки, отчего комок жвачки во рту превратился в камушек, и, подойдя к перегородке, облокотился на нее локтями. — Какие у тебя планы на будущее?

Марина растерялась. Ей показалось, что Феликс хочет бросить ее прямо сейчас. Эта мысль ее терзала весь долгий месяц, пока Колчанов находился в тюрьме. И вот опасения, похоже, начинали подтверждаться.

— Нет, Феликс, ты не подумай… Я не хочу навязываться, ты и так многое для меня сделал. Но я надеюсь… — Она замолчала и принялась методично выщипывать нитки из диванного подлокотника.

— Давай поговорим серьезно. — Феликс легко перемахнул через перегородку и сел на другом конце дивана.

— У тебя такой вид, будто ты хочешь предложить мне сделку: мол, я тебе заплачу столько-то, а ты за это станешь делать то-то и то-то.

— Правильно мыслишь.

— Странный у нас торг. — Марина взялась за нитки с удвоенным усердием. — Я не знаю, что ты хочешь мне предложить, а ты, по-моему, не знаешь, что от меня требовать.

— Марина, брось. Никто от тебя ничего требовать не собирается.

— Я же вижу по твоим глазам.

— Глупости. Тебе кажется. Погоди, давай начнем все сначала. Ты хочешь вернуться домой?

— Даже не знаю, — пожала плечами девушка.

— А все-таки подумай. Давай начистоту.

Марина сцепила пальцы на животе и несколько секунд сидела молча. Затем она вскинула голову и отчетливо, но как-то очень холодно произнесла:

— Хорошо, я скажу, но только ты пообещай, что не будешь надо мной смеяться.

— Не буду, — ответил Колчанов со всей возможной серьезностью.

— Я хочу быть с тобой столько, сколько это возможно. — Девушка побледнела и сделала над собой еще одно усилие: — Я люблю тебя, Феликс, ясно?

Колчанов хотел ей ответить, но Марина тут же жестом остановила его, словно закрываясь от него ладонью. Затем она тряхнула головой. Пряди длинных волос упали ей на лоб.

— Я не люблю обманываться, — продолжала девушка. — Если ты скажешь мне сейчас, будто любишь меня, это будет неправдой. Все, что ты хотел сказать мне, ты сказал раньше. Теперь любое твое признание будет вынужденным, поэтому я не хочу ничего слышать. Не бойся, я не какая-нибудь истеричка, резать вены или вешаться не стану.

Выслушав этот монолог, Феликс в растерянности помолчал и наконец спросил:

— Ты мне скажи вот что: ты еще не раздумала становиться венской проституткой?

— Если тебе так легче, то с удовольствием стану.

— Правда?

— Конечно, неправда.

— А насчет любви ты серьезно?

— Смотря что понимать под любовью.

— Не знаю, что понимаешь под этим ты, Марина, но мне хотелось бы… — Феликс коснулся плеча девушки.

— Сейчас слишком светло… — пробормотала она.

— При свете тоже есть своя прелесть, — невозмутимо заметил Колчанов.

— Не знаю, может быть… — Марина поморщилась, встала на колени и подалась к Феликсу. — Я боюсь, что мне будет неприятно.

— Неприятно! — рассмеялся Колчанов. — Словно я предлагаю тебе горькое лекарство.

— Это и есть лекарство, и в самом деле горькое.

— Тогда его нужно запить.

— Нет, давай без алкоголя. Я попробую закрыть глаза и представить себе, что в комнате темным-темно.

— Странные у тебя фантазии.

— Я понимаю тебя, Феликс, ты столько не видел женщин…

— Видеть-то я их иногда видел.

— Ты же знаешь, что я имею в виду. Марина сама медленно расстегивала блузку.

Феликс чувствовал, как застыло в напряжении ее тело, словно она готовилась к допросу с пристрастием, а не к любви.

И Феликс пожалел ее. Он нежно обнял девушку за плечи и стал гладить ее по голове, словно малого ребенка. Марина сперва вздрагивала, потом успокоилась. Ей было хорошо. Теперь она уже не стеснялась своей наготы, ей был приятен прохладный воздух, обтекавший ее грудь. Вскоре она расслабилась, стала податливой, мягкой, с удовольствием постанывала.

А Феликс все думал, посвящать Марину во все свои планы или нет. В конце концов он решил отложить этот разговор до лучших времен.

Красноватое закатное солнце коснулось крыш домов по другую сторону улицы. Марина и Феликс лежали на узком диване и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

Марина набросила на плечи плед и пошла готовить кофе.

— И что мы теперь будем делать? — поинтересовался Колчанов, собирая с пола разбросанную одежду.

— Тебе решать, — не оборачиваясь, отвечала Марина, не спуская глаз с конфорки. — Что до меня, то я спать хочу.

— Ты что, днем не выспалась?

— Я бы спала и спала. Привыкла, пока тебя не было. Поем, прилягу, проснусь, приберусь в квартире — и снова на боковую.

— Зачем?

— Так быстрее проходит время. Наверное, и ты в тюрьме только и делал, что спал?

— Не только… — не стал вдаваться в подробности Феликс.

— У тебя там появились новые друзья?

— Другом его назвать тяжело, но…

— Что «но»?

— Да так, ничего.

— А как ты определяешь, кто друг, а кто так, приятель?

— Ты что, до сих пор этому не научилась?

— Да как-то…

— Друг — это тот, — задумчиво промолвил Колчанов, — на чье слово можно положиться, не требуя никаких гарантий.

— Не знаю, есть ли среди моих знакомых такие, — сказала девушка.

Тут вскипел кофе, и она накрыла джезве блюдечком, чтобы напиток настоялся.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — Марина вернулась в гостиную и села рядом с Феликсом, старательно закутываясь в плед. Было бы глупо сейчас одеваться, и в то же время нагота тяготила ее.

— Да, хочу. Это можно назвать тайной. Но я еще не уверен, стоит ли тебе об этом знать и принесет ли тебе это счастье.

— Ты уверен, что тебе легче хранить тайну при тебе?

— Наверное, я все-таки расскажу, но потом, не сейчас.

— Почему?

— Сейчас мне слишком хорошо.

— Тогда и у меня есть к тебе просьба. —Какая?

— Никогда и ничего не обещай мне.

— Почему?

— Я легковерная. Наверное, поэтому мне и приходится нелегко. И особенно я прошу тебя: никогда не говори мне, что ты меня любишь.

— Честно признаться, я уже собирался это сделать.

— Ну так вот: не надо.

— Хорошо, не буду.

Остаток вечера они провели в гостиной, болтая о всякой чепухе. О любви никто из них не вспоминал, о деньгах и золоте тоже.

Наконец Колчанову удалось уговорить Марину лечь спать. Сам же он уселся за перегородкой и в который раз принялся изучать план, который отпечатался у него в памяти не хуже, чем на самом совершенном ксероксе. Феликс курил сигарету за сигаретой и прихлебывал остывший кофе, видел подземелье, а в нем тускло поблескивающие аккуратные слитки с изображением зловещего имперского орла.

Что он станет делать после того, как добудет сокровище, Феликс пока не думал. «Будет день, будет пища», — любил он повторять известное изречение, зная, что всегда нужно соотносить свои потребности с возможностями. Доберется ли он до золота — еще бабушка надвое сказала, а значит, не нужно загадывать. Но попробовать нужно. Иначе потом всю оставшуюся жизнь придется локти кусать.

И еще он дал обещание человеку, который надеялся на него. Месяц, проведенный в тюрьме, приучил Феликса ценить свободу. Конечно, бывший эсэсовец далеко не ангел, но он уже искупил свою вину, стал другим человеком — это Феликс понял. Ведь старик говорил о себе в молодости так, как рассказывают о ком-то другом.

«Да и потом, — подумал Колчанов, — вряд ли Моргенштерн был убежденным нацистом из тех, кого могила исправит. Просто так сложились обстоятельства. В другое время, в другой стране его способностям нашлось бы достойное применение».

«Впрочем, как и моим, — вздохнул Феликс. — Неужели я пришел в этот мир для того, чтобы ездить за тысячу километров получать пособие по безработице, гонять краденые машины и перепродавать рваные баксы?»

Но самое главное было то, что золото могло на всю жизнь гарантировать покой. Тот самый Покой с большой буквы…

Феликс подошел к окну, поднял раму и глянул на почти бесцветное небо, подсвеченное фонарями. Лишь несколько крупных звезд пробивалось сквозь сероватую пелену. Колчанов определил, где восток, и стал до боли в глазах смотреть в ту сторону, словно мог отсюда увидеть свой недостроенный дом.

Телефон работал исправно, можно было в любую минуту набрать номер, связаться с кем-нибудь из своих знакомых. Но потянувшаяся было к трубке рука Колчанова остановилась. Кому звонить и зачем? К чему телефон, когда говорить хочется с той, которая здесь, совсем рядом.

* * *

Когда Марина проснулась, то, к своему ужасу, обнаружила, что Феликса нет дома. Она обшарила всю квартиру в поисках записки, но нигде ее не нашла. Девушка наскоро оделась и побежала вниз, чтобы поинтересоваться у консьержки, когда ушел Колчанов. Но на полпути она поняла, что не сможет этого сделать, слова застрянут в горле.

Хороша же она будет в ее глазах! Если Феликс ушел навсегда, то расспросами делу не поможешь, а если же он вернется, то какого черта и заводить этот разговор?

Вскоре пропавший обнаружился рядом с домом. Он стоял возле своего «Лендровера» с открытым капотом и священнодействовал, словно какой-нибудь знаменитый хирург.

— Ты уже проснулась? — бросил он, не отрываясь от «пациента».

— Да, — коротко ответила Марина.

Ей хотелось все тут же выплеснуть, устроить сцену, сказать, что так с ней обращаться с его стороны форменное свинство. Но она только спросила:

— Мы едем сегодня?

— Да, — последовал лаконичный ответ.

— Когда?

— Через полчаса.

Марина запустила руку в карман джинсов И вытащила жетон для игральных автоматов, который служил им с Феликсом пропуском в этот дом.

— С ним что делать? — спросила она.

— Думаю, теперь он наш навсегда, — сказал Феликс.

Марина протянула ему металлический кружок.

— Я сказал: наш, — с раздражением напомнил Колчанов.

— Я пойду соберу вещи.

— Иди, иди, — буркнул Феликс. Он не любил, когда его отвлекали от машины.

Впрочем, «Лендровер» был в идеальном состоянии. Но его хозяину все равно чудился подвох: ведь такого просто не может быть! Ну хотя бы аккумулятор должен был сесть! Так нет, и он в полном порядке. Чудеса!

Наконец Колчанов захлопнул капот, что-то недовольно бормоча под нос. Все-таки нашему соотечественнику, привыкшему к хождениям по мукам автосервиса, подобные буржуйские штучки кажутся очень подозрительными. Феликс уже вытирал руки, когда вернулась явно чем-то испуганная Марина.

— Что случилось, кто-нибудь звонил? Приходил? — спросил Колчанов, готовясь принять очередной удар судьбы.

— Нет.

— Тогда в чем дело? Почему ты так смотришь? Дрожащими руками Марина протянула Феликсу яркий полиэтиленовый пакет.

— Посмотри туда, — пробормотала она. Колчанов заглянул внутрь. На дне пакета он разглядел пачку стодолларовых купюр в банковской упаковке.

— Откуда это у тебя?

— Нашла в доме. Феликс, это десять тысяч. Ровно сто сотенных бумажек, абсолютно новые, номера идут подряд.

— А чего ты боишься?

— Не знаю, — растерялась Марина. — Я первый раз держу такие деньги в руках.

— Это чужие деньги, — сказал Колчанов.

— Я знаю, но что с ними теперь делать? Феликс задумался.

— Оставлять — глупо. Придется взять с собой.

— Ты уверен?

— Даже если эти деньги не принадлежали Хер-Голове, здесь их никто не найдет, разве что хозяин дома, когда поинтересуется, почему это несколько месяцев квартира пустует.

— И тебя не будет мучить совесть?

— А тебя?

— Не знаю, увидим.

— Можешь утешать себя мыслью, что при первой же возможности ты отдашь деньги владельцу, если, конечно, он объявится и докажет свое на них право.

После обеда они собрали вещи, оставили консьержке чаевые, и машина тронулась. Марина с явным сожалением посмотрела на небольшой дом с мансардой, в котором прожила чуть больше месяца.

— Мне кажется, — задумчиво произнесла она, — я смогла бы здесь жить и дольше. Уже привыкла.

— Может, и придется, — неопределенно сказал Колчанов, заворачивая за угол.

Вскоре дом скрылся из виду. Теперь уже Марине Вена не казалась сказочным городом. Девушке довелось собственными глазами увидеть то, о чем в недавнем прошлом писали советские газеты под броскими заголовками типа «За фасадом „свободного“ мира» или «Правда о правах человека». И как выяснилось, не все в этих опусах было ложью…

В магазинчике на окраине города, где цены были пониже, Феликс закупил продукты и минеральную воду. Даже надеясь на скорое богатство, он не умел быть расточительным.

На этот раз, приближаясь к границе, Марина почти не волновалась. Она поняла, что здесь нет неусыпно охраняемых «священных рубежей», понятие границы весьма условное, особенно в горах. И даже если ее задержат на австрийской стороне, всегда можно отговориться: мол, заблудилась и случайно попала со стороны Словакии.

Они остановили машину на обочине почти в том же самом месте, где переходили границу в прошлый раз, и подождали, когда совсем стемнеет. Путешественники благополучно перешли вброд неширокую речушку. Марина посмотрела на ту самую скалу, с которой боялась спрыгнуть, и улыбнулась.

Ей казалось, что все опасности миновали. Она снова сидела на камнях в лесу, дожидаясь, когда Феликс пройдет контроль и заедет за ней. Снова ухала сова, но на этот раз совсем не страшно.

Примерно через полчаса Феликс вернулся, и они продолжили путь. Смотреть было не на что, и единственным развлечением для девушки служил гироскоп, показывающий угол наклона машины. Феликс же всецело был занят тем, что следил за дорогой. Уже привыкшие к разным передрягам, путешественники даже заскучали.

К вечеру следующего дня они оказались вблизи польско-белорусской границы. Наконец-то однообразие несколько скрасили «челноки» из стран СНГ, которые шумной толпой окружили машину с австрийскими номерами, пытаясь всучить какую-то дрянь. И каково же было их изумление, когда они услышали от шофера все, что он о них думает, на их родном языке с такими до боли знакомыми выражениями.

Километра за два с половиной от пограничного перехода начиналась очередь из автомашин.

— Давно стоите? — поинтересовался Феликс, доехав до середины очереди.

— Второй день, — недовольно отвечал парень, расположившийся на обочине возле своих «Жигулей», доверху набитых сумками с барахлом, и с неприязнью посмотрел на Феликса: мол, его здесь «не стояло», без очереди пролезть хочет, все стоят, больно умный и т.д. и т.п.

Дело было в том, что польские пограничники сортировали машины в разные очереди: с эсэнговскими номерами — в одну, с номерами стран Евросоюза — в другую. «Европейцев» почти не досматривали. Третья очередь состояла из машин с транзитными номерами. Основу ее составляли профессиональные перегонщики. Для пограничников и полиции они были настоящей дойной коровой. Эта вереница машин двигалась куда медленнее других, здесь, кроме официальных поборов, существовали и свои, неофициальные. Надо было платить за место в очереди, за талоны на освидетельствование технического состояния автомобиля, за еще какие-то бумажки. Перегонщикам хватило бы пальцев на одной руке, чтобы перечислить, за что платить не надо.

Кроме братьев-славян в мундирах, орудовала бригада коротко стриженных соотечественников. Они не спеша проходили вдоль очереди машин и время от времени задавали перегонщикам довольно невинные вопросы:

— Скажи-ка, парень, а сколько стоит ветровое стекло к твоему «Мерседесу»?

Услышав цену, «крутые» с сочувствием качали головой:

— Жаль будет, если оно разобьется.

С каждой машины эти амбалы получали не меньше ста марок. Польская полиция смотрела на их бизнес сквозь пальцы, ведь в конце дня они исправно делились полученными деньгами. Поляков и других иностранцев эти ребята не трогали, поэтому и жалоб на них не поступало.

Каждому перегонщику хотелось как можно скорее проскочить границу, доставить машину по назначению и получить деньги. А свяжись с полицией — проторчишь здесь не меньше недели. Да потом еще эти соотечественники поймают тебя, и хорошо еще, если просто покалечат, а то могут и машину сжечь, и самого в лесу закопать. Так что перегонщики предпочитали платить.

Когда до пропускного пункта оставалось чуть меньше километра, Феликс резко затормозил, вышел из машины и направился к видавшему виды «Мерседесу», бывшему когда-то белоснежным красавцем. За рулем сидел парень лет тридцати, разложив на коленях газету, он сосредоточенно поглощал «завтрак шоп-туриста»: хлеб, сало и зеленый лук.

— Цеп! — радостно воскликнул Феликс, дергая на себя дверцу «Мерседеса», но та оказалась заблокированной.

Парень нервно дернулся, но, увидев Колчано-ва, тут же расплылся в добродушной улыбке.

— Привет! Какими судьбами? — воскликнул он.

Марина не спешила к ним подходить. Этого парня по кличке Цеп она раньше и в глаза не видела. Кто его знает, что он за птица…

Когда-то вместе с Цепом Феликс гонял машины для Хер-Головы, а потом как-то потерял своего подручного из виду. Как оказалось, Цеп решил, подобно своему коллеге шоферу Адаму Козлевичу, покончить с криминалом и стал покупать машины у немецких турок. В том, что автомобили не угнанные, сомнений не оставалось. Угонять такую рухлядь пришло бы в голову только сумасшедшему. Цеп каким-то чудом доводил эти автомобили до рабочего состояния, перегонял их, затем красил, ремонтировал. Меньше всего он жалел лака.

— Как жизнь, Цеп? — спросил Феликс.

— Все бы отлично, но на прошлой машине прокололся. Купил старый «Вольво».

— А что, тачка солидная.

— Но не вечная, — рассмеялся Цеп. — Не знаю, где уж ее держали, наверное, в соляной кислоте, но кузов был как тюлевая занавеска, так ржавчиной побило — насквозь. А двигатель ничего. Купил за бесценок. Если полиция по дороге останавливала, то только из любопытства. Всем интересно было, как это я на таком еду, а лошади впереди не видно. Загрунтовал, покрасил, блеск навел. Конфетка получилась. Еще в Германии спидометр отогнал, так что пробег у нее получился совсем ничего. В Твери на рынке лоха нашел, который за это чудо в перьях пять штук выложить собрался. Без растаможки, представляешь?

— Людей, Цеп, обманываешь?

— Какой тут обман! Он же машину видит, повсюду заглядывает. Я же не говорю ему, что сам ее в порядок привел, может, мне такую и продали. Договорились почти, разложили бумаги на багажнике. И дернул же его черт локтем на крыло опереться! То — хрусть — и провалилось. Дырка. На краске одной все и держалось, да и на шпаклевке немного. Теперь пришлось мне рынок сменить, потому что в Твери обо мне уже легенды рассказывают.

— Ничуть ты, Цеп, не изменился.

— Разбогател немного. Раньше на каждую перегнанную машину деньги приходилось одалживать, а теперь своим оборотным капиталом обзавелся.

— И во сколько же тебе эта обошлась?

Цеп поморщился. Своим вопросом Феликс разбередил незаживающую рану.

— Да разве окончательную цену сейчас сказать можно? Еще с полицией не до конца расплатился, пограничникам кое-что сунуть придется, а тут еще и бригада ходит. Подошли ко мне и триста марок заломили, иначе, говорят, все стекла побьем. Я им говорю, ребята, да разве я лук с хлебом с газетки ел бы, если бы у меня такие деньги в кармане лежали? Думал, проскочу. В прошлый раз беднячком прикинулся, так другая бригада, когда я через Украину машину гнал, еще и котлет мне принесла с хлебом. Хохлы народ жалостливый. А эти полчаса на размышление дали.

— Заплатил? — поинтересовался Феликс.

— Нет. И не собираюсь, — покачал головой Цеп. — Мне деньги с неба не падают.

— Так стекла же побьют!

— Что-нибудь придумаю, — вздохнул Цеп, предлагая Феликсу полакомиться желтым салом с темными прослойками мяса.

— А я на твоем месте заплатил бы.

— Гордость не позволяет.

Пока они разговаривали, очередь немного продвинулась.

— А твоя машина где? — спросил Цеп.

— Вон стоит, сейчас поеду.

— А, я же и забыл, ты теперь иностранец, тебе туда, где «только для белых».

Марина коротко просигналила, думая, что Феликс совсем позабыл о ней.

— Погоди, я тебе сейчас чего-нибудь пожрать принесу. — Колчанов приоткрыл дверцу.

— У меня у самого жратва пристойная есть, но не поверят же, сволочи, что я без денег, если начну мясо копченое уплетать и запивать безалкогольным пивом.

— Не поверят, — согласился Феликс.

— Ну так вот, давлюсь, а ем, — и Цеп с отвращением посмотрел на хлеб и прогорклое сало.

В заднее стекло машины кто-то несколько раз постучал. Цеп нервно обернулся и встретился взглядом с парнем в кожаной куртке. Тот жестом показал, что пришел за деньгами. В это время как из-под земли выросли двое его «коллег». В руке один держал увесистый булыжник и для пущей убедительности подбрасывал его, словно теннисный мячик.

— За деньгами пришли, — шепотом проговорил Цеп и тут же, широко улыбнувшись, пробормотал Колчанову: — Ты только ни во что не встревай, я сейчас договорюсь.

— Ребята, — продолжая широко улыбаться, Цеп выбрался из машины, — какие проблемы? Нет у меня денег! Были бы, что мне, жалко? Я же сам знаю, что сколько стоит, в другой раз заплачу.

— Другого раза не будет, — послышалось в ответ.

Мордоворот с булыжником замахнулся своим орудием пролетариата, целясь в ветровое стекло. Затем, обращаясь к Колчанову, дружелюбно проговорил:

— Эй ты, выйди из машины, а то еще ненароком в голову попаду.

— Вот, все что есть, — пытался убедить их Цеп, снимая с руки дешевые кварцевые часы. — Корпус золоченый, берите.

— Ты нам дурку не задвигай, — угрожающе произнес питекантроп с каменюкой.

Цеп попытался вклиниться между парнем, державшим камень, и своей машиной. Совсем неподалеку, преспокойно наблюдая за всем происходящим, прохаживался полицейский. Хотя Феликс твердо решил не вмешиваться ни в какие разборки, пока не доберется до Бобруйска, он уже начал терять терпение. Картинка нравов переходного к беспределу периода не могла не действовать на нервы австрийскому подданному.

— Эй ты, лох! — крикнули ему.

Один из амбалов изо всей силы рванул на себя дверцу машины и схватил Феликса за плечо.

— Кому сказано — выйди! — рявкнул громила. Водители других машин избегали смотреть в их сторону. Сами-то они откупились и теперь не понимали, почему кто-то другой должен избежать финансовых потерь.

Только когда дверца оказалась открытой, парень, пытавшийся вытащить Феликса из машины, понял, что недооценил своего противника. Но отступать было поздно и обидно. Он схватил Колчанова за плечо и дернул изо всех сил. Но Феликс даже не шелохнулся.

— Выйти? — спокойно произнес он, выбираясь из машины.

Но поскольку остальные парни стояли по другую сторону, они не заметили, что Феликса хилым не назовешь. Это чувствовалось только вблизи.

— Ну нету, нету денег! — продолжал причитать Цеп, хотя на самом деле в носке у него лежала тысяча марок, завернутых в полиэтилен и приклеенных к пятке пластырем.

— Ну, раз нет… — зловеще усмехнулся парень с камнем в руке и обрушил удар на лобовое стекло машины. То мгновенно разлетелось на бесчисленное множество сверкающих осколков. — И теперь нет? — только и успел спросить бандит, как вдруг почувствовал сильную руку на своем плече.

Громила попытался с разворота ударить Феликса кулаком в живот, но Колчанов качнул бандита в сторону и двинул его снизу в челюсть. Тот хрюкнул совершенно по-поросячьему, плюхнулся на землю и тут же принялся лихорадочно рыться в своем кармане. У Феликса не было времени размышлять, нож он там ищет или пистолет, потому что сзади над ним был уже занесен металлический прут, завернутый в газету. Вроде бы прохаживается себе молодой человек со свернутой в трубочку газетой, а внутри килограммовый обрезок стальной арматуры.

Колчанов не был настолько наивен, чтобы думать, будто его собираются прихлопнуть пустой газетой, как муху. Он уклонился в сторону, зная по опыту: самое страшное для противника не то, что его удар будет отражен, самое страшное встретить, когда бьешь со всего размаха, пустоту. Тогда очень тяжело перегруппироваться.

Газета разорвалась, железяка скользнула по капоту, аж искры полетели. Цеп, смирившийся было с мыслью, что мирно разойтись не удастся, прижался спиной к машине и занял стойку. Лежавший на спине бандит выхватил из кармана короткий пистолет и попытался прицелиться в Феликса.

— Убью на хрен! — крикнул громила.

Наметанным взглядом Феликс тут же определил: пистолет газовый, хоть и предельно похожий на настоящий.

Лишь только началась драка, Марина бросилась к полицейскому, пытаясь привлечь его внимание. Но тот упорно делал вид, что ничего не замечает. Все же, когда прогремел выстрел, нервы сдали и у него.

Бандит даже и не хотел стрелять, поскольку у его бригады с польской полицией был уговор: при свидетелях не стрелять и ножи в ход не пускать. Это Феликс на всякий случай ударил амбала ногой по руке, и тот случайно нажал на спусковой крючок.

Раздался пронзительный полицейский свист.

Двое парней бросились наутек. Пистолет валялся на обочине. Феликс забросил его под соседнюю машину и наступил своему противнику на горло. Четвертого бандита мертвой хваткой держал Цеп.

Подоспела полиция и, недолго думая, забрала всех четверых: двух бандитов, Феликса и Цепа. Вся в холодном поту, Марина села за руль джипа. Прав у нее не было, водила она машину плохо, садилась за руль всего несколько раз в жизни, но слава Богу и мучившемуся с непонятливой ученицей Феликсу, два из них пришлись именно на этот «Лендровер».

Чудом развернувшись на узкой дороге, Марина поехала следом за полицейской машиной, благо та шла со включенной мигалкой.

Все уладилось на удивление быстро: подействовал австрийский паспорт. Феликса отпустили, даже извинились перед ним. Колчанов настоял на том, чтобы отпустили и Цепа.

Граница осталась позади, и Феликс от радости чуть не вскрикнул, увидев через пару часов указатель со стрелкой: поворот на Бобруйск.