Он понимал так, что это должно быть где-то здесь. Свое понимание он выражал вслух, однако не очень уверенная интонация и удивленно-осоловелый взгляд, которым он, то и дело останавливаясь, обводил окрестности, заставляли усомниться в справедливости этого утверждения. Вихлявой походкой, липко печатая шаг левым ботинком, к подошве которого приплавился кусок асфальта, он шел по переулку, мощенному корявым булыжником и обсаженному толстыми женскими тополями, чьи цветущие бело-зеленые кроны, неплотно смыкаясь вверху, ослабляли почти вертикальный поток солнечного света. Время только что перевалило за полдень, стояла угнетающая жара. Человек двигался не по прямой, а зигзагами, отклоняясь то к одному, то к другому краю проезжей части, периодически заглядывая под кусты и вороша ногой заросли буйной полыни или развесистых лопухов. Внезапно он увидел перед собой водопроводную колонку, устремился к ней и долго пил отдающую ржавчиной воду, а затем, нагнувшись еще ниже, подставил под струю свой затылок. Затылок был белобрыс, а его обладатель высок, худощав и одет в старые джинсы и мятую клетчатую рубаху — в таком виде люди обычно выезжают работать на садовые участки или в лес по грибы.

— Я понимаю так, что это вполне может быть где-то здесь, — произнес он, распрямившись, и покрутил головой, рассеивая веером мелкие брызги. — Вчера я вроде бы тоже пил из колонки. Или не пил… Или не из колонки…

Он добросовестно обследовал местность в районе колонки, но опять не обнаружил искомого. В этом месте переулок сворачивал влево и проходил между бетонной заводской оградой и задним двором универсального магазина, где двое пыльных работяг сомнамбулически загружали в фургон ящики со стеклотарой. Вдоль тротуаров дальше уже не росли кусты, а тополя (на сей раз, скорее всего, мужские) были обстрижены до состояния, мало отличного от пеньков, и практически не давали тени.

— Нет, там я спать не мог, — заявил человек с уверенностью, так не достававшей его голосу в предыдущих случаях. — Я был не настолько пьян, чтобы спать на голом асфальте.

Сознание того, что накануне он был не так уж и пьян, подействовало на человека вдохновляюще. Он расправил плечи и еще раз огляделся вокруг. Вправо от изгиба переулка по направлению к реке отходила широкая тропа или аллея, посыпанная белым песком, на котором отпечатались следы автомобильных протекторов.

— А что, если я шел по берегу реки? — предположил он и выбрал правый маршрут. Навстречу ему неслись звуки музыки — это был один из тех пошловато-прилипчивых эстрадных шлягеров, которые, по замыслу их творцов, должны воздействовать прежде всего на подсознание непритязательной публики. Человек угадал мелодию, выругался, сплюнул, но уже через несколько секунд поддался на провокацию и начал фальшиво насвистывать припев. Вскоре за поворотом открылась солнечная горловина аллеи, плотно закупоренная темно-синим БМВ с распахнутыми настежь дверцами — именно оттуда и раздавалась музыка. Марка автомобиля и вальяжная манера его парковки почему-то не понравились пешеходу; он поморщился и перестал свистеть. Данный отрезок пути более всего походил на настоящую парковую аллею, обрамленную кустами чего-то хвойного, позади которых сдвоенными рядами стояли голубые ели. «Здесь спать не мог», — проворчал он, приближаясь к машине. Ее открытые дверцы упирались в кусты по бокам тропы, напрочь перекрывая проход. Салон был пуст. Он притворил дверцу со стороны водителя, протиснулся между машиной и кустом и вышел на зеленую лужайку, плавно спускавшуюся к самой воде.

На траве посреди лужайки расположилась веселая компания — трое молодых мужчин и девушка, вокруг которых в дразнящем похмельный глаз изобилии были разбросаны пустые и еще непочатые пивные банки. Отдыхающие обернулись, услышав посторонний шум, и на их лицах, по инерции еще оживленных приятной беседой, тотчас начало складываться неодобрительное выражение, которое у двоих мужчин успело перерасти в недвусмысленно-угрожающее к тому моменту, когда третий, привстав с земли, радостно воскликнул:

— Алтынов?! Сашка! Чтоб я сдох! Ты откуда здесь взялся?

— А-а, здорово, Никита, — с гораздо меньшим энтузиазмом (что вполне объяснялось разницей в самочувствии собеседников) отозвался пришедший. — Ты уж, ладно, давай не сдыхай. Будь здоровеньким.

— Постараюсь, ха-ха! Вот уж кого не ждал! — Никита двинулся к нему, занося правую руку для размашистого рукопожатия, которое сопровождалось похлопыванием левой рукой по спине и непринужденно перешло в объятия с попыткой оторвать обнимаемого от земной поверхности. При этом оказалось, что он лишь немногим ниже Алтынова и почти так же худ, однако его фигура была скроена на иной манер, так что грубоватая укрупненность пропорций — большая голова с толстым носом и массивным подбородком, квадратные плечи, широкие кисти рук — отчасти скрадывала рост.

— Это мой старый друг, не виделись черт знает с каких пор, — пояснил он, оборачиваясь к остальным. — Вместе в институте учились, а потом инженерили на заводе. Да и служили в одной дивизии. Классный парень, таких поискать!

Удовлетворившись этой рекомендацией, двое его приятелей завершили свои мимические упражнения безразлично-вежливыми ухмылками и даже сделали вид, будто хотят подняться с травы, чтобы пожать Алтынову руку. В конце концов им все же пришлось это сделать по настоянию Никиты.

— Тезка, — отдуваясь, представился первый из них, сильно растолстевший атлет с грушеобразной головой, приплюснутым носом, губастым ртом и взглядом невыспавшегося бегемота.

— Чей тезка? — поинтересовался на всякий случай Алтынов.

— Твой. Ты ведь Александр?

— Точно.

— Евгений, — назвался второй, среднего роста поджарый крепыш, чье пожатие показалось Алтынову замаскированной попыткой искалечить его ладонь, причем попытка эта чуть было не увенчалась успехом.

— А это Светик, которая стыдится спеть, — Никита подвел гостя к сидящей девушке, довольно миловидной, но несколько перегибавшей по части принимаемых ею томных поз, более уместных где-нибудь в будуаре светской львицы, нежели при банальном распитии пива у близлежащего водоема.

— Дамы могут не вставать? — спросила она, поднимая взгляд на Алтынова. У того на языке завертелась неприличная шутка, но он вовремя ее проглотил и ответил достойно:

— Если джентльменам будет позволено сесть.

— Будет позволено, дайте срок! — пообещала Светик и ловко приняла очередную позу.

— Кстати, тебе совсем не обязательно запоминать родные имена этих двух симпатяг, — сказал Никита Алтынову, когда они уселись на траву.

— Почему так?

— Потому что по именам их зовут только члены семьи, по имени-отчеству — только подчиненные или совсем чужие люди, а все остальные знают их как Швеллера, — он мотнул головой в сторону толстого атлета, — и Женьшеня.

— Валяй, нам так привычнее, — сказал Евгений (то есть Женьшень) вполне дружелюбно, так что Алтынов усомнился: а может, тот вовсе и не имел злого умысла, пуская в ход свою клешню?

— Только ты в другой раз, пожалуйста, здоровайся со мной одним пальцем, — попросил он. — Максимум двумя. Я не обижусь.

Никита и Швеллер понимающе хмыкнули.

— Не бери в голову. Это он от избытка чувств, — сказал Никита. — Больше не будет.

В этот момент Светик, которую, видимо, утомила затянувшаяся процедура знакомства, вдруг перестала стыдиться и во весь голос подхватила доносившуюся из машины песню.

— Ура! — закричали поклонники ее таланта. — Отныне соловьям здесь делать нечего — вакансия занята. Пьем за Светку, господа! За победу над стыдливостью!

— Чего у меня не отнимешь, так это отсутствие слуха, — с неожиданной запальчивостью сказала Светик.

— Отсутствие вообще очень трудно отнять, — дипломатично согласился Алтынов.

Они открыли по банке пива, и тут уж гость оказался на высоте: свою банку он выпил залпом, ни разу не переведя дух.

— Да ты, братец, не с бодуна ли будешь? — со снисходительным участием поинтересовался Швеллер.

— Прямиком оттуда. Вчера опять не рассчитал силы.

— Это правильно, это надо, — Швеллер одобрительно покачал верхней часть туловища (движения отдельно головой ему удавались плохо). — Настоящие люди пьют для души, а не для организма. Если у тебя, скажем, душа богатырская, а организм того, дохловат, пусть он и страдает, а душа все равно должна принять свою норму. А иначе зачем вообще пить?

— Хуже то, что я не просто перебрал, а еще и посеял где-то в этих местах свою сумку. Сейчас вот ищу.

— В сумке было что-нибудь ценное?

— Для кого как, — Алтынов замялся и взглянул на Никиту.

— Валяй, какие там секреты…

— Два лазерных прицела, с завода вынес на продажу. Зарплату не дают, а кормиться чем-то надо.

— Когда я там еще работал, украсть было трудно, — заметил Никита. — Сплошной учет и контроль.

— Сейчас проще. Контролерам тоже не платят.

— Весело живете.

— Так вот и живем: глаза не боятся, руки бездельничают, ноги протягиваются помаленьку.

— Черт возьми, до чего ты дошел! А ведь был когда-то умнее меня.

— Я, возможно, и сейчас еще умнее, — предположил Алтынов, — только на свой лад. От ума и горе.

— Если найдешь прицелы, я у тебя их куплю, — сказал Женьшень. — В хозяйстве пригодятся. Тем более в нашем.

— А что у вас за хозяйство? — Алтынов допил вторую банку и облегченно перевел дух.

— Охранная фирма.

— Никак не домесишь афганскую грязь? — обернулся Алтынов к Никите. — Не надоели железки?

— Да нет, у меня совсем другое дело — торговый профиль, закупочный фас. А это у Женьшеня. Фирма «Цербер» — охраняют неизвестно что от неизвестно кого за неизвестно какие бабки. Очень выгодно.

— Представляю.

— Тогда иди к нам, — сказал Женьшень. — У нас почти все афганцы. Ты, как я понял, тоже?

— Я все это удачно забыл. Да и какой сейчас из меня охранник. Ветром качает.

Пока трое вели разговор, скучавшая Светик настойчиво добивалась внимания полусонного Швеллера. В конце концов тот оживился, произнес нечто смутно похожее на комплимент, начал поглаживать отдельные части тела соседки, а после громко засопел и, отбросив условности, предложил пойти с ним в машину и заняться более серьезным делом.

— Еще чего! — возмутился Никита. — Трахать мою личную секретаршу у меня на глазах, да еще в моей же машине! Ты, Швеллер, совсем уже оборзел!

— Тогда мотаем отсюда, — сказал оборзевший Швеллер. — Пиво кончается, а тебе давно пора в зоопарк.

— Чуть не забыл! — Никита взглянул на часы. — Все. Двигаем. Вас троих я заброшу в офис, а Саша поедет со мной — нам еще надо поговорить.

— Старый друг лучше новых двух, — буркнул Швеллер, поднимаясь и небрежно стряхивая травинки, приставшие к его почти белым штанам.

Они забрались в машину, задним ходом выкатили в переулок и на большой скорости проехали несколько кварталов, после чего Швеллер, Женьшень и Светик, прокричав что-то непонятное и не особенно важное (музыка продолжала греметь), высадились перед домом, в котором находился офис Панужаева — такова была фамилия Никиты.

Магнитофонная запись кончилась, когда они отъезжали от офиса; никто не стал менять кассету, и некоторое время оба привыкали к относительной тишине. Машина меж тем мчалась почти все время по трамвайным путям, уворачиваясь то от встречных, то от попутных трамваев, а чаще всего от таких же новых русских, самым русским из качеств которых оставалась любовь к быстрой езде.

— Сплошное мучение ездить по Ебургу, — посетовал Никита. — Такого бардака, как у нас, я не встречал нигде. В Москве и то спокойнее, а в Европе одна проблема: чтоб не уснуть за рулем.

— Часто там бываешь?

— Нечасто, но случается. Эту тачку сам пригнал из Германии год назад. На обратном пути в Польше чуть ее не лишился — свои же гады напали, русские. Хорошо, я с ребятами был, вместе отбились. А у тебя какая тачка?

— Никакой. В том числе и садовой, обходимся носилками.

— Как? Даже машины нет?

Слово «даже» развеселило Алтынова.

— Я не настолько беден, чтобы покупать дорогие вещи, — сказал он (перефразировка расхожих выражений была его давней привычкой) и тут же сменил тему. — Ты лучше скажи, зачем это мы едем в зоопарк.

— Дочку забрать — она там с одним из моих людей. Ни я, ни жена уже видеть не можем этот зоопарк, а Ленка таскается туда каждый месяц, по именам всех зверей знает. Зоологом будет, наверное. А может, и не будет. Сегодня послал с ней сотрудника: чем торчать без толку в офисе, пусть поглядит на живую природу, кругозор свой расширит, ему это на пользу. А ты помнишь Ленку?

— Смутно. Лет семь или восемь прошло.

— Это ох какой не подарок, скоро убедишься.

— Сколько уже ей?

— Скоро тринадцать. А у тебя?

— Сын. Маленький совсем… Смотри, опять на красный пролетел. Штрафы часто платить приходится?

— Не без этого. И прав уже лишали, пришлось срочно новые делать, — он резко свернул с переполненной машинами дороги в сравнительно тихий переулок и вскоре затормозил перед входом в зоопарк.

— Порядок, успели. Вон стоит Ромкина «восьмерка», а их пока не видно. Давай по баночке.

Они открыли пиво и закурили. Никита включил кондиционер и начал перебирать кассеты.

— Не надо музыки, — сказал Алтынов. — Тем более такой.

— У меня есть и приличная. Стинг, Дилан, ЭЛО, а вот битловские записи, которых не было ни на одной старой пластинке.

— Все равно не надо. Раньше я тоже все время что-нибудь слушал, дома и на работе, но потом стал от этого уставать.

— А я привык к музыкальному фону — играет себе и играет, — но зато разучился слушать. Когда-то, помнишь, и классикой увлекались, в филармонию ходили, а недавно в кои-то веки выбрался с семьей на концерт, гляжу, половина публики — та же братва, только прикинута поцивильней. Какая, к черту, музыка, они там просто тусуются, сейчас это в моде…

Группа ребят на роликовых коньках выкатилась со стороны зоопарка; один из них, на скорости поедая мороженое, неудачно вписался в поворот и с трудом объехал их машину, оттолкнувшись рукой от капота. Панужаев сердито просигналил, парнишка подпрыгнул от неожиданности и едва устоял на ногах. Его дружки подняли гвалт, а один из них замахнулся, как будто намереваясь кинуть в машину остатком своей порции, но вместо этого запихнул мороженое себе в рот. Увидев открывающуюся дверцу, вся компания шумно пустилась наутек.

— Ты как со временем? — спросил Никита, вновь усаживаясь на свое место и не считая нужным комментировать мелкую стычку с подрастающим поколением. — В гости ко мне заглянешь?

— Время терпит. Дома дел особых нет, жена с сыном живут у родителей.

— Что так?

— Она от меня отдыхает.

— А ты от нее?

— От нее — да, но не от сына.

— Одним словом, ты сейчас свободен. Тогда заберем Ленку и ко мне — посидим по-хорошему, поговорим… Ага, вот наконец и они, пойдем встречать.

— Привет, папуля! — худенькая чернявая девчонка в шортах и майке с ходу ткнула Панужаева кулачком в бок.

— Сколько лет… кхе-кхе… сколько зим, — ответил счастливый отец, поперхнувшись пивом. — Все нормально, Роман?

Этот вопрос был задан молодому человеку в просторном летнем костюме, подошедшему вслед за девочкой.

— Нормально.

— Хамила, небось?

— Так, по мелочам.

— Ладно, с меня причитается за моральный ущерб. А сейчас двигай в контору, там Женьшень со Швеллером. Оба с утра поддатые. Надо от них избавиться, пока не натворили чего.

— Как я от них избавлюсь? — молодой человек беспомощно развел руками, так что из-под полы пиджака на миг показалась рукоять пистолета. — Лучше уж вы сперва позвоните.

— Хорошо, — Панужаев залез в машину и начал ругаться с кем-то по сотовому телефону.

— Они пьяные в офисе, папка пьяный здесь, и ты тоже пьешь, — упрекнула девочка Алтынова, как раз отхлебнувшего пива.

— Беда, — грустно сказал он. — Прямо беда с этим пьянством.

Роман сочувственно покачал головой. Мальчишки-роллеры опять нарисовались на фоне зоопарковой ограды и начали кружить на месте, поглядывая в их сторону.

— Я разобрался с Женьшенем, — сообщил, появляясь, Никита. — Они оба сейчас уходят, поедешь и проконтролируешь. Потом можешь быть свободен.

— О’кей, — молодой человек направился к своей «восьмерке».

— Не нравится он мне, — сказала девочка, кивая на уходящего. — Больно вежливый, все время боится обидеть. Подхалим. А ты вежливый? — обратилась она к Алтынову.

— Когда как, — ответил тот с нехорошим предчувствием.

— Ленка, не вздумай хамить дяде Саше. Это лучший друг моей юности, который тебя на руках нянчил минимум пять тысяч раз

— Сколько-сколько? — удивилась дочь.

— Минимум пять, — подтвердил друг юности. — Ты, может, его и не помнишь, но он тебя помнит прекрасно. Так что изволь его уважать и любить.

— Как скажете, шеф! А он тоже крутой? На вид что-то не очень.

— Уж какой там крутой, только вот слегка вкрученный, — сказал Алтынов и выбросил пустую банку.

— Хоть один не крутой нашелся, на развод надо будет оставить. А то все эти Швеллеры-Ротвейлеры…

— Хватит, лезь в машину, — оборвал ее Никита.

— Папка, дай мне проехать сто метров, здесь почти нет движения, — попросила Лена, — а я за это весь день не буду хамить. Совсем чуть-чуть, только до перекрестка.

Панужаев задумался. Видимо, перспектива избавиться на целый день от дочернего хамства была слишком заманчива, чтобы он мог устоять.

— Хорошо. Но смотри, ты пообещала.

— Когда я тебя обманывала?

— А когда не обманывала?

— Всегда, — твердо сказала дочь.

— Ладно, не будем об этом. Садись.

Девчонка покосилась на роллеров, пренебрежительно повела плечами, с видом заправского шоферюги пнула ногой покрышку и, обойдя машину, уселась за руль. Этот маневр вызвал сильнейшее возбуждение на пятачке у парковой ограды, круговорот конькобежцев застопорился, один из них даже упал. Панужаев сел на переднее сиденье рядом с дочерью, Алтынов разместился сзади.

— И часто она водит? — спросил он.

— Только за городом, на проселочных дорогах.

— И еще два раза во дворах возле дома, — напомнила Лена, трогаясь и выворачивая с места стоянки. — Но маме об этом говорить не обязательно.

Машина шла все быстрее.

— Не переходи на третью. Хорошо еще, что стекла тонированы, водителя не видно… Так, так, сейчас будет перекресток, тормози и прижимайся вправо. Приехали. Тормози, я сказал!

Не тут-то было.

— Нам зеленый свет! — торжествующе завопил «цветок жизни», дал газ и выехал на большую дорогу. Навстречу в нескольких сантиметрах от них пронесся, истерически взвизгнув клаксоном, тяжелый джип.

— Ты что?! Ты… — Панужаев ухватился за руль и повернул его вправо. — Тормози, дрянь такая!! Жми сцепление!

Наконец машина замерла, ударившись колесом в бордюр. Сразу вслед за тем, не дожидаясь своего сигнала светофора, мимо них понеслись первые лихачи. Несколько секунд все молчали.

— Зачем было дергать руль? Без тебя я бы лучше справилась, — с укоризной сказала дочь. Отец продолжал молчать.

— Ладно, хоть все обошлось, — подал сзади голос Алтынов.

— Меняемся местами? — спросила Лена. — Или мне можно еще немного проехать?

Только тут к отцу вернулся дар речи, но вопреки ожиданиям слушателей он не произнес ничего выдающегося.

— Не показывайся из кабины, — сказал он. — Лезь назад через сиденье.

— Да, сэр!

Дочь кувырком перелетела через спинку кресла и приземлилась рядом с Алтыновым. Одновременно Панужаев занял место водителя. Доехав до следующего перекрестка, он свернул в боковую улицу и через пару кварталов остановился на площадке перед небольшим сквером, все скамьи на теневой стороне которого были заполнены осоловелыми от приступа жары людьми, интенсивно поглощавшими лимонад, пиво, джин с тоником и прочие освежающие напитки. Расположенный тут же надувной резиновый городок так нагрелся на солнце, что мамы не подпускали к нему малышей, опасаясь ожогов. Какой-то радикально настроенный гражданин самозабвенно плескался в фонтане, вокруг которого рассредоточился потный наряд милиции, периодически призывая купальщика выйти на сушу и добровольно сдаться блюстителям правопорядка.

Мельком взглянув в сторону сквера, Панужаев обернулся к дочери.

— Итак, что ты мне обещала? — спросил он замогильным голосом.

— Я обещала весь день не хамить. И я не буду хамить, хоть ты тресни.

— А насчет ста метров и перекрестка?

— Про это не было обещаний. Был простой уговор. И потом, ты считал эти метры? Я так и остановилась у перекрестка, только с другой стороны.

— Ну и что ты на это скажешь? — спросил Панужаев своего друга. — Каждый раз, когда мы о чем-нибудь договариваемся, она делает наоборот, а потом начинает доказывать мне, что все было честно.

— Кстати, с формальной логикой у нее все в порядке. Я думаю, ей не стоит идти ни в зоологи, ни в автогонщицы. Она должна стать адвокатом.

— Ей самой скоро потребуются адвокаты.

— Будет вам ворчать. Поехали домой, — примирительно сказала Лена.

После этого инцидента она приложила немало усилий к тому, чтобы выглядеть милым ребенком, и всю дорогу рассказывала Алтынову (отец давно устал от этих разговоров) про зверей в зоопарке: кто родился, кто болен, кто сдох, кого, когда и чем надо кормить, как плохо живется одним из них в тесных клетках по сравнению с теми, кто переселен в новые вольеры, так что некоторым богатеньким, но жадным людям не мешало бы пожертвовать деньги на улучшение условий жизни животных (Панужаев проигнорировал этот намек). Еще она сообщила, что дома у нее есть собака Франц и две кошки, а больше никого держать не разрешают, потому что ее родители «звероненавистники» (Панужаев покачал головой), в то время как одна из сотрудниц зоопарка держала дома даже тигренка, от которого почему-то отказалась тигрица. А вообще, продолжала она, родители у нее очень хорошие и никогда ее не бьют, разве что иногда пару раз врежут совсем ни за что — так, для разрядки нервов (Панужаев скрипнул зубами), но все равно она их очень любит, даже папу, который только и знает что пьянствует со всякими Пропеллерами и Тянь-Шанями…

— Молчать! — не выдержал родитель. — До самых дверей дома чтоб я не слышал от тебя ни звука!

— Вот такой он у меня строгий, — прошептала дочь на ухо Алтынову, впрочем, достаточно громко, — слова вымолвить не дает. У него работа очень нервная, а все товарищи по работе — жулики и бандиты…

К счастью, в эту минуту они подъехали к дому. Лена прервала свой монолог, первой выскочила из машины и исчезла в подъезде.

— Тяжело с ней, — вздохнул Панужаев, — ох-ох-ох!

— Зато интересно, — сказал Алтынов.

— Интересно порою до ужаса.

Когда они вышли из лифта, дверь квартиры Панужаева была открыта; в проеме их ждала Лена, сидевшая на корточках в обнимку с огромным ньюфаундлендом.

— Я уже сказала маме, что у нас в гостях лучший друг твоей юности и что надо готовить закуски, — объявила она.

— Вот пример здоровой инициативы, — одобрил Панужаев. — А теперь извините-подвиньтесь.

Его жена встретила Алтынова радушно — во всяком случае, настолько радушно, насколько можно встречать человека, о существовании которого ты успел уже позабыть и который теперь приходит в твой дом грязным, небритым, да к тому же еще и под мухой. Почему-то ее особенно впечатлил тот факт, что Алтынов все еще работает на заводе, — начальник дышащей на ладан научно-исследовательской лаборатории в ее глазах был чуть ли не святым мучеником и в этом плане стоял неизмеримо выше владельца торгово-закупочной фирмы.

— Там люди делают дело, а ты всего-навсего зашибаешь деньгу, — сказала она Панужаеву, и тот с ней полностью согласился.

— Мудрая женщина, — произнес он, когда жена ушла на кухню. — А ведь стоит мне сказать, что прикрываю фирму и иду голодать на завод, она первая запустит в меня камнем. И опять будет права. В этом вся ее мудрость.

Очень скоро в гостиной был сервирован стол из числа тех, что Алтынов привык видеть только в новогоднюю ночь. Жена выпила с ними первую рюмку «за встречу» и сразу же удалилась готовить горячее. Дочь к столу допущена не была вовсе и отправилась обедать на кухню, ограничившись несколькими ломтиками ветчины, которые она демонстративно экспроприировала в пользу «голодающего Франца». Сам голодающий — равно как и кошки — присутствовал тут же, но вел себя прилично и в тарелки мордой не лез. Пили водку, поскольку, как выяснилось, виски и джин они оба не любят (хотя и по разным причинам), а коньяк дома весь вышел в результате вчерашнего нашествия гостей. Этим же нашествием Панужаев объяснил обилие и разнообразие яств.

— Ты не подумай, будто я каждый день так пирую, — сказал он, словно извиняясь. — Я, собственно, был бы не прочь, но… об этом позже. Сперва давай о жизни. Как она у тебя?

— Если в двух словах: не везет. Фанера над Парижем летает беспосадочно.

— Так выпьем за мягкую посадку. И чтоб она случилась поскорее.

Они выпили и, закусывая, продолжили тему жизни. У Алтынова эта тема исчерпалась довольно быстро: семья, общие знакомые, завод, последние конструкторские новинки («есть великолепные вещи, но сейчас они никому не нужны»), мелкие хищения с производства как способ поправить семейный бюджет и т. д. и т. п. При всех неурядицах он был крепко привязан к своей работе, которая время от времени доставляла если не материальное, так хоть моральное удовлетворение — в тех случаях, например, когда стендовые испытания какой-нибудь на свой страх и риск (без госзаказа) созданной модели приносили особо впечатляющий результат, и в окрыленных успехом научных умах оживала надежда на то, что Родина в кои-то веки возьмет да и вспомнит своих обнищавших героев. Родина до сих пор вспоминать не спешила.

История Панужаева была побогаче событиями, хотя и она по нынешним дням не отличалась оригинальностью. Он покинул родное предприятие накануне кризиса — точнее, когда кризис уже назрел, но еще не развернулся во всем блеске, — и, как и многие, начал «свободный коммерческий полет» с поиска цветных металлов на заводских свалках. На эти металлы был большой спрос у посредников-прибалтов, поэтому после свалок пошли в ход символически охраняемые склады, а к тому времени, как маломудрые заводские начальники перестали экономить на охране и дело стало слишком рисковым, Панужаев и его компаньоны (те самые Женьшень и Швеллер) успели уже сколотить стартовый капитал и перекинулись на оптовую торговлю. Коллектив подобрался ударный: за Панужаевым было общее руководство и хорошие связи среди «афганцев» (что избавляло от выплаты дани бандитам), Женьшень обладал деловым чутьем и недюжинной хваткой, а твердолобо-пробивной Швеллер отвечал за приобретение и доставку товаров. Дела шли в гору, они открыли один за другим два небольших магазина и полдюжины киосков, благополучно пережили несколько криминальных войн за передел города и даже создали собственную охранную фирму под не слишком благозвучным названием «Цербер», которая — неожиданно для самих владельцев — начала приносить неплохую прибыль. После ряда удачных экспортно-импортных сделок по схеме «почти настоящая водка — почти новые автомобили» они обзавелись третьим магазином и вскоре после того произвели формальный раздел: Женьшень взял себе «Цербер», Швеллер — бoльшую часть киосков, а к Панужаеву, имевшему в бизнесе половинную долю, отошло остальное.

— М-мда, — протянул Алтынов, по ходу рассказа налегавший на закуски, — как все поменялось. Когда-то мы были друг другу ровней, а теперь я здесь точно Бобик в гостях у Барбоса. Нет, я ничуть не в претензии — каждому свое, как говаривал покойный Шикльгрубер.

— Ты хорошо угадал насчет Бобика и Барбоса: там, насколько я помню, все завершилось скандальным фиаско. В моем случае это…

Жена подала горячее, помрачневший Никита выдержал паузу и закурил.

— Ты думаешь, я богат, если езжу на сносной тачке, вкусно ем и пью дорогую бурду? Как бы не так! — Он оглянулся, проверяя, нет ли кого в комнате. — Я, Сашка, с недавних пор все быстрее качусь вниз, просто я сам еще к этому не привык и продолжаю жить по старинке. Началось это еще зимой, когда одна жлобская контора перекупила на корню моего главного поставщика. Через месяц у меня неожиданно сгорел склад, а сразу после того налоговая полиция по чьей-то наводке конфисковала черный нал как раз тогда, когда он был по максимуму. Три таких напасти подряд — это уже обвал, его не остановишь. Но об этом пока не знает никто, кроме моего бухгалтера и бывших компаньонов, а теперь еще и тебя.

Он рассеянно стряхнул пепел в тарелку с остатками осетрины, запнулся, глядя на произведенный беспорядок, а затем схватил тарелку, подошел к раскрытой балконной двери и вытряхнул осетрину на улицу. Алтынов и лежавший на подоконнике кот проводили его действия одинаково недоуменными взглядами.

— Короче говоря, все, что я сейчас имею, может быть потеряно уже через полгода, а то и раньше, — продолжил он, возвращаясь на свое место. — Правда, есть еще небольшой заграничный счет, но могут залезть и туда… Вот ты человек просвещенный. Скажи, что ты знаешь о стране под названием Нигерия?

— Много нефти, куча спидоносных негров и абсолютный мировой рекорд по уровню коррупции. Да, еще наркомафия.

— Кроме того, они здорово наловчились кидать простых русских парней, да и не только русских. Присылают, к примеру, тебе этакое письмецо на гербовой бумаге с кучей всяких подписей и солидных рекомендаций и предлагают заключить небольшую фиктивную сделку, а потом разделить прибыль с навара. От тебя всего-то и нужно — дать им номер своего валютного счета, куда они переведут деньги, поскольку им, видите ли, на собственные счета переводить не в кайф — конспирация и все такое прочее. Потом назначается встреча с их представителем, он обвешивает твои уши поганой нигерийской лапшой, а спустя какое-то время ты вдруг узнаешь, что кто-то снял с твоего счета все бабки — привет, дядя. Это в общих чертах. И вот представь, что такая бумага приходит ко мне… Ленка, иди погуляй с собакой, у нас серьезный разговор, — сказал он подошедшей дочери.

— А я люблю слушать серьезные разговоры. Мне надо умственно развиваться.

— Ты и так переразвита, пора уже деградировать.

— Тогда мне тем более надо общаться с тобой. Мама говорит, что ты скоро совсем деградируешь от алкоголизма.

— Как, по-твоему, Саша, с ее стороны это хамство?

— Чистейшей воды.

— А ты что обещала?

— Ладно-ладно, я пошла на улицу… Франц, ко мне!

— Плохо держишь слово. С большим трудом. Еще по рюмочке?

— Наливай.

— …И тогда я подумал: а что, если малость тряхнуть этих негров.

— Как же ты их тряхнешь?

— Есть варианты. Например, настоять на встрече с гонцом именно в России — не важно, в каком городе, — выслушать его умные речи, записав их на диктофон (еще лучше — заснять скрытой камерой), а потом отобрать все бумажки, какие у него найдутся, посадить парня под замок и предложить его шефам выбор: или они выкупают гонца за вполне умеренную сумму — скажем, раза в два больше той, что я должен своим кредиторам, — или мы сдаем его со всеми потрохами в Интерпол, который, кстати, давно охотится на таких деятелей. Что скажешь?

— Попытка не пытка. Но они быстро поймут, что ты блефуешь.

— То есть?

— Ведь если ты сдашь его в Интерпол, ты сам засветишься как похититель — он же все и расскажет. Какой смысл ему тебя выгораживать?

— Правильно. А теперь представь, что подобное письмо было отправлено не мне, но случайно попало мне в руки — в сущности, я не такой уж крутой бизнесмен, чтобы мой счет в каких-то полсотни штук баксов и впрямь соблазнил международных аферистов. Я отправляю ответное послание якобы от этой фирмы — у меня есть ее бланки, а подписи и печати не так уж трудно подделать, — а потом встречаю нигерийца, веду переговоры от имени все той же фирмы, записываю их на пленку, сажаю беднягу в подвал и шлю письмо в Нигерию: «Уважаемые братья-приматы, мы так-то и так-то вас обули. Ваш соплеменник до сих пор искренне верит, что попал в лапы той самой ублюдочной фирмы, так что если мы подбросим его ментам, а те Интерполу, пострадаете вы и эти никчемные фирмачи, а нам эти ваши проблемы до фени. Потому уделите нам толику от неправедно нажитых вами богатств, а мы взамен отошлем к вам живого красивого негра. Деньги принесите туда-то и туда-то (адрес питерский или московский). Целуем крепко. Без подписи». Они там, пожалуй, всполошатся, пошлют кучу писем и факсов той фирме, те всполошатся тоже, ответят им «нихт ферштейн», а когда нигерийцы поймут, что мы не блефуем, они могут и раскошелиться — чем черт не шутит?

— Сильно! — сказал Алтынов. — Но если ты вправду хочешь попробовать, лучше советоваться не со мной, а с каким-нибудь ушлым юристом.

— Все юристы сволочи, а ты мой друг. Плевал я на советы — мне нужна моральная поддержка. Я так и так буду гнуть свое. Не получится обмануть в одном месте, пойду воровать в другом или грабить в третьем. Меня загнали в угол и… ладно, зачем забивать тебе мозги моим дерьмом, когда у тебя свое из ушей лезет. Я сейчас должен быть в гостях и хочу, чтобы ты составил мне компанию. Поедешь?

— Что смеяться-то — в таком виде?

— Туда именно в таком виде и нужно.

— Тогда нет проблем, поехали.

— Сперва по последней.

— Хорошо сказано. Но как ты поведешь машину?

— Как всегда: спокойно и аккуратно. Хочешь, тебе дам повести?

— Нет уж, спасибо. Последним видом транспорта, который я водил, была бээмпэшка.

— Если водил БМП, справишься и с БМВ. Разница всего в одну букву.

— И то верно, что это я застеснялся? Дело пустяковое.

…Алтынов действительно сел за руль, но на выезде со двора сбил рекламный щит «РУССКАЯ СДОБА — ТВОЙ ДРУГ ДО ГРОБА», был облаян собаками и старушками, осмеян детьми, осужден Панужаевым и отправлен в ссылку на заднее сиденье. Дальнейший путь они проделали без проблем и остановились перед пятиэтажным домом в районе Сортировки.

— Здесь я арендую подвальчик под склад, — сообщил Никита. — Хорошее место: отдельный вход, а все жилые подъезды на той стороне дома.

— Так у вас что, вечеринка на складе?

— Разумеется, это же самый последний писк! — Он достал из кармана связку ключей. — Заходи, я подержу дверь, очень тугие пружины. Выключатель справа.

Спустившись, они достигли второй двери, которая тоже была заперта.

— Странная манера гулять под замком.

— Тут много чего странного, сейчас увидишь.

Помещение за дверью было ярко освещено. В углу стояла электрическая плита, имелись также стол, четыре табуретки, посудный шкаф и умывальник. Отдушина под потолком была забрана толстой решеткой. В противоположной от входа стене оказалась еще одна дверь, которую Панужаев снова отпер ключом и сделал приглашающий жест. В этой комнате из мебели кроме стола и стула был еще и диван, на котором сидел, уставясь на вошедших, худой губастый негр неопределенного возраста, правая рука которого была прикована наручниками к протянутой вдоль стены водопроводной трубе. Одет он был в измятый светло-серый костюм и темную рубашку, галстук отсутствовал.

— Знакомься, Саша, — это высокочтимый, блистательный и несравненный гражданин Нигерии по имени Хрен-Запомнишь, но мы зовем его просто Там-Там. Он все понимает и откликается — видишь, сразу вскинулся. Отличный мужик, наша гордость и надежда! Наш золотой запас!

Алтынов продолжал стоять с открытым ртом, уставясь на африканца, который, выслушав речь Панужаева, произнес что-то по-английски.

— Ты знаешь английский? — спросил его Никита.

— Я понял только «плиз». Может, хочет в туалет?

— У него вон параша в углу. Я сам немного кумекаю по-немецки, а этот паразит на нем — ни гугу. Только по-английски или по-своему. Пойдем отсюда, раз не о чем говорить. Потерпи, Там-Там, сейчас сварганим тебе ужин.

Они вернулись в первую комнату — или на кухню, как она здесь именовалась, — и притворили за собой дверь.

— Выходит… — начал Алтынов.

— Выходит, что так. — Никита заглянул в шкаф и достал оттуда пачку лапши, копченую колбасу и пластиковую бутыль с минералкой. — Три дня назад его привезли. Встреча была назначена в Питере — по моей слезной просьбе (они звали в Лондон), а дальше все получилось, как я тебе описал. Доставлен в закрытом фургоне.

— Вот это лихо!

— Два-три раза в день приезжает кто-нибудь его покормить. Правда, не всегда. По такому случаю у меня к тебе предложение. В этом деле кроме меня участвуют еще только три человека, в том числе Женьшень и Швеллер, — сам понимаешь, чем меньше людей, тем лучше. Но они люди неаккуратные — вот сегодня, к примеру, его никто не кормил, а так нельзя обращаться с гостями. Как ты насчет того, чтобы за ним приглядывать, хотя бы один раз в день, по вечерам. Возьмем тебя в долю. Деньги на продукты будешь получать по отдельной статье.

— А собственно, почему бы и нет? Свободного времени у меня навалом, на заводе четырехдневка и рабочий день сокращен так, что дальше некуда.

— Я был уверен, что ты не откажешься. — Никита поставил на плиту кастрюльку с водой. — Имей в виду, он привередливый, кушает плохо, уже начал тощать. Как бы вообще копыта не откинул до того, как все закончится. Да, еще одна очень важная деталь: при нем не упоминать никаких имен. Единственное исключение — фамилия «Катков», ее ты можешь произносить хоть сто раз подряд. — Он криво улыбнулся. — Это директор той фирмы, под видом которой мы держим Там-Тама в плену.

— Похоже, ты лично неплохо знаком с этим самым Катковым.

— До боли знаком, что верно, то верно. Это он увел у меня поставщика, он же, падла, наверняка причастен и к пожару на складе, и к налету инспекции. Впервые мы с ним сцепились еще давно, в период мелкого опта. Несколько раз он нам крепко подгадил, после этого мы пришли к нему поговорить. Он тогда не подготовился к встрече и очень долго о том сожалел. Но позднее Катков набрал силу, сейчас он проворачивает крупные дела, в том числе и за бугром. Ничего странного, что африканские братья по разуму решили им подзаняться. Что касается попавшего ко мне письма, так это чистая случайность — один знакомый нечаянно прихватил его со стола у секретарши Каткова вместе с пачкой своих бумаг.

— А письмо насчет выкупа туда уже отправили?

— Позавчера.

— Погоди, а кто же вел переговоры с этим… Там-Тамом и кто писал все письма, если у вас проблемы с языком?

— Это и есть наш четвертый, переводчик. Занятный тип, скажу я тебе. Его фамилия Кашлис.