К предстоящему делу следовало подготовиться. Перво-наперво выгнать из себя всю ту дрянь, что они с Крюковым по напихали в себя. Водка, табак. Максим с наслаждением закурил - последняя. Сидел, пускал дым в потолок, бездумно глядя перед собой - оставшиеся секунды перед боем. Докурив, пошел в ванную - долго мылся, переключая воду с ледяной на горячую. Потом выпил стакан минералки с медом и лег спать.

  Проснулся, когда за окном стояла непроглядная ночь. Привычно размялся, давая мышцам адаптироваться, и когда покрылся тонкой пленочкой первого пота понюхал свое плечо - пахло плохо. Спирт и никотин начали выходить - это хорошо.

  Максим задернул шторы, зажег толстую свечу и опустился перед ней на пятки. Первые несколько минут огонек свечи покачивался перед глазами, но дыхание скоро выровнялось, ушло в живот, и он сосредоточился на пламени. Погружение вошло хорошим, глубоким. Вынырнул он только через час. Тело подрагивало, суставы ломило - значит, медитация прошла правильно и он опять встал под душ. Теперь только горячая, на грани кипятка вода, когда ломота прошла, он вышел из ванной.

  Пришло время нагрузить тело - штанга и гири. Мышцы с радостью отозвались на заданную нагрузку. Хром штанги поймал слабый луч луны и весело отразил его в глаза - соскучилась хозяин, ждала, когда вспомнишь обо мне. Вверх-вниз - мерно ходил гриф, мускулы вздувались буграми и опадали и снова вверх-вниз. Тело наполнялось силою, рассасывая тревогу и давая уверенность.

  Закончив с железом Максим, принялся за тяжелый мешок. Убитые металлом мышцы, по началу плохо слушались, но в процессе тренировки сила начала уступать место резкости и скорости. Жалобно поскрипывал подвес мешка, глухие удары эхом прокатывались по квартире и тонули в прокладках звукоизоляции. Дом спал и никто, кроме луны не слышал треска кожи, когда кулаки входили в резиновую плоть мешка, а локти и колени, раз за разом останавливали накатывающуюся на человека темную тушу снаряда.

  Максим остановился, только когда руки и ноги налились свинцовой тяжестью и напрочь отказались действовать. Пришло время растяжки - он тянулся долго и с удовольствием, натянутые мышцы дрожали, как струны безупречно настроенной гитары, посылая в мозг сигналы - нам хорошо хозяин, мы готовы к бою.

  Выжав себя досуха отдав последние силы - он блаженно растянулся на спине, расслабляясь и пережидая, когда высохнет пот и снова в душ. После душа он натянул на себя тонкий трикотажный костюм и отправился на пробежку. Через час он вернулся, швырнул мокрый насквозь костюм в корзину с грязным бельем и снова душ.

  После этого он растянулся на матрасе и уснул, наслаждаясь тяжестью хорошо проработанных мышц.

  Пегий, сильно потрепанный воробей скакнул на карниз, он был стар и знал, что здесь часто бывают вкусные хлебные крошки. Но сейчас кроме пыли на крашенной жести ни чего не было. Он поскакал, - жаль, жаль, очень жаль. Он был голоден, а жирные, злые голуби прогнали его из сквера, где седая, сгорбленная старушка крошила булку. "Пегий" злобно прочирикал, кляня на своем языке судьбу-судьбинушку. И влекомый голодом заглянул в открытое окно. Под окном, раскинувшись лежал человек. Воробьишка покрутил головой и скакнул внутрь - на широкий подоконник. Бочком, бочком приблизился к краю, поглядел выпуклым, черным глазом на лежащего. Человек не двигался, казалось даже не дышал, "растрепанный" скакнул еще ближе - уж не умер ли хозяин, и встревожено выдал заливистую трель. Лежащий метнулся резко и быстро словно зверь, из неудобного положения (обе руки под головой, правая нога под левой), сильные пальцы сомкнулись на хрупком тельце. Воробей лишь жалобно пискнул. Любопытство сгубило не только кошку, но пальцы не сжались, давя в кулаке маленькое тельце.

  Максим смотрел на щипаного воробья у себя в руке. Пальцы держали пичугу крепко - но осторожно, почти нежно. ...Меч нужно держать в руке, словно маленькую птицу, сожмешь сильнее чем надо - раздавишь, слабее - улетит; как грудь любимой женщины - нежно но твердо... Вот и он держал сейчас птицу, как меч - крепко мизинцем и безымянным, чуть придерживая - средним и едва-едва указательным и большим, замкнув их в кольцо. Наука Исстори Кано крепко велась в плоть.

  - Ну что дурилка, попался, как кур в ощип. Голодный небось? - Максим время от времени бросал крошки на карниз прикармливая беспризорных птиц.

  - Извини, брат, нечем мне тебя кормить, - он раскрыл ладонь, воробей отряхнулся, чирикну что-то гневно и улетел.

  Оставшиеся до встречи с Крюковым время, Максим настраивал себя, как мастер строит хороший, но сбитый музыкальный инструмент. Медитировал, до изнеможения занимался со штангой и гирями, истязал боксерский мешок и по часу крутил тао - вводя себя в ИИС - подолгу замирая в ключевых фазах движения и бесконечно медленно перетекал из одной позы в другую, до секунды выверяя движения тела с дыханием и остановкой мысленного диалога. Все это время он ни чего не ел, чистя кровь и суставы, лишь пил воду разведенную с медом.

  Когда пришел Иван он почти вышел на пик формы и в принципе к "поиску" был готов. Стук в дверь застал его, когда он выполнял заключительные движения "Ше син" - короткую дорожку формы змеи. ...Левой ногой он шагнул вперед-влево, почти упираясь коленом в стойку штанги. Повернул тело влево, выполнил подсекающий удар левой рукой, собрав ее в кулак. Правая ладонь, сжавшись в кулак, скользнула вдоль тела к правому боку. Правой стопой он под шагнул к левой, плотно притирая ее к полу, и на миг замер. Все это он проделал с закрытыми глазами. Когда постучали в третий раз, Максим пошел открывать дверь.

  Тьма - вязкая и густая как смола, не отблеска света ни движения. Абсолютная пустота застывшая монолитом и одновременно живая - дышащая.

  Прежде чем нырнуть, Максим скользил взглядом по стихам которые писала девочка по имени Инна (к сожалению ни дневника ни писем Крюков не принес, а когда Максим напомнил - только развел руками). Не столько вчитываясь в буквы сколько ловя ритм и настроение коротеньких строчек, долго мял в руках канареечного цвета футболку. Потом прижался к тонкой ткани лицом - вдохнул запах, пахло неиспорченным девичьим телом и сладкими с еле уловимой горчинкой, незнакомыми духами. Подержал в руках любимую в детстве игрушку - порядком помятую Барби. Всмотрелся в фотографию - чуть вьющиеся волосы ниже плеч, широкая улыбка, чуть неровные зубы, которые ее не портили, пухлые губы и упрямый нос. Ни чего особенного.

  - Девочке 16 лет, не курит и судя по всему не пьет, занимается спортом, с мальчиками не спала. - Больше ему пока добавить было нечего.

  Он походил по комнате, вернулся к столу, перетасовал пачку фотографий, повертел в руках мелочевку принадлежащую девушке. Не свежий носовой платок, расческу, сточенный до середины перламутровый столбик помады, институтский конспект лекций, брелок с мобильного, еще что-то, он не заметил - начал входить в состояние.

  Махнул Крюкову - уходи, я выйду как закончу. Как Крюков ушел, он не заметил.

  Максим как сомнамбула подошел к холодильнику - достал водку налил в стакан и убрал его обратно в белое нутро.

  Не торопясь задернул шторы, погасил свет, поставил перед собой толстую свечу чиркнул спичками. За свечой прикрепил фотографию Инны - на ней она смотрела прямо в объектив, подперев подбородок ладонью, на русых волосах венок из одуванчиков, в серых с зелеными искрами глазах плещется веселье, нижняя губа шутливо оттопырена и за белой полоской зубов - розовый язычок. Перед свечей расстелил карту города, где предположительно находилась девочка, рядом положил танто.

  Плавно опустился на пятки, гибкий язык пламени танцевал перед глазами. Максим прикрыл глаза, сквозь узенькие щелки смотря на пламя. Дождавшись когда огонек наиграется и замрет в обманчивой неподвижности, раскрыл глаза и впился взглядом в прямоугольник прошлого. Он скользил вниманием по лицу девочки впитывая в себя черты юного лица - ямочки на щеках, легкие улыбчивые морщинки в уголках глаз, складочку на верхней губе, тонкую переносицу, искорки в глазах. Лицо надвинулось на него, нет это он пройдя сквозь пламя впитал его в себя и стал с ним единым целым. Не мертвым прямоугольником цветного картона, а юным, порывистым и... живым. В голове заметался девичий смех с легкой хрипотцой, смех достойный не юности но опытной зрелости. Вдохнул горький запах полыни и луговых трав. Почувствовал тяжесть русой косы на шее, легкость ног и ни чем не замутненную радость жизни. И рывком нырнул во тьму. Он впустил в себя ее мир, не просто окунулся в него (став свидетелем чужой жизни), он стал ею - тонкой девочкой Инной, гордой и нежной, смешливой и романтичной, порывистой и скрытной. Живой. Выплескивающей в стихах свою боль и еще что-то. Но что - он не знал, ведь кроме боли, ни чего чувствовать не умел.

  Перед глазами заскользили строчки стихов:

  Взметнулся и опал нож, до середины пришпилив карту к столешнице. Рука, сжимающая нож, обмякла и безжизненно упала. Максим очнулся от жуткой боли буквально сверлившей затылок и отдающийся болезненными уколами в левой глазнице. Из носа, пятная хлопок футболки, капали теплые капли, в призрачном свете догорающей свечи казавшиеся темными, почти черными. Своим маслянистым блеском вызывая тошноту.

  Он с трудом разогнулся, в суставы словно насыпали песку. Морского, черного и крупного, что бы больней было. На дрожащих ногах он добрался до холодильника, тяжело оперся на него и отправил в рот ледяную водку. Стянул с плеч испорченную майку, умылся. В голове слабо тюкали отзвуки боли - то ли еще будет, завтра придется расплачиваться за вторжение в чужую жизнь, а сейчас... Он высунулся в окно, на скамейке нервно курил Крюков. Максим попытался свистнуть, не вышло. Махнул рукой, тот едва не бегом кинулся к подъезду.

  Сил хватило только на то что бы открыть дверь. Опер ввалился в квартиру - Ну как удалось?

  Максим махнул рукой в сторону карты, выдохнул - Подробности, потом, - и свалился, прямо под ноги Ивану.

  Проснутся от того что болит голова, это еще то удовольствие. И все это удовольствие Максим испытал на следующее утро. Он сел на своем матрасе и обхватил голову руками, казалось она сейчас разлетится на куски, как спелая тыква под метким ударом камня. Живот крутило, к горлу подкатила тошнота. Он сглотнул. Тут же перед его лицом появился стакан, пузырьки весело поднимались со дна, слабо шипя при этом.

  - Выпей, полегчает.

  Он ухватился за толстое запястье и выпил прохладную жидкость до дна.

  Проскрипел, - Полотенце.

  В руку ему ткнулась мягкая ткань. Он стянул ее на своей голове. Стало легче, ощущение что голова вот-вот раскроется как диковинный цветок прошло. Осталась лишь тупая боль, маслянистой пленкой растекшаяся по своду черепа и мешающая думать.

  Крюков помог ему добраться до наполненной ванны и он с облегчение опустился в горячую воду. Когда вода остыла, Максим спустил ее и встал под душ, как был с замотанной головой. Лед сменял пламя и обратно, и так до тех пор пока боль не сдалась и не отступила куда-то на самый край сознания. Только после этого он растерся до красноты и вышел к Крюкову.

  Тот снова протянул ему стакан с чем-то холодным и пузырчатым, Максим снова выпил и стало совсем нормально.

  - Что, это?

  - Обычный растворимый аспирин, а что тебе нельзя? - встревожено спросил тот.

  Все нормально, жестом ответил Максим.

  - Можно рассказывать?

  - Нужно - серьезно кивнул, Крюков.

  Девочка жива, находится... - Максим кивнул на пришпиленную к столу карту - там.

  - Дом номер 3 по улице Ленина, я уже посмотрел, пока ты спал.

  - Я выполнил, все, что вы от меня хотели? - Максиму очень хотелось остаться одному.

  Крюков кивнул.

  - Надеюсь, ты то же выполнишь свое обещание и больше я тебя не увижу.

  На кануне Максим поставил жесткое условие - он делает свое дело и больше ни при каких условиях контора не обращается к нему, ни каких больше дел. Крюков пообещал, что больше ни каких "поисков", уж на это его полномочий хватит. На том и порешили.

  - Что даже на огонек заглянуть нельзя? Просто так, на рюмочку чая.

  - Просто так - можно.

  - Ну, то добре, хлопче, - Крюков широко улыбнулся и протянул ему руку.

  Их глаза встретились и Максим крепко пожал ему руку.

  - Как все закончится загляни ко мне, посидим... чаю выпьем.

  Максим глядел в широкую спину гостя, неторопливо уходящего по дорожке, и чудилось ему в его упругой, по военному четкой походке какая-то обреченность, и нехорошо так кольнуло под сердцем, и подобрался, как в предчувствие опасности, живот. Зазвенели натянувшиеся нервы и... наваждение сгинуло, а в голову тюкнула вернувшаяся боль. Максим отошел от окна и лег спать