3701 год от Великой Войны за Равновесие

Утро выдалось тяжелым, потому как Скорч, Шлэг и Дубин вчера упились до поросячьих глазок: веселых и ничего не смыслящих. Повод к празднику выдающимся назвать было нельзя: Дубин наконец-таки смог продать награду отца, и выручил за нее целых пятнадцать медных кругляшей. И будучи парнем простым и в чем-то бестолковым, предложил своим лучшим друзьям такое дело отметить. Выдумывать ничего нового не стали: купили у бабки Захи браги, что покрепче, и завалились на сено. В соседских огородах предприимчивый Скорч сумел раздобыть нечто съестное, но закуска не особо помогла. На утро у всех троих закономерно появились симптомы похмелья.

— Ну может не будет так далеко идти от села-то? — взмолился Шлэг, со лба которого обильно скатывались градины пота. — Дров и здесь порубить можно.

— Ага, — фыркнул Скорч, несущий, как и все остальные, на плече топор. — Потом Филин тебе кое-что отрубит. Этот участок леса — его собственность, и он уже давал понять, что его стоит уважать. Или ты забыл, что случилось с Лукцом?

Филин, или как его назвали при рождении Дорен Монит, был местным ростовщиком, и в деревне за этим стариком закрепилась слава самого влиятельного в округе человека. А так же самого жадного и жестокого. Филином его прозвали за то, что он всегда все замечал, и ничего не упускал из виду. В деревне Ручьи (да и в ближайших поселениях тоже) ходила поговорка, что если задумал что-то против Филина, то готовься проиграть.

Лукец же был парень, который решил когда-то эту поговорку опровергнуть. Он был крепок здоровьем и пользовался уважением односельчан, но умные мысли посещали его черепушку не часто. В этом плане с ним мог соревноваться только Дубин, чей интеллект вызывал еще больше сомнений. Но суть не в этом, а в том, что однажды Лукец взял у Филина деньги, как модно говорить в больших городах, «под процент». А потом этот самый процент отказался выплачивать, аргументируя это тем, что одалживал он на корову, и возвращает как за корову, а откуда взялось еще несколько цыплят, он не понимал. И был Лукец так решительно настроен, что у него даже случилась публичная перебранка с самим Филином, где он назвал последнего жуликом и пообещал выгнать из деревни, если тот не отстанет от него. А все знали, что с ростовщиком шутки плохи.

В итоге закончилось все плохо… для Лукца. Однажды, возвращаясь из деревенского трактира, на него напали неизвестные и крепко избили, да так неудачно, что у парня появились травмы, несовместимые с дальнейшей работой. На лечение требовались деньги, и на помощь вновь пришел Филин, который был якобы ни при чем. В итоге долги росли и ширились, Лукец не мог с ними совладать, и сильно запил. Позже от него ушла жена, а землю, которую кровью и потом всхаживали его предки, пришлось отдать в уплату долга.

С тех пор прошло уже шесть лет, и если посмотреть со стороны, что и делали ребята идущие по дрова, то Филин победил, оставшись при своем. А вот Лукец… от крепкого здоровья молодца не осталось ничего. Сейчас это был высохший мужчина, хромающий на сломанную в нескольких местах ногу, и просящий налить ему рюмочку-другую бесплатно.

— Нет, — Дубин замотал головой в отрицательном жесте. — Я Филина злить не хочу. Его участок леса — значит его! Мама всегда мне говорила, что чужого следует чураться. Только свое можно брать, или то, что заработал честным трудом. Идем дальше…

— Да идем, идем, — тяжко вздохнул Шлэг. В отличие от Дубина, он отчетливо представлял, сколько им еще пилить сквозь лес, и сколько потом возвращаться, но уже с тяжелыми дровами за плечами. Одно радовало — скоро должен был показаться источник, у которого можно будет утолить жажду.

Солнце стояло высоко над головой, и его лучи палящими мечами проходили сквозь кроны, что смыкались над головой. Такого жаркого дня Шлэг не помнил на своей памяти уже давно, хотя совсем недавно на Ручьи налетела такая гроза, что от ледяных тяжелых капель порой нельзя было спрятаться даже в хатах. Ветер при этом ломал загоны, валил деревья и завывал диким зверем. Бабка Заха заявила на следующий день, что это были проделки древних богов, что они бесновались из-за того, что люди их забыли, но Шлэг ей не поверил. На своем девятнадцатом году жизни никаких богов он не встречал, и считал их обычной сказкой, сродни тех, что ходят про Повелителя Хаоса, его слуг, Ловцов и прочую ересь.

Другое дело Создатель. Он существовал, и Шлэг это чувствовал. Более того, юноша каждый день молился ему, ибо у него было не все гладко. С виду прекрасная жизнь: подмастерье кузнеца, хорошие перспективы, невеста… Но Шлэг чувствовал себя глубоко несчастным. Наставник Зокар нисколько его не уважал и частенько прибегал к рукоприкладству, особенно когда дело касалось Диты, его дочери. Именно она и была невестой Шлэга, но лично он себя считал подневольным женихом, ибо особого выбора у него не было. После смерти родичей ему некуда было податься, и Зокар держал парня подле себя только из-за того, что так хотела его дочурка. И Дита очень быстро научилась этим пользоваться, превратившись из милого цветка, в капризную мегеру. К тому же, по всем признакам выходило, что спустя годы (если не перестанет налегать на сдобные булочки) девушка вполне могла дойти до габаритов отца, и Шлэг уже сейчас воочию представлял, как жена его лупит по вечерам.

Посему, в каждой своей молитве, молодой человек просил Создателя о том, чтобы тот дал ему новую жизнь. А старую… пусть отдает кому хочет! Ему, Шлэгу, она не нужна.

Наконец послышалось знакомое журчание, и друзья, не сговариваясь, кинулись к источнику, побросав топоры в траву. Они так хотели пить, что совсем не заметили, что знакомый пейзаж несколько изменился. Метрах в пятидесяти начиналась целая аллея бурелома, которого раньше здесь отродясь не было. Складывалось впечатление, что в деревья на большой скорости врезалось что-то крупное, ломая толстые стволы как сухие щепы. Возле эпицентра было много разбросанных вещей, которых природа создать ну никак не могла, только человеческие руки: обрывки парусины, канаты, лакированные доски и даже штурвал, застрявший в ветках высокого клена.

Первым находку заметил Скорч. Он как раз вытирал рот рукавом, когда его глаза уперлись в едва сохранившую очертания корму корабля. Что это была именно корма, парень нисколько не сомневался, так как не раз и не два бывал у лодочного причала реки Гоши, по которой проходило много судоходных маршрутов.

— Смотрите! — воскликнул Скорч, указывая пальцем на находку. — Ну и чудеса.

— Ого, — Шлэг выпрямился во весь рост. — Как он здесь очутился? Речка ж далеко…

— Так может это, упал с неба? — неуверенно предположил Дубин.

Скорч и Шлэг заржали, поражаясь тупости своего дружка.

— Не бывает летающих кораблей, — все еще смеясь, пояснил недалекому Дубину Скорч. — Летают только птицы. Запомни это.

— А Кастор говорит, что бывают, — Дубин пожал плечами. — Он когда служил в войсках, своими глазами видел.

— Врун твой Кастор, — отрезал Скорч. — Он что угодно наговорит, лишь бы добиться расположения твоей сестры.

На эти слова Дубин лишь пожал плечами. Он уже привык считать себя глупее других, и часто не настаивал на своей точке зрения.

— Ну что, идем посмотрим? — спросил Шлэг, кивком указывая на сильно поврежденный корабль.

— Почему нет? — не нашел возражений Скорч. — И судя по всему, махать до седьмого пота топорами нам сегодня не придется. Не знаю откуда это корыто, но наломало оно леса столько, что горн твоего тестя можно будет неделю поддерживать в раскаленном состоянии.

— Он мне не тесть, — отмахнулся Шлэг, и в его голосе послышалось раздражение.

— Как же нет? — Скорч хихикнул. — Не я же гуляю с Дитой.

Шлэг поднял с лесного покрова засохший ком земли и запустил ним в друга, но Скорч ловко увернулся, и, пританцовывая, стал изображать какая Дита объемная, расставляя руки в стороны. И лишь Дубин, ничего не понявший, совершенно искренне заметил:

— Хорошая у тебя будет жена, Шлэг. Только… как оно? Капризная сильно. Во!

Первый труп был найден друзьями почти сразу. Он лежал запрокинув голову не камне, а лицо бедолаги обглодало какое-то мелкое зверье, возможно лисы. Эта находка вмиг испарила задорное настроение коллектива, и ребята притихли. Вскоре им попалось еще несколько мертвецов. По виду, лежали они здесь уже долго.

— Хорошо, что в округе нет волков, а не то съели бы, серые, — тихо сказал Дубин. — Теперь же этих людей можно будет похоронить.

— Да заткнись ты, — огрызнулся Скорч. — Участок леса чей? Пусть Филин со всем этим разбирается, коль будет у него такое желание. А мне не по себе от подобного места. Кладбище какое-то, аж мурашки по коже!

Корабль, оказавшийся посреди леса, растерял свои мачты непонятно где. Из корпуса торчали лишь обломки, да и сам корпус не иначе как обломком назвать было нельзя. Трещин и прорех в нем было больше, чем цельных мест. Киль разбит почти в щепу, вокруг иллюминаторов чернела копоть. По-всему выходило, что посудина горела изнутри.

— Я не хочу заходить внутрь, — вновь обозначил свою позицию Скорч. — К русалкам все это!

— Брось, — в задумчивости произнес Шлэг, неотрывно глядя на корабль. — А вдруг там что-то важное? Или ценное, — добавил парень, видя что Скорч не заинтересовался. — Еремея ведь любит подарки, а все Ручьи знают, что ты к ней неровно дышишь. Да вот с деньгами у нас троих проблема, не так ли?

— К чему ты клонишь? — нехотя уступил Скорч, скрещивая на груди руки.

— А к тому, — с нажимом произнес Шлэг, — что раз здесь мертвые тела, то мы первые кто набрел на эту находку.

— И?

— Значит все что внутри, лежит там в нетронутом виде. И если представить хоть на секунду, что корабли и вправду летают, — Шлэг мечтательно посмотрел на небо, — то это может быть шансом.

Скорч с беспокойством посмотрел на друга, и постучал костяшками пальцев по лбу — не свихнулся ли?

Странным делом ясность в ситуацию внес Дубин.

— Я понял! — воскликнул здоровяк радостно. — Внутри мы найдем то, что можно будет обменять у торговца на вещи, которые нравятся. На гребень маме, или бусы сестре. А может даже останется на ту резную фигурку солдата с мечом. Интересно, — в полнейшей задумчивости пробормотал он себе под нос, — у торговца она еще осталась или он ее продал уже? Как-никак приходил он в Ручьи около месяца назад…

— Верно мыслишь, — одобрил Шлэг, а потом повернулся к Скорчу. — К тому же разве не ты сказал, что валить деревья нам сегодня не придется? Будет подозрительно, если мы вернемся слишком быстро. Зная Зокара, он пошлет нас за следующей партией, видя, что мы совсем не устали. Такой он человек, ничего не поделаешь…

— Дело говоришь, — кивнул Скорч, а потом на его лице появилось отвращение: — Только давай держаться подальше от этих тел. Я их боюсь.

— Справедливо. Но что-то мне кажется, внутри их будет еще больше.

И Шлэг не ошибся. Как только друзья основательно подошли к изучению своей находки, стало ясно, что внутри настоящий склеп. Встречались каюты, где трупов было столько, что страх подкатывал к самым кишкам, а от разящей вони невозможно было спрятаться даже выбежав наружу. Раз вдохнув ее, она прочно обосновывалась в носу, не желая никуда уходить. Многие люди сгорели, и пусть случилось это давно, до сих пор ощущался тошнотворный запах гари. Другие были просто мертвы: на таких все еще оставалась одежда, волосы и борода, но тела распухли и посинели настолько, что ничего человеческого в их чертах уже не оставалось.

Скорч и Шлэг не отходили от главной цели своих поисков — искали лишь то, что могло быть интересно торговцу. Дубин же занялся тем, что по одному стал выносить тела. Ему было неприятно и он часто ругался, но по-другому этот простой парень поступить не мог. Не так давно скончался его отец, и сыну доверили нести деревянный гроб наряду с другими родственниками. Мама тогда сказала, что каждый человек после смерти должен быть погребен, иначе его душе будет плохо. Если закопать мертвого человека, то рано или поздно он превратиться в куст или дерево, что прорастут через могилу. Дубину хотелось, чтобы у этих людей, кем бы они ни были, тоже были свои деревья, и он надеялся, что когда-нибудь кто-то сделает для него то же самое.

Тела Дубин складывал в небольшой овражек, неподалеку от ручья. Время от времени он останавливался, так как ему нужно было время, чтобы передохнуть. Под конец он так заработался, что даже не услышал, как его окликают друзья.

— Ну и запах, — к нему подошел Скорч, чье лицо имело зеленоватый отлив. — Но мой желудок больше не может…

На этих словах к горлу Скорча подкатил комок, и он сдавленно прохрипел:

— А нет, может.

Дубин недоуменно наблюдал, как его друг исчезает за деревом и в очередной раз облегчает живот. Осуждать Скорча было нельзя: мама вообще говорила, что осуждать людей плохо.

Вздохнув, Дубин отправился за последним телом, которое видел в одной из кают. Машинально он взял его на руки, и пошел назад, обливаясь потом и сдувая надоедливых мух со лба. Выйдя из большой трещины в корме, здоровяк направился к временному могильнику, когда ему на встречу, вытирая рот рукавом, вышел Скорч.

Некоторое время он просто стоял, во всю глядя на Дубина, а потом (и это было совершенно неожиданно!) с его глотки сорвался такой пронзительный крик, что птицы с ближайших веток взмахнули крыльями и устремились вверх.

Дубин же от неожиданности сделал шаг назад, оступился и упал на пятую точку. На его лице отразился животный страх: он не знал, что увидел Скорч за его спиной. Может быть волки вернулись?

На крик, из корабля опрометью выбежал Шлэг, держа в руке топор и озираясь. Не увидев ничего опасного, он подбежал к друзьям.

— Что случилось? Чего орешь?

Скорч, увидев Шлэга, кричать перестал, но рот от удивления закрыть забыл. Потом он указал на друга пальцем и стал задыхаться:

— Ты… ты… я думал ты…

— Да что с тобой такое? Успокойся и говори внятно! — Шлэгу пришлось прикрикнуть, чтобы паникер пришел в себя.

Скорч закрыл глаза и отдышался. На эту процедуру ему потребовалось не меньше минуты. Потом он затараторил, частенько срываясь на фальцет:

— А я скажу тебе, что произошло! Я думал Дубин тебя убил, мать моя русалка!

— Чего? — не понял Шлэг, опуская топор.

— Чего? — округлил глаза сам Дубин, все еще сидящий на земле. Рядом с ним покоился труп, который здоровяк принес последним. Именно на этого мертвеца и указал Скорч.

— Полюбуйтесь! Я думал, что это ты, Шлэг!

Шлэг обошел Дубина и стал рядом со Скорчем, чтобы лучше рассмотреть то, на что указывал друг. А удивиться было чему. В ногах Дуба лежал молодой человек, чье тело не подверглось разложению. Лицо было немного синюшного оттенка и шея висела на переломанных позвонках, но во всем остальном этот человек казался живым. Как будто умер только что. Или его убили только что.

— Он… похож на меня? — с недоверием спросил Шлэг.

— Очень. То же телосложение, почти тот же рост, черты лица очень схожи, правда, Дуб? Ну там скулы, подбородок. Вот почему я подумал, что это ты. У этого парня, — и тут Скорч скривился, — разве что шея свернута, и рука черная как уголь, а в остальном — вылитое сходство.

Друзья надолго замолчали, а потом до Шлэга начало кое-что доходить. Некоторое время он держал это в себе, но вскоре все же решился поднять щекотливую тему.

— А никому не кажется, — начал он муторным голосом, — что раз этот парень… не такой как остальные, то возможно мы не первые кто набрел на корабль. Возможно первым был именно он? — и Шлэг указал на мертвое тело, валяющееся на земле.

— И его убили, — понял Скорч, начав снова заводить панику. — О Создатель! Валим отсюда, валим! Хватаем все, что наше и валим!

— Постой, — осадил друга Шлэг. — Сейчас рядом никого нет, можешь не бояться.

— А если…

— Успокойся, — с нажимом повторил Шлэг. — Сейчас мы сделаем так: возьмем дрова и то, что нашли и что можно унести на руках, и тихонько уходим, как будто нас здесь и не было. Пусть Филин потом разбирается…

Скорч согласно закивал, мол, так и сделаем, только бы поскорее свалить отсюда, но за спиной послышался решительный голос.

— Нет. Мы сделаем по-другому.

Шлэг и Скорч в недоумении посмотрели на Дубина, который поднялся на ноги и был сейчас сам на себя не похож. В основном, он никогда не сомневался в их решениях.

— Вы говорите, что его убили, причем совсем недавно. А вам получше моего знать, что убийство — это плохо. Очень плохо. Вместо дров мы должны взять этого горемычного, и отнести старосте. Он всему голова, он скажет, что делать. К тому же, — Дуб неопределенно повел плечами, — мож его опознает кто из наших. Может это чей-то сын или брат, и его ждут.

Бывали случаи, когда с Дубиным спорить было бесполезно. В его маленьких черных глазках загорался огонь решительности, и погасить его нельзя было ни упреками, ни отговорками. Шлэг и Скорч поняли, что сейчас именно такой случай, и спорить не стали, хоть им и очень хотелось.

Возвращаться обратно было тяжело. Тело несли по двое, сменяясь каждые десять минут. Точнее сменялись Скорч и Шлэг, а Дубин нес свою ношу постоянно. Как инициатор.

В лесу ребята провели довольно долгое время, и солнце уже начало клониться за горизонт. А лес в сумерки, как известно, не самое приятное место. Шлэгу все время казалось, что за ними по пятам идет какая-то тень. Он постоянно оглядывался, держа топор наготове, но никого не замечал. Страх отпустил парня лишь когда лес начал редеть.

Перед самым выходом на опушку, подмастерье кузнеца остановил всю компанию.

— Стойте! — зашипел он. — Че, глухой, Дуб? Говорю же — стой!

Друзья остановились, а мертвое тело было опущено на лесной покров. Перевести дух и вправду не мешало, но как оказалось, Шлэг имел в мыслях совсем другое.

— Подумайте, что все подумают, если мы завалимся в Ручьи со свежим трупом. Как это будет выглядеть?

— А чего? — не понял Дуб. — Мы его нашли, и принесли в село. Все вроде бы по совести.

— Ай, — Шлэг махнул рукой, — все с тобой ясно. Эй, Скорч, подойди сюда, надо потолковать…

— Ну чего тебе? — спросил друг, когда они со Шлэгом отошли подальше, где Дубин не мог бы их услышать.

— Ты что, не понимаешь? — шепотом набросился на Скорча подмастерье кузнеца. — У нас на руках труп!

— Думаешь станут подозревать? — нахмурился Скорч. — Что мы это сделали? Но тогда на кой ляд мы его столько несли? Оставили бы там. Как-то Дуба бы да уговорили…

— Может подозревать и не станут, — так же тихо продолжил Шлэг, — но лишние вопросы у людей точно появятся. А мы ведь ушли оттуда не с пустыми руками. Мы наложили лапу на то, что находилось на участке Филина. И когда он заметит, что у нас прибавилось деньжат (а он заметит), то тут же вспомнит о теле, которое мы принесли, и откуда мы его принесли. И сложит дважды два. Сечешь?

— Секу, — медленно кивнул Скорч, хотя было видно, что до полного понимания ситуации ему далеко. — То есть хочешь сказать, что Филин обвинит нас в краже… ну тобишь в присвоении того, что мы взяли с корабля?

— Именно. А учитывая, что он не будет знать какова наша добыча, то сможет нам предъявить любую сумму, и ничего ему не скажешь. Потому что даже староста его боится.

— И случиться как с Лукцом, — в голосе Скорча появился страх. — И что нам делать?

— Что-нибудь придумаем. Главное отвлечь Дуба, и спровадить его на время.

— Ну, — Скорч хмыкнул, — это не проблема.

И он оказался прав. Здоровяк сильно устал, едва держался на ногах. И предложение друзей о том, что они присмотрят за телом до рассвета, принял с радостью. Но почти сразу его лоб нахмурился, и он с подозрением сказал:

— Я думал, мы отнесем мертвеца старосте сегодня. Зачем тянуть?

— М-мм, — Скорч включил импровизацию. — Потому что… потому что у старосты сегодня большой праздник! Он отмечает годовщину… своей должности. Должность старосты была введена ровно тысячу лет назад императором… как же ж его… Скорч…имманом Третьим. Очень хороший человек был.

— Верно Дуб, — подключился Шлэг. — Ты же не хочешь огорчать старосту в его праздник, сваливая ему на голову мертвое тело?

Дубин попеременно смотрел на друзей, и постепенно его лицо начало проясняться. Точно! Праздник старосты. А он и забыл…

— Наверное нет, — неуверенно согласился здоровяк.

— Вот и славно, — Скорч потер руки. — Такое дело может подождать до завтра. Но если проговоришься кому-то, — и он пригрозил Дубину пальцем, — то все село узнает, как ты ходишь подглядывать за женскими купальнями!

— Я никогда! Нет! — в испуге воскликнул Дуб, а его щеки стала заливать густая краска.

Скорч хмыкнул, наслаждаясь своим превосходством, и повторил, что о теле не должен знать никто, кроме них троих. Какое-то время, конечно. Он взял с товарища клятву, а потом Дубин ушел, сказав, что уже поздно, и ему надо помочь матери. Подхватив свой топор, он бодрым шагом направился к Ручьям.

— И что дальше? — лениво осведомился Скорч, когда здоровяк не мог больше их слышать. — Мы выторговали себе фору аж в двенадцать часов! Целая жизнь, я тебе скажу…

— Пойдем на сено, как следует все обмозгуем. И этого, — кивок в сторону трупа, — заберем с собой. А не то не дай Создатель еще кто-то наткнется…

Сеном ребята называли сараи, где крестьяне хранили много разных полезных вещей. Почти у каждой семьи был такой свой сарай, и Шлэг со Скорчем условились, что покойника затащат на сено к старому Стикуну. Причин тому было две: во-первых, сарай находился совсем недалеко от леса, а во-вторых: старик Стикун не бывал на своем сене уже очень давно, то ли обленившись на старости лет, то ли по каким другим причинам. Там не хранилось ничего ценного, и дверь не запиралась.

Добравшись до пункта назначения, ребята оставили тело у стены, а сами пошли к глиняному парапету, где можно было разместить свои уставшие пятые точки, и в спокойной обстановке пересчитать добычу. У Скорча в кармане нашлась свеча и спустя несколько минут ему удалось ее зажечь с помощью кремния и сухих стружек.

— Ну что, посмотрим на улов? — предложил Шлэг. У каждого из них было по мешочку с добычей, и они еще раньше условились, что все скинут в одну кучу, перемешают, и поделят поровну, по-братски. На две равные доли. О Дубине ребята тоже не забывали, но в отличие от них, потребности здоровяка были довольно скромными.

— Отдадим ему вот это колечко, — пробормотал Шлэг, водя пальцем по кучке разнообразного добра. — И пару монет.

— Колечко лучше не надо, — протянул Скорч, почесывая заплывшую щеку. — Я его с большим трудом снял с пальца мертвеца, а Дуб такой, что явно подарит его матери.

— И что?

— А ничего, что его маман я вижу каждую седьмицу в храме? Думаешь мне будет приятно смотреть на руку, где блестит серебром напоминание всего сегодняшнего ужаса?

Ничего сверхординарного с места крушения начинающим мародерам унести не удалось, но и то, что лежало сейчас перед ними, вызывало у друзей неподдельное чувство восхищения. Столько добра в одном месте не видел никто из них за всю жизнь. Да что там, наверное только у Филина в деревне было больше! Серебряные кольца, браслеты, лакированные обереги Спасителя с искусной резьбой, много монет, среди которых были как медные, так и полновесные серебряные, и что самое важное — золото. Три цепочки, четыре кулона с якорями и перстень. Для деревенских парней — настоящее состояние, и каждый из них это понимал.

А еще их обуревала жадность. Если завтра староста увидит принесенное тело, то плакали их денежки. Филин расправит крылья и вылетит на охоту за мышами.

— И чего будем делать? — спросил Скорч, когда с дележом добычи было покончено. Свою долю он аккуратно распихал по карманам, старательно проверив, чтобы в них даже теоретически не было дырок.

Шлэг долгое время раздумывал над этим вопросом, и у него был какой-никакой, но ответ.

— Можем убежать, — наконец выдал он. — Бросить все и убежать. Я слышал от торговца, что в ста километрах отсюда есть большой город — Осдор. В нем можно начать новую, абсолютно свободную жизнь. С этими деньгами…

— Постой, — Скорч остановил друга, подняв руку. — Ты что, серьезно сейчас?

— Ну да, — Шлэг отвернул голову, но в его голосе не было сомнений. Перед глазами вновь встал Зокар с бешенством в глазах, его мясистый кулак и боль в ребрах. А еще он припомнил Диту, которая всецело пользовалась тем, что он, Шлэг, не мог никуда деться. Ее капризные заскоки были один другого безумнее: отправиться на небо и достать звезду, принести ей снежинку, хоть снега в этих местах не видели уже очень давно, купить на все деньги у торговца импортных сине-черных цветов, хотя почти такие же (за исключением раскраски) росли недалеко в поле. И когда дочурке кузнеца казалось, что ее жених недостаточно усерден, она закатывала скандал и истерики. А Зокар очень уж не любил, когда его единственная доча плачет.

— Это безумие, дружище, — Скорч улыбнулся и покачал головой. — Мне нравиться жить в Ручьях! Вся моя жизнь прошла здесь, и твоя, между прочим, тоже. У моего отца тут хозяйство, и когда-нибудь оно станет моим. Я женюсь на Еремее, и она наделает мне кучу детишек, на которых в старости можно будет перекладывать работу. Все классно. Не понимаю, чего это ты так настроился?..

Шлэг не ответил. Он думал о своем, и слова друга долетали до него как будто издалека. А Скорч между тем продолжал:

— Ты тоже женишься на Дите, со временем унаследуешь кузню, будешь хорошо стоять в селе. Может кто-то из нас даже когда старостой станет. Во как загнул, видишь? Перспектив море. Сдался тебе тот Осдор.

— А может я не хочу быть кузнецом, — буркнул Шлэг.

Лицо Скорча вытянулось.

— А кто тогда будет? У Зокара только один ученик — ты. А человек он не железный, придет и его время. И что прикажешь потом делать? Ходить подковывать лошадей в Камни? Их кузнец будет с наших три шкуры драть…

— Ты, я смотрю, на всю жизнь вперед думаешь, — кисло отозвался Шлэг. — Отлично! Тогда что предлагает твое далеко-смотрящее величество?

— Ну, — Скорч замялся, прикусив губу. На его лице отобразилось усиленное мышление, в виде нескольких складок на лбу. — Можно сказать, что мы ничего не знаем, что Дубу просто померещилось с перепою. Все же вчера мы дали жару…

— А с трупом что?

— Ну можно… — Скорч замялся и многозначительно посмотрел на собеседника, видимо не желая произносить то, о чем подумал, первым.

Шлэг пришел ему на выручку.

— Закопать где-то на грядке?

— Во-во. Но не я это предложил, учти.

После этих слов наступила тишина. Пламя свечи танцевало причудливый танец, отбрасывая на стены не менее причудливые тени. Солнце уже заходило за горизонт, уступая место тяжелым сумеркам. Шлэг сидел неподвижно и думал над ситуацией. На душе у него скребли кошки.

— Ладно, — кивнул он, чуть помедлив. — Сделаем это. Все равно Дубину мало кто поверит, ведь он у нас местный дурачок. А если ему даже удастся вывести старосту и его людей к кораблю, то ничего доказать он не сможет. Все тела, что мы нашли — разложившиеся. Им не меньше двух недель, это точно.

— Кроме одного.

— Верно. И от него мы избавимся. Сейчас?

Такое предложение Скорча сильно напугало. По его телу прошла легкая судорога, и он передернул плечами.

— Давай позже, ночью, — осторожно предложил он. — Если я не появляюсь к ужину, то родные начнут беспокоиться. А когда все лягут спать… ну часа в два, чтоб уж точно ни на кого не наткнуться, встречаемся здесь. Идет?

Шлэг посчитал, что такие меры предосторожности разумны. Друзья ударили по рукам, погасили свечу и вышли из сарая. Труп неизвестного они оставили на сене, предварительно накидав на него старого тряпья.

— Ну, до встрече через несколько часов, — бросил Скорч и быстро зашагал в сторону своего дома.

Шлэг же возвращаться домой не спешил. Как и положено ученику кузнеца, он жил при кузне, где у него была маленькая коморка. В нее едва помещалась кровать, и там всегда стояла непроглядная темень, так как окна предусмотрено не было.

Засунув руки в карманы, молодой человек брел в сторону села, пока не показались первые дома. На главное улице он остановился, и сквозь одежду прощупал пальцами свое новообретенное богатство. Но что толку с монет, если потратить их не на что? К тому же Зокар отберет все, как только пронюхает о находке. А он пронюхает, ведь у Диты, жившей в большом доме рядом с кузницей, устоялась привычка переворачивать каморку Шлэга верх дном. Она всегда искала одно и то же: какие-то намеки, что жених неверен ей.

Поэтому добычу необходимо было спрятать. Для этой роли подошло дупло в стволе поваленного дуба, что находился недалеко от речки. Место было надежное, проверенное временем. Уже несколько лет Шлэг прятал там разные безделушки, и еще ничего не пропало.

Спустя полчаса он уже был на пороге кузницы, угрюмого каменного здания, с крыши которого торчала большая труба. Учитывая, что из трубы не валил густой дым, Шлэг предположил, что Зокар уже ушел домой, разделять вечернюю трапезу с семьей и выпить стаканчик браги на ночь глядя, после тяжелого трудового дня.

Но он ошибся, хозяин ждал его, и судя по виду, наставник был очень недоволен. Громадный, что твой шкаф, он имел внушительную бороду, пропаленную в нескольких местах, достающую до груди. Его ручищи запросто могли гнуть сталь, а живот выпирал из-под фартука словно гора из земли, подчеркивая, что обладатель этой конструкции любил вкусно и сытно поесть.

— Ну и где был, щенок? — спросил великан, уперев руки в боки. — Ты и твои дружки должны были принести дров в мою кузню! Я заплатил вам за это два медяка!

Шлэг, который был в физическом плане обычным парнем, не силачом и не рохлей, на фоне Зокара казался ничтожно мелким.

— Не получилось, господин Зокар, мы…

— Меня не интересует, что там «вы»! — взревел кузнец и потряс мясистым кулаком. — И что только моя дочь нашла в тебе? Лоботряс и бездельник! Зачем я только взял тебя в ученики?!

— Господин Зокар, я…

— Заткнись! — отрезал кузнец, а на его губах вспенилась слюна. — Сегодня ты должен был ужинать вместе с нами, за моим столом, Дита настояла. Но не будешь! Во-первых, ты опоздал, а во-вторых — не выполнил моего поручения. Где растопка?

— Я…

— В наказание, — продолжал Зокар, не обращая внимания на попытки своего подмастерья оправдаться, — кузница будет работать всю ночь. И угадай, кто будет стоять у горна? Ты!

— Но я устал!

И это была чистая правда.

— Мне плевать. На утро я хочу видеть пол дюжины металлических обручей, что заказал плотник из Камней, для кадок. Все понял?

Шлэг промолчал, глотая вместе со слюной горькую обиду. Ему пришлось кивнуть, когда вопрос повторился в более угрожающем тоне. Потом Зокар ушел, громко хлопнув за собой дверью.

— Ненавижу, — тихо прошептал себе под нос Шлэг, оставшись один на один с самим собой. — Как же я это все ненавижу.

В жизни каждого человека наступает момент, когда приходиться делать выбор. И выбор этот бывает нелегким, потому что нужно отчего-то отказываться. Но для Шлэга все выглядело просто. У него не было в жизни того, за чем бы он искренне скорбел. Он мечтал начать новую жизнь, и знал, что происшествие нынешнего дня не что иное, как подарок Создателя, о котором он ежедневно просил. Это был знак свыше, и игнорировать его было бы ошибкой.

План действий родился в голове у парня, когда он раскалил горн докрасна, и там забушевало невероятно жаркое пламя. К тому времени на лбу у Шлэга выступил пот, а в животе урчало. Сегодня во рту у него не побывало и крошки. На верстаке лежали железные заготовки, рядом с молотом и щипцами. Шлэг к утру должен был придать им новую форму, но у него появились другие мысли по этому поводу.

Убедившись, что из дымохода валит густой дым, он закутался в брезентовый плащ и быстрым шагом, чуть ли не бегом, бросился к сараю старого Стикуна. До назначенной встречи со Скорчем было еще два часа.

Покойник лежал там же, где его и оставили, глядя закрытыми глазами в стенку. Шлэг подбежал к нему, и сбросил на пол тряпье, которым они со Скрочем укрыли труп.

— Прости, приятель, — в спешке пробормотал Шлэг, скидывая с плеч плащ и стеля его рядом с мертвецом. — Но ты мой билет в лучшую жизнь.

Перетащив незнакомца на свой плащ, парень завязал крепкие узлы с двух сторон, дабы легче было волочить, и ухватился за один из них. Усталость сказывалась, руки сводило судорогой, но парень не сдавался. Его гнали вперед злоба и обида, которую он испытывал сейчас ко всему миру.

На полпути к кузнице, Шлэгу показалось, что впереди кто-то есть, и он приник к краю ближайшего дома. Но все обошлось, его никто не заметил, и втащить труп в мастерскую получилось незаметно. Там Шлэг отпустил свою ношу и долго сжимал и разжимал руки, восстанавливая чувствительность.

Он еще мог отказаться от своей бредовой задумки, но голова его была в тот момент горяча, как воздух у самой печки. Он хотел доказать всем и себе в частности, что чего-то стоит. Что может совершить то, чего никто от него не ждет.

Быстрыми движениями, почти рывками, Шлэг стал скидывать с себя одежду, и бросать ее на пол. Оставшись в одном исподнем, он подошел к незнакомцу и еще раз посмотрел ему в лицо, молодое и мертвое.

— Прости. Но тебе уже все равно, а мне нужно…

С этими словами подмастерье кузнеца взял с верстака ножницы, и наклонившись, начал срезать с незнакомца одежду. Лоскуты материи отправлялись в раскаленный докрасна горн, вспыхивая огненными сполохами. Ботинки Шлэг стаскивал последними. Это была хорошая обувка, и молодой парень решил ее оставить себе, тем более что сменной пары обуви у него не было.

А потом началось самое неприятное — одевание мертвеца в его, Шлэга, одежду. И это было трудно: штаны порвались в области карманов, когда парень натягивал их на мертвеца, а рубашку от волнения он несколько раз застегивал неправильно. В конечном счете, подмастерье просто плюнул на все это дело, посчитав, что огонь все равно слижет одежду в первую очередь.

Все верно. Шлэг решил имитировать свою смерть, а заодно и отомстить за свои обиды Зокару и его дочурке, которые ни во что его не ставили, и от которых за четыре года он не услышал ни одного приятного слова.

— Ненавижу, — снова буркнул он зло, и отправился в свою каморку. Там он взял запасную одежду и те пожитки, что могли ему пригодиться в дороге. Кремень, две свечи, сухие стружки, четыре медных монеты (все его деньги, не считая добычи сегодняшнего дня), сломанный компас и заточенный ножик, что он сделал себе сам на начале своего обучения. Так же Шлэг одел сапоги мертвеца, чувствуя себя в них несколько неуютно, и снял с шеи стальной кулон в виде полумесяца. Он ему остался от деда.

Жалко было, конечно, с ним расставаться, но по-другому поступить было нельзя. Шлэг застегнул цепочку на шее покойника, и подтащил его поближе к горну. Наставник не уставал повторять, что дверь в печь должна открываться только тогда, когда в нее кладут или вынимают материал. В противном случае летящие искры могут устроить пожар.

— Ну вот и все? — спросил сам себя Шлэг. — Новая жизнь, да? А готов ли я к ней?

Конечно, по-другому и быть не может! С этими мыслями парень решительно выплеснул из бутылки масло, которое Зокар использовал для светильников в кузне и у себя дома. Горючая субстанция попала на горн, и печка загорелась почти сразу, учитывая ее температуру. Огоньки синего пламени неровно заплясали на кирпичах. Дабы огонь не затух, дабы ему было чем питаться, Шлэг перед уходом раскидал у горна дрова, а потом опрометью бросился из кузни.

Подмастерье кузнеца бежал быстро, словно за ним гналась сама смерть. Добежав до поваленного дуба, он остановился передохнуть, схватившись за сердце. Бух-бух-бух. Так быстро оно еще никогда не билось. И это понравилось Шлэгу. Он почувствовал себя свободным, почувствовал, что может все.

Забрав свои сокровища из дупла, парень вновь бросился со всех ног, подальше от села Ручьи, где прошла вся его жизнь. Шлэг рассчитывал пересечь лес и выйти на тракт уже к рассвету. Навстречу новой жизни…

В таких небольших поселках как Ручьи, любое неприятное происшествие — уже трагедия. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сгоревшая кузница и смерть Шлэга Корна вызвали всеобщий переполох и траур.

Отчего занялась кузня, понять так и не удалось. Высказывались разные версии, среди которых самой популярной была та, в которой уставший подмастерье заснул за работой, забыв про всякие правила технической безопасности. Мастерская Зокара выгорела дотла, и тело молодого Шлэга пришлось хоронить в закрытом гробу, так сильно оно обгорело.

На похоронах собралось все село, и было много слез. Громче всех ревел Дубин, все время повторяющий, что так не справедливо, что этого быть не может. Именно он нес гроб, вместе с еще тремя мужчинами, среди которых Скорча не оказалось. Лучший друг покойного стоял в удалении, не проявляя никакой инициативы, все время поглядывая на север, в сторону Осдора.

Кузнец Зокар, винивший своего ученика в случившемся, на похороны не пришел. От его семьи присутствовала лишь Дита, зареванная и непривычно тихая.

Похоронили Шлэга Корна на старом кладбище, где уже как пятнадцать лет лежали его родители. Через три года, его друг Дубин, поставил рядом с местом захоронения небольшой гранитный памятник, с датой и именем, аккурат под деревом вишни, которое взросло спустя какое-то время после погребения. Растение тянулось молодыми ветками к солнцу, и напоминало здоровяку о том, что душа его товарища обрела покой.