– Я родилась в семье талантливых и успешных ученых. И отец, и мать были уже в возрасте, поэтому долго думали, прежде чем решились меня родить, – Евгения произносила слова тихим ровным голосом и не отрывала взгляд от кончиков своих голубых мокасин. – Может, так бы и не отважились, если бы не настойчивые уговоры моей старшей сестры, которая все время просила брата или сестренку.

– У тебя есть сестра? – удивилась Яна.

Евгения вздохнула.

– Я все тебе расскажу… по порядку. Светлане было уже двенадцать, когда я родилась. Это приличная разница, но мы всегда были очень близки, как и должны быть родные люди. Родители все время пропадали на работе, которой были очень увлечены, поэтому сестра стала мне и другом, и няней, и даже в какой-то степени заменила мать. Когда НИИ, где трудились родители, стал приходить к краху, они сразу начали оформлять документы на выезд за границу, и даже выбирали, куда уехать – их приглашали серьезные люди из разных стран.

Родители не имели отношения к оборонке, но все равно процесс оформления выезда занял целый год. И этот год был непростым. Родителей никогда не было дома, Светлана училась в аспирантуре и тоже вечно пропадала то в институте, то в библиотеке. В магазинах не стало продуктов, и озлобленные люди – в основном ученые закрытого городка, где мы жили – стояли в очередях за водкой и хлебом, ругали власть и строили планы, куда переехать. Я была еще ребенком, и, когда мы, наконец, уехали – сначала в Орлеан, а потом в Марсель, то мои воспоминания о родине постепенно размылись и превратились в грязное серое пятно: длинный хвост очереди в магазине, угрюмые лица, конфеты по праздникам… Мне потом никогда не хотелось вспоминать об этом и тем более возвращаться сюда.

– Ничего себе, – пробормотала Яна, с возрастающим интересом рассматривая босса. – Но ведь это ты сейчас здесь, рядом со мной, в средней полосе России, укрывшись пледом, сидишь в кресле около пруда, в твоей собственной усадьбе?

– Не совсем я, – загадочно ответила Евгения. – Не та, что была раньше.

Они посмотрели друг другу в глаза, но почти сразу обе отвели взгляд. «Когда она уставится вот так, то очень походит на булгаковскую Маргариту… И даже в сумерках видно, что глаза зеленые и бездонные, как у ведьмы». Яна боролась с собой, чтобы снова не повернуться к боссу и не продолжить ее рассматривать; ей казалось, в этом было что-то неправильное, то есть не в том, чтобы рассматривать, а в таком сильном иррациональном желании это сделать. И еще ее очень заинтересовала вся эта история. При всей видимой открытости и доброжелательности Евгения всегда казалась ей загадкой, скрывавшей в своей душе, может быть, не меньше тайн, чем сама Яна. И это делало ее рассказ еще более значимым. «Кем бы ни была эта Таисия и что бы на самом деле за этим ни скрывалось, мне действительно стоило всё тогда вынести… ради этой драгоценной исповеди», – подумала помощник.

Евгения скрестила руки на груди, но потом спрятала их под плед, прежде чем продолжить рассказывать.

– Я не была примерным ребенком, а подростком стала и вовсе трудным. Конечно, Светлана старалась уделять мне внимание, да что там, почти все свободное время она отдавала мне одной, даже когда стала работать и о ней заговорили как о подающем огромные надежды молодом ученом. Но проблема в том, что этого свободного времени у нее почти никогда не бывало. Как и родители, она работала на стыке наук: биология, физика, химия. И тоже, как и родителей, ее не раз приглашали работать в США, но она отказывалась. Она вообще всегда мечтала вернуться в Россию.

Не могу сказать, что я плохо училась, природа на мне не отдохнула. Но именно потому, что мне все давалось очень легко, у меня оставалась куча свободного времени, и, поскольку я всегда была предоставлена самой себе, то, перечитав полностью огромную родительскую библиотеку, я начала использовать свое время не лучшим образом: связалась с плохими ребятами и стала ночами пропадать на улице, иногда забывая потом посетить занятия. Родители… они всегда очень гордились Светланой и, как мне казалось с самого детства, очень редко вспоминали, что у них есть еще одна дочь.

Это звучит странно, но так оно и было, ведь они были просто помешаны на работе. А когда я стала вести себя… неподобающим образом, то они… заметили меня, да, но только, чтобы сразу начать стыдиться. И когда директор школы позвонил отцу и поинтересовался, когда же он увидит «мадемуазель Эжени», то родители впали в ярость. Даже Светлана не смогла меня защитить, ее просто не пустили ко мне, и я оказалась под домашним арестом, а потом меня отправили в закрытую школу-интернат.

Евгения замолчала, снова рассматривая свои мокасины, уже теряющие цвет в подступавшей темноте. Яна недоверчиво смотрела на нее, не в силах пока до конца принять такую правду о своем боссе. Представить, что ее идеальный руководитель, всегда такая правильная, помешанная на благотворительности, толерантная и безупречно разбирающаяся в бизнесе, когда-то прогуливала уроки, гуляла в дурной компании, конфликтовала с родителями – это было непросто.

– Но они навещали там тебя? – тихо спросила девушка.

– Родители – нет; мы виделись, только когда я приезжала на каникулы. Знаешь, еще когда мы жили вместе, то я часто слышала их разговоры. Родители и дома были способны говорить лишь о своей работе, так вот, мне иногда доводилось слышать, как они что-то обсуждали, а потом приходили к выводу, что какой-то их проект бесперспективный и что его надо закрыть. И когда я оказалась в этой школе, то очень явственно представила, как родители могли принять это решение…

Например, отец мог бы достать из микроволновки разогретый сэндвич и, как обычно, не отрывая глаз от свежего номера «Science», сказать: «О, Наталья, смотри-ка, Морган все-таки собрался и опубликовал свою статью со всеми выкладками! Великолепно, посмотрим, что теперь скажет в ответ Менкель, это же ставит его в глупое положение со своей последней гипотезой! Кстати, Женя совсем отбилась от рук. Я начинаю находить, что это был изначально ошибочный проект. Что скажешь?»

Евгения чуть передвинулась вместе с креслом вбок и, глядя с отсутствующим видом на место, где только что сидела, продолжила разыгрывать мини-сценку, разрывающую Яне сердце:

«Да, Сергей, ты прав, Менкель теперь будет вынужден искать контраргументы и обосновывать эту свою теорию, которую, как ты помнишь, даже мне и Францу не удалось подтвердить экспериментально. Женя? Я еще в стадии проектирования тебя предупреждала, что результат может оказаться разочаровывающим. И потом, зачем нам нужен был еще один проект, когда так великолепно получился первый? Предлагаю минимизировать убытки и законсервировать возникшие проблемы на текущей стадии. Гарднеры решили свою проблему с Томом, отправив его в интернат. Ты вполне можешь завтра встретить на конференции Эрика Гарднера и между делом перенять этот полезный опыт».

– Но ведь они не могли так со своим ребенком, – беспомощно возразила Яна, стараясь не моргать, чтобы не пролить выступившую на глаза влагу.

– Да, конечно, не могли… Но тогда мне казалось, что дела обстоят именно таким образом. Только Светлана помогла мне поменять точку зрения. Она приезжала ко мне почти каждые выходные. И мы продолжали быть так же близки и открыты друг с другом, как в то время, когда я была совсем маленькой и просила ее вылечить найденных мною на улице стрекоз с оторванными крыльями.

Евгения улыбнулась. Это была очень грустная улыбка, но она делала ее лицо еще более красивым, чем обычно, и Яна смотрела на нее, уже не отрываясь, скомандовав своему вечно не спящему внутреннему контролеру: «К черту, отвали! Она рассказывает это только для меня… и значит, я буду смотреть на нее столько, сколько захочу». И тогда этот суровый страж недоуменно пожал плечами и, прежде чем до утра раствориться в ночном мраке, передал ей ключ от решетки, много лет отгораживающей ее мир от мира других людей.

– Наверное, стоит подробнее рассказать о моей сестре, – продолжила Евгения, не замечая внутренней борьбы помощника. – Она была настоящей красавицей: длинные светлые волосы, зеленые глаза, прекрасная улыбка. Семейные хроники даже сохранили такое предание: отец и Светлана, тогда уже начинающий ученый с несколькими выигранными грантами, вместе гуляли по набережной Сены после очередной научной конференции. Тут им по дороге попался невысокий человек с пронырливыми глазами и попытался их остановить, дал свою визитку, назвался агентом, умолял, чтобы Светлана непременно появилась на кастинге, потому что именно такую «славянскую модель» они искали для своей рекламы. Показательна реакция отца: он разорвал в клочки визитку этого бедного человека и даже повредил о него свою трость.

Но красота… это конечно не главное. Еще моя сестра всегда, с самого детства, была очень ласковой и доброй со всеми. Позаботиться о брошенном котенке, помочь соседской старушке донести покупки из магазина – она делала это так естественно, так просто, что другие люди тоже, знакомясь с ней, словно становились добрее. И, наверное, я совру, если скажу, что приносила ей стрекоз только для того, чтобы она их лечила. Скорее, мне хотелось ей показать, что я тоже могу быть доброй… хотя это и не шло у меня от сердца, как у нее. Если совсем честно, то иногда я даже сама обрывала несчастным насекомым их крылышки…

Мне было очень важно, что она не бросила меня, продолжала навещать и заботиться. Хотя она вообще никого никогда не бросала. Люди науки обычно такие закрытые, зацикленные, как мои родители. А вот Светлана… нет.

Евгения вздохнула, потом посмотрела в серьезные внимательные глаза помощника и спросила:

– Тебя, наверное, уже немного угнетает вся эта унылая предыстория, но если я ее не расскажу, то будет непонятно главное, то есть моя правда – та часть меня, о которой мало кто знает и о которой я, наконец, готова тебе сегодня рассказать.

– Евгения, меня совершенно не угнетает твоя история. Мне… дорого, что ты рассказываешь о таких вещах, – Яна так волновалась под испытывающим взглядом сидящей рядом девушки, что с трудом подбирала слова. – Вот только в такие моменты я жалею, что не курю, – добавила она хриплым голосом.

Евгения снова внимательно посмотрела на нее, а потом сказала:

– А знаешь что, пошли-ка в дом! Во-первых, становится прохладно. А во-вторых, думаю, мы неплохо проведем время в кальянной.

– А ты, значит, куришь кальян? – спросила Яна, с готовностью поднимаясь со своего места.

– Очень редко, – Евгения перебросила конец пледа через плечо и тоже поднялась, – ведь это хорошо делать в компании.