В лицо Франсуа бил ветер. Резкий, жестокий ветер, вырывавшийся из темноты. Уличные фонари слепили глаза. А перед его взором стояло лицо Поппи. Живое и подвижное лицо двадцатилетней девушки. Пленительное. Лукавое, милое, желанное. Женственное и непокорное. При первом знакомстве она показалась ему дикаркой, и он тут же понял, что завоевать ее можно, но приручить — никогда.
По лицу Франсуа ручьями текли слезы, и он знал, что оплакивает Поппи совершенно искренне. Он усиленно моргал, пытаясь не вспоминать о недобрых чувствах, которые в последние недели питал к бывшей жене. Но ничто не помогало. В голове крутились слова «упрямая», «эгоистичная», «жадная»… Это были титры, сопровождавшие ее изображение в мозгу Франсуа.
С тех пор, как Зоя…
Он резко свернул, чтобы не врезаться в лежавший на мостовой ящик. Слава Богу, в последний момент заметил… Дурак! Он мог упасть, искалечиться, погибнуть! Негромко чертыхнувшись, Франсуа приказал себе думать только об одном: как в целости и сохранности добраться до Леоноры.
В открытых дверях стояла Марина. Окружавшие ее голову пышные седые волосы на свету казались нимбом. Она пропустила Франсуа в дом.
— Леонора крепко спит. Все в порядке. Она ничего не знает.
— Тогда я оставлю ее у вас. — Он снял шлем и стал расстегивать куртку. — Есть какие-нибудь новости?
— Боюсь, плохие. Вот телефон, по которому могут звонить родственники.
Она протянула Франсуа блокнот и ушла в гостиную, оставив его одного.
Несколько минут слышалось тихое бормотание. Затем он вошел в комнату, сел напротив и уронил голову на руки.
Марина молча следила за ним. Слов не требовалось. Его поза и выражение лица говорили сами за себя.
— Они нашли ее тело. Судя по золотому медальону, который я подарил ей, это Поппи.
Марина сидела как немая и ждала продолжения.
— Им нужно провести опознание. Я должен выехать завтра, как можно раньше.
— Да. — Она поднялась, налила в стакан виски и поставила перед Франсуа. — Вы должны позвонить Лайаму.
— Что? Лайаму? О Боже… — Франсуа заставил себя выпрямиться и усталой стариковской походкой двинулся в прихожую. У двери он обернулся. — Зачем ей понадобилось прилетать? Черт побери, что толкнуло ее на это безумие?!
— Если бы я знала ответ на этот вопрос, то открыла бы тайну жизни, — сказала ему Марина.
— Да, — вздохнул он.
На сей раз его не было целую вечность. Вернувшись, он грузно опустился в кресло и снова закрыл глаза.
Марина сидела и следила за ним. В ее прошлой жизни тоже были такие моменты. Скорбь и невыразимая боль. Смерть матери, измена мужа. Она хранила спокойствие, зная, что пережить боль можно. А со временем все наладится.
Она налила Франсуа еще. И себе тоже. Они молча выпили. А затем Франсуа внезапно заговорил.
— Когда кто-то умирает, ты начинаешь думать о нем. А потом о себе. Душит раскаяние. Начинаешь казнить себя за все ошибки, которые ты совершил. И за то, что должен был сделать, но не сделал.
— Да, — согласилась Марина.
— И ничем не можешь помочь.
— Нет, — снова согласилась она. — Если в тебе осталось что-то человеческое, ты не можешь не казнить себя.
Он сделал большой глоток, закинул голову, закрыл глаза и погрузился в мрачные раздумья. Марина следила за ним и думала: будь я моложе и будь он моим, я пошла бы за него на костер. Красивый, благородный и чувствительный. Мятущийся и желанный.
— Есть и еще кое-что, — сказал Франсуа, зажмуриваясь с таким видом, словно ему под ногти загоняли раскаленные иголки.
— Да?
— Начинаешь казнить не только себя, но и других, — тихо ответил он.
— А-а… О да, тут вы правы. Мы ведь только этим и занимаемся, верно? Я сужу по собственному опыту.
Она ждала, готовая услышать еще что-нибудь. Услышать, подумать и ответить.
Но сегодня Франсуа уже сказал больше, чем мог. Он не был готов к исповеди. На несколько мгновений он сбежал от чувства вины и отчаяния и сумел увидеть свет разума в конце длинного тоннеля исковерканных и отравленных мыслей. А сейчас вновь вернулся в камеру, забаррикадировал дверь и законопатил щели.
— Завтра я накормлю Леонору завтраком и отведу ее в школу, — сказала практичная Марина. — Вы сами скажете ей?
— Да. А…
— У нее по-прежнему остаетесь вы, — деловито напомнила соседка. — Отец, который воспитывал ее два последних года.
Франсуа слегка вздрогнул и открыл глаза.
— Леоноре только шесть лет. Дети не должны терять родителей в столь юном возрасте.
— Нет. Но вам не кажется, что Леонора потеряла ее, когда Поппи оставила вас обоих?
О Господи, как она посмела сказать ему об этом в такой час? Наверно, потому что это была правда. Правда, которая могла ему помочь.
— Вы думаете, ей лучше пойти в школу? — спросил Франсуа.
— Посмотрим. Я бы удивилась, если бы она не пошла. Детям нужно, чтобы все было как всегда. Более-менее. Не согласны?
— Да. Вы правы.
Оба прекрасно помнили, что завтра Леоноре предстоит долгожданный урок в языковой группе Зои Пич. Но никто из них не заикнулся об этом.
Глядя на почерневшее лицо Франсуа, Марина инстинктивно догадалась, что на тему «Зоя Пич» наложено табу. Запретная зона. А Франсуа мог вытравить из памяти образ Зои, мешавший ему оплакивать покойную Поппи, только одним-единственным способом: возненавидев его.
Леонора сидела за столом и ела рогалик. У ее ног крутился ненасытный Риск и требовал свою долю.
Утром Франсуа очень бережно разбудил ее и сказал, что мамин самолет разбился и что мама умерла. Почувствовав, что папина печаль заполнила всю комнату как осенний туман, Леонора обвила его шею руками и постаралась утешить. А потом он попрощался и отправился на вокзал, потому что ему надо было ехать куда-то далеко. Но вечером обещал вернуться.
— А мама когда-нибудь приедет к нам? — спросила Леонора Марину.
— Нет.
— Я могу видеть ее в моей голове. — Она прищурилась. — Немножко.
— Да.
Леонора отломила еще один кусочек рогалика, Риск задрал нос и задрожал.
— А если я соберу те розовые лепестки, которые облетели с деревьев в парке, заверну их в чистый носовой платок вместе с часами, которые прислала мне мама, положу их на тот большой камень в саду и сосчитаю до ста, тогда она вернется?
— Нет, — мягко сказала Марина. — А ты действительно умеешь считать до ста?
— Да! И по-французски тоже.
— Молодец… — Марина помолчала и спросила: — Ты пойдешь сегодня в школу?
Леонора была сбита с толку.
— Я всегда хожу в школу.
— Я знаю. Но папа сказал, что если ты хочешь, то можешь остаться здесь.
— Сегодня понедельник, — ответила Леонора. — По понедельникам приходит Зоя.
— Да, — согласилась Марина.
— Можно сказать Зое про маму?
Марина смотрела на серьезного, сосредоточенного ребенка и чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
— Конечно, можно.
Догадываясь о том, какая страшная сцена разыгралась между Франсуа и Зоей вчера вечером, Марина серьезно сомневалась, что Зоя сможет прийти в школу. Для этого требовались чрезвычайная преданность делу, железные нервы и смелость.
Они с Леонорой шли в школу. Дорога занимала всего десять минут, но приходилось подолгу стоять на перекрестках, потому что движение было сумасшедшее. Не помогали ни светофоры, ни регулировщики.
Марина крепко держала девочку за руку и не сводила с нее глаз. Казалось, Леонора крепилась и все понимала. Но дети реагируют на смерть не так, как взрослые. Дети верят в волшебство, в сны и фантастические перевоплощения.
Однако у Марины было странное чувство, что Леонора, предложившая магический способ воскрешения мамы и получившая отрицательный ответ, испытала облегчение. Ох, бедная Поппи, думала Марина. Ты ушла, чтобы начать новую жизнь. И из-за этого потеряла ребенка.
У школьных ворот Леонора подставила лицо для поцелуя.
— Папа всегда целует меня в обе щеки. Сначала в ту, а потом в эту.
— Потому что он француз, — ответила Марина, с удовольствием выполняя указания Леоноры.
— А потом я целую его, — сказала Леонора и уткнулась носом в щеку Марины.
— Я зайду за тобой днем, — сказала Марина.
Леонора шагнула в сторону школы, потом вернулась, с неистовой силой обняла Марину и, наконец, ушла.
Марина медленно шла домой, вытирая глаза и шмыгая носом.
Франсуа вернулся только в восьмом часу вечера, усталый, но спокойный. Он обнял Леонору и положил руку на плечо Марины.
— Мы приготовили ужин, — сказала Марина. — Только благодаря указаниям Леоноры, потому что мне могли бы дать приз как худшей стряпухе на свете.
Она пыталась поднять ему настроение. Но Франсуа это напомнило о Зоином признании в неумении готовить и о последовавшей за ним катастрофе, уничтожившей их любовь. Его рана открылась вновь. Он сбегал домой, вымыл лицо холодной водой и вынул из подвала бутылку вина.
Если бы не Леонора, он бы сел и напился, чтобы вытравить из памяти последнюю встречу с Поппи. Мертвой женщиной с лицом, распухшим от долгого пребывания в воде. Да, это была Поппи, но не имевшая ничего общего с той Поппи, которую он знал.
Глядя на нее, Франсуа чувствовал странную пустоту. А позже, апатично сидя в поезде, спешившем на юг, он продолжал гнать от себя образ Зои, копошившийся на периферии его сознания и пытавшийся пробраться в него. Франсуа не имел права думать о бывшей любовнице; ему следовало вспоминать бывшую жену.
Франсуа с детства привык относиться к мертвым с большим уважением. К тому времени, когда поезд прибыл на вокзал Кингс-Кросс, он успел подумать как о мертвых, так и о живых и пришел к выводу, что не имеет права снова любить женщину.
Он поставил бутылку на кухонный стол, откупорил ее.
— Santй , не будем унывать. За жизнь! — произнес он с несколько наигранной решимостью.
Леонора бросила на него мрачный взгляд, но ничего не сказала и углубилась в свой омлет. К тому времени, как Риск начал требовать свое, она почти все съела. При этом девочка постоянно косилась на Франсуа, словно желая убедиться, что он еще цел и не собирается рассыпаться на куски.
— Как прошли занятия в школе? — наконец спросил он.
— Сначала у нас было письмо, потом математика. А потом я пошла в группу к Зое.
Марине показалось, что в воздухе проскочила искра. На виске Франсуа забилась какая-то жилка, но потом успокоилась.
— И что там было? — ровно спросил он, глотнув вина.
— Сначала мы читали… — Леонора помолчала, нахмурилась и докончила: — У меня все было в порядке. А потом я вдруг заплакала и не могла остановиться.
Марина и Франсуа переглянулись.
— Зоя сказала, что можно плакать, если мне грустно, — продолжила Леонора. — А когда все ушли, она тоже начала плакать. — Франсуа подпер лоб ладонью. — Я села к ней на колени, и мы обе плакали и плакали, — печально и в то же время гордо сказала Леонора.
Франсуа побледнел и положил вилку. От прорезавшегося было аппетита не осталось и следа.
Леонора давно уснула, пробормотав напоследок несколько слов о Риске и спросив, когда они тоже смогут завести собаку, а Франсуа по-прежнему лежал и смотрел в темноту.
Зоя тоже не могла уснуть. Она провела день, разрываясь между надеждой и отчаянием: то она не хотела верить, что Франсуа когда-нибудь сможет смотреть на нее без ненависти, то отказывалась смириться с мыслью, что страстная взаимная любовь может так быстро и бесследно исчезнуть.
Когда в медицинский кабинет пришла Леонора, на смелом, но бледном лице которой ясно читались владевшие ею чувства, Зоя подумала, что не сможет вести урок. Она крепилась изо всех сил.
Но это не помогло. Когда Леонора заплакала, Зоя обняла девочку и стала качать ее как маленькую, гладя, целуя и успокаивая. Ее слезы падали на светлые волосы ребенка, и несколько драгоценных минут они проплакали вместе.
Когда Леонора, в конце концов, ушла к себе в класс, Зоя была совершенно измучена. Она едва дотянула до вечера. Тело налилось свинцом, ноги не слушались, мысли путались.
Позвонил Чарльз и пригласил ее пообедать.
Зоя была ему благодарна, но не могла думать ни о ком, кроме Франсуа.
— Честное слово, нет сил. Мне нужно выспаться. Пожалуйста, Чарльз! Ты был так добр ко мне вчера вечером. Пойми, пожалуйста.
— О'кей, о'кей, намек понял.
Он произнес несколько ласковых слов и согласился дать ей отдохнуть. Но завтра они непременно встретятся. Без всяких оговорок. Да?
Она безропотно согласилась. Нет смысла спорить. Франсуа для нее потерян, так какая разница, что случится в ближайшем будущем? Главное — выжить.
А Чарльз был такой добрый. Милый, нежный. Оказался рядом как раз вовремя. Он не заслуживал отказа.
Она крутилась с боку на бок, не находя себе места. Протягивала руку и утыкалась в пустоту. Простыни были холодные и несмятые.
Прошла целая вечность, прежде чем в комнату прокрался вынырнувший неизвестно откуда рассвет. Зоя почувствовала, что мышцы начинают расслабляться и что она скользит куда-то вниз… Внезапно в ней проснулся прежний страх. Она отчаянно боролась со сном. Сознание сопротивлялось, но подсознание уже перешло на сторону врага.
Она шла по широкому шоссе. Вокруг была темнота. Гулкая, пустая и зловещая.
Она была одинока… отчаянно одинока. А в центре мира зияла пропасть, заполненная темнотой. Вдруг где-то над ней вспыхнул теплый красно-оранжевый свет. Вспыхнул и погас.
Повалил черный дым. Он клубился вокруг, душил и слепил. Из дыма выбежал человек. Его одежда тлела, он звал на помощь. Зоя протянула к нему руки, но ничего не могла сделать.
И тут свершилось чудо. В ее руке оказался ковш с ледяной водой. Она вылила воду на страдальца, пламя зашипело и умерло.
Она хотела подбежать к нему, успокоить и перевязать его раны, но ноги стали тяжелыми и непослушными. Она заплакала от обиды и отчаяния и увидела, что он плачет тоже.
Франсуа! Ох, Франсуа!