Дарас.

Осень 529 года н. э.

Ситтас с Маврикием наблюдали за учениями катафрактов Ситтаса на тренировочном поле. Ситтас казался довольным. По выражению лица Маврикия понять что-либо было невозможно.

Зрелище, бесспорно, впечатляло. Ситтас привел в Сирию тысячу греческих катафрактов благородного происхождения для усиления стоявшей там римской армии. Земля дрожала, когда по ней двигалась тяжеловооруженная конница. Копья врезались в тренировочные мишени с поражающей воображение силой. Неудивительно: теперь копья держали по-новому и в удар вкладывали всю силу, не беспокоясь, как удержаться в седле.

Ситтас привстал на стременах, наслаждаясь движением.

Боже, как ему нравятся стремена! И как они нравятся катафрактам!

Ситтас дураком не был — несмотря на все отрицательные черты характера. Поэтому довольное выражение его лица сменилось хмурым.

— Ладно, Маврикий. Давай выкладывай, — проворчал он.

Гектонтарх вопросительно посмотрел на него.

— Не нужно играть со мной в игры, черт тебя подери! — рявкнул Ситтас. — Я прекрасно знаю: ты считаешь все это пустой тратой времени, — он кивнул на тренирующихся катафрактов. — Почему?

— Я не произнес ни слова, — Маврикий помахал рукой у себя перед лицом, разгоняя клубы пыли, поднятой копьеносцами. Если раньше на поле и имелась какая-то растительность, теперь все было затоптано копытами тяжелых коней.

Ситтас нахмурился.

— Знаю, — сказал он — В этом-то все и дело. Ты меня ни разу не покритиковал. Ни разу! Никакой критики — от самого Маврикия! Ха! Не сомневаюсь, ты ведь даже ругал свою мать, когда она тебя рожала и пояснял ей, что она делает неправильно.

На губах Маврикия промелькнула улыбка.

— И вот еще что. Я обратил внимание, что ты не заставляешь своих фракийцев тренироваться в копьеметании. Вместо этого они у тебя постоянно работают с луком, причем сидя в седле. И сидя как-то необычно. Признавайся, Маврикий, в чем дело?

Улыбка исчезла с лица гектонтарха.

— Думаю, вопрос обращен не к тому человеку. Это ты, полководец, знаешь вещи, о которых не знаю я. От Велисария.

Судя по выражению лица, Ситтас почувствовал себя неловко.

— Ну.

Маврикий отмахнулся.

— Я не жалуюсь. И я не задаю лишних вопросов. Если полководец не сказал мне о своем секрете, я уверен на то имеются веские основания. И это не означает, что я сам не в состоянии кое о чем догадаться.

— Как, например?

— Как, например. Он поселил в одном известном тебе доме гения механики, который сейчас занимается изобретением Бог знает чего. Какой-то дьявольской штучки. И его изобретения или что это там такое явно каким-то образом связаны с артиллерией. Велисарий всегда трепетно относился к артиллерии. И всегда обожал пехоту, в особенности в последнее время. А перед отъездом недвусмысленно приказал мне хорошо заботиться о Гермогене.

Ситтас почесал щеку, размазав пыль и пот по лицу.

— И что?

Маврикий фыркнул.

— Поэтому я подозреваю, что через несколько лет атака копьеносцев будет считаться самым быстрым способом самоубийства.

— А я люблю атаки копьеносцев, — проворчал Ситтас. — И сам люблю наносить удары копьем. А ты разве нет?

— Шутишь? Во-первых, я вообще не люблю сражения. Если бы я умел зарабатывать на жизнь каким-то иным способом, то выбрал бы его. Но поскольку уж я оказался в военном деле, то мне нравится быть в нем спецом. Это означает, что мне хочется побеждать в сражениях, а не проигрывать. А больше всего мне хочется остаться в живых.

Ситтас помрачнел.

— Если задумал разлюбить военное дело — поговори с чертовым фракийским деревенщиной, — проворчал он.

— Только чертов грек благородного происхождения может любить войну. — На мгновение лицо Маврикия стало враждебным. — Ты знаешь, сколько раз на Фракию нападали варвары? В то время, как знатные греки сидели и смотрели, оставаясь в безопасности за крепостными валами Константинополя?

Ситтас скорчил гримасу. Маврикий развернул коня.

— Поэтому наслаждайся своими копьеносцами, полководец. Лично я готов поставить на Велисария и его планы — какими бы странными они ни казались на первый взгляд. И если Иоанн Родосский изобретет секретное оружие, которое устрашит кавалерию, я с радостью стану его использовать. Я с радостью спущусь на землю из седла и стану сражаться на своих двоих — если таким образом смогу разбить следующую волну варваров, которая придет грабить Фракию.

После того как гектонтарх уехал, Ситтас грязно выругался. Резкие слова Маврикия вывели его из себя, но злиться на него он не мог. В словах было слишком много правды. Несмотря на классовые предрассудки, Ситтас прекрасно осознавал реальности жизни большинства римских граждан. Он не наблюдал за разграблением Фракии из-за высоких стен Константинополя. Он сам вел отряды вперед, причем отряды копьеносцев, против нападавших варваров. Он видел, как варвары убегали от него, смеясь, и на следующий день нападали еще на одну деревню. И он видел результаты этих нападений — через день, когда приходил в те деревни вместе со своими катафрактами. Как и обычно, слишком поздно, чтобы что-то сделать, если не считать захоронения трупов.

Ситтас поехал вперед на тренировочное поле. Заметив его приближение, катафракты весело закричали. Затем, после того как подчиненные увидели выражение его лица, веселые крики смолкли.

— Хватит, черт побери, баловаться с копьями! — рявкнул он. — Готовьте луки!

На следующий день Маврикий прискакал в усадьбу под Дарасом. Он привез с собой Гермогена.

Гермоген гордился высоким званием, теперь он стал командующим всей пехоты, входящей в сирийскую армию. Ситтас последовал совету Велисария по прибытии в Сирию, где он заменил Велисария на посту главнокомандующего римской армией. Ситтас тут же назначил Гермогена на эту должность.

Когда Маврикий с Гермогеном заехали во двор усадьбы, из дома вышли Антонина с Ириной и поприветствовали гостей.

— Где Ситтас? — спросила Антонина.

— Остался с армией, — спешиваясь, проворчал Маврикий. — По крайней мере, пока. Насколько — не знаю.

— Вероятно, пока не справится с последним приступом дурного настроения, — весело заметила Ирина. — Что ты сказал ему на этот раз?

Маврикий ничего не ответил. Гермоген улыбнулся и сообщил:

— Думаю, он оклеветал славу громоподобных катафрактов. Вероятно, также добавил пару слов о греческой аристократии.

Маврикий с чувством собственного достоинства промолчал.

— Вы приехали как раз к ужину, — объявила Антонина. — И Антоний здесь.

— Епископ? Антоний Александрийский? — спросил Гермоген. — Здорово! Я так давно хотел с ним познакомиться!

Гермогена впервые пригласили в усадьбу после отъезда Велисария. Молодой человек получил большое удовольствие от проведенного там вечера, однако первые часы привели его в небольшое замешательство. Разговор за столом казался каким-то натянутым. Гермоген несколько раз пытался расспросить Иоанна Родосского о достигнутых результатах и таинственном проекте по изобретению артиллерийского оружия. Но Антонина с Ириной каждый раз вмешивались в разговор и уводили его в сторону. Через некоторое время Гермоген понял: они не хотят обсуждать вопрос в присутствии других гостей.

Вначале он предположил, что нежелательным слушателем является епископ. Святой человек может почувствовать себя оскорбленным, если при нем станут обсуждать такой низменный предмет. Поэтому, примиряясь с требованиями хозяев, Гермоген оставил все попытки разузнать о проекте создания оружия и пригласил епископа к обсуждению религиозной доктрины. Гермоген, как и многие греки среднего класса византийского общества, считал себя теологом-любителем.

Но последовавшая дискуссия привела его в еще большее замешательство. Не потому, что он понял: ему далеко до знаний Антония Александрийского. Гермоген ни в коем случае не считал себя равным знаменитому епископу Алеппо в знании теологических тонкостей. Но просто Антонина с Ириной снова вмешались, когда Гермоген уже собрался заострить внимание на взглядах епископа на триединство. И, как и раньше, увели разговор в сторону, болтая о каких-то глупостях, словно не желали, чтобы епископ высказывал свое мнение перед остальными гостями.

Затем наступил худший момент вечера, когда Гермоген внезапно понял: он сам и является этим нежеланным гостем. Но через некоторое время смущение прошло. Казалось очевидным, судя по дружелюбному отношению к нему, что ни Антонина, ни Ирина, ни Маврикий не считают его присутствие неприятным.

Тогда что?..

Все прояснилось после того, как все с наслаждением выпили по первому кубку десертного вина. Антонина откашлялась и обратилась к секретарю полководца. — Прокопий, боюсь, мне к завтрашнему утру нужен полный отчет о финансовом состоянии усадьбы. — Она положила маленькую ручку на полную кисть епископа, сидевшего рядом с ней. — Антоний хочет начать работу с бумагами, как только проснется.

На мгновение Гермогену почти показалось, что пальцы Антонины нежно гладят пальцы Антония Александрийского. Чушь.

Прокопий нахмурился.

— Мне сейчас им заниматься? — жалобно уточнил он.

— Боюсь, да.

Антонина бросила взгляды на всех мужчин, сидевших за столом. По очереди. Взгляды сопровождались странной улыбкой. Если бы он не считал это абсурдом, Гермоген мог бы поклясться: Антонина пытается кокетничать со всеми мужчинами, кроме Прокопия. Взгляд, брошенный на Иоанна Родосского, казался особенно похотливым. А на лице Ирины, как он обратил внимание, теперь появилась странная понимающая улыбка. Почти непристойная, если бы не… Чушь.

Прокопий уставился на Антонину. Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, губы были поджаты. Создавалось впечатление человека, которому явилось тайное видение.

— Конечно, — ответил он, словно подавился.

Секретарь встал из-за стола, сухо поклонился и покинул помещение. Один раз оглянулся назад. Гермогена поразил огонь в его взоре.

Как только Прокопий ушел, атмосфера в комнате тут же изменилась. Маврикий поджал губы. Гермоген думал, что гектонтарх плюнул бы на пол, если бы его не остановила вежливость. Иоанн Родосский медленно выдохнул и молча протянул кубок Ирине. Улыбаясь, Ирина наполнила кубок до краев. Антонина вздохнула, откинулась на спинку кресла и протянула собственный кубок.

Епископ тут же повернулся к Гермогену.

— Отвечая на твои вопросы, могу сказать следующее, — объявил Антоний. — Мое мнение о триединстве совпадает с ортодоксальной традицией, принятой на пятом церковном соборе. Я также считаю, что окончательное решение проблемы не будет найдено никогда. И таким образом считаю любую попытку навязать подобное решение неразумной — и с социальной, и с политической точки зрения. А с теологической — абсолютно нечестивой.

— Нечестивой? — переспросил Гермоген. — Нечестивой!

Антоний Александрийский усиленно закивал.

— Да, молодой человек. Ты правильно меня понял. Нечестивой.

Гермоген пытался найти нужные слова.

— Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо говорил…

Он замолчал и в задумчивости отхлебнул вина. Александриец улыбнулся.

— Признаю мой подход не является традиционным. Но позволь спросить тебя вот о чем, Гермоген. Почему вопрос триединства сложно понять? Почему он является загадкой?

Гермоген колебался.

— Ну, я не теолог, вы же знаете. Но это очень сложный вопрос. Это всем известно.

— Почему?

Гермоген нахмурился.

— Не понимаю.

— А почему он такой сложный? Тебя никогда не удивляло, что Всевышний выбрал такой способ представить себя? Таким способом, который мучает всех?

Гермоген открыл рот, потом закрыл, сделал еще один большой глоток вина, фактически очень большой глоток вина. На самом деле он время от времени действительно мучился этим вопросом. Но наедине с собой. Только наедине с собой.

Александриец снова улыбнулся.

— Я тебя понимаю. Я считаю, мой дорогой Гермоген, что Господь выбрал такой путь по одной простой причине. Он не хочет, чтобы люди понимали триединство. Это тайна, и это и есть простая истина. Конечно, нет вреда, если кто-то решает задуматься или обсудить проблему. Я сам этим занимаюсь. Но заходить дальше, объявлять свою точку зрения правильной, более того — навязывать ее церковным и светским властям — по-моему не стоит. Вот это кажется мне нечестивым. Это грех. Гордыня. Происки Сатаны.

Гермогена больше всего поразили даже не слова александрийца, а выражение лица. Странное сочетание доброго взгляда и сурово поджатых губ. Гермоген знал о репутации епископа как теолога среди греков из высших слоев общества. И он также знал и репутацию александрийца как святого человека — причем еще более высокую — среди сирийских крестьян и всего плебса. Внезапно все, что он слышал об этом человеке, соединилось у него в сознании.

— Хватит теологии! — запротестовала Ирина. — Я хочу послушать Иоанна. Как продвигается дело с его адскими штучками?

Гермоген почти благодарно отвернулся от епископа. Иоанн Родосский резко выпрямил спину и гневно посмотрел на Ирину. С грохотом поста вил кубок на стол. К счастью, кубок был почти пустой, поэтому на стол выплеснулось всего несколько капель вина. Но в первое мгновение Гермоген опасался, что кубок расколется — с такой силой Иоанн им грохнул.

— Нет никого прогресса, ты, женщина ада! Как тебе самой известно — ты же сама вчера присутствовала при последнем провале.

Ирина улыбнулась. И посмотрела на епископа.

— Ты слышал, Антоний? Он назвал меня дьяволом! Тебе это не кажется несколько преувеличенным? Что ты нам скажешь как эксперт?

Александриец улыбнулся.

— Потребуется дальнейшее уточнение. Если он назвал тебя дьяволом, то это да — сильное преувеличение. Однако Иоанн не был так точен. Выражение «женщина ада» в конце концов может относиться к любой обитательнице ада. Например, к бесенку женскою пола. В таком случае, боюсь, я должен поддержать Иоанна. Потому что на самом деле, Ирина, в тебе есть нечто бесовское.

— Мне кажется, бесенят женского пола не существует, — заметила Ирина.

Епископ широко улыбнулся.

— И я так думал, мой дорогая Ирина, пока не познакомился с тобой.

Все сидевшие за столом рассмеялись. Когда смех стих, заговорил Маврикий.

— Что произошло, Иоанн?

Моряк нахмурился.

— Я спалил мастерскую. Вот что произошло.

— Опять?

— Да! Опять! — Иоанн уже собрался встать, но Антонина улыбнулась ему и жестом попросила оставаться на месте.

— Пожалуйста, Иоанн! Я слишком много выпила. У меня закружится голова, если придется смотреть, как ты бегаешь из угла в угол.

Моряк вздохнул и остался сидеть.

— Дело в проклятом лигроине, Маврикий, — пробормотал он через несколько секунд. — Местная дрянь. Мне нужен лигроин хорошего качества. А для этого…

Он повернулся к епископу.

— Твой приятель, Михаил Македонский, сейчас в Аравии?

Епископ покачал головой.

— Уже нет. Он вернулся несколько недель назад и поселился неподалеку. В любом случае он не сильно помог бы тебе. Он был в Западной Аравии, у Бени-Хасан. Западная Аравия, знаешь ли, не лучшее место для поиска лигроина. И, кроме того, я не думаю…

Он откашлялся и замолчал.

Гермоген уже собирался спросить, чем знаменитый Михаил Македонский занимался в Аравии, когда внезапно заметил, что Антонина с Ириной очень внимательно на него смотрят. Он плотно сжал губы. Мгновение спустя обе женщины одарили его улыбками.

«Что-то наклевывается, — подумал он. — Здесь какие-то скрытые течения, причем глубоководные. Думаю, для молодого офицера сейчас лучше всего держать рот на замке. Плотно, плотно закрытым. Однако послушать стоит».

— У нас в коннице есть офицер из арабов, — снова заговорил Маврикий. — Вообще-то он только наполовину араб. Гектонтарх по имени Марк. Марк из Эдессы. Его мать живет неподалеку от мыса Гир. Его сородичи по большей части — бедуины. Я поговорю с ним. Вероятно, он сможет что-то организовать.

— Буду очень благодарен, — сказал моряк. Мгновение спустя он встал из-за стола. — Я пошел спать, — объявил Иоанн. — Завтра мне потребуется снова отстраивать проклятую мастерскую. Снова!

Перед уходом Иоанн обменялся улыбками с Антониной. Как отметил Гермоген, в этих улыбках не было ничего предосудительного, только дружелюбие двух людей, которым хорошо в компании друг с другом. Гермоген вспомнил о странном похотливом выражении лица Антонины некоторое время тому назад, в присутствии Прокопия.

«Глубинные течения. Исходящие от скрытого источника по имени Велисарий — если не ошибаюсь. Наверное, мой любимый полководец опять что-то задумал. Итак, остается только один вопрос. Какая роль отведена мне?»

Маврикий поднялся из-за стола.

— Я тоже отправляюсь спать.

Гектонтарх посмотрел на Гермогена.

— Наверное, я еще немного посижу, — сказал Гермоген и протянул кубок Ирине. — Не могла бы ты?..

Маврикий вышел из комнаты. Антонина зевнула и потянулась.

— Наверное, мне следует взглянуть, как там Фотий. Он сегодня не очень хорошо себя чувствовал. — Она встала, похлопала Ирину по плечу и посмотрела на Гермогена. — Ты к нам надолго?

— На одну ночь, — ответил Гермоген. — Уезжаю рано утром. Мне на самом деле нельзя надолго оставлять армию. Кажется, Ситтас наконец понял, что нельзя заниматься одними копьеносцами, и начинает поговаривать об общих маневрах.

— Приезжай снова, когда сможешь.

— Приеду. Обязательно.

Через несколько минут они остались вдвоем с Ириной. Женщина и мужчина какое-то время молча смотрели друг на друга.

Он понял значение ее взгляда. На самом деле в нем был вопрос. Этот мужчина, сидящий напротив меня, собирается меня совращать? Или…

Гермоген улыбнулся.

«В жизни я делал много глупостей. Но я все-таки не такой дурак, чтобы пытаться ее соблазнить. Как всегда говорил мой дядя Феодосий, никогда не следует бегать за женщиной, которая гораздо умнее тебя. Тебе ее не поймать. Но может произойти и худшее: ты ее поймаешь».

— Ну, Ирина, расскажи мне об этом деле. Все, что можешь.

На следующее утро Антонина встала рано, чтобы попрощаться с Гермогеном до его отъезда. Когда она вышла из дома, солнце только показалось из-за горизонта. Молодой человек уже был во дворе, держал под уздцы оседланного коня и тихо разговаривал с Ириной.

Антонина удивилась, увидев начальницу шпионской сети. Как правило, Ирина вставала поздно и прилагала все усилия, чтобы ее никто не разбудил раньше времени.

Когда Антонина подошла, Гермоген улыбнулся и вежливо поклонился. Антонина обменялась вежливым поклоном с молодым человеком, он вскочил в седло и уехал.

Антонина посмотрела на Ирину. Начальница шпионской сети зевнула во весь рот.

— Ты рано встала, — заметила Антонина.

Ирина скорчила гримасу.

— Нет, я просто засиделась позже обычного. Я еще не ложилась.

Она кивнула в спину удаляющегося Гермогена, который в эту ми нуту выезжал за ворота.

— Знаешь, он — толковый парень. Догадался о гораздо большем, чем я могла бы предположить, всего лишь наблюдая за окружающими его людьми.

— Именно поэтому он и остался за столом? Я подумала, что он положил на тебя глаз.

Ирина покачала головой и улыбнулась.

— О, нет. Он вел себя безупречно. Моя честь не опорочена. Нет, он хотел присоединиться к заговору. Каким бы он ни был. На самом деле суть заговора его совершенно не волнует, если в нем участвует Велисарий. Боюсь, тяжелый случай идолопоклонничества.

— Что ты ему сказала?

— Достаточно. Но не очень много. Однако этого хватит, чтобы сделать его счастливым и заполучить на нашу сторону. У меня об этом молодом человеке сложилось очень хорошее впечатление, Антонина. Велисарий правильно его оценил и даже немного недооценил.

Антонина обняла подругу за талию и повела назад в дом.

— О деталях расскажешь попозже. Ты выглядишь абсолютно изможденной, Ирина. Тебе нужно в кровать.

Ирина рассмеялась.

— На самом деле — обратно в кровать.

Почувствовав удивление Антонины, Ирина устало улыбнулась.

— Я сказала, я не спала, Антонина. Мы же не говорили о заговорах всю ночь, черт побери.

— Но…

Ирина улыбнулась еще шире.

— Я считаю неотразимыми симпатичных молодых людей, которые достаточно умны, чтобы не пытаться меня соблазнить.