Евфрат.

Осень 531 года н. э.

— Так где же атака по флангу? — спросил Маврикий. — Ты помнишь, как предсказывал, что она произойдет именно этой ночью. Примерно неделю назад.

Велисарий пожал плечами. Он удобно прислонился к грубой каменной стене одной из артиллерийских башен на дамбе и ответил на гневный взгляд Маврикия абсолютно спокойным.

— Я забыл о переговорах, — объяснил он.

— О каких переговорах?

Велисарий показал большим пальцем через плечо на юго-запад.

— Тех, которые Ормузд ведет с малва на протяжении этих последних дней. — Он опустил руку за кубком, поднес его к губам и стал потягивать содержимое.

Маврикий с неудовольствием посмотрел на кубок.

— Как ты можешь пить эту дрянь? Ты перенимаешь привычки местных жителей. Представитель Римской империи, да еще и фракиец по рождению, должен пить вино, а не это… это… персидское…

Велисарий хитро улыбнулся.

— Я нахожу свежую воду с добавлением сока лимона и граната очень освежающей, Маврикий. Благодарю Баресманаса за то, что дал мне попробовать напиток.

Он распрямил спину.

— Кроме того, если бы я стал пить вино целый день — день за днем, привязанный к этой проклятой дамбе — то к этому времени уже спился бы.

— Анастасий с Валентином пьют вино, — тут же ответил Маврикий. — Я не заметил даже, чтобы их качало.

Велисарий холодно посмотрел на двух телохранителей, сидящих менее чем в четырех ярдах.

Как и Велисарий, Анастасий с Валентином отдыхали в тени артиллерийской башни.

— С таким весом, как у Анастасия, можно пить по бочке вина в день и не замечать, — проворчал полководец. Услышав его слова, Анастасий с философским спокойствием посмотрел вниз на собственное огромное тело. — Что касается Валентина — ха! Этот человек не только внешне похож на ласку, он может есть и пить, как этот зверек. — Услышав слова главнокомандующего, Валентин посмотрел на свое жилистое тело, с собственной версией философского спокойствия. Которое больше всего напоминало философию ласки, после того как та полакомилась курами в курятнике.

Внезапно Велисарий резко встал. На самом деле в движении не было смысла. Оно просто выразило состояние полководца после последней недели неподвижности. Приходилось сидеть на дамбе и все время, день за днем, отражать бесконечные атаки и пробные вылазки малва.

Сражение практически превратилось в осаду. Велисарий считался мастером ведения осады — независимо от того, нападал он или оборонялся — но это был вид военного дела, который лично он ненавидел. Его темпераменту больше подходили маневры, чем простая драка.

Он даже не чувствовал облегчения — так сказать — от личного в ней участия. В первый день присоединившись к армии на самой дамбе, Велисарий начал участвовать в отражении одной из атак малва. Даже до того, как Анастасий с Валентином смогли его схватить и оттащить назад, сирийские солдаты, защищавшие ту часть стены, стали неистово его отгонять. Либерии и Маврикий, подъехавшие вместе со своими катафрактами, чтобы подбодрить сирийцев, даже отругали его, назвали дураком и идиотом.

Конечно, холодный, все просчитывающий ум полководца все понял и получил удовлетворение. Только тех командиров, которых искренне ценит армия, так ревностно охраняют их солдаты. Но мужчина внутри полководца горячился, раздражался, ругался, возмущался.

Полководец взял мужчину за удила. И поэтому в течение недели Велисарий мирился с неизбежным. Он больше ни разу не пытался прямо участвовать в сражении у стены, но каждый день постоянно ездил вдоль линии римских укреплений. Взад и вперед. Подбадривал солдат, советовался с офицерами, организовывал поставку боеприпасов и продовольствия и, в особенности, проводил время с ранеными.

Валентин с Анастасией ворчали, Эйд горячился, посылая ментальные импульсы: «Ракеты! Очень опасно!», но Велисарий был неумолим. Он знал: его солдаты получают удовлетворение, понимая, что их командующий не находится в центре бойни. Но на подсознательном уровне подбадриваются от его присутствия рядом. В этом он оказался прав. По мере того как проходила неделя, боевой клич его армии изменился.

Первые два дня кричали: Рим! Рим!

На третий день, когда он ехал туда и обратно вдоль укреплений, кричали уже его имя. Это все еще было так через неделю после начала сражения. Но его имя больше не использовали в качестве простого приветствия. Им насмехались над врагом, бросали его как вызов. Вся римская армия выкрикивала его имя, чтобы малва знали:

— Жалкие ублюдки, вы будете повержены. Конец вам.

— Велисарий! Велисарий!

Велисарий осушил кубок и поставил его на стену с такой силой, что грубое гончарное изделие треснуло.

Он проигнорировал звук и повернул голову на запад.

Его глаза горели. Перевалило далеко за полдень, солнце ярко сияло на небе. Он приставил руку козырьком, чтобы защититься от солнца.

— Ну давай, Ормузд, — проворчал Велисарий. — Решайся. Даже проклятому Богом арийскому принцу не нужна целая неделя, чтобы решиться на предательство.

Маврикий повернул голову, чтобы посмотреть туда же, куда и Велисарий.

— Ты думаешь, именно сейчас он и решается на предательство?

— Рассчитывай на это, Маврикий, — тихо ответил Велисарий. — Могу гарантировать, что каждую ночь на протяжении последней недели эмиссары малва бегали взад и вперед между шатром Ормузда и…

На мгновение он повернулся на юг. Сильно прищурился, словно только одной силой воли мог разглядеть, что происходит внутри огромного шатра, который малва поставили на левом берегу Евфрата, более чем в миле от места отдыха Велисария. Шатра, где, как был уверен Велисарий, отдавал команды демонический Линк.

Маврикий мрачно заворчал:

— Может, ты и прав. Черт побери, я на это надеюсь. Если эта проклятая осада продлится еще долго, мы… а, — он неопределенно махнул рукой, словно смахивал дерьмо, прилипшее к тунике. Велисарий ничего не сказал. Он знал: Маврикий не беспокоится, что малва могут взять дамбу фронтальной атакой. И хилиарх также не беспокоится, что малва могут истощить римлян. Постоянный поток барж, идущих из Карбелы, обеспечивал защитников гораздо лучше, чем нападавших. Римляне могли держать эту полуосаду почти бесконечно.

Но… они уставали. Уставали физически, уставала нервная система. После яростных атак малва в первые день и ночь, от которых они отказались в пользу бесконечных пробных вылазок и быстрых «мелких уколов», потери были относительно малыми. Но «легкие» потери — это все равно потери. Это люди, убитые, искалеченные, раненые. День за днем, и конца этому не видно.

— Надеюсь, ты прав, — повторил он. Угрюмо. Велисарий решил, что пора сменить тему.

— Агафий выживет, — объявил он. — Теперь я в этом практически уверен. Я видел его только вчера.

Маврикий посмотрел вверх по течению, на медицинские баржи, стоявшие на якоре вне зоны досягаемости ракет малва.

— Рад это слышать. Я думал…

Он не закончил фразу, вернее закончил ее неопределенным ворчливым звуком. Не угрюмым на этот раз. Непереводимый звук совмещал восхищение и неверие.

— Не думал, что он вытянет, — признался Маврикий. — В особенности после того, как он отказался ехать в Карбелу.

Велисарий кивнул. Большинство пострадавших римлян после установления очередности оказания помощи раненым (целью чего было максимальное количество выживающих) отправлялись в Карбелу. Но Агафий наотрез отказался — даже угрожал насилием, когда Велисарий попытался настаивать. Поэтому он остался, как и его молодая жена. Судаба была так же упряма, как и муж, когда говорил с Велисарием, и не обращала внимания на требования Агафия, заставлявшего ее уехать. И также угрожала насилием.

На самом деле Велисарий был благодарен. Константинопольскими войсками теперь командовал Кирилл и показал себя очень хорошо на этой должности. Но то, как держался Агафий, поразительно подняло боевой дух армии, и не только греков.

На протяжении последней недели постоянный поток солдат — фракийцы, сирийцы, иллирийцы, арабы и конечно греки — посетили раненого офицера на барже. Агафий был очень слаб от колоссальной потери крови, и его мучили боли после ампутации одной ноги выше колена, а другой на лодыжке.

Но мужчина выдерживал все со стоицизмом, который бы опозорил Марка Аврелия, и всегда укреплял намерения посетителей выстоять против малва. От Эйда пришел ментальный импульс:

«Ты только подумай, какова сила воли этого человека. И как ты должен быть счастлив, имея таких друзей».

— Да, — прошептал Велисарий. — Да.

«В будущем таких людей будут воспевать поэты. Через много столетий».

Велисарий сделал глубокий вдох.

«В таком случае давай дадим человечеству эти столетия. И все миллионы столетий, которые придут после».