Дарас
Лето 530 года н. э.
Феодора прибыла в усадьбу ближе к концу лета. Ее появление было неожиданным. Не время появления, а манера.
— Она обеспокоена, — прошептала Антонина. Маврикию, наблюдая за тем, как императрица въезжала во двор. — Сильно обеспокоена. Не могу предположить другой причины, которая заставила бы Феодору путешествовать таким образом.
Маврикий кивнул.
— Думаю, ты права. Я даже не знал, что она умеет ездить верхом.
Антонина сжала губы.
— Ты это называешь ездой верхом?
— Не надо иронии, девочка, — прошептал Маврикий. — Ты вы глядела не лучше, когда впервые влезла в седло. По крайней мере, по Феодоре не скажешь, что она сейчас свалится с похмелья. Хотя бы судя по тому, что она не впивается в луку седла.
Антонина сохраняла достоинство, полностью проигнорировав последнее замечание. Она шагнула вперед и поприветствовала императрицу, разведя руки в стороны.
Феодоре удалось заставить лошадь встать, в некотором роде. Двадцать сопровождавших ее катафрактов остановились на значительном расстоянии позади нее. Частично из-за уважения к императрице. В основном из-за уважения к угрюмой лошади, терпение которой было готово лопнуть.
— Как слезают с этого мерзкого животного? — прошипела императрица.
— Позвольте мне, Ваше Величество, — сказал Маврикий.
Гектонтарх прошел вперед с табуреткой в руке. Успокоил лошадь, положив руку на шею и произнеся несколько мягких слов. Затем поставил табуретку на землю и помог императрице спокойно на нее спуститься.
На земле Феодора гневно отряхнулась.
— Боже, ну и вонь! Я не про тебя, Маврикий. Ну и вонючая лошадь. — Императрица гневно посмотрела на животное, на котором недавно сидела. — Слышала, во время осады едят этих тварей.
Маврикий кивнул.
— Ну по крайней мере есть на что надеяться, — пробормотала Феодора.
Антонина взяла ее под руку и повела в дом. Феодора хромала рядом.
— Но в предстоящей войне, судя по тому, как идут дела, похоже, много осад не будет! — рявкнула Феодора.
Антонина колебалась несколько секунд, потом спросила:
— Все так плохо?
— Хуже, — проворчала императрица. — Говорю тебе, Антонина, моя вера иногда дает сбой, когда я думаю, что. Бог создал этого человека по своему образу и подобию. Возможно, Всемогущий на самом деле — кретин? Свидетельства Его работы на это указывают.
Антонина вздохнула.
— Насколько я поняла, Юстиниан не прислушивается к твоим предупреждениям?
Ворчание.
— А если Он вылепил Юстиниана по своему образу и подобию? Ты только представь: огромный Юстиниан на небесах! — Она опять заворчала себе под нос. — Ты только представь гигантского лопочущего идиота — Опять ворчание. — Ведь ваяние всяких поделок — люби мое занятие Юстиниана на досуге.
Позднее, после обильной трапезы, настроение Феодоры улучшилось.
Она приветственно подняла кубок с вином.
— Поздравляю тебя, Маврикий, — сказала она. — Тебе удалось довести провинциального сборщика налогов до грани смерти. От апоплексического удара.
Маврикий что-то проворчал себе под нос.
— Все еще обижен, недоволен собранными налогами? — спросил.
— Он жаловался мне несколько часов, с той самой минуты, как я сошла с корабля. Знаете ли, эта большая усадьба представляет для него многое — в смысле потерянного дохода. Однако по большей части он беспокоится из-за своих подчиненных. Как он выглядел в их глазах.
Маврикий не ответил ничего, кроме уклончивого и ни к чему не обязывающего:
— Ваше Величество.
Императрица улыбнулась и покачала головой.
— На самом деле не стоило бить его так сильно. В конце концов, он только выполнял свою работу.
— Он не выполнял! — рявкнула Антонина. — Эта усадьба юридически освобождена от общего налогообложения, и сборщики налогов прекрасно это знают!
Освобождена, — согласился Антоний Александрийский. — Технически это — res privata. Часть…
Феодора от него отмахнулась.
— Пожалуйста, епископ! С каких это пор провинциальный трактатор беспокоился бы о презренных деталях юридического статуса налогооблагаемой усадьбы? Выжать, выжать, выжать. Пусть жалуются в Константинополь. К тому времени, как бюрократы соберутся принять решение по этому вопросу, все в любом случае умрут от старости.
Маврикий кивнул с серьезным видом:
— Очень точно вы это сформулировали, Ваше Величество. На самом деле это и есть обычная тактика трактаторов.
Он отхлебнул вина.
— Отличная тактика. При условии, что выберут правильную губку, которую выжимать.
Феодора покачала головой.
— А губкой, как я предполагаю, не может быть усадьба, населенная несколькими сотнями фракийских катафрактов?
Маврикий откашлялся.
— На самом деле, Ваше Величество, нет. Я бы не советовал смотреть на усадьбу таким образом. В особенности, когда у катафрактов есть секреты, которые они хотят держать в тайне от сборщиков налогов.
Феодора теперь улыбнулась епископу. И снова подняла кубок в приветствии.
— И также тост за тебя, Антоний Александрийский! Не думаю, что какой-либо епископ в истории церкви когда-либо раньше на самом деле вызывал пену у рта патриарха, когда тот его вспоминает.
Епископ красиво улыбнулся.
— Вы преувеличиваете, Ваше Величество. Патриарх Ефраим — очень достойный человек. — Затем добавил робко: — А что, правда?
Феодора кивнула. У Антония появилось довольное выражение лица.
— Ну, тогда определенно я оказываюсь в августейшей компании. На самом деле это не так. В смысле, что я — первый. Великий Иоанн Златоуст вызывал пену у рта у многих патриархов.
Антонина улыбалась, слушая диалог. Пока не вспомнила о судьбе Иоанна Златоуста. Вокруг стола, когда остальные тоже вспомнили, улыбки сошли с лиц, как свечи, затушенные в конце вечера.
— Да, — сказала римская императрица. — На нас опускается темная ночь. Давайте выпьем за то, чтобы увидеть утро.
Феодора опустила кубок, все еще почти полный.
— Мне достаточно, — объявила она. — Предлагаю всем не пить много вина. Нас впереди ждет долгий вечер.
Несмотря на всю вежливость, замечание звучало, как императорский приказ. Все кубки опустились на стол почти одновременно. Почти — только Ситтас быстро осушил свой перед тем как поставить.
— Юстиниан не желает меня слушать, — начала императрица. — Я с таким же успехом могла бы говорить с каменной стеной. — Она заворчала. — Я бы предпочла говорить с каменной стеной. По крайней мере, каменная стена не стала бы гладить меня по голове и заверять, что примет мои слова во внимание.
Она вздохнула.
— Он слушает только Иоанна из Каппадокии и Нарсеса. Они оба — нет необходимости говорить — поддерживают его в его заблуждениях. И уверяют, что его жена расстраивается, когда поводов для расстройства нет.
На мгновение Феодора отвернулась. Ее лицо стало маской. Она прилагала усилия, чтобы не расплакаться.
— Настоящий вред приносят слова Нарсеса, — прошептала она. — На самом деле Юстиниан никогда не страдал иллюзиями относительно Иоанна из Каппадокии. Он терпит Иоанна, потому что тот такой умелый сборщик налогов, но он ему не доверяет. Никогда не доверял.
— Слишком умелый, — проворчал Ситтас. — Его налоговая политика разорит всех в Риме, за исключением императорской казны.
— Я согласна с тобой, Ситтас, — вздохнула императрица. — На самом деле и Юстиниан так думает. Иронично, не правда ли? В Риме никогда не было императора, который тратил бы столько времени и энергии, проверяя, чтобы налоги справедливо распределялись среди населения, а затем рушил все свои усилия, налагая такое высокое бремя налогообложения, что уже не важно, в равной степени они распределяются или нет.
Феодора махнула рукой.
— Но давайте не будем в это углубляться. Нет смысла. Налоговая политика моего мужа исходит из того же, что и религиозная политика. Обе плохи — и он знает это — но обе требуются для претворения в жизнь навязчивой идеи заново включить варварский. Запад в Римскую империю. Это все, что он видит. Даже Персия едва маячит на горизонте. А малва полностью не имеют значения.
Заговорил Антоний Александрийский:
— Значит, нет надежды, что Юстиниан положит конец преследованиям монофизитов?
Феодора покачала головой:
— Нет. Учтите: он их не поощряет и не подстрекает к ним. Но уверенно смотрит в другую сторону и отказывается отвечать на какие-либо жалобы, отправляемые просителями из провинций. Все, что для него значит, — это одобрение ортодоксов. Их благословение предстоящего вторжения в Западное Средиземноморье.
Антонина заговорила, резко:
— Как я предполагаю, если он слушает Иоанна и Нарсеса — в особенности Иоанна из Каппадокии, — это означает, что Велисарий все еще находится под подозрением императора.
Феодора улыбнулась ледяной улыбкой.
— О, совсем нет, Антонина. Как раз наоборот. Иоанн и Нарсес щедро хвалили твоего мужа. Просто доходили до массовых восторгов. Словно они знают…
Она замолчала и сурово посмотрела на Антонину. Ситтас шлепнул мясистой ладонью по столу. Этот звук заставил всех дернуться.
— Ха! Да! — заорал он. — Он обвел ублюдков вокруг пальца! — Ситтас схватил кубок и наполнил его до краев. — За это надо выпить!
— Ты о чем кричишь, Ситтас? — спросила императрица. Полководец улыбнулся ей, глядя на нее поверх обода кубка с вином. На мгновение лицо исчезло, когда он наклонил кубок и одним глотком вылил в себя половину. Затем одобрительно вытер губы.
— Если они так целенаправленно хвалят Велисария при дворе, Ваше Величество, — вы ведь знаете, как его ненавидит Иоанн из Каппадокии, — это может только означать, что у них есть о нем информация, которая не поступила к нам. А это…
Исчез остаток вина.
— …может быть только доклад из Индии: Велисарий планирует предать Рим.
Он улыбнулся всем в комнате. Протянул руку к амфоре с вином.
— За это нужно…
— Ситтас! — взорвалась императрица.
Полководец выглядел так, словно ему больно.
— Всего один маленький кубок, Ваше Величество. Нет никакого вреда…
— Почему это нужно отмечать?
— О! — Ситтас возобновил наливание вина. — Это очевидно, Ваше Величество. Если они услышали новость из Индии — а я не могу предложить другого объяснения, — это говорит нам две вещи. Во-первых, Велисарий жив. Во-вторых, он, как и обычно, тщательно выполнил свою работу и перехитрил врага.
Он снова поприветствовал всех поднятым кубком.
— А как ты можешь быть уверен, что в докладе из Индии нет правды? — не успокаивалась императрица.
К тому времени, как Ситтас опустил кубок на стол, веселье уступило место спокойствию и безмятежности.
— Беспокойтесь о чем-нибудь другом, Ваше Величество, — сказал он. — Беспокойтесь, что солнце начнет вставать на западе. Беспокойтесь, что рыбы начнут петь, а у птиц вырастет чешуя. — Он презрительно фыркнул. — Если вы все-таки настаиваете, чтобы расстраиваться из-за фантазии, беспокойтесь, что я начну пить воду и рано по утрам делать гимнастику. Но не волнуйтесь, что Велисарий совершит предательство.
Антонина перебила его. Говорила очень холодным тоном:
— Если ты будешь продолжать эту тему, Феодора, то я с тобой порву навсегда.
В комнате воцарилась тишина. Все замерли на своих местах. Несмотря на тесные отношения Феодоры со всеми в этой небольшой группе, было немыслимо угрожать императрице. Этой императрице определенно.
Но именно Феодора, а не Антонина, первой отвела взгляд, когда они гневно смотрели друг на друга.
Императрица сделала глубокий вдох.
— Я… я… — она замолчала.
Антонина покачала головой.
— Не беспокойся, Феодора. Я на самом деле не рассчитываю, что ты извинишься. — Она посмотрела на Ситтаса. — Не более, чем я рассчитываю, что он начнет делать гимнастику.
— Боже упаси, — полководец содрогнулся и протянул руку к кубку. — Мне от одной мысли хочется выпить.
Наблюдая за тем, как Ситтас осушает кубок, Феодора внезапно улыбнулась. Подняла свой и протянула.
— Налей и мне, Ситтас. Наверное, я присоединюсь к тебе.
Когда кубок был наполнен, она подняла его.
— За Велисария, — сказала. — И больше всего — за доверие.
Два часа спустя Феодора закончила ознакомление небольшой группы своих приверженцев со всей информацией, которую собрала Ирина на протяжении последних месяцев в Константинополе. После этого императрица объявила, что собирается идти спать.
— Завтра утром я должна быть в пике своей формы, — объяснила она — Я не хочу, чтобы ваш новый полк крестьян… Как вы их называете?
— Гренадеры, — сказал Гермоген.
— Да, гренадеры. Звучит неплохо. Я не хочу, чтобы они разочаровались в императрице. А они определенно разочаруются, если я рухну или меня вытошнит.
Все поднялись вместе с императрицей. После того как она ушла, провожаемая в свои покои Антониной, большинство остальных тоже отправились по спальням. Вскоре в комнате остались только Ситтас и Антоний Александрийский.
— А ты не идешь спать? — спросил полководец, наливая себе еще вина.
Епископ улыбнулся ангельски.
— Подумал: стоит ненадолго задержаться. В конце концов возможность появляется только раз в жизни. Я имел в виду посмотреть, как ты делаешь гимнастику.
Ситтас поперхнулся и расплескал вино.
— О, да, — продолжал Антоний. — Уверен: это дело времени. Конечно, чудо. Но чудеса сегодня вечером — обычное дело. Разве я не видел сегодня вечером, как императрица Феодора поднимала тост за доверие?
Ситтас заворчал, налил себе еще один кубок. Епископ посмотрел на амфору.
— Я был бы осторожен, Ситтас. Оно вполне могло превратиться в воду.
На следующее утро императрица не разочаровала свой новый полк. Нет, совсем нет.
Она появилась перед ними в полном императорском одеянии, к трону ее проводили Антонина, Ситтас, Гермоген и епископ Антоний Александрийский.
На наблюдавших за ней крестьян-гренадеров Феодора произвела впечатление. Как и на их жен, которые стояли рядом с ними, гордясь своей формой помощниц.
Конечно, впечатление на них произвели императорские регалии. И, конечно, сопровождающие императрицу лица. Однако в основном на них произвел впечатление трон.
Одежда — это все-таки одежда, несмотря ни на что. Да, на императрице были одежды из шелка высшего качества. Домотканые. Но крестьяне — люди практичные. В конце концов все вещи снашиваются, независимо от того, что ты на себя напяливаешь.
Конечно, тиара оказалась для них новшеством. Не имелось никакого крестьянского эквивалента этому великолепию. Они ее раньше не видели. Но все знали, что императрица носит тиару. Производит впечатление, как они и ожидали.
Даже сопровождающие императрицу лица не вызвали у крестьян слишком сильного благоговения. Молодые сирийцы уже видели этих людей, узнали за последние месяцы. С тесным знакомством пришло уважение. На самом деле глубокое уважение. А в случае Антонины и Антония Александрийского — обожание.
Но трон!
Крестьяне раздумывали, что это за штука, пока ждали появления императрицы. По шеренгам пробегали слухи. Пехотинцы из регулярной армии Гермогена, которые служили их инструкторами и временными командирами, пытались гневными взглядами заглушить шепот, но им это не удалось. У гренадеров и их жен имелись свои взгляды на воинскую дисциплину. Построение ровными рядами казалось крестьянам разумным — очень римским, очень солдатским, — поэтому их ряды никогда не нарушали этого построения. Выполняли все в точности. Но поддержание полной тишины они считали очевидной чушью, поэтому гренадеры не колебались, высказывая свои мысли вслух.
На какое-то время показалось, что по полю прошел слух о языческих ритуалах. Некоторые гренадеры были уже на грани неподчинения, так как они не сомневались: странный предмет — это алтарь, предназначенный для языческих жертвоприношений.
Но появление епископа избавило их от этого страха. Снова возник другой слух, главный конкурент исчезнувшего. Предмет предназначается для каких-то соревнований в военном деле. Подразделение против подразделения, или представители от каждого, чтобы выбрать местного Геркулеса, который сможет поднять эту штуку. Или, может, даже сдвинуть на фут или два.
Поэтому, когда наконец Феодора опустила свою императорскую задницу на трон, то с удовлетворением отметила волну благоговения, пронесшуюся по молодым лицам.
— Я говорила тебе, что его стоило тащить сюда, — победно прошептала она Антонине.
Хотя лицо ее этого никогда не показало, на Феодору произвело впечатление то, за чем она наблюдала следующие два часа.
В некотором роде сами гранаты. Она слышала о пороховом оружии, которое малва ввели в мир. Феодора не совсем верила в них, но она по натуре была скептиком. Затем, когда ее скептицизм развеялся после демонстрации, она все равно не испытала благоговения. В отличие от большинства людей того времени, Феодора привыкла к машинам и всяким хитрым приспособлениям. Ее муж очень любил такие штучки. Большой Дворец в Константинополе был наполнен хитрыми приспособлениями.
Да, гранаты оказались мощными Феодора видела их военный потенциал, даже не будучи солдатом.
Феодора правила империей. И как и все люди, достойные звания правителя, понимала: не оружие поддерживает трон. Только люди, которые используют это оружие.
Поэтому гренадеры произвели на нее большое впечатление.
— Как вам это удалось? — прошептала она, склоняясь к Антонине.
Антонина скромно пожала плечами.
— В основном я брала сторону крестьян в каждом споре с солдатами. По крайней мере во всем, что касалось их жизни. Я не вмешивалась в чисто военные споры. В любом случае таких возникало немного. Сирийские парни счастливы, узнавая истинные хитрости ремесла, и они никогда не спорят с Маврикием. Они просто не терпят глупостей.
Феодора наблюдала, как взвод гренадеров продемонстрировал еще один маневр. Шесть человек бросились вперед, за ними следовало такое же количество помощниц-женщин. Гренадеры быстро укрылись за баррикадой и стали выпускать гранаты из пращей в направлении дальнего сарая, который служил их целью.
Вскоре сарай превратился в щепки. Но Феодора обращала мало внимания на его разрушение. Ей было гораздо интереснее наблюдать за гренадерами, в особенности за той эффективностью, с которой женщины-помощницы готовили гранаты и — всегда — обрезали и поджигали запалы.
Наблюдая за направлением ее взгляда, Антонина усмехнулась.
— Это была моя идея, — тихо сказала она. — Конечно, с полководцами случился припадок. Но я на них надавила. — Она фыркнула. — Глупые мужчины. До них не доходило, что единственные люди, которым эти крестьяне доверят свои жизни, — это их женщины. Никто больше не может обрезать запалы так коротко и одновременно не взорвать своих мужей.
Новая партия гранат отправилась в сторону остатков сарая, от запалов отлетали искры.
— Смотри, — сказала Антонина. — Смотри, как точно все рассчитано. Дело в длине запалов.
Взрывы прозвучали практически одновременно с прибытием гранат к цели. Последние остававшиеся целыми доски разлетелись.
— Это искусство, — заметила она. — Если запал обрезать коротко, то граната взорвется, пока еще остается в воздухе. Слишком коротко — взорвется в руках у гренадера, пока он даже не успел отправить ее в полет. Но если оставить его слишком длинным, то у врага будет время бросить ее назад.
Она излучала удовлетворение.
— Жены гренадеров — настоящие мастера в этом деле — Антонина усмехнулась. — Даже Ситтас наконец прекратил ворчать и признал это, после того как сам попробовал бросать гранаты.
— Что случилось?
Антонина улыбнулась.
— Вначале все гранаты, которые он бросал, возвращались назад и били его по голове. К счастью, он использовал тренировочные гранаты, которые вместо взрыва только громко хлопают. Но он все равно прыгал, подобно жабе, пытаясь от них уклониться. Наконец он очень расстроился и обрезал запал слишком коротко — Она улыбнулась. — Слишком коротко.
— Он пострадал?
Антонина широко улыбнулась.
— Не сильно. Но несколько дней пришлось поднимать кубок левой рукой. Не мог держать его в правой из-за бинтов.
Тренировка закончилась большим маневром, изображающим полномасштабное сражение. Весь полк сирийских крестьян и их жены встали боевым порядком в центре, рассредоточившись на нужное расстояние между бойцами. Подразделения пехоты Гермогена заполнили проемы, выступая в качестве щита для гренадеров на случай ближнего боя. Маврикий с катафрактами, в полном вооружении и на лошадях, охраняли фланги от вражеской конницы.
Ситтас отдал приказ. Гренадеры отправили партию гранат. Выпущенные из пращей гранаты взрыхлили пустой участок земли в ста пятидесяти ярдах. Пехота прошла вперед на десять ярдов, их щиты и мечи блестели. Подразделения гренадеров тоже пошли вперед, жены подготовили следующие партии гранат. Бросок. Снова земля взметнулась вверх в хаосе. И снова пехота прошла вперед. Снова гранаты.
По флангам рассредоточились катафракты. Словно зубы в акульей пасти.
Ситтас повернулся в седле и улыбнулся императрице.
— Выглядит великолепно, — прошептала императрица Антонине. — Но как это пройдет в настоящем сражении?
Антонина пожала плечами.
— Наверное, будет бардак, как я предполагаю. Ничего подобного этому аккуратному выступлению. Но меня это не беспокоит, Феодора. Враг будет не в лучшей форме.
Феодора посмотрела на нее скептически.
— Расслабься, императрица. Вспомни: мой муж — полководец. Я все знаю про первый закон битвы. И его следствие.
Феодора кивнула:
— Это хорошо. — Холодная улыбка. — В особенности раз ты у нас теперь — новый командир этого полка. Кстати, как ты его собираешься называть?
Антонина открыла от удивления рот.
— Ну, ну, подруга. Это элитное подразделение. У него должно быть название.
Антонина хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
— Что ты имеешь в виду? Командир? Я не солдат! Я… — Она начала причитать: — Я — женщина, ради всего святого! Кто когда-либо слышал, чтобы женщина…
Императрица показала пальцем на гренадеров. Палец напоминал скипетр.
— Они слышали, — объявила она. Феодора откинулась на троне, очень довольная — Кроме того, Антонина, я не могу больше никому доверить этот новый полк. Это новое пороховое оружие слишком мощное. Вы будете моей последней надеждой, моей секретной силой, когда все остальное потерпит неудачу. Я никогда не доверю свою жизнь мужчине. Никогда снова.
Императрица встала.
— Я поставлю в известность Ситтаса. Конечно, он заблеет, как потерявшийся ягненок.
Потом добавила холодно и мрачно:
— Пусть. Я обстригу его до самой кожи.
Странно, но Ситтас блеять не стал. Совсем не стал.
— Я думал, что она так сделает, — признался он Антонине. Ситтас стоял рядом с ней, наблюдая за реакцией толпы на объявление, которое только что сделала императрица. — Умная женщина, — сказал одобрительно.
Антонина подозрительно посмотрела на него.
— Это совсем на тебя не похоже, — пробормотала она. — Ты — самый реакционный..
— Чушь! — ответил Ситтас весело. — Я совсем не реакционер. Я просто ленив. Я ненавижу все новые идеи потому, что обычно от меня требуются какие-то действия. В то время, как это…
Он широко улыбнулся крестьянским гренадерам. Некоторые неуверенно улыбнулись в ответ. Однако большинство стояли, уставившись на нового командира. На невысокую женщину с пикантными формами. Мужчины смотрели округлившимися глазами. У жен глаза практически вылезали из орбит.
— Наслаждайся, девочка, развлекайся, — тихо сказал Ситтас. — Я лучше вернусь к своим обычным занятиям, где я не особо перенапрягаюсь. Я могу вести катафрактов в атаку и во сне.
Ситтас отвернулся к склонился к Феодоре.
— Я думаю, нам следует назвать их Когортой Феодоры, — объявил он.
— Это прекрасная идея, — согласилась императрица. — Прекрасная.
Этим вечером, когда старейшины деревни собрались в большом зале усадьбы, где чувствовали себя неуютно, то дали ясно понять, что совсем не считают ситуацию прекрасной.
Совсем нет. Ничто в этой ситуации.
Они не возражали против названия. Название с их точки зрения роли не играло.
Они возражали против всего остального.
— Кто будет обрабатывать землю, когда мужчины уедут? — стонал один. — Деревенские жители начнут голодать.
— Не начнут, — заявила Феодора. Она возвышалась над небольшой толпой старейшин. С большими усилиями ее трон перенесли внутрь здания. — Они совсем не будут голодать. Как раз наоборот. Каждый гренадер из Когорты Феодоры станет получать ежегодное жалованье в двадцать номисматов. Я также предоставлю десять дополнительных номисматов в год на оборудование и форму. Жены — помощницы — будут получать половину этого.
Стоявшие за спинами старейшин представители молодых гренадеров и их жены возбужденно стали переговариваться. Ежегодный доход из двадцати номисматов — это был греческий термин, обозначающий солид — в два раза превышал доход от хозяйства сирийского крестьянина. Причем процветающего хозяйства. Десяти дополнительных солидов более чем достаточно, чтобы обеспечить солдата необходимым обмундированием. Если включить сюда еще и жалованье жен, то каждая крестьянская семья, включенная в Когорту, на самом деле только что утроила свой годовой доход.
Старейшины потрепали бороды, подсчитывая.
— А что с детьми? — спросил один.
Заговорила Антонина.
— Дети будут сопровождать саму Когорту. Императрица также согласилась обеспечить наем всех слуг, которые потребуются.
Объявление принесло еще один благодарственный шум от гренадеров. И в особенности от их жен.
— Конечно, во время сражения дети будут оставаться позади, в безопасном лагере.
— Какое же это безопасное место, если их разобьют? — указал один из старейшин.
Наконец один из стоявших позади гренадеров потерял терпение.
— Сами деревни не будут в безопасности, если мы потерпим поражение! — рявкнул он. Его товарищи согласно заворчали. Как и их жены.
Старейшины потрепали бороды. Подсчитывая.
Попробовали новый подход.
— Неподобающе, чтобы командовала женщина, — старейшина, который произнес эти слова, гневно посмотрел на крестьянских жен. — Девчонки начнут воображать, — предсказал он.
Чтобы подтвердить его предположения, жены разочарованно посмотрели на него. К еще большей его досаде. Их мужья рассмеялись.
Вы видите? — пожаловался он — Они уже…
Императрица уже собралась его оборвать, но ее перебил другой голос:
— Да будьте вы прокляты, сатанинские дураки!
Вся толпа была ошарашена и замолчала, услышав этот голос.
— У него это очень хорошо получается, не так ли? — пробормотал Антоний Александрийский.
Обладатель голоса вошел в зал из боковой двери.
Старейшины отпрянули назад. Молодые гренадеры за их спинами и их жены склонили головы. Даже Феодора, сидя на высоком троне, поняла, что ей тяжело не склониться перед этой фигурой.
Ястреб. Пустынная хищная птица.
Михаил Македонский подошел и уставился в лицо жалующегося старейшины.
— Значит, ты мудрее Христа? — спросил он. — Более уверен в воле Бога, чем Его Сын?
Старейшина затрясся от страха. И это неудивительно. На участках сирийской сельской местности, где в основном жили монофизиты, постановления православных советов ничего не значили. Здесь даже презрительно смотрели на щипцы и инструменты инквизиции. Но никто не насмехался над святыми людьми. Монахи-аскеты, живущие в пустыне, в глазах простых людей являлись истинными святыми, служителями Бога. Говорили голосом самого Бога.
Михаилу. Македонскому стоило только сказать слово, и жители его же деревни закидают старейшину камнями.
Когда. Михаил наконец отвел безжалостный взгляд, старейшина чуть не потерял сознание от облегчения.
Теперь его товарищи отпрянули от взгляда хищника.
— Вы на самом краю ада, — объявил Михаил. Тихо, но его слова достигли всех уголков зала. — Молчите.
Он повернулся и посмотрел на гренадеров и их жен.
— Я благословляю этих молодых людей, — объявил он. — И так же благословляю их жен. В особенности их жен, поскольку они только что доказали, что являются самыми преданными из женщин.
Он опять гневно посмотрел на старейшин. И добавил каменным тоном:
— Так вы и сообщите людям. Во всех деревнях. Публично.
Головы старейшин затряслись, как поплавки в раскачиваемом корыте.
— Вы также объявите и кое-что еще, — приказал он. Теперь монах смотрел на императрицу и стоявшую рядом с ней Антонину. Он пал ниц. За его спиной крестьяне резко вдохнули воздух.
— Боже праведный, — прошептал Антоний Александрийский в ухо Антонине. — Он никогда в жизни этого не делал. — Епископ сам едва не хватал ртом воздух. — Именно поэтому он отказывался от всех многочисленных приглашений в Константинополь. Ему пришлось бы пасть ниц перед императором или открыто восстать.
Михаил встал. Крестьяне прекратили шептаться.
— У меня было видение, — объявил он. Теперь воцарилась мертвая тишина.
Монах показал на императрицу. Потом на Антонину.
— Бог послал их нам, как послал Марию Магдалину.
Он повернулся и собрался уйти. На полпути к двери остановился и в последний раз посмотрел на старейшин.
Ястреб, дающий обещание зайцам.
— Осторожно, фарисеи.
Он ушел.
Ситтас выдохнул воздух:
— Дело сделано, — объявил он. — Подписано, пропечатано и доставлено.
Он склонился к Феодоре:
— А теперь, Ваше Величество, с вашего разрешения?
Феодора кивнула.
Ситтас шагнул вперед и посмотрел на гренадеров. Развел в сторону огромные ручищи. Широко улыбался.
— За это надо выпить! — прокричал он. — Бочонки ждут снаружи. Ваши товарищи — все деревенские жители — уже начали праздновать! В то время как мы, бедняги, вынуждены бороться с жаждой, — кабан гневно посмотрел горящими глазами на сжимающихся старейшин и обнажил клыки.
Но старейшина всегда остается старейшиной.
— Затраты, — пожаловался один.
— Я прогорю, — застонал другой.
Ситтас заткнул их:
— Нечего бояться, вы, дураки! Я — богатый человек. Я плачу за это все!
— Не уверена, что еще смогу долго это выдерживать, — прошептала Феодора, наблюдая за тем, как крестьяне с готовностью покидают зал. — Определенно, еще одно чудо — и я умру.
Она покачала головой.
— Талисман Бога. Посланцы из будущего. Магическое оружие. Новые армии. Женщины-командующие. Святые разгуливают вокруг.
Она хмыкнула.
— А теперь еще — щедрый Ситтас. Что следующее? — спросила она. — Что следующее? Разговаривающие лошади? Звезды падают с неба?
Она встала.
— Пошли, — приказала. — Мы должны присоединиться к нашей новой армии и выпить за их успех. Быстро. До того, как вино превратится в воду.
Три дня спустя рано утром императрица уехала из усадьбы. Несчастная женщина.
— Ты уверен, что это твой укрощенный зверь? — спросила она.
Маврикию удалось не улыбнуться.
— Да, Ваше Величество, — он похлопал старую кобылу по шее. Затем помог Феодоре сесть в седло. Задача была сложная, если учесть неловкость Феодоры и острую необходимость подсаживать ее так, чтобы не положить руку на императорскую задницу.
Теперь, сидя в седле, Феодора посмотрела сверху вниз на Антонину.
— Значит, помни. Как только я пришлю информацию, веди свою Когорту в Константинополь. И не забудь.
— Уезжай, Феодора, — перебила Антонина и улыбнулась — Я не забуду ничего из твоих указаний. Гермоген уже готовит свои полки. Ситтас делает то же самое. Епископ тайно договаривается о кораблях. А десять катафрактов вчера отбыли в Египет.
— Командует ими Ашот, — сказал Маврикий — Один из моих лучших декархов. Когда Велисарий наконец прибудет, он доставит его сюда — или в столицу, куда потребуется — как можно быстрее.
Федора поудобнее устроилась в седле и кивнула. Затем сверху вниз посмотрела на кобылу.
— Может, в конце концов все-таки будут осады, — пробормотала она мрачно.
Феодора неловко тронулась с места.
— Не забывай об этом, лошадь, — были ее последние слова.
На следующий день. Маврикий смыл улыбки с лиц гренадеров.
— Конечно, парни, Антонина — ваш командир, — сказал он, разгуливая взад и вперед перед их рядами — Но, знаете ли, командиры обычно находятся далеко. Это очень отстраненный тип людей. Они не имеют никакого отношения к рутинным ежедневным учениям. — Он остановился и положил руки на бедра. — Нет. Нет. Это все тривиальные дела. Всегда их оставляют в руках низших гектонтархов.
Потом добавил мрачно.
— В данном случае это я.
Гренадеры следили за ним настороженно. Смотрели на улыбающихся катафрактов, которые стояли рядом. Гренадерам только что объявили, что катафракты станут новыми инструкторами.
Маврикий показал на катафрактов.
— Они — это то, что мы называем руководящими кадрами.
Катафракты очень зловеще улыбались.
— О, да, — продолжал. Маврикий — Теперь ваши учения начинаются по-настоящему. Забудьте про всю показуху для императрицы.
Он снова стал ходить взад и вперед.
— Я начну с того, что познакомлю вас с первым законом битвы. Его можно передать просто. Любой план сражения летит к чертям собачьим, как только появляется враг. Именно поэтому его и называют врагом.
Он остановился, повернулся и весело улыбнулся.
— Ваши планы только что полетели к чертям собачьим.
Улыбнулся от уха до уха.
— Я прибыл.
Да, улыбки сошли с их лиц. Но улыбки в их сердцах, сердцах молодых крестьян, не исчезли. Никогда не исчезали, за время последующих недель, несмотря на многочисленные ругательства, отправляемые в адрес Маврикия. (Не нужно говорить, конечно, что за его спиной.)
Нет, ни разу. Молодые сирийцы не были дураками. Даже мужчины, и определенно их жены. Они были необразованными и неграмотными, да. Но не глупыми. Несмотря на все удовольствие от их вновь приобретенного статуса, они никогда не думали, что занялись несерьезным делом.
Они отличались практичностью. Они понимали, что такое серьезное дело. И они по-крестьянски оценивали серьезных людей.
Антонина — радость, императрица — удовольствие. Ситтас — неплохой великодушный господин. Антоний Александрийский — архетипичный истинный епископ.
А. Михаил, конечно, — пророк на земле.
Но теперь пришло время серьезных дел. Крестьянской работы. И поэтому, хотя они никогда не улыбались, сирийские крестьяне не обижались — и не возмущались — оскорблениями фракийцев.
Эти фракийские катафракты сами в глубине души — сельские ребята. Крестьяне, ничего больше.
Но очень, очень крепкие крестьяне.
И поэтому, когда лето перешло в осень, а осень в зиму…
… полководец и его союзники пытались убежать от когтей малва,
… императрица в Константинополе наблюдала за тем, как империя готова начать распадаться,
… конспираторы везде строили заговоры…
А несколько сотен крестьян и их жен трудились под сирийским солнцем. Делая то, что крестьяне делают лучше всего, используя опыт тысячелетий.
Тяжелую работу. И становились от нее только крепче.