Книга птиц Восточной Африки

Дрейсон Николас

Мистер Малик четвертый год тайно влюблен в красавицу Роз и наконец-то решился пригласить ее на ежегодный бал. Уже и письмо написал, и в конверт запечатал, как вдруг его давний соперник Генри объявил, что он от Роз просто без ума и намерен быть ее кавалером. Как быть? Истинные джентльмены могут разрешить спор лишь достойным образом. Дуэль! Только не на шпагах или пистолетах, а на птицах. Ведь дело происходит в самом сердце Африки, а наши герои являются членами орнитологического клуба. И дуэлянтам предлагается записывать всех увиденных птиц, и тот, кто наберет больше пернатых, тот и станет счастливцем. Но сражение должно вестись, как и полагается истинным джентльменам, — честно и благородно, а это совсем не так легко, как кажется.

«Книга птиц Восточной Африки» — утонченный любовный роман, напоминающий о книгах Джейн Остен, и в то же время это великолепная комедия в духе Вудхауза, а экзотический антураж придает книге обаяние, вызывая в памяти истории Киплинга.

 

1

Черный коршун

— Да, вот и черный коршун, — сказала Роз Мбиква, глядя в небо. Высоко над автомобильной стоянкой Национального музея парила большая темная птица с элегантным хвостом. — Хотя он, разумеется, никакой не черный, а коричневый.

Мистер Малик улыбнулся. Сколько раз он слышал от Роз Мбиква эти слова? Почти столько же, сколько вторников он посвятил птичьим экскурсиям.

Отправляясь утром во вторник с экскурсией восточноафриканского орнитологического общества, заранее не скажешь, каких птиц встретишь и много ли их будет, но черных коршунов увидишь наверняка. Это настоящие санитары Найроби и его окрестностей, благоденствующие на отходах человеческой жизнедеятельности. Уроки физкультуры (когда это было, неужто и правда пятьдесят лет назад?), всякие там стометровки, метание копья, бег в мешках практически стерлись из памяти мистера Малика, однако и по сей день он помнил коршуна, налетевшего незнамо откуда и выхватившего у него из рук жареную куриную ножку. Жесткие перья больно стегнули по щеке, птичьи когти сомкнулись на добыче, и круглые желтые глаза на миг встретились с его глазами… Впрочем, утверждение, что мистер Малик начисто забыл про метание копья, не вполне достоверно. Разве можно забыть, как не повезло собачке супруги генерал-губернатора?

Народу уже собралось порядочно. Возле невысокой ограды музея расселась стайка молодых орнитологов (МО) — в основном будущие гиды с курсов; они оживленно щебетали и чистили перышки. Старая гвардия тоже явилась, не подкачала. Джоан Бейкер и Хилари Фотерингтон-Томас, прислонившись к автомобилю, разговаривали с двумя новичками — один зарос бородой, — чьи костюмы цвета хаки, щедро оснащенные карманами, сразу изобличали в них туристов — австралийских, судя по акценту. В сторонке с несколько преступным видом топтались Пэтси Кинг и Джонатан Эванс. Их вторнично-утренний роман длился уже два года. Мистер Малик сам никогда ни в чем подобном не участвовал, но полагал, что в таких делах аура недозволенности для полного счастья просто необходима. Надо сказать, это была та еще парочка. Представьте себе жирафа, гордо возвышающегося над саванной. А подле поставьте бородавочника. Впрочем, мистер Малик давно перестал удивляться, глядя, как долговязая Пэтси Кинг, сжимая в огромной ладони бинокль с пятидесятикратным увеличением, вышагивает по шоссе или тропинке, а рядом семенит Джонатан Эванс. Они были как родственники, ничем не примечательные, поскольку знаешь их с малых лет.

Как всегда особняком держался Томас Ньямбе. Он стоял спиной к остальным и зачарованно глядел в небо. Мистер Ньямбе любил птиц и начал посещать экскурсии даже раньше, чем мистер Малик. По вторникам у него был выходной (он работал водителем в госдепартаменте). В Кении мало кто из шоферов может позволить себе собственную машину, поэтому от своего дома на Фэктори-стрит, сразу за железнодорожным вокзалом, до музея мистер Ньямбе добирался пешком. А там мистер Малик непременно предлагал подвезти его к месту начала экскурсии.

Стук, грохот, а потом и яростное проклятие, долетевшее из открытого окна «моррис майнора», возвестили о прибытии Тома Тернбула. По своему обыкновению, он не заметил лежачего полицейского (тот лежал на дороге уже больше года, но каждый раз умудрялся подловить Тома). Мистер Тернбул вылез из машины и хлопнул дверцей. Чертыхнулся. Открыл дверцу. Еще раз как следует хлопнул. Вдалеке часы городской ратуши пробили девять.

— Всем доброе утро, — сказала Роз.

Головы дружно повернулись к ней, разговоры стихли.

— Я вижу новые лица и множество знакомых — здравствуйте, здравствуйте! Добро пожаловать на нашу утреннюю экскурсию! Меня зовут Роз Мбиква.

Мистер Малик давно привык к резкой смене обычно низкого контральто Роз на ее деловой голос, отчетливый и поразительно громкий. Роз обвела взглядом собравшихся, кивнула одним, улыбнулась другим, а затем посовещалась о чем-то с молодой женщиной, первой заметившей коршуна.

— Тем, кто с ней еще не знаком, хочу представить Дженнифер Халуту. Напоминаю, что, поскольку на следующей неделе меня не будет, экскурсию проведет она. В прошлый раз мы с вами хотели отправиться в ПРИВАТ, но не хватило машин. А что у нас сегодня?

Роз оглядела стоянку.

— Надеюсь, разместимся. Кто готов взять пассажиров?

Взметнулись руки, состоялись подсчеты.

— Прекрасно, замечательно, — обрадовалась Роз. — Едем в ПРИВАТ. Все знают дорогу?

Джоан Бейкер и Хилари Фотерингтон-Томас объяснили недоумевающим новичкам, что «Приют восточноафриканского туриста» — модный ресторан на южной окраине города.

Томас Ньямбе скромно проскользнул на переднее сиденье старого зеленого «Мерседеса 450 SEL» мистера Малика. Задние места пока пустовали. Может, с ним захотят поехать новенькие? Мистер Малик открыл рот, собираясь предложить их подвезти, но тут на стоянку, подскочив на лежачем полицейском, элегантной дугой влетел еще один «мерседес», блестящий красный «SL 350». Опустилось тонированное стекло, из окна высунулась рука с золотым браслетом, показалось мужское лицо в солнечных очках.

— Привет, Роз, я не опоздал? — Мужчина выпрыгнул из машины. — Дэвид, Джордж, салют, вот вы где! Карета подана.

Туристы — Дэвид и Джордж, как знал теперь мистер Малик, — поспешили к автомобилю. Последовали улыбки, рукопожатия, похлопывания по плечам.

— Роз, эти ребята тоже живут в «Хилтоне», вот я их и пригласил, ничего?

Роз не возражала. Когда все трое заплатили за экскурсию, владелец красного «мерседеса» усадил в него Дэвида и Джорджа, прыгнул обратно за руль, завел двигатель и выехал на дорогу, успев проорать в закрывающееся окно:

— Всем пока! До встречи!

Черт побери, что за тип? Смуглый, седовласый, в дорогой одежде. Судя по акценту, из Америки. Но в нем есть что-то знакомое… и он знает Роз Мбиква… интересно, откуда?.. Впрочем, у мистера Малика не было времени на размышления: на заднее сиденье его машины набилась целая стайка молодых африканцев. Прочие МО заполонили «моррис майнор» Тома, «универсал» Роз, а также многочисленные «лендроверы», «тойоты» и другие транспортные средства Старой гвардии. Заурчали двигатели. Мистер Малик осторожно одолел лежачего полицейского и аккуратно вывел свой под завязку загруженный экипаж в плотный утренний поток машин. На лице его застыло озабоченное выражение.

Неужели он? Нет, не может быть. После стольких-то лет.

 

2

Ястреб-тетеревятник

Прежде чем мы снова встретимся с загадочным незнакомцем, я должен побольше рассказать о мистере Малике и о Роз.

Вот уже шестнадцать лет почти каждый четверг, в половине девятого, в дождь и в ведро, она паркует перед музеем свой «Пежо-универсал 504». Роз купила его в 1980-м, через год после того, как этот автомобиль третий раз подряд победил в восточноафриканском ралли. В те времена ей было проще самой отвезти сына в школу, чем смотреть, как он болтается на автобусной остановке (Роз любила водить машину и не хотела нанимать шофера, даже когда начались проблемы). И вообще, по утрам на улице столько птиц, а она всегда питала к ним слабость. Но после первого ареста мужа Роз решила отослать сына в безопасное место и отправила его учиться в пансион недалеко от дома, где сама выросла и где до сих пор жили ее родители, — в Морнингсайде под Эдинбургом, как раз против тринадцатой лунки на поле гольф-клуба.

Вы уже представили Роз чернокожей? Нет, она — белая. Роз Макдональд (так ее тогда звали), рыжая и белокожая, приехала в Кению в 1970 году на отдых. Поездка была подарком от родителей за успешную сдачу последних экзаменов в юридическом колледже. Роз ждало счастливое будущее: она уже обеспечила себе прекрасное место в адвокатской конторе «Херрингтон, Херрингтон, Макбрейс и Харкорт» рядом с Принцесс-стрит. А там, глядишь, сказала мать, выйдешь замуж за кого-нибудь из партнеров. Но когда подошло время возвращаться домой, получать диплом и начинать трудиться, Роз успела потерять интерес к гражданским правонарушениям и имущественным тяжбам — она влюбилась в Кению, и особенно в одного ее гражданина. Вопреки бурям, разразившимся одновременно в Морнингсайде и «Матайга-клубе», Роз и Джошуа Мбиква — новоиспеченный доктор антропологии, питавший неодолимую страсть к политике, — поженились в найробийском соборе Святого Семейства 16 июля 1971 года. В следующем ноябре у них родился сын Ангус, а еще через месяц Джошуа стал членом парламента. Переизбрали его в 1977-м, впервые арестовали в 1985-м (чтобы поумнел, как ему сказали), а в 1988-м он сделался лидером оппозиции. Декабрь следующего года: новый арест, обвинение в подстрекательстве к мятежу, судебный процесс, приговор. Роз денно и нощно боролась за освобождение мужа и усердно писала всем влиятельным людям, которых знала лично или хотя бы понаслышке, и тогда же начала изучать растительный и животный мир вокруг. Она преуспела в обеих задачах. Освободительная кампания создала такое напряжение в Кении и за ее пределами, что Джошуа выпустили из тюрьмы, реабилитировали и восстановили в парламенте. А Роз между тем поняла, что обожает африканских бюльбюлей и ткачиков не меньше, чем прежде — голубых соек и пересмешников Шотландии.

Пять месяцев спустя Джошуа погиб при загадочном крушении частного самолета. Президент страны лично заверил Роз, что скорбит вместе с ней, и просил звонить ему напрямую, если возникнут трудности с возвращением в Великобританию. Роз Мбиква, которая теперь любила Кению с той же страстью, что и ее муж, и знала о растениях, животных и политиках этого государства больше, чем многие из коренных жителей, от души поблагодарила президента за доброту. А на следующий день пошла в представительство восточноафриканского орнитологического общества при Национальном музее Найроби и вступила туда, заплатив взносы вперед за три года.

Когда настала пора возобновлять членство, Ангус успел покинуть свой обожаемый пансион в Эдинбурге и начал изучать международные отношения (и его, и мать это одинаково удивило) в университете Сент-Эндрюс, но Роз по-прежнему жила в Найроби, в Хэттон-Райз на Серенгети-Гарденз. И у нее появилась цель. То, что ее любимый муж умер, еще не означало, что все его убеждения и труды на благо родины должны умереть вместе с ним. Становилось ясно, что Кения, продуваемая свежими ветрами мировых перемен и в то же время скованная цепями внутренней коррупции, нуждается в помощи. Роз видела лишь один лучик надежды, и он не имел отношения к юриспруденции. Это был туризм. Для чего люди едут в Кению? Посмотреть на дикую природу. А кто им ее покажет? Обучает ли кто-нибудь местных проводников? Нет. Вот этим-то, думала Роз, и следует заняться Национальному музею. При таком штате смотрителей, обширной коллекции растений и животных, обилии материалов по истории, географии и этнографии музей — идеальное место для разработки программы всесторонней подготовки туристических гидов.

Роз действовала исподволь: пропагандировала, ходатайствовала, убеждала, планировала. Денег на программу, разумеется, не было, но, поскольку сын уже закончил обучение, Роз охотно пожертвовала часть своего небольшого наследства. Она не сомневалась, что муж одобрил бы такое решение. И успех не заставил себя ждать: министр туризма и министр образования созвали пресс-конференцию, дабы объявить о новой программе, и каждый считал себя ее автором.

Роз согласилась стать координатором программы, эту должность она занимает и по сей день. Если вы вздумаете отправиться на сафари в Кению, то ваш проводник почти наверняка окажется учеником Роз, — прислушайтесь, и вы заметите легкий намек на шотландский акцент. Сама Роз по-прежнему обожает птичек и, будучи почетным секретарем орнитологического общества, вот уже шестнадцать лет каждый вторник берет выходной и ведет людей на экскурсию. И пусть ее рыжие волосы почти побелели, однако энтузиазм не иссяк, знания безмерны, а раздолбанный «Пежо 504», изрядно повидавший на своем веку, ничуть не хуже прочих африканских «пежо».

Мистер Малик, как вы уже догадались, мужчина не белый и не черный. Он — азиат, шестидесяти одного года от роду, невысокий, кругленький, лысый. Лысеют практически все мужчины. Попробуйте получить при рождении одну хромосому X и одну Y, проживите на свете сколько-нибудь приличный срок — и в один прекрасный день вы обнаружите, что шевелюра ваша редеет, отступает со лба, а то и вовсе пропадает неизвестно куда. Конечно, волосяные фолликулы, покидая череп, обретают пристанище в ушах и ноздрях, но это обстоятельство, как правило, мало кого утешает. В результате любому мужчине рано или поздно приходится решать, что делать — смириться или бороться.

Мистеру Малику едва исполнилось тридцать два, когда он, явившись в парикмахерскую на Нкомо-авеню (его регулярные, раз в две недели, визиты туда начались в незапамятные времена: улица еще носила имя короля Георга) подровнять свою неизменную прическу, услышал от личного куафера, что «у сэра слегка поредела макушка». Согласитесь, малоприятная новость для гордого обладателя аккуратных кудряшек. Парикмахер деликатно предложил сэру подумать о смене имиджа.

Надо сказать, что с эстетической точки зрения предложение имело свои плюсы. Разумеется, набриолиненный кок, привезенный юным и дерзким Маликом из Лондона в начале шестидесятых, произвел в короткостриженом Найроби настоящий фурор. Но теперь на дворе стоял 1976 год, и для того, кто желал выглядеть серьезным деловым человеком, — а мистер Малик желал — кок и буйные бакенбарды представлялись не самым лучшим решением.

— Что-нибудь построже, сэр. Что-нибудь строгое, но не старомодное.

Сэр, которому как раз массировали только что вымытую голову, был настроен исключительно благодушно.

— А вы бы что предложили?

Парикмахер молниеносно достал с полки над раковиной один из альбомов с выпадающими листами.

— Я бы предложил подбритые височки, а сзади — классический «бостон», — ответил он, показывая фото. — Бачки, если сэр настаивает, можно оставить, но максимум на три четверти дюйма. Возможно, что-то в этом духе?

Он сунул под нос завернутому в простыню клиенту фотографию знаменитого актера Рока Хадсона с рекламного плаката к недавнему фильму. Судя по клетчатой рубашке и платку на шее, это был вестерн. Мистер Малик давно симпатизировал Року Хадсону — особенно в фильмах с божественной Дорис Дэй (при одной мысли о которой мгновенно таял) — и пристально изучил фото. Помимо стрижки, Рок Хадсон обладал довольно внушительными усами и бакенбардами, длина коих существенно превышала три четверти дюйма (либо голова голливудской звезды сильно недотягивала до стандартного размера). Но, в общем и целом, образ был весьма современный. А в стрижке, если прищуриться, чувствовался легкий намек на кок.

Парикмахер, прибегнув к помощи расчесок и зеркал, продемонстрировал мистеру Малику еще одно преимущество нового стиля: если сэр чуточку сместит пробор вправо, то редеющий участок станет абсолютно незаметен. И мистер Малик решился. Он покинул заведение с новой прической и новой пружинистостью в походке, оставив парикмахеру более чем щедрые чаевые. И можете, если хотите, считать это случайным совпадением, но через несколько недель миссис Малик объявила, что — спустя семь лет и один месяц после рождения их единственного сына — снова беременна.

Маленькая Петула росла и толстела, а проплешина мистера Малика ширилась, но вначале не слишком его беспокоила. Достаточно было перемещать пробор еще чуть вправо и забирать побольше волос для прикрытия проблемного участка. А когда лысина стала слишком очевидна, мистер Малик обнаружил, что бриолин (банка так и стояла в шкафчике ванной комнаты со времен кока) прекрасно удерживает волосы в нужном положении. Постепенно, почти незаметно, линия пробора все опускалась, слой бриолина становился толще, и в какой-то момент вдруг стало очевидно: то, что тридцать лет назад началось с подражания Року Хадсону, превратилось в типичный кондовый «заем».

Но… сколько бы ни дразнила отца повзрослевшая (и постройневшая) Петула, сколько бы товарищ по клубу, отвратительно волосатый Патель, ни намекал на одиозных английских футболистов, носящих такую же прическу, сколько бы парикмахер ни предлагал сэру подумать о накладке (теперь, когда миссис Малик скончалась, она, увы, не могла высказаться на сей счет), в жизни нормального мужчины есть место лишь одной кардинальной смене облика. Пусть укладка волос отнимает по утрам массу времени, а результат крайне неубедителен — но парик даже не обсуждается, как и бритье наголо. Люди склонны забывать, что внешний облик и душа — совершенно разные вещи. Между тем в груди мистера Малика бушевали такие же страсти, как и у любого другого мужчины.

Последние три года он — кругленький, смуглый, плешивый — тайно умирал от любви к Роз Мбиква.

 

3

Цапля

Восемь лет назад жена мистера Малика Аруна умерла от рака, на что он отреагировал так, как многие другие мужчины в подобной ситуации, — еще глубже погрузился в работу. Он любил жену. Любовь пришла не сразу, не в момент знакомства с выбранной для него родственниками застенчивой девушкой, на первый взгляд чересчур высокой и лишь умеренно привлекательной. Но чем больше мистер Малик узнавал эту тихую задумчивую девушку, тем выше ценил ее многочисленные достоинства и тем нежнее относился к мелким недостаткам. Красота ее расцветала изнутри и порой сияла так ярко, что мистер Малик едва мог смотреть на свою замечательную супругу. Ее смерть глубоко ранила его душу, причинила такую боль, которую облегчала лишь бесконечная, неустанная работа. Но потом с ним случился первый сердечный приступ — точно в том возрасте, что и у его отца, который от этого и скончался, — и дочь Петула убедила его проконсультироваться со специалистом.

— И не на Лимуру-роуд, папочка, а на Харли-стрит.

Мистер Малик был человек небедный. В 1932 году его отец основал табачную компанию «Весельчак». Тогда курили буквально все. Это считалось круто. Мужчины курили трубки, богачи — сигары, а женщины, от горничных до маркиз, — сигареты. В фильмах тоже почти все дымили — даже Рок Хадсон (разве что не Дорис Дэй). Однако в Кении по тем временам достать импортные сигареты и сигары было трудновато. Почему бы, подумал мистер Малик-старший, не закупить табаку вместе с необходимым оборудованием и не начать производить курево самому? Компания «Весельчак» с ее фирменным знаком — улыбающимся смуглым красавцем в цилиндре и фраке, пыхающим толстой сигарой, — моментально пошла в гору.

Потом началась Вторая мировая война. Немецкие подводные лодки патрулировали Атлантику; поставки табака в Англию из Америки и Вест-Индии практически прекратились. Кения входила в состав Британской империи, и кенийский табак реквизировали для британских производителей. Река продукции «Весельчака» обмелела, потекла слабым ручейком. Как только наступил мир, на рынок полезли крупные мировые производители со своими «Нейви кат», «Пэлл Мэлл», «Лаки страйк». При устаревшем оборудовании «Весельчак» не мог с ними конкурировать. Ситуация казалась безнадежной. Однако во время войны к сигарам «Весельчак» пристрастился русский консул Михаил Онкратов (на самом деле шпион, о чем в Найроби все знали, но… он закатывал такие грандиозные балы). После окончания боевых действий Онкратов начал коробками отсылать кенийские сигары родственникам в Россию и друзьям в Восточную Европу. Эти сигары были бесконечно лучше тех, что производились в соцлагере, и дешевле гаванских, а потому пользовались невероятным спросом. Их популярность за недавно опустившимся «железным занавесом» сделалась так велика, что Онкратов выразил желание стать экспортером мистера Малика-старшего. К 1960 году Михаил Онкратов приобрел чудный дом на озере Комо, а товарищи гурманы от Гданьска до Сталинграда и Софии стали курить исключительно найробийский «Весельчак», на производство которого работало уже триста человек. В 1964-м мистер Малик-старший умер от инфаркта.

Мистер Малик к тому времени закончил школу и уехал учиться в Лондонскую школу экономики. Экономика нисколько его не интересовала (ЛШЭ он выбрал по настоянию отца), зато Лондон он полюбил. Он поселился в меблированных комнатах в Клеркенуэлле и под серыми северными небесами наслаждался жизнью так, как ему никогда не удавалось под жарким экваториальным солнцем. Он был в восторге от пабов, улиц, женщин, свободы, студенческой жизни и даже начал писать политические заметки в студенческую газету Лондонского университета (тогдашний «Феррет»). Неожиданно раскрывшиеся журналистские способности будоражили его до такой степени, что он частенько возвращался домой с лекций по Флит-стрит исключительно ради того, чтобы мельком заглянуть в настоящие издательства и вдохнуть аромат типографской краски. Может, получив диплом, стать журналистом? Затем пришла телеграмма. Мистер Малик, как и подобало послушному старшему сыну, каким он являлся, сразу все бросил и вернулся домой — невольным владельцем и управляющим табачной фабрики «Весельчак».

Мистер Малик оказался хорошим бизнесменом в том смысле, что он всегда учитывал интересы служащих, а предприятие приносило доход. Однако он день и ночь переживал из-за работы и не знал ни минуты покоя — и в этом смысле был бизнесменом плохим. Когда же он ненадолго забывал о работе, то тревожился из-за дочери Петулы. Она тоже училась за рубежом и в 2001 году вернулась из Нью-Йорка с дипломом магистра управления, но без мужа. Сейчас ей было двадцать девять, она все еще не обзавелась мужем и жила дома. Одно это давно извело бы любого отца. Если б она хоть изредка надевала красивое сари вместо своих мешковатых штанов…

— Это не штаны, папочка, а джинсы, — поправляла Петула, хотя мистер Малик совершенно не понимал, в чем разница. Штаны и штаны.

Впрочем, нельзя было не признать, что дочь стала незаменимой помощницей в управлении фабрикой.

— Я договорилась о приеме у сэра Горацио Редмонда в Лондоне, — сообщила Петула. — И не волнуйся, папочка, пока тебя не будет, я за всем прослежу.

Сэр Горацио, глядя затуманенным взором поверх городских крыш на голые деревья Риджент-парка, четко прорисованные на фоне серого английского неба, сказал своему новому пациенту следующее:

— Вам нужно обзавестись хобби. Чем-то, что отвлекало бы от работы. Понимаете, у вас это последствие стресса.

Именитый кардиолог просмаковал последнее слово. Еще в прошлом году диагноз звучал бы так: «Вы перетрудились». Доктору и сейчас казалось, что старая фраза больше соответствует духу Харли-стрит, но… раз теперь принято говорить «стресс», надо идти в ногу со временем и оправдывать ожидания пациентов.

В сумраке за окном по направлению к парку, медленно взмахивая крыльями, пролетела большая серая птица. Черт, надо же, цапля — спрашивается, откуда? Хищница, пожирательница форели… Доктор, насупившись, отвернулся от окна. Интересно, подумал он, наблюдая за смуглокожим посетителем, — тот застегнул верхнюю пуговицу рубашки и потянулся за галстуком, — а у них в Индии форель водится? Или где там, в Африке? Доктор еще помнил лекции о тропических болезнях, прослушанные в Бартсе. Москиты и малярия, мошка и речная лихорадка, цеце и сонная болезнь — да уж, насекомых в Африке хватает. Но есть ли там поденки, толстоголовки, трутни, осока? Сбегают ли с африканских высогорий стремительные ручьи, текут ли спокойные меловые реки по безмятежным лугам в тех краях, откуда явился этот господин?

— Я сам рыбачу, — произнес доктор тем тоном, на который имел право благодаря своему статусу и арендной плате за помещение. — Но вам, как мне кажется, больше подойдут пташки.

Мистер Малик, чье проживание в Лондоне шестидесятых годов совпало с появлением в речи чудесного словечка «пташки», пришел в замешательство. То есть, ему что предлагают? Найти себе новую жену? Или познать радости продажной любви?

— Взять, к примеру, воробьев, — продолжал сэр Горацио. — Представьте, один мой знакомый часами за ними наблюдает. Сидит, смотрит, как они летают, прыгают, клюют, строят гнезда… Говорит, очень успокаивает. У вас ведь есть воробьи в этой вашей… э-э…

— Кении.

— Точно.

— Да.

— Вот и великолепно. Решено. Да, и попринимайте вот эти зеленые таблеточки. Три раза в день до еды.

Мистер Малик вздохнул с облегчением. Орнитология все-таки лучше женщин — куда как спокойнее. В Хитроу, в магазине беспошлинной торговли, он купил бинокль фирмы «Бош и Ломб». А вернувшись в Найроби, с удивлением узнал, что за время его отсутствия на фабрике ничего ужасного не произошло, дела шли превосходно.

В ближайший же вторник он начал знакомство с птицами Восточной Африки и с Роз Мбиква.

 

4

Дрозд оливковый

К тому времени как мистер Малик добрался до ПРИВАТа, почти все остальные были уже на месте и внимательно осматривали окрестные заросли на предмет наличия птиц. Мужчина в солнечных очках и с золотым браслетом (а также золотой цепочкой на шее, как только сейчас заметил мистер Малик) стоял вместе с новичками-туристами и показывал куда-то на дерево, но прервал разговор, едва мистер Малик вылез из машины.

— Малик! Ты ли это?

И все разом встало на свои места. Гарри Хан.

При длительной ремиссии человек считает себя здоровым, пока болезнь не напомнит о себе. Точно так же для мистера Малика обстояло дело с Гарри Ханом. Впервые мистера Малика прихватило в одиннадцать лет. Он, как и Гарри Хан, был новичком школы Истленд. Их определили в один класс, и как-то само собой предполагалось, что два новых ученика («новых голубка»: слабый отголосок жаргона привилегированных английских школ) подружатся. Но этого не произошло. Мистер Малик, точнее, просто Малик для учителей и учеников, был мальчик застенчивый и прилежный, а Гарри Хан… как бы поточнее описать? Он был экспансивный, но не наглый. Задира, но не вредный. Шутник, но не злой. Он хорошо и без усилий учился, легко сходился с ребятами, прекрасно играл в регби и умело управлялся с крикетной битой и мячом. Именно Гарри Хан тайком пронес в дортуар электрический тостер, именно он прятал под матрасом радио, чтобы слушать по Би-би-си ночные субботние передачи, и приобщил младших (и кое-кого из старших) мальчиков к другим ночным развлечениям. Он даже умел танцевать рок-н-ролл. Благодаря всему этому он обрел невероятную популярность, но в то же время на протяжении семи лет был настоящим проклятием для мистера Малика. Ибо Гарри Хан, как всякий хохмач, искал того, над кем можно хохмить. И нашел в первое же утро.

Конечно, Гарри Хан, если его спросить, и сегодня утверждал бы, что ни капельки ни в чем не виноват. При этом история вроде бы такова. Два новичка, кое-как пережив первую ночь, чистили зубы в умывалке, собираясь в столовку. Мать мистера Малика упаковала в чемодан сына решительно все по школьному списку, в том числе прекрасную новую пластиковую сумочку на молнии. В принципе, она предназначалась для губки, которая как раз не требовалась, поэтому в сумочке лежали другие умывальные принадлежности: фланелька для умывания («с четко обозначенной фамилией учащегося»), расческа, зубная щетка. По списку полагалась и зубная паста, но вот ее-то мать и забыла. Мистер Малик заметил это упущение накануне вечером, но постеснялся попросить пасту у экономки или у мальчиков. Он почистил зубы пустой щеткой, от души надеясь, что никто ничего не заметит. А утром, немного осмелев, решился одолжить пасту у другого новичка — Хана.

— Валяй, старина, пользуйся.

Малик заглянул в умывальную сумочку Хана — атласную, стильную, с надписью «Пан-Ам», — взял тюбик, выдавил пасту на щетку и принялся тереть зубья. Хм-м, какая странная — не мятная. Он потер еще. Совсем странно — не пенится, жирная. Через секунду мистер Малик уже припал к раковине — рот горел огнем — и отплевывался что было сил. Гарри Хан у своей раковины тоже согнулся пополам, но не от боли, а от хохота: выяснилось, что Малик взял не пасту, а мазь от микоза стопы, которую Хан накладывал три раза в день. Это привлекло внимание ребят, и веселье стало всеобщим. Что, в свою очередь, привлекло внимание экономки. Она потащила бедного Малика в амбулаторию, где его заставили полоскать рот медицинским спиртом и на всякий случай вкатили мощную дозу ипекакуаны.

Как думаете, Гарри Хан нарочно так поступил? Он клялся, что нет, и экономке, и педсовету. Но это, в сущности, не имело значения: все мальчишки считали, что нарочно, и говорили: классный прикол.

Еще была история с крикетом. Мистер Малик его обожал, но играть ни черта не умел. Руки не оттуда росли. Как он однажды признался Хану, крикетная бита у него в руках начинала жить собственной жизнью, причем задавшись единственной целью: ни в коем случае не попасть по мячу, но исколотить все окрестные пни и как следует наподдавать самому Малику. Мяч Малик бросал как девчонка, а его любимым местом на крикетном поле были ступеньки павильона, где он сидел с блокнотом на коленях и записывал счет. Это он умел как никто. Аккуратненькие бледно-голубые линейки, хорошенькие маленькие значочки. В общем, он безмерно удивился, когда, проучившись всего три недели, увидел на доске объявлений свою фамилию в списке крикетной команды колледжа. Два дня прошли в мучительных переживаниях, а после мистер Малик набрался смелости и спросил капитана о причинах такого выбора.

— А, Малик! Слышал про тебя, слышал. Говорят, в старой школе играл лучше всех? Рад, что теперь ты с нами.

— Нет, капитан, я…

— Ладно, ладно, Малик, не скромничай. Хан мне про тебя рассказал. Ты для нас — самое то.

— Но я…

— Да не бойся ты! После лета все мы малек не в форме. Это ерунда. Давай-ка, подгребай завтра на поле, посмотрим, что ты за фрукт.

Назавтра после тренировки капитан заверил Малика, что нисколько не сердится. Но очень, очень расстроен. Есть только один способ научиться хорошо играть в крикет, Малик: не врать, не хвастать и ничего из себя не изображать. Это по определению. Но он и правда не сердится. А то, что Малику целую неделю придется оставаться на два часа после занятий, вовсе не наказание, а урок на будущее. Он ведь все понимает, да? Мистер Малик кивнул: да. И, поразмыслив, решил не просить, чтобы на игре ему позволили записывать счет в тетрадку.

И наконец, прозвище. Гарри Хан мастерски их придумывал. Еще не кончился первый семестр, а все учителя уже получили от него новые имена, смешные и на редкость прилипчивые. Директор школы мистер Гопал, ранее — и для учителей, и для учеников — обыкновенный Дир, превратился в Гопу (что особенно забавно, если вы понимаете суахили).

Пракеш Кадка, с детства высокий и тощий, всегда был Аистом, но с легкой руки Гарри Хана трансформировался в Долбалу, и в школе появилась глупая игра: разбегаться при его появлении с криками: «Атас, а то Долбала задолбает!» Безобидный добряк Пракеш очень этому огорчался. Что же касается мистера Малика, то он вдруг обнаружил, что стал Домкратом.

На первый взгляд Домкрат — кличка вполне нейтральная. Довольно легко произносится, не имеет дурацких ассоциаций, а также издевательских или скатологических рифм. Даже тот, кто владеет суахили свободно, не найдет в Домкрате скрытого смысла. Однако смысл был, и мистер Малик за долгие школьные годы успел свое прозвище возненавидеть. Он просто мечтал от него избавиться и, в частности, поэтому так радовался отъезду в Лондон. Через три с половиной года, вернувшись в Кению, он с облегчением узнал, что Гарри Хан покинул Найроби и ненавистная кличка уехала вместе с ним. Но вот теперь Гарри Хан вернулся.

 

5

Краснобрюхая древесная утка

— Малик! Сколько лет, сколько зим! Давненько не виделись. Давнее-е-енько.

Мистер Малик, не зная, что еще делать, улыбнулся.

— Ха, узнаю друга — как обычно, пришел последним. Только не говори, что по дороге любовался видами.

Мистер Малик любовался чем угодно, только не видами. Благодаря перевернувшейся матату на Лангата-роуд.

Гарри повернулся к друзьям-туристам:

— Ну, кто был прав? Гарри — или, как всегда, Гарри? Велли-роуд, вот где надо ездить. Кстати, Малик, ты пропустил кое-что интересненькое.

— Опять забыл, Гарри, как она называется? — спросил турист с бородой.

— Как, Роз? — в свою очередь спросил Гарри.

Роз Мбиква обернулась.

— Красный кардинал, мистер Малик, — сказала она с легким акцентом, который ему так нравился. — Самец. Жаль, вы не видели.

— Да, — подтвердил Гарри, — настоящий красавец.

И опять мистер Малик улыбнулся. Он так давно мечтал посмотреть на красного кардинала, маленькую птичку необыкновенной расцветки. Ладно, в другой раз. Зато, о счастье, Гарри Хан, похоже, забыл о «Домкрате».

«Приют восточноафриканского туриста» — повсеместно известный под именем ПРИВАТ — считается единственным местом в Найроби, где подают местную фауну. Где еще в Африке — и в мире — вы можете днем увидеть на свободе десять разновидностей дичи, а вечером отведать ее мясо? Жираф, зебра, два-три вида антилоп, гну, буффало, крокодил, страус, цесарка, черная утка — все это есть в меню. Местные жители ходят сюда редко. Кенийцы любят мясо, но мало кто из них готов выложить за ужин шестьдесят американских долларов. И вообще, на мясо из буша смотрят с презрением. Вот курица, козлятина и говядина — это вещь. Впрочем, дорогу в ПРИВАТ покажет всякий: прямо по Нгонг-роуд, сразу за старым аэродромом.

Однако двадцать или тридцать человек, сгрудившиеся сейчас у ресторана, собрались здесь не ради еды. Просто ПРИВАТ расположен между равниной и лесом, в зоне, облюбованной птицами. Чуть дальше по шоссе находятся казармы Первого и Второго артиллерийских батальонов, а пустырь между ними и рестораном площадью в несколько акров обнесен забором (с разной степенью солдатского усердия). За забором — многолетние скопления мусора. По глубоким ямам, обыкновенно полным воды, видно, что отсюда что-то вывозили — гумус, а может быть, глину. Все вокруг заросло акациями и сорняками, среди которых торчит десяток-другой высоких деревьев, непонятным образом избежавших топора и не пошедших на растопку. Словом, место, едва ли достойное упоминания в путеводителе.

Голос Роз Мбиква опять заглушил все разговоры, которые успели завязаться между участниками экскурсии.

— Да-да, спасибо, Мэттью. Друзья, вы заметили: два канюка прямо над нами? Причем, как видите, один — в светлой фазе, а другой — в темной… А вот… батюшки мои… неужели синеголовая нектарница?

Все головы повернулись к чудесной крохотной птичке, деловито запускавшей клювик в оранжевые цветки какого-то растения.

— По-моему, зеленоголовая, Роз, — сказала Хилари Фотерингтон-Томас, с прищуром глядя в бинокль.

— Да-да, конечно, — тут же отозвалась Роз. — Зеленоголовая нектарница. Синеголовка — и так далеко на востоке, это было бы странно. А вот и пламенный ткачик. — Она повторила: — Пламенный ткачик. Невероятно красивая птица.

— Действительно, — откликнулся Гарри Хан. — Почти такая же красотка, как вы, Роз.

— «Такая же красотка, как вы, Роз?» — Мистер Малик, ранним утром завтракавший на веранде, медленно отпил растворимого кофе. — Красотка?

С птичьей экскурсии минуло уже сорок восемь часов, и все это время злополучный комплимент не шел у него из головы. Мистер Малик вздохнул, отставил чашку. Опять вздохнул. Затем, после секундной паузы, взял карандаш и блокнот. Рядом лежали два банана — его завтрак, покуда не тронутый. На обложке блокнота, куда мистер Малик записывал все на свете, был грубовато нарисован шариковой ручкой опознавательный знак — черный орел. Мистер Малик чуть подался вперед и сделал пометку вверху на чистой странице: за сегодняшнее утро пока шесть. Знакомый звук заставил его обернуться. Из-за желтой плетистой розы (его самой любимой) на углу дома появилась маленькая фигурка. Человек пятился, взмахивая метлой: ш-шух, ш-шух, ш-шух.

— А, Бенджамин. — Мистер Малик улыбнулся, его внезапно озарило. — У меня для тебя работа.

У деревенского мальчика Бенджамина уже была работа, и она его вполне устраивала. Он подметал двор и дорожки дома номер 12 по Садовой аллее: каждое утро срезал десяток самых лишних, с его точки зрения, веток с какого-нибудь дерева или куста, приматывал к палке бечевкой, а потом за день истрепывал до основания о траву и бетон. Раз в месяц Бенджамин забирался по лестнице на крышу и выметал грязь из водосточных желобов. Собранный мусор он относил к обочине шоссе, разводил небольшой костер и сжигал. Вдоль улиц жилых кварталов Найроби тянутся бесконечные вереницы костерков. Запах Найроби — это запах гари.

Мистер Малик показал Бенджамину блокнот. Вверху страницы красовался частокол из коротеньких палочек.

— Я провожу одно исследование. Про птиц. — Мистер Малик поднес чашку к губам, еще чуть-чуть отпил для вдохновения и поставил чашку на стол. — Мне понадобится твоя помощь. Сегодня я буду работать дома. А тебя попрошу побыть возле меня — подметать не нужно. Каждый раз, когда я скажу «хагедаш», ты будешь ставить отметку в блокноте, вот здесь. Понял? Пока за утро я слышал хагедаша… давай-ка подсчитаем… шесть раз.

Бенджамин приставил метлу к стене, взял блокнот и сосчитал палочки, аккуратно распределенные по первой строке листа. Мистер Малик слегка подался вперед.

— Хагедаш, — сказал он, а затем, после короткой паузы: — Точнее, два. Запиши.

Бенджамин нарисовал две палочки. Мистер Малик проверил, кивнул, одобрительно улыбнулся.

И у Бенджамина, и у вас наверняка возник вопрос: что за бред? А вы еще к тому же, скорее всего, не знаете, что хагедаш — это такой ибис, большой, коричневый, с длинными ногами, длинным кривым клювом и отвратным, пронзительным голосом. Хагедаши огромными стаями сидят на деревьях в самых зеленых районах Найроби, и в этой части света их характерный крик — одна из главных нот предрассветной симфонии. Разумеется, хагедашей можно слышать в любое время дня, но мистер Малик считает вовсе не их крики. И не проводит орнитологическое исследование. Мистер Малик лжет.

И вот парадокс: мистер Малик лжет, потому что он — самый честный человек на весь свой «Асади-клуб».

 

6

Пурпурная камышница

Клубная жизнь в Африке уже не та, что прежде. Раньше мужчина — белый — проводил в клубе половину жизни. В северной части города это был клуб «Матайга», в южной — «Карен». Каждый вечер после работы и по выходным со своей мемсаиб (а в каникулы с детьми, вернувшимися из Англии) мужчина шел в клуб — второй дом для тех, кто не хочет сиднем сидеть в четырех стенах. Но теперь по некоторым причинам в Африке не так много белых — мемсаиб и того меньше, — и пусть по нынешним временам в клубы «Матайга» и «Карен» может вступить всякий, хоть черный, хоть белый (ну, не то чтобы всякий, но вы понимаете, о чем я), клубы все равно совсем не те, что когда-то.

Потому что дела там больше не делаются. Они делаются в Сити, в безликом белом здании с темными стеклами, у входа в которое торчат два здоровенных детины в тесных, расшитых галуном униформах и черных очках. Они стоят неподвижно, чуть заметно кивая немногочисленным избранным, которых знают и пропускают внутрь, а прочих решительно игнорируют. Кого они впускают? Очень богатых, очень влиятельных и красоток. И что такое после этого «Асади-клуб»? Весьма и весьма неплохое местечко.

Именно сюда идут не белые, не черные, а смуглые мужчины, именно сюда они шли, едва приехав в Африку из Индии, чтобы помогать белым мужчинам строить железные дороги, а после — основывать колонию. Сюда они ходят по сей день. В «Асади-клубе», основанном в 1903 году под девизом Spero meliora, кипит жизнь. Каждый будний вечер стоянка забита сверкающими «мерседесами» и БМВ. Зеленое сукно четырех бильярдных столов (в «Матайге», увы, осталось всего два) пестрит белыми и красными шарами; пустые бокалы обмениваются у барной стойки на полные с той быстротой, на какую только способны бармены. Дед мистера Малика был одним из основателей «Асади-клуба», отец почти сорок лет — его секретарем, а для самого мистера Малика после смерти жены клуб сделался вторым домом. Здесь всегда обменивались новостями и сплетнями, и именно сюда после целого дня безуспешных попыток выкинуть из головы Гарри Хана направился мистер Малик, дабы выяснить об этом человеке все что можно. Патель наверняка будет в курсе. Или Гопес. Те действительно оказались в курсе, но, узнав все, что хотел, мистер Малик попутно вляпался в дурацкую историю с хагедашами.

— Ерунда! — воскликнул мистер Гопес.

Мистер Малик, держа в руке запотевший бокал холодного «Таскера», сел в кресло и потянулся за попкорном с чилли.

— Чушь собачья.

Мистер Гопес читал «Ивнинг ньюс».

— Ну уж, А. Б., ну уж, — донеслось с другой стороны стола бормотание мистера Пателя.

— Нет, правда. — Мистер Гопес шлепнул газету на стол и взял свой бокал. — Не понимаю, откуда они это взяли?

Мистер Патель улыбнулся в приятнейшем предвкушении очередного спора. Осталось понять о чем. Об очередном высказывании президента (непременно чушь), очередной газетной передовице (почти непременно чушь), какой-нибудь зарубежной новости (обычно из жизни британской королевской семьи и, как правило, чушь)? Или — ведь сегодня среда — о колонке «Птицы одного полета» (бывает, что чушь, но редко)? Мистер Патель взял брошенную газету и сразу наткнулся на короткую заметку в нижней части страницы. Оказывается, датские ученые, исследовав пищеварительный тракт человека, обнаружили, что за сутки тот испускает газы в среднем сто двадцать три раза.

— Понятно теперь? — возмущенно вопросил мистер Гопес. — Чушь. Бредятина. Так пердеть невозможно — даже после бобов с карри моей дорогой тещи.

— Ну-у, — протянул мистер Патель, — я даже не знаю.

За долгие годы знакомства с А. Б. Гопесом мистер Патель выяснил, что эти простые слова — верный способ заключить пари. С чувством, похожим на то, что испытывает в мышеловке кусочек сыра, заслышав далекий писк, он ждал, когда его друг произнесет следующую фразу.

— Не знаешь? — Пара довольно-таки внушительных бровей взметнулась к потолку. — Не знаешь?! А ты пораскинь мозгами. Сто раз! Да во всем человеке столько воздуха нет! К концу дня будешь как выжатый лимон. Верно, Малик?

Мистер Малик пил уже вторую бутылку «Таскера» и успел ощутить некоторое вольнодумство. Полагалось ответить: «Хм-м». Вместо этого получилось: «Хм-м?»

— То есть?

— Все не совсем так, А. Б. Насколько я понимаю, газы не содержатся внутри, а вырабатываются организмом.

— Вот именно! — выкрикнул мистер Патель. — А я вам о чем? И потом, кто их знает, как у них все устроено, у этих датчан? О чем, спрашивается, мы говорим, о полноценном выхлопе? Или о жалком микроскопическом датском деликатесе?

— Допустим, о чем-то среднем, стандартном. Но чтобы больше ста раз на дню? Чушь и враки.

Именно этого момента и ждал мистер Патель.

— А я утверждаю, что не враки.

Мистер Гопес поставил бокал на стол и обратил к мистеру Малику взгляд, говоривший: наш друг — болван. Имбецил. Мистер Гопес молча отпил виски с содовой. Надо все-таки попробовать вправить мозги несчастному придурку.

— Патель, старина, подумай головой. В сутках двадцать четыре часа. Сто двадцать три раза — это больше чем пять раз в час, чаще, чем раз в двенадцать минут. Немыслимо. Противоречит здравому смыслу.

— Раз в двенадцать минут и сорок девять секунд, если уж быть до конца точным, А. Б. Только здравый смысл тут ни при чем — верно, Малик? Здесь нужны не теоретические рассуждения, а практическая проверка.

Мистер Малик не говорил ни слова. Если молчать, шанс еще сохраняется.

— Ты что, собираешься лично подсчитывать? — Брови мистера Гопеса почти уползли со лба. — И хочешь, чтобы тебе поверили? А во сне как будешь считать?

— Во сне? — переспросил мистер Патель и, помолчав, добавил: — Проблема. — Он помолчал еще, будто бы размышляя. — Знаю! — сообразил он наконец. — Надо спросить Тигра.

О нет, подумал мистер Малик, только не это.

«Тигр» Сингх — чемпион клуба по бильярду, снукеру, висту и на протяжении целых одиннадцати лет, пока не подвело колено, бадминтону — считался непререкаемым авторитетом по спортивным вопросам. А в «Асади-клубе» еще и по любым пари. На Тигра можно было положиться. Если делались ставки, он честно подсчитывал, кому что причитается, вел записи и покупал всем пиво на доход, который обычно образовывался в результате его деятельности. Вне стен клуба Тигр зарабатывал на жизнь, подвизаясь адвокатом. Сейчас его призвали от бильярдного стола, он внимательно выслушал обстоятельства дела, а после сказал:

— Ну-с, джентльмены, amoto quaeramus seria ludo. В голову сразу приходят два вопроса. Во-первых, как это подсчитывали датчане? А во-вторых, что стоит на кону?

— Что касается первого, — ответил мистер Гопес, подтягивая к себе газету, — понятия не имею, сам посмотри. Что же до второго… — Он достал из кармана бумажник. — Давайте решим. Десять тысяч?

Это уже просто глупость, подумал мистер Малик.

Мистер Патель тоже вытащил бумажник.

— Десять так десять.

Тигр выставил вперед ладони:

— Стоп, стоп, стоп, господа. Уберите кошельки. (Наконец-то разумные слова.) Прежде чем делать ставки, надо кое-что прояснить. Итак, А. Б., на что ты ставишь десять тысяч шиллингов?

— Я утверждаю — бьюсь об заклад, — что датские дурни думали не головой, а… тем, откуда пердят. Ни один нормальный человек за день больше ста раз из себя не выдавит.

— А я, — заявил мистер Патель, — утверждаю, что выдавит.

— Вот так. Очень просто.

— Ничего подобного, А. Б., не просто, — не согласился Тигр. — Очевидно, что это утверждение — гипотезу — необходимо проверить. Но даже оставляя в стороне техническую сторону вопроса — как считать, датским пердометром? — мы все равно приходим к проблеме определений. Что считать единицей газоиспускания? Выражаясь нашим языком, communi consilio. Надо выработать концепцию.

Не дожидаясь ответа (я уже говорил, что он адвокат?), Тигр продолжил:

— И что еще более важно, как проверять результаты? Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Кому мы готовы поверить на слово?

Три лба нахмурились, задумчиво поджались три пары губ.

— При наличии третьей независимой стороны… — пробормотал Тигр.

Три пары карих глаз дружно обратились к мистеру Малику.

 

7

Хагедаш

— Хагедаш.

Бенджамин с готовностью поставил очередную отметку. Мистер Малик, честный Малик, благородный Малик, естественно, долго отказывался принимать участие в нелепой затее.

— Но это единственный способ, — сказал Тигр.

— Нет, — ответил мистер Малик.

— Ты единственный человек, — сказал мистер Патель.

— Нет, — упорствовал мистер Малик.

— Малик — clarum et venerabile nomen.

— Символ… — сказал мистер Гопес.

— Олицетворение…

— Честности…

— Порядочности…

— Не можем доверить никому другому…

— Не доверяем никому другому…

— Нет, — отрезал мистер Малик.

— Честь клуба, дружище, — напомнил Тигр Сингх.

И это, как говорится, решило дело. Малики не увиливают от обязательств по отношению к «Асади-клубу». Не бросают тень на свое имя.

— Ладно, черт с вами, — махнул рукой мистер Малик.

Еще один «Таскер» на круг (за счет Тигра, старины Тигра) — и условия были обговорены, запротоколированы, скреплены подписями. Мистер Малик обязуется способом, выбранным по своему усмотрению, подсчитать количество испускаемых из прямой кишки нутряных газов (в дальнейшем именуемых бздехами) за двенадцатичасовой период, а именно с семи часов утра до семи часов вечера завтрашнего дня. Мистеру Малику дозволяется самостоятельно решить, что является полноценным бздехом; его мнение на сей предмет безоговорочно и оспариванию не подлежит. Участвующие стороны признали нецелесообразным вести подсчет бздехов во сне, приняв их число за двенадцатичасовой период равным половине испускаемых за двадцать четыре часа. Мистер Малик обязуется явиться в «Асади-клуб» и доложить о результатах завтра в восемь часов вечера. Если число бздехов за вышеупомянутый двенадцатичасовой период превысит или окажется равным 51, это будет считаться доказательством правоты утверждений датчан и пари выиграет мистер Патель. При результате, не превышающем 50, утверждения датчан считаются неверными и пари выигрывает мистер Гопес. Ставки приняты X. X. Сингхом, бакалавром прав, магистром гуманитарных наук (Оксфорд), барристером.

Утром, когда мистер Малик проснулся, заключенное пари не стало казаться разумнее, но отступать было поздно. Он потянулся через стол за своим утренним «Нескафе».

— Хагедаш, — в который уже раз сказал он.

Бенджамин сделал четвертую отметку за утро, итого десять. «Как хорошо, что я сообразил привлечь его к этому делу, — подумал мистер Малик. — Гораздо проще, чем самому то и дело лазить за блокнотом. Да и мальчику наверняка приятно разнообразие». Зато Патель и А. Б. рассказали о Гарри Хане массу полезного. Даже ценного. Но прежде чем узнать, что же сообщили мистеру Малику, поговорим еще чуть-чуть о Бенджамине.

Шестнадцатилетний, ни разу не целованный Бенджамин работал у мистера Малика всего пять месяцев. Работа ему страшно нравилась. Полный пансион да еще триста пятьдесят шиллингов в месяц! Впервые в жизни у Бенджамина была своя комната — большая, гулкая и даже с окном. И электричество — включил, выключил. Снаружи водопроводный кран — включил, выключил. И деньги в кармане. Конечно, двести пятьдесят он отсылает домой, но остается все равно куча — сто шиллингов… На что? На сахар, конфеты, кока-колу! Море кока-колы…

Бенджамин всегда умел наслаждаться жизнью. Он был последним ребенком в семье, появившимся, как сказали бы на Западе, «по недосмотру». Но в Африке люди более снисходительны, и в большой долине, где стояла деревня Бенджамина, таких детей называли «вечерний дождик». Брат, родившийся до него, был на целых семь лет старше, поэтому Бенджамин рос, не бывая одинок, но часто оставаясь один на маленькой ферме родителей. Как правило, он играл сам по себе — в пыли или грязи, в зависимости от сезона, с удовольствием присматривал за курами, восторгаясь индивидуальными особенностями каждой птицы. Он невероятно обрадовался, когда наконец дорос до того, что ему разрешили пасти коз — сначала лишь по утрам, а потом целый день (впрочем, козы его разочаровали: они оказались и вполовину не так умны, как куры). Бенджамин любил наблюдать за дикими животными — нахальными мангустами, вздорными скорпионами, робкими змеями и ящерицами, птицами, слетавшимися на водопой к баку. Он обожал разговаривать с женщинами в деревне, и с мужчинами, и чуть не взорвался от восторга, когда в восемь лет, после многих дискуссий, в которых принимала участие практически вся община, его послали учиться в школу. Школа стояла в трех милях от деревни по Накуру-роуд, и по дороге туда и обратно Бенджамин всегда находил время пошвыряться камнями, залезть на дерево, полюбоваться ярко-зеленой змеей. Иногда он вместе с другими детьми забирался на высокую гору за школой; они скатывали вниз валуны, просто так, для забавы, а однажды затащили наверх старую автомобильную покрышку. Здорово было смотреть, как она медленно набирает скорость, а потом катится, подпрыгивая, до самого-самого низа! Правда, в отличие от валунов, покрышка не остановилась у подножия. Сначала, вызвав восторженные вопли зрителей, она докатилась до шоссе, пересекла его, перепрыгнула ограду и заскакала дальше. А остановить ее, к всеобщему ужасу, смогла лишь стена дома директора школы, куда покрышка впечаталась со всего маху, заставив директора выронить из рук чашку с крепким чаем, который он непременно заваривал после занятий, дабы успокоить нервы. Задницу Бенджамину, конечно, надрали, но, не считая этой и подобных мелких неприятностей, учиться ему нравилось, и школьные годы пролетели быстро.

Случилось так, что Бенджамин пошел в школу вскоре после издания декрета: новый министр решил, что образование больше нельзя вести на языке старых хозяев. По всей стране lingua franca объявлялся суахили. Но учитель Бенджамина был мудрый человек и, преподавая на суахили, продолжал обучать детей и английскому. Бенджамину очень понравились оба новых языка. Он изучал их с таким рвением, что стал настоящим проклятием для своего учителя. Мальчишке непременно нужно было знать все слова на свете. Как будет на суахили догуру — стая мангустов? И как называются по-английски вакики, маленькие зеленые ягодки, плоды кикуйи? Учитель Бенджамина вырос на озере Виктория, где мангусты водятся по одиночке, а ягод вакики никто сроду не видывал. Со временем он так устал от любознательного ученика, что ввел для него (а ради справедливости и для всех остальных детей) ограничение: три вопроса в день. Но это не остановило Бенджамина, и он продолжал задавать вопросы сам себе. Почему макари называется так и не иначе, почему самец и самка майаки носят разные имена — нудзи и кийю, а самка и самец хатайи одинаковые, и почему нет английского слова для хутуру — ведь без хутуру никак? В двенадцать лет Бенджамин окончил школу, стал помогать отцу и дядям мотыжить и засевать хасару (или шамбу — на суахили) и замучил вопросами всех и вся. Его отец отличался завидным терпением, но после четырех лет ежедневных пыток — да кто их разберет, эти проклятые языки! — он (вновь с активного одобрения деревни) отослал Бенджамина в город, к Эммануэлю, младшему брату его матери.

Когда директор фабрики, где работал Эммануэль, объявил, что ему нужен надежный и усердный юноша в дворники, Эммануэль мгновенно выкинул вверх руку. Директор фабрики задал несколько дополнительных вопросов и, похоже, остался доволен ответами — да, молодой, да, трудился в поле, да, христианин, и, самое важное, да, в городе недавно и еще не испорчен. Они договорились, что завтра Бенджамин придет к директору домой.

Вы уже наверняка догадались, что этим директором — владельцем и управляющим табачной компании «Весельчак» — был не кто иной, как мистер Малик.

 

8

Марабу

Однако вернемся к тому, что мистер Малик узнал о Гарри Хане в «Асади-клубе». Когда с условиями пари все, наконец, стало ясно, мистер Малик вновь наполнил бокал и потянулся за очередной горстью попкорна с чилли.

— Встретил сегодня одного человека, которого сто лет не видел.

— Да что ты?

Мистер Гопес опять углубился в газету — в спортивный раздел.

— Да, с самой школы.

— Австралия опять лидирует в чемпионате по крикету — тоже мне новость. А что у нас с Вест-Индией, объясните? Нет, правда, что?

— Ни с того ни с сего такой интерес к птицам.

Мистер Гопес оторвался от газеты:

— У кого, у Вест-Индии?

— Нет, у этого мужика, Гарри Хана.

— По имени вроде не из Вест-Индии.

— Нет, он родился здесь.

— Точно?

— Да. Я учился с ним в школе.

— А чего же тогда он играет за Вест-Индию?

Мистера Малика спас мистер Патель:

— Гарри Хан — сын Берти Хана?

— Да-да, именно. Я же говорю, мы вместе учились.

— А-а, — понимающе протянул мистер Гопес. — «Хан — значит Качество», этот? Он ведь умер?

— Нет, я его вчера видел.

— И он жив?

— Да.

— Точно? Ты уверен?

— Да.

— Странно. Кого же тогда хоронили? Ввек не забуду самосу с горошком. Терпеть его не могу.

— А. Б., Малик говорит о Гарри Хане, не о Берти.

— А что, Гарри тоже умер?

— Насколько я помню, — сказал мистер Патель, — их семья переехала в Канаду. Говорят, они там процветают. Магазины и прочее.

В разговор вмешался Тигр Сингх:

— По моим сведениям, не только магазины и прочее, но франчайзинг и прочее: импорт, экспорт, туристические агентства, отели и даже парочка весьма приличных ресторанов. Сначала в Торонто, потом в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке?

— Так говорит моя жена. Это она мне сказала, что Гарри Хан вернулся. С ним только что развелась четвертая жена — по словам моей супруги, он серийный изменщик, а уж ее-то на мякине не проведешь. Донжуан высшей марки. Наверное, теперь ищет следующую.

Следующую жену? Нет! Только не это! Не Гарри Хан и не… Роз. Только не теперь, когда мистер Малик написал письмо.

А-а, письмо. Вы ведь помните, что мистер Малик пленен чарами Роз Мбиква? А если сказать «околдован» и даже «одурманен», это, пожалуй, будет еще точнее. Он влюбился с первого взгляда, и еженедельные встречи три года с женщиной своей мечты лишь постоянно подливали масла в огонь. Вы наверняка поняли, что мистер Малик не какой-нибудь наглый повеса. Но одновременно вы должны были уяснить, что он, когда доходит до дела, вовсе не трус. Сопоставьте все эти факты с неотвратимо надвигающимся главным светским событием кенийского года — и что получится? То, что на прошлой неделе (сразу после птичьей экскурсии, так уж вышло) мистер Малик сел за письменный стол и написал миссис Роз Мбиква письмо, в котором просил ее оказать ему честь и принять приглашение на ежегодный Охотничий бал.

Надо сказать, что танцует мистер Малик неважно. Вот я, например, не бегун — ну не умею я это делать. Но в мечтах — пожалуйста. Я — Фейдиппидес и мчусь из Марафона в Афины объявить о победе над персиянами так, словно у меня на ногах выросли крылья, я — Том Лонгбоут и пересекаю финишную черту на Мэдисон-сквер-Гарденз почти на три минуты раньше других, я — Джулиус Руто. А мистер Малик в мечтах — Фред Астер, и он не только написал Роз Мбиква письмо с приглашением на бал, но даже положил его в конверт и наклеил марку. И хотя у него пока не было билетов, он уже уверенно отослал чек и, получив их, собирался тотчас отправиться к почтовому ящику на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв со своим конвертом.

Вспомните себя в молодости. Письмо (электронное послание, эсэмэска, у кого что) дорогому для вас человеку. Вспомните, как вы ждали ответа. Согласится ли Роз? Нет. Конечно же, нет. От нее придет ответ, изящная записочка в плотном бумажном конверте. Очень вежливый отказ без объяснения причин. Но все же вдруг?.. Ведь не исключено? Зазвонит телефон, и он скажет в трубку: «Малик слушает», а оттуда раздастся ее голос: чудесно, спасибо, сто лет не была на Охотничьем бале, с удовольствием составлю компанию. А может, его не будет дома, но, вернувшись, он увидит переданное сообщение на листочке — ни имени, ничего, всего одно слово. Да.

К слову, о найробийской охоте. Если бы в субботу третьего мая 1962 года рано утром вы очутились у главного входа «Карен-клуба», то на газоне перед ним увидели бы собрание из семнадцати лошадей с наездниками в красных куртках, белых бриджах, черных шапочках и прочем положенном снаряжении. Услышали бы какофонию собачьего лая и поняли, что из псарни, расположенной чуть дальше по шоссе за теннисными кортами, доставлена полная свора лисьих гончих. Едва первые лучики солнца робко выглянули из-за горы Нгомбо, кавалькада последней найробийской охоты тронулась в путь. Еще до полудня охотники выследят и убьют двух лис — на две больше обычного, — и охота запомнится всем как очень успешная. Достойный финал традиции, просуществовавшей в стране более пятидесяти лет.

Должен пояснить, что лисы в действительности были не лисами, а шакалами, — лис в этой части земного шара, увы, не водится, — но охотники всегда настаивали именно на этом названии. Однако лисьи гончие были настоящие — потомки привезенных лордом Деламером в Африку в благословенной памяти 1912 году. Конечно, те гончие давно охотятся на великих небесных просторах, а смутные воспоминания о галопе по росистой саванне навстречу восходящему солнцу и о поисках нор муравьедов с одновременным прихлебыванием виски из фляги стремительно затягиваются паутиной в памяти последних представителей Старой гвардии, но охота как таковая не исчезла совсем. От нее осталось привидение в виде Охотничьего комитета «Карен-клуба», единственной обязанностью которого является организация ежегодного Охотничьего бала. Идемте, я вас туда проведу.

Мы — в гранд-зале отеля «Саффолк». Сверкают канделябры, горят свечи. Гирлянды бугенвиллеи обвивают колонны, ветви гибискуса украшают окна и двери. В дальнем конце зала настраивает инструменты оркестр. Нынче вечером, как и всегда последние двадцать девять лет, нам предстоит наслаждаться музыкой Милтона Каприади и его «Сафари свингерс». Вдоль стены стоит длинный стол; накрахмаленной белой скатерти почти не видно под тарелками и блюдами, полными всяческой снеди.

Тут разнообразные канапе (тарталетки, я вижу, опять очень большие), салаты, мясные закуски, жареная курица, жареные креветки, бесчисленные карри и бириани, фрукты — и такие пирожные, от которых непременно разрыдалась бы моя бабушка, питавшая страсть к розовой глазури и взбитым сливкам. На отдельном столе, под присмотром шеф-повара в белой униформе и высоком колпаке, вооруженного сверкающими ножами, возлежит зажаренный целиком барашек. Еще два готовы и ждут в кухне, когда их вынесут, — в «Саффолке» это всегда зрелищно. Команды официантов в белых саронгах, бордовых куртках и белых перчатках стоят у двери, держа на весу серебряные подносы. На каждом — по два бокала пива, джина с тоником, виски и бренди с содовой и просто содовая: «большая пятерка» напитков Восточной Африки. Итак, бал начинается.

Кто здесь будет? Да в общем-то, все. Сотни две пар, а то и больше, — сливки кенийского общества. Старая гвардия, разумеется, в полном составе, и многие из Новой, да плюс порядочное число их нагловатого потомства — большинство давно променяло Африку на Кенсингтон и Белгравию (а теперь еще и Айлингтон), но обязательно возвращается раз в году, спасаясь от английской зимы. Бал, по традиции, обязан посещать британский посол, что он всегда и делает (если не считать трехлетнего перерыва, когда в Соединенном Королевстве правил Гарольд Макмиллиан и ветры перемен, подувшие в Африке, подморозили колониальные фривольности). Появится также горстка (впрочем, немаленькая) высоких дипломатических лиц и представители многочисленных неправительственных организаций, обосновавшихся за последнее время в Найроби.

Гремит оркестр. Британский посол с супругой выходят на первый вальс (обязательно вальс, посол непременно мужчина и женат). Поехали! Танцы, беседы, еда, напитки, флирт, но самое главное — присутствие. Я там был, и мне действительно было весело. Мистер Малик, чья жена скептически относилась ко всем колониальным штучкам и прочей чепухе, не был и не знал, весело ли будет, но только туда хотел пригласить Роз Мбиква. Билеты могли прислать уже со следующей почтой.

После этого его приглашение сразу должно было опуститься в почтовый ящик на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв.

 

9

Зеленоголовая нектарница

Роз Мбиква стояла в спальне своего дома на Серенгети-Гарденз в Хэттон-Райз, перед пустым чемоданом на кровати. Во время птичьей экскурсии она сказала, что в следующий раз ее не будет. Только не объяснила почему.

Я как-то упомянул, что Роз ездит на «Пежо 504», знавшем лучшие дни. Хотя последний из этих автомобилей сошел с конвейера в Сошейме в 1989 году, машинка эта тем не менее крепкая, и тысячи 504-х все еще бегают по дорогам от Кейптауна до Каира. Двигатель 1600сс — по сути, тот же, что у «Пежо 404», потомка старой «пинафарины», — кажется, способен пропыхтеть вечность. Ручная четырехскоростная коробка передач не дает заоблачно высокой скорости, но хорошо известна своей надежностью. Первой сдает дифференциальная передача, но ухудшения обычно крайне постепенны; изношенная червячная передача может подвывать годами, прежде чем механизм окончательно испустит дух.

Так же происходит с человеческим организмом. Подводит, как правило, не все сразу, а что-то одно. У Роз, помимо небольшой боли в бедре после особо долгих прогулок, это оказался не двигатель и не трансмиссия, а глаза.

Вначале она не обращала внимания на легкую дымку, заволакивавшую предметы на ярком свету. Пустяки, пройдет. Не прошло. Тогда это, как ни прискорбно, старость, — наверное, помогут очки, простые, из обычной оптики. Очки не помогли. Зрение ухудшалось, и теперь уже нарушилось восприятие цвета. (Перепутать зеленоголовую нектарницу с синеголовой! Смех, да и только.) Роз пошла к своему врачу. Тот внимательно осмотрел оба глаза с помощью древнего офтальмоскопа.

— Мне очень жаль, миссис Мбиква, но у вас развивается катаракта. Особенно на хрусталике левого глаза. Он желтеет, и, вероятно, поэтому вам трудно различать некоторые цвета.

Врач объяснил, что подобное явление особенно характерно для его белых пациентов.

— Понимаете, очень яркий свет, инфракрасное излучение. Разрушает протеины. Боюсь, дальше будет только хуже.

Он рекомендовал подумать о замене хрусталика.

— Для начала только в левом глазу. Операция довольно простая, но в Кении, к сожалению, ее пока делают не слишком хорошо.

Он посоветовал ехать в Европу или США.

Новость, пусть не слишком неожиданная, была очень огорчительна. Из всех возможных потерь потеря зрения наиболее нестерпима. А как же обучающая программа? Экскурсии? Можно ли жить, не видя красоты птиц? Но здесь ничего нельзя сделать, а тратить на себя такие колоссальные деньги, даже если бы и удалось их найти, Роз не собиралась. Раз выхода нет, надо смириться. Она поблагодарила доктора и ушла домой. Зрение продолжало ухудшаться. Но через несколько месяцев ее сын Ангус, взрослый, окончивший колледж и работающий в ООН, приехал навестить ее из Женевы. Его внимательный взгляд скоро разоблачил стоическое притворство Роз. Он позвонил куда-то по телефону.

— Я записал тебя в клинику доктора Штрауса в Бонштеттене. На среду, десятое число. И заказал билеты. Не спорь, дорогая мамочка, все уже оплачено.

Так что сегодня во второй половине дня Роз рейсом швейцарских авиалиний улетает в Цюрих. Не будет ее девять дней. И пока она вертит головой, решая, что брать, а что нет, давайте прогуляемся по дому.

Хэттон-Райз построили в двадцатых годах — удобный пригород для белых поселенцев среднего класса. Вспомните Саннингдейл в Беркшире или старые районы Фрипорта на Лонг-Айленде, и вы получите неплохое представление о его комфортабельных домах и просторных участках. В наши дни это фешенебельное место для состоятельных кенийцев любого цвета кожи. Роз поселилась в доме на Серенгети-Гарденз, как только вышла замуж, и сейчас она — единственная белая на своей улице. В бывшем доме Банни и Сью Хэррингтонов обитает бизнесмен-азиат, владелец найробийского завода по производству бутилированной кока-колы, самого крупного в Восточной Африке (Роз очень редко видит его жену). С другой стороны — обширное строение типа гасиенды, где когда-то жил один из молодых Деламеров с другом Джереми и по меньшей мере десятком такс. Теперь дом принадлежит судье высшей инстанции. Он, судя по без конца меняющимся автомобилям, которые вечно заполоняют подъездную дорогу и даже выплескиваются на улицу, страдает от избытка средств и дефицита лояльности к определенным брендам.

Дом самой Роз большой, но по нынешним восточноафриканским понятиям устаревший. Комнаты в нем просторные, но не настолько, как в современных «дворцах» на ее улице. Из гостиной внизу можно сквозь складные деревянные двери выйти на веранду. Впрочем, складные они только теоретически; вот уже много лет никому не приходит в голову их закрывать, и сомнительно даже, что петли это выдержат. Веранда тянется вдоль всей задней стены дома, и временами Роз сидит там в ротанговом кресле под желтой плетистой розой (ее самой любимой), временами — дома в одном из старых кресел, а временами лежит на диване. Она не такая, как некоторые, у кого есть «свое» кресло. В углу стоит музыкальный центр с путаницей проводов сзади, а над ним, на полках, неровными стопками сложены компакт-диски. Но телевизора нет, а следовательно, нет и огромной спутниковой тарелки в саду — фирменного знака большинства домов Серенгети-Гарденз наших дней. У Роз нет даже кондиционера. Да и захоти она его поставить, при теперешнем состоянии дверей в этом было бы мало смысла. Столовая отделена от гостиной тремя арками. Большой стол, двенадцать стульев орехового дерева и такой же буфет изготовлены в Данди в начале девятнадцатого века и были запоздалым свадебным подарком отца Роз. Кухня расположена за столовой, а в холле, у парадной двери, есть стенной шкаф. Из холла по лестнице можно подняться на второй этаж. Там четыре простые, квадратные спальни и ванная комната. Представляете, дом с одной-единственной ванной? Вот до чего он старый.

Его особенность — обилие фотографий и картин на стенах. Над камином в гостиной (он очень широкий, хотя Роз теперь редко им пользуется) висит портрет маслом: красивый темнокожий мужчина в сером костюме в тонкую полоску. Он сидит за письменным столом с газетой и авторучкой. Полки за его спиной заставлены книгами в черно-красных переплетах; видно, что это человек важный, серьезный, — адвокат, а может, политик. Впечатление слегка подпорчено широчайшей веселой улыбкой. Это Джошуа Мбиква, человек, тридцать пять лет назад вскруживший шотландскую голову Роз Макдональд. Человек, познакомивший ее с Африкой. Человек, которого она до сих пор любит.

Роз защелкнула замки старого «Самсонайта», сняла телефонную трубку и набрала номер. В конце концов, он сам предложил ее подвезти. А то ведь такси не доищешься. Лишь с пятой попытки ей удалось дозвониться до «Хилтона», и ее соединили с номером Гарри Хана.

Тигр Сингх и А. Б. были абсолютно правы насчет Гарри. Его дед, Мохаммед Хан, приехал в Африку из Индии за тем же, за чем и практически все его соотечественники, — строить британцам железную дорогу. Сами те не могли: белые, изволите ли видеть, плохо переносят жару. Но и местные жители, как вскоре выяснилось, не видели большого смысла вкалывать от зари до зари ради плошки риса, когда можно было все это время сидеть под деревом ради плошки сорго, которую вечером принесет жена. Английские колонизаторы выписали несколько кораблей с рабочими из Индии. Каждому сходившему по трапу в Момбасе совали в руки сразу лопату и плошку, и в результате железную дорогу построили на раз-два (невзирая даже на львов-людоедов, о которых до сих пор столько шумят). 16 июля 1903 года по этой железной дороге, пыхая паром, от самого Индийского океана до озера Виктория проехал первый поезд. Что оставалось делать деду Гарри Хана — возвращаться в грязную Индию и дальше ишачить на тех же британцев? Мохаммед Хан успел понять, что в загадочной, но плодородной Африке для предприимчивого человека кроются немалые возможности. Карьеру он начал, как все, с лопатой в руке, но вскоре его повысили до прораба, затем до начальника подразделения, а затем и до управляющего поставками. Он по-прежнему работал почти круглые сутки, но вследствие повышения должен был ездить по линии, и у него появилось время осмотреться. Как-то до него дошли сведения, что работу одного из подразделений тормозит отсутствие динамита.

Мохаммед Хан случайно знал, что в Момбасе, в маленьком жестяном сарайчике, под висячим замком, этого динамита хранится несколько ящиков. Они лежали там с тех времен, когда у начальника порта родился грандиозный план продления стены гавани: он решил взорвать коралловый риф и тем самым отделить его от близлежащих скал. Однако после двух оглушительных взрывов стало ясно, что риф чрезвычайно хрупок и от одной лишь отдачи моментально рассыпается в пыль. Динамит в шведских сосновых ящиках так и валялся в сарайчике возле верфи. Мохаммед Хан познакомил начальника порта с главным инженером железной дороги. Те заключили сделку. Начальник порта отблагодарил деда Гарри Хана за труды первым, что попалось под руку, а именно несколькими рулонами ярко-красной манчестерской камвольной ткани, которую при сложных обстоятельствах оставил в его кабинете владелец одной частной яхты.

Мохаммед Хан радостно принял красную ткань — и в голове у него кое-что щелкнуло. Он разрезал ткань на куски и в ближайший же выходной отвез по железной дороге на привокзальный рынок Найроби. В первую субботу он продал прохожему масаи один квадрат ткани. Во вторую — двадцать, в третью — сто. Почти каждый масаи, пасущий коз и овец, — они часто ходили мимо вокзала, влекомые непривычным зрелищем, — вдруг решал, что ему позарез нужен новый красный плащ. Так у масаи, которые прежде предпочитали цвета земли, развилась любовь к красному, не угасшая по сей день, и так Мохаммед Хан стал предпринимателем.

Сыну старик Мохаммед передал уже целый торговый дом, один из самых крупных в Восточной Африке. Рекламу, возвещавшую о том, что «Хан — значит качество», было видно от пристани Момбасы до железнодорожного терминала Антибы, от равнин Серенгети почти до самой вершины Килиманджаро.

Отец Гарри расширил маленькую торговую империю, и к шестидесятым годам семья попала в число богатейших в Восточной Африке. Но затем посыпались неприятности. После обретения независимости деловая стабильность в регионе всплыла кверху брюхом. Кению охватили волнения и беззаконие; племена требовали обособления, националисты — национализации. Как только Гарри, младший из детей, закончил среднюю школу Хиллкрест, Ханы распродали имущество, упаковали вещи и перебрались в Торонто.

Там они развернулись неплохо, а спустя какое-то время распространили деятельность и на Соединенные Штаты. Гарри уже работал в семейной фирме, но его коньком было, главным образом, общение с «аудиторией». В отличие от брата Аладдина он ничего не смыслил в цифрах и в отличие от брата Саламана не имел нюха на выгодные сделки, но у него имелся свой дар. Гарри умел ублажать людей. Когда открывался новый отель, именно он устраивал прием, встречал гостей и произносил речи. Когда требовалось получить финансирование под строительство очередного торгового центра, именно он вел банкиров на ланч. При продаже франшизы именно он развлекал жен франшизополучателей (ну любили они Гарри Хана, эти самые жены).

Старшие братья между тем заключали сделки и считали деньги, которых всегда хватало, поэтому они редко интересовались состоянием кредитных карт и счетов Гарри. Тот обзавелся апартаментами в Торонто с видом на Сент-Лоуренс и на Манхэттене с видом на Ист-ривер. Теперь, при пяти квартирах в обоих городах, — каждая из жен затребовала себе по квартире — Гарри начал скучать. Да и братья уже утомились: столько жен, и ни одного ребенка. Может, предложили они, ты куда-нибудь съездишь? Нам, конечно, будет трудно, но пару-тройку недель — даже месяцев — мы как-нибудь справимся. Не хочешь ли побывать на родине? (Да, в Африке почти наверняка можно пользоваться карточками «Американ Экспресс».) Слушайте, а может, и мама захочет поехать? И вообще надо бы присмотреться — вдруг там опять открываются деловые возможности?

Гарри согласился. Он представления не имел, чем будет заниматься ближайшие три месяца, но нисколько не сомневался: что-нибудь обязательно подвернется.

 

10

Райская мухоловка

За сорок четыре года, что прошли с тех пор, как Гарри Хан и его мать в последний раз ехали по шоссе, ведущему от международного аэропорта к центру Найроби, очень многое изменилось. Гарри не узнавал ничего. Его мать, сидя сзади в красивом новом «рэйндж-ровере», на котором их встретил ее племянник Али, то и дело качала головой — всякий раз, когда ей казалось, что среди тянущихся вдоль трассы автомобильных и мебельных салонов и скучных офисных зданий мелькнуло что-то знакомое, напоминающее о старых добрых временах. «А-а-ай», — вздыхала она. Всю дорогу до города — мимо футбольного стадиона, парка Угуру, нового здания парламента и старого университета — только это и было слышно. А-а-ай.

— Я не помню улиц с такими названиями, — сказал Гарри.

— Их все поменяли, старина, — ответил кузен. — У нас же теперь постколониализм, забыл?

Свернув с Угуру-роуд (Королевская авеню) направо, он провез родственников по Кеньята-парад (улица короля Георга), миновал заправочную станцию и после круговой развязки, на которой толклось человек шесть обтрепанных мальчишек с пустыми глазами, покатил влево. Большой автомобиль, подскакивая на бесчисленных выбоинах, одолел еще пару сотен ярдов и проехал в ворота с надписью блестящими золотыми буквами: «Брызги прибоя».

— Вот уж этого я точно не помню.

— Новая гостиница. Здесь потише, чем в «Хилтоне». Я подумал, тете тут будет спокойней.

— А как же мой любимый «Ливингстон»?

— В смысле, «Африканский рассвет»? Там сменился управляющий. — Али покачал головой. — Совсем не тот коленкор.

Гарри не спрашивал, почему их не везут в «Стенли». Туда вот уже пятьдесят лет не ступала нога никого из Ханов — с того самого дня, когда отца Гарри, шедшего в ресторан на ланч с важным клиентом, менеджер отеля принял за официанта и пригрозил уволить, если тот сию же минуту не начнет «шевелить ластами».

Между тем «Брызги прибоя» (почему гостиница в двухстах пятидесяти милях от ближайшего океана называется именно так, ведомо лишь ее хозяевам, гражданам Саудовской Аравии, сроду не бывавшим в Кении) оказались местом вполне приличным и современным, и после регистрации мать Гарри отправилась отдохнуть в свой номер, а Гарри и Али — в бар.

Они заранее договорились, что только переночуют в Найроби, а утром на машине поедут в Найвашу. Али достался в наследство большой дом на озере, который в тридцатые годы построил их дед. Кенийская и американская ветви семьи решили, что три месяца в Кении матери Гарри лучше всего провести именно там. И пусть ее все навещают, а не она сама разъезжает с визитами. Решение оказалось мудрым. Наутро за завтраком пожилая женщина заявила сыну и племяннику:

— Господи, до чего же изуродовали город! Скорей бы отсюда уехать.

Дом в Найваше почти не изменился. Та же бесконечная изгородь из молочая вдоль шоссе, те же высокие чугунные ворота, длинная грунтовая подъездная дорога, широкие газоны и розовый, как фламинго, дом. Матери Гарри он нравился, самому Гарри — нет. Он сразу заскучал и три дня спустя, убедившись, что мать освоилась с африканской жизнью, заново привыкла к наличию слуг и даже успела обрести былую властность, охотно согласился съездить на пару дней в город вместе с младшей дочерью сестры жены кузена Эльвирой, приехавшей повидать тетю. Про Эльвиру было известно, что она хорошенькая, избалованная и «не замужем, но обручена». Жених, бухгалтер с серьезными намерениями из хорошей семьи, к сожалению, сейчас в командировке в Дубае, но сама она «с радостью покажет дяде город».

Гарри не раздумывая поселился в «Хилтоне». И взял напрокат алый «мерседес». Эльвира по мере возможностей показала дяде все прелести Найроби и, уже сверх всякой меры, свои собственные и повсюду пользовалась карточкой «Американ Экспресс». А здесь неплохо, решил Гарри. Но тут вернулся жених.

Так и получилось, что неприкаянный Гарри, скучая теперь уже в городе, отправился утром в музей (нашел место!) убить пару часиков, а заодно нагулять аппетит перед поездкой в ресторан на окраине города, о котором столько говорили. Так он и познакомился с Роз Мбиква.

А вот как устроена жизнь Роз. Понедельник, утро: собрание штата. В смысле, штата прислуги, которой у Роз пять человек: экономка Элизабет, садовник Рубен шестидесяти трех лет и трое аскари — Мокия, старый Мухиса и молодой Мухиса, которые охраняют дом и подъезд к Серенгети-Гарденз. Вообще-то, ей не нужно столько слуг. Роз хорошо готовит и с удовольствием занимается садом. И охрана ей ни к чему. Высокая ограда, колючая проволока и сложные охранные системы, столь любимые многими из соседей, ассоциируются в ее сознании скорее с угрозой, чем с безопасностью (к тому же Роз прекрасно знает: если вас захотят достать, то достанут). Но в ее доме много места для прислуги, которое грех не использовать, как грех не давать работу тем, кто в ней нуждается. Ей в жизни повезло, а счастьем, любил говорить Джошуа, надо делиться. К тому же, начав работать на Роз, все аскари, а особенно молодой Мухиса, очень полюбили птиц и постоянно зовут хозяйку во двор взглянуть на какую-нибудь красивую или необычную птицу — а порой спрашивают ее название.

Вторая половина дня в понедельник отдана корреспонденции.

Утро вторника: птичья экскурсия; день: музей, курсы экскурсоводов, и то же самое всю среду и четверг. Утром в пятницу Роз обычно сама работает музейным гидом — бесплатно, в порядке благотворительности, а после закупает все необходимое на неделю вместе с Элизабет, которая помогает торговаться, и с Рубеном, который носит сумки.

В ту пятницу она как раз собиралась вести группу туристов по главной лестнице к галерее Джой Адамсон, когда к ним с праздным видом подошел хорошо одетый мужчина. Он встретился глазами с Роз, та улыбнулась:

— Присоединяйтесь, будем рады.

За следующие полтора часа Гарри Хан узнал о Кении больше, чем за восемнадцать лет своей жизни здесь. Особенно про птиц. Вообразите, свыше тысячи видов — столько нет во всех Соединенных Штатах! К концу экскурсии Гарри искренне уверовал в уникальность страны, где родился. И вдруг грянул гром и разверзлись хляби небесные. Гарри не знал, что делать. Возвращаться в отель пешком? Вымокнешь до костей. Ждать, пока все кончится? Ехать на такси? Должна же здесь быть стоянка… Из музея вышла высокая белая женщина с зонтиком.

— Не подскажете, где взять такси? — спросил Гарри. — Кстати, спасибо за интересную экскурсию.

— Такси обычно стоят за воротами. И кстати, не за что, рада, что вам понравилось.

Роз узнала сребровласого индийца, примкнувшего сегодня к группе. Подумала: симпатичный, хоть и пижон. И акцент вроде американский. Она спросила:

— Вам куда нужно?

Он сказал:

— В «Хилтон».

Она предложила его подвезти. Он предложил выпить кофе. Роз отказываться не стала — и ничуточки не пожалела. Сколько лет так не смеялась, невольно удивлялась она, фыркая в чашку с кофе после очередной несусветной истории про очередную жену американского франшизополучателя (рассказанную с характерным среднезападным акцентом). Когда Гарри предложил продолжить разговор за ланчем — говорят, за городом есть хороший ресторан, — Роз, сама того не ожидая, согласилась (а почему нет, и вообще, если сесть снаружи, можно понаблюдать за птицами). Они отправились в «Таскс», где Роз узнала еще множество анекдотов и к тому же выяснила, что Гарри тоже очень интересуется птицами. Его совершенно заворожил самец райской мухоловки с глянцевым каштановым хвостом, усевшийся на ветку джакаранды в нескольких шагах от их столика. Поэтому, когда Гарри сказал: «А давайте-ка это повторим — поужинаем завтра в "Хилтоне"?» — Роз ответила «да», не раздумывая. А потом они танцевали.

 

11

Канюк

— Чего мужику надо от бабы? — ни с того ни с сего спросила моя бабушка.

Мы ждали, пока нас обслужат в «Короне и якоре», одном из нескольких заведений, где она в порядке строго установленной очереди покупала ежедневную бутылку своего любимого сладкого хереса.

Не дожидаясь ответа, бабушка громко сказала:

— Потрахаться. — И, явно удовлетворенная моим подростковым замешательством, продолжила допрос: — А бабе от мужика?

Я смущенно помотал головой.

— Потанцевать.

С годами, становясь старше и все больше обретая вкус к сладкому хересу, я оценил мудрость этих слов. Думаю, что и Роз Мбиква с ними бы согласилась. Она обожала танцевать.

Вспомните: весна 1959-го. Целый год до того, как мистер Чабби Чеккер представит миру твист. И целых два — до того, как «Еl Watusi» Рэя Барретто войдет в двадцатку хитов и планету захлестнет очередное танцевальное помешательство. От Бербенка до Бронкса, от Испании до Шотландии рок-н-ролл остается королем танцпола, и в гостиной эдинбургского пресвитерианского женского колледжа четырнадцатилетняя Роз Макдональд отмачивает такое, что мало кому снилось даже среди ее соучениц по эксклюзивной школе, издревле производящей сливки шотландского общества. Раз, два, три, поворот! Элвис чувственно изгибает губы на экране черно-белого телевизора в углу комнаты. Девочки млеют. Быстрей, быстрей, давай, папу-ля-а-а! Когда Роз Макдональд окончила школу и поступила в колледж, ритм сменился на четыре четверти, а манера касаться партнера временно отошла в прошлое, но забыть восторг и полет тех, первых танцев было невозможно. И в тот субботний вечер после нового знакомства, в отеле «Хилтон» города Найроби, Роз узнала, что и Гарри Хан тоже их не забыл.

Позже, выходя из отеля, она спросила:

— Увидимся во вторник на экскурсии?

— Знаете, миссис Мбиква, — раздумчиво ответил Гарри, — пожалуй, что да.

Ровно в восемь вечера следующей среды — то есть назавтра после птичьей экскурсии, «красотки Роз» и пердячего пари — мистер Малик вошел в битком набитый бар «Асади-клуба» с черным кожаным портфелем в правой руке. Господа Патель, Гопес и Сингх, сидевшие за столиком у бара, подняли глаза при его приближении, но ничего не сказали. Мистер Малик опустился в кресло, достал из портфеля обыкновенный блокнот и без объяснений протянул Тигру.

— Итак, Малик, — Тигр, не открывая блокнота, положил его перед собой на стол, — задача выполнена?

Мистер Малик кивнул.

— Результаты эксперимента в блокноте?

— Да.

— И тебе удалось во всем следовать процедуре, описанной в договоре, составленном и подписанном вчера вечером в подтверждение пари между присутствующими здесь членами «Асади-клуба»?

— Да.

— Джентльмены. — Тигр встал; в зале воцарилась тишина. — Джентльмены, вы слышали, что сказал наш благородный друг Малик. Теперь, прежде чем открыть блокнот и объявить имя победителя, я обязан спросить, не желает ли кто-нибудь из вас, — он повернулся к участникам пари, — высказать возражения касательно договора, процедуры проведения исследования или чего-то иного?

Мистер Гопес, а за ним и мистер Патель отрицательно помотали головами. Тигр медленно обвел глазами молчаливую аудиторию.

— Не желает ли кто-либо из представителей «Асади-клуба» высказаться в отношении обсуждаемого вопроса — а именно пари между данными джентльменами, мистером Гопесом и мистером Пателем?

Проигнорировав глухое и невнятное «Давай уже наконец», донесшееся из угла (Сенджей Башу, кто еще), Тигр извлек из кармана рубашки и нацепил на нос узенькие очочки.

— Джентльмены, передо мной цифры. Ad utrumque paratus. — Тигр открыл блокнот, и его брови поползли вверх. — Вы помните, что в случае, если указанное здесь число больше или равно 51, победа присуждается мистеру Пателю. Если же число меньше или равно 50, пари выигрывает мистер Гопес. А число, джентльмены, равно… — Он снова медленно обвел глазами замерших в ожидании людей. — Сорока двум.

На мгновение стало еще тише — блоха не чихнет, — а затем помещение взорвалось какофонией звуков: стонов, воплей, радостных выкриков. А. Б. Гопес встал, потянулся через стол, и мистер Патель, чуть заметно хмурясь, крепко пожал ему руку. Тигр громко, перекрывая возбужденный гвалт, крикнул бармену:

— Четыре «Таскера»! И четыре «Джонни Уокера» — больших.

Кто-то требовал пересчета — нет, не мистер Патель, принявший поражение достойно своего клуба, а кто-то из молодежи. Блокнот мистера Малика, который долго передавали из рук в руки, вернулся к Тигру, и тот со своей адвокатской въедливостью быстро заметил, что десять последних пометок сделаны ручкой немного не того цвета. Он закрыл дело со строгим предупреждением и угрозой наложения взыскания за неуважение к суду.

Мистер Малик начал было объяснять Пателю и А. Б., как он при подсчете прибегнул к помощи мальчика-работника, но в этот момент в бар вошел Гарри Хан.

 

12

Баклан

Появись здесь сам великий бог Ганеша — со слоновьей головой, четырьмя руками, сломанным бивнем и увенчанный бриллиантами, — мистер Малик вряд ли удивился бы больше. Однако перед ним был Гарри Хан, улыбающийся и весь в белом. Густые седые волосы. Ослепительно белая рубашка и ослепительно белые зубы. Белые брюки, белый пиджак и (вот бесстыдник!) белые лакированные туфли. А рядом — невероятно красивая девушка в невероятно коротком красном платье.

В 1903 году, в момент основания, «Асади-клуб» был просто клубом для индийцев. Любой уроженец субконтинента независимо от расы и религии мог подать заявку на вступление — так гласил устав. В реальности это означало, что женщин в клубе не было: слыханное ли дело, чтобы женщина вступала в клуб? Только после скандала 1936 года, впоследствии получившего название «дело Ранамурки», устав изменили, недвусмысленно исключив возможность приема женщин. Так продолжалось вплоть до середины семидесятых, когда очередной всплеск феминизма (достигший азиатской общины Найроби с некоторым опозданием и в разжиженном виде, но при том вполне ощутимый) совпал с уменьшением численного состава клуба. После многих дебатов и вопреки угрозам Джумбо Викрамасинге застрелить первую же бабу, которая переступит порог, а потом самому застрелиться, женщины получили право вступать в «Асади-клуб». Но поскольку не было сделано ничего для их привлечения — многим ли дамам интересно весь вечер резаться на бильярде и пить пиво там, где даже нет женского туалета? — кровопролития удалось избежать. Прошло тридцать лет, но в клубе по-прежнему редко можно встретить особ женского пола, только супруг и дочерей, исправно являющихся в первое воскресенье месяца ко второму завтраку отведать карри. Но по вечерам в будние дни — никогда.

Все взгляды обратились к юной красавице, явившейся с Гарри Ханом. Это, как вы, конечно же, догадались, была Эльвира, младшая дочь сестры жены его двоюродного брата, — хорошенькая, незамужняя, но помолвленная капризуля, которая, едва спровадив жениха обратно в Дубай, тут же позвонила дядюшке Гарри и поинтересовалась, нет ли у того желания чем-нибудь заняться. После занятий он объявил, что не прочь чего-нибудь выпить, а Эльвира сказала, что ей до смерти надоело в чопорном «Хилтоне» и что ее брат Сенджей наверняка сейчас в клубе. Почему бы не выпить там? Будет классно.

Брат (Сенджей Башу полчаса назад подал голос и с того момента пытался залечить свое разочарование исходом пердячего пари — он ставил на Пателя — щедрыми дозами микстуры от доктора Джонни Уокера) был очень рад видеть сестру.

— Нет, правда, я рад, Пипка. Честно-честно. Очень, очень.

Гарри переместился к барной стойке, оставив хорошенькую племянницу гневным шепотом втолковывать алкашу-родственничку, чтобы он больше не смел называть ее этим идиотским именем, иначе она всем расскажет, как кто-то кое с чем баловался в ванной. Гарри обратил внимание на четырех мужчин за столиком неподалеку. Трое смотрели прямо на него, а один старательно отворачивался. Как раз его-то Гарри и узнал.

— Малик! Вот так встреча!

Делать было нечего, бежать некуда. Мистер Малик повернулся к Гарри Хану, вежливо улыбнулся и пожал протянутую руку:

— А-а, Гарри.

Патель, А. Б. и Тигр, явно заинтригованные, изумленно раскрыли рты. Изумленно — потому что девушка, вдоволь нашипевшись на Сенджея Башу, скользящей походкой приближалась к ним в платье такой уникальной открытости, какую редко встретишь в Найроби, а тем паче в «Асади-клубе». Заинтриговало же их имя — Гарри. Это ведь его давеча поминал Малик?

— Отличное местечко, — с ослепительнейшей улыбкой сказал Гарри. — Мне нравится. Значит, вот где ты обретаешься, Малик? А я еще удивлялся, почему не вижу тебя в «Хилтоне». Знаешь мою племянницу? Эльвира, познакомься: Малик. Мой школьный товарищ.

Новые рукопожатия.

— Слушай, Малик, а как мы тебя называли, не помнишь?

— Меня?

— Ну да — в школе.

— В школе? — На лбу мистера Малика выступил холодный пот. — Не помню. Позволь представить тебе…

— Карат, вот как! Нет. — Гарри возвел глаза к потолку. — Черт! Неважно, потом вспомню. Как, говоришь, зовут твоих друзей?

После того как все перезнакомились, заказали напитки, выяснили, что привело сюда Гарри и как себя чувствует его матушка, мистер Патель с невинной улыбкой обратился к Эльвире:

— Вы случайно не интересуетесь птицами? — И, очевидно приняв ее улыбку за утвердительный ответ, продолжил: — А то Малик вам расскажет про хагедашей.

Мистер Малик начал судорожно готовить сугубо орнитологический ответ, но Гарри опередил его.

— Это такие большие коричневые птицы, лапонька, — объяснил он. — Я, знаешь ли, в выходные много услышал о пташках.

Мистер Малик моментально перестал злиться на друга за хулиганскую выходку, потому что его охватило совсем иное чувство.

О пташках? Где? От кого?

— Вы, мужики, может, знакомы с Роз Мбиква? — продолжал Гарри. — И чего она только не знает о наших пернатых друзьях! Вы в курсе, что в районе Найроби их насчитывается две сотни видов? А как эта Роз танцует! Обалдеть!

Танцует? Танцует?

 

13

Красный кардинал

— Танцует? — переспросил мистер Малик.

Роз Мбиква — с Гарри Ханом?

— Ну да. Рок-н-ролл. Такая зайка… такой свинг… вы бы видели… Знаете музыкальный автомат в «Хилтоне»? Здоровущий, старый, и музыка под стать. Там тебе и Билл Хейли, и малыш Ричард, и даже Биг Боппер собственной персоной. Слушайте, а может, мне пригласить ее потанцевать на этот ваш… Котенок, как, ты говоришь, это называется?

— Охотничий бал, дядя Гарри?

— Точно! Охотничий бал. Где взять билеты?

— Не получится. — Мистер Малик не собирался этого говорить, слова сами вырвались. — Уже все распроданы. И потом, нужно быть членом.

— Чего? — удивился мистер Патель.

— Членом клуба «Карен». Так мне сказали.

— Глупости, дружище, — сказал мистер Патель. — Я сам там был.

— А-а… но билеты, наверное, все равно именные. Да, Тигр?

Тигр, хоть и не понимал, в чем дело, не мог не заметить мольбы во взгляде друга.

— Э-э… да-да, Малик… конечно… очень может быть. Тебе виднее, приятель.

— Дядечка, не переживайте. Сенджей отдаст вам свой билет. Обязательно отдаст, если я как следует попрошу.

Оказывается, брат Эльвиры, Сенджей, уже заказал четыре билета, а ее жених обещал специально вернуться из Дубая на выходные, чтобы пойти с ней на бал. И тут уж ничего нельзя было поделать.

— В любом случае, — заявил мистер Малик, — Роз Мбиква ты пригласить не можешь.

— Это еще почему? — удивился Гарри.

— Потому, — ответил мистер Малик, — что я сам написал ей приглашение.

Мистер Патель немедленно озвучил то, что захотелось воскликнуть всем сидящим за столом:

— Ты?

Мистер Малик кивнул.

— И что же она ответила? — поинтересовался мистер Гопес.

— Она…

Мистер Малик чуть было не сказал, что она пока ничего не ответила. Девять дней приглашение было его секретом, и девять дней в его сердце теплился огонек надежды. Было маловероятно, но все же возможно — возможно, — что Роз согласится. Оставалось лишь достать билеты и отправить письмо. Но теперь, когда тайна раскрылась, мистер Малик увидел историю с приглашением в истинном свете. Все это жалко и смешно, и сам он, Малик, просто клоун. Но вопреки тому, что он читал на лицах окружавших его людей, огонек надежды не угасал полностью. Что-то внутри, в глубине сердца, говорило: в том, что он попросил Роз Мбиква сопровождать его на Охотничий бал, нет ничего смешного. Это искренний, честный поступок, в некотором роде комплимент, и Роз Мбиква должна это понять, что бы ни думали остальные.

— Я его еще не отправил.

После секундной паузы Гарри Хан издал торжествующий вопль:

— Не отправил? Какое же это тогда приглашение?

— У меня просто… руки не дошли. Но я его уже написал. И заказал билеты.

— Давай-ка уточним, — сказал Гарри. — У тебя нет билетов, и ты еще не отправил приглашение.

— Да, но…

— Побереги марку, Малик. Я звоню ей прямо сейчас.

Тут вмешался Тигр:

— Прежде чем звонить и рассылать письма, джентльмены, остановитесь на минутку и подумайте.

— О чем? — не понял Гарри. — На танцах да в любви все средства хороши, — верно, мужики?

— До известной степени, мистер Хан, — согласился Тигр. — Однако у Малика все же есть некоторый приоритет.

— А я вообще не понимаю, в чем проблема, — сказал мистер Гопес. — Почему им обоим ее не пригласить?

— Потому что, А. Б., этим они поставят даму в неудобное положение. A fronte praecipitium a tergo lupi, если ты понимаешь, о чем я. Два приглашения она принять не может и, следовательно, расстроится, что кому-то придется отказать. Я имел честь встречаться с упомянутой дамой. Это женщина редкого благородства, очень достойная. Тем важнее, согласитесь, не подвергать ее испытанию и не заставлять делать столь сложный выбор.

— То есть никому нельзя ее приглашать?

— Отнюдь нет, А. Б., отнюдь нет. Кому-то одному можно. Я считаю — и уверен, что друзья со мной согласятся, — что наш общий джентльменский долг — оградить этот образец женственности от ненужных мучений. Осмелюсь даже сказать, наш долг как членов «Асади-клуба».

— Что, собственно, ты предлагаешь, Тигр?

— Я предлагаю, А. Б., в честном поединке решить, кому достанется право пригласить ее первым.

— Гениально. — Рот Гарри Хана растянулся от уха до уха. — Что же это будет — покер, бильярд, армрестлинг?

— Подсчет хагедашей? — невинно вставил мистер Патель, с трудом подавляя смешок.

Как утопающий хватается за соломинку, так и мистер Малик, уносимый водоворотом собственного смятения, вцепился в последнее слово.

— Точно! — воскликнул он.

— Что точно? — не понял мистер Гопес.

— Птицы.

— Птицы? — переспросил Тигр.

— А-а, ясно, — догадался мистер Гопес. — Авгуры? Божье провидение? Хочешь разбросать птичьи кишки и посмотреть, что получится?

— Нет, я хочу конкурс, соревнование. Подсчет птиц. Кто опознает больше видов за… ну, скажем, неделю.

— Кажется, до меня дошло, — сказал мистер Патель. — Если выиграешь ты, посылаешь ей приглашение. А если Хан, он ей звонит.

— По-моему, это решение, которое мы все ищем, — проговорил Тигр. — Однако audi et alteram partem, господа. Послушаем, что скажет Хан.

Гарри хитро улыбнулся:

— Думаешь, на этот раз тебе посчастливится увидеть красного кардинала, да, Малик? Кстати, я вспомнил: не Карат — Домкрат. Верно?

Мистер Малик поморщился.

— Идет, Домкрат, договорились. Птички так птички.

— К сожалению, Тигр, тут есть одна небольшая загвоздка, — заметил мистер Патель. — Один из предполагаемых участников соревнования, насколько мне известно, не является членом клуба.

— Предлагаю кандидатуру, — вскричал мистер Малик.

— Поддерживаю, — еще громче воскликнул А. Б. Гопес.

— Записывайте, мистер Патель, — сказал Тигр. — Записывайте.

 

14

Веретенник

— Для начала, дорогие собратья, я хочу поприветствовать нашего нового товарища, Гарри Хана, и сказать, что я горжусь выпавшей мне честью уладить спор между ним и всем нам хорошо известным Маликом.

Остаток вчерашнего вечера Тигр провел в переговорах с упомянутыми лицами, а утро — в судебной палате с господами Пателем и Гопесом (те вызвались войти вместе с Тигром в специальный наблюдательный комитет) и сейчас собирался огласить «условия соревнования» перед битком набитым «Асади-клубом». Достав из портфеля бумаги, Тигр положил их перед собой на стол.

— Однако a posse ad esse — перейдем к сути. — Он снял с документов розовую резинку и откашлялся. — Двое членов нашего клуба, сидящие перед нами, мистер Малик и мистер Хан (в дальнейшем именуемые «Участники»), договариваются о заключении Пари. Победитель данного Пари получит приоритетное право пригласить миссис Роз Мбиква (в дальнейшем именуемую «Дама») на Охотничий бал, который состоится в городе Найроби двадцать пятого ноября текущего года. Проигравшая сторона обещает воздержаться от приглашения и признает, что имеет на него право в том и только в том случае, если от упомянутой Дамы поступит четко выраженный негативный ответ на приглашение Победителя. Также обе стороны обещают, начиная с сего момента и до момента окончания Пари, не инициировать личных, телефонных, письменных, опосредованных, через третьих лиц, либо иных контактов с Дамой.

Тигр внимательно оглядел собрание и вновь обратился к документу.

— Условия Пари таковы, — продолжал он. — Начиная с полудня завтрашнего дня, а именно субботы двенадцатого октября, и заканчивая полуднем субботы девятнадцатого октября Участники обязуются заносить в список все виды птиц, которых они способны самостоятельно визуально идентифицировать. Участник, идентифицировавший максимальное количество видов в указанный семидневный срок, становится победителем Пари. Результаты оного будут оглашены специальным наблюдательным комитетом, созданным для слежения за проведением Пари (в дальнейшем именуемым «Комитет»). Решение Комитета, которое будет оглашено при первой возможности после полудня последнего дня проведения Пари, а именно субботы девятнадцатого октября сего года, считается окончательным и обжалованию не подлежит. Джентльмены? Возражений пока нет?

Мистер Малик ответил чопорным кивком, Гарри Хан — глухим «с какой стати», остальная толпа — невнятным мычанием.

— В таком случае оглашаю условия проведения соревнования, обязательные для соблюдения обоими Участниками.

1. Идентификация видов проводится в соответствии с «Книгой птиц Восточной Африки» издания 1996 года. Подвиды к рассмотрению не принимаются даже в тех случаях, когда в более поздних изданиях они описаны как отдельные виды.

2. На момент идентификации птица должна быть жива и не иметь видимых повреждений.

3. Птица должна пребывать в естественной среде обитания; свобода ее передвижений не должна быть ограничена клеткой, силками либо иным способом.

4. Идентификация проводится визуально; идентификация по голосам, следам, помету, гнездам и выпавшим перьям не допускается.

5. Использование для привлечения птиц приманок, ловушек, силков или заранее сделанных магнитофонных записей строго запрещено.

6. Вспомогательные оптические приборы, как то: очки, бинокли, телескопы, другие приборы пассивного наблюдения — могут использоваться беспрепятственно. Использование фотоаппаратов (в том числе цифровых), видеооборудования (включая приборы ночного видения), а также иных электронных устройств строго запрещено.

7. Места проведения наблюдений ограничиваются территорией республики Кения, включая речные, озерные и морские острова, и должны находиться в радиусе одного дня путешествия от «Асади-клуба».

8. Для проверки соблюдения Участниками данных правил им надлежит являться в «Асади-клуб» ежедневно с девятнадцати до (и не позднее) двадцати часов весь период проведения соревнования.

9. Участники обязаны ежедневно информировать кого-либо из лиц, входящих в состав Комитета, о количестве видов птиц, идентифицированных за истекшие сутки, в то время как членам Комитета вменяется в обязанность заносить данную информацию в таблицу, которая, наряду с копией данного соглашения, будет вывешена на доске объявлений «Асади-клуба».

10. В период проведения соревнования Участники, вместе либо поодиночке, ежедневно с семи до восьми часов вечера имеют право обратиться в Комитет за разъяснениями как по сути заключенного Пари, так и по любым другим вопросам, связанным с соревнованием. Комитет обязан оказывать помощь в равной степени обоим Участникам, при этом решение Комитета считается окончательным и обжалованию не подлежит.

Тигр Сингх поднял глаза от бумаг.

— Джентльмены, вы согласны со всем вышеизложенным?

— Да, — сказал мистер Малик.

— Угу, — буркнул Гарри Хан.

— Я должен подчеркнуть еще два момента. Во-первых… — Тигр обвел собравшихся по-судейски властным взглядом, — в соответствии с принятым этикетом, Пари не должно обсуждаться вне стен нашего клуба. Нельзя забывать, что в деле замешана дама. Во-вторых, Комитет желает отметить следующее. В соревновании подобного свойства проследить за четким соблюдением правил невозможно, достоверность результата всецело зависит от честности Участников. Мы полагаемся на них как на истинных джентльменов, достойных представителей нашего клуба.

Тигр Сингх посмотрел в глаза каждому из соревнующихся.

— Audentes fortuna juvat, господа. Пусть победит достойнейший.

Ночь напролет мистер Малик метался в своей одинокой постели. Его терзали беспокойство и запоздалые сожаления. О глупый Малик! О, самонадеянный и безрассудный Малик! Что заставило тебя принять этот вызов? Как ты можешь рассчитывать на победу? Однако дело сделано, и теперь придется выворачиваться наизнанку. Сколько в Кении различных видов птиц — больше тысячи? Но уезжать далеко от города нельзя — условия есть условия. А в окрестностях Найроби что увидишь — максимум двести, триста видов. Куда ехать, что делать? Зачем, о зачем он вообще затеял историю с приглашением?

Гарри Хан провел вечер с заботливой племянницей и спал преотлично. На завтрак в ресторан отеля он явился одним из последних. Но у него уже был готов план: после обычного омлета и кофе с круассаном он подойдет к стойке агентства путешествий и попросит организовать несколько однодневных сафари. Толковые гиды наверняка покажут ему множество птиц. Будет весело.

Хорошо бы еще припомнить, почему они называли старину Малика «Домкратом»…

 

15

Большая белая цапля

Среди тех, кто поздно завтракал в «Хилтоне», Гарри узнал Дэвида и Джорджа, австралийцев, что были во вторник на птичьей экскурсии. Помните, с кучей карманов на одежде, по которым в них сразу опознали туристов? Чтобы дать о Дэвиде и Джордже (бородаче) еще более точное представление, достаточно сказать, что таких обычно называют туристами экологическими. Им не по вкусу были роскошные круизы вдоль Карибских островов и организованные туры по девяти великим средневековым городам Восточной Европы. Оторвавшись в каникулы от обучения мятежных воспитанников сиднейской «Вулумулу хай» тонкостям языка Шекспира, Дилана Томаса и Леса Мюррея, они предпочитали тратить время и трудно заработанные деньги на то, чтобы увидеть тюленей и пингвинов Антарктиды, черепах и зябликов Галапагосских островов, гуанако и кондоров высокогорных Анд. И в Кению после очередных двенадцати месяцев мытарств они приехали не валяться у теплого Индийского океана и не осматривать чайные и кофейные предгорные плантации, а насладиться дикой природой.

Ибо небезосновательно Кения считается мировой столицей сафари. Если вы желаете взглянуть на слонов, львов, носорогов и гиппопотамов, вам сюда. Кения — настоящий нетронутый уголок дикой природы, и в наше время, благодаря, в частности, усилиям Роз Мбиква, здесь имеется целая армия людей, готовых открыть вам врата рая, — хозяева отелей, егеря, водители, пилоты, гиды. Дэвид и Джордж только что вернулись с короткого сафари в Масаи-мара, где с воздушного шара наблюдали за знаменитой миграцией миллионов зебр и антилоп-гну, а ночью при свете прожекторов — за тем, как львиный прайд сократил эти миллионы на две единицы, по экземпляру той и другой породы. Птицами наши натуралисты изначально не интересовались, но с прошлого вторника успели загореться изрядным энтузиазмом. Именно на этот предмет они и разговорились за завтраком с Гарри Ханом, узнав о его желании всерьез заняться пернатыми.

— Мы видели сто восемьдесят, и всего за четыре дня, — сообщил Джордж.

— Мы всех записали, — добавил Дэвид, намазывая маслом третий круассан. — Я мечтал о львах со слонами и даже не представлял, что здесь столько птиц.

— Правда, без шофера мы бы столько не заметили, скажи, Дейво? Зрение у него как у орла.

— В названиях он, конечно, путался, но это всегда можно посмотреть в определителе.

— А главное, мы ведь не то чтобы специально за ними наблюдали, да, Дейво? Потрясающе. Совсем как тогда на экскурсии, куда вы нас пригласили, Гарри. Сколько птиц мы тогда увидели? Сорок, а то и пятьдесят видов всего-то за пару часов.

— Но график, прямо скажем, получается плотный. Сколько, говорите, у вас дней?

— Семь, — ответил Гарри. — До следующей субботы.

— Погоди-ка, Дейво. Мы же улетаем только…

— В смысле, почему бы нам не?..

— Отличная мысль.

— А что, клево.

— Как вам, Гарри?

Гарри не очень-то понимал, о чем речь.

— Я не очень-то понимаю, о чем речь, — признался он.

— Дейво имеет в виду, что у нас здесь еще неделя, — объяснил Джордж.

— То есть мы могли бы объединить усилия.

— Поездить, поискать птиц. Тсаво, Амбосели, можно еще вдоль побережья. Что скажете?

Гарри улыбнулся:

— Скажу «да».

Утро после заключения птичьего пари. Мистер Малик сидит на обычном месте на веранде своего дома за чашкой утреннего «Нескафе». Из-за угла дома выходит Бенджамин с метлой: ш-шух, ш-шух, ш-шух.

Я не рассказал, как подействовало на Бенджамина косвенное участие в пердячем — пардон, хагедашевом — пари. К вечеру того дня Бенджамин уже не сомневался, что хозяин, по местному выражению, «сбрендил, как последний бриташка». Вначале все еще могло сойти за обычную эксцентричность — ну приспичило человеку подсчитывать хагедашей, ради бога, его право, — но вскоре стало ясно, что положение куда серьезней: человек заболел. Бенджамину не потребовалось и шести минут, чтобы понять: подсчитываемые хагедаши существуют исключительно в воображении хозяина (на то, что каждый воображаемый крик зачем-то сопровождался испусканием газов, по мнению Бенджамина, не стоило обращать большого внимания). Тот, у кого голова набита коричневыми птицами, а в кишках полно воздуха, мягко говоря, не здоров, а наоборот, болен, пусть и не опасно. Бенджамину невольно вспомнилась одна женщина из его деревни, которая посреди разговора вдруг начинала хватать и складывать к себе в фартук разные невидимые предметы. Пожалуй, надо рассказать обо всем дочери мистера Малика. Она всегда такая приветливая и добрая…

Но по сравнению с тревогами Бенджамина ужас, терзавший мистера Малика в то утро, был все равно что зубная боль по сравнению с легкой щекоткой. Что, что же ему делать? Он не имел ни малейшего представления. Когда через три часа, посмотрев на часы, он понял, что пора садиться в старый «мерседес» и ехать в клуб начинать соревнование, у него в голове по-прежнему не было ни одной мысли — ни смутной, ни какой-либо другой.

Для субботнего утра на парковке было необычно много машин. Гарри Хан уже сидел в баре. Странно — мистер Малик не заметил снаружи его красного кабриолета. Патель и А. Б. устроились поодаль от Участника, как и приличествует представителям Комитета. Вскоре появился Тигр в выходной одежде самой ядреной расцветки, просто вырви глаз.

Если вам доводилось бывать на боксерском матче или петушиных боях, вы легко представите себе возбуждение, царившее в клубе. Когда стрелки старых часов над баром показали без пяти двенадцать, Тигр встал и призвал собравшихся к молчанию. Он напомнил, сколь серьезно и благородно дело, решающееся между двумя уважаемыми представителями «Асади-клуба», и по очереди призвал Афины и Спарту, Рим и Карфаген, Давида, Голиафа и Уинстона Черчилля подтвердить его слова. Тигр так увлекся собственным красноречием, что, казалось, забыл о времени. Но неважно: Сенджей Башу позаимствовал где-то стартовый пистолет и, едва минутная стрелка достигла вершины циферблата, выхватил его из кармана и нажал на курок, направив дуло к потолку. Выстрела не последовало, но раздался всеобщий радостный вопль, который и стал сигналом к началу соревнования. Гарри Хан широким жестом пригласил всех проследовать на стоянку, где уже поревывал двигателем микроавтобус «ниссан сафари» с водителем за рулем. Джордж и Дэвид втащили Гарри в салон и захлопнули за ним дверцу. Взвизгнув шинами, «ниссан» под крики толпы, вывалившей на парадную лестницу клуба, покатил к тайной птичьей Мекке, избранной местом сегодняшних наблюдений. Сенджей Башу тем временем обнаружил, что не снял пистолет с предохранителя, исправил оплошность и опять нажал на курок. Хлопок, оглушительный, как выстрел слоновьего ружья, эхом отразился от стен «Асади-клуба». С высокого дерева мару в углу стоянки понеслись пронзительные птичьи крики, зашумели, зашелестели жесткие крылья.

— Хагедаш!!! — проорал мистер Патель и расхохотался так, что без помощи А. Б. Гопеса ему, наверное, не удалось бы подняться по ступенькам и вернуться в бар.

 

16

Певчий ворон

Днем, у себя на веранде, мистер Малик взял блокнот и открыл чистую страницу. Помолчал, вслушиваясь, вглядываясь в кротоновые деревья в дальнем конце сада, и написал:

«День 1».

А потом, ниже:

«Хагедаш».

Не надо было рассказывать друзьям эту историю — особенно Пателю. Мистер Малик со вздохом отложил блокнот и карандаш. Много чего не надо было делать. Соглашаться на участие в соревновании, рассказывать про Роз Мбиква, писать приглашение. Вздох перерос в стон. Ему и на свет-то не следовало появляться.

Пегий ворон шумно пропрыгал по крыше и, прошелестев крыльями, легко слетел на газон со своим характерным карканьем. Мистер Малик пару секунд неподвижно смотрел на птицу, а затем опять взял в руки блокнот и карандаш. Из куста бугенвиллеи напротив веранды вылетели две птицы-мыши — не слишком похожие на мышей, но уж точно не похожие на птиц, — перепорхнули на декоративный инжир и там принялись гоняться друг за другом. Только вот птица-мышь, мягко говоря, не редкость, а ведь мало ли какие орнитологические чудеса открываются в этот момент Гарри Хану. Интересно, кстати, где он сейчас и что видит? Орлов, страусов, птиц-секретарей? Мистер Малик записал: «пегий ворон», «птица-мышь» и встал из-за стола. Раз ему предстоит просидеть здесь весь день, имеет смысл принести бинокль. Вдруг посчастливится увидеть воробья.

Гарри Хан между тем не видел ни птиц-секретарей, ни орлов, ни страусов. В ту самую минуту, когда мистер Малик шел к дому номер 12 по Садовой аллее за своим «Бош и Ломб», Гарри Хан на переднем сиденье «ниссана сафари» торчал в пробке на Лимуру-роуд сразу за футбольным стадионом. В утренней эйфории он забыл послушать радио, а потому не знал о том, что сегодня президент возвращается из зарубежной поездки. Шоссе было перекрыто, машины направлялись в обход, и в результате движение полностью замерло. Встали даже матату, эти переполненные людьми микроавтобусы, которые обычно, вопреки всем законам физики и не иначе как вследствие колдовства, просачиваются сквозь любые заторы.

Джордж и Дэвид пытались извлечь максимум пользы из сложившейся ситуации. Они обратили внимание Гарри на нескольких ворон и голубей и, «кажется, но, правда, не точно», аиста марабу. Однако после часа неподвижности Гарри решил, что на сегодня наблюдений за птицами более чем достаточно. «Хилтон» пока не так уж и далеко, вон возвышается на горизонте. Спокойно можно дойти пешком. На столь раннем этапе соревнования важнее не лидерство, а душ и что-нибудь прохладительное. И Гарри, бросив обливающегося потом шофера и неунывающих — «да скоро все рассосется, скажи, Дейво» — Джорджа и Дэвида на произвол судьбы, зашагал к гостинице.

В Найроби ночь наступает быстро. Всего один градус к югу от экватора; в шесть часов тут еще светло, а в шесть тридцать черно, как в аду. Мистер Малик прибыл в клуб, когда зажигались уличные фонари, а именно в шесть пятнадцать. В руке у него был блокнот со списком птиц, увиденных за день в саду. Патель начал их переписывать. «Хагедаш (сдавленный смешок), пегий ворон, птица-мышь…» Вскоре явился Тигр, и почти сразу вслед за ним — Гарри Хан, довольный и свежий. Прогулка до отеля была не особенно приятной (что вообще хорошего в пеших прогулках), но он успел принять душ, поплавать, вздремнуть и выпить и только потом приехал на машине в клуб. Он передал свой блокнот Пателю. Тот заглянул в него, удивился, но промолчал. Без десяти семь Тигр попросил тишины.

— Прежде всего, джентльмены, позвольте сказать, что я счастлив видеть вас обоих — dimidium facti qui coepit habet и все такое прочее. Также, в соответствии с правилами соревнования, я обязан спросить, есть ли у вас какие-либо вопросы к комитету?

Мистер Малик помотал головой и повернулся к новоизбранному члену клуба.

— Есть, — кивнул Гарри Хан. — Кто выпьет со мной пива?

Все расхохотались. Кое-кто из присутствующих выразил желание срочно вступить в комитет.

— Мистер Патель, — громко спросил Тигр, — готовы ли вы огласить результаты сегодняшних наблюдений?

Патель, выставив вперед ладонь, сверился с обоими списками.

— Да, — сказал он. — Малик: тридцать один. Хан… три.

Изумленное молчание.

— Три, мистер Патель?

Патель зачитал:

— Ворон, голубь, ястреб. Это все. Уточнений, какие именно ворон, голубь и ястреб, нет, хотя, насколько я знаю, существует несколько пород каждого вида.

— Естественно, пегий ворон, дикий голубь и черный ястреб, — пробормотал мистер Малик, обращаясь к Тигру. Тот кивнул.

Гарри Хан пустился в горестные объяснения. Вот, мол, хотел провести день в парке, а сам застрял в пробке, потому что не потрудился узнать о перемещениях «Еl Presidente», и в результате был вынужден плестись в отель пешком. Рассказ получился забавным, и кончилось тем, что беднягу пожалели и сами заказали ему пива. Мистер Малик сел за свой обычный столик.

— Жалко Хана, — сказал Патель, — зато ты, Малик, молодец. Большой молодец. Продолжай в том же духе. У тебя, пожалуй, есть шансы. Скажи, А. Б.?

— Глупости, — отозвался мистер Гопес. — Сам посуди. Сначала ты, естественно, видишь кучу самых обыкновенных птиц, но потом новые попадаются все реже. Закон убывающей вероятности.

— Это так, Малик? — спросил Патель. — Разве?

Мистер Малик уже успел подумать и об этом, и о многом другом. Дневной результат его удивил. Он и раньше сиживал в саду и видел птиц, но не в таких количествах! Как это получилось? Сегодня днем ему попадались на глаза совсем не городские птицы, — например, дронго на телефонном проводе и серый дятел. Конечно, не все птицы задерживались у него в саду, но многие, очень многие пролетели настолько близко, что их легко было опознать, — черные ястребы, колючехвостые стрижи, рыжепоясничные ласточки и даже пестрый баклан на пути бог знает откуда бог знает куда. Баклан летел высоко, но мистер Малик все же его разглядел. Итого тридцать один вид. Примерно по пять в час — неплохо для второй половины дня. Такими темпами, даже просидев всю неделю в саду, можно перевидать минимум половину кенийской крылатой фауны! Увы, в рассуждении имелся прокол, и мистер Малик понял это раньше А. Б. Гопеса. За сегодняшний день он наверняка увидел практически всех местных птиц, и больше, вообще говоря, надеяться не на что. Чтобы закрепить успех, нельзя ограничиваться стенами и живой изгородью дома номер 12 по Садовой аллее, надо выбираться подальше. Что не так-то легко — ведь у него столько других дел.

«Дел? — слышу я ваш вопрос. — Каких еще дел?»

Разве я не дал понять, что мистер Малик — почти что пенсионер? Не подчеркнул, что управление табачной фабрикой «Весельчак» в основном перешло к Петуле, энергичной и все еще одинокой дочери мистера Малика? Какие же такие дела способны помешать мистеру Малику пробегать оставшиеся шесть с половиной дней по горам и долам в погоне за птицами и увидеть их как можно больше, чтобы затем в бальном зале отеля «Саффолк» коснуться ладонью талии женщины своей мечты? «Какие, какие». Во-первых, благотворительность — на нее уходит уйма времени. Но есть и еще кое-что, чем мистер Малик занимается каждый вторник после птичьих экскурсий вот уже два с половиной года.

Мне не остается ничего другого, как раскрыть его очередной секрет.

 

17

Черный орел

Вернитесь мысленно к первому посещению «Асади-клуба». Итак: входит мистер Малик. Мистер Патель и А. Б. Гопес сидят где обычно, за своим столиком. Мистер Гопес читает «Ивнинг ньюс», багровея с каждым мгновением, кажется, его вот-вот хватит апоплексический удар. Мы узнаем, что причина такого его состояния — не президент страны, не новости из Букингемского дворца и не содержание последних «Птиц одного полета», но маленькая заметка о датском исследовании по поводу… дальше вы помните.

Но погодите, что вообще такое «Птицы одного полета»? Это еженедельная рубрика якобы о птицах и животных Кении, которая каждую среду занимает четверть седьмой страницы найробийских «Ивнинг ньюс». Однако на самом деле эта колонка не о природе. Она о политике — точнее, политиках.

Из нее можно почерпнуть закулисную информацию о деятельности членов правительства, узнать все секреты, всю подноготную, всю соль. Здесь разражаются скандалы, разоблачаются тайные сделки, поднимаются завесы (а иногда простыни). В традициях подобного жанра статьи подписываются псевдонимом — «Дадуква». Люди, знакомые с африканской мифологией, сразу вспомнят черного орла, невидимого, но всевидящего, который разносит новости в животном царстве. Подлинное имя храброго журналиста (политика, госслужащего?), скрывающегося под псевдонимом, никому не известно. Статьи без подписи, отпечатанные на машинке, вот уже три года подряд каждую среду доставляются в редакцию найробийских «Ивнинг ньюс» с утренней почтой. В этот день тираж газеты увеличивается на пятнадцать тысяч экземпляров — настолько популярна колонка.

Казалось бы, ответственный редактор должен знать своих авторов. Но в данном случае все иначе. Около трех лет назад редактор получил по почте короткое машинописное послание. «У вас в газете нет рубрики, посвященной природе», — говорилось там. — Если хотите, я готов ей заняться. Мистер Дадуква».

В качестве подписи фигурировала крайне неразборчивая закорючка, адрес же сводился к почтовому ящику на главпочтамте. Редактор немного подумал и продиктовал секретарше ответ: хотя подобная рубрика вполне уместна для «Ивнинг ньюс», оплата за материал, к сожалению, — в связи с профсоюзными правилами, уставом редакции и из-за высоких накладных расходов — бюджетом не предусмотрена. В следующую среду пришло новое письмо с вложенной в него короткой статьей о птицах Национального Ботанического сада и его окрестностей под заглавием «Птицы одного полета». Она была неплохо написана и вполне безобидна. Редактор передал ее своему заму и сразу же обо всем забыл.

Материал опубликовали. Еще через неделю пришел рассказ о слонах, которые раньше водились в городском парке Найроби. Редактор напечатал и его. Так оно и пошло. Каждую среду утром в газету присылали историю о слонах, бабуинах, стервятниках и тому подобном, редактор пробегал текст глазами, передавал заму, и в тот же день статью отправляли в печать. По сути, мечта любого главного редактора: регулярный бесплатный материал. Когда-нибудь он, вероятно, познакомится с мистером Дадуквой, однако к чему торопиться?

Пару месяцев спустя, в четверг, редактор выходил из кабинета после утренней летучки.

— Босс, колонка вчера была просто супер, — сказал ему один из репортеров.

Редактор торопился в город на встречу с новой знакомой. Он небрежно бросил: «Да-да» — и лишь позднее, лежа в постели с упомянутой знакомой и честно заслуженной сигаретой, сообразил, что единственная колонка, регулярно появляющаяся по средам (день, известный отсутствием новостей — что в Нью-Йорке, что в Найроби), — это «Птицы одного полета».

— Ты читаешь нашу колонку о природе? — спросил он у новой подруги.

Та ответила: нет, но у нее нашелся номер за среду. Они вместе открыли седьмую страницу и прочли рассказ о шакалах и гиенах, которые дерутся за труп газели, а лев, убивший ее, с кажущимся равнодушием наблюдает за ними со стороны. И тут появляется стервятник. Все. «Брр», — потрясла головой подруга. Редактор натянул брюки и отправился обратно в редакцию.

Недели через две, в среду, он увидел, как двое младших рекламных менеджеров хохочут над очередной статьей на седьмой странице.

— Ну вы даете, босс! — воскликнул один из них.

Редактор выхватил газету из рук у своих сотрудников и прочел про гиппопотама и аиста марабу.

— Кто-нибудь объяснит мне, что все это значит?

Объяснять главному, что колонка «Птицы одного полета» — совсем не то, чем кажется на первый взгляд, выпало на долю парламентского обозревателя и редактора отдела писем. С виду это странноватые зарисовки о природе, растолковали они, на самом деле — пародия, сатира. Лев — это президент, кто же еще. Гиппопотам, уже по внешности ясно, — министр сельского хозяйства и туризма. Марабу — министр финансов, питон — госсекретарь по внешним связям, гиена — министр вооруженных сил, стервятник — его горластая и крайне непопулярная в народе супруга. Стада газелей, зебр, гну и прочих копытных — различные союзы и группировки. А видел ли босс графики продаж, которые еженедельно кладутся ему на стол? Резкий скачок в среду может означать только одно: колонка пользуется невероятным успехом.

Редактор «Ивнинг ньюс» решил докопаться, кто автор. Вначале подумал: кто-то из своих, и следующим же утром на летучке начал с восхваления «Птиц одного полета». Сказал, что ему было интересно, сколько времени понадобится сотрудникам, чтобы оценить шутку, но теперь уже автору пора раскрыть инкогнито и начать пожинать лавры. Никто не встал, все молчали.

— Ну же, господа. Ведь это кто-то из вас. Такой труд должен быть оценен по достоинству.

Присутствующие озирались, смотрели друг на друга, однако никто ничего не говорил.

— Нет, я, конечно, все понимаю, — сказал редактор. И он действительно понимал.

Правительство Кении, подобно многим другим правительствам, демократическим и не очень, не слишком высоко ценит свободу слова. Редактор (как и Роз Мбиква) прекрасно знал, что существует масса способов замолчать критику и что для человека, осмелившегося заговорить, анонимность, как правило, намного предпочтительней пары лишних шиллингов в кармане. Ведь в Кении по-прежнему бесследно пропадают люди. Но может быть, автор и вправду кто-то со стороны? Редактор нашел самое первое письмо мистера Дадуквы, датированное шестнадцатым февраля (главный политический обозреватель, представитель народности камба, уже разъяснил ему значение псевдонима). Одному из рядовых обозревателей поручили разыскать владельца почтового ящика, и тот узнал, что с апреля ящик арендует некий мистер Дж. Арипо. Обозревателя отослали обратно, предварительно дав понять, что если он не выяснит, кто арендовал ячейку конкретно шестнадцатого февраля, то может сразу сказать куахери своей журналистской карьере. Потратив три часа и несколько сот весьма убедительных шиллингов, обозреватель вернулся в редакцию с известием, что почтовый ящик в тот день действительно арендовал некий мистер Дадуква — по воспоминаниям работника отделения, довольно моложавый, но уже не первой молодости мужчина, африканец, а может, азиат, в темном костюме, без особых примет, заикания, тика и тому подобного.

Данная информация крайне мало помогла главному редактору, но вы, без сомнения, по этому на редкость точному описанию узнали… мистера Малика.

 

18

Иволга

Есть одно неприятное и достаточно распространенное заболевание, которым страдают, как правило, президенты и прочие лидеры мировых держав. Называется оно «беспокойство за Африку», и подхватывают его обычно на зарубежных саммитах по вопросам бедности или какой-нибудь опасной эпидемии. Симптомы таковы: болезненные угрызения совести из-за разницы в благосостоянии стран первого и третьего мира; сосущее чувство под ложечкой, связанное с мучительными подозрениями по поводу того, что капитализм, кажется, не такое безусловное благо, каким его привыкли считать; бесконечная потребность взывать «что-то делать». Лучшим лекарством был и остается хороший внутренний государственный кризис.

Президент Клинтон в начале второго срока правления пережил короткий, но сильный приступ этого тягостного заболевания и, пока юная Моника его не вылечила, успел не только создать специальный сенатский комитет по африканским вопросам, но и отправить на черный континент с пятидневной разведывательной миссией своего друга и помощника доктора Рональда К. Дика. Кении в обширной программе доктора Дика было уделено почти девять часов.

Заслушав его доклад по возвращении в Вашингтон, специальный сенатский комитет пришел к выводу, что, хотя региону безусловно необходима финансовая помощь, она должна выделяться под различные целевые программы, рекомендованные доктором Диком (разумеется, при согласии правительств соответствующих стран). В частности, для Кении, отметил доктор Дик, особо важна реструктуризация системы министерского транспорта. На время короткого, но плодотворного визита в Найроби посольство США обеспечило его машиной с шофером. Каждому из министров кенийского правительства, пояснил доктор Дик, полагается персональная машина с шофером, которые нередко простаивают большую часть дня — пока министр заседает в парламенте, работает у себя в кабинете, обедает и тому подобное. Очевидно, что в периоды простоя было бы целесообразно использовать машину с шофером где-то еще, для чего необходимо создать общий автомобильный парк — ну хотя бы такой, как в нашем старом добром американском посольстве. Сенаторов так впечатлило это простое, но ценное предложение, что осуществление данной задачи стало ключевым условием выделения дополнительной помощи суверенной республике Кения. Сначала машины, потом денежки. Кенийское правительство легко согласилось на такое условие. А среди людей, которых затронуло решение правительства, оказался уже известный вам Томас Ньямбе, товарищ мистера Малика по птичьим экскурсиям.

До последнего времени Томас Ньямбе был личным шофером министра образования. Каждый день, кроме воскресенья, в шесть утра он на матату приезжал к дому министра, мыл машину и отвозил детей в школу (да-да, даже по субботам найробийские дети должны ходить в школу). Потом до вечера Томас Ньямбе находился в распоряжении министра и доставлял его в офис, в парламент и вообще куда тот пожелает. Сейчас схема работы Томаса Ньямбе изменилась. В течение одного дня он мог отвезти министра по туризму в аэропорт на ранний рейс, министра сельского хозяйства — в ресторан на деловой ланч, а после обеда — жену госсекретаря по торговле на рынок (поскольку, как объяснил кенийский министр транспорта первому замминистра при посольстве США, ответственному за организацию работы автомобильного парка, лучше развозить жен и детей на правительственных машинах, чем оставлять эту обязанность чиновным отцам семейств). Словом, теперь выходными днями для Томаса Ньямбе стали суббота и утро вторника.

Томас Ньямбе был, можно сказать, потомственным правительственным шофером. Когда зрение его отца ухудшилось настолько, что он, как ни щурился, уже не мог ехать в сторону солнца, работа вместе с формой перешла к Томасу. Отец научил его вождению и прочим профессиональным премудростям: Томас умел не только безупречно управлять и содержать в образцовом порядке транспортное средство, но также быть молчаливым и незаметным, как подобает истинному шоферу.

Спросите любого водителя такси, и тот расскажет, что иногда кажется себе невидимым. Пассажиры такси говорят о самых важных и самых интимных вещах так, словно рядом нет никого постороннего, словно машина едет сама. То же бывает и с правительственными шоферами. Отец Томаса объяснил ему это, не научив, однако, ни читать, ни писать. Томас Ньямбе так и остался неграмотным. Он, конечно, «читал» дорожные знаки (что, впрочем, довольно бессмысленно в Кении: краска на немногочисленных знаках сильно облуплена, и понять, что на них изображено, практически невозможно). Томас хорошо разбирался в цифрах и денежных купюрах, назубок знал, сколько стоит бензин, масло (для двигателей и трансмиссий), ликвидация небольшого прокола шины и прокола серьезного, — словом, все то, что необходимо знать правительственному шоферу. Однако мир букв был ему чужд, и хотя, крутя баранку и беседуя с другими водителями, он узнавал очень много о работе правительства и делах министров, ему не приходило в голову это записать — точно так же, как не пришло бы в голову составлять список птиц, увиденных на экскурсиях по вторникам, которые он вот уже целых пять лет посещал в свой законный выходной.

Мистер Малик познакомился с Томасом Ньямбе у Национального музея, когда пришел на свою самую первую птичью экскурсию. Роз Мбиква встретила его очень тепло, но мистер Малик все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Чернокожий мужчина, который стоял чуть позади остальных и молча улыбался, сам подошел к нему, представился, и они мгновенно стали друзьями. Вот так вот запросто. Такое случалось и со мной — и наверняка с вами. Мистер Малик и Томас Ньямбе обменялись пожеланиями доброго утра, и каждый сразу почувствовал, что встретил родственную душу. И хотя оба не отличались разговорчивостью, им с первой минуты было легко друг с другом, что одновременно удивляло и казалось совершенно естественным.

Время шло. С каждым разом они обменивались все большим количеством слов. Томас Ньямбе узнал, что мистер Малик вдовец, а мистер Малик — что Томас Ньямбе уже почти тридцать лет правительственный шофер, что его жену зовут Гиацинта и что у них было семеро детей, но двое недавно умерли.

— У меня тоже умер сын, — сказал мистер Малик. Прошло четыре года, но он до сих пор избегал говорить о сыне.

Мистер Ньямбе рассказал, что живет в Саутлендз, но что за годы они с братом накопили деньги на покупку небольшой прибрежной фермы чуть севернее Малинди, на родине отца. Брат сейчас там, строит дом, потом построит еще один для Томаса, куда тот переедет, когда выйдет на пенсию.

— Хорошо иметь землю и с нее кормиться. А вы, мистер Малик, собираетесь когда-нибудь уехать из Найроби?

— Я не фермер, мистер Ньямбе. Дед мой выращивал овощи, но сам я, похоже, в отца. Знаете, говорят, земля в Найроби такая плодородная, что, посадив семя, нужно успеть вовремя отскочить — не то вас поранит ростком. Увы, мой отец, сколько бы семян ни сажал, мог пораниться исключительно тяпкой. Сельское хозяйство — не наша стихия. Думаю, я останусь в Найроби.

— Но ведь в деревне гораздо больше птиц.

— Разумеется, мистер Ньямбе, а я, как вы знаете, их очень люблю. Но птиц мне хватит и в саду, и в окрестностях города. Ну и на экскурсиях, конечно.

И все же, невзирая на внешнее спокойствие, новый друг мистера Малика был человек страстный. Он обожал семью, птиц и Кению.

 

19

Цесарка

Найроби, в котором росли Томас Ньямбе и мистер Малик, сильно отличался от сегодняшнего, расползающегося во все стороны. Раньше центр города состоял всего лишь из нескольких улиц, окруженных садами и парками; берега реки обрамляли заросли папируса, а не картонные домики бродяг. На недолгом пути от главпочтамта до вокзала вам вполне могло перебежать дорогу семейство цесарок, а в саду генерал-губернатора гнездились ночные цапли.

— Конечно, птиц, мистер Малик, у нас по-прежнему много, но встретить ночную цаплю или хотя бы цесарку давно уже не так просто.

Возможность поехать понаблюдать за птицами в компании единомышленников, да еще на хорошей машине, мистер Ньямбе считал настоящим счастьем. В птицах, в их естественной красоте и свободе есть нечто поистине целительное для души. Однако человек, который копит деньги на покупку земли и возведение дома, не должен транжирить честно заработанные шиллинги на поездки за город в общественном транспорте, пусть и ради собственной души. Поэтому в дни птичьих экскурсий мистер Ньямбе неизменно оказывался на переднем пассажирском сиденье старого зеленого «мерседеса» мистера Малика. В благодарность он непременно приносил с собой какое-нибудь угощение — пряные гороховые кексы или сахарные бисквиты, которые специально пекла его жена Гиацинта. Мистер Малик успел полюбить гороховые кексы, но сахарных бисквитов, при всем уважении, больше одного съесть не мог.

Любовь мистера Ньямбе к Кении была так же сильна, как и его любовь к птицам.

— Что ни говорите, мистер Малик, другой такой страны не найдешь. Есть ли еще на свете гора, подобная нашей великолепной Кении с ее прекрасной заснеженной вершиной? Что может быть лучше наших пляжей с пальмами, пустынь и лесов, рек и озер, гор и равнин? Где еще так красивы мужчины и так прелестны женщины?

— Где еще, мистер Ньямбе, можно увидеть столько птиц?

— Не одних только птиц, мистер Малик. Львов, слонов…

— Гепардов, жирафов…

— Антилоп-гну…

— Бубалов…

— Бородавочников…

— Кистеухих свиней…

— Импал…

— Газелей.

— Вот именно, мистер Малик. Нам необыкновенно повезло. Мы живем на благословенной земле.

Дружба крепла, и мистер Ньямбе все более откровенно рассказывал мистеру Малику о своей работе, хотя вообще-то редко говорил о ней даже с женой.

Однажды на птичьей экскурсии они вдвоем брели по шоссе Двух рек.

— Смотрите, марабу. — Мистер Ньямбе показал на высокую неподвижную птицу, с похоронным видом стоявшую возле кучи мусора. — Некрасивое существо. Вы наверняка обратили внимание, мистер Малик, что они вечно дерутся с другими птицами — воронами, белыми цаплями. Марабу — так мы с коллегами окрестили нашего министра обороны. Он нехороший человек. Говорит, что христианин, а у самого знаете сколько жен?

Мистер Малик вопросительно поднял бровь:

— Больше чем положено?

— Три: в Кисуму, Какамеге и Найроби. Многовато для одного христианина.

— Да и для любого мужчины, мистер Ньямбе.

— Вы, как всегда, правы, мистер Малик. — Мистер Ньямбе неожиданно усмехнулся: — Правда, Водяная змея — в смысле, мистер Матиба, министр безопасности, — считает его найробийскую жену своей, так что, наверное, их всего две.

Так оно и пошло. Каждый вторник мистер Малик сажал мистера Ньямбе в свой старенький зеленый «мерседес», и они говорили о птицах и политике. Почему пурпурная нектарница любит строить гнезда на верандах домов, и нравится ли самке серой птицы-носорога, что самец залепляет грязью вход в дупло, где она высиживает яйца? И если министру образования понадобился новый дом, то не стоило ли ему купить под него землю, вместо того чтобы принимать два акра государственного леса в подарок от министра природопользования, — разве государственные леса не общественное достояние? Да, и почему министр финансов так зачастил в Швейцарию по личным делам?

— В мире многое не продумано, мистер Малик. Для обычных людей все это дико, а для богатых и влиятельных — в порядке вещей. Но слон, когда тянется за бананом, не видит ограды. Мы ведь сами их выбираем. А значит, обязаны замечать их проступки.

Слова друга запали мистеру Малику в душу. И не сразу, через несколько недель, но у него зародилась смутная идея. Действительно, пора открыть этим людям глаза на их же деяния. Раз в несколько лет ходить на выборы, конечно, хорошо, но явно не достаточно. Сетовать тоже хорошо, но есть ли в том прок? Нет, кто-то должен на что-то решиться. Мистеру Малику понадобилось два месяца на то, чтобы понять: этот кто-то — он сам. Разве не он в далекую лондонскую пору своей жизни мечтал стать журналистом и переделать мир? Тем же утром он отправился в город и снял абонентский ящик, а днем написал письмо редактору «Ивнинг ньюс».

В следующий вторник, после птичьей экскурсии, мистер Малик отпечатал на листе простой белой бумаги формата А4 текст самой первой колонки «Птицы одного полета», вложил свое произведение в конверт, запечатал его и опустил в почтовый ящик на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв.

 

20

Пурпурная нектарница

Страус постепенно привыкал к такой жизни. Каждый день, едва рассветало, чудовище за оградой просыпалось и начинало реветь. Оно неспешно поворачивалось к страусу, надвигалось, рев становился все громче, в странных глазах отражался оранжевый свет восходящего солнца. Между тем страус был самец, и ему нужно было защищать гнездо. В неглубокой яме, которую он выкопал сам, собственными голыми ногами, лежало шестнадцать яиц, отложенных тремя самками, за которыми он ухаживал и с которыми совокупился. Птенцы скоро должны были вылупиться, ждать оставалось недолго. Страус вытянулся во весь свой трехметровый рост, распушил перья, чтобы выглядеть максимально внушительно, и медленно, грозно, на негнущихся ногах и не мигая, пошел на чудовище. Мерзкая тварь не пугалась, не сворачивала. Они наступали друг на друга, сходились все ближе, ближе. Рык ужасного зверя был страшнее львиного, слоновьего и буйволиного, вместе взятых, но страус не смалодушничал, не сдался. Испугалось чудовище. Взревев в последний раз, оно отвернуло от ограды и быстро понеслось по длинной дороге в сторону восходящего солнца.

Страус опять вздыбил перья, потом опустил и вернулся к гнезду. Чудовище, без сомнения, явится снова, но он будет начеку.

Ранний самолет на Ламу вырулил на взлетную полосу аэродрома Уилсона. Гарри Хан выглянул в окно.

— Гляньте, мужики, — страус. Вон, прямо за оградой. С утра пораньше — хороший знак.

Вчерашний вечер Гарри провел в баре отеля «Хилтон», обсуждая недельный маршрут с Джорджем и Дэвидом.

— Первым делом, — сказал Джордж, — надо узнать прогноз погоды, скажи, Дейво? Если будет туман в горах, туда лучше не соваться, а если ветер, то нет смысла ехать на побережье.

Они подключили ноутбук Дэвида к гостиничному Интернету и выяснили, что от Мадагаскара ползет малоприятная облачность, а на побережье в начале следующей недели весьма вероятны сильные ветры.

— Значит, надо побыстрее сгонять туда, — заявил Дэвид.

— Ага, — согласился Джордж, — разделаться с береговыми и морскими птичками, а потом уж перейти к континентальным.

— Разумно, — кивнул Гарри.

Из путеводителя «Планета в одиночку» они узнали, что остров Ламу максимально подходит для однодневного путешествия. Самолет вылетает туда на рассвете и возвращается в Найроби к вечеру — они запросто успеют к восьми в «Асади-клуб».

— Тут написано, что можно нанять лодку и осмотреть остров и прибрежные лагуны.

— То, что нужно, — сказал Гарри и пошел к стойке турагентства заказывать билеты. Кажется, будет весело. Жаль только, рано вставать.

В отличие от страуса, дятел Dendropicos xantholophus нисколько не боялся ужасного чудовища. Он родился и вырос в городском парке и давно привык к отвратительным двуногим страшилищам. Хоть и огромные, они вполовину не так опасны, как обезьяны, — правда, у этого немыслимо большие глаза. Дятел вновь приступил к долбежке. Мистер Малик опустил бинокль и записал в блокнот первую птицу дня.

Удивившись вчера количеству птиц, посетивших его собственный сад, мистер Малик понял одну вещь. Рассуждения А. Б. об убывающей вероятности справедливы, но вероятность также будет убывать, если тратить время на разъезды, а не на наблюдения. На дорогу, хоть на машине, хоть на самолете, уходит масса времени, а по условиям соревнования надо ежедневно возвращаться в Найроби к восьми часам вечера. Между тем есть и другие обязанности… И мистер Малик избрал стратегию минимизации перемещений. Взяв за центр свой дом на Садовой аллее, он решил выбираться за его пределы, условно говоря, по спирали, с каждым разом дальше и дальше. Разумеется, наложения охватываемых территорий неизбежны, но так он оптимизирует шансы увидеть максимальное количество разных птиц. Для первой вылазки мистер Малик избрал городской парк недалеко от своего дома, который изучил вдоль и поперек.

Как почти весь Найроби, парк знавал лучшие времена и сейчас переживал полосу невезения. Прекрасные увеселительные сады с пальмовыми аллеями, фонтанами, стрижеными кустарниками и эстрадой, откуда воскресными вечерами неслась музыка Сосы и Элгара, остались в далеком прошлом. Но и сегодня деревья и кустарники, пусть разросшиеся, дарят прохладу жителям города, которые еще помнят о существовании этого уголка природы, и дают корм и кров белкам, обезьянам, бесчисленным птицам.

Наблюдать за птицами лучше всего утром на заре: самое певчее время. Так, согласно современной западной орнитологии, птицы метят территорию, опознают друг друга, выстраивают иерархию отношений, привлекают партнеров, сообщают о наличии пищи. Согласно африканскому фольклору, птицы поют, приветствуя солнце. Мистер Малик, слушая вопли оранжевобрюхих и красногрудых попугаев, щебетанье разнообразных нектарниц, трели канареечных вьюрков и рулады оливковых дроздов, размышлял о том, что, пожалуй, оба объяснения верны. Он подошел к главным воротам парка к открытию и оттуда медленно побрел по аллее, внимательно озираясь по сторонам и напрягая слух. У фонтана, который много лет стоял без воды, заваленный листьями и мусором, мистер Малик бездумно повернул к старому кладбищу.

Мало кто о нем знает. Кладбище прячется за деревьями и низкой стеной, ограждающей покосившиеся надгробия первых белых поселенцев: мужчин, их мемсаиб и детей, которые в несуразно большом количестве ломали шеи, падая с лошадей, или, подхватив малярию на побережье, умирали в Найроби, куда их везли в тщетной надежде на исцеление. Посреди кладбища — заброшенная и заколоченная каменная часовня, а в дальнем конце — обветшалый домик смотрителя. Домик обитаем: подходя, мистер Малик услышал плач младенца и крики домашней птицы, клевавшей что-то во дворе, и порадовался биению жизни в этой обители смерти. Мистер Малик отнюдь не впервые посещал старое кладбище. Именно здесь около четырех лет назад он в одну из мокрых февральских суббот развеял прах своего единственного сына Раджа.

Именно сюда с тех пор он приходил по утрам в субботу думать о сыне и оплакивать свое горе и свой позор.

 

21

Черноспинный пегий сорокопут

Я упоминал, что мистер Малик редко говорит о своем сыне Радже. Но не объяснил почему. Радж умер далеко не ребенком, не от падения с лошади и не от лихорадки, подхваченной от укуса москитов на мангровых болотах. Раджа не стало в тридцать три года, и его унес СПИД. А пока он умирал, мистер Малик испытывал не любовь и сострадание, но отвращение и глубокий стыд.

К моменту смерти сына мистер Малик уже около трех лет знал, что его чудесный мальчик — гей. Тот сам, набравшись храбрости, сказал об этом. И как же мистер Малик отреагировал на признание своего отважного сына, который, как они с женой всегда видели, немного отличался от других мальчишек? Он велел Раджу убираться, сгинуть с глаз, никогда больше не осквернять порог его дома. Что он за мужчина, если открыто признается в таком извращении? Какой позор! Прочь, гремел мистер Малик, полыхая праведным гневом, ты мне не сын, не моя плоть и кровь, ты недостоин носить мое имя. Радж ушел, но гнев и ужас не переставали жечь грудь мистера Малика. О, как он себя жалел! Ведь он не только потерял сына, но и лишился внуков, лишился возможности передать по наследству фабрику, как его дед и отец. А еще он потерял лицо: ведь конечно же, несмотря на его молчание, все всё знают.

Знал ли Радж в момент признания, что болен СПИДом, или заразился им позже, бог весть, но через какое-то время до мистера Малика дошло известие о его смерти. И что же сталось с гневом, стыдом и жалостью к себе, разрывавшими грудь мистера Малика? Они исчезли, испарились, потухли, как свеча под порывом ветра. Мистер Малик очнулся и горестно осознал, что наделал. И что поправить уже ничего нельзя. Сын умер, и какая теперь разница, кем он был — гомосексуалистом или нет, кого он любил — мужчин или женщин? Поздно брать назад свои упреки, просить: вернись домой. Поздно надеяться сорвать слова прощения с прекрасных холодных губ. Мистер Малик вдруг понял, что его жена никогда не поступила бы так жестоко. Он не говорил о сыне от стыда — но не за него, а за себя. И печалился не о собственных потерях, но о том, чего лишил своего сына.

Тем мокрым февральским днем, на пятые сутки после похорон, развеивая прах Раджа по старому кладбищу, мистер Малик обвел взором могилы и понял: пусть для его сына все кончено, но кое-что все-таки сделать можно. Сколько молодых людей и девушек умирают сейчас в одиночестве, без любви и поддержки? Столько, как вскоре выяснилось, что нельзя и вообразить.

Если бы людей миллионами уносил грипп, оспа или, скажем, бубонная чума, об этом, возможно, говорили бы. Но про СПИД в приличном кенийском обществе по тем временам не принято было даже упоминать, в основном из-за очевидных ассоциаций с гомосексуализмом. В Кении, как слишком хорошо знал мистер Малик, не существовало сыновей-геев и дочерей-лесбиянок. Однако желаемое не всегда соответствует действительности, и болезнь косит без разбора. Мистер Малик нашел место, где умер сын: длинную темную палату на задворках больницы Аги Хана. Там, рядами на кроватях, матрасах и даже на голом полу, лежали скелетоподобные молодые мужчины и женщины — нетрадиционной ориентации и обычной, одинокие и семейные, всякие. Возможно, среди них был и тот, кто любил Раджа и кого любил он. За больными почти не ухаживали, навещали редко. Очень скоро мистеру Малику стало известно, что как минимум одна такая палата есть в каждой больнице Найроби.

Мало кто из умирающих знал, как зовут маленького, смуглого, лысеющего толстячка, который приходит по утрам в четверг и субботу посидеть с ними рядом, подержать за руку, погладить по лбу, шепнуть доброе слово. Но любой согласился бы, что в его присутствии и даже после его ухода чувствовал себя немного спокойнее. Так любовь, в которой было отказано Раджу, нашла путь ко многим забытым сыновьям и дочерям, хотя мистеру Малику, разумеется, это служило не слишком большим утешением.

Однако сегодня его цель — не предаваться воспоминаниям, а наблюдать за птицами. Мистер Малик вышел за ограду кладбища и побрел по парку. У фонтана он сел на бетонную скамью и за каких-нибудь двадцать минут увидел семнадцать новых видов птиц, в том числе черноспинного пегого сорокопута, красноухого мотылькового астрильда (поистине роскошного в плюмаже цвета ляпис-лазури) и стайку красногорлых амадин. Справедливо ли это название, думал мистер Малик, если малиновая полоса через все горло отличает только самцов? Впрочем, многие птицы названы в соответствии с особенностями какого-то одного пола, как правило, мужского. Например, у астрильд: красные «уши» характерны лишь для самцов. Самцы пернатых, как правило, большие щеголи и певуны. Мистер Малик услышал, а затем увидел на высоком бамбуке маленькую темную птичку, на фоне яркого неба казавшуюся не темно-синей, а угольно-черной, но не узнать эти ноги было просто невозможно. Красноногая вдовушка. Тоже наверняка самец: у самок совершенно иное оперение, они больше похожи на воробьих. Тут внимание мистера Малика привлек необычный, в две ноты, свист. Неужели Telophorus nigrifrons? Никогда раньше он не слышал их в городе.

Свист доносился с низкого дерева, росшего неподалеку, среди густых зарослей, что тянулись вдоль тропинки. Поднявшись, мистер Малик пошел на звук и через пару ярдов, еще не определив, откуда он идет, заметил человека, приближавшегося с другой стороны. Вот черт — птица может испугаться и улететь прежде, чем он ее опознает. И тропинка совсем узкая, двоим не разминуться. Ладно, ничего, он сделал всего несколько шагов. Надо вернуться на скамейку и пропустить прохожего, а там как получится. Мистер Малик обернулся — и увидел, что человек направляется к нему. И следом еще двое. Какие-то парни.

Мистер Малик решил, что лучше не сопротивляться и не кричать, тогда его, вероятно, не тронут. Он молча полез в карман и протянул парням бумажник. Один из грабителей молча его принял. Потом ткнул пальцем в бинокль, висевший на шее мистера Малика:

— Это тоже.

Вздохнув, мистер Малик начал снимать через голову тесемку и почувствовал, что у него из рук тянут блокнот. Мистер Малик воспротивился. Это — единственное свидетельство его наблюдений! Не станет же комитет, тем более Гарри Хан, верить ему на слово. А сегодняшний улов — целых семнадцать видов — может сыграть решающую роль.

— Для вас там ничего интересного, — поспешно сказал мистер Малик.

Молодой человек, передавая блокнот сообщнику, ответил:

— Мы уж, бвана, — его губы при этом слове чуть изогнулись в улыбке, хотя глаза остались холодными, — как-нибудь сами разберемся. Лучше давай показывай, что у тебя еще в карманах?

Мистер Малик вытащил ручку и носовой платок, стараясь не звенеть ключами. Не хватает только бегать в поисках слесаря, чтобы открыть машину.

— Что это за звуки? — лукаво спросил парень, державший блокнот. — Слышишь, брат?

— А как же. Дзинь-дзинь.

Мистер Малик опять полез в карман брюк и достал ключи:

— Держите. А теперь, пожалуйста, отдайте блокнот. Там всего-навсего список птиц. Сами убедитесь.

Вор внимательно рассмотрел схематично нарисованного черного орла на обложке, затем открыл блокнот и изучил записи, сначала как положено, потом вверх ногами.

— Птиц, говоришь? А зачем?

— Это… мое хобби. Люблю наблюдать за птицами. Вот. — Мистер Малик показал на бинокль.

Парень посмотрел на свои трофеи: блокнот, ключи.

— Вам он очень нужен? Очень-очень?

— Да. Но это не ценная вещь, просто необходимая.

— Тогда, старичок, давай договариваться.

— В каком смысле?

Парень помотал ключами перед мистером Маликом:

— Допустим, ты нам покажешь свою машину. А я отдам тебе твой блокнот.

Глупость какая. Если показать им машину, ее угонят. А так, может, еще и нет — они же понимают, что, едва выбравшись отсюда, он сразу позовет полицейского. Они действительно думают, что он согласится на их нелепое предложение? И что блокнот ему дороже машины? Мистер Малик посмотрел на грабителя, на ключи в одной его руке, на блокнот в другой и буркнул:

— Согласен.

Старый зеленый «мерседес» стоял напротив главного входа. Они вчетвером вышли из парка, перешли дорогу. Парни открыли машину, сели, завели мотор.

— Блокнот!

Мистер Малик беспомощно смотрел вслед своему «мерседесу», увозившему трех грабителей в сторону города. Парни хохотали как гиены, а один, высунув руку из окна, нагло размахивал блокнотом.

 

22

Горлица

— Вот тебе раз, — сказал мистер Патель вечером, когда мистер Малик вошел в клуб. — Ты что, приехал на такси?

Мистер Малик действительно взял такси до клуба от полицейского участка на Хааретуку-роуд, где провел добрую часть дня. У него ушло полчаса, чтобы дойти туда, и три часа — чтобы подать заявление о грабеже. Он, в общем-то, не ждал от полиции никакой помощи — если не за что взыскать штраф, там теперь почти не интересуются преступлениями, — но что еще остается добропорядочному гражданину? Затем он отправился домой за паспортом (сорок минут пешком — в полиции предлагали позвонить родным, но мистер Малик не хотел беспокоить Петулу), а после на такси поехал в банк сообщать о краже бумажника со всеми кредитками (всего-то два с половиной часа). Затем пришлось возвращаться в полицию, чтобы они занесли в базу номера украденных карт (два часа, сущие пустяки). Зайти домой перед клубом времени не осталось.

Мистер Малик заказал пиво и коротко рассказал о событиях дня.

— Решительно не понимаю, зачем было обращаться в полицию? — недоумевал мистер Гопес. — Эти грабители сами небось полицейские. Подрабатывают между дежурствами.

— Ладно, чего теперь, все позади, — сказал мистер Патель. — Доставай-ка лучше блокнот.

— Они и его отобрали, — признался мистер Малик.

— А как же птицы? — ахнул мистер Патель.

— Птицы? — переспросил мистер Гопес. — Как будто больше переживать не о чем. Беднягу обчистили чуть не догола — деньги, кредитные карточки, машина, — а у тебя птицы на уме?

— Ну прости, А. Б., что я такой… в общем, неправильный. Значит, блокнот тоже сперли? Ну ничего, ничего… что-нибудь придумаем.

Повисла тишина, которую нарушило появление Тигра.

— Привет, Малик! Что, Хана еще нет? — Он поглядел на часы: — Еще пятнадцать минут. Ну, Патель, сколько скальпов на поясе нашего воина?

Мистер Малик за пару минут ознакомил Тигра с самыми яркими моментами своего дня, ослепительнейшим из которых была кража блокнота.

— Что же, тогда давай вспоминай. Aequam memento rebus in arduis servare mentem. Сколько их было приблизительно?

— Помню, что насчитал семнадцать. Но теперь уже точно не уверен, что видел Telophorus nigrifrons. Слышал, это да, но…

— Хм, сложная ситуация, очень, очень сложная… Попробуем сообразить, что гласят правила. В них сказано что-нибудь о блокнотах, мистер Патель?

— По-моему нет, Тигр. Надо посмотреть.

— И где вообще Хан? Если он сейчас не появится…

В этот миг на улице завизжали тормоза, а в клубе возбужденно загомонили — прибыл Гарри. Он вошел в бар, размахивая исписанными листками бумаги с грифом отеля «Хилтон». Ему немедленно рассказали о неприятностях, постигших мистера Малика, и объяснили, какие трудности возникают из-за потери блокнота.

— Трудности? Какие трудности? Раз Малик говорит, что видел семнадцать видов, значит, так есть. Какие проблемы?

— Видишь ли, Хан, требуются названия, — сказал мистер Патель. — Чтобы все было по правилам и мы знали, что он их действительно видел и они действительно новые. Я должен внести их в список.

— Малик обязательно все вспомнит. Постепенно. Кстати, о списке…

Гарри Хан сунул мистеру Пателю листки гостиничной бумаги.

— Сколько, Гарри? — крикнул кто-то от барной стойки.

Гарри Хан повернулся лицом к залу:

— Разумеется, комитет еще должен перепроверить, но по моим прикидкам… сколько же точно? Семьдесят четыре или семьдесят пять?

Прекрасный остров Ламу превзошел ожидания даже Джорджа и Дэвида. В аэропорту Мэнда-Айленд, буквально в нескольких ярдах от трапа, они подверглись бомбардировке со стороны шпорцевого чибиса, а потом, шагая по бетонным плитам к зданию аэровокзала, едва ли не спотыкались об аметистовых короткохвостых скворцов. Над полем за взлетной полосой низко летали деревенские ласточки. Перед входом в вокзал в густых, свисающих до земли ветвях бугенвиллеи чирикали и ссорились ткачики. Две пары горлиц, сидевшие неподалеку на телефонных проводах, печально укоряли их своим четырехнотным воркованием. По дороге на остров Ламу, из лодки, они видели шесть видов чаек и крачек, а также скопу, которая носилась над водой, быстро касаясь ее поверхности когтями и ловко выдергивая серебристую рыбу. В небе кругами медленно парил коричневый с белым браминский коршун.

Найти и нанять на все утро маленькую моторную рыбацкую лодку оказалось совсем не трудно. Из-под ее холщового навеса они наблюдали за белыми цаплями, бродившими по воде, за бакланами и змеешейками, сушившими крылья по прибрежным кустам. Нашим натуралистам повезло: был отлив, и лодочник охотно отвез их к южной оконечности острова, где на грязевых отмелях кормились болотные птицы — красноножки, большие улиты, средние кроншнепы, камнешарки, песочники, золотистые ржанки, морские зуйки. В первые же три часа им удалось записать пятьдесят семь видов.

— Гарри, старина, мы напали на золотую жилу! — воскликнул Дэвид.

— А я, кажется, проголодался, — сообщил Джордж.

— Ланч, — сказал Гарри, — за мой счет.

Вторая половина дня, пусть и не такая активная, оказалась не менее продуктивной. После долгого обеда в отеле «Петлейз» путешественники растянулись на траве под старой городской стеной. Стрижи над их головами разрезали голубой воздух крыльями, похожими на турецкие ятаганы.

— Евразийские стрижи, большие, — констатировал Джордж, прикрывая глаза одной рукой, а другой указывая на небо, — а те, что поменьше, это малые.

— А две птицы пониже, Гарри, с гораздо более узкими крыльями, наверное, пальмовые стрижи. И… батюшки мои! Смотри-ка, Джордж.

Они нацелили бинокли на птицу, которая вначале показалась им большим евразийским стрижом.

— Твое мнение?

— Ты прав, Дейво. Горло! Видишь, Гарри?

— Да, яркое-белое. Кто это?

— Стриж Горуса. В путеводителе говорится, что обычно они не встречаются так далеко на севере, однако ошибиться трудно.

Итак, стриж Горуса, несколько видов ласточек, обычных и городских, стайка африканских колпиц, которые пролетели в вышине плотной буквой «V», вытягивая вперед свои похожие на банджо клювы… Наступил момент, когда Джордж, Дэвид и Гарри сочли, что заслужили право до отъезда просто поваляться на траве. На момент возвращения с острова — так, чтобы успеть на паром до аэропорта, — итог дня составил семьдесят четыре вида.

— Неплохо, неплохо, — пробормотал Джордж. Они уже зарегистрировались и ждали посадки в самолет. — Но знаете, чего мне не хватает для полного счастья? Красной щурки.

Быстрая карминная молния стремительно снялась с перил контрольной башни, на секунду зависла в воздухе, с лету подхватила какое-то насекомое и медленно заскользила обратно на свое место.

 

23

Белый пеликан

И почему европейские исследователи, попадая в Африку, первым делом стремятся все переименовать? Что это: невинный каприз или обычная глупость? Слава богу, люди в этой части земного шара обретаются минимум три — плюс-минус копейки — миллиона лет. Странно думать, что за такой срок они не заметили у себя под носом ну, например, водоем — к тому же преогромный. Насколько? Да больше озера Мичиган, Тасмании, Коннектикута, Массачусетса, Вермонта и Род-Айленда вместе взятых! Водоем так велик, что люди, расселившиеся по берегам, даже называют его по-разному. Но доктор Ливингстон наплевал на это с высокой вышки. Ему и в голову не пришло выяснить у местных жителей, как именуется гигантское озеро в верховьях Нила, он просто взял и окрестил его в честь старейшины племени белых обитателей маленького острова на другом краю света. В результате для нас озеро называется Виктория. Ну и как по-вашему, это наивно или глупо? Я, право же, не могу решить.

Вечером, в «Хилтоне», Гарри — с семьюдесятью пятью «скальпами» острова Ламу на поясе — сидел вместе с Дэвидом и Джорджем и разрабатывал новый маршрут.

— Надо двигать на запад. — Джордж, не отрывая глаз от разложенной на столе карты, медленно отпил глоток «Джонни Уокера».

— На запад, говоришь? — задумчиво повторил Гарри. — И далеко ли?

— До упора. На озеро Виктория. Уж чего-чего, а птичек там завались.

— Фламинго, например, — сказал Дэвид, листая путеводитель.

— Большие и малые.

— И наверняка пеликаны?

— Белые, а если повезет, то и розово-спинные.

— А еще?..

— Аисты, цапли, журавли, пастушковые, утки, гуси…

— Виктория, девочка моя! — провозгласил Гарри. — Я по тебе уже скучаю.

Итак, на третий вечер соревнования Гарри Хан вернулся с огромного африканского озера, колыбели реки Нил и великой загадки для человечества, со списком птиц длиною (по осторожным прикидкам мистера Пателя) не меньше чем в сорок восемь новых видов. В клубе ликовали — и слегка тревожились: без четверти восемь, а от мистера Малика ни звука. Конечно, он теперь без машины, но все же опаздывать совсем не в его привычках. Где же он?

А он не вставал рано и не спешил на самолет в Кисуму, город у великого озера в сердце Африки. Не нанимал машины с шофером, не подъезжал к месту, где река Нзиоа изливает свои воды в упомянутое озеро, и не видел фламинго (больших и малых), пеликанов (белых и пестрых), аистов (черных, белых, седлоклювых, лодкоклювых, желтоклювых, разинь). Равно не видел мистер Малик желтоклювой утки, черной утки и уток древесных, бурой и белощекой, как и хохлатой чернети, белоспинной савки и тридцати других видов птиц, еще не отмеченных в его списке. С точки зрения наблюдений за кенийскими птицами день мистера Малика, в общем и целом, пропал зря.

Не знаю, как в случае угона автомобиля поступили бы вы, но я, учитывая, что на кон поставлена возможность обвить рукой талию женщины моей мечты, пошел бы и арендовал другой. В Кении это дорого, но тем не менее доступно, — в конце концов, ведь разъезжает же Гарри Хан в арендованном красном кабриолете. Однако мистер Малик лишился не только автомобиля, но и бумажника, а вместе с ним — водительских прав.

Я уже вскользь упоминал, какая это волынка — заявить в Найроби о преступлении. Но на получение водительского удостоверения уходит поистине вечность. У меня у самого кенийские права. От заполнения соответствующих документов до извещения о том, что они готовы, прошло ни много ни мало пятнадцать с половиной месяцев; как говорят знающие люди, «всего лишь». Замена прав считается делом третьестепенным, но без них, увы, не дают машину напрокат… Хотя, разумеется, мистер Малик всегда мог обратиться за помощью к Богу.

Я с детства воспитывался в стенах англиканской церкви, но Бога узнал лишь в Кении. С ним меня познакомил мой друг Кеннеди. В моем найробийском доме не было телефона, а я с ужасом узнал, что некоторые из знакомых, тоже недавно приехавшие, ждут установки вот уже десять месяцев — и пока безуспешно.

— Если хочешь, переговори с Богом, — предложил Кеннеди. — Вот номер.

Этот номер я набрал с его аппарата. С седьмого раза нас соединили (помню, я тогда изумился теософической коннотации числа семь, но потом узнал, что именно столько попыток в среднем необходимо, чтобы куда-то дозвониться в Найроби).

— Алло, — сказал Бог, и это стало для меня откровением. Ибо его голос был ровно такой, как должно, — божественный. Я рос с европейским образом Бога — почтенный белокожий старец с бородой — и никогда не задумывался о его голосе. Какой он? Как у раввина, Папы Римского, Орсона Уэллса?

Я радостно узнал, что у Бога глубокий баритон и речь выпускника Оксбриджа. Он говорил совершенно так, как подобает Богу англиканской церкви, что, надо сказать, сразу меня успокоило. Позже мы встретились в его большой, с чудесной мебелью, квартире в паре шагов от Саут-парад. «В загородном доме у меня, конечно, просторней», — не преминул заметить Бог. Ему оказалось слегка за тридцать, он был обаятелен, чернокож и к тому же гей. И за определенную мзду (пожертвование? подношение?) он умел сделать так, чтобы телефон мне поставили через неделю.

— Естественно, а как же, — сказал Кеннеди, услышав об этом. — Чудны дела его, неисповедимы пути.

Сей скромный дискурс в историю телефонных и личных божественных откровений призван объяснить следующее: мистер Малик, если б захотел, мог попросить о помощи моего либо иных богов и ускорить процесс получения новых водительских прав. Он мог бы, если б захотел, объяснить ситуацию в прокатной фирме — и узнал бы, что за весьма умеренную дополнительную плату там готовы закрыть глаза на отсутствие необходимых документов. Но мистер Малик не стал так поступать потому, что он — как мы уже знаем — человек честный.

Ложь способна завести человека очень далеко, но быть честным тоже, мягко говоря, непросто. Когда знакомый показывает вам фотографию новорожденного внука, восклицая: «Нет, скажите, правда, он прелесть?» — а вы про себя думаете: «Ну, если недавно освежеванная макака — прелесть, тогда конечно», достанет ли у вас храбрости произнести это вслух? Когда близкий и дорогой мне человек в очевидном восторге крутится передо мной в новом платье, за которое, без сомнения, выложено состояние, и при этом спрашивает: «У меня в нем очень большая попа?» — смогу ли я ответить: «Да»? Нет. Так же и мистер Малик. Конечно, он не бывал в столь затруднительных положениях, как я, — покойная миссис Малик, подобно многим женщинам в Африке, не разделяла странных современных взглядов на пропорции женского тела — однако младенческих фотографий за долгую жизнь навидался немало и лгать все же умел. Тем не менее, невзирая на редкие уступки малодушию, он считал, что стопроцентная честность — лучшая политика, и в делах слово его было — закон. Если он говорил: куплю или продам по такой-то цене», то по ней покупал или продавал. Обещал поставить товар в определенной спецификации — и поставлял, причем иногда даже в лучшей; говорил: «сделаю» — и делал.

Мистер Малик прекрасно знал, как устроен мир. Табачную компанию «Весельчак», как и любую другую, нужно было каждый год перерегистрировать, получать разрешение на экспорт в министерстве торговли и на растаможивание — в министерстве финансов. Следовало также опасаться иммиграционной службы, которая, как известно всякому кенийскому предпринимателю, запросто может прикрыть любой бизнес, осуществив выборочную проверку на предмет использования нелегальной рабочей силы, — и теми же полномочиями, кстати, обладает департамент национальной безопасности. Фабрику мистера Малика могло закрыть и министерство здравоохранения, всего лишь заподозрив у кого-то из сотрудников инфекционное заболевание из официального перечня. По закону, фабрику ежегодно должны были проверять отдел охраны труда найробийского городского совета и санэпиднадзор, а полиции при желании вообще ничего не стоило задушить мистера Малика придирками. Он старался неукоснительно соблюдать правила, однако хорошо понимал, что закон — не дышло, что любые собранные бумажки легко «потерять» и что телефонная городская сеть и прочие сколько-нибудь властные структуры работают по двум каналам — официальному, принимающему документы, и неофициальному, дающему документам ход. И человек, который хочет, чтобы его дело не затерялось под сукном и законы были истолкованы в его пользу, всюду должен платить. Мистеру Малику это страшно не нравилось — потому, собственно, и родилась колонка «Птицы одного полета». Мистер Малик хотел разорвать порочный круг коррупции, душившей свободу и справедливость в Кении. Но таков, увы, был порядок вещей. Впрочем, одно дело — бизнес, и совсем другое — обычная жизнь. Мистер Малик не желал давать взятку за новые права или незаконно арендовать машину с переплатой. Что он, святее Папы Римского? Слишком принципиален? Неисправимо упрям? Просто не от мира сего? Думайте как хотите.

Но так ли, иначе ли, в понедельник утром мистер Малик все еще был без колес.

 

24

Удод

Узнав об угоне, дочь мистера Малика Петула не очень ему сочувствовала. Скорее говоря, она рассердилась.

— О чем же ты думал, папа? Разгуливать в таком месте! В одиночку, да еще с биноклем на шее! Почему сразу не повесить плакат: «Грабьте меня»? Ох, папочка, папочка, папочка.

Она покачала головой, совсем как ее мать в ответ на детские глупости, и мистер Малик подумал: «Дожили. Теперь я — ребенок, а она — мать. Как же все это странно». Он попросил дочь отвезти его в город за новым биноклем.

— Хорошо, подброшу по пути на работу. Только, умоляю, обещай, что домой ты поедешь на такси.

Мистер Малик обещал, и она отвезла его на улицу Свободы. В витрине торгового центра «Амин и сыновья» он увидел отличный «Бош и Ломб», а поскольку в магазине в это время оказался сам Годфри Амин, мистер Малик не только получил хорошую скидку, но и остался выпить чаю и побеседовать.

Он рассказал об угоне машины.

— Кстати, Годфри, а блокноты тут у вас есть?

Покажите мне, чего нет у «Амина и сыновей». Перед мистером Маликом выложили блокноты всевозможных размеров, линованные, нелинованные, в жестких и мягких обложках. Он остановил выбор на синем блокноте, очень похожем на украденный.

— Можно узнать, для чего он вам? — поинтересовался хозяин магазина.

— Так, записывать разные пустяки.

Только сказав это вслух, он внезапно осознал весь ужас ситуации. Блокнот.

У вас когда-нибудь бывало ощущение, будто что-то здоровенное и тяжелое — скажем, зеленый кокосовый орех — обрушилось на вас с большой высоты, проломило вам череп и провалилось в живот? Если да, то вам не надо объяснять, что почувствовал мистер Малик. Блокнот. Украденный блокнот. В нем ведь был не только список птиц, но еще и записи разговоров с мистером Ньямбе за последние пять месяцев! Если это попадет не в те руки… Мистер Малик слыхал о трупах, найденных в бетоне на стройках, которые курирует министр жилищного строительства. А те, кто случайно проходил ночью мимо здания министерства финансов, рассказывали о доносившихся изнутри сдавленных криках, мало похожих на крики радости засидевшихся допоздна бухгалтеров, которым удалось наконец исправить ошибки в отчетах. Гладить против шерсти сильных мира сего — последнее дело. Мистер Малик, выхватив из нового жесткого бумажника несколько банкнот и сунув в руки оторопевшему Годфри Амину, подцепил пакет с блокнотом и биноклем и бросился к двери. Что делать? Надо подумать.

Такси ждало у входа. Мистер Малик рывком распахнул дверцу.

— Куда прикажете, сэр?

Куда ехать? Что делать? Столько вопросов.

— Давайте пока вперед, — пробормотал он. В какое-нибудь тихое место, где можно спокойно поразмыслить. На кладбище? Нет, только не на кладбище. — В ботанический сад, — решил он и захлопнул дверцу. — Отвезите меня в ботанический сад.

Найробийский ботанический сад, расположенный на противоположном от парка конце города, место действительно очень тихое. Он основан в двадцатые годы колониальным правительством, с тем чтобы выяснить, какие деревья других стран лучше всего приживаются в данной местности. Здесь собраны экземпляры со всего света. А еще здесь собираются христиане. Уж не знаю, чем их так привлекают эти несколько акров земли за университетом, однако привлекают, причем не только по воскресеньям, но всякий день. Христиане найробийского ботанического сада — люди не самые контактные. Они встречаются тут во множестве, непременно поодиночке, зато практически везде — и под Канарскими пальмами, и под английскими дубами, и под австралийскими эвкалиптами. Но чаще всего они маячат посреди лужаек и, с Библией или молитвенником в руке, увлеченно общаются с Богом. Со стороны общение выглядит сугубо односторонним, но кто знает? И потом, христиане отпугивают грабителей.

Последнее утверждение требует доказательств. Мой дядя жил под Годалмингом, но работал в лондонском Сити, каждое утро ездил туда на поезде первым классом и к Лонгдиттону (или, в самом худшем случае, Клэпему) обычно успевал заполнить кроссворд в «Таймс». Так вот дядя рассказывал, что одно время он часто делил купе с неким типом, читавшим «Дейли телеграф», — кроссворд там, разумеется, пожиже, но, в принципе, никаких возражений. Возражения или, по меньшей мере, замешательство вызывало другое: привычка этого человека отрывать и выбрасывать в окно верхний уголок каждой прочитанной страницы. Однажды мой дядя не выдержал.

— Слушайте, старина, — сказал он. — Надеюсь, вы не обидитесь на мой вопрос. Для чего вы это делаете? Зачем отрываете уголки от газетных листов, скатываете их в маленькие шарики и бросаете за окно?

— Как, вы не знаете? — удивился странный тип. — Я отпугиваю слонов.

Ответ несколько озадачил моего дядю.

— Но, дорогой друг, в Суррее же нет слонов!

— Нет, — согласился тот. — Правда, отличное средство?

Все это я вот к чему: возможно, не грабителей нет из-за христиан, а наоборот. А возможно, они вообще не имеют друг к другу отношения. Словом, не знаю, кто из них кого отгоняет, чье отсутствие кого привлекает и в чем тут дело, но факт остается фактом: по сравнению с городским парком найробийский ботанический сад — оазис мира, тишины и покоя.

Мистер Малик попросил таксиста подождать на стоянке. Он не собирается далеко — просто отыщет скамейку, сядет и немного подумает. Мистер Малик открыл зеленые ворота, свернул налево у большой секвойи и направился к рощице лимонных эвкалиптов. И вот пристрелите меня, но прямо перед собой на дорожке он сразу же увидел удода.

Несколько лет назад сестра подарила мне замечательную вещь — центральный разворот «Журнала для мальчиков» 1927 года. Там, на фоне стилизованного ландшафта — полей, деревьев, рек и прибрежной растительности, — изображены все птицы Британии. Малиновка, черный дрозд, обыкновенный дрозд, крапивник и более редкие пернатые вроде оляпки и лугового луня. Карта заселена очень густо — почти триста видов, — и на ней среди прочего есть птицы, лишь изредка залетающие на Британские острова: снежная сова русской тундры, египетская цапля из Кармаргу, а в самом низу, между чибисом и, судя по всему, дроздом-рябинником, удод.

В Англии я никогда его не встречал — он там редкий гость, — но в Африке, увидев впервые, испытал практически то же, что и мистер Малик. Вдохновенный подъем. В этой птице — в ее тельце, длинном изогнутом клюве, клоунском хохолке, броском ржавом оперении с черно-белыми каемками и даже в самом названии — есть что-то веселое, радостное. Кому нужна синяя птица счастья, когда есть удод? Птица явно ничего не боялась. Она склонила голову набок и вперила в мистера Малика яркий черный взгляд. Да успокойся ты, казалось, говорила она. Никто твоих тайн не узнает, и вообще все будет хорошо. Мистер Малик достал из кармана карандаш, открыл первую страницу нового блокнота и написал: «Удод».

Вечером в понедельник в «Асади-клубе», как правило, наступает затишье. Это время, когда почти не слышно постукивания бильярдных шаров, когда бармены, полируя бокалы, обмениваются сплетнями, накопленными за выходные, и когда можно припарковаться у самого входа. Но сегодняшний день был исключением. Мистер Малик порадовался, что приехал на такси. Свою машину пришлось бы ставить на улице: стоянка забита. Да и в клубе, надо думать, не протолкнуться. Мистер Малик расплатился с водителем и пробрался к мистеру Пателю и мистеру Гопесу, чей столик окружала взбудораженная толпа. Мистер Патель склонился над бумагами на столе; рядом, улыбаясь, стоял Гарри Хан.

— Привет, Домкрат! — крикнул он. — Как успехи?

Мистер Малик достал из кармана блокнот и поднял его над головой.

Мистер Патель, оторвавшись от списка и помахав другу, сказал:

— Хан, тридцать. — Потом встал и объявил громче: — Хан, тридцать. Итого сто восемь.

Мистер Малик протиснулся сквозь галдящую толпу и, не говоря ни слова, протянул мистеру Пателю свой новый блокнот.

Мистер Патель сел, открыл его. Молча поглядел на мистера Малика. Шум смолк. Мистер Патель снова встал.

— Малик, — пробормотал он тихо, — один.

Затем кашлянул, прочищая горло, и четко провозгласил:

— Малик, один. Итого сорок девять.

Вот так. Единственной новой птицей, попавшейся на глаза мистеру Малику в ботаническом саду, был удод.

Зато ему на глаза попалось много чего другого.

 

25

Малый песочник

Хан: сто восемь. Малик: сорок девять.

И кое у кого из вас наверняка появились нехорошие предчувствия. Я сейчас говорю не об украденных записках; уверен, вы много раньше мистера Малика поняли, как опасно, если они попадут не в те руки, — особенно в руки правительственных чиновников. Я говорю о правилах, составленных Тигром Сингхом и одобренных участниками состязания. Ведь правила запрещают рассказывать о соревновании людям, не состоящим в «Асади-клубе». Так почему же Гарри Хан пользуется посторонней помощью? Как это понимать? Он посвятил их в тайну? А если да, значит, правила нарушены?

И как относиться к тому, что у Гарри целых два, и весьма активных, ассистента, а мистер Малик действует в одиночку? Разве ж это кошерно? — слышу я ваш вопрос. Разве это халяльно? Разве соответствует духу и букве правил соревнования? Чтобы найти ответы на эти (и другие) вопросы, давайте вернемся в клуб.

Если бы кому-то пришло в голову разрезать вдоль среднего размера банан и приложить его ко рту Гарри Хана, то этого банана едва хватило бы, чтобы скрыть ухмылку. Малик — один? Да это же «сегодня праздник у ребят» и «выпивка за мой счет»! Толпа с Гарри Ханом посредине потянулась к бару. Мистер Малик подсел к друзьям.

— Что случилось? — спросил Патель.

— Вот и я о том же, — буркнул мистер Гопес.

— Да так, ничего особенного, — отмахнулся мистер Малик. — Короче… долгая история.

— Во сколько сегодня закрывается клуб, А. Б.?

— Как всегда в понедельник — в двенадцать ночи.

Мистер Патель посмотрел на часы и перевел взгляд на мистера Малика.

— Пять часов тебе хватит?

Мистер Малик улыбнулся. При виде полупустых бокалов своих приятелей он понял, что умирает от жажды, и хотел подозвать официанта, но тут из толпы у бара возник Гарри Хан с полным подносом.

— Вот, мужики, для поддержания угасающих сил.

Пять бокалов «Таскера» перекочевали с подноса на стол. Кому предназначен пятый бокал, оставалось неясным — до тех пор, пока рядом не замаячила знакомая фигура Тигра Сингха.

— Неплохой вечерок, джентльмены, — сказал он и, коротко взглянув на мистера Малика, потянулся за пивом. — В смысле, для клуба. Обычно по понедельникам такого сборища не бывает. Но, прежде чем перейти к остальному: Хан хочет обсудить правила.

Тигр и Гарри сели за стол.

— Джентльмены, ваше здоровье, — поднял бокал Гарри. — Кстати, я еще хотел узнать насчет завтра. Вторник же. Птичья экскурсия. Она отменяется или как? Мы туда идем или не идем?

— А почему нет? — спросил мистер Патель.

— Не понимаешь, что ли? — откликнулся мистер Гопес.

— Хм-м-м, — протянул Тигр. — Боюсь, мы имеем дело с типичным случаем adhuc sub judice lis est. Комитет должен это обсудить. Мистер Патель, правила у вас с собой? Идемте, джентльмены.

Комитет из трех человек, оставив участников в одиночестве, переместился за отдельный столик. Мистер Гопес объяснил, в чем, с его точки зрения, заключается проблема.

— Первый камень преткновения — Дама. В правилах четко сказано, что стороны не должны контактировать с ней до разрешения спора, раз она, по сути, является его предметом. Птичья экскурсия без означенной Дамы не обойдется, а если это не называется контакт, тогда я уж прямо не знаю.

— Твои аргументы понятны, А. Б., — сказал Тигр. — Однако сейчас вы увидите, что термин «контакт» в правилах определен очень четко. — Он обратился к второй странице. — «Также обе стороны обещают, начиная с сего момента и до момента окончания Пари, не поддерживать с Дамой личных, телефонных, письменных, опосредованных, через третьих лиц, либо иных контактов». То есть если они не будут с ней разговаривать и тайно передавать любовные записки, то пусть себе сколько хотят идут на свою дурацкую экскурсию. Что скажешь, Патель?

Патель откинулся на спинку кресла.

— Сложно. Какой контакт считается контактом? — Он чуть заметно улыбнулся. — Дилемма, достойная президента США.

— Хватит, Патель, — одернул его мистер Гопес. — Мы же все-таки комитет. Давайте наложим запрет, и все дела.

— Конечно, А. Б., мы комитет, Тигр свидетель. И наша задача — решать проблемы по мере их поступления.

— Но даже если они не будут с ней общаться, что за смысл им туда идти? Оба увидят одних и тех же птиц! Какой с того прок?

— Эх, А. Б., не улавливаешь. Суть — Тигр, поправь меня, если я ошибаюсь, — не в том, должны ли они идти. Суть в том, могут ли — согласно правилам.

— Должны, могут — нечего играть словами. Давайте просто скажем, что нельзя.

Тигр почувствовал, что настала пора вмешаться.

— Джентльмены, я предлагаю узнать мнение участников. Не вижу причин, препятствующих нам проконсультироваться с ними. В конце концов, сами знаете, aequam memento rebus in arduis servare mentem. Если оба согласны, чудненько. Если хоть один возражает, поход отменяется. Что скажете?

— Идет, — кивнул мистер Патель.

— Да ради бога, — пожал плечами мистер Гопес.

— Только спросим раздельно, — сказал Патель. — Важно, чтобы они не чувствовали давления.

— Абсолютно верно, — согласился Тигр. — Выслушаем их и вынесем решение. Так, а с кого начнем?

Вряд ли достоин приза тот, кто заранее угадает ответ мистера Малика. Он, конечно, вляпался в дурацкое соревнование и остался без блокнота, но это еще не значит, что он забыл о своей колонке, для которой регулярные брифинги с мистером Ньямбе были, как сказал бы Тигр, sine qua non. Также мистер Малик заверил комитет, что вероятность встретить на завтрашней экскурсии Роз Мбиква ничтожно мала. Она предупреждала, что ее не будет, и вряд ли ее планы переменились. Мистер Малик придерживался мнения, что обе или одна из сторон имеют право пойти на птичью экскурсию. Теперь решение оставалось за Гарри Ханом.

Гарри пришлось думать быстро, и придумал он следующее. Будет Роз на экскурсии или нет, несущественно. Он вырвался так далеко вперед, особенно за последние два дня, что теперь, если завтра на экскурсии они с Маликом увидят одних и тех же птиц, к концу дня он по-прежнему останется впереди с тем же отрывом. Вариант, во всяком случае, безопасный. Если же вместо экскурсии он с Дэвидом и Джорджем отправится в какое-то новое место (например, на озеро Магади), то у него будет отличный шанс увеличить отрыв. С другой стороны, Гарри начала беспокоить ситуация с Дэвидом и Джорджем. Правила не запрещают привлекать помощников, но и не разрешают этого, вдруг его схватят за руку? Но если завтра они с Маликом побывают на экскурсии, где все помогают друг другу, проблема исчезнет сама собой. Они оба открыто воспользуются посторонней помощью, и возражать против этого станет невозможно. Что же, имеет смысл.

— Да, — сказал Гарри. — Если Домкрат согласен, то и я тоже… Ага! Кстати, я вспомнил, откуда взялось прозвище.

Комитет вынес вердикт, Тигр вернулся к бильярдному столу, а мистер Малик, мистер Гопес и мистер Патель сели за свой обычный столик.

— Малик, мы с А. Б. давно собирались спросить, — начал мистер Патель, протягивая руку за бокалом. — Что это за история с «Домкратом»?

— Господи! — встрепенулся мистер Малик и подскочил с места. — Неужели уже так поздно?

 

26

Скворец

Единственной птицей, занесенной в блокнот в ботаническом саду, был удод, однако мистер Малик видел не только его. Воробьи рылись в урнах и устраивали возле них драки, лоснящиеся скворцы важно расхаживали по лужайкам, зорко выискивая червяков и других зазевавшихся беспозвоночных. В бамбуковой рощице перепархивали с ветки на ветку красноглазые дикие голуби, просто (хоть и несколько утомительно) сообщая: «вот как я — воркую, вот как я — воркую». Но это были самые обыкновенные городские и садовые птицы, давно попавшие в список мистера Малика.

Но что это за птичка в кроне лимонного эвкалипта? Неужто королевская нектарница? Мистер Малик поднес к глазам новый бинокль. Нет, грудка недостаточно красная. Похоже, самец Cinnyris habessinicus — но их и раньше попадалось множество. Списка он не пополнит, но все равно дивно хорош. Крошечное создание перелетело на делоникс царственный и, не замечая молодого человека внизу, который, раскачиваясь взад-вперед, читал молитвы нижним ветвям, приникло длинным клювом к ярко-красному цветку. Слева от дорожки молодая христианка беседовала с джакарандовым деревом. Дорожка справа вела к реке, а третья, между ними, — к араукариевой рощице. Там, в укромном уголке, стояла еще одна уединенная скамейка, где можно было посидеть и подумать об украденном блокноте. Мистер Малик выбрал среднюю тропинку.

Многим из вас знакомо семейство араукариевых, деревьев Южного полушария, и в частности араукария чилийская — Araucaria аraucanа. В семействе также имеется несколько австралийских видов, и к одному из них — Аraucanа bidwillii, баньяну Южного Квинсленда, мистер Малик направил свои стопы.

Шагая, он размышлял: как быть? Он смахнул острые листочки со скамейки под деревом. Что, собственно, можно сделать? Ответ очевиден: решительно ничего. Вообще, удод, наверное, прав. Пусть даже воры прочтут блокнот — если среди них есть хоть один грамотный, что весьма маловероятно, — они все равно ничего не поймут. Ни имя мистера Малика, ни имя мистера Ньямбе там не встречается. И уж откуда им знать, что марабу, упоминающийся через слово, это министр обороны? А стервятник — министр безопасности? Но допустим, что парни непостижимым образом сумеют сложить два и два, это ведь еще не значит, что они обязательно воспользуются информацией. С другой стороны, если удод ошибается… Мистер Малик собрался сесть и попытаться вновь себя успокоить, но тут заговорил баньян.

— Здравствуйте, — сказал баньян. Без малейшего австралийского акцента.

Первым, вполне естественным, побуждением мистера Малика было не обращать на дерево внимания.

— Здравствуйте, — повторило то. — Мистер Малик, это вы?

Когда с тобой заговаривает дерево, это само по себе обескураживает. Когда же оно тебя знает, а ты не можешь припомнить, чтобы вас представляли друг другу, это обескураживает вдвойне. Мистер Малик почувствовал, что не владеет ситуацией. Он встал и осторожно пошел прочь.

— Мистер Малик, пожалуйста, помогите.

Теперь, когда мистер Малик отошел чуть в сторону, он понял, что голос исходит откуда-то из середины кроны, и, подняв голову, заметил среди ветвей черное лицо — определенно человеческое и к тому же знакомое. Виднелось лишь лицо, тело было скрыто листвой.

— Бенджамин, — облегченно выдохнул мистер Малик. — Как тебя туда занесло?

Он часто задумывался над тем, где мальчишка бывает в свой выходной в понедельник утром.

— Сам залез.

— И застрял?

— Не совсем, мистер Малик. Но мне нужна ваша помощь. Я не могу спуститься.

Чушь какая-то.

— Почему?

— Я голый.

Полный бред.

— Как это? — изумился мистер Малик. — Где твоя одежда?

— Снял.

— Снял одежду и залез на дерево?

— Нет, нет, мистер Малик, все было совсем не так, — затараторил Бенджамин. — Сначала я забрался сюда, а потом уже снял одежду.

— Зачем?

— Один христианин посоветовал. Он сказал, что сам, когда хочет быть ближе к Богу, залезает на высокое дерево.

— Голый?

— Он сказал, если хочешь по-настоящему приблизиться к Богу, надо быть голым, как Адам в райском саду.

— Хорошо, так оденься и спускайся.

— Не могу. Он велел бросить одежду на землю.

— И где же она?

— Он обещал за ней присмотреть.

— Тогда где он?

— Не знаю. Ушел, уже давно. Вместе с моей одеждой и ботинками. И не возвращается.

Непостижимо, немыслимо, невероятно, но все же лучше говорящего дерева, подумал мистер Малик.

— Мистер Малик, вы мне поможете?

— Да, Бенджамин, — ответил мистер Малик. — Помогу.

За двадцать минут он доехал до дома на такси, еще двадцать искал запасной ключ от комнаты Бенджамина и собирал для него вещи. Ботинок не нашел, взял свои шлепанцы и поехал обратно. Но Бенджамин отказался спускаться ниже.

— Меня могут увидеть, мистер Малик. Потому я тут и сижу.

Что ж, в этом была сермяжная правда. Ярдах в пятидесяти молодая женщина по-прежнему беседовала с джакарандой, и к тому же на лужайку высыпала стайка школьников.

— Я тебя понимаю, Бенджамин, — сказал мистер Малик, — но влезть на дерево с одеждой точно не смогу. Тебе все-таки придется спуститься.

— Мистер Малик, а у вас нет веревки?

— Веревки?

— Да. Вы бросили бы ее мне, я бы спустил к вам один конец, и вы привязали бы одежду. Я бы оделся тут, а потом спустился.

Примерно через полчаса мистер Малик вернулся от «Амина и сыновей» («Не спрашивай, Годфри, ради бога, не спрашивай») с мотком сизалевой веревки и после нескольких девчачьих попыток забросил ее Бенджамину. Тот перекинул веревку через ветку и спустил вниз. Одежду транспортировали наверх. Через пару минут Бенджамин слез с дерева.

— Спасибо вам, мистер Малик, — поблагодарил он.

— Не за что, — ответил мистер Малик. — Поехали домой.

Именно об этом он собирался рассказать вечером друзьям — пока Гарри Хан не вспомнил о ненавистном прозвище. Но теперь, торопясь из клуба, думал: ну и хорошо, что не рассказал.

Кроме удода, они, пожалуй, ничему бы не поверили.

 

27

Гребенчатый орел

Наутро Томас Ньямбе очень удивился, увидев, что его друг мистер Малик подъехал к музею на такси. Но времени на объяснения не было. Мистер Малик только-только расплатился с водителем, а на крыльцо уже вышла Дженнифер Халута.

— Друзья, добро пожаловать на нашу еженедельную утреннюю экскурсию.

Услышав эти слова, произнесенные не голосом Роз, мистер Малик невольно огорчился, но одновременно вздохнул с облегчением: так, безусловно, проще.

— Как вы, наверное, помните, Роз Мбиква находится в отъезде. Она попросила меня провести сегодняшнюю прогулку — если, конечно, никто не возражает.

Собравшиеся одобрительно забормотали. Голос у Дженнифер, конечно, был поставлен не так хорошо, но о птицах она знала очень много, и ее все любили.

— Уже десятый час, но давайте еще подождем — я не вижу кое-кого из завсегдатаев. После вчерашнего дождя на дорогах жуткие пробки. А вообще я хотела предложить поехать на опытную станцию.

Когда хватало машин, сельскохозяйственная опытная станция в Кичаки была частым местом проведения птичьих экскурсий. Люди, стоявшие группками, вернулись к своим разговорам. Мистер Малик отошел в сторонку и услышал, как Пэтси Кинг говорит Джонатану Эвансу: такие осадки совершенно не по сезону, видимо, виноват тот же фронт пониженного давления, который недавно натворил дел на побережье… Тут к мистеру Малику подошел Томас Ньямбе, и они обменялись приветствиями.

— Что, ваша машина в гараже? — поинтересовался Томас Ньямбе.

Мистер Малик хотел рассказать другу о своих печальных приключениях в воскресенье, но передумал. Зачем огорчать бедного Ньямбе? Но потом он опять передумал.

— Увы, ее украли.

Он объяснил, что случилось, правда, умолчав о блокноте. Тут уж точно ни к чему беспокоить человека — ведь сделать все равно ничего нельзя.

— Впрочем, как справедливо заметила моя дочь Петула, я сам напросился на неприятности. Нельзя гулять в городском парке одному. Я получил по заслугам и еще легко отделался.

— Что вы, мой друг! Нам ли судить, что по заслугам, а что нет. Хотя, надеюсь, я знаю, что причитается тем мерзким людишкам, которые украли вашу машину. А что вы делали в парке?

— Видите ли… — Надо быть осторожнее, чтобы не рассказать слишком много. — Мы в клубе решили провести соревнование: кто увидит больше птиц за неделю.

Вот, почти никакой информации.

— Замечательная мысль!

— Вы считаете?

Улыбка Томаса Ньямбе стала шире.

— Да, да, чудесная. Это поможет людям увидеть окружающую красоту. Многие, знаете, ничего не замечают. Сколько уже у вас на счету?

— Сорок девять.

— Сорок девять, неплохо. Мои поздравления.

Их разговор прервало появление Тома Тернбула, чей «моррис майнор» за прошедшую неделю, очевидно, приобрел новое заболевание и теперь стрекотал на всю округу, как двухтактная газонокосилка. Том припарковался рядом с «лендровером» Пэтси Кинг, вышел и, отчаянно чертыхаясь, принялся хлопать дверцей, упорно не желавшей закрываться. Тут сверкнула красная молния, взвизгнули тормоза — прибыл Гарри Хан. Собравшиеся получили возможность наглядно сравнить истеричную сварливость древнего британца со спокойной солидной молчаливостью современного немца. Гарри Хан, лучезарно улыбаясь, помахал мистеру Малику. Томас Ньямбе оторвал взгляд от автомобильного шоу, пристально посмотрел на своего друга и, по всей видимости, что-то прочел на его лице.

— Этот человек — из вашего клуба? Он тоже участвует в соревновании?

Мистер Малик кивнул.

— А как дела у него?

Мистер Малик уткнулся глазами в землю.

— Сто восемь, — пробормотал он.

Томас Ньямбе, как обычно, лишь улыбнулся.

— Эй, Малик! Все еще без колес? Подбросить?

Мистер Малик увидел, что австралийские туристы опять решили поучаствовать в экскурсии.

— А найдется место для?..

— Да, одно сзади. Запрыгивай, Домкрат.

О господи. Он вспомнил прозвище.

Мистер Малик собирался спросить, найдется ли место для двух человек. Ему совсем не хотелось никуда запрыгивать с Гарри Ханом.

— Почему бы вам не поехать с Гарри, — сказал он, подталкивая своего друга к красному «мерседесу». — А я уж найду где пристроиться.

Путь указывал Томас Ньямбе, профессионал, а потому машина Гарри Хана прибыла на опытную станцию первой. Впрочем, ждать остальных пришлось недолго. Томас Ньямбе вздохнул с облегчением: мистер Малик действительно пристроился к Тому Тернбулу в «моррис майнор», на заднее сиденье которого втиснулось целых четыре МО. Наконец у ворот станции собралась вся группа. Экскурсанты направились мимо пруда к кофейным плантациям и почти сразу заметили большую султанскую курицу, которая безуспешно пыталась спрятаться в тростнике, и снегиревого ткачика, напротив, нисколько не стеснявшегося посторонних глаз и деловито срывавшего с тростниковых стеблей сухие волокна для постройки гнезда. Мистер Малик поинтересовался у друга, что нового произошло за неделю. Они обменялись сведениями о родителях, детях и внуках, после чего мистер Малик открыл вторую страницу нового блокнота (на обложке которого уже красовался черный орел, схематично нарисованный шариковой ручкой) и принялся записывать слухи, анекдоты и скандалы для следующих «Птиц одного полета».

После вчерашнего дождя землю развезло, и идти приходилось медленно — вы не представляете, сколько раз Пэтси Кинг хваталась за плечо Джонатана Эванса, чтобы не упасть. Кульминационным моментом экскурсии стала встреча с гребенчатым орлом: он сидел на дереве, а из клюва у него свисал крысиный хвост. Тушка грызуна, судя по сонному состоянию птицы, уже переваривалась в желудке.

— Но что же ваше соревнование? — вдруг спросил Томас Ньямбе. — Вы сегодня еще куда-нибудь поедете?

— Нет, только не сегодня. — Мистер Малик постучал по блокноту. — Мне ведь нужно кое-что написать.

— Разумеется — какой я бестолковый. А завтра?

Действительно, куда завтра? Мистер Малик пока об этом не думал.

— Не знаю, — пробормотал он. — Без машины, по правде говоря, это трудновато.

— А вы не хотите заглянуть на очистную станцию?

— Нет, зачем?

— О, там такое можно увидеть, вы даже не представляете! Раньше мы довольно часто ходили туда на экскурсии, только, сами понимаете, запах… Но сейчас погода подходящая, да и время года… Стоит попытаться.

Мистер Малик не улавливал связи между дождем и количеством пернатых на очистной станции Найроби, но промолчал.

— Вам, очевидно, придется взять такси, — мистер Ньямбе сверкнул широкой улыбкой, — но, думаю, о потраченных деньгах жалеть не придется. Да, и скажите мне номер вашей машины. Я попрошу коллег, пусть посматривают вокруг. Вдруг повезет.

Мистер Ньямбе продолжил повествование о правительственных новостях, и они с мистером Маликом несколько отстали от группы. Вдруг их беседу прервало короткое, тихое «пип».

— Слышите? — встрепенулся мистер Малик. — Кажется… да, так и есть, малахитовый зимородок.

Синяя молния метнулась к пруду. Зимородок уселся на ветку, низко нависшую над водой, поднял и тут же опустил голубой хохолок и замер, как кошка, напряженно уставившись вниз. Красный клюв, ярко-оранжевая грудка — не птица, а ювелирное украшение. Хоть сейчас на витрину.

— Удивительное создание! — тихо воскликнул мистер Ньямбе. — Все птицы прекрасны, но эта — одна из прекраснейших.

— Да. Я позову остальных.

— Но как же…

Мистер Ньямбе не договорил. Разумеется, надо позвать всех. В том числе Гарри Хана.

Мистер Патель определил, что благодаря утренней экскурсии к списку Гарри Хана добавилось две птицы. Султанскую курицу и гребенчатого орла он уже встречал, но краснозобый ткачик и малахитовый зимородок ему пока не попадались (как классно, подумал Гарри, что было столько народу; нашлось кому их мне — нам обоим — показать). Гарри улыбнулся мистеру Пателю, подтверждая свои сегодняшние успехи, помахал народу рукой и двинулся к двери.

— Стой-стой-стой! — крикнул вслед мистер Гопес. — Уходить пока нельзя, Малика нет. Мы еще с ним не разобрались.

— Пардон, мужики, позарез надо. Вы уж с Маликом сами, я не в претензии.

— Постой, постой, постой, — сказал мистер Патель. — Ты должен остаться. Таковы правила.

— Не получится, ребята. У меня там девушка стынет, я полетел.

— Тигр, скажи ему — это не по правилам! — воскликнул мистер Гопес. — Скажи Хану, что он обязан дождаться Малика.

Тигр поднял глаза от бильярдного стола, где у него намечался хитрый карамболь.

— По-моему, ничего он не должен. В правилах вроде бы ничего подобного нет. Пусть идет, раз приспичило.

— Отлично! До завтра, мужики.

Выезжая с клубной стоянки, Гарри Хан увидел приближающееся такси. Стало быть, Домкрат все еще без машины.

— Это не Хан только что уехал?

Мистер Малик бросил блокнот на столик у бара и плюхнулся в стоящее рядом кресло.

— Он. Сказал, что не может ждать. Надеюсь, ты не против?

— Ничуть, — ответил мистер Малик.

— Значит, ты сегодня с уловом? — обрадовался А. Б. — Хан говорит, вы оба ходили на экскурсию. Но у него только две новые птички. А у тебя?

— Всего одна.

Святая правда: за исключением малахитового зимородка все сегодняшние птицы в списке мистера Малика уже были.

— Ну, знаешь, старина, пора пошевеливаться. Хватит уже в потолок плевать.

— Да, да, конечно…

— Осталось три дня. При том, что у Хана сто десять, а у тебя — пятьдесят.

— Да, — кивнул мистер Малик. — Знаю.

 

28

Африканская изумрудная кукушка

— По-прежнему без машины, — сказал Патель.

Среда, вечер. Мистер Малик в очередной раз приехал в клуб на такси.

— По-прежнему. Гарри Хан уже был?

— Да, — ответил мистер Гопес. — Но опять не мог ждать. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Нисколько. — Мистер Малик достал из кармана пиджака блокнот и положил его на стол. — Как у него дела?

— Сколько там, Патель? Десять новых?

— Двенадцать, А. Б., — а всего сто двадцать две. Я же говорю, Малик, пора просыпаться. Он тебя порядочно обошел.

— Двенадцать, надо же. Где он был?

— Говорит, на озере Найваша, — ответил мистер Гопес.

— Плюс еще у Адовых врат, — выразительно добавил мистер Патель. — А ты где был?

— Я? Да так, на очистной станции.

— На очистной станции? — изумился мистер Патель.

— На очистной станции? — эхом повторил мистер Гопес.

— На очистной станции, старина? — громко, от бара, крикнул Тигр Сингх.

— Здесь все записано. — Мистер Малик показал на блокнот. — И пока вы, джентльмены, будете считать, сколько новых птиц я видел, — на очистной станции — я, пожалуй, выпью пива.

— Что, привкус во рту? — съехидничал мистер Патель. — Ладно, показывай, что там у тебя сегодня.

Он потянулся за блокнотом мистера Малика, открыл его и начал считать.

Полагаю, быть птицей не всегда и не во всем удобно. Так, отсутствие губ и зубов чудовищно ограничивает мимические возможности — не говоря уже о способности четко произносить некоторые фрикативные согласные. Без рук и пальцев трудновато загонять мяч в лунку. А оперение, конечно, вещь удобная с точки зрения аэродинамики и терморегуляции, однако в жаркую погоду под ним, наверное, потеешь. Но все это, безусловно, компенсируется одним главным преимуществом (при полном уважении к страусам, эму и пингвинам, которые могут это прочесть) — умением летать.

Предположим, вы — краб на морском берегу и надвигается шторм. Что вам делать? Очевидно, зарыться в ямку поглубже и положиться на судьбу. А вот если вы — птица, то вам достаточно одного взгляда на сгущающиеся черные тучи, чтобы расправить крылья и дать тягу. На кенийском побережье, если шторм с востока, вы, естественно, полетите к западу и через пару часов, скорее всего, захотите передохнуть. Что же вы увидите внизу? Длинную вереницу прудов, либо с водой, либо с восхитительной мокрой грязью. Надо же, какая удача: здесь можно чудесно посидеть, заморить червячка-другого. Вот поэтому в Кении при сильных штормах одно из лучших мест для наблюдения за птицами — найробийская муниципальная очистная станция.

Мистер Малик воспользовался советом мистера Ньямбе и заказал такси пораньше. На очистной станции, казалось, уже собрались абсолютно все птицы восточного побережья Африки. Их были тьмы и тьмы — пигалицы-кузнецы статуями стояли у прудов; кроншнепы, веретенники рылись в грязи своими серповидными клювами; сотни песочников прыгали по отмелям, посверкивая белыми задиками. Бесчисленные цапли зондировали клювами воду, выискивая рыбу и насекомых. Огромные стаи бакланов, больших и малых, плавали и ныряли вместе. Чайки и крачки, обрушиваясь с высоты, дрались за добычу; утки, гуси с важным видом рассекали воду усердно работая лапками. Там были даже — мистер Малик опустил бинокль и дважды протер глаза, прежде чем им поверить — три больших розовых фламинго.

Он вспомнил, как увидел фламинго впервые. В 1955-м, незадолго до поступления в «Истландз». Они всей семьей отправились на клубную экскурсию к озеру Боргория. Когда оно с невысоких холмов открылось их взгляду, его берега казались обведены розовой каймой: не три, не триста, не три тысячи — миллион фламинго! В воображении одиннадцатилетнего Малика попросту не хватало места для такого количества птиц. А в Найроби он не видел фламинго ни разу. И сейчас, глядя по сторонам и торопливо строча в блокноте, мистер Малик жалел, что с ним нет его друга мистера Ньямбе. Так хотелось поблагодарить его за ценный совет и вместе насладиться этим чудесным зрелищем.

— Закончил считать, Патель?

— Да, А. Б., — несмотря на амбре. Хотя нет, Малик, старина, беру свои слова обратно. Джентльмены, на нас повеяло сладким ароматом победы. По моим подсчетам здесь… семьдесят четыре птицы.

— Не шути так, Патель. Это невозможно. Не верю.

— Сам посмотри, А. Б.

— Ты, наверное, что-нибудь перепутал. Я просил не итог, а число птиц за сегодня.

— Именно его я тебе и назвал. Семьдесят четыре.

Мистер Патель подошел к доске объявлений, зачеркнул предыдущий результат и вписал новый.

— Хан: сто двадцать два, Малик: сто двадцать четыре. Малик выходит на первое место.

Безнадежно отставшая лошаденка вдруг рванула вперед и пошла голова в голову с фаворитом.

— Отлично поработал, Малик, — похвалил мистер Гопес. — Молодец, что внял моему совету.

— Но очистные сооружения, кто бы мог подумать? — Мистер Патель хихикнул. — От хагедашей там небось не продохнуть.

— Какая разница! — крикнул Тигр. — Главное — результат. Умница, Малик.

— Надо бы сообщить, — сказал мистер Патель.

— А мы что делаем? — отозвался мистер Гопес. — Эй, Малик? Ты нас вообще слышишь? Понял, что ты теперь лидер?

— Да не ему, А. Б. Хану.

— Хану? Как, если его нет?

— Знаю, что нет. Он ушел. Поэтому и надо сообщить.

— Глупости. Поделом дураку: нечего без конца сваливать до прихода Малика.

— Оно, конечно, да, но играть надо честно.

— В правилах не сказано, что мы обязаны ему сообщать.

— Да, но… Тигр, а ты как считаешь?

— Думаю, А. Б. прав, — отозвался Тигр. — Ex proprio motu и все такое прочее. В правилах об этом молчок. На период проведения соревнования стороны обязуются каждый вечер являться в клуб, но про то, что они обязаны оставаться, ничего не написано.

— Надеюсь, джентльмены, вы меня извините, — сказал мистер Малик. — Мне нужно кое-куда позвонить.

Портье «Хилтона» не хотел беспокоить мистера Хана. Может, оставите сообщение? Да, очень короткое. Сто двадцать четыре. Да-да, все. Сто двадцать четыре.

Мистер Малик, откровенно насладившись недолгой беседой, положил трубку.

Гарри Хан сразу понял смысл сообщения. Он позвонил Дэвиду и Джорджу и вызвал их на срочное совещание в холле отеля.

— Так, — сказал Дэвид, — надо напрячься. Побережье мы окучили, озеро тоже, теперь, видимо, пора в горы.

— А мы где? — удивился Джордж. — На какой высоте Найроби — тысяч пять футов?

— Я имел в виду настоящие горы. Килиманджаро.

Гарри не преминул поделиться с приятелями немногочисленными географическими познаниями, почерпнутыми у Роз.

— Килиманджаро хорошо видно в Найроби в ясный день, но на самом деле Килиманджаро в Танзании. Типа, за границей. А здесь зато есть гора Кения. Сойдет?

— Еще как, — отозвался Дэвид. — Там наверняка до фига пернатых.

— Горные иволги, — сообщил Джордж, листая путеводитель. — Белоглазки, турако Хартлауба. Здесь написано, что, если повезет, можно увидеть бородача. В один день, правда, все не объедешь. На машине туда пилить и пилить.

— А кто говорит, что обязательно на машине? — улыбнулся Гарри.

Назавтра троица встала с рассветом. На аэродроме Уилсона их ждал небольшой самолет, и в восемь тридцать они уже завтракали на веранде сафари-клуба «Гора Кения», обсуждая с местным гидом программу дня. Они начнут с прогулки по территории, а затем их на «лендровере» отвезут в Национальный парк. На «лендровере»? Отлично: даже здесь, у подножия горы, воздух был очень разреженный; Гарри стал задыхаться, просто поднявшись на крыльцо.

Гид (некогда, как вы догадываетесь, обученный Роз Мбиква) примерно в миле от сафари-клуба показал своим подопечным бородача, дравшегося высоко в небе с молодым вероккским филином. За первые полчаса в лесу над их тропой пролетел турако Хартлауба, а следом — африканская изумрудная кукушка, стайка пестрогрудок, светлобрюхие пеночки, иволги, белоглазки и многие другие высокогорные птицы. Гарри, Джордж и Дэвид сначала услышали, а затем увидели девятипоясного дятла — они дважды пересчитали для верности.

Потом, на террасе клуба, наслаждаясь заслуженным чаем, Джордж заметил на цветке гибискуса нектарницу с узким изогнутым клювом и двумя длинными хвостовыми перьями.

— Бронзовая, кажется? — спросил Дэвид.

— Если верить определителю, нет. Эта красоточка называется нектарница острохвостая. У нас в списке вроде бы такой пока нет.

— Точно нет, — подтвердил Гарри, записывая нектарницу. — Спасибо, Джордж. Получается… для круглого счета… пятьдесят новых видов. Ну, мужики, мы снова лидируем — и с большим отрывом! К черту чай, закажем что-нибудь более подходящее. Официант! Бутылку «Боллинжера».

 

29

Приния

— Мистер Малик, вашу машину видели.

Мистер Малик узнал голос мистера Ньямбе и поставил на стол чашку с кофе.

— Зеленый «мерседес», номер NHI 572? Движется по Вэлли-роуд в сторону Нгонг-роуд — один из наших водителей сейчас сообщил по радио. Он попробует проследить, мы сообщим, если машину где-то припаркуют. У вас есть запасные ключи?

Мистер Малик ответил, что есть.

— Хорошо. Как только я что-то узнаю, сразу перезвоню. Можете посидеть у телефона?

Мистер Малик не собирался сидеть у телефона. Выпив кофе, он собирался пойти в больницу. А после — взять такси и снова поехать на очистную станцию: вдруг он пропустил пару-тройку птиц? Или вдруг новые прилетят… С другой стороны, машины очень и очень не хватало.

Я никогда не знал, верить ли слухам, которые ходят в Найроби насчет сына главного окружного судьи, про то, что он якобы стоит практически за всеми угонами машин в городе, и про его тесные связи кое с кем в полиции и по меньшей мере с одним членом правительства. Мистер Малик тоже не знал, но скорее верил. И если его машина чудом найдется, надо приготовиться как можно быстрее до нее добраться, сесть за руль и незаметно укатить прочь. Что же до планов, то их придется поменять. Он дождется звонка, съездит за машиной, а потом уже отправится в больницу. Если останется время на птиц, замечательно. Но в сущности, пока суд да дело, понаблюдать за ними можно и в саду.

Мистер Малик взял бинокль, устроился в кресле на веранде и положил перед собой блокнот. В бугенвиллее резвилось семейство птиц-мышей — во всяком случае, мистер Малик полагал, что это семейство и что оно резвится. Нет, точно семейство. Роз Мбиква рассказывала о каком-то исследовании про этих птиц. Они держатся семейными группами, и прошлогодний молодняк помогает родителям кормить и воспитывать новое потомство. Но играют ли они, что тут скажешь? В свое время мистер Малик пристально наблюдал за собственным молодняком и сейчас подумал, что подобная шумная возня совершенно одинакова как у пернатых, так и у человеческих детенышей, но его философские размышления прервал шорох метлы.

— Доброе утро, Бенджамин, — поздоровался мистер Малик, не зная, стоит ли упоминать ботанический сад.

— Доброе утро, сэр, — ответил Бенджамин.

Он тоже не знал, заговаривать или нет о ботаническом саде, но тут его взгляд упал на блокнот. Мистер Малик заметил это.

— Ха-ха, — благодушно хохотнул он. — Хо-хо. Нет, Бенджамин, сегодня никаких хагедашей. — Он приподнял бинокль. — Сегодня вообще птицы — всякие.

По взгляду мальчика было ясно, что эти слова его не убедили.

— Смотри. Вон, видишь? Воробей.

— Да, сэр. Шоморо.

— А там — птица-мышь.

— Да-а, — протянул Бенджамин после секундного замешательства. — Точно, сэр, кузумбуру. Кузумбуру мичиризи.

— И еще одна, видишь?

— Да-да, сэр! Но другая. Кузумбуру кисого-булуу.

— Именно. Нет, постой. Как ты сказал?

— Кузумбуру, сэр. Та птичка. Кузумбуру кисого-булуу.

— Как?

Бенджамин поставил на землю самодельную метлу.

— Вон та маленькая птичка, сэр, — он показал на вторую птицу, которая висела вниз головой на бугенвиллее, присосавшись к фиолетовому цветку, — называется кузумбуру кисого-булуу. А вон та — кузумбуру мичи-ризи.

Мистер Малик поднес к глазам бинокль. Батюшки, да мальчишка прав! Сам-то он думал, что это тоже бурокрылая птица-мышь, а тут, оказывается, длиннохвостая. Вот ведь глазастый.

— Спасибо, Бенджамин. Я и не заметил.

— Пожалуйста, сэр.

Бенджамин взял метлу и продолжил мести двор. Кажется, на сей раз хозяин и правда наблюдает за птицами, только получается это у него так себе.

— Бенджамин.

Мальчик замер. Сейчас мистер Малик заговорит о ботаническом саде. Он поднял глаза на хозяина. Мистер Малик, встав с кресла, протягивал ему открытую книгу.

— Будь добр, подойди на минуточку. Я хочу тебе кое-что показать.

Бенджамин прислонил метлу к стене и подошел. Что это — Библия? Нет, на каждой странице — картинка с птицей и подписи по-английски. Мистер Малик полистал книгу и показал Бенджамину картинку:

— Знаешь вот этих птиц?

Картинки, честно говоря, показались Бенджамину странными — где движение, где писк и щебет? — но на них были изображены четыре разные кузумбуру, которых ему доводилось видеть в родных краях.

— Да, сэр, кузумбуру. — Он ткнул в каждую птицу по очереди. — Кузумбуру мичиризи с белыми щечками. Кузумбуру кисого-булуу с синеньким на загривке. А это — кузумбуру кичва-чупе, никогда их не видел в Найроби, только у нас в деревне, когда сильная засуха.

Мистер Малик пристально на него посмотрел. И открыл другую страницу.

— А это?

Птицы, питающиеся мясом, — не тай мзога, едящие падаль, но тай мсито и кипанга. Бенджамин назвал их по именам.

— А тут?

Священные глянцевые ибисы и белая колпица. Наверху страницы, как живой, махал коричневыми крыльями и кричал трехнотным криком хагедаш. Бенджамин послушно сказал: два кварара с длинными кривыми клювами, а с клювом, похожим на сплющенный борок, — домомвико.

— Отлично, Бенджамин, — во весь рот улыбнулся мистер Малик. — Ты настоящий эксперт.

— Спасибо, сэр.

— Бенджамин, я был бы тебе очень признателен, если б ты и сегодня мне помог. Не с хагедашами, нет, их мы с тобой насчитали достаточно. Но если ты посидишь со мной на веранде и будешь показывать всех птиц, которых знаешь…

За следующие четыре часа мистер Малик, который всегда полагал, что его сад посещают лишь три вида нектарниц, с изумлением узнал от Бенджамина, что видов в действительности пять. А птица, которую он считал самкой Andropadus latirostris, на самом деле бюльбюль Фишера. Бенджамин, ко всему прочему, великолепно различал голоса пернатых. В стайке, пролетевшей через сад в поисках корма, он опознал двух апалисов, одну принию и не менее трех славок (мистер Малик с помощью бинокля уверенно определил только двух из всех этих птиц, однако безоговорочно поверил мальчику). И, хотя уханье сов по ночам было для него привычно, ему и в голову не приходило, что в листве монстеры, обвивающей ворота его дома, гнездится неясыть обыкновенная и что с определенной точки в углу сада хорошо виден характерный решетчатый рисунок ее грудного оперения.

Телефон между тем молчал.

Звонок раздался лишь в пять вечера.

— Мистер Малик? Боюсь, мы их потеряли. На Дагоретти-Корнер, у круговой развязки, знаете? Все окрестности осмотрели, но — ни следа. Простите.

 

30

Синеголовый пчелоед

В четверг вечером мистер Малик явился в клуб первым.

— Все еще на своих двоих?

Мистер Малик посмотрел на Пателя и устало покивал головой. На своих двоих, и без старого блокнота. Через несколько минут тот же вопрос повторил Гарри Хан, вернувшийся из поездки к горе Кения.

— Сочувствую, Малик. Да, и спасибо за вчерашнее сообщение. Большое спасибо.

Мистер Гопес воззрился на мистера Малика. Мистер Патель непроницаемо улыбнулся. Тигр Сингх сказал:

— Джентльмены, рад, что вы оба вовремя. Передайте блокноты мистеру Пателю, он произведет подсчет.

В ожидании звонка мистер Малик был весь день привязан к своему саду и тем не менее с помощью Бенджамина опознал двенадцать новых видов. Но его результат не шел ни в какое сравнение с тем, чего добился Гарри у горы Кения. Через пару минут мистер Патель объявил результат:

— Малик: сто тридцать шесть. Хан: сто семьдесят два. Мистер Хан снова лидирует. Впрочем, dum anima est, spes esse dicitur, джентльмены. He забывайте, впереди еще целых два дня.

Объявив, что до конца соревнования между мистером Маликом и Гарри Ханом остается два дня, Тигр проявил несвойственную ему неточность. Оставался, как прекрасно знали участники, да и мы с вами тоже, весь следующий день целиком и лишь половина субботы.

Вечером в «Хилтоне» Гарри Хан планировал последний бросок.

— Сегодня, мальчики, мы, спасибо горе Кения, опять вышли вперед, но я хочу оторваться еще. Так, чтоб меня и в подзорную трубу не разглядели.

— Гарри, мы с тобой, — промычал Джордж, жуя большую оливку. — Скажи, Дейво?

— Не знаю, как вы, — отозвался Дэвид, — а я вот что думаю. Завтра — последнее однодневное сафари, лучше всего в Какамегу а с утра в субботу надо еще разок попытать счастья дома, в городском парке.

— Да, лес Какамега. Слушайте. — Джордж стал читать из путеводителя: — «Какамега — уцелевшие экваториальные дождевые леса, когда-то покрывавшие континент с востока до запада, знамениты уникальным смешением равнинных и высокогорных видов птиц и бабочек». А вот самое главное — вы слушаете? «Сорок пять из всех видов птиц, обитающих в Кении, можно видеть только на территории леса Какамега».

— Ну и чудненько.

— Серый попугай, зеленогорлая нектарница, синеголовый пчелоед, красногрудый воробьиный сычик, разные бюльбюли, желтобрюшка Тернера… в общем, длиннющий список.

— Желтобрюшка Тернера, говоришь? Мужики, нам — туда. Как добираться?

— С маленького аэродрома — всего несколько километров от города. Наймем самолет, а дальше на такси.

— Ладно, ребята, предоставьте все мне.

— Но, знаешь, — Джордж, утопая в мягком «хилтоновском» диване, закинул руки за голову, — осталось всего полтора дня. Не так много. Жалко, что нельзя наблюдать ночью.

— Это еще зачем? — удивился Гарри. — Разве добропорядочные птички в это время не спят в своих уютных гнездышках?

— Далеко не все. Помнишь, Дейво, мы ездили в Масаи-Мара и прямо около парка с прожектором наблюдали за млекопитающими? Мы тогда и птиц видели.

— Точно, козодоев — с длинными такими хвостами.

— Называются вымпеловые козодои. И кажется, еще филина?

— Это, конечно, здорово, — перебил Гарри, — но вы разве забыли? К семи я обязан вернуться в Найроби.

— А я не говорю, что это надо делать в Какамеге. Есть же еще завтрашняя ночь — после клуба. К тому времени мы уж как-нибудь найдем пару прожекторов.

— И в городской парк ехать не обязательно, — сказал Дэвид. — Может, лучше к ПРИВАТу?

— Отличная мысль, Дэйво. В тот раз птиц там было — завались. Если встать совсем рано, можно начать в субботу до зари, а потом, к открытию, поехать в парк.

— Идет, мужики, — сказал Гарри. — Давайте попробуем. Я сегодня встречаюсь с Эльвирой. Попрошу ее завтра, пока нас не будет, найти нам прожекторы.

Мистер Малик и так расстраивался из-за машины, а вечером совсем приуныл. Гарри Хан опять вырвался вперед. К тому же еще блокнот… Что с ним? Где машина? Где до завтрашнего вечера взять тридцать новых птиц — а лучше пятьдесят-шестьдесят, ведь проклятому Хану патологически везет? Еще мистера Малика терзали угрызения совести. Дожидаясь телефонного звонка, он не пошел в больницу, и ради чего? Ради какого-то глупого соревнования! Как будто нет дел поважнее. Это грызло мистера Малика всю ночь и даже наутро за завтраком, когда из-за угла бунгало со свежей метлой в руке появился Бенджамин.

— А-а, Бенджамин, — сказал мистер Малик, отставляя чашку с «Нескафе». — Еще раз спасибо тебе за помощь.

Удивительно, сколько птиц заметили эти острые молодые глаза.

— Сегодня опять будете наблюдать, сэр? — поинтересовался Бенджамин.

— Да, хотел бы. Но не думаю, что много увижу здесь в саду, даже с твоей помощью.

— Верно, сэр, в Найроби птиц маловато. В нашей деревне и то больше.

— А где она, твоя деревня?

— Ой, далеко, сэр! За целый день не дойдешь.

Мистер Малик, еле заметно улыбнувшись, потянулся за чашкой. Тут зазвонил телефон.

В африканском времени есть нечто такое, чего не побороть даже швейцарцам. Вчерашний вечерний рейс авиакомпании «Свиссэйр» из Цюриха приземлился в международном аэропорту Иомо Кеньятта с неизменным девятиминутным опозданием. Роз Мбиква, беседуя по дороге домой с таксистом, узнала, что за девять дней ее отсутствия один раз шел дождь, на автостраде Угуру в столкновении двух матату погибло девятнадцать человек, а министр рыбоводства и лесного хозяйства ушел в отставку из-за истории с лесом Карура. Последнее и правда было большой новостью. Скандалы и коррупция не редки в кенийской политике (как известно всякому, кто читает колонку «Птицы одного полета»), однако на памяти Роз ни один министр в отставку еще не уходил. Все началось со статьи в газете, сказал таксист. Да, с грустной улыбкой подумала Роз, жаль, что при Джошуа не было такой колонки.

Такси свернуло на Серенгети-Гарденз и, благополучно миновав выбоины, неприметных лежачих полицейских и вереницу машин у дома соседа-судьи, подъехало к дому Роз. Операция прошла успешно, в клинике за ней прекрасно ухаживали, но все-таки она была очень рада возвращению и сразу легла спать.

Вскоре после рассвета ее разбудили крики хагедашей, и какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Ах да, в Кении. Дома. Роз надела халат (не забыв о глазной повязке), подошла к окну спальни, отдернула шторы. Как всегда яркий найробийский свет, впрочем уже подернутый дымкой ранних костров. Автомобилей, похоже, стало еще больше, — очевидно, пора вежливо побеседовать с соседом. В конце концов, сколько их нужно одному судье? Но это подождет. Первым делом — ванна. Роз хотела отойти от окна, но тут ее внимание привлекла одна из машин на улице, показавшаяся очень знакомой. Машина стояла между двумя разными внедорожниками, красным и белым (Роз хорошо знала только «Пежо 504», а так не очень разбиралась в марках). Как есть, в халате, Роз спустилась вниз и вышла на улицу.

 

31

Фламинго

Узнав по телефону голос Роз Мбиква, мистер Малик оторопело замолчал.

— Мистер Малик? Мистер Малик, вы? Это Роз Мбиква.

Он набрал в грудь воздуха.

— Да, миссис Мбиква. Прошу прощения. Это действительно я.

Зачем она звонит? Она никогда раньше не звонила, и потом, соревнование… что она, правил не знает?

— Очень хорошо. Как поживаете? Простите, что беспокою так рано, но… позвольте спросить: у вас случайно не угоняли машину?

Машину? Кто ей сказал?

— Да, миссис Мбиква, угоняли.

— В таком случае, у меня перед домом стоит «мерседес» в точности как ваш. Зеленый, с наклейками на лобовом стекле. «Осторожно: СПИД» и еще одна, Орнитологического общества. Я записала номер — NHI 572.

— Благодарю, миссис Мбиква, это моя машина. Ее украли в прошлые выходные.

— Я так и подумала. Похоже, в Найроби это теперь сплошь и рядом. Скажите, как мне поступить?

— Я приеду и заберу ее. Так будет лучше всего. У меня есть запасные ключи. Скажите, как мне вас найти?

Роз дала мистеру Малику адрес и пошла наливать ванну. Она прежде не замечала на автомобиле мистера Малика наклейки про СПИД, но, если вдуматься, это вполне в его духе. Когда Роз вышла из ванной и оделась, старого зеленого «мерседеса» с наклейками на заднем стекле на улице уже не было. Странно, подумала Роз. Мог бы и зайти на минутку.

Вновь оказавшись в своем кресле на веранде перед второй чашкой кофе (необычное явление — он не пил больше одной чашки с того ужасного дня, как умерла жена), мистер Малик попытался разобраться в ситуации. Он получил назад машину, но, обыскав все щели и уголки, так и не нашел пропавшего блокнота. Кроме того, возникла еще одна проблема. Правила соревнования ясно гласили: никаких контактов с Роз Мбиква — ни личных, ни телефонных, ни письменных, ни через третьих лиц. Мистер Малик против воли нарушил это условие. Правда, звонил не он, а она. Не мог же он бросить трубку, услышав ее голос? Ладно, подождем, что скажет комитет. Хорошо хоть, удалось забрать «мерседес», не встретившись с Роз.

Но ее голос… Мистер Малик вспомнил слова старой песни, которую не слышал с шестидесятых, с тех пор, как уехал из Лондона, — кто ее пел, Дасти Спрингфилд? Что делать, я таю, я таю, как лед, что делать, я таю, твой голос как мед. Именно так действовало на мистера Малика низкое контральто Роз Мбиква. Он таял до сих пор. Есть ли шанс выиграть дурацкое соревнование? Возможно ли, что Роз Мбиква примет его предложение? Возможно ли, что они и правда будут танцевать вместе? И он еще раз услышит свое имя, произнесенное ее голосом?

Птицы. Нужны птицы. Мистер Малик глубоко вздохнул один раз, второй, да так громко, что Бенджамин, который закончил подметать двор, подъездную дорогу и наполовину подмел газон, поднял голову.

— А, Бенджамин.

Сейчас вспомнит о ботаническом саде?

— Бенджамин, сколько ты на меня работаешь?

— Пять с половиной месяцев, сэр. С конца малых дождей.

— Хорошо… Пять месяцев, вот как? А на выходные ездишь домой?

— Нет, сэр, еще ни разу. Может быть, скоро, когда накоплю денег.

Хотя при таких ценах на леденцы и кока-колу (не говоря уже о замене целого комплекта одежды и ботинок) это не так-то легко.

— И сколько же туда ехать на автобусе?

— Четыре часа, сэр. Если с одним проколом. Если больше, то дольше.

— А если без проколов?

— Тогда быстрее, сэр.

Мальчик ведь говорил, что в его деревне птиц намного больше, чем в Найроби…

— Бенджамин, — объявил мистер Малик, — пора тебе устроить каникулы.

Из Найроби к равнинам и широкой рифтовой долине можно ехать по высокой и по низкой дороге. Высокая дорога лучше, она новая, но ровно поэтому гораздо более оживленная. Низкая — извилистая и узкая, но там меньше шансов столкнуться на встречной полосе с перегруженным грузовиком или упереться в толпу из пятидесяти человек, дожидающихся у автобуса, пока водитель устранит первый прокол. Мистер Малик выбрал низкую дорогу и миновал Найвашу всего через два часа после выезда из дома номер 12 по Садовой аллее.

На равнинах стояла жара и сушь. Долгие дожди выдались так себе, а до коротких было еще очень далеко. Кукуруза на полях зачахла, побурела. Ни капли зеленого не осталось в жесткой низкорослой траве, еще не съеденной козами и овцами. Сами эти животные, худые и вялые, ютились в редкой тени терновника. Похоже, ехать сюда не следовало: какие тут птицы.

Еще час на север — и за большим щитом, уверявшим, что «Омо» стирает чище других порошков, возбужденный Бенджамин велел мистеру Малику свернуть на проселочную дорогу, не отмеченную на карте. Вскоре они замедлили ход, пропуская тощую корову с еще более тощим теленком, и машину тут же накрыло облаком коричневой пыли, которую те подняли. Ехать дальше мистер Малик смог только минут через пять.

— Это корова моего дяди, сэр. Когда я уезжал, теленка не было. Хорошо, что теперь он есть.

Надо полагать.

— Далеко еще? — спросил мистер Малик.

— Мы почти у школы, сэр, — ответил Бенджамин. — А после школы еще три мили.

Начальная школа «Эритима», стоявшая практически у обочины, оказалась маленьким деревянным строением в одну комнату, за которым ютилась совсем уже крохотная хибарка, очевидно домик учителя. Кругом во все стороны простиралась голая земля, но с одной стороны от школы была разбита футбольная площадка с двумя покосившимися деревянными воротами. Между ними взапуски бегали босые дети.

— Это моя школа, сэр. Я тут учился. Школа очень хорошая. Ребята тренируются для спортивного состязания.

— Понятно. Но почему школа не в деревне? Почему она так далеко?

— Из-за электричества, сэр. Здесь оно есть, а в деревне пока нет.

Действительно, тонкий провод, тянущийся от поворота, заканчивался у домика учителя.

Они направились к низким холмам, коричневым и голым, как вся окружающая местность. Дорога пошла вверх, ехать стало труднее. Мистер Малик замедлил ход и осторожно повел старый «мерседес» между валунами и ямами, размытыми дождями.

— Вон она, сэр, вон моя деревня! — Бенджамин с вершины холма показывал пальцем вниз, в небольшую долину. — Тут я родился. Тут живут мои отец и мать. Это очень хорошая деревня.

Мистер Малик ожидал увидеть десяток хибар, похожих на школу, посреди голой коричневой земли. Но все оказалось иначе. Он остановил машину.

Большинство домов стояло на главной улице. Позади каждого тянулся ярко-зеленый участок. Дальше по равнине виднелись зеленые поля, на которых зрел урожай. Деревушка была зеленым оазисом в бесконечной пыльной пустыне.

Спустя несколько минут они уже ехали по деревне, мимо улыбающихся жителей. Мистеру Малику представили каждого из встречных мужчин, женщин и малых детей, причем создавалось впечатление, что все они — отец, мать, дядя, тетя, племянник или племянница Бенджамина. Мистер Малик искал глазами реку — иначе откуда столь щедрый урожай бобов и томатов, сорго и кукурузы? Река действительно была — в виде песчано-каменистого русла.

— А вода, Бенджамин? Откуда вода?

— Из родника, сэр. Под горой. Это очень хороший родник. Идемте, я покажу. Там-то все птицы и есть.

 

32

Большой голубой турако

Около девяти утра одномоторная «Сессна 207 Скайвэгон», снизившись, описала круг над маленьким городком и легко приземлилась на посадочную полосу крошечного аэродрома. Ее появление стало сигналом для единственного таксиста Какамеги. Три авиапассажира не прождали и десяти минут, как «Пежо 504» — чуть более позднего года выпуска, чем у Роз Мбиква, но абсолютно такой же по дизайну — подкатил к самолету, чтобы доставить их в частную гостиницу, построенную в тридцатых годах владельцем местной лесопилки под сенью одной из немногих уцелевших реликтовых олив. В «Какамеге» и сейчас не только можно исключительно вкусно позавтракать, но и увидеть множество птиц, которых нет больше нигде в Кении, — в том числе птицу со странным названием «эремомела Тернера».

В 1753 году великий шведский натуралист Карл фон Линней опубликовал свою знаменитую «Systema Naturae», и с тех пор все растения и животные носят уникальные научные названия, состоящие из двух латинских слов и относящиеся только к данному растению или животному и ни к чему больше. Я, например, представитель вида Homo sapiens. Вы, вероятней всего, тоже. Лев — Panthera leo, ягненок — молодой Ovis aries. Птицы — не исключение из систематики Линнея. Черный коршун, который, как вы, наверное, помните, встречался нам в начале повествования, известен в орнитологии как Milvus migrans. Щурка с грудкой цвета корицы носит гордое имя Merops oreobates. Все это, разумеется, очень облегчает жизнь орнитологам: беседуя на профессиональные темы, они могут быть абсолютно уверены, что обсуждают одну и ту же птицу.

Между тем англоговорящие орнитологи-любители — а по результатам недавнего опроса, проведенного в Соединенном Королевстве, для 87,4 % из них английский является родным языком (и для 87,1 %, как ни печально, единственным) — давно пытаются систематизировать ненаучные птичьи названия. В новом и прекрасном мире, рисующемся их воображению, каждая из десяти тысяч (или около того) существующих в мире птиц будет иметь одно и только одно разговорное имя. Шотландский певчий дрозд и дрозд английский черный объединятся в черного дрозда обыкновенного. Филомелу и большого серого дрозда долой — да здравствуют соловей обыкновенный и деряба. Теперь продвинемся дальше по глобусу: жители США несколько сотен лет именовали красногрудого Turdus migratorius малиновкой, в то время как англичане значительно дольше знали под тем же именем совершенно иную птицу, причем это решительно никого не беспокоило. Так вот, отныне и навсегда первая становится малиновкой американской, а вторая, птица хоть и не родственная, но обладающая правом первенства на название, — малиновкой европейской. Стоит ли ждать, что американцы исключат из разговорной речи «синицу» и привыкнут к староанглийской «гаичке», я, честно сказать, не уверен.

Возникает вопрос: а как быть с теми шестьюдесятью (приблизительно) процентами птиц, которым не посчастливилось обитать в англоговорящей стране? Взять, к примеру, маленькую серенькую резвушку с белым горлышком, черной полоской на грудке и ореховой шапочкой, сдвинутой на лобик. По-научному она Eremomela turneri: сочетание латинизированного греческого erimomela — «пустынная певунья» — и фамилии европейского ученого, впервые ее описавшего, эксцентричного английского натуралиста, эпикурейца Генри Тернера по прозвищу Бесноватый Гарри. Как назвать эту птицу — пустынная певунья Тернера? Увы, беда в том, что, хотя почти все представители рода Eremomela обитают в пустыне, данный вид встречается исключительно в дождевых лесах. Карелобая чернополосая белогрудка? Согласитесь, не ахти как изящно. Обычно в таких случаях (особенно почему-то, если птичка маленькая) люди, принимающие решения, удовлетворяются англизированной версией латинского названия. Cisticola hunteri становится цистиколой Хантера, Apalis ruddi известен серьезным орнитологам-любителям как апалис Рада, а наша миниатюрная подруга Eremomela turneri в популярных определителях птиц Восточной Африки именуется эремомелой Тернера. И увидеть ее можно исключительно — помните, как Джордж говорил об этом Гарри Хану в «Хилтоне»? — в лесу Какамега на западе Кении.

— Видели вы опять того страуса? При взлете?

Гарри доскреб ложкой оранжевый ломтик папайи и теперь решал, что еще взять — омлет или яйца-пашот.

— Страуса? — переспросил Джордж. — Нет. В любом случае, страус у нас есть, — скажи, Дейво? Кстати, там остался бекон?

— Да, за сосисками. — Они втроем сидели за столиком на веранде. — Как думаете, из чего они сделаны, эти кенийские сосиски?

— Я однажды был на мясокомбинате в Торонто, — сказал Гарри. — После этого мне все нипочем. Так каков у нас план?

— План… погодите-ка! — Дэвид бросил ложку и схватил бинокль. — Мама родная! Смотрите — Джордж, Гарри!

— Где? — Гарри направил свой бинокль вверх, на густой шатер листвы, сквозь которую с шумом лезло нечто весьма немаленькое. — А, да! Вижу. Только… Что еще за диковина?

— А это, — сказал Дэвид, заглянув в путеводитель, — настоящий, доподлинный, единственный и неповторимый большой голубой турако в натуральную величину.

Ах, большой голубой турако. В конкурсе на самую несусветную птицу он непременно войдет в пятерку победителей. Представьте себе обыкновенную курицу. Прицепите ей красивый длиннющий хвост и здоровенный желтый клюв с красным кончиком. Как мы ее покрасим? Снизу пройдемся красным, а грудку, пожалуй, сделаем чудесного яркого яблочно-зеленого цвета. Остальное пусть будет голубое — голова, шея, крылья, спинка. Но вот под хвостом не повредит капелька желтого, а на кончике — франтовская черная полоска. Восхитительно. Но чего-то все-таки не хватает. А, знаю. В пару к черной полоске на хвосте необходим большой черный хохолок на макушке, этаким веером. Вот теперь — прошу! Что скажете? Это самая несусветная птица во всем мире или можно еще поискать?

— Красота, — прошептал Гарри.

— Чудо, — отозвался Джордж.

— Фантастика, — согласился Дэвид, наваливая на тарелку бекон.

К турако, усевшемуся на конце сухой ветки и занявшемуся своим эффектным оперением, присоединился сородич.

«Ток», — сказала первая птица.

«Ток. Ток. Ток», — ответила вторая.

«Ток. Ток. Ток. Ток. Ток. Ток», — зачастила первая. Очевидно, это была шутка, понятная любому турако: обе птицы громко, хрипло расхохотались.

— Срочно в список, — сказал Гарри.

— Есть, — кивнул Дэвид. — Постойте — кто упер все сосиски?

 

33

Серый попугай

В клубе мистер Патель пересчитывал названия птиц, увиденных Гарри Ханом за тот день. Список из Какамеги, хотя эремомела Тернера была представлена в нем исключительно своим отсутствием (все-таки птичка маленькая и очень незаметная), оказался внушительным. За голубым турако следовало еще двадцать шесть видов птиц, большинство которых троица заметила, спускаясь к поилке по птичьей тропе, которую предусмотрительно проложили в парке гостиницы ее птицелюбивые хозяева.

— Двадцать семь, — с улыбкой объявил мистер Патель. — Неплохо, очень неплохо, Хан. А всего — сто девяносто девять!

Тут, поймав взгляд мистера Гопеса, он опустил уголки губ и тревожно вздернул брови. Гарри Хан впереди с отрывом больше чем в шестьдесят видов. Есть ли еще шансы у Малика? Да и где, собственно говоря, он сам?

Тигр тоже напряженно следил за стрелками клубных часов. Назначенный час неотвратимо приближался. Перед входом в клуб сгрудилась кучка болельщиков, пристально вглядывавшихся вдаль.

Мистер Малик выехал из деревни Бенджамина загодя, так, чтобы к восьми точно оказаться в Найроби. Дорога туда заняла два с половиной часа, поэтому он решил, что если стартовать в четыре — нет, лучше в три на случай непредвиденных обстоятельств, — то в клубе он будет задолго до вечерней проверки. Однако есть вещи, которые предвидеть почти невозможно. Например, столкновение с АК47, автоматом Калашникова.

С 1947 года в разных точках земного шара выпущено приблизительно 70 миллионов единиц этого грозного и надежного оружия, и далеко не самая малая часть арсенала собрана в Кении. Сколько в точности, никто не знает: автоматы редко попадают в страну по официальным каналам, куда чаще — через бандитов, воров, гангстеров и прочих персон с криминальными наклонностями. Последнее выражение довольно точно характеризовало двух мужчин, которые, когда мистер Малик с Бенджамином почти уже выехали на автостраду, внезапно появились из-за рекламного щита (помните: «Омо»?), поигрывая парой АК47.

В Кении бытуют два мнения относительно того, как следует поступать в таких ситуациях. Первое: упереться рогами и уповать на Бога. Второе: не идиотничать и ни в коем случае не рисковать жизнью. Правильное поведение: остановиться, выйти из машины с поднятыми руками и только тогда начинать уповать на Бога. Мистер Малик — мы помним недавний инцидент в городском парке — был приверженцем второй школы и считал, что жизнь практически всегда важнее имущества. Вещи — дело наживное. А вот новую жизнь не купишь. Это первое, о чем подумал мистер Малик при виде людей с оружием. Но сейчас же он подумал и другое: если у него опять отберут машину, ему нипочем не успеть в клуб вовремя. И тогда он проиграет пари и лишится шанса повести Роз Мбиква — чей прекрасный голос утром так нежно произнес его имя — на Охотничий бал. Тут же его посетила и третья мысль: при попытке удрать он будет рисковать не только своей жизнью. С ним ни в чем не повинный мальчик, который, ко всему прочему, помог ему сегодня увидеть столько кенийских птиц, что у него все еще есть надежда пригласить на танец женщину своей мечты. Все три мысли пришли в голову мистеру Малику не последовательно, а параллельно, вместе с решением: остановиться. В этот миг его пассажир закричал:

— Гоните, мистер Малик! Гоните!

Правая нога мистера Малика, потянувшаяся было к педали тормоза, резко опустилась вниз. Он ехал на второй передаче. Задние колеса, вместо того чтобы толкнуть машину вперед, потеряли сцепление с сухой дорогой и забуксовали. Мистер Малик успел заметить оторопь на лицах бандитов, которые тут же исчезли в густом облаке бледно-коричневой пыли.

— Быстрей, мистер Малик, быстрей!

Мистер Малик делал все что мог. Он приподнял ногу от педали и почувствовал, как одна из шин опустилась на выступающий камень. Автомобиль перестал скользить влево и рванул вперед. Мистер Малик теперь уже очень осторожно прибавил газ и направил машину — предположительно — на дорогу. Вырвавшись из облака пыли, он увидел, что его предположение верно, переключил передачу со второй на третью, а затем на четвертую и помчался прочь от рекламного щита, пыли и страшных бандитов. Быстрей, быстрей! И все-таки недостаточно быстро. Он не слышал треска первой очереди 7,62-миллиметровых пуль, зато услышал, как пуля пронзила заднее стекло и впечаталась в приборную панель ровнехонько между ним и Бенджамином. Точно так же не слышал он и второй очереди, но по звуку понял, что у него лопнула задняя шина, и почувствовал, как осел «мерседес». Сколько «Мерседес 450 SEL» может ехать на лопнувшей шине? Скоро мы это выясним.

Я уже говорил, что с 1947 года, практически с момента изобретения, АК47, полуавтоматическая винтовка Михаила Калашникова, приобрела невероятную популярность благодаря своей удивительной надежности и простоте. Эти качества достигнуты определенной ценой. Механизм АК47 нелегко испортить — он не боится грязи, воды и даже бледно-коричневой пыли, — и все потому, что между его движимыми частями имеются достаточно большие зазоры. Но это же не лучшим образом влияет на точность стрельбы. На расстоянии больше ста ярдов попадание в цель — вопрос не столько мастерства, сколько удачливости, и оба бандита хорошо это знали. Им повезло с шиной, но тратить боеприпасы дальше не имело смысла. Спасибо удачному выстрелу — автомобиль и те, кто в нем едет, не уйдут далеко. Кстати, следует отметить еще одно обстоятельство, о котором догадывался Бенджамин и совершенно не подозревал его хозяин. Бандитам был нужен не мистер Малик с его бумажником и машиной, а Бенджамин. И бандиты были не местные и не самбуру или туркана с дикого севера, а сомалийцы. Они издревле совершали набеги в Кению за скотом, однако сим современным рейдерам требовалась другая добыча — люди. За здорового молодого человека, годного к солдатской службе, в Сомали, соседнем Чаде и некоторых районах Эфиопии дают весьма неплохие деньги. А солдатом Бенджамин быть не хотел.

— Быстрее, мистер Малик! Быстрее!

Старый «мерседес», дребезжа и подпрыгивая, проехал около двухсот ярдов, а потом лопнувшая покрышка полностью оторвалась от обода. Мистер Малик увидел в боковом зеркале оставшуюся от нее рвань, но упорно продолжал ехать. Ему пришло в голову, что если Бенджамин перелезет в противоположный угол, то машину удастся поставить на три колеса. К несчастью, выстрел пришелся в левое заднее колесо, поэтому противоположный угол был занят водительским креслом и, разумеется, им самим.

— Бенджамин, — в немыслимом грохоте проорал мистер Малик, — можешь перебраться ко мне на колени?

Ни о чем не спрашивая, Бенджамин, извиваясь, пополз куда его попросили. Автомобиль, вопреки надеждам мистера Малика, не встал на три колеса, но маневр, судя по всему, облегчил нагрузку на поврежденную часть. Оставалось понять, сколько еще можно проехать на ободе, не причинив непоправимого вреда механизму. Если удастся оторваться и поставить запаску, у них еще есть шанс… Вот только мистер Малик в жизни не имел дела с запаской.

— Бенджамин, ты когда-нибудь менял колесо?

— Только у велосипеда, сэр. Но видел, как меняют у автобуса.

Задний обод стучал все ужаснее.

— Придется попробовать. Я сверну за угол, может, они не заметят? Если повезет, даже не догадаются, что мы остановились.

Едва автоматчики исчезли из зеркала заднего вида, мистер Малик сбавил газ, снизил передачу и мягко нажал на тормоз.

— Давай, Бенджамин, — сказал он, открывая дверцу. — Иди ищи запаску и… ну, такую штуку, которая поднимает машину.

— Домкрат?

Мистер Малик поморщился.

— Да, точно. Они, кажется, сзади.

Бенджамин кинулся к уже открытому багажнику.

— Нашел?

Запаска лежала на дне багажника под откидным клапаном. Но никакого домкрата не было.

— Бесполезно, мистер Малик, нас скоро догонят. Бежим, сэр. За мной!

— Но… куда? Куда бежим?

— Скорее, сэр! Я вас спрячу и побегу за помощью.

Бенджамин прав: незачем безропотно дожидаться сомалийцев. Машины у них вроде бы не было, и они, скорее всего, идут пешком, но все равно появятся максимум минут через десять. Бенджамин проворно полез в гору.

— Сюда, сэр. Тут пещера. Прячьтесь, а я рвану за подмогой.

— Но куда?

— В мою школу, сэр. Она прямо за горой. Это очень хорошая школа.

Что оставалось делать мистеру Малику? Он с трудом уместился в тесной пещерке.

— Ждите здесь, сэр. И не выходите, пока я не вернусь.

 

34

Желтогорлый рябок

Стрелки часов «Асади-клуба», тикая, приближались к восьми. Где же мистер Малик? Где его сегодняшний список птиц? Мистер Патель, мистер Гопес и Тигр Сингх тоже вышли на крыльцо. Не подведет же он их, не опорочит честь клуба? Послышался странный звук: отдаленный львиный рык, а затем топот множества копыт по сухой каменной равнине. Звук приближался, и постепенно стало ясно, что это страдальчески стонет раненый автомобиль без выхлопной трубы и с полностью изуродованным задним мостом. Зеленый «мерседес» доковылял до стоянки ровно в тот момент, когда часы начали бить восемь. Все члены «Асади-клуба» (независимо от того, на кого они делали ставку) радостно приветствовали появление мистера Малика. Мистер Патель одним из первых сбежал по ступенькам и распахнул дверцу автомобиля.

— Малик, наконец-то! Что с машиной? Попала под обвал? А, неважно! Идем скорей. Где твой список?

Мистер Малик потянулся на заднее сиденье за блокнотом и сунул его в руки мистеру Пателю:

— Вот, считай. И пожалуйста, пусть кто-нибудь принесет моему другу — гостю — что-нибудь выпить. Лучше всего кока-колу — большую.

Бенджамин, вновь восседавший на переднем пассажирском сиденье, улыбнулся во весь рот.

— Ну ты даешь, старина! — раздался сквозь гомон толпы крик Тигра. — Что это в заднем стекле? Дырка от пули?

— Пошел на крайности, Малик? — ухмыльнулся мистер Гопес. — Палишь на авось по несчастным пичужкам? Это против правил, ты же знаешь.

— Потом все объясню. Сначала помоюсь.

Вымыв голову, приняв душ и облачившись в почищенную одежду — не сказать чтобы без единого пятнышка, но все-таки намного приличней, — мистер Малик вышел в бар. Его вновь приветствовали восторженными криками. Радовался даже Гарри Хан:

— Не хотел бы выиграть по дури.

Пока Патель подсчитывал очки и подводил итоги, мистер Малик рассказал о своих приключениях. Сначала — про птиц. Бенджамин сказал правду: в окрестностях его деревни птиц гораздо больше, чем в Найроби. Там настоящий оазис, причем не только для людей и скота. У маленького прудика рядом с поселением стариков они увидели практически всех пустынных пернатых. В основном, конечно, малютки, пробавляющиеся семенами и насекомыми, но какая разница. Зяблики, вьюрки, коньки, трясогузки есть везде, но им попались и скворцы, и ткачики. Еще пруд часто посещают дикие голуби — крохотные горлинки Намаквы, малые горлицы, покрупнее и горлицы южноафриканские. Большой голубой турако им, конечно, не показывался, зато к пруду со странными криками подлетела стайка его близких родственников — бананоедов. Вскоре после полудня явился рябок, что очень удивило Бенджамина: якобы эти птицы активны лишь рано утром. По черному пятну вокруг клюва и белым бровям мистер Малик опознал рябка чернолицего. Они с Бенджамином зачарованно пронаблюдали, как рябок вошел в пруд, распушил перья и низко опустился в воду.

— Я видел, они часто так делают, но только самцы, — сказал Бенджамин.

Мистер Малик, хоть рябка раньше не видел, вспомнил один из рассказов Роз Мбиква.

— Это для птенцов, — объяснил он. — Так они относят воду в гнездо и поят птенцов. Понимаешь, у них внизу особое оперение. Как губка.

Бенджамин изумился необычному поведению птицы — и познаниям мистера Малика.

Вокруг пруда по деревьям и кустам восседали сразу несколько видов сорокопутов и ястребов. Самка туркестанского тювика, самого маленького из африканских ястребов, не покидала терновника, а большой ястреб и светлый певчий ястреб часто облетали территорию в поисках зазевавшейся добычи. В целом, по подсчетам мистера Пателя, мистер Малик в тот день пополнил свой счет шестьюдесятью двумя новыми видами птиц.

— Отлично, — рассеянно похвалил мистер Гопес. — Но черт с ними, с птицами! Что случилось с машиной?

— А-а, с машиной…

И мистер Малик рассказал о сомалийцах с АК47, отсутствующем домкрате и обо всем, что случилось после.

Из полумрака пещеры мистер Малик видел свою брошенную на дороге машину. Было тихо. Молчали и птицы, и цикады. Когда прошло, казалось, полдня — и не больше пятнадцати минут по часам мистера Малика, — из-за поворота показались бандиты. Они шутили и смеялись, явно понимая: добыча не уйдет далеко. Что там, старик и мальчишка! Осмотрев машину, сомалийцы снова расхохотались, очевидно увидев, что, хоть запаска вытащена, домкрата нет. Один бандит сказал что-то на непонятном языке, и они разошлись в разные стороны, чтобы прочесать местность. Скоро его найдут. Буквально через пару ярдов один мужчина крикнул что-то другому, показывая наверх, в гору. Все, заметили. Кончено.

Но тут до мистера Малика донесся треск ружья, а затем какой-то рокот. По склону горы скатился большой валун, потом еще один, и еще. Камни, подскакивая, летели мимо входа в пещеру и с грохотом падали на дорогу. Один из бандитов выставил вперед автомат, но падающий камень моментально выбил оружие у него из рук. Еще один выстрел с горы, следом — леденящее кровь улюлюканье. Автоматчики еще раз коротко глянули наверх и, к изумлению мистера Малика, бросились наутек.

— Сэр? Мистер Малик, сэр. Вы здесь?

Никогда в жизни мистер Малик так не радовался появлению глупого мальчишки. Он вылез из пещеры и огляделся по сторонам, ожидая встречи с неизвестно откуда приведенным военным отрядом, но увидел лишь ватагу ребятишек человек примерно в пятьдесят. Позади них, широко улыбаясь и поигрывая стартовым пистолетом, стоял пожилой мужчина.

— Мистер Малик, сэр, это мой учитель, мистер Хапутале, а это — мои двоюродные братья и сестры и друзья по школе. Они пришли нам помочь.

Дети смущенно захихикали, учитель же с серьезным видом пожал руку мистеру Малику. Бенджамин направил дюжину самых рослых ребят к машине:

— Как скажу «поднимаем», сразу поднимайте.

Буквально в секунду они сменили колесо, и мистер Малик с Бенджамином тронулись в путь. Дети и учитель махали им вслед.

— Бенджамин, — сказал мистер Малик, когда они уже покатили к Найроби, — ты совершенно прав. У тебя очень хорошая школа.

 

35

Козодой

— Малик, дружище, — раздумчиво произнес мистер Гопес, доцеживая из бокала последние капли пива, — ты нас за кого держишь? Думаешь, мы поверим, что вы не только успели наудить — сколько там, Патель, шестьдесят два? — ага, шестьдесят два новых вида, но заодно победили бандитов?

— Да, — поддержал Хан. — Ты уверен, что не просто проколол шину на Угуру-роуд?

— Мистер Гопес, вы не доверяете слову члена «Асади-клуба»? — холодно поинтересовался Тигр.

— Вовсе нет, Тигр, ничего подобного. Я просто спросил.

— Хорошо.

Тут мистер Малик вдруг вспомнил.

— Есть еще один вопрос, который я хотел обсудить с комитетом. Прошу прощения, что не сделал этого раньше.

Он откашлялся.

— Я не объяснил, как получил назад свою машину. В то утро я разговаривал с миссис Мбиква по телефону. Это она сказала, где мой «мерседес».

Повисла короткая пауза.

— Эй! — воскликнул Гарри. — Никаких контактов, верно? А это точно контакт. Похоже, ты влип, Малик.

Тигр Сингх посмотрел на одного участника, на другого, достал из портфеля отпечатанные листки с правилами соревнования и начал читать:

— «Также обе стороны обещают, начиная с сего момента и до момента окончания Пари, не инициировать личных, телефонных, письменных, опосредованных, через третьих лиц, либо иных контактов с Дамой». Это тебя тревожит, Малик?

— Да, — подтвердил мистер Малик. — Это было ненамеренно, но сегодня утром я определенно вступил в телефонный контакт с миссис Мбиква.

— Но, дорогой друг, ты ведь уже сказал, что это она тебе позвонила. Следовательно, ты не инициировал контакт, и следовательно — я уверен, что мои ученые друзья со мной согласятся, — ни в чем не виноват.

Друзья покивали, выражая согласие. Гарри Хан нахмурился. Мистер Малик вздохнул с облегчением.

— Но меня, — продолжал Тигр, — волнует другой вопрос, посерьезнее. Мистер Хан, верно ли я вас понял? Вы действительно говорили о птичьей поилке?

— Ну да, в гостинице. Они ее там устроили рядом с верандой.

— Поилка — точно?

— Конечно. Такая, с водой. Птицы из нее пьют.

— В таком случае, джентльмены, я вынужден напомнить о пункте пять наших правил.

— Пункте пять? — переспросил Гарри Хан.

— Пункте пять? — повторил мистер Малик.

— Именно, джентльмены. Там ясно сказано: использование для привлечения птиц приманок, ловушек, силков или заранее сделанных магнитофонных записей строго запрещено. А поилка, с моей точки зрения, как раз приманка, самая что ни на есть.

В баре все смолкло.

— Ты прав, Тигр, вопрос серьезный, — проговорил мистер Патель.

Мистер Малик молчал. Да, возражение Тигра обоснованно, но его можно отнести не только к Гарри Хану.

— С позволения комитета, я вмешаюсь, — сказал он. — Если по правилам сегодняшних птиц Гарри принять нельзя, то и моих тогда тоже.

— Что? — изумился мистер Гопес. — С какой это стати?

Мистер Малик опять объяснил, что маленькая деревня Бенджамина — настоящий оазис среди выжженной пустыни.

— А почему? Из-за родника. Воду перекачивают в большой бак и по трубам разводят по домам и полям.

— Я их, конечно, поздравляю, но при чем тут поилка?

— При том, А. Б., что в одной из труб есть небольшая течь, как раз рядом с местом, где живут старики. Но ее никто не чинит, потому что там натекает лужа, а к луже прилетают птицы. И все только рады: надо же птицам где-то пить во время засухи.

— То есть ты имеешь в виду…

— Что это в точности как поилка в гостинице. Специально для птиц, но не приманка. Понимаете? Одно и то же.

Тигр посмотрел на своих товарищей по комитету.

— Джентльмены, следует ли нам дополнительно это обсудить?

— Не стоит, — ответил мистер Гопес.

— Если вы оба согласны, и Малик с Ханом тоже, — сказал мистер Патель, — я присоединяюсь.

— Итак, — провозгласил Тигр, — все возражения отклонены. Мистер Патель, прошу объявить счет.

— Хан: сто девяносто девять. Малик: сто девяносто восемь.

— Ух ты! — воскликнул Гарри. — Ноздря в ноздрю.

— Джентльмены, мне едва ли надо напоминать, что завтра — последний день соревнования. Ждем вас обоих в полдень для окончательного подведения итогов. А теперь, надеюсь, вы меня извините: мы с женой идем на ужин в адвокатской коллегии.

— Я, мужики, пожалуй, тоже отчалю, — сказал Гарри. — Завтра рано вставать.

— Прошу и меня извинить, — сказал мистер Малик. — День выдался трудный.

— До свидания, Тигр, спокойной ночи, Хан, — попрощался мистер Гопес и с любопытством повернулся к мистеру Малику: — Ну, старина, все ушли. Признайся: что все-таки случилось с твоей машиной?

 

36

Кенийская грифовая цесарка

— Казалось бы, в пятницу вечером, — Гарри Хан отмахнулся от комара, — можно найти занятие поинтересней.

— Если точнее, Гарри, в субботу утром, — отозвался Дэвид, лениво пришлепнув еще одно зудящее насекомое.

— Черт, Дейво, — проворчал Джордж, садясь рядом с ними на жесткую деревянную скамью, — пятница, суббота, какая разница?

С пинкнеи неподалеку раздался крик хагедаша. Цесарка издала свой странный, громкий вопль. Сквозь толстые железные прутья решетки лился розовый свет занимавшейся зари.

Всякому, кто активно интересуется африканской орнитологией, известно, что в Кении водится четыре вида цесарок. Голоса у них почти одинаковые, отличаются, да и то чуть-чуть, размеры и оперение. Наиболее распространена цесарка обыкновенная, темно-серая с белыми пятнами. Она хорошо узнаваема и небольшими стайками часто встречается в засушливых районах страны. Реже попадаются цесарка грифовая и цесарка хохлатая обыкновенная, но самый редкий вид — цесарка хохлатая кенийская. Сейчас она водится только в лесу Сококе к северу от Момбасы (если вам посчастливится ее лицезреть, вы узнаете эту птицу по синеватому отливу пятнышек и чуть более широкому красному ободку вокруг глаз). Рядовому Уильяму Хакаре, уроженцу Такаунги, последний вид был наиболее привычен, и он его очень любил — в печеном, вареном и жареном виде. Нет ничего лучше хорошей свежей цесарки, считал Уильям Хакара и с детства научился ловко ее добывать.

Кенийская хохлатая цесарка — птица пугливая и осторожная. В лесу она предпочитает не покидать границы своей территории, где знает каждую веточку и тропинку. Подобраться к ней, поймать или подстрелить практически невозможно. Однако эти цесарки невероятно любопытны, причем самый большой интерес вызывают у них вещи синего цвета. Я сам не видел, но мой друг Кеннеди рассказывал, как кенийская хохлатая цесарка чуть ли не полчаса зачарованно смотрела на пустую пачку из-под сигарет «Чистое небо». Для таких птиц лучшая приманка — не зерна или фрукты, а просто что-нибудь синее. В детстве Уильям Хакара брал лоскутки синей ткани и привязывал на палку, служившую подпоркой для простой ловушки: птица хватает тряпку, палка выпускает ветку, а ветка затягивает петлю, куда попадает птица. Часто Уильям, установив ловушку по дороге в школу, на обратном пути уже вынимал добычу.

Кончив школу, Уильям Хакара радостно пошел в армию, правда, несколько расстроился, когда после курса базового обучения его послали служить не домой на побережье (как он надеялся), а в Найроби, в штаб-квартиру Первого и Второго батальона кенийской стрелковой бригады. Можете представить себе его восторг, когда в первую же неделю вечером, охраняя территорию, он услышал в кустах по другую сторону ограды знакомое тихое кудахтанье. На следующий вечер он взял с собой в караул не только винтовку, но плоскогубцы, леску и лоскуток синей ткани. Никто не заметит в заднем заборе дырку на уровне земли, небольшую, но достаточную для любопытной цесарки. Если повезет, то не заметят и палки с тряпочкой, и согнутой ветки с петлей из лески. Ну а уж если повезет совсем, то еще через день он будет обсасывать косточки чудесной жареной цесарки.

Когда он увидел за оградой свет карманных фонариков, то сначала решил, что кто-то пытается лишить его ужина. Но они слишком шумели, и тогда Уильям подумал, что кто-то из сослуживцев, напившись в баре «Блюбит» на Магади-роуд и опоздав в часть, лезет через забор в надежде избежать наказания. Наверное, надо помочь товарищам. Только опять же, шума многовато. Лишь подкравшись к ограде и рассмотрев трех мужчин с фонарями и биноклями, Уильям сообразил, что это не воры и не сослуживцы, а самые настоящие шпионы.

— Стой! — крикнул он. — Кто идет?

По другую сторону ограды Гарри Хану почудилось впереди какое-то движение — птица?

— Ш-ш-ш, — зашипел он. — Тише, Дэвид, — распугаешь сов.

— Это не я. Я сзади.

— Значит, Джордж. Не хулигань.

— Это не я.

— Стой, — снова раздался голос, — буду стрелять.

Стрелять? Гарри оглянулся. Вот Дэвид, вот Джордж, оба с фонарями. Но за оградой свет. Гарри моментально оценил ситуацию. ПРИВАТ давно закрыт, на стоянке кроме его красного «мерседеса» машин не было. Никто не подъезжал — они бы заметили фары. Кругом темно, они одни, безоружны, помощи ждать неоткуда.

— Джордж, Дэвид, господа, — стоп.

Они остановились, и голос сказал:

— Хорошо. Теперь выключите фонари. Положите на землю. Так… руки вверх.

Три фонаря в шестьсот свечей тихо легли на землю. Поднялись три пары рук. Что-то щелкнуло, затрещала рация. Спустя минуту из-за ограды выехал автомобиль и остановился за спинами горе-орнитологов.

Свет фонарей в лицо, и в их лучах — дуло пистолета.

— Блин, — вполголоса буркнул Гарри. И поинтересовался: — Вы кто? Что вам нужно?

— Вопросы здесь задаем мы, — ответил другой голос. — Кругом марш.

Они развернулись и потопали мимо джипа, мимо припаркованного «мерседеса» и входа в ПРИВАТ к воротам под большой вывеской «Штаб-квартира Первого и Второго батальонов кенийской стрелковой бригады».

 

37

Совка

Мало что способно удивить адвоката. Он видит насквозь людские поступки, их мотивы, отчаянное стремление скрыть содеянное, сохранить в тайне — даже от самих себя — собственные страхи, эмоции, желания. Тем не менее в ту субботу, после утреннего телефонного звонка, X. X. Сингх, барристер, прежде собиравшийся ехать в клуб, признался жене, что немного обескуражен. Звонил полковник кенийской стрелковой бригады Джомо Букото. Один из его подчиненных арестовал злоумышленников, которые пытались проникнуть на территорию войсковой части, и теперь негодяи просят мистера Сингха приехать. Гарри Хан — знаете такого?

Тигр позвонил в пару мест, переоделся и уже через тридцать пять минут явился в казармы. Он назвал свою фамилию охраннику, и его проводили в офицерскую столовую, где полковник Букото в одежде для гольфа как раз занес ложку над вареным яйцом. Рядом стояла тарелка с тостом, намазанным маслом и порезанным на «солдатиков». За плечом полковника стоял солдат в натуральную величину.

— Господин полковник, спасибо, что согласились меня принять.

Полковник Букото обернулся, смерил Тигра Сингха взглядом — и сейчас вы поймете, до какой степени Тигр ловкий адвокат. Ибо он оделся в светлые брюки, рубашку с короткими рукавами, жилет и легкие кожаные мокасины — униформу завзятого гольфиста.

— Мистер Сингх, полагаю? — Полковник улыбнулся. — Присаживайтесь, дружище. Чаю?

Время было дорого, но торопиться не следовало.

— Благодарю, полковник. — Тигр начал садиться, замер, полез в задний карман, достал желтый пластмассовый колышек для мяча и лишь затем опустился в кресло. — От чая не откажусь.

— Итак, — произнес полковник, знаком послав дежурного за чаем, — Хан.

— Да, полковник Букото. Хан. Вы не посвятите меня в подробности?

— Вчера поздно вечером наш патрульный поймал его за оградой при попытке проникнуть на территорию.

— Он был один?

— Нет. С двумя вазунгу — австралийцами. Утверждают, что наблюдали за птицами.

— Гм. — Тигр невозмутимо взял в руки чашку и только тогда продолжил: — Вы им верите?

— Не знаю.

— Значит, наблюдали за птицами?

Эти слова были произнесены самым нейтральным тоном, однако Тигр чуть заметно поднял брови, и полковнику, в свое время ярому поклоннику Джеймса Бонда, естественно, вспомнился связанный с птицами эпизод из «Человека с золотым пистолетом».

— Вы думаете…

— Скажите, полковник, кто-то из них просил связаться с австралийским послом?

— Да, оба.

— Хм-м-м, — промычал Тигр.

— А Хан требовал вас.

— Хан меня нисколько не беспокоит. Я его хорошо знаю. Обычный плейбой. Денег куры не клюют, но это не самый большой недостаток. Кстати, сегодня днем мы с ним на пару должны были играть в финале чемпионата клуба — он не говорил, нет? Но двое других… — Тигр чуть подался вперед: — Стало быть, просили связаться с послом?

— Да.

— Ясно.

— А еще — средство от комаров.

— Так, так. Вы дали?

— Нет.

Тигр кивнул:

— Позволю заметить, полковник, вы свое дело знаете. Скажите, их уже рассадили в разные камеры?

Полковник Букото обернулся к адъютанту:

— Рассадили?

— Нет, сэр. Вы не…

— Выполняйте. Быстро.

Адъютант отрывисто отдал приказ другому вояке. Тот кинулся прочь.

— А сами вы их допрашивали, полковник?

— Пока еще нет. Хочу немного помариновать.

— Разумеется. — Тигр осторожно отпил глоток чая. — У меня в таких делах небольшой опыт, но, насколько я разбираюсь в законодательстве, вы определенно в своем праве.

— Конечно. Я, естественно, проверил.

Полковник кивнул адъютанту.

— Право на арест за нахождение в радиусе двухсот метров от военного объекта, сэр. Право на задержание на срок до двадцати четырех часов и на допрос, сэр.

— Не говоря уже, — полковник взял салфетку и обтер с усов хлебные крошки, — о разных антитеррористических нововведениях.

— Тогда у вас еще масса времени. Образно говоря, на целых девять лунок. — Тигр улыбнулся и тут же нахмурился. — Полковник, я, с вашего позволения, все-таки повидаюсь с Ханом? Только сначала, если не возражаете, позвоню в клуб.

Тигр как мог старался разубедить полковника.

— Но, мистер Сингх, я настаиваю.

— Что вы, закон есть закон.

— Мистер Сингх, не забывайте, что закон здесь — я.

— Но…

— Нет, я уже решил. Забирайте его и не волнуйтесь: все, что нужно, я вытрясу из остальных.

— Полковник, полковник, это же правонарушение! Он под законным арестом.

— Значит, придется устроить законное освобождение! Предоставьте все мне.

— Право же, речь всего-навсего о чемпионате клуба… У нас еще будет шанс на следующий год или…

Полковник поднял руку:

— Мистер Сингх! Это приказ.

Вот так в последнюю субботу соревнования, за пятнадцать минут до полудня, Тигр Сингх, по-прежнему одетый для гольфа, прибыл в «Асади-клуб». За ним, необычно притихший, шел Гарри Хан. К списку его не добавилось ни одной птицы. Надежды на ночные наблюдения и плодотворное утро в городском парке стараниями рядового Уильяма Хакары обратились в дым.

Но что же мистер Малик?

 

38

Золотистый бюльбюль

Мистер Малик тоже провел бессонную ночь под своей москитной сеткой. Вчерашние приключения в деревне Бенджамина заставили его иначе взглянуть на вещи. Он никогда еще не был так близок к смерти. Жизнь предстала в новой перспективе. Сегодня — никаких птиц. Выпив утренний «Нескафе» и съев два банана, он вызвал такси и велел водителю ехать по Садовой аллее к круговой развязке. На втором выезде они свернули, миновали телефонную станцию и почту, взяли направо у мечети и ровно в 8.30 утра припарковались у больницы. Мистер Малик уже пропустил один визит из-за этой птичьей глупости и Гарри Хана. А ведь на свете есть дела поважнее, чем победа в соревновании, Роз Мбиква и Охотничий бал.

Следующие два часа, как всегда по утрам в субботу последние четыре года, мистер Малик провел у постелей умирающих. Он разговаривал с ними либо просто молчал и внимательно слушал — и думал, думал… А после пошел на старое кладбище (без всякого нового бинокля) и там, среди полуразвалившихся надгробий и воспоминаний, глядя на тощих кур, щиплющих травку, думал еще. Да, есть вещи поважнее. Интересно, а птицы тоже оплакивают своих мертвецов? Тоже терзаются угрызениями совести?

Без десяти двенадцать мистер Малик приехал в «Асади-клуб». Народу набилось столько, что он с трудом протиснулся к бару.

— Малик, ты? — крикнул мистер Гопес.

— Похоже, старик, ты у нас метишь в победители, — радостно сообщил Патель.

Гарри Хан уже поведал комитету, что со вчерашнего вечера не видел ни одной новой птицы. Он все еще опережал мистера Малика на один балл, но у того-то наверняка имелся улов.

— Дайте человеку пройти, — сказал Тигр. — Ну, Малик, поведай, где был, что видел.

— О, ничего особенного, — ответил мистер Малик. — Ничего нового.

— Понятно, понятно, — отмахнулся мистер Гопес, — но птиц-то сколько?

— Нисколько.

Все замерли.

— Джентльмены, — повысив голос, заговорил Тигр. — Мы уже знаем о неудаче, постигшей Хана. Он не добавил к своему списку ни одной птицы. И ты, Малик, тоже? Ты это хочешь сказать?

Мистер Малик кивнул.

Толпа закричала, завопила, заулюлюкала. Стоическое отчаяние на лице Гарри Хана сменилось широчайшей улыбкой. Тигр не без труда провел мистера Малика в угол зала к столику, за которым собрался комитет.

— Господи, Малик, ну вспомни хотя бы одну, ну самую расхреновенькую птичку, — расстроенно попросил мистер Гопес. — Где ты проболтался все утро?

Мистер Малик, подумав о больнице и старом кладбище, улыбнулся.

— Боюсь, друзья, что сегодня не видел ничего, кроме пары самых банальных кур.

Мистер Гопес в отчаянии закрыл лицо ладонями. Мистер Патель медленно покачал головой. Тигр, помолчав, объявил:

— В таком случае, джентльмены, дело решит жребий.

Мистер Гопес поднял голову.

— Жребий? С какой стати — из-за кур? Ну конечно, Тигр. Очень смешно.

— Куры, — задумчиво протянул мистер Патель. — Хм-м-м.

— А что, — отозвался Тигр Сингх. — По правилам, насколько я понимаю, они проходят.

— Но… черт побери! Домашняя птица, и даже не африканская!

— Как я сказал, правилами домашние птицы не исключаются, и этот вид у нас еще не был представлен.

— Но курица… — пролепетал мистер Малик.

Часы начали бить двенадцать.

После часа дебатов и тщательного изучения правил комитет вынес окончательное решение. Курица, пусть и одомашненная, находилась на природе, ее свобода не была ограничена. О том, что видел ее, мистер Малик уведомил до истечения срока соревнования. Следовательно, ее можно внести в список, а потому результат — ничья.

— Замечательно, и что теперь делать? — спросил мистер Гопес.

— Как что? — раздался голос от барной стойки. — Жребий бросать.

Эту идею (как вы, наверное, догадались, принадлежавшую Сенджею Башу) поддержали многие, а некоторые даже выразили готовность предоставить монетку. Шумно посыпались шиллинги. Гарри Хан, возвысив голос, сказал:

— Если Домкрат согласен, я не возражаю.

Мистер Малик подумал, что Домкрат, кажется, не согласен, но тут вмешался кто-то из членов клуба:

— Погодите. Я ставил пять штук, а теперь должен зависеть от какой-то монетки? Если жребий, ставки отменяются.

Мнения разделились поровну: одни требовали бросить жребий, другие — отменить пари. Тигру пришлось вмешаться:

— Джентльмены, джентльмены! Позвольте напомнить вам обстоятельства, послужившие причиной заключения данного пари. Выигрыш, как вы, вероятно, помните, отнюдь не денежный. Речь идет о даме. Нехорошо — я бы даже сказал, преступно — решать подобное дело с помощью монетки. Нет, джентльмены, жребий есть жребий, и при таком раскладе, сами понимаете, ставки, конечно же, отменяются.

Мистер Малик мыслил примерно в том же направлении.

— Правильно, Тигр, — с облегчением вздохнул он.

— Все это чудненько и замечательно, — язвительно сказал мистер Гопес, — и ничего не решает.

— Чего не решает, А. Б.? — не понял мистер Патель.

— Проблемы с приглашением. Раз ставки отменяются, что им теперь — обоим ее приглашать?

— Действительно, А. Б., ведь именно этого мы пытались избежать. Чтобы не ставить даму в затруднительное положение и все такое прочее.

— Я тоже об этом подумал, — сказал мистер Малик.

Комитет в полном составе повернулся к нему.

— Я подумал, что при сложившихся обстоятельствах будет только справедливо… — мистер Малик увидел пробирающегося к ним Гарри Хана и повысил голос, — справедливо и правильно, если я, как человек, дольше состоящий в «Асади-клубе», выйду из игры и не стану приглашать миссис Роз Мбиква на бал.

Все ахнули.

— Ты хорошенько все взвесил, старина? — спросил мистер Патель.

— Может, лучше как следует все обсудим, — предложил мистер Гопес. — Зачем торопиться с решением? После стольких стараний.

— Нет, правда, — сказал Тигр. — Будет честнее, если никто не станет ее приглашать.

— Я, — ответил мистер Малик, — уже все решил.

Гарри Хан улыбнулся. Тигр встал, повернулся к нему:

— В таком случае, мистер Хан, ваша взяла. Комитет не видит препятствий к тому, чтобы вы пригласили миссис Мбиква на Охотничий бал.

— Спасибо, Тигр. И вам, мужики, спасибо — и тебе, Домкрат. Было весело, правда.

Его ослепительная улыбка стала еще шире.

— Где тут у вас телефон? Похоже, одной красавице сегодня крупно повезло.

 

39

Средний кроншнеп

— Да уж, — сказал мистер Патель своим товарищам по ныне распущенному комитету тем же вечером, когда они втроем сидели за своим обычным столиком, — кто бы мог подумать?

Мистер Гопес недоуменно помотал головой:

— И что на него нашло? Конечно, он не выиграл, но и не проиграл.

— Должен признаться, я и сам удивлен отказом Малика. Его, так сказать, отречением, — проговорил Тигр. — И моя жена тоже. Я ее посвятил в курс дела.

— Я все думаю, может, это бандиты на него так подействовали?

— Так, что он наложил в набедренную повязку? — уточнил мистер Fonec.

— Или он просто пожалел беднягу Хана.

— Из-за истории с арестом? Кстати, Тигр, ты нам так ничего и не рассказал.

— Sub judice. Увы.

— Брось! — воскликнул мистер Fonec. — Неужто не поделишься с друзьями?

Тигр на мгновение задумался.

— Полагаю, от краткого ознакомления с обстоятельствами дела вреда не будет. Видите ли, вчера вечером Гарри Хан был задержан патрульным у казарм на Лимуру-роуд.

— В смысле, рядом с ПРИВАТом?

— Так точно.

— Какого черта его туда понесло?

— По его словам, он с двумя напарниками, австралийскими туристами, вооружившись фонарями, пытались увеличить счет на пару-тройку видов. Что, насколько я понимаю, никак не противоречит правилам.

Мистер Гопес хмыкнул:

— Нашли место светиться!

— Совершенно согласен, А. Б. Впрочем, по моим сведениям, на тот момент все трое не подозревали, где находятся. Но вояки — в частности, полковник Первого и Второго батальонов кенийской стрелковой бригады Джомо Букото — их поведения не одобрили.

— Как же тебе удалось их вытащить?

— К сожалению, не их, А. Б., — только его. И как раз это — строго конфиденциальная информация.

Мистер Гопес ворчанием выразил вынужденное согласие.

— Значит, двое других еще в кутузке?

Тигр сверился с наручными часами.

— Вероятно, сейчас полковник уже закончил партию в гольф и занят допросом. Дело скользкое, но до суда вряд ли дойдет. Надо думать, их по-тихому депортируют.

— Депортируют? Они же ни в чем не виноваты?

— Отсутствия злого умысла мало… Есть законы, запрещающие пребывать ночью вблизи военных объектов, даже если ты всего-навсего наблюдаешь за птицами.

— Но ведь австралийцы наверняка поднимут шум, — сказал мистер Патель.

— Весьма вероятно, но ситуация все же сомнительная. С одной стороны, наше правительство носится с каждым туристом как с писаной торбой, с другой — стремится показать, что с безопасностью в Кении полный порядок. В данном случае, готов поспорить, последнее перевесит.

— Когда же их отсюда попросят?

— Зависит от того, насколько правительство захочет предавать дело гласности.

А. Б. Гопес громко фыркнул.

— Помяните мое слово, из него выдоят все до капли. Только про это читать и будем.

Мистер Патель с невинной улыбкой повернулся к другу.

— Ну-у, — сказал он и потянулся за бумажником, — я даже не знаю.

Согласно последней переписи, в Найроби официально проживает 1 431 116 женщин (и примерно столько же — неофициально). Все они, в том числе и Роз Мбиква, ничего не знали об этой истории. После возращения из Швейцарии Роз думала только о том, чтобы скорее поправиться. Ее хирург сказал, что у нее есть все шансы полностью выздороветь, однако торопить события бессмысленно и даже контрпродуктивно. Зрение благодаря новому хрусталику значительно улучшилось, но глазу требуется время на заживление. Его нельзя напрягать; повязку нужно носить еще как минимум месяц.

Через неделю после возвращения в Найроби Роз спускалась по лестнице на первый этаж и вдруг поняла: она огорчена, что не повидалась с мистером Маликом, когда тот приезжал за своей машиной. А почему огорчена, бог его знает. Со своим зачесом и стеснительностью человечек он, конечно, смешной, но вообще хороший, а это основное. Он так давно ходит на птичьи экскурсии и всегда старается усадить в свой старый «мерседес» как можно больше народу. Увидев птицу, достойную, с его точки зрения, внимания, обязательно стремится ее всем показать — но скромно, не так, как некоторые. И эти его наклейки… «Осторожно: СПИД»… У нее самой такая же. Словом, все сразу. А главное, он тоже любит Кению и кенийских птиц.

Еще Роз чуточку расстраивалась — по-другому, — что в городе нет Гарри Хана. С ним весело, а она, будучи в отъезде, как раз думала о том, что ей немного не хватает радости в жизни и пора что-то изменить. Поменьше прошлого и будущего, побольше настоящего… Гарри оставил ей сообщение, что на неделю или около того уезжает из Найроби по делам — что-то связанное с франчайзингом. «Может, встретимся, когда я вернусь?» Почему бы и нет. А вообще, может, ей грустно оттого, что, возвратившись домой после отлучки, пусть даже девятидневной, хочется чувствовать, что тебе рады. Или по крайней мере, что тебя здесь недоставало. Надо бы заехать в музей. Конечно, у нее отпуск на месяц, но, наверное, нужно подписать какие-нибудь чеки, разобрать срочные письма. Глаз под пиратской повязкой все еще болел, но в целом Роз чувствовала себя превосходно. Пожалуй, она пойдет прогуляться, прямо сейчас.

Я уже говорил, что отличительной чертой Найроби является способ избавления от мусора. Дымные костры, благодаря которым улицы содержатся в относительной чистоте, пожирают все — от сухой листвы до дохлых собак (чистая правда, сам видел), и это, конечно, сильно влияет на свежесть воздуха. С учетом же выхлопов пятидесяти тысяч плохо отрегулированных дизельных двигателей городской аромат становится просто неповторимым. И все же тем октябрьским днем Роз, выйдя из дома, буквально наслаждалась бившей в нос, сладостно привычной вонью.

Но эти машины. Не пройти. Пора, пора серьезно поговорить с судьей. Как сюда попала развалюха мистера Малика, очевидно, навсегда останется загадкой, — наверное, воры хотели от нее избавиться и решили, что здесь ее не сразу заметят. Роз радовалась, что узнала машину и что мистер Малик получил ее назад. И она обязательно поговорит с судьей, но только не сию минуту. Роз весело кивнула старому Мухисе, своему аскари номер один, и зашагала по Серенгети-Гарденз. Она прошла мимо дома судьи, не глядя на припаркованные машины, а потому не заметила на обочине в небольшом костерке блокнота в синей обложке, наполовину заваленного листьями. Но тут начался дождь, сильный. Поскольку Роз не взяла с собой зонтика, то повернула назад, — ничего страшного, у нее масса дел. Для начала, только что пришедшее приглашение; надо ответить. Опустив голову, Роз поспешила к дому.

Можно ли беспокоиться об одном и том же больше, чем прежде, и одновременно меньше? С мистером Маликом именно так и было. Нет, приглашение на бал ни при чем — дело прошлое. Хотя билеты прислали; вон они, на столике у входной двери. Он после решит, как с ними поступить. Машина благополучно вернулась из ремонта с новой задней осью и задним стеклом. Вмятину на крыше от валуна выправили, автомобиль выглядел примерно как раньше. Но старый блокнот так и не нашелся.

С одной стороны, раз о нем до сих пор ничего не слышно, значит, он просто потерялся. Его выбросили, и все. С другой стороны, не исключено, что его сейчас внимательно изучают не те, кто нужно. Госбезопасность, суд. Как же они мечтают узнать, кто эта заноза у них в заднице, этот умник Дадуква. И что они сделают, когда узнают?

— Папочка, — спросила дочь Петула, сев с ним утром на веранде и заметив, что отец опять съел только один банан, — у тебя что-то случилось?

Последнее время он такой тихий и бледный. И в клубе не был неделю. Лишь бы не сердце, подумала Петула. Мистер Малик поднял глаза от «Нескафе» и слабо улыбнулся:

— Нет, дорогая, ничего.

Если не сердце, тогда, наверное, тот неприятный случай, о котором он рассказывал. Вообразить только, ехать на спущенном колесе? Неудивительно, что «мерседес» перевернулся и крыша помялась. И что ему понадобилось в этой дурацкой деревне? Вот именно: что? Странно, очень странно.

Надо спросить Бенджамина.

 

40

Курица

Температура в кухне отеля «Саффолк» превысила сто градусов по Фаренгейту и ползет выше. Пылают все печи, горят все конфорки. Тушится карри, кипит бириани, шипят, запекаясь, креветки, котлеты, куриные крылышки. Из открытой задней двери ветер доносит аромат жарящегося мяса. На улице, на трех больших шампурах над углями, уже с полудня вертятся бараньи туши. В кухне на металлических подносах — хоть сейчас в духовку — лежат три сотни пирожков карри с мясом и овощами и столько же пирожков самоса (мясных и вегетарианских). Шестьсот волованов ждут начинки. Шеф-повар собственной рукой посыпает сахарной пудрой торты. До бала остается час.

Помещение, где обычно подают завтрак, превращено в бар. За стойкой выставлены восемь ящиков «Джонни Уокера», восемь — «Хеннесси» и восемь — «Гордона». В холодильной комнате столько пива, тоника и содовой, что хватит залить бассейн для небольшого стада гиппопотамов. Из бальной залы, украшенной цветами и ветками, несется отвратный визг — это Милтон Каприади проверяет микрофон. Он уже поставил пюпитры и ударные, а теперь возится с проводами и усилителями, по опыту зная, что такие вещи лучше никому не перепоручать. Милтон охапками вынимает из старого чемодана ноты и раскладывает по пюпитрам. Сверху вальс «Голубой Дунай» в старой аранжировке Гленна Миллера, с незапамятных времен — первый танец Охотничьего бала. Затем пойдет фокстрот, тустеп, квикстеп, дальше — рок-н-ролльный микс. После первого перерыва — еще вальсы. А ближе к концу, возможно, парочка композиций в стиле хип-хоп — надо идти в ногу со временем.

В доме номер 12 по Садовой аллее мистер Малик, в пижаме, сидит перед телевизором.

Гости прибыли. Милтон Каприади вздымает дирижерскую палочку. Его превосходительство британский посол берет за руку жену и ведет на первый вальс. Гарри Хан поворачивается к даме, сидящей рядом с ним за столиком.

— Ну что, малышка? Потанцуем?

Та, мило улыбнувшись, кивает. Рука об руку они выходят на танцпол. Вслед за ними тянутся другие пары. Гарри Хан и партнерша сцепляют ладони, он кладет руку ей на талию, и они — раз-два-три, раз-два-три — кружатся рядом с послом и его супругой. Гарри подмигивает. Неожиданно они с партнершей отпрыгивают друг от друга и, по-прежнему стоя лицом к лицу, приседают, делают шаг вправо, шаг влево, вертятся — ничего себе вальс! Потом хватаются за руки, Гарри поднимает руку, стремительно проводит под ней даму, замирает, ведет обратно… Они опять кружатся, опять делают шаг вправо-влево — что это? Рок-н-ролл на три такта? За все семьдесят лет своего существования Охотничий бал не видел ничего подобного.

Танцуют не все. За столиком на четверых возле буфета мы видим Джонатана Эванса с женой и Пэтси Кинг с мужем. Джонатан пригласит Пэтси на следующий танец, но она холодно откажется: так они надеются сохранить в тайне от супругов свою преступную любовь. За соседним столиком — еще кое-кто из экскурсионной Старой гвардии с полными бокалами. Хилари Фотерингтон-Томас (джин с тоником) и Джоан Бейкер (бренди с содовой) сидят рядышком и рассматривают танцующих. Они обе уже сто лет состоят в «Карен-клубе» и при этом составляют две пятых организационного комитета Охотничьего бала. Два места за их столиком пока пустуют. Том Тернбул, конечно же, завозился с галстуком-бабочкой, или с «моррис майнором», или с тем и другим вместе (Хилари и Джоан, представительницам комитета, доподлинно известно, кто приобрел билеты). Роз тоже пока не видно.

Ибо Гарри Хан танцует вовсе не с ней. Он позвонил ей из «Асади-клуба» и оставил сообщение, и позже она перезвонила ему в гостиницу. Сказала, что очень польщена, но уже связана другим обязательством. Гарри уговорил пойти свою мать. Та в жизни не была на Охотничьем балу и теперь, хоть и ворчит — музыка слишком громкая, в пирожках с карри мало карри, — но развлекается на полную катушку. Вместе с Гарри пришла и хорошенькая Эльвира с братом Сенджеем и его подругой. Жених Эльвиры тоже здесь. Он только что вернулся из Дубая и в данный момент, судя по лицу, не слишком доволен, — возможно, потому, что Гарри танцует с его невестой. Последние две ночи дядя и племянница усердно разучивали фигуры (и далеко не все в положении стоя) в гостиничном номере, и сейчас красавице, похоже, ни до чего нет дела.

Но из членов «Асади-клуба» не только Гарри Хан и Сенджей Башу купили билеты на бал. В противоположном конце зала сидят мистер и миссис Патель, а также мистер и миссис Гопес с Сингхами. Миссис Сингх необыкновенно хороша в розовом. На лице мистера Пателя — особенная улыбка, которая появляется исключительно тогда, когда он выигрывает пари у друга Гопеса. Однако и за их столиком пустуют два места.

— Думаешь, он придет? — спрашивает мистер Гопес.

— Не знаю, А. Б., — бормочет мистер Патель. — Право слово, не знаю.

— Ну, папочка, как я выгляжу?

Мистер Малик, по-прежнему в пижаме, оторвался от новостей Би-би-си. Что же он увидел? Дочь Петулу — не в джинсах. Он улыбнулся, затем нахмурился. Это темно-малиновое с золотом сари — разве не его носила ее мать? А маленькое сверкающее бинди на лбу? Конечно, у дочери совсем другая прическа, — жена укладывала длинные темные локоны, открывая стройную шею, что совершенно растопляло сердце, — но короткие прядки Петулы сияют как эбеновое дерево, и с мочек ее милых маленьких ушек свисают, да, точно, золотые с рубинами серьги матери.

— Доченька, — сказал он, и слезы навернулись ему на глаза. — Какая ты красивая. Куда собралась?

— На бал, разумеется.

— Куда?

— На Охотничий бал. Поторопись, не то мы опоздаем.

— Опоздаем — мы?

— Папочка, я видела билеты. И поняла намек. Собирайся.

— Я…

— Собирайся, папочка. Ты же знаешь, девушка не может явиться на бал одна.

Она улыбнулась, и мистеру Малику пришлось отвернуться — не дай бог слезы покатятся по щекам.

Мистер Малик пошел в спальню и открыл шкаф камфорного дерева. Достал смокинг, рубашку, брюки. Побрился, принял душ. Брюки и смокинг оказались тесноваты, но у брюк — растягивающийся пояс, а пиджак можно не застегивать. Хорошо хоть черные ботинки на шнурках все еще впору. Он подошел к трюмо, повязал галстук-бабочку, взял расческу и, почти припав носом к зеркалу, аккуратно уложил волосы.

— Ну, доченька, — сказал мистер Малик, снова появляясь в гостиной, — а как я выгляжу?

— Папочка, — ответила Петула, — ты выглядишь замечательно!

Когда Петула спросила Бенджамина, что произошло в тот день в его деревне, парнишка удивился, но с радостью рассказал про птиц и бандитов. А затем и всю остальную историю. Бенджамин узнал ее от бармена «Асади-клуба», пока пил кока-колу, и, не будучи обременен членством, не счел нужным скрывать. Так Петула узнала о пари с Гарри Ханом и билетах на бал. Прочее она додумала сама и поняла, что нужно делать.

По ее настоянию они поехали в отель «Саффолк» не в машине отца, а на ее маленьком «сузуки».

— Так будет проще припарковаться.

Действительно, прямо напротив отеля Петула умудрилась втиснуться в такое крохотное пространство, куда не влезла бы и половина «мерседеса». Подставив локоть своей красивой дочери, мистер Малик перевел ее через дорогу, и они ступили в вестибюль. Слева, из бальной залы, неслись финальные аккорды — заканчивалось первое отделение. Мимо, держа на растопыренных пальцах два подноса с грибными волованами, стремительно пронесся официант. Вслед за ним мистер Малик и Петула вошли в открытые двойные двери.

Мистер Патель заметил их первым и встал:

— Сюда, Малик!

Танцующие возвращались на свои места, поэтому мистеру Малику с дочерью не сразу удалось пробраться к нужному столику.

— Хорошо, что ты выбрался, старина, — сказал мистер Гопес. — Я уже боялся, что ты не придешь.

— Как же я мог не прийти? — ответил мистер Малик, бросив взгляд на Петулу. На глазах у него опять выступили слезы. Вылитая, вылитая мать.

— Здесь, похоже, весь город, — продолжал мистер Гопес. — Видел Гарри Хана? Все время танцует с этой своей… племянницей.

Мистер Малик обвел взглядом зал. Да, вот Гарри Хан. С ним девушка, Сенджей Башу, потом, видимо, мать и кто-то еще из семьи. За другим столиком — знакомые по птичьим экскурсиям. Роз Мбиква не видно. Но вот Джоан Бейкер встала и направилась к микрофону. Собравшиеся притихли.

— Ваше превосходительство, леди и джентльмены! Ужин подан.

В последовавшей секундной паузе люди, находившиеся недалеко от окон, услышали стук автомобильной дверцы, ругательство, хлопок, еще стук. Минуту спустя в дверях появился Тим Тернбул в смокинге явно не моложе его машины. Под руку с ним, затянутая в темно-синий атлас и в голубой шали, шла Роз Мбиква.

Ни мистер Малик, ни Гарри Хан не предполагали, что у Роз есть еще один поклонник и что последние десять лет она ежегодно получает от него приглашение на бал. Никогда лично, во время экскурсии, но всегда по почте — мистер Том Тернбул просит миссис Роз Мбиква оказать ему честь сопровождать его на найробийский Охотничий бал. Каждый год Роз вежливо отказывалась, и до следующего раза тема не поднималась. И вот сейчас, по неизвестной причине, Роз вдруг сказала «да». Она и сама не понимала почему. Из-за операции, потому что стала видеть лучше, иначе? Из-за веселого Гарри Хана? Или из-за мистера Малика? Наверное, все вместе.

Прекрасна как никогда, восхищенно подумал мистер Малик. Роз отпустила руку Тима Тернбула и, здороваясь, обняла Джоан и Хилари. Мистер Малик заметил, как она поймала взгляд Гарри Хана, улыбнулась ему, помахала рукой. Народ потянулся к буфету. Роз оглядела зал, очевидно еще кого-то выискивая, и улыбнулась, глядя в сторону мистера Малика. Тот невольно обернулся: кто там, у него за спиной? Роз наклонилась к Джоан и Хилари, что-то шепнула, а затем пошла к нему сквозь толпу, по-прежнему сияя улыбкой.

— Мистер Малик, — сказала она, — я очень надеялась вас встретить.

— Миссис Мбиква, я тоже очень надеялся на это.

Он коротко представил ее друзьям.

— Прошу прощения, — извинилась Роз, — я украду у вас мистера Малика ненадолго, буквально на минутку?

Она провела его мимо буфета и сквозь двойные двери в вестибюль к регистрационной стойке.

— Дайте мне, пожалуйста, пакет, который я оставляла.

Клерк протянул ей пластиковую сумку. Роз достала оттуда нечто синее, мокрое, горелое.

— Я знала от Хилари, что вы купили билеты, вот и решила воспользоваться случаем и отдать это вам лично. Это ведь ваш, мистер Малик, не так ли?

Мистер Малик посмотрел на то, что осталось от его пропавшего блокнота.

— Мой, миссис Мбиква. Но как вы…

— Я нашла его у себя перед домом, на Серенгети-Гарденз. В костре, недалеко от места, где бросили вашу машину. Я узнала его по рисунку на обложке. Он то ли выпал, то ли его выбросили. Извините, он слегка обгорел и промок. Шел сильный дождь. — Она сунула блокнот ему в руку. — Тут нет вашего имени, но я практически не сомневалась, что он ваш. И что вам его очень не хватает. Тут столько записей.

— Да, я…

— Вот и прекрасно. Пусть он пока тут полежит, ничего с ним не случится, а по дороге домой вы его заберете.

— Да, так я и поступлю. Спасибо. Знаете, миссис Мбиква, я невероятно рад, что он нашелся. Больше, чем вы можете представить.

Роз улыбнулась и посмотрела ему в глаза.

— Я так и подумала.

В этот момент Милтон Каприади поднял дирижерскую палочку. Начался новый танец.

— О, венский вальс! — воскликнула Роз, заслышав первые ноты. — Мой муж очень его любил. — Она склонилась к мистеру Малику и мягкой ладонью коснулась его руки. — Мистер Малик — или, лучше сказать, мистер Дадуква? Не хотите потанцевать?

И так, под музыку Милтона Каприади и его «Сафари свингерс», мы покидаем ежегодный бал найробийского Охотничьего клуба. Мистер Малик на танцполе отеля «Саффолк» обнимает женщину своей мечты, и она улыбается ему самой нежной улыбкой. И если в эту минуту он — не самый счастливый кругленький лысеющий коротышка на свете, то я тогда просто не знаю, что такое счастье. Мы видим, как взгляд мистера Малика обращается к его дочери Петуле в малиновом с золотом сари — вот она рядом, и как прекрасна, как сияет, вылитая мать! И с кем же она танцует? Это что, жених племянницы Гарри Хана? Они смотрят друг другу в глаза и, кажется, очень счастливы. Гарри Хан усадил свою племянницу Эльвиру с товарищами по «Асади-клубу» и, должно быть, травит байки про Билла Клинтона или очередную жену американского франшизополучателя — все хохочут. Но надеюсь, он не станет рассказывать, откуда взялось школьное прозвище мистера Малика, потому что уж я-то точно не расскажу.

Ссылки

[1] Бюльбюли, или короткопалые дрозды ( Русnonotidae ), — семейство птиц из отряда воробьинообразных. Эти небольшие птички обитают на деревьях и кустарниках, большинство видов встречается в Африке. Ближайшими родственниками являются соловьи, которые по-турецки и называются бюльбюль. — Здесь и далее примеч. ред.

[2] Матату — кенийская «маршрутка».

[3] Надеюсь на лучшее ( лат. ).

[4] Шутки в сторону, вернемся к серьезным вещам (Гораций, лат. ). Хотя Тигр и обожает латынь, но обращается он с ней вполне вольно, вставляя ее к месту и не к месту.

[5] Единое мнение ( лат. ).

[6] Прославленное и достойное имя ( лат. ).

[7] Лингва франка, или «язык франков» ( ит. ), — язык, используемый как средство межэтнического общения в определенной сфере деятельности, таковым является суахили в Африке.

[8] Готов ко всему ( лат. ).

[9] Между пропастью и волком ( лат. ).

[10] Выслушаем обе стороны ( лат. ).

[11] От возможности к действительности ( лат. ).

[12] Отважным благоволит фортуна ( лат. ).

[13] Тот сделал полдела, кто уже начал ( лат. ).

[14] Господин.

[15] Храни присутствие духа и в затруднительных обстоятельствах ( лат. ).

[16] Спорный вопрос ( лат. ).

[17] Необходимое условие ( лат. ).

[18] По собственному побуждению ( лат. ).

[19] Пока дышишь, остается надежда ( лат. ).

[20] В стадии обсуждения. ( лат. ).

Содержание