В субботу вечером нам нанес визит Валерий Алексеевич.

Встреча брошенного отца и блудной дочери прошла на удивление спокойно и гармонично.

Валентина с порога кинулась на шею Валерию Алексеевичу, заявив, что он просто молодец, что она страшно скучает, что немедленно его накормит, что все покажет, как мы здорово тут устроились, и так далее. Валерий Алексеевич нарочито супил бровь, но быстро овладел ситуацией. Он прошествовал в гостиную, убедился в присутствии надлежащего порядка, посетил ванную, кухню и отечески хлопнул негодную дочь по заду. Валентина полностью соответствовала моменту. Она классически ойкнула и виртуозно надула губы. Я подмигнул ей, она подмигнула мне, и это, разумеется, не укрылось от взора строгого папаши.

– Вертихвостка! – заявил он. – Охмурила, окрутила. Под твою дудку пляшет! Смотри, Глеб, быть тебе под каблуком. Запомни, женщина в семье должна знать свое место, иначе… Имей в виду, в этом доме глава семьи – ты.

– Так оно и есть, – подтвердил я и добавил строго: – Валентина, марш на кухню – мы голодны!.. Я правильно трактую, Валерий Алексеевич?

– Для начала недурно, но вяловато. Надо активней воздействовать на нервные центры в преддверии ужина, – порекомендовал Сюняев. – Теперь я хотел бы точно выяснить: ты мне зять, или не зять?

– Зять-зять, – подтвердила Валентина из кухни.

– Тогда, во-первых, я бы желал настоять на юридическом закреплении этого э-э… статуса.

– Но вы не настаиваете на немедленном совершении таинства?

– Нет, разумеется, но и тянуть не следует. Во-вторых, я желаю иметь встречу с твоими родителями.

– Может быть, свадьбу устроим, все и утрясется разом, – предложил Куропаткин, присутствующий тут же, и с интересом наблюдавший за развитием сюжета.

Уж не знаю, почему, но после этой солидной фразы Вася совершенно несолидно хихикнул.

– А вы, молодой человек, совершенно напрасно проявляете скепсис. Свадьба, между прочим, укрепляет семейные узы. Это обряд, долженствующий продемонстрировать брачующимся всю важность и последующую значимость… э-э… и так далее. Это рубеж, перешагнув который, молодые перестают быть молодыми и… э-э-э… соответственно, становятся зрелыми. К тому же, шутки шутками, но могут быть и дети… Валентина! – гаркнул он, – как там насчет детей?

– Все в порядке, папа, не волнуйся, – послышалось из кухни.

Я изобразил на лице какое-то подобие смущения, и для убедительности покраснел. Куропаткин, впоследствии, утверждал, что я сделался красным, как рак. Я, в свою очередь, утверждал, что сам Василий сделался розовым, как поросенок. Замечу: я не утверждал, что он таковым и является. Я упирал на чисто внешнее сходство.

– Короче, – продолжил Сюняев, – я бы предложил вам венчаться в церкви, но не уверен, что это возможно.

– Великолепная мысль, – поддержал Куропаткин. – Совершенно непонятно, что мешает воплотить ее в действительность.

– Тут есть тонкости, – важно сообщил Сюняев. – Венчание может состояться только при том условии, что вступающие в брак имеют одинаковое вероисповедание, а в отношении Глеба я не имею никаких сведений.

– Ага.., – произнес я озадаченно. – Но относительно своего вероисповедания я тоже не имею никаких сведений. А какого вероисповедания Валентина?

– Она православная, – невозмутимо ответствовал Сюняев. – Я лично ее окрестил. То есть, не я, конечно, но я при сем присутствовал.

– Неужели вы, Валерий Алексеевич, верующий? – воскликнул Куропаткин.

– Это… м-м… не совсем корректный вопрос… Но когда же, в конце концов, подадут ужин? Валентина, что там у тебя?.. Наши желудки переполнены ожиданием!

– Пять минут ожидания ваши желудки переварят? – с очень натуральной сварливой ноткой в голосе откликнулась Валентина.

– Но не больше!.. Надо изготовиться к трапезе, – заявил Сюняев, церемонно поклонился, и направился в туалет.

Мы же с Василием отправились на кухню, с тем, чтобы оказать давление на персонал и снять, при возможности, пробу. В конце концов, Валентине могло прийти в голову отравить родного отца, от чего я ее и предостерег, потому что она готовила нечто очень замысловатое, название которому еще не придумало человечество.

Если Валентина и хотела кого-либо отравить, она просчиталась.

Валерий Алексеевич в первые пятнадцать минут сытости оказался чрезвычайно благодушным. Он на все лады расхваливал кулинарные способности дочери, намекая на то, что мне повезло в гораздо большей степени, нежели можно было предположить вначале. От какого именно момента следует начать отсчитывать упомянутое начало, он уточнить не изволил. Я, впрочем, и не настаивал. Куропаткин, правда, втиснулся в разговор, и попытался настоять, но ему очень быстро заговорили зубы. Валентина сияла всеми оттенками счастья и была необычайно хороша! Никаких признаков буйного нрава, только нежность и любовь во взоре, и будь я в этот момент папой, а точнее, любимым папочкой, я бы таял, как масло на сковородке. Что, собственно, и делал Валерий Алексеевич.

Кончилось тем, что Валентина подала к кофе маленькие бокальчики, и разлила по ним коньячок. Сюняев только крякнул.

– Вот это сервис! Ладно, так и быть, – сказал он. – Выкладывай, что там у тебя? Небось, опять нашкодила?

Валентина покраснела, порывисто обняла отца за плечи и что-то прошептала ему на ухо.

– Погоди, погоди, а откуда ты знаешь? Еще и двух недель не прошло.

– Я ходила к врачу, и сделала тест.

Сказав это, Валентина очень натурально потупилась. Я не могу передать выражение, возникшее на лице тестя. Это – невозможно. Представьте себе закат после дождя. И солнечный луч, и облака у края горизонта… Нет, это невозможно! Еще не придуманы эти поэтические образы, этот водопад сравнений и метафор, эти сказочные суффиксы и фантастические корни. Да разве жалкие восклицательные знаки и унылые многоточия способны связать воедино эти красочные лексемы?! Нет!.. Тысячу раз нет!!!

Я все понял без слов.

– А-а! – возгласил Валерий Алексеевич. – Каково?! Вот это темпы!

– Тс-с! – сказала пунцовая Валентина и заговорщицки приложила палец к губам.

– Так-то! – громогласно подвел черту Валерий Алексеевич. – Но смотри у меня! Это будет внук, я вам говорю!!!

Хотя я уже все понял, но смысл понятого не сразу достиг интеллектуальных центров. А вот мысливший с быстротой молнии Куропаткин мгновенно ухватил суть:

– А-а-а! – взревел он. – Рысью в галоп! Шашки вон!

И, не медля ни секунды, разлил еще по бокальчику. Сюняев машинально выпил, и они с Васей еще минуты три выливали друг на друга свои ощущения.

А я смотрел на Валентину. И впервые в ее глазах прочитал не свои, а ее собственные мысли:

"Ну, что, дружок?.. Ты ведь втайне от себя надеялся, что как-нибудь обойдется. Теперь-то понял, что все? Ты мой, дружочек, мой… И эту чашу ты выпьешь до последней капли!"

Я взял свой сосуд, кивнул ей, дескать мол, а куда деваться? И выпил.

Кончилось тем, что мы выпили еще три раза подряд, и на какое-то время я отключился полностью. Сказались трудности осмысления моего нового положения. А когда пришел в себя, обнаружил, что Куропаткин и мой тесть сцепились в яростной схватке:

– …А я тебе говорю, что команда "шашки вон!" подавалась только в казачих войсках, – вдалбливал Васе Валерий Алексеевич.

– Па-ардон! – отбивался Василий. – А в регулярной кавалерии? А гусары? А драгуны?!

– Ничего подобного! "Шашки наго-ло!"… То есть, тфу!, какие шашки!..

– Дамки, – подсказал Вася. – У гусаров – "дамки наго-ло!"

– Я тебе дам дамки! Шпаги! Палаши! Никаких шашек у гусар не было.

– Наверное, сабли? – попыталась вставить Валентина, и сделала круглые глаза.

– А ты не встревай!..

– Кстати об алебардах, – заступился я. – Помнится, у казаков были пики. И что, по-вашему, "пики вон!".

– Что? – Сюняев вытаращил глаза. – Какие пики? Ну, да, были пики!.. А куда их там надо?.. Пики наперевес… Нет! Да причем тут пики!..

– Пики – к бою, шашки – вон, – тоном знатока утвердил Куропаткин. – Рысью – ма-арш!

– Правильно! Это самое я и говорю.

– Тогда предлагаю выпить за славу русского оружия, – предложил я.

– Так ведь мы уже выпили! – запротестовал Валерий Алексеевич. – Сколько можно за одно и то же.

– Тем более, что у меня в роду были шведы, – сказал Вася.

– Это которым грозили отсель? – уточнил Сюняев. – Что-то не похоже.

– А по материнской линии?

– Все равно не похоже.

– А белобрысость откуда?

– Ну, вы разошлись, – вмешалась Валентина. – Вы еще за победу Александра Македонского выпейте!

– В Бактрии, – добавил я.

– Какого Македонского? Он кто? – произнес Сюняев озадаченно.

– Ну, у которого кровь течет в жилах Эндрю Джоновича.

– А? – Валерий Алексеевич обвел нас совершенно ошалелым взглядом. – Там что, была победа? А где эта Бактрия?

– Где-нибудь в Индии? – неуверенно предположил Куропаткин.

– А по-моему, в Пакистане, – сказал я.

– Но-но! – буркнул Валерий Алексеевич. – В каком таком Пакистане? Что еще за Пакистан такой выискался?!

– Да какая разница! Главное-то – не победа. Главное – участие, – убежденно произнес Вася.

– Главное, Василий, – участие в победе, – я похлопал Куропаткина по плечу. – И в поражении – тоже. И в любом горе главное – участие. Потому что кто в еде не участвует, тот и не ест. Это классическая формулировка.

Вася мгновенно протрезвел и сделал выводы.

– Верно! – сказал он. – Зря мы не закусываем.

– А по-моему, она в Гималаях, – вдруг ни с того ни с сего брякнула Валентина, и зажала рот ладошкой.

– Кто? – Сюняев помотал головой.

– Ну, Бактрия же!

Судя по всему, Валерий Алексеевич юмора не понял. Он повернулся всем корпусом и уставился на дочь.

– Как в Гималаях? Он что же, Македонский, воевал в Гималаях?

– В предгорьях. А как же, по-вашему, он попал в Индию? – воскликнул обнаглевший Куропаткин.

Судя по всему, коньяк его не взял. И теперь этот тип откровенно потешался над моим тестем. Я решил, что Гималаи ему прощу, а вот за предгорья он ответит!

Валерий Алексеевич оторопело уставился прямо перед собой.

– Что они все лезут в Гималаи? – возмутился он. – Сперва Александр Македонский, а теперь и Гиря туда же…

– Так ведь там Крыша Мира, – сказал Вася.

– И что с того?

– Оттуда ближе к Богу, – пояснил я.

– Да? Ты так думаешь?.. Ф-фу!.. Нет, вот мошенники! Напоили старика, и издеваются, – Валерий Алексеевич вытер вспотевший лоб. – Пожалуй мне пора. Наталья Олеговна будут недовольны…

– А давайте сейчас же позвоним маме, и скажем, что ты у нас задержался, – предложила Валентина.

– Но я еще отнюдь не задержался, – запротестовал Валерий Алексеевич. – И потом – она наверняка будет против.

– Она наверняка будет "за", – уверил Куропаткин, вставая. – Это я беру на себя. Какой код?

– Мой, – сказал Сюняев. – Только не смей хамить!

– Когда это я хамил женщинам? – возмутился Вася. – За кого вы меня принимаете?!

– Было, Вася, было.., – лукаво заметила Валентина.

– Ну, – Куропаткин смешался. – Это был не характерный эпизод в моей жизни.

– А что за эпизод? – поинтересовался я.

– Я пошутила. Иди, Вася, иди. Папу все равно нельзя отпускать в таком виде.

– В каком таком виде? – Валерий Алексеевич возбудился. – И что значит "отпускать"?!

Валентина проигнорировала этот вопрос, потому что у нее в запасе был свой, который она и задала самым будничным голосом.

– А что, Петр Янович и в самом деле собрался в Гималаи?

– А откуда тебе это известно? Это ведь военная тайна! – изумился Валерий Алексеевич.

– Сам сказал.

– Я сказал?.. Глеб?!

– Факт имел место, – подтвердил я.

– А зачем я это сказал?

– Трудно сказать… Вероятно, в пылу борьбы с Куропаткиным.

– Ты Глеб, проследи, чтобы я тут вам лишнего не болтал. А то этот Куропаткин…

– Конечно, папа, – я изобразил на лице сыновнее послушание, потому что Куропаткин уже стучал пятками по полу где-то поблизости.

– Х-ха! Уже "папа"… Это ведь надо! Стоило чуть-чуть расслабиться, и уже "папа".

– А скоро вообще будешь "дед", – мстительно заметила Валентина.

Сюняев в ответ только обреченно махнул рукой. Похоже, он смирился с новой ролью.

– Докладываю, – объявил вернувшийся с переговоров Куропаткин. – Все нормально. Санкция получена, однако имеется указание ограничивать в спиртном. У Валерия Алексеевича, как выяснилось, сердце пошаливает.

– Предлагаю обмыть санкцию, – мрачно сказал Сюняев. – Предельные дозы упоминались?

– Нет, но…

– Разливай! Расширяет сосуды. Это с одной стороны. А с другой – все мы там будем. Вон, Шатилов здоровый, как бык, а тоже начал сдавать…

– Ты был у дедушки? – удивилась Валентина.

– Два раза. Один раз маму сопровождал. А другой раз он Петра вызывал, а тот меня прихватил. Надо бы и тебе… вам сходить.

– Мы с Глебом обязательно сходим, – заверила Валентина, даже не посмотрев в мою сторону. – А что такое с ним случилось?

"Да-а, – подумал я философски, – Надо срочно принимать решение, поскольку в этой семье решения принимаю я, а оно уже принято".

– Старость случилась, – буркнул Сюняев, разглядывая остатки коньяка в своем бокальчике. – Он, оказывается, инсульт на ногах перенес. А теперь правая рука начала отниматься. Он и заметил. Подписи-то ставить не может! Отнялась бы левая, он бы и продолжал сидеть…

– А где он сейчас сидит?

– Сейчас уже на месте. А какое-то время сидел дома. В стационар ложиться не пожелал, а насильно класть побоялись. Как же, большая шишка!

У меня возникло ощущение, что Сюняев уже не контролирует себя, и сейчас понесет околесицу. Но он как-то по-особенному посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не пьян. И он понял, что я это понял. После этого он поманил меня пальцем, и, приблизив голову, зашептал:

– Похоже, все! Последний из зубров… Бога надо молить, чтобы он выплыл, Бога! А не выплывет – все развалится к чертовой матери… Я за Петра беспокоюсь. Шатилов его закрывал, а уйдет – накинутся всей сворой и сожрут с потрохами.

– Не думаю, – заметил я осторожно. – Петр Янович не из тех, кого можно рвать на куски.

– Верно. Его можно только целиком проглотить.

– А тогда, думаю, подавятся. Все ведь сразу не смогут глотать, а от каждого в отдельности он отобьется.

– Ну, не знаю… Они с Олегом Олеговичем долго воду в ступе толкли, какие-то административно-правовые аспекты обсуждали. Планировали чего-то, и прочее – я отвлекся. А привлекся я обратно, когда меня Гиря предупредил. И такую, знаешь ли, интересную историю поведал нам Олег Олегович, что… Валентина, завари-ка ты нам чайку. Я ребятам сказку-быль расскажу. У вас тут закурить не найдется?

– Только этого еще не хватало! – Валентина поджала губы и ушла на кухню.

– Значит, нет, – констатировал Сюняев. – Жаль, Зураба нет. Зураб – человек, не то что некоторые…

– А почему, кстати, его с нами нет? – как бы невзначай поинтересовался Куропаткин.

– Так… Отъехал по делам… Хорошо тут у вас. Тихо, спокойно. Давненько я так не сидел… А история такая. Вот эта твоя сага о горшочках, произведшая на Петра Яновича столь бодрящее действие, как-то неожиданно пересеклась с другой историей…

– А вы тоже в курсе этих горшочков?

– Разумеется. И Кикнадзе и Штокман, а уж как Эндрю Джонович в курсе, так это любо-дорого посмотреть! Дело в том, что Эндрю Джонович выяснил.., – Сюняев внимательно на меня посмотрел, а потом перевел взгляд на Куропаткина. – Ладно, это пока терпит. Проболтаюсь, а потом мне Петр опять холку намылит. Пусть сам держит в курсе. Может вы с Куропаткиным тоже часть политических маневров – откуда мне знать?.. Так вот, мой тесть, а твой, стало быть… Кто он тебе будет? Ну, как бы дед. То есть, теперь уже фактический родственник, поскольку станет прадедом… Вследствии чего, его дела тебе небезразличны.

– Это – само собой. Он ведь еще и мой начальник по восходящей линии, так что куда ни кинь.., – заметил я многозначительно. – Вот Куропаткина можно было бы и выслать на кухню варить кофе.

– Но мы – гуманисты, и так не поступим. Василий, как я понял, друг семьи и хороший приятель Валентины, вопреки тому, что она мне плела в тот памятный вечер, когда удрала из дому, – сказал Валерий Алексеевич, обнаружив перед носом чашку чаю, а за спиной – Валентину.

– Вы, конечно, гуманисты, но Васю я вам в обиду не дам, и пить вы будете чай, – сказала Валентина усаживаясь за стол. И сурово добавила: – А сахар у вас будет – по вкусу!

Я вспомнил тот вечер и свою историческую фразу. И еще раз отметил, что с Валентиной нельзя расслабляться ни на минуту.

Вероятно, взор мой затуманился, потому что Валерий Алексеевич посмотрел на дочь с укоризной.

– Валентина, – сказал он угрожающе, – ты эти штучки брось! Зятя я тебе в обиду не дам. Имей в виду, я его не для того завел, чтобы терпеть твои художества.

– А что я такого сделала?

– Муж, – в голосе Валерия Алексеевича прорезались металлические нотки, – я повторяю, муж, недвусмысленно изъявил желание выпить кофе. Что должна сделать жена?

Это была, вроде, шутка, но как бы с перебором. Я понял, что у Валентины появилась альтернатива, и с некоторой опаской ждал, какой вариант поведения она выберет. Ответ меня поразил.

– Но папа, я ведь не думала, что это у него серьезно. Теперь я вижу, что ему надо взбодриться – ты ведь что-то хотел ему рассказать?

– Валерий Алексеевич! – воскликнул я.

– Только так, Глеб, и никак иначе! – сурово произнес он. – Только сойди с этого пути, и она начнет вертеть тобой, как захочет.

– Она и так будет вертеть мной, как захочет. Другой вопрос, буду ли я вертеться.

"А куда же ты денешься, родной!" – сказали мне глаза Валентины.

Она встала и пошла на кухню. На спине у нее было написано: "кротость и повиновение".

– Сказку я хочу рассказать вам, а не ей. Это твой вопрос, перескажешь ли ты ей эту сказку потом. В принципе, ничего секретного я не выдам, тем более, что она – прямой потомок Олега Олеговича, и имеет право знать, что с ним происходит. Но бывают разные ситуации… Поразительное дело: моя Наталья всегда в курсе всех событий, к которым я имею хотя бы малейшее отношение. Я ее спрашиваю: откуда? Она отвечает, мол, ты мне сам все рассказал… Но я ей никогда ничего не рассказываю!

– Да, женщины обладают удивительным чутьем, – заметил я. – Но Валентина уже удалилась, так что преград нет.

– Пожалуй, я несколько затянул преамбулу, – Сюняев потер лоб. – Так вот, месяца два назад Олег Олегович, сидя в своем служебном кабинете, обнаружил звон в ушах и рябь в глазах. Это бы его не смутило, да вот беда, никак не клеился завиток в подписи, а документы были серьезные, и без его завитка не могли обрести нужный статус. А, между тем, свой завиток Шатилов шлифовал долгие годы, и он обрел удивительную плавность линий! Утрата этой плавности обеспокоила Олега Олеговича. В конечном итоге он оказался в лапах эскулапов, которые, спустя какое-то время, доложили ему, что месяц назад он перенес на ногах инсульт, и теперь наступают последствия. Инсульт – болезнь начальников, и Шатилов знал, что это за остеохондроз. Но лечь в стационар категорически отказался. Мотивами и соображениями он не делился, но нам с Гирей сказал, что если ему пришла пора отбросить концы, то он скорее предпочтет окочуриться на воле, нежели сделать то же самое в руках и под неусыпным наблюдением "этих бандитов в белых халатах". Я, как вы понимаете, пользуюсь его терминологией, а в части терминологии Олег Олегович большой дока. Короче, уложить его не смогли и отпустили, взяв слово, что он посидит дома, отдохнет как следует, будет регулярно пить всю дрянь, какую ему предложат, а недели через полторы снова пройдет обследование, причем добровольно и без всяких выкрутасов. А пока – сон и покой. Олег Олегович – человек слова. Он три дня добросовестно пил таблетки, спал и плевал в потолок. А на четвертый день – после обеда – в дверь позвонили. Олег Олегович как раз вздремнул, а тут, естественно, проснулся, и думает: кто бы это мог быть? Никого он, вроде, к себе не вызывал, все нужные люди, вроде, были предупреждены, что посещать его не рекомендуется… Поднялся, нажал кнопку (у него там всякие кнопки везде – любит он это дело) и стал ждать. А потом подумал, вдруг человек незнакомый, вышел в коридор, а там действительно незнакомый человек стоит и озирается. Олег Олегович осведомился, не ошибся ли тот адресом. Человек этот – мужчина средних лет, высокий, ну, там, глаза, нос, и все прочее на месте, то есть обычный индивидуум – сказал, что ему нужен Олег Олегович Шатилов по очень важному делу. Ну, к Шатилову по другим делам и не ходят, поэтому он все дополнительные слова тщательно пропустил мимо ушей, и пригласил гостя пройти. Единственная дельная мысль, которая, по его признанию, промелькнула в голове Олега Олеговича, что лицо этого человека ему кого-то напоминает, но кого именно, он в тот момент так и не вспомнил. Они прошли, сели в кресла (у Шатилова дома много всяких кресел – им хватило) и… И этот человек с места в карьер, даже не представившись, заявил, что… То есть, у него имеется предложение. Суть этого предложения состоит в том, что если Олег Олегович его примет, то будет подвергнут процедуре глубокого ментоскопирования, результаты которого будут записаны на некий носитель, и в таком виде помещены в хранилище.

– А что такое ментоскопирование? – спросил Куропаткин.

– Ты не перебивай, – сказал Сюняев. – Что за манера такая – перебивать!.. Именно этот вопрос и задал Шатилов, а он между прочим, не глупее тебя. Так что можно было без всяких перебиваний сообразить.

– Так может он знал.

– Тебе что, дискуссию не терпится затеять? – раздраженно поинтересовался Сюняев.

– Василий, заткнись, – вежливо посоветовал я. – Вон у тебя чай стынет.

Попутно я отметил, что Валентина уже сидит за столом, подперев ладонями подбородок, и навострив уши.

– Я продолжаю, – предупредил Валерий Алексеевич. – Олег Олегович понятия не имел о том, что такое ментоскопирование. Он решил, что это что-то медицинское, что эскулапы решили заменить таблетки на другие притирания, но никак не мог взять в толк, что именно собираются поместить в хранилище, кому это нужно, и для чего именно. Ему был дан исчерпывающий ответ. Ментоскопирование есть детальный анализ структуры личности индивидуума, фиксация этой структуры, а также получение копии информационного содержимого мозга человека. В данном случае, имеется в виду такой уровень детализации, который впоследствии, при соответствующих условиях, позволит восстановить Олега Олеговича, как мыслящее существо, буде в этом возникнет необходимость. Олег Олегович, естественно, изумился, и попытался прояснить ситуацию, то есть, попросту, спросил, какого, собственно, черта от него нужно этому типу?!

– Реакция не вполне адекватная предложению, – солидно вставил Куропаткин.

– Еще бы! Шатилову не двадцать лет – он уже давно вышел из того возраста, когда человеку можно запудрить мозги разговорами о бессмертии духа. Он решил, что перед ним либо шарлатан, либо член какой-нибудь секты. Или вообще помешанный. Но этот тип на выпад не отреагировал. Он заявил, что вполне понимает Олега Олеговича и готов внести некоторую ясность, если тот готов его выслушать. Шатилов, видя, что демарш не возымел действия, занял более гибкую позицию, и согласился. Тогда этот господин в весьма корректной форме пояснил следующее. Он – всего лишь "посредник", и отнюдь ни на чем не настаивает. Олег Олегович волен поступить по своему усмотрению, но желательно, чтобы он имел в виду следующее. Упомянутая процедура абсолютно безвредна, и он лично гарантирует отсутствие каких-либо неприятных ощущений как для самого Олега Олеговича, так и вообще для кого бы то ни было. Цель ее состоит в том, чтобы сохранить для потомков опыт, знания и стиль мышления отдельных представителей рода человеческого. Но конкретно в его задачу входит только получение ментокопии личности Олега Олеговича Шатилова.

Крыть было нечем. Тогда Шатилов поинтересовался, какие личности уже причислены к лику святых. Вообще, надо сказать, Олег Олегович не лишен чувства юмора.

– Еще бы! – подтвердил я. – Как-то с Зурабом Шалвовичем мы присутствовали на расширенном заседании Коллегии, где Зураб Шалвович фигурировал в качестве эксперта по вопросу регулирования миграционных потоков в Приземелье, и…

– Это понятно, – сказал Сюняев. – Но что там делал ты?

– Он меня протащил как референта. Сказал, что мне будет полезно потолкаться в кулуарах и разобраться в технологии принятия решений.

– А-а… Ясно. И что же Шатилов?

– Он был великолепен. Помнится, он сказал, что ГУК несет полную ответственность за безопасность любого живого существа, перемещающегося в Приземелье хотя бы на дециметр, но не может гарантировать комфорт лицам, которые цепенеют, обнаружив утечку дыхательной смеси из скафандра, и спокойно дожидаются, когда его давление упадет до абсолютного нуля по Кельвину.

Сюняев кивнул:

– Хорошая шутка. В стиле Олега Олеговича. Он любит давление мерять кельвинами, а температуру – кулонами… Я, кстати, заметил, что в нашем ведомстве очень много остряков. Но в тот день Шатилову долго острить не пришлось. "Посредник" сообщил, что ментоскопированию подвергались такие люди, как библейский царь Соломон, некто Аристотель, небезызвестный Линкольн и весьма популярный Горбачев, наряду с другими выдающимися деятелями прошлого. Он назвал больше, но Шатилов запомнил этих. Он переспросил насчет Соломона, который, по слухам, жил очень давно. Ему было отвечено, что факт имел место. В этот момент Олег Олегович сообразил, что если это розыгрыш, то дальнейшие вопросы только усугубят его положение, а если нет, то он имеет дело с чем-то, пахнущим глубокой древностью, оккультизмом и мистикой. И осведомился, не есть ли это попытка его, Шатилова, дурачить. "Посредник", однако, не вспылил и не сделал попытки оскорбиться, но терпеливо объяснил, что нет, что все это очень серьезно, и имеет долгую историю. Но он не располагает необходимыми полномочиями обсуждать данный аспект мероприятия.

Такая постановка вопроса, естественно, не удовлетворила Олега Олеговича. Но как себя вести дальше он не знал. Можно было задержать этого загадочного "посредника" и обратиться в правоохранительные органы. Но последний не совершил никаких противозаконных деяний, если не считать употребления имени царя Соломона всуе, не нападал и не угрожал. Можно было указать посетителю на дверь. Но это помешало бы прояснить ситуацию. А Шатилов был уже заинтригован, кроме того, он – человек азартный. Он решил продолжить контакт. Между прочим, Олег Олегович утверждал, что его самочувствие резко улучшилось. В теле появилась легкость, а в голове – ясность. Возможно, в связи с этим он заявил "посреднику", что, прежде чем принять окончательное решение, хотел бы прояснить для себя ряд вопросов. "Посредник" любезно согласился помочь, в пределах, разумеется, своей компетенции.

Между прочим, Олег Олегович прошел по служебной лестнице от рядового дознавателя до рядового председателя Коллегии. А до всего этого состоял в отряде космодесантников марсианской Экспедиции и неоднократно участвовал в высадках на поверхность. То есть, он человек действия, и в нашем деле кое-что смыслит. И вот, представьте, сидит он в кресле, перед ним этот самый "посредник" с благожелательной улыбкой на устах, и надо с чего-то начинать. С чего бы начал ты, Глеб?

– Я бы… Хм… Ну, прежде всего, надо не спугнуть. Так, с виду, обычный псих. Шатилов ведь не знал про горшочки?

– Нет.

– Я бы предложил отложить мероприятие, сославшись на плохое самочувствие.

– Плохо. Где гарантия, что "посредник" явится еще раз? Надо брать теперь, пока тепленький, – буркнул Сюняев.

– Тогда бы я спросил "посредника", к кому еще он обращался с подобным предложением.

– Ясно. А ты, Василий Прекрасный?

– Я, в принципе, солидарен, – сказал тот солидно, – но можно попытаться заехать с другого конца.

– Заезжай, – приказал Сюняев.

– Я бы сказал "посреднику", что, вероятно, произошла ошибка. То есть, мне понятно, зачем человечеству может понадобиться личность Эйнштейна или, скажем, Галуа. Все же, как-никак, гении. Но я-то тут причем?!

– А?.. Кхм.., – Сюняев прокашлялся и устремил свой взор на меня. – Как находишь?

– Лихой заезд, – буркнул я. – Но цель?

– Как там с целью? – поинтересовался Сюняев, переведя взгляд на Куропаткина.

– Цель проста. Логично предположить, что "посредник" твердо намерен добиться своей цели. Получить какие-то дополнительные сведения можно только в том случае, если соорудить перед ним какое-то не очень сложное препятствие, и создать видимость, что как только оно будет преодолено, так можно будет приступить к операции. В данном случае, он, по замыслу, должен объяснить, кто, в какой момент и почему признал мою личность достойной увековечения. Главное, не отшивать его напрочь сразу, а загонять в тупик. Потом можно еще какую-нибудь глупость выдумать.

– Зря этот "посредник" к тебе не явился, – произнес Сюняев с сожалением. – Сейчас мы знали бы значительно больше.

– Больше чего?

– Больше того, что знаем.

– А что мы знаем сейчас?

– Да, практически, ничего.

– Ну, хорошо, – вмешался я в эту словесную дуэль, – как же на самом деле поступил Олег Олегович?

– Ну.., – Сюняев мотнул головой и хмыкнул. – Олег Олегович решил избрать тактику… "Капризный гений" – примерно так. Он, по его собственным словам, принял томный и болезненный вид, показывая тем самым, что ему не в новинку подобные предложения, что уже которую неделю за ним таскаются "посредники", которые спят и видят у себя в кармане его личность, что все это ему уже осточертело, и он готов на любые муки, чтобы только от него отвязались и оставили в покое. Шатилов поинтересовался, сколько времени займет процедура? "Посредник" ответил, что немного – час-полтора. "Но я должен сосредоточиться, – сказал Олег Олегович, – иначе ваше устройство может что-то не зафиксировать". В ответ "посредник" усмехнулся и пояснил, что это совершенно не играет роли, поскольку фиксация личности происходит на нейронном уровне, а на этом уровне совершенно безразлично, сосредоточен человек, или рассеян. Более того, во время процедуры Олег Олегович может заниматься своими делами, например, спать сном праведника. Шатилову это категорически не понравилось. Еще бы! Он будет спать, а кто-то – неизвестно кто – будет ковыряться в его подкорке. Это – если он не шарлатан. А если шарлатан – тем более. Вероятно, на лице Олега Олеговича отразилось несколько более того, что он хотел изобразить, и это не укрылось от взора "посредника".

"Олег Олегович, – сказал он, – я вполне понимаю ваши сомнения. Давайте говорить серьезно. Вы не верите в то, что я хочу и могу сделать то, о чем сказал ранее. Еще раз заверяю вас, что и хочу, и могу, и никакой иной цели, кроме обозначенной, не преследую. Я подчеркиваю: это не игра, не блажь, не политика и не розыгрыш. Взгляните на вещи трезво. Вы прожили большую жизнь, многое видели и многое знаете. В вашей голове сложилась вполне адекватная модель земной цивилизации. Представьте на секунду, что много лет спустя кто-то пожелает узнать, что фактически сейчас происходит на Земле и в ее окрестностях. Не кажется ли вам, что для него лучший способ это сделать – расспросить вас лично, как очевидца. Согласитесь, лучший способ узнать время, в котором жил Аристотель – поговорить с самим Аристотелем, взглянуть на эпоху его глазами. То, что я предлагаю, можно сделать путем написания мемуаров и воспоминаний. Но это – много полнее. Собственно, это – все. Все ваши мысли, чувства, образы, переживания – то есть, вы, как личность. Вы можете заподозрить, что какие-то секреты, хранящиеся в вашей памяти, могут быть раскрыты уже теперь. Нет. Я вам это гарантирую абсолютно. Никто не собирается препарировать вашу личность. Более того, сейчас это невозможно. Но когда наступит время, вы возникните вновь из небытия, практически в том виде, как сейчас, и сами будете решать, какую информацию, и в каком виде подавать на стол. Однако, никаких объяснений кто, как, где, зачем и почему, я давать не уполномочен в силу ряда причин. И одна из них та, что эта информация может заставить вас многое переосмыслить и необратимо изменит вашу личность, а вы нужны нам таким, какой вы есть в данный момент".

Эта речь произвела на Шатилова впечатление. Он заявил, что должен подумать и все взвесить. Он сказал, что, строго говоря, полученная информация уже заставляет его многое переосмыслить, и это вроде бы как разрушает первоначальный замысел. "Посредник" согласился, что, в какой-то мере, да. Но пока эта информация о вещах гипотетических, не подтвержденных никакими фактами, а запретить строить догадки и фантазировать вообще невозможно. Он – "посредник" – понимает, что должен как-то склонить чашу в свою пользу, а в отношении Шатилова сделать это при помощи гипотетических рассуждений просто невозможно. Поэтому он вынужден сделать следующий ход.

"Предположим, – сказал "посредник", в этом кресле сижу не я, а Василий Васильевич Спиридонов. Допускаете ли вы, что он смог бы вас убедить принять наше предложение?".

Шатилов, по его признанию, чуть из кресла не выпал.

"Спиридонов? – воскликнул он. – Спиридонов и лошадь мог бы убедить, что она – верблюд мужского пола!"

"Увы, Василий Васильевич сидеть в этом кресле уже не может. Но, предположим, Спиридонов предвидел, что наша беседа когда-то состоится, и хотел, чтобы я выступал сейчас от его имени. В подтверждение этого, он мог бы сообщить что-то, известное только вам двоим, и никому более, причем, и вы и он – тогда, а вы и теперь, уверены, что эти сведения могли бы оказаться в распоряжении третьего лица только при обстоятельствах сверхординарных. Допустим, что эти обстоятельства имеют место сейчас. Если я теперь дам понять, что мне упомянутые сведения известны, увеличит ли это вашу степень доверия ко мне?"

Вот такой пассаж, голуби вы мои, пинкертоны зачуханные, – сказал Сюняев. – Что вы на это скажете?

"Пассаж" был действительно первоклассный. Мы с Васей были заинтригованы до упора.

– И что же дед? – нетерпеливо воскликнула Валентина.

– А ты откуда тут взялась? – изумился Валерий Алексеевич.

– Сидела.

– А почему чаю не наливаешь?

– Но папочка…

– Сначала налей, а потом – "папочка"!.. Ну, так как, Холмсы-Ватсоны?.. Хе-хе… Должен вас осведомить, что Василий Васильевич Спиридонов был лучшим другом Шатилова, более того, оба они в молодости подвизались в отряде космодесантников на Марсе, оба участвовали в первой высадке в северную приполярную область, причем из всей штурмовой группы в живых остались только эти двое. Они, проторчали там около двух недель и выжили только чудом. По словам Олега Олеговича, если бы не Спиридонов, мы бы в данный момент не имели чести с ним беседовать.

– Судя по всему, визави Олега Олеговича был хорошо осведомлен, – заметил Куропаткин. – Вообще говоря, развитие событий должно теперь зависеть от того, насколько занимательны те факты, владельцем которых стал "посредник".

– М-мда, – Сюняев задумчиво покивал. – Все это нуждается в тщательном осмыслении…

– Но что-то было предъявлено?

– Да.

– Что именно?

– Об этом Шатилов умолчал. Он сказал только, что когда люди находятся на грани жизни и смерти, они способны на многое. На героизм и самопожертвование, например. И на такую подлость, на которую в обычной жизни не решатся. Он сказал также, что "посредник" знал, что происходило между ним и Спиридоновым в течение двух недель, пока они сидели без связи в разгерметизированном десантном драккаре под слоем снега, потеряв всякую надежду, что их отыщут. И не были уверены, что их вообще ищут. По словам Олега Олеговича, он тогда сначала совершил два паскудства, а потом один героизм с элементами самопожертвования. Героизм "посредник" отметил, а на паскудства – намекнул, причем очень прозрачно, только лишь давая понять, что ему и это известно. Кроме того, он текстуально воспроизвел несколько фраз, которые бросил Спиридонов при разных обстоятельствах. Олег Олегович поручился, что "посредник" знал такие вещи, о которых не мог знать никто, кроме него и Спиридонова. Если Спиридонов открыл рот, значит на это у него были особые причины, например те, о которых говорил "посредник". В противном случае он, Шатилов, перестает верить, что в этом мире есть хоть что-то святое, а тогда ему плевать, и пусть с его личностью делают все, что хотят. Но Спиридонов уже пятнадцать лет, как покойник, а о покойниках вообще, и о Спиридонове в особенности, он плохо думать не желает. Кроме того, после Марса был очень длинный кусок времени, где они со Спиридоновым функционировали совместно, и тот не дал ни одного повода усомниться в своей порядочности, а вот он, Шатилов, себе это позволил раза два-три, и всякий раз этот Спиридонов, как выразился Олег Олегович, возвращал его со стези порока, на путь истинный.

Сюняев опять покивал и помолчал.

– Со своей стороны могу добавить, – наконец продолжил он, – что мы с Гирей тоже знали Спиридонова не один год. Я могу вам дать гарантии, что он – человек святой, причем, без всяких изъятий. Сейчас таких людей нет, и секрет их изготовления утрачен. Впрочем, мое мнение для меня не столь весомо, но Гиря с ним солидарен, а в людях он разбирается много лучше… Между прочим, Валентина, когда ты была маленькая – года примерно четыре – Василий Васильевич однажды держал тебя на коленях и заявил, что поражен.

– Чем? – удивилась Валентина.

– Твоей очевидной гениальностью. Ты сказала ему, что хоботы растут из слонов, а хвосты – из всех других "зверюшков" и "птичков". Мне теперь остается только скорбеть, что тень его святости не пала на твою голову, а пророчество о том, твое будущее светло и прекрасно, – не сбылось. И я скорблю, скорблю безмерно!

– Но, папа, я просто еще не раскрылась полностью и не расправила крылья ангела, – заметила Валентина.

– Упаси тебя Господь! – совершенно искренне воскликнул Валерий Алексеевич. – Умоляю, не делай этого. Зачем рисковать? Давай перенесем упор на следующее поколение.

После этого Сюняев на некоторое время рассеялся, балуясь чайком и ухмыляясь самому себе. Мы с Васей пытались многозначительно переглядываться, но это не произвело на него должного впечатления. Тогда я, не желая оставаться заинтригованным в течение неопределенного срока, таки решился и спросил:

– Что же дальше?

– В каком смысле? – удивился Сюняев.

– Ну.., что предпринял Олег Олегович?

– Да ничего.

– Значит "посредник" сразу ушел?

– Нет. С чего ты взял?

– Как?! И что же… таинство было совершено?

– Да. Разве это не стало понятно из моего доклада? Осведомленность "посредника" произвела на Шатилова очень сильное впечатление. Он признался нам с Гирей, что принял решение исходя из следующего. Он, Шатилов, не считает себя особенно выдающейся личностью, но в его голове не содержится ничего такого, что может принести вред как человечеству в целом, так и любому из ее представителей. Вместе с тем, в его голове содержатся некоторые мысли, которые, если и не принесут пользы, могут подтолкнуть кого-нибудь на поиски, скажем, истины, или смысла бытия, либо чего-нибудь такого, что принесет полезные плоды впоследствии.

– Серьезно?! – Куропаткин вдруг очнулся, и растерянно обвел всех взором. – И он подставил свою подкорку?.. Да ну вас!.. Нет, кроме шуток?

– Что с тобой, Василий? – недоуменно поинтересовался Сюняев. – Ты решил, что я все это придумал с целью вашего развлечения? Ну, знаешь ли!.. Если ты полагаешь, что такими вещами можно шутить, тогда извини…

– Да нет… Ну, я не знаю!..

– Вася, посиди тихонько минут пять и разберись в своих чувствах, – посоветовал я. – Валерий Алексеевич, этот эпизод действительно имел место?

– Со слов Шатилова – да.

– И… Олег Олегович рассказал, что с ним проделал этот "посредник"?

– За тем он нас и вызывал. Вас интересуют детали? Пожалуйста. "Посредник" достал из своей сумки какую-то коробку, укрепил на лбу Шатилова шланги с присосками…

– И предложил расслабиться, – перебил Куропаткин.

– Да нет же. Они продолжали разговаривать, "посредник" проявил осведомленность в некоторых вопросах, представляющих взаимный интерес, хотя… Олегу Олеговичу показалось, что какие-то новые веяния в политике и жизни вообще вызвали его удивление…

– Но это был нормальный человек? – не унимался Вася.

– Это был нормальный человек. Если он и был ненормальным, то лишь в той степени, в какой ненормален любой нормальный человек. Ты, например, – Сюняев ткнул в Куропаткина пальцем. – Вместо того, чтобы анализировать эпизод, ты подпрыгиваешь на стуле и пытаешься найти ему банальное объяснение, необходимое тебе для равновесия духа. Ты просто псих! Как будто ты не догадываешься, что все банальные объяснения мы с Гирей уже проанализировали, и ни одно не подошло.

– Но вы не очевидцы. Все ваши построения основаны на том, что вы узнали от третьего лица!

– Эх, Вася, Вася!.. Толковый ты парень – спору нет. И способен выдумать такое, что нам с Петром Яновичем не потянуть. Но ты еще не усвоил ряд вещей. Постарайся – не нервируй старика, – Сюняев выдержал паузу. – Пойми, каждый дознаватель при анализе конкретного эпизода практически все факты получает от третьих лиц. Сам же ты не присутствуешь на месте во время, скажем, катастрофы! Я не говорю о показаниях приборов и результатах экспертиз. Это не факты, а всего-навсего улики. В отношении же субъективных факторов есть понятие презумпции достоверности. Ты должен, обязан исходить из того, что психологическая достоверность реакции людей на событие означает подтверждение факта наличия самого события. Полное доказательство возникает из суммы улик и психологических достоверностей. А вот недостоверность реакции может вообще ничего не означать, либо означать все, что угодно. Так вот, с нашей позиции – моей и Петра Яновича – поведение и реакция Шатилова на событие – достоверны. Психологически достоверно также и поведение "посредника" со слов того же Шатилова. У тебя только два выхода. Либо ты предлагаешь нам считать Олега Олеговича брехуном, но мы его знаем даже не помню сколько лет, и такое его состояние не соответствует ни характеру, ни стилю мышления этого человека, то есть, психологически недостоверно. Другой вариант: все было так, как описал Шатилов, но только "посредник", на самом деле, преследовал какую-то иную цель. Например, врачи подослали к Шатилову наемника, чтобы он лечил его застарелый инсульт икс-лучами, исходящими из коробочки. Но любое подобное объяснение в данной ситуации абсолютно психологически недостоверно! Откуда наемник мог узнать те самые факты, о которых говорил Шатилов? Далее: ведь речь шла о каком-то неэтичном поступке, и шантажировать человека этим даже в медицинских целях недопустимо. То, что кто-то на это решился – психологически недостоверно. А вот то объяснение, которое дал "посредник" – достоверно. И более того… Но я еще не все рассказал. По прошествии какого-то времени – чуть больше часа – "посредник" прервал беседу и сказал, что процесс закончен. Шатилов выразил удивление, что все так просто. "Посредник" на это сказал, что он и не обещал никаких особенно острых ощущений. Тогда Олег Олегович попытался выяснить, при каких обстоятельствах Спиридонов сообщил "посреднику" те самые факты, которые убедили его, Шатилова, принять необходимое решение. И знаете, что тот ответил? Он, "посредник", как таковой, не имеет права лгать. А единственным правдивым ответом на данный вопрос будет тот, что никаких обстоятельств в этот момент не было вообще. Ничто из того, что происходило вокруг, нельзя причислить к разряду реальных обстоятельств, поскольку обмен информацией происходил в виртуальной среде. Пока Олег Олегович соображал, что бы это значило, и что еще можно спросить, "посредник" встал и заявил, что ему пора. Он добавил напоследок, что у Шатилова был разрыв сосуда головного мозга в височной области, но сейчас все обстоит достаточно неплохо, хотя имеет место как бы гематома и как бы тромб. Это достаточно опасно, необходимо поостеречься, пить те самые таблетки, которые у него лежат на столике возле кровати, не волноваться и не перегружаться. Потом он сердечно простился, пожелал удачи и терпения, и исчез.

– Растворился в воздухе? – уточнил Куропаткин.

– Нет, Вася, он вышел в дверь и даже прикрыл ее за собой. Самое интересное, что после ухода "посредника" Олег Олегович почувствовал себя много лучше, бодрее, а к концу недели и вовсе взбодрился. Попробовал рисовать завиток – тот совершенно пришел в норму. Тогда он затребовал эскулапов и дополнительное обследование. Его и провели.

– И что? – не выдержал Куропаткин.

– Эскулапы констатировали перемены к лучшему. Тогда Олег Олегович, не будь дурак, послал их ко всем чертям, и уже второй месяц рисует завитки в своем служебном кабинете. А неделю назад вызывал нас с Гирей, и все это рассказал. В конце, правда, добавил, что приступает к поискам преемника и строил намеки Гире. Интересно то, что Гиря отмел его притязания и убедил Шатилова не интриговать в этом направлении. Председатель Коллегии ГУК, как вы знаете, должность выборная, и чтобы протащить на нее человека, который не является даже начальником сектора, надо сильно постараться. Хотя, конечно, Олег Олегович – человек очень старательный. Но это уже политика, и вас она не касается. А вот слова Гири, сказанные им в качестве резюме, я приведу отдельным абзацем. Он сказал следующее:

"Олег Олегович, складывается ситуация, при которой крайне желательно сохранить неизменной существующую диспозицию персоналий. Сейчас не время для административных рокировок. Поэтому вы уж потерпите и поберегите себя. Мне кажется, вам нужно отдохнуть и рассеяться где-нибудь на морском побережье с мулатками. У вас ведь есть заместители, почему бы не дать им возможность проявить себя?"

– Похоже, он на кого-то намекал, – сказал я.

– Похоже, – согласился Сюняев, – и мне известно, на кого именно.

– Вопрос по существу дела, – перебил неуемный Куропаткин. – У "посредника" был горшочек, камешек и щипчики?

– Нет. Все было просто и по-будничному. Это-то и настораживает. Если бы антураж совпал, я бы заподозрил мистификацию, – Валерий Алексеевич в задумчивости пожевал губами. – А так все выглядит очень подозрительно.

– Правильно, – сказала Валентина. – Они – молодцы! Поняли, что щипчиками баловаться нельзя…

– Ты у меня, просто золото, Валентина! – воскликнул я.

– Да уж.., – сказал Валерий Алексеевич. – Уровень твоей компетентности, Валентина, подозрительно приближается к уровню компетентности твоей матери.

– И уровень компетенции – тоже, – ехидно вставил обнаглевший в корень Куропаткин.

– И это также настораживает, – резюмировал Валерий Алексеевич не без сарказма.