В сейфе у Гири хранится ятаган.

Так утверждают осведомленные молодые коллеги, и я им склонен верить. Самого ятагана я не видел, но почти у каждого из них на носу имеются зарубки, а на ушах – завязочки.

Поэтому, когда Гиря встал и открыл сейф, я напрягся. Но вместо ятагана Петр Янович достал из сейфа папку.

– Значит, говоришь, работы у тебя мало, скучаешь и томишься бездельем, – завел он свою обычную волынку. – Рутина, говоришь, заела…

Я бодро ответил ему в тон:

– Напротив, Петр Янович, творчески пашу как вол, вкалываю день и ночь без продыху.

– Это хорошо! – он искоса взглянул на папку. – Вот смотри – папка. Видишь? Это хорошая папка. В ней много чего есть. Я эту папку завел, когда умер Спиридонов. Сейчас я тебе ее не дам. Но с кое-какими материалами ты ознакомишься.

Папка была из пластика под картон. С моей позиции она выглядела очень старой. Можно было предположить, что в этой папке Гиря собирает древние папирусы, манускрипты и прочие раритеты, добытые при проведении следственных действий по "эпизодам", уходящим своими корнями в далекое прошлое. В принципе, я не исключал, что Петр Янович умеет путешествовать во времени. От него всегда исходит запах Древних и Средних веков. Особенно Средних, где были в ходу ятаганы.

Между тем, Гиря развязал тесемки, раскрыл папку и начал листать.

– Многое здесь представляет чисто этнографический интерес, – сказал он, – кое-что – юридический, но есть вещи, совершенно непостижимые моему разуму. Где оно?.. А, вот!.. Ознакомься-ка вот с этим материалом.

Гиря выудил из папки несколько листков, исписанных от руки, и протянул мне. Я встал, подошел к столу и протянул руку.

– Читай не торопясь, вникай в суть.

Я взял страницы, и повертел их в руках. Обычная бумага. Текст рукописный. Почерк беглый, уверенный. Я отметил, что начало текста отсутствует и начал читать.

Сначала я вообще не понял, о чем идет речь. Дочитав до конца и обнаружив, что он отсутствует, я вернулся к началу и принялся читать более основательно. Вот что я прочитал дословно:

"… Образом, мы приходим к следующим выводам.

Господь нематериален, потому что он суть не объект, а процесс. Но не просто процесс, а процесс, организующий бытие, в противоположность сатане, который, по сути, есть процесс хаотизации всего сущего. Господь ни добр, ни зол – он справедлив.

Высшая справедливость состоит в сохранении сложности и упорядоченности мира. Чудеса, являемые Господом редки, потому что Он играет с нами в игру, называемую жизнь, по правилам. И он не может (и/или не желает) менять правила по ходу игры в силу именно своей справедливости.

Господь сущий, то есть он существует реально, иначе говоря, вне реальности он осуществиться не может. Как процесс упорядочения Господь действует только в одну сторону – в сторону усложнения реальности. Усложнение суть возрастание связности мира, то есть взаимозависимости и взаимопроникновения его частей.

Неисповедимость помыслов Господних означает то, что конечная цель его деяний неизвестна (и не может быть известна никому). Возможно, таковая и вовсе отсутствует, но это не означает, что сам процесс, именуемый Господом, статичен, то есть, эквивалентен себе во времени. Вероятно, существуют какие-то стадии его развития, причем, стремление к завершению определенной стадии может рассматриваться в контексте сознательного движения к некоей цели, подобно тому, как человек намечает определенную точку вблизи горизонта видимого и стремится к ней, полагая, что там его взору предъявятся новые точки, из которых и будет сделан выбор.

Является ли Господь личностью в каком-либо смысле? На первый взгляд кажется, что нет, ибо процесс – суть взаимоувязанное изменение каких-либо сущностей, а личность – есть мировоззрение плюс система мотивов к бытию. Однако человек – тоже некоторый процесс, вовлекающий в свою сферу какую-то часть предметного мира, например собственное тело, но, в то же время, и личность в упомянутом смысле.

Непостижимость Господа выражает тот факт, что Он – целое, а любое целое непостижимо до конца своей частью, ибо понятие части предполагает разграничение ее с целым. Мы – суть части божественного промысла, подпроцессы главного процесса, конечные в пространстве и времени.

Таким образом, чтобы понять Господа, надо стать им самим, и мы постигаем его ровно в той степени, в какой включены в процесс его бытия, как его части.

Интересно, что Господь самопротиворечив. Увеличивая связность мира, он с неизбежностью уничтожает автономию своих частей. Упорядочение невозможно без унификации частей, и более того, полное упорядочение суть эквивалент полной хаотизации. Но, к примеру, чистый кристалл, упорядоченность которого близка к предельной, ничуть не более сложен, нежели идеальный газ, если понимать сложность, как возможность описания. Всякое же иное определение сложности вряд ли состоятельно и тавтологично самому определяемому понятию.

Непостижимость Господа связана с его предельной сложностью. Можно предположить существование в мире объектов, описание которых невозможно по той простой причине, что оно окажется сложнее самого объекта. Таким образом, выгоднее предъявить сам объект, нежели составить его описание. Кроме того, вероятно, объект (или субъект), взявшийся сделать таковое, должен быть сложнее описываемого объекта. Но тогда следует предложить ему описать самого себя (а заодно и тех, кому предназначено описание).

Понятие сложности – вообще ключевое понятие для возможного описания мироздания, как целого. Подходы теории информации, в этом плане достаточно продуктивны, но не могут быть признаны исчерпывающими, поскольку содержательная сторона информации не рассматривается данной теорией.

Другим ключевым понятием является понятие развития. Чем развитие отличается от видоизменения или модификации? Очевидно, в первую очередь тем, что состояния развивающегося объекта не равновероятны и имеют выраженную тенденцию. Но кто-то должен задавать эту тенденцию для мироздания как целого. Каким образом? Трудно предположить, что у Господа имеется какой-либо "план" развития мира. Но этого, впрочем, и не требуется. Достаточно задать некие "правила игры" в развитие и корректировать их в зависимости от успехов или неуспехов на этой стезе. Именно с тем, что мы не знаем (и вряд ли способны понять, даже если узнаем, в силу нашей "простоты"), какими критериями руководствуется Господь, связано то, что обозначается термином "непостижимость".

И наконец, главный вопрос: обладает ли Господь сознанием? И если да, то как это проявляется для стороннего наблюдателя (и кто может выступить в качестве такового)? Ответ на первый вопрос может быть только положительным. Как известно, сознание есть способность выделять себя из окружающей среды и организовывать свое поведение соответственно тому, как реагирует среда на твои воздействия. Но главная отличительная черта индивидуума, обладающего сознанием – способность к принятию решения способом, отличным от случайного выбора или полного перебора вариантов. Тогда принятие решения – суть волеизлияние, и притом внутренне обоснованное.

Таким образом, Господь не просто глобальный процесс (таковым, например, является расширение вселенной), но такой, который обладает функцией самоконтроля и оценки самого себя, то есть самосознанием. Этот процесс самосогласован таким образом, что его стадии сменяют друг друга бесконфликтно и безинерционно…".

Здесь текст обрывался. Пока я читал, Гиря терпеливо ждал.

– Ну, хватит, – произнес он строго, когда заметил, что я пытаюсь читать текст в третий раз. – Хорошего помаленьку. Суть уловил?

Я пожал плечами.

– Нет желания сразу в чем-нибудь сознаться? Стиль незнаком? Почерк? Вообще, есть какие-нибудь ассоциации относительно автора.

– Абсолютно никаких, – признался я.

– Угу… Это хорошо. Тогда я поставлю ряд вопросов, а ты, соответственно, будешь отвечать. Вопрос первый: кто, с твоей точки зрения мог это написать? Что за человек?

– Трудно сказать.., – начал было я, но Гиря меня перебил.

– Давай без вводных предложений. Напрягись, попытайся вообразить этого человека. Типаж, характер, профессия? Создай образ. Меня интересует твое независимое суждение, потому что я-то этого человека знаю, и не собираюсь играть в викторину. Я понятно изъясняюсь?

– Вполне, и даже более того, – сказал я.

– Вот именно, – Гиря ухмыльнулся. – Итак?

– Автор – технарь, возможно математик.

– Но не богослов?

– Нет… Богослов?.. Да нет, он… Вряд ли.

– Ты смотри.., – пробормотал Гиря. А почему математик?

– Подход к изложению – аксиоматический.

– Что еще можешь сказать?

– Стиль мышления – логический.

– Скорее уж мистический. Где ты тут усмотрел логику?

– Автор строит концепцию Бога, стараясь избавить ее от противоречий и согласуя с тем, что мы наблюдаем в реальности.

– Но в реальности мы никакого Бога не наблюдаем.

– Это – как посмотреть, – сказал я многозначительно. – Вам же русским языком сказано, что Господь – это процесс. А в реальности мы всякие процесы наблюдаем. Выбирайте.

– Ну, хорошо, – покладисто согласился Гиря. – А что-нибудь относительно характера, личности и темперамента автора?

– Склонен к самоанализу. Не импульсивен. Не самолюбив.

– А это еще почему?

– Самолюбивые, обычно, ставят себя в центр любых рассуждений.

– Хм… Пожалуй. Что еще?

– Пол, безусловно, мужской. И почерк, и стиль изложения. Отсутствие эмоций. Вообще, человек, много переживший. Знаете, к размышлениям о Боге обычно приступают после тщательного изучения действительности. Это мне говорили специалисты.

– Что, есть такие?

– Да, когда учился, мне попадались.

– Ну-ну… Что-нибудь еще?

– Все, пожалуй. Вообще, материал слишком ограничен, чтобы делать далеко идущие выводы относительно личности автора.

– Но кое-что есть, – произнес Гиря удовлетворенно. – Теперь такой вопрос. Как ты думаешь, что было вначале, и чем все закончилось? Вообще, что это такое?

– Эссе, – сказал я.

– А зачем? Для чего? Вот если бы ты взялся за такое дело, что бы тебя на это могло подвигнуть?

– Меня? – Я пожал плечами. – Я вообще с трудом могу представить себя всерьез рассуждающим о Боге.

– Но ведь ты по образованию математик. И его в этом подозреваешь. Он же – может.

– Вероятно, приспичило.

Гиря испытующе на меня посмотрел.

– Но это всерьез?

– Думаю, да, – сказал я твердо. – На шутку не тянет.

– И все-таки, зачем? Напрягись. Какую цель ставил автор? Хоть что-нибудь.

– Ну-у.., – я задумался. – Если хоть что-нибудь, тогда вот. Автор пытался придумать Бога. Например, изобретал новую религию. Пойдет?

– Придумать? – Гиря посмотрел на меня уважительно. – Да, Глеб, а ведь котел у тебя варит лучше моего. Масштабно мыслишь (это была любимая его похвала). Я, например, решил, что… Впрочем, не важно.

– Благодарю за комплимент, Петр Янович, но все же?

– Я думал, что он излагает воззрения какого-нибудь, – он покрутил пальцами, – какого-нибудь Фомы Аквинского.

– Нет, – я пожал плечами. – Если речь идет о классических религиях, то все написанное им в корне противоречит. У классиков бог всегда персонифицирован и антропоморфен. Ибо "по образу и подобию"…

– А у не очень классиков как на этот счет?

– У этих – тоже противоречит. Разве что в индуизме или у китайцев… Нет, не то.

– То-то и оно, что не то. Я, правда, не знаток, но и мне показалось, что этот его Бог слишком уж… Хоть сейчас бери и пользуйся. Стало быть так, заголовок: "Конструкция Бога всемогущего и всеведущего для реконструкции бытия, с целью его упорядочения и придания большего смысла". И далее – по тексту. Или, скажем: "Бог. Технические условия на разработку". А в конце следует: "Принципы, положенные в основу данной разработки позволят усилить мотивацию бытия молекулярных комплексов типа Homo Sapiens, и увеличить коэффициент полезного действия указанных комплексов в…надцать раз". Так, примерно.

– Ну, это, наверное, перебор, – сказал я неуверенно.

– Перебор… А писать трактаты про бога – не перебор? – пробурчал Гиря, и принялся листать папку дальше. – Тогда вот еще один текст. Ознакомься на тех же условиях.

Я взял листы. Почерк был тот же, и снова ни начала, ни конца. Вот что там было написано:

"…глобальных перспектив развития цивилизации.

Следует выделить два аспекта. Первый: принципиальная ограниченность ресурсов сырья и энергии, которыми располагает земная цивилизация. И второй: теперь уже доказанная возможность и неизбежность интеллектуальной и физиологической дифференциации вида Homo Sapiens на подвиды.

Последнее, фактически, означает появление в пределах Солнечной системы новых видов разумных существ, значительно отличающихся от уже существующего вида по разным параметрам. Возникающая ситуация чрезвычайно опасна с точки зрения перспектив развития разумной жизни, как таковой, из-за возможной конфронтации видов, поскольку жизненное пространство и ресурсы принципиально ограничены. Единственный путь если не избежать этого, то хотя бы смягчить назревающий конфликт, – поиск возможностей разомкнуть Солнечную систему, то есть, обеспечение экспансии разумной жизни за ее пределы".

– Обалдеть, – невольно пробормотал я, прочитав данный пассаж.

– Ты читай, читай! – возбудился Гиря. – В конце еще не так обалдеешь.

Я продолжил чтение.

"Следует отметить, что речь идет именно об экспансии, ставящей своей целью не просто достижение близлежащих звездных систем, исследование планет и пр., но заселение этих систем разумными существами антропоидного типа…".

– Добрался до антропоидного типа? – осведомился Гиря.

От нетерпения он даже начал барабанить пальцами по столу, что для Петра Яновича было нетипично. В нашей компании обязанность барабанить пальцами была возложена на Валерия Алексеевича Сюняева, ближайшего, как выражался Гиря, "сподвижника по должности". Петр же Янович обычно исполнял обязанности сфинкса.

– Ну, – подтвердил я. – Еле добрался.

– И как, впечатляет?

– Нет. Записки из дурдома. Это же фантастика в чистом виде!

– Вот именно! – почему-то возрадовался Гиря. – Читай дальше, читай!

"Таким образом, человечество должно начать подготовку технических средств для отправки достаточно больших групп своих представителей в межзвездные экспедиции. При отправке каждой такой экспедиции необходимо исходить из того, что в Солнечную систему она не возвратится, полет продлится неопределенно долго, ей, возможно, потребуется обследовать несколько сотен звездных систем, пока не будет обнаружена планета с приемлемыми для выживания параметрами. Высадившись на нее, экспедиция должна основать колонию и положить начало дочерней цивилизации".

– Он это что, серьезно? – пробормотал я невольно.

– Что? – Гиря вытянул шею, как бы пытаясь заглянуть в текст через стол. – Где ты там застрял?

– В дочерней цивилизации.

– А! Ты дальше читай – это мелочи. Это и я напишу – недорого возьму.

"С экспедициями может поддерживаться связь, однако технические средства должны обеспечить в том числе и абсолютно автономное существование при параметрах межзвездной среды сколь угодно длительное время".

Последние слова были подчеркнуты. Я выпятил челюсть, недоуменно посмотрел на Гирю и спросил.

– Дальше читать?

– А что там?

– "Сколь угодно длительное время".

– И что тебя смущает?

– "Сколь угодно".

– Ну.., – Гиря сморщился. – Какая тебе разница? Сколь угодно, и сколь угодно. Отринь свой скепсис! Дальше читай.

"Существуют ли уже теперь предпосылки для постановки задачи в изложенном виде?

Анализ различных аспектов проблемы приводит к следующему.

Осуществлению проекта препятствует ряд объективных факторов.

1. Конечность жизненного цикла человеческого существа обычного типа.

2. Психологический дискомфорт, связанный с крайней ограниченностью доступного пространства и длительностью полета, значительно превышающей время жизни человеческого существа.

3. Отсутствие достаточно мощных и стабильных источников энергии для обеспечения приемлемых условий существования микроцивилизации в условиях экспедиции.

4. Утвердившееся в общественном сознании, стереотипное мнение о том, что межзвездные перелеты невозможны в обозримом будущем, и любые попытки их осуществления попросту бессмысленны по многим причинам.

Последний фактор является решающим при выборе стратегии. Достаточно очевидно, что в ближайшее время не удастся переломить негатив в общественном сознании, посему любые попытки легальной подготовки к межзвездной экспедиции обречены на провал. Вместе с тем, прогнозируемый срок развития кризисных явлений в сфере земной цивилизации оценивается в двести лет. Нарушение коммуникационных связей, обусловленное этими явлениями будет все более затруднять реализацию проекта, если вообще не сделает ее невозможной. Последствия этого для развития разумной жизни в нашей части Галактики (а возможно и во всей Галактике, если наша цивилизация уникальна) могут быть оценены как катастрофические.

Вывод: необходимо начать подготовку межзвездной экспедиции немедленно, используя все легальные возможности, и любые нелегальные в рамках общепринятых норм морали.

Прежде всего, следует очертить нравственные границы, ограничивающие возможности подготовки экспедиции, и выяснить, удастся ли ее осуществить не преступая упомянутые барьеры в разумные сроки. Исследование данного аспекта проблемы осложняется тем, что сфера морально-этических отношений описывается расплывчатыми (в математическом смысле) понятиями и практически не поддается количественному анализу. Но, не определив границы допустимого, бессмысленно говорить о границах возможного. Пренебрежение же этическими нормами в процессе подготовки полета приведет к тому, что во время полета произойдет разрушение даже того неустойчивого баланса отношений, который будет унаследован от материнской цивилизации, наступит коллапс взаимной толерантности, последствия которого непредсказуемы.

Следует иметь в виду, что никакая новая устойчивая мораль не может сформироваться на пустом месте. Постоянная времени, характеризующая стабильность этики, вообще достаточно велика, ибо в основании этики лежат традиции, последние же аккумулируют опыт жизни людей в социуме. Будучи заложены однажды, традиции определяют характер этических норм на сроки, заведомо большие жизни одного поколения. Следовательно, этические нормы при подготовке и в процессе полета останутся приблизительно теми же, что и на Земле, но условия жизни в экспедиции будут принципиально отличными. Как разрешится это противоречие, прогнозировать невозможно.

Переходя к анализу возможности разрешения технических проблем, следует прежде всего решить вопрос о выборе оптимального носителя экспедиции, а именно, будет ли это искусственный объект, либо объект…".

Здесь текст обрывался. Я машинально перевернул страницу и не обнаружил под ней ничего. Потом тряхнул головой, избавляясь от ощущения, что меня бессовестно надули.

– Прочитал? – осведомился Гиря. – Верни документ.

Я исполнил указание. Петр Янович аккуратно вложил листы в свою синюю папку, щелкнул застежками и направился к сейфу.

– И это все? – обиделся я.

– Пока – все. А там посмотрим, – сказал он, закрывая сейф и возвращаясь к месту постоянной дислокации.

– Куда посмотрим?

– На твое поведение.

– А у меня всегда примерное. И впредь таким останется.

– Вот когда оно останется, тогда и посмотрим, – подытожил Гиря. – А тем временем продолжим. Вопрос первый: что скажешь?

– Да что тут скажешь.., – я выдержал паузу, понимая, что говорить придется, и не понимая, что именно придется сказать.

– Ну, так, вообще… Как тебе показался автор?

– Автор – человек широких взглядов. Для него, судя по всему, заглянуть в будущее на пару тысячелетий – раз плюнуть. Но, однако, на сумасшедшего он не тянет. Да и вообще, создается какое-то ощущение безличности… Меморандум, или нечто в этом роде. Протокол о намерениях, или отчет по результатам осмысления. Короче, деловая бумага.

– А! Вот! – Гиря ткнул в меня пальцем. – Ты посмотри, что он здесь предсказывает, этот Нострадамус. И какова степень уверенности. Просто жуть берет! Мы тут, понимаешь, сидим, развиваемся как умеем, и знать ничего не желаем. Но вот наступает светлое будущее, и что же мы видим? Марс объявляет войну Земле, а Луна сохраняет нейтралитет. Это что – порядок?!

Гиря для пущего блеска выпучил глаза и продолжил:

– Ну, ладно, я-то помру, а ты-то – останешься. С тебя и спросят потомки. Где, спросят, ты был, сукин сын, куда смотрел?.. Так что, давай, брат, шевели спином.

Последнюю часть своей речи Гиря произнес с особым пафосом. Я, со своей стороны, втянул живот и соответствовал моменту всеми прочими частями тела.

– Ладно, – сказал он, оценив мои старания на "удовлетворительно, хотя и весьма посредственно", – повеселились мы всласть. Теперь по существу момента. К этим бумажкам можно относиться двояко. С одной стороны, мало ли кто и что напишет. Но это, так сказать, с лицевой стороны. А вот с изнанки все выглядит совершенно иначе. Например, он, этот писатель, абсолютно уверен в своей правоте. Из каких, спрашивается, источников он черпает свою уверенность? А степень уверенности такова, что впору караул кричать. Другое то, что у меня лично возникает ощущение, сходное с ощущениями тех самых поляков, которых Ванька Сусанин завел невесть куда, да и бросил на съедение волкам. Данный документ я воспринимаю как некое руководство к действию. Кто-то должен что-то начать делать. Кто и что? Ясно, что именно: готовить межзвездный перелет. Вопрос: он его уже готовит? Если нет, то почему? А если да, то почему мы с тобой об этом ничего не знаем? Это плохо. Но много хуже, если мы об этом знаем, но не догадываемся. Я понятно излагаю?

– Вполне, – сказал я озадаченно, – и даже несколько более того.

– Более чего? – язвительно осведомился Гиря.

– Более того, что вполне, – ответил я напропалую, совершенно не понимая, к чему он клонит.

– Надо понимать так, что вполне у тебя наполнено весьма слабо. И это очень плохо, – Гиря погрозил мне пальцем. – Выражаю тебе свое административное неудовольствие. Смотри, например, что он пишет: "искусственный объект, либо объект…".. Искусственный объект – это мне понятно, и тебе, надеюсь, тоже. А что означает запятая и далее по тексту? А – я спрашиваю?

– Вероятно, естественный, – я пожал плечами.

– Возможно. И где он, этот объект?

– А, этот-то? Ну, скажем, это какой-нибудь астероид.

– Понятно. Они в него залезут, и полетят в "неопределенно длительный" полет. Хорошая мысль! Просто на удивление свежая…

– Издеваетесь, Петр Янович, – обиделся я. – Режете на корню ростки мыслей.

– Да не режу я их, не режу! – Гиря махнул рукой. – Ведь если они собрались лететь, то нам следует выяснить, как там у них насчет безопасности. Мы ведь отдел безопасности?

– Ну, вообще-то, да…

– Не вообще-то, а да. Разболтался ты… Так вот, я тебе официально сообщаю, что автором сих документов является Сомов Владимир Корнеевич, ранее упоминавшийся, и, если можно так выразиться, означенный.

– Отец вашей снохи?

– Именно.

– А чем отец вашей снохи отличается от всех иных?

– Ну, это длинная история. Как-нибудь расскажу. Да ты ее, в основных чертах, знаешь, только не догадываешься… Будь это любой другой индивидуум, я бы даже не чихнул. А так – извини-подвинься. Скажу больше, оба документа датируются прошлым десятилетием, и воды с тех пор утекло вполне достаточно, чтобы снарядить какой-нибудь астероид. С Сомовым я беседовал неоднократно, и всякий раз он подозрительно часто пожимал плечами и на что-то намекал. И подозрительно часто куда-то пропадал. Вот я и нервничаю насчет его безопасности. Теперь более понятно?

Я уклонился от заверений и пожал плечами.

– Вот! – сказал Гиря. – И ты туда же. И Сюняев. И Кикнадзе. И еще кое-кто. И я тоже могу пожать плечами. Но я этого не делаю, а беру тебя за хобот и даю боевое задание. А сам буду каяться, что не дал его гораздо раньше.

– А именно?

– А именно. Ты у нас статистик и считать умеешь. Я полагаю, что со временем именно ты начнешь методично изучать все наши материалы за последние лет двадцать, а точнее, все, начиная с материалов по аварии на "Вавилове". Ты попытаешься установить следующее. Допустим, кто-то затеял куда-то лететь. Как бы он мог это сделать, не вызывая моего неудовольствия? И с кем в сотоварищах? Это в идеале. Это, так сказать, твоя сверхзадача. А вообще хотелось бы выловить все загадочные явления на космических трассах. Например: кто-то куда-то летел, а прилетел совсем в другое место, где его вовсе не ждали, но решили: черт с ним, пусть тут сидит раз уж прилетел. Или: что-то бесследно исчезло, но выяснилось, что и без него всем неплохо. Или: что-то объявилось там, где его не ждали, но не отправлять же назад, пусть пока тут полежит. Вообще, все мало-мальски подозрительное в контексте наших рассуждений. Ты меня понял?

– Вполне, – подтвердил я, хотя, как принято говорить, в моей душе шевельнулись сомнения. Но сомнения эти были столь глубоки, что я не решился доверить их шефу. Ибо Петр Янович никогда не разделял чужих сомнений по той простой причине, что всегда имел наготове свои собственные. Двойной же запас сомнений, часть из которых неразделенные, сейчас мне был ни к чему.

– Ага! – произнес Гиря, и прищурил глаз. – Это хорошо. Были бы сомнения, пришлось бы их разделять, а так сиди себе, листай бумажки. – Он выдержал паузу, переменился в лице и вдруг поинтересовался: – Ты, Глеб, что-нибудь слыхал об астральных телах?

– О чем?

Петр Янович сморщился как от зубной боли:

– Похоже, у меня плохо с дикцией. Надо поработать. Я сказал: об аст-раль-ных.

– Вообще-то да. Но это же оккультизм, нам он ни к чему.

– Полагаешь? – в его голосе мне послышались нотки застарелых неразделенных сомнений. – Тут вот какое дело: одному моему хорошему приятелю явился дух. И все бы ничего, да только фамилия у него неподходящая.

– У духа?

– Нет, – он задумчиво посмотрел в окно. – У знакомого.

Я посмотрел туда же. Ничего. Небо, облака.

– А какая у него фамилия?

– Шатилов. Вот такая у него смешная фамилия… Ладно, об этих всяких астральных телах и духах поговорим в следующий раз. Все, конец уединенции!

Разговор этот никаких видимых последствий не имел. В тот момент я действительно маялся от безделья завершив монументальный отчет по эпизоду под вызывающим названием "Метеорная эпидемия".

К делу эта "эпидемия" отношения не имеет, хотя, разумеется, сам по себе эпизод представляет интерес, как, цитирую, "яркий пример вопиющей расхлябанности и просто-таки фантастической безответственности". Именно так его охарактеризовал Гиря, подводя итоги расследования. После этого эпизода что-то там прорвало, как из рога изобилия посыпались другие эпизоды, меня спешно бросили на Третью Лунную базу Космофлота, я замотался и почти забыл о синей папке.

Но Гиря, как мне теперь понятно, не забывал о ней ни на минуту. И в нужный момент напомнил…

Вообще, конечно, наш шеф – личность почти мифическая. По роду своей деятельности я вынужден был знакомиться с очень многими людьми, которых судьба выбросила за пределы земной атмосферы, и примерно каждый второй так или иначе сталкивался с Гирей, а примерно каждый пятый имел после этого вмятину на репутации. Каждый третий, узнав, что я представляю наш славный сектор, немедленно интересовался, как там поживает шеф, воюет ли еще, мылит ли холки? Получив заверение в том, что воюет и мылит, многие, ни с того ни с сего, впадали в ностальгию и начинали вспоминать, как тогда-то и тогда-то случилось то-то и то-то, но, несмотря на то, что когда появился Гиря, уже успели размести мусор по сусекам, Петр Янович таки дознался, и кое-кому пришлось получить дыню, а кое-кому вставили фитиль. Причем, уж не знаю почему, все это вспоминалось с удовольствием, особенно "указующий перст" Петра Яновича.

Я тоже вспоминаю о нем с удовольствием. Когда семь лет назад я, тогда студент-дипломник, впервые пришел в его кабинет, он сказал так:

"Юноша!.. Нет, не то… О, юноша!.. Вот это правильнее… Вы даже не представляете, насколько важной и ответственной работой мы здесь занимаемся".

Я сказал, что нет, не представляю, но надеюсь, что с помощью старших товарищей сумею восполнить этот пробел. Он заявил, что мои намерения совпадают с его устремлениями целиком и полностью, но… И впервые воздвиг перед моим носом свой указующий перст.

За пять лет работы в нашем славном отделе указующий перст Гири я наблюдал несчетное число раз, и отбросив ложную скромность, могу смело утверждать, что изучил его, как свои пять пальцев. Среди всех прочих особенностей упомянутого перста я выделяю одну: если перст пришел в движение, это значит, что Гиря готов принять решение. Какое именно – зависит от обстоятельств, но без окончательного решения указательный палец Петра Яновича вертикального положения не достигнет. Опытные коллеги – Штокман, например – зная градус отклонения оси пальца, могут довольно точно определить стадию принятия решения. Я пока не могу – это очень сложная функция.

Кто-то, кажется Кикнадзе, рассказал мне, что привычка воздвигать перст возникла у Петра Яновича с момента вступления в должность. До него начальником отдела безопасности одноименного сектора ГУК был некто Спиридонов – личность совсем уж выдающаяся и легендарная. И, якобы, когда он умирал, а Гиря стоял у одра, тот поведал ему некую страшную тайну администрирования, существенным элементом которой и являлся означенный перст, воздвигаемый перед носом подчиненных всякий раз, когда требовалось возвести их энтузиазм и усердие в "квадратную степень".

Что касается термина "квадратная степень" – это любимое выражение Валерия Алексеевича Сюняева – главного специалиста нашего отдела. Мои отношения с ним складывались долго, и чем больше я его узнавал, тем больше удивлялся, пока не удивился окончательно.

Коллега Сюняев, как я теперь понимаю, был последним романтиком, оставшимся от эпохи расцвета секретных служб. Кстати, "коллега" – его любимое обращение. Используя его, он, в зависимости от настроения, варьировал произношение буквы "О" и буквы "Г", так что акустический эквивалент, порой, достигал значения слова "калека", и полностью уничтожала оппонента.

Валерий Алексеевич пользовался благорасположением начальства вообще, и непосредственного – в частности. Правда, иногда между ним и Гирей возникало недопонимание, и тон беседы становился возвышенным. Кончалось это всегда одинаково. В последний момент Гиря как-то по-особенному выпучивал глаза, после чего Сюняев шипел, и вылетал за дверь, сметая по дороге деловые бумаги со столов "коллег". Но, однако же, на время прекращал "самодеятельность", "самоуправство" и "игры в конспирацию с криминальным уклоном". А вообще-то, Валерий Алексеевич был действительно корифей. Он обладал редкой способностью охватывать умственным взором всю информацию по конкретному происшествию и немедленно выдавать несколько версий. Ошибался он редко – я помню только один случай, когда действительная причина не попала в его перечень.

Что до Гири, то в минуты расслабления он становился прекраснодушным либералом – в такие моменты Петр Янович делился со мной своим знанием жизни и "тайнами мадридского двора", касающимися функционирования верхних эшелонов ГУКа.

"Сюняев – подлец! – говорил он мне. – Бери с него пример. Я его знаю, как облупленного – он кого хочешь вокруг пальца обведет!"

И поднимал вверх свой перст, после чего у меня возникало ощущение, что именно вокруг этого пальца и водит своих клиентов уважаемый Валерий Алексеевич.

"А почему же подлец?" – вопрошал я самым невинным голосом.

"А подлец он потому, что рушит мне всю внутриведомственную политику. Я, понимаешь, стараюсь везде навести мосты, действовать ласковым словом и немым укором, работать, как говорят, в духе сотрудничества и взаимопонимания, а он, Сюняев то есть, криминализирует любую ситуацию, пугает всех до полусмерти и, чуть что, немедленно требует расстрела на месте всех поименованных. Всюду, ты понимаешь, ищет подвох и злой умысел"

"А надо, Петр Янович?.."

"А надо, Глеб, искать головотяпство", – отвечал Гиря, и делал скорбное лицо. – Заклинаю тебя всеми святыми и приснопамятными мучениками космоса: в любом деле прежде всего шерше дурака. Шерше его, родимого, выявляй, и выставляй на всеобщее обозрение мне. Ибо дурак – и только он один – способен теперь нарушить плавное движение нашей цивилизации к светлому будущему! Вот когда ты еще не существовал как личность, а я работал на подхвате, нами руководил некто Спиридонов Василий Васильевич. Он был гением в нашем деле, и тень его гениальности пала на мою голову. "Петя, – говорил мне Спиридонов, – вся история цивилизации зиждется на глупостях, творимых идиотами, и пока мы не придумаем надежный способ борьбы с ними, все усилия по наведению элементарного порядка в Солнечной системе обречены на провал с треском". И ты, Глеб, должен проникнуться пониманием того простого факта, имеющего силу закона природы в разумной ее части, что даже подлость выводится из глупости, не говоря уже о других, сравнительно безобидных пороках. Но не наоборот. Нет, Глеб, не наоборот…".

Из своего скромного опыта работы на ниве космической безопасности я, пожалуй, не смогу привести ни одного примера, который бы поставил под сомнение закон Спиридонова-Гири. Думаю, этот закон выполняется с абсолютной точностью, и простирает свое действие в самые отдаленные уголки вселенной, включая экзопланеты и черные дыры.

Еще шеф утверждает, что космическая безопасность начинается здесь, на Земле. С этим можно поспорить, ибо дураки попадаются и на космических трассах. Но там их концентрация значительно меньше.

В принципе, конечно, название "отдел безопасности" не вполне отвечает сути той деятельности, которой мы занимаемся. Наше подразделение представляет собой нечто вроде информационной сточной канавы, куда стекаются все сведения о безобразиях, сопутствующих функционированию такого международного монстра, как Главное Управление Космонавигации – ГУК. Аббревиатура не чрезмерно благозвучная, но мы привыкли. Интересно то, что слово "управление" – женского рода, а "ГУК" склоняется исключительно как мужской, разумеется, на тех языках, где этот род имеется. Очевидно, потому, что у нас работают люди мужественных профессий.

ГУК был сформирован под эгидой Всемирной Ассамблеи, подчинялся только Исполнительному Комитету Ассамблеи, и призван был обеспечить связность коммуникаций в Солнечной системе. Фактически, связность более или менее обеспечивается только в пределах Приземелья. Внеземелье, то есть все, что лежит за границей Пояса астероидов – это сфера, куда ГУК еще только пытается запустить свои щупальца, и, судя по всему, не скоро запустит. Существуют, правда, несколько сравнительно мощных стационарных баз на орбитах вокруг Юпитера, Сатурна и Урана, но вся остальная кипучая деятельность ограничивается рейдами для сброса автоматических исследовательских лабораторий, и научными экспедициями, безопасностью которых мы можем заниматься только до, или после факта ее нарушения, то есть именно тогда, когда никакой опасности еще, или уже нет. Таким образом, предвидеть опасности затруднительно, ввиду их отсутствия на момент акта предвидения, а расследовать что-либо задним числом, без вылета на "место происшествия" можно только по бумажкам и со слов участников происшествия, которые дружно молчат в тряпочку, опасаясь, что их откровенность повлияет на решимость начальников организовывать следующие экспедиции.

"Внеземельщики" делятся на две основные категории: "летный состав" и "персонал". Летный состав – пилоты, навигаторы, двигателисты. "Персонал" – связисты, прибористы, такелажники, ремонтники и прочая "обслуга". Здесь разброс типажей просто феерический! Летный состав более дисциплинирован, но менее склонен к откровенности. Взаимоотношения между категориями несколько натянутые, поэтому любые попытки объективного расследования вязнут во взаимных претензиях. Есть еще "наука". Это, обычно, прикомандированные, хотя в составе ГУКа имеется специальный научный сектор. Чем они конкретно занимаются, я не знаю. Вероятно, изучают космос во всех его аспектах. Про этих и говорить нечего – контингент тот еще! Есть еще "управленцы" – начальники всех уровней. О них разговор особый. Народ весьма амбициозный, ушлый и дошлый. Класть им палец в рот Гиря не рекомендует "чрезвычайно настойчиво и очень регулярно", как однажды выразился Сюняев.

Обычно, при расследовании бесспорные факты никто не отрицает, но их интерпретация разными сторонами может свести с ума кого угодно. При том, что мы не проводим уголовные расследования, наша задача – выяснить, по возможности, объективные причины катастрофы, аварии или происшествия, и предложить конкретные меры к их недопущению впредь. В рамках сектора безопасности существуют еще ряд подразделений: спасатели, оперативники, прогнозисты, ликвидаторы и еще одна команда, в задачу которой входит тотальная плановая проверка всех технических средств на предмет их безопасности. Этим вообще не позавидуешь. Вот, скажем, есть обычная лопата. Формально, без заключения специалистов упомянутой команды, лопата не может быть выброшена за пределы земной атмосферы…

Размышляя как-то о высоких материях, я пришел к выводу, что состояния полной безопасности можно достигнуть только одним способом: умереть. Покойники обладают, с точки зрения безопасности, идеальными свойствами. И главное их свойство: они ничего не хотят. Все опасности возникают в тот момент, когда кто-нибудь начинает чего-нибудь хотеть. Максимум опасности наступит в тот момент, когда кто-то другой захочет прямо противоположного. Природа не может терпеть такого положения вещей, и начинает подвергать всех опасности. Пример? Ну.., допустим, я хочу открыть вакуум-створ, а вы, наоборот, хотите снять скафандр. Это, разумеется, только схема. Если мы с вами интеллигентные люди, то можем успеть договориться. Но я знал таких, которые не успели. Знакомство с некоторыми из них, увы, состоялось уже после того, как они утратили способность что-либо хотеть…

Говоря языком математики, сумма всех хотений в любой момент противоречива настолько, что не может быть отражена на реальность без ущерба для последней.

Красиво, не правда ли? Но, ей богу, это мне ничего не стоило. Дело в том, что по образованию я именно математик. Специальность – теория вероятности и математическая статистика. То есть, всякие, там, распределения, предельные теоремы, сходимости по вероятности и прочие занимательные вещи. Остается только удивляться, почему я занимаюсь тем, чем я сейчас занимаюсь, и какая нелегкая занесла меня в отдел безопасности ГУК. Я и сам до сих пор удивляюсь.

Случилось это так.

В качестве дипломной работы мой руководитель предложил расклассифицировать происшествия на космических трассах. Для сбора материала я был направлен в отдел анализа и прогнозов сектора безопасности ГУКа, в архиве которого и приступил к просмотру огромного количества отчетов по происшествиям. Примерно через месяц я понял, что эти отчеты не поддаются никакой классификации, и никогда не поддадутся вообще. После того, как я доложил этот вывод руководителю, он связался с каким-то начальством и получил рекомендацию переправить меня в отдел безопасности, где меня примут, как родного, потому что именно там сосредоточены основные следственные силы, и именно они пишут те самые отчеты. Там я и встретился с Гирей. Но не сразу, а только через две недели, после того, как прибыл к месту постоянной дислокации отдела. Сам Гиря отсутствовал, его замещал Сюняев, а Кикнадзе писал отчет. Оба они отнеслись к моим трудностям с пониманием и сочувствием, особенно Валерий Алексеевич, изнывавший под тяжестью служебных обязанностей. Тема его вдохновила. Он решил, что для начала я должен изучить специфику обстановки, в которой рождаются отчеты и отослал к Зурабу Шалвовичу. Зураб Шалвович изнывал под тяжестью необходимости сочинить хоть что-то по расследуемому эпизоду, из чего не следовало бы с очевидностью, что его (эпизода) творцы – лица с аномальной психикой. Он заявил, что данный эпизод не типичный и отослал меня к Сюняеву за типичными эпизодами. Валерий Алексеевич взбодрился, вспомнил целую кучу таковых, рассказал пару забавных историй, скоренько их обобщил и принялся разглагольствовать обо всем на свете. В промежутках он "оперативно реагировал" на поступающую информацию и раздавал инструкции выходящим на связь коллегам. Иногда к нему подключался Зураб Шалвович, и оба они превратили мое существование в райское блаженство. Потом Кикнадзе исчез, но появился Карпентер, зато пропал Сюняев, но уже через два дня я предстал пред ясны очи самого Гири.

Когда Петр Янович обнаружил меня в помещении, его первой фразой была: "Он кто?". Карпентер сказал, что не знает, но, вероятно, это боевое пополнение рядов, ибо многие пали на полях сражений, и отряд нуждается в доукомплектовании живой силой и техникой.

"А-а.., – сказал Гиря. – Это хорошо. Вам, молодой человек, надлежит завтра вылететь на… и прояснить там обстановку".

Самое интересное, что я вылетел, и уж совсем интересно то, что (это выяснилось, когда я через неделю вернулся) вполне прояснил. И только после этого Гиря соизволил выяснить, кто, собственно, я такой.

Именно тогда он и произнес свой монолог: "Юноша!..".

Далее разговор протекал так:

"Вас зовут Глеб, а фамилия ваша Кукса, не так ли? Нам такие люди очень нужны. То есть люди, лишенные способности задавать глупые вопросы, на которые у меня нет возможности ответить, поскольку я ни черта не знаю о том, что произошло, и сам желаю задать кому-либо эти самые вопросы. У вас есть хватка и способность видеть то, что другие не замечают. Можете и дальше заниматься статистикой, но я вам не советую. Окунитесь в кипение жизни, соберите крупицы опыта, а уж потом осмысляйте и охватывайте умственным взором. Ну, как, согласны?"

Я сказал, что должен подумать. Мне ведь необходимо написать и защитить дипломную работу.

"Правильно, – сказал Петр Янович, благосклонно кивнув. – Но это пустяки. Явится Сюняев – он вам все расклассифицирует в два счета. Я дам поручение. У него не голова, а банка данных. Два дня – не больше. А формулы вы подберете из учебников. И вообще, научная работа только тогда плодотворна, когда делается на досуге. Я понятно излагаю?"

Именно тогда я впервые применил формулировку ответа, за которую Сюняев обещал поставить мне памятник на самом видном месте. Я ответил:

"Вполне, и даже более того".

"Это радует и вдохновляет, – заметил Гиря. – У нас, таким образом, намечается удивительно полное взаимопонимание. Так вы согласны?"

На другой день я дал согласие, о чем жалею очень редко. В основном, когда нет работы.

Сначала я написал дипломную работу и, защитив ее на "хорошо", был зачислен в штат. Примерно год у меня ушел на стажировку, в процессе которой я сопровождал старших и более опытных коллег. Какое-то время я совершенно не понимал, зачем они мотаются по Системе и лезут в чужие дела. Но постепенно понимание наступило. Выражается оно примерно в следующем. Когда на место происшествия прибывает человек, побывавший в других местах, где случились другие происшествия, он видит многое из того, что никто из участников данного происшествия не замечал, и никогда бы не заметил. На самом деле, уже одного этого достаточно, чтобы оправдать деятельность нашего отдела. Другая сторона состоит в том, что после происшествия, и особенно если были жертвы, все, включая начальников всех уровней, находятся в состоянии перманентного стресса, и катастрофически возрастает вероятность совершения новых глупостей при инстинктивных попытках смачивания концов. Третья же сторона состоит в том, что на месте происшествия кто-то должен представлять закон и власть. Почему – не знаю, но каждый человек в этом остро нуждается.

В процессе стажировки я старался быть полезным, и мои старания были замечены. Первой похвалы от Валерия Алексеевича я удостоился через полгода, от Зураба Шалвовича – через год, а от Петра Яновича аж через два с половиной. В конце третьего года я приступил к самостоятельной работе в качестве дознавателя. С этого момента я вошел, как выразился Сюняев, "в нашу тесную семью" на равных, то есть получил право самостоятельно принимать решения, имеющие юридическую силу. Еще через год я с некоторым удивлением обнаружил, что с моим мнением не только считаются, но его начинают требовать даже в тех случаях, когда непосредственного участия в расследовании я не принимал. Чаще всего это делал сам Гиря. Давал отчет и просил сформулировать точку зрения. Я, разумеется, был горд и полон самоудовлетворения, но вовремя осознал, что здесь что-то не то. В конце-концов, я понял, что именно. Гиря меня воспитывал по специальной программе.

"Вот что, Глеб, – сказал он однажды, – то, что я тебе сейчас скажу, может показаться неожиданным, но настал момент принятия решения. Решение это я согласовал с некоторыми коллегами и получил их одобрение. Но, – тут он обнажил указующий перст, – решение принял я. Парень ты сообразительный, и темнить я не буду. Ты мне нужен. Я надеюсь, что однажды именно ты сядешь на мой стул. А поскольку сейчас еще не ясно, когда это потребуется, надо сделать так, чтобы твой зад в любой момент был готов к мягкой посадке. Ты, в свою очередь, должен решить для себя, подходит ли для тебя этот стул. И если решишь, что нет, немедленно сообщи мне об этом, потому что я должен буду начать кадровую работу заново. Скажу прямо, мне бы этого не хотелось, но в любом случае по этому поводу у нас не должно быть никаких недомолвок. Это первое. Теперь второе. Видишь ли, у меня в сейфе лежат кое-какие факты, выводы по которым я не могу доверить кому попало… Нет, не то… Я хочу, чтобы, если со мной что-то случится, существовал некто, кто по данным фактам сделает точно такие же выводы. Ты можешь спросить, почему я не изложу эти выводы? Потому, что у тебя после этого исчезнет возможность сделать их самостоятельно. Давай попробуем работать в таком режиме, а там жизнь покажет… Короче: я отныне считаю тебя своим дублером, или, если угодно, очередным воплощением. Этот факт, однако, никоим образом не должен отразиться на наших профессиональных отношениях. Он и не отразится. Я понятно излагаю?"

"Вполне", – сказал я ошарашенно.

"Но, надеюсь, не более того?" – усмехнулся Петр Янович.

"Скорее, даже менее", – признался я.

"Ну и ладненько", – закруглил разговор он.

Примерно через три месяца после этого разговора состоялся другой разговор, в процессе которого Гиря и достал из сейфа ту самую синюю папку. А еще через пару недель я почти официально получил в проработку свой первый "момент".