– Ну, что? – спросил Гиря, когда мы с Сюняевым зашли в его кабинет.

При этом Гиря смотрел на меня, и голос его как-то странно дрогнул. Похоже, он нервничал. Причем, находился в этом состоянии уже довольно долго, что меня несколько озадачило. Он что же, действительно опасался каких-то эксцессов со стороны Валерия Алексеевича?

– Все в порядке, Петр Янович, – сказал я поспешно

– Как Валера? В норме?

– А, интересно, почему ты его об этом спрашиваешь, а не меня? – раздраженно поинтересовался Сюняев, умащиваясь на стуле. – Ты меня спроси!

– Ага! – напряженность в лице Гири сменилась выражением, которое, по моим понятиям, возникает у начальника после того, как его подчиненные вернулись с ответственного и рискованного задания, он понял, что задание выполнено, потери минимальны, и можно планировать следующую операцию. – Доложи основные результаты.

Я решил быть предельно лаконичным:

– Валерий Алексеевич провел в ящике три часа, установил дружеские отношения с Бодуном и уже на обратном пути высказал несколько концептуальных соображений по ряду вопросов, относящихся к тематике виртуальной реальности.

– Вот как даже! – изумился Гиря. – То есть, все обошлось…

– И даже несколько более того, – подтвердил я.

– Может быть вы закончите валять дурака, – обозлился Сюняев. – Я вам что, подопытный кролик?!

– Что-то вроде того, – пробормотал Гиря, ухмыляясь в сторону.

– Валерий Алексеевич! – я развел руками. – Вы же видите, какая обстановка. Петр Янович никак не может расстаться с мыслью, что либо все его страстно желают облапошить, либо он и вовсе потерял рассудок. В этих условиях я вынужден лавировать между Сциллой его подозрительности и Харибдой вашей раздражительности. И куда прикажете податься бедному аргонавту?

Гиря взглянул на меня с интересом, потом обратил свой взор на Сюняева и сказал значительно:

– А он ведь у нас, оказывается, тоже лингвист.

– Так ведь с кем поведешься.., – буркнул тот.

После этого Валерий Алексеевич неожиданно впал в задумчивость. Заметив это, Гиря махнул рукой:

– Вот что, Глеб, ты давай иди, а мы тут приватно побеседуем. Надо решить несколько интимных вопросов, касающихся моей личности. Да и вообще… Я тут посовещался и решил, что нам следует перейти от практики коллективных совещаний к практике индивидуальных собеседований. А то как соберемся, так давай балагурить, а дело-то, оказывается, серьезное. И, чувствую, скоро станет совсем не до шуток. Так что уж ты не обижайся…

– Я понимаю, – сказал я вставая. – Какие-либо поручения будут?

– Будут. Найди укромное место, садись и подумай. То есть, всесторонне… Так подумай, эдак, но все строго по нашей тематике. Всеми способами, какими умеешь. Особый упор сделай на концептуальные соображения Валеры – мне понадобятся независимые оценки. Ну и так, вообще… И если что-нибудь придумаешь дельное – сразу мне докладывай. Или вот ему, если меня нет, – Гиря ткнул пальцем в Сюняева.

– Но, может быть.., – начал было я, но Гиря резко перебил:

– Нет, не может. С сегодняшнего дня переходишь на особое положение. Отныне ты у нас – спецагент по особым поручениям. Постоянно должен быть в пределах досягаемости. Шлифуй актерские дарования – предстоят встречи с разными людьми под весьма разнообразными предлогами на их площадях. Отрабатывай всякие улыбки и скорбные выражения. И смени гардероб, а то вон штанишки на коленках пузырями – несолидно!

– Это джинсы, – сказал я не очень уверенно.

– Вижу, что джинсы, – буркнул Гиря раздраженно. – Ты что, в джинсах попрешься на Коллегию?

– Я? На Коллегию?! Но почему…

– Слушай, Глеб, не задавай мне идиотских вопросов. Я не знаю, куда тебе придется идти, а куда нет. Понадобится на Коллегию, пойдешь на Коллегию, и должен выглядеть как коллега, а не как босяк. А надо будет крутиться в кулуарах Ассамблеи ООН – никто не должен даже заподозрить, что ты не депутат. Мимику отрабатывай, жесты и все такое. Имей в виду: есть вероятность ситуаций, где необходимо будет применять одеколон. Учись есть стоя – там у них в ходу фуршеты. На всякий случай брейся каждый день, и непременно при себе кристаллофон в нагрудном кармане.

– И парапистолет в заднем, – подсказал Сюняев флегматично.

Гиря посмотрел на него неодобрительно и снова обратился ко мне:

– Галстуки у тебя есть?

– Ну… Да. Один или два. А сколько надо?

Гиря махнул рукой:

– Ладно. Я Валентину проинструктирую… И вот что еще что…

Он отвел взгляд, помолчал, а потом воззрился на меня в упор и поинтересовался:

– Ты умеешь врать, глядя прямо в глаза? Потренируйся там на Куропаткине… Короче, завтра я разговариваю с Таккакацу, а послезавтра.., или еще днем позже ты встречаешься с одним деятелем. Разговор у вас будет аллегорический – я предварительно проинструктирую. Сделаешь полную запись, потом встретимся и будем интерпретировать.

После этого Петр Янович шумно выдохнул воздух, выдежал "томительную паузу" и произнес сакраментальное:

– Все. Иди.

И я пошел.

Интересно отметить, что по ходу своей тирады Гиря ни разу не ввернул свое обычное: "Я понятно излагаю?". Видимо, он уже был уверен в моей понятливости "вполне, и даже более того". Я решил, что, в известной степени, это делает мне честь. Однако, я и понятия не имел, насколько плохо понял, что собственно имел в виду шеф.

В тот момент я и вообразить не мог, в каких кулуарах мне придется побывать в ближайшие месяцы, с каким количеством людей предстоит встретиться, и какую дикую ахинею нести с самым умным выражением лица. И сколько придется врать. А уж о том, какие мнения о моей скромной персоне будут получены мной через знакомых и третьих лиц, я, разумеется, не имел никакого представления, как, впрочем и о том, чем все это закончится.

Сейчас я понимаю, этот день стал для меня переломным. С Куропаткиным я теперь встречался редко, зато очень часто сталкивался вблизи кабинета Гири с другими сотрудниками отдела, причем, некоторых из них я даже и в лицо не знал, хотя, как потом выяснялось, мы не один год работали бок о бок, но как-то удачно доселе не пересекались.

В целом, этот период моей жизни состоял, если можно так выразиться, из фрагментов бытия и небытия. Небытие наступало в тот момент, когда Гиря меня вызывал, грузил кучей бумаг и кристаллов и просил проанализировать, как он выражался, "материал в контексте текущих событий". Сначала я сидел, читал, слушал и формулировал вопросы. Потом шел к Гире, и он меня "ориентировал кто есть кто, зачем и почему". Потом я шел, читал все по второму разу, углубленно размышлял и делал выводы. И нес их Гире. Петр Янович их перетирал в муку, замешивал на "административной мудрости", принимал решения, и мы совместно "разрабатывали комплекс мероприятий". Как правило, в реализации этих мероприятий я участия не принимал, но зато иногда, совершенно неожиданно, Гиря поручал мне, например, встретиться с кем-то и "провести воспитательную беседу в нужном русле", причем само "русло" формулировал тут же, на месте, а воду, которая позже текла в этом русле, я должен был черпать из собственной головы, как выразился Петр Янович, "в рабочем порядке".

Иногда Гиря использовал меня как промежуточное звено в какой-то административной комбинации. По ходу комбинации я в нужный момент открывал рот и произносил нужные слова в нужной последовательности, которые извлекал из перечня, заранее очерченного Гирей. Я даже отвечал на вопросы, довольно ловко, как мне казалось, соединяя фразы из того же набора, и стараясь интонацией придать им форму ответов. При этом, относительно сути формируемого диалога я имел самое смутное представление, но это, как мне кажется, и не имело особого значения. Контрагент, как правило, был полностью удовлетворен беседой. Могу предположить, что ему требовалось услышать какие-то ключевые слова, а все прочее уже не имело значения и отсекалось как шумовой фон.

Спустя какое-то время я таки понял, наконец, что происходит. А происходило следующее: Гиря на моих глазах создавал виртуальную реальность. Средой, на которой эта реальность базировалась, была административная система ГУКа и прилегающие структуры, включая промышленную сферу, обслуживающую космос, соответствующие эшелоны властных структур и разнообразные общественые организации, преимущественно научные.

Однажды – это случилось примерно через три недели после первого похода Сюняева к Бодуну – Гиря меня вызвал и сказал.

– Глеб, ты меня извини, но терпеть придется еще довольно долго. Практически, до победного конца.

– Знать бы что, а я готов, – сказал я бодро.

– Практически, все, – лаконично пояснил он. – Увы, все, что нужно будет терпеть, тебе придется терпеть. Помнишь наш разговор о моих преимуществах перед Сюняевым и Кикнадзе? Сейчас у тебя сложилась аналогичная ситуация.

Откровенно говоря, я не помнил, но промолчал.

– Н-да, ситуация.., – Гиря воспроизвел популярную ненормативную лексическую единицу, и пожаловался: – Очень узкая щель для маневра.

– Понимаю, – сказал я.

– Вряд ли.., – Гиря оцепенел, в задумчивости уставился прямо перед собой, а потом сказал: – Видишь ли, кое-какие вещи я не могу делать сам. Я не могу везде мелькать и нашептывать одному одно, а другому прямо противоположное. Грубо говоря, я не могу уронить лицо. А в нашей комбинации вполне может возникнуть ситуация, когда это не просто желательно, а даже необходимо. То есть, нам крайне необходимо подставное лицо, которое уронить не жалко, а где его взять – ума не приложу.

– Петр Янович, к чему эти церемонии! – сказал я криво ухмыляясь, – Если необходимо что-то, имеющее форму лица, вы вполне можете располагать моим.

– А если придется… хм… ударить им в грязь?

– Но после мне это зачтется?

– О чем разговор – разумеется! Кроме того, ветошь и гигиенические салфетки за мной.

– Решено, – я решительно подвел черту. – Показывайте лужу.

– Не спеши, – Гиря поднял указующий перст. – Придет срок – скажу. Имей в виду, что отныне ты от меня дистанцируешься. Разумеется, в нашем узком кругу все по-прежнему, а вот вне его… То есть, ты становишься как бы самостоятельной политикующей величиной, понимаешь?

– Не очень.

– Что тут непонятного! – разозлился Гиря, – Нужно дозировать информацию, понятно? Говорить недомолвками и намеками, воду мутить. Но, подумай сам, к лицу ли мне это. Я ведь сравнительно крупная административная величина. Я должен ставить задачи и решать вопросы. В необходимых случаях выпучивать глаза и стучать кулаком по столу…

– Петр Янович, давайте конкретно, – произнес я капризно. – Кому и на что следует намекнуть?

– Опять – двадцать пять! – пробурчал он. – Мое дело – обозначить проблему, а уж кому и на что намекать – сам соображай. Я вам не нянька!

– Ну хорошо, хорошо, – я успокаивающе поднял ладони. – Вы ведь сами сказали, что без ваших указаний проявлять самостоятельность и сметку не следует…

– Это указание устарело, – отрезал Гиря. – Задача перед нами стоит сложная, так что придется тебе интриговать самостоятельно. В известной степени, разумеется. Даю первый репер: Таккакацу. Я с ним уже беседовал, мы нашли общий язык, но, как ты понимаешь, разговор протекал в плоскости общих мнений и философских обобщений. Таккакацу дал мне понять, что кое-что знает, о многом догадывается, и я ощутил близость наших позиций по многим моментам. Но не более того! Теперь настало время согласовывать конкретные действия. План таких действий у меня вот здесь, – он постучал себя перстом по макушке и показал его мне.

Я воззрился на палец.

– Ты рот-то закрой! – буркнул Гиря. – План у меня в голове, а не в пальце. Я хотел встретиться с ним сам, но теперь вижу, что повторно делать это не следует. Почему? Потому что я не могу действовать как заговорщик. Это, во-первых, несолидно, а во-вторых, чревато. Ты – другое дело. Молод, скептически настроен, имеешь собственное мнение и карьерные амбиции.

– Но.., – начал было я, но Петр Янович не дал мне продолжить.

– Начальник сказал: имеешь! Что должен делать квалифицированный подчиненный?

– Иметь! – рявкнул я.

– Вот именно. Твоя позиция: ты не противопоставляешь себя мне, но обозначаешь себя как третью величину в административных играх. Подвожу черту: ты ищешь солидный повод, выходишь с ним на Таккакацу и начинаешь его прощупывать. По мере необходимости под вывеской своей собственной излагаешь нашу версию поведения консорциума Асеева. Можно и без обиняков. Наблюдаешь реакцию и, опять-таки, намеком, или в форме подозрений, излагаешь мою позицию, каковой она тебе представляется…

– А какая у вас позиция фактически?

– Не валяй дурака! Как будто ты не знаешь, что я, фактически, играю на стороне Асеева. Но я пытаюсь это камуфлировать, чтобы, избежать вовлечения в процесс лиц, не имеющих к этому процессу прямого отношения, – произнес Гиря и посмотрел на меня сверху вниз. Для этого он задрал подбородок склонил голову набок и слегка повернул в сторону. На его лице читалось: "ну как?"

Я ощутил себя лицом "не имеющим прямого отношения", но не спасовал и продолжил:

– Понятно. А какой она мне кажется?

– Тебе непонятна мотивация моего поведения – раз. Ты опасаешься подвоха с моей стороны – два. Ты допускаешь даже, что моя позиция – камуфляж, и я намереваюсь в последний момент набросить на Асеева аркан. Но пусть даже и не так, тебе моя позиция кажется двусмысленной и половинчатой. Ты считаешь, что вопрос об Асееве надо решать радикально, иначе не уложимся в сроки. Комета ждать не будет. Вопрос надо выносить на Коллегию, и дальше действовать в зависимости от принятого решения. Если будет принято решение о содействии, начинать немедленно. А если нет… Ну, тогда ты не знаешь. И хочешь получить совет. Понятно?

– Примерно.

– Я тебе дам "примерно"! – Гиря сделал вид, что выходит из себя. – У тебя голова на плечах, или кочан капусты?! Мне нужно, первое: выяснить, не стоит ли за Таккакацу одна из упоминавшихся ранее групп поддержки Асеева, и если да, то второе: выяснить его намерения и сообщить свои. Но только так, чтобы, при необходимости, я мог бы сделать вид, что, мол, я – не я, и лошадь не моя. Все! Задачу выполнить и об исполнении доложить!

– Есть! – сказал я.

– Теперь другое. – Гиря аккуратно опечалился. – В связи с твоим убытием из рядов моих сторонников я ощущаю кадровый вакуум. А мне нужен сообразительный человечек на подхвате. Вообще-то, я крепко рассчитывал на тебя, но теперь вижу, что ты превратился в серьезную политическую фигуру, к тому же зять Сюняева и внучатый зять Председателя Коллегии. То есть, обременен многочисленными семейными связями, погряз в кумовстве, и не можешь фигурировать в роли моего клеврета…

– Кого-кого? – изумился я.

– Ну, неважно.., – Гиря скривился и махнул рукой. – Короче, ты – человек конченный, а мне нужны люди преданные.

– Извините, Петр Янович, но у вас их целый вагон, начиная с Валерия Алексеевича и кончая Эндрю Джоновичем.

– Это все не то. Старые пердуны, включая и меня. Интриганы и скандалисты. Кто перед ними станет откровенничать? Кто поверит, что их можно втянуть в сомнительное предприятие? И потом, пронырливость нужна, понимаешь? Ввинчиваемость и пролазчивость.

– Тогда, безусловно, Куропаткин.

– Вот! – сказал Гиря. – А ты его лояльность можешь подтведить? Можешь дать гарантию, что он не подставное лицо?

– Кто? Куропаткин?! Да вы что! – с жаром сказал я. – Вася Куропаткин – кристальной души человек, к тому же отличный конспиратор и… Кроме того, он почти совершенно лишен самолюбия, и личной славы не домогается, что вам, несомненно, на руку.

Не дожидаясь финала моих референций о Куропаткине, Гиря подвел черту:

– Уболтал. Но вся полнота ответственности на тебе. Значит так: ты его сейчас найди, сориентируй, объясни историческую роль, и завтра с утра пусть явится – мы с ним пошушукаемся кое о чем…

Как я понял, единственной целью разговора о Васе было возложить на меня еще одно бремя ответственности в воспитательных целях. Я вздохнул. Одной ответственностью больше, одной меньше – с меня не убудет…

Гиря тоже вздохнул, прикусил губу, и покивал, дескать мол, вот стараешься, стараешься, натаскиваешь, учишь уму разуму, а они один за другим становятся самостоятельными политическими фигурами, и все приходится начинать с начала. Наконец махнул рукой и сказал.

– Ладно… Теперь давай обсудим такой негативный момент.., – он еще раз вздохнул для порядка, положил ладони на стол и в задумчивости постучал пальцами. – Такой вот, довольно неожиданный для меня момент… Очень неприятный. Дело в том, Глеб, что ситуация развивается чрезвычайно вяло. В чем тут дело – не понимаю. И как ее еще стимулировать – не знаю. Сомов утверждает, что провел необходимую работу в научных кругах, но никакой реакции я не ощущаю. Похоже, мы просчитались. Возникает впечатление, что факт предстоящего падения кометы на Юпитер никого особенно не взволновал. Я допросил Вовку – он пожимает плечами. У тебя есть мысли?

Мыслей у меня не было. Я пожал плечами. Гиря покивал, как бы давая понять, что ничего другого он и не ожидал, а вопрос был чисто риторический. И перешел к констатирующей части:

– Ну вот, и у тебя тоже нет. То есть, придется звать Сюняева. А он опять начнет меня терроризировать своим бурчанием. Бодун радирует, что Валера день через день является и часами сидит перед ящиком. Это внушает беспокойство. Откуда мне знать, чем он занимается в виртуальной реальности – может они с тем Гирей козни плетут. Сам-то Сюняев в этой части не силен, а вот за свою копию я не ручаюсь… Как считаешь?

– Не думаю, – сказал я. – Скорее всего, Валерий Алексеевич интенсивно изучает виртуальную среду и виртуальную личность, предоставленную в его распоряжение. Добывает, так сказать, эмпирические знания.

– Ограничить его амбиции в этой части у меня нет никакой возможности, – произнес Гиря уныло. – Разве что устроить сцену, сказать, что он бросил лучшего друга на произвол судьбы, изменил, и все такое. Но вряд ли это возымеет действие. Он нашел стезю, увлечен, и слабо подвержен психологическому давлению… Слушай, Глеб, неужели мы с тобой такие олухи, что не можем обойтись без Сюняева? Давай напряжем извилины. Вот вопрос, почему научная общественность никак не отреагировала на демарши Сомова? Он мне доносит, что уже чуть ли не читает популярные лекции в академических кругах о загадочных физических свойствах нашей кометы. И никакой реакции. Что происходит? Думаем!

Я поскреб затылок.

– Ну, давайте по порядку. Первый вопрос: кто, собственно, должен реагировать? Второй вопрос: как? Начнем с первого. Я могу предположить, что как раз те, на реакцию которых вы рассчитывали, то есть самая активная часть научного сообщества, коррумпирована и находятся под влиянием корпорации Асеева. А самые оголтелые и дееспособные просто-напросто входят в состав акционеров и пайщиков.

– А! – воскликнул Гиря, и хлопнул ладонью по столу. – Черт меня подери, как же я сам не догадался! Все молчат в тряпочку, негодяи… – он забарабанил пальцами. – Во-от! Они и рта не откроют без команды. А эти академики и прочие, блюдут реноме. Ну как же, они ведь солидные ученые – как можно'c!.. Из этого вытекает, что… Что вытекает?

– Вытекает то, что ничего кроме шелеста в кулуарах вы не услышите.

– Но мне нужна агрессивная реакция. Чем я, по-твоему, должен впечатлять Коллегию?! – взъярился Гиря.

– Как говорит Валерий Алексеевич, увы… Она не воспоследует.

– Где же выход?.. Черт меня побери, просто свинство, а не ситуация! И пожалуй, я впервые оказался в таком положении. Одно дело, стучаться лбом в стенку – сила действия равна силе противодействия, и совсем другое – барахтаться в стоге сена… Шуршание есть, а отдачи почти никакой… – Он в задумчивости почесал кончик носа. – Надо что-то предпринимать… Вот что, свяжись-ка ты с Бодуном и обсуди с ним это дело. Но, как ты понимаешь, очно и чрезвычайно приватно. И пресса – надо ее возбудить. Нужна сенсация в виде разорвавшейся бомбы. Короче – действуй!

Так начался для меня период политической активности. Не могу сказать, что роль амбициозной политической фигуры мне удалась, и уж совсем не могу отметить, что оная мне понравилась. Ролька, в общем, так себе… Но постепенно я втянулся, и даже, отчасти, вошел во вкус. Несколько раз был отмечен Петром Яновичем за "сметку и боевой напор". Он заявил даже, что к финишу эпопеи я подойду прожженным политиканом, и отпетым интриганом, так что ему, Гире, в ГУКе уже будет нечего делать.

Но начиналось все очень туго…

С Бодуном я встретился уже на следующий день. Он долго не мог взять в толк, чего я от него хочу. Потом вдруг решил, что планы Гири переменились и под угрозой его любимая комета. Наконец мне удалось ему втолковать, что есть еще одна комета, и именно она должна попасть в фокус внимания научной общественности, прикрывая собой основную. Он потер лоб, поскреб затылок, потом опять потер лоб и сказал, что не в курсе, и что ему надо проконсультироваться. Консультировался он со вторника по четверг включительно, а когда мы встретились в пятницу, заявил, что закорючка над "й" поставлена, и спросил, что он должен делать. Теперь уже удивился я. Мне казалось, что я достаточно связно изложил суть проблемы. Но, оказывается, что пока Бодун прояснял позиции относительно второй кометы, он эту суть забыл. Я заявил, что это чистейшей воды бюрократизм и волокита, и поинтересовался, не потребует ли он в следующий раз изложить суть в письменном виде. Он клятвенно заверил, что нет, что с бюрократизмом покончено, что отныне он всецело и повсеместно…, и так далее. Я снова изложил эту самую суть. Когда уже изрядно вытертая о мой язык суть достигла, наконец, центров понимания его мозга, он опять начал скрести затылок, и я уже начал опасаться, что дальше все пойдет по кругу. Но тут Бодун взбодрился и заявил, что, кажется, понял, в чем корень зла, и за какие шнурки надо дернуть, чтобы узел проблемы развязался. Он предложил мне подождать пару дней, и если положение не изменится, тогда уж он начнет дергать за все веревки, до которых дотянется. "Это безобразие! – ненатурально возопил он. – У нас что кометы падают на Юпитер каждую неделю? А в этом ГУКе сидят какие-то чурбаны, не понимающие научной значимости… На то, чтобы таскать какие-то чугунные болванки с Марса на Луну у них транспортных средств достаточно, а на то, чтобы доставить для наблюдения редчайшего феномена светлые умы, видите ли, нет!"… И так далее. "Вот-вот, – поддакнул я в конце диалога, – пора осадить зарвавшихся чинуш!"

Через неделю в Канцелярии ГУКа лежало угрожающее письмо, подписанное четырьмя академиками и двумя депутатами Ассамблеи ООН. Гиря сказал "Ага!", потер руки и тотчас исчез, а его место занял Валерий Алексеевич, причем настолько унылый, что с него можно было писать икону. Еще бы! Вместо того, чтобы с одним Гирей предаваться неге общения в виртуальной реальности, он должен был нести бремя ответственности, возложенное на него другим, без всяких гарантий на компенсацию…

В промежутке между встречами с Бодуном я посетил Таккакацу, узнал кое-что интересное и заполучил от него координаты некоего Жофруа, с которым должен был удерживать контакт и взаимодействовать в дальнейшем.

Этот Жофруа оказался бойким парнем средних лет. С ним я встретился после второго посещения Бодуна, но еще до того, как Коллегия вплотную занялась кометными делами, хотя на столе у Шатилова лежали уже четыре весьма задиристых, но вполне официальных письма, которые он не мог долго игнорировать.

Несмотря на рекомендации Таккакацу, Жофруа долго меня прощупывал на предмет того, кто я, собственно такой и не являюсь ли чьим-либо "клевретом". Он старательно наводил тень на плетень, но в конце концов я его расколол на откровенность. Жофруа заявил, что в курсе всех дел Асеева, но, как я понял из контекста разговора, в курсе он был не вполне, и даже более того. Он считал, что Асеев организует флотилию сопровождения уходящей кометы с исследовательской целью, не надеясь на оперативность решений руководства ГУКа. А с этой кометой связаны какие-то феномены, и не исключено, что там будут обнаружены следы Посещения. Про комету, падение которой на Юпитер ожидалось, он тоже знал, но только рукой махнул, мол, большим начальничкам ГУКа на нее плевать – они заняты междуусобными разборками. Он признался, что в свое время был в числе экипажа захваченного Межпланетной Лигой лайнера, а с тех пор мало что изменилось.

Я не стал поднимать уровень его информированности относительно истинных намерений Асеева, но уведомил, что отнюдь не все "начальнички" заняты склоками. Петр Янович Гиря, например, хотя и подспудно, но активно поддерживает Асеева. Для Жофруа это было откровением. "Ну, если уж Безопасность нас подпирает – дело сделается!" Я заверил, что это именно так, и более того, Сюняев вполне лоялен к мероприятию. По моему, он мне не поверил, и даже опять начал в чем-то подозревать, но когда я сообщил, что, приходясь Сюняеву зятем (что легко проверить), имею информацию из первых рук, Жофруа раскололся окончательно. Он сообщил, что является координатором двух цепочек: кадровой и материально технической. По одной к Асееву текут завербованные кадры, а по другой – материалы и оборудование, предназначенные ГУКом для разбазаривания. О том, что Асеев восстанавливает аварийные КК, он знает, но как именно – не в курсе. Да это и не его задача. Его задача, в основном, обеспечить перетекание к Асееву информации о том, что и где неловко уронили и не удосужились подобрать, а так же оформление бумажной крыши. Все, разумеется, держится на личных связях. Я сказал, что его кухня меня не интересует. Тогда он напрямик спросил, что именно меня интересует. Я ответил, что предварительно зондирую каналы снабжения на предмет надежности и оперативности. В ближайшее время в верхних эшелонах ГУКа должно свариться распоряжение относительно отправки экспедиции к Юпитеру, в составе которой будет лайнер "Челленджер", два крейсера, ремонтный док и кое-что еще для поддержки созерцания падения кометы учеными мужами. Эти суда должны снаряжаться предельно тщательно и предельно оперативно в полном соответствии со списком, который мною будет позже предъявлен. Может ли он гарантировать именно такой подход, используя на выбор традиционные, либо нетрадиционные каналы снабжения. "Нет", – сказал этот тип, подумав. "Но это, в принципе возможно?" – спросил я. "Да", – сказал он твердо. "Что необходимо, чтобы это стало возможным?" – спросил я. "Нужны некоторые документы, позволяющие обходить некоторые формальности", – сказал он. "Источник?" – спросил я без обиняков. "Исполком ООН и Коллегия ГУК", – ответил он тем же манером. "Будем поддерживать контакт. Когда и какие именно документы необходимы, установим после принятия решения Коллегией", – сказал я. Жофруа посмотрел на меня задумчиво. "Знаешь, – наконец произнес он, – я сейчас сопоставил два факта: ты, по твоему собственному утверждению, зять Сюняева, а Сюняев, как мне достоверно известно, зять Шатилова. Последний же… Вот я и подумал, не наступила ли в нашем департаменте эра кумовства?" "Да, – согласился я, – очень похоже на то. Дело в том, что внучка Председателя Коллегии ГУК беременна". Это его не смутило. "И что с того?" – поинтересовался он. "Да то, что начальники размякли, но зато подчиненные обрели твердость духа", – отвествовал я. "Хм, – произнес он задумчиво. – Эти факты требуют дополнительного осмысления. Равно как и то, что Владимир Петрович Гиря приходится сыном Петру Яновичу, а Владимир Корнеевич Сомов, э-э-э…". "Вероятно, сватом", – подсказал я. "Весьма вероятно, – согласился Жофруа, и туманно добавил: – У французов с этим проще. Культивируются и перекрестные браки и порочащие связи, но это не препятствует взаимной привязанности".

Я удалился несколько озадаченный. Но решил, что уж, во всяком случае, голыми руками этого Жофруа никто не возьмет – на него можно положиться.

Здесь, если следовать хронологии, я был бы должен описать совершенно невероятное количество событий, встреч, диалогов и монологов. Все они интересны в той или иной степени, как, впрочем, и самая жизнь для человека, нашедшего себя в этой жизни, то есть занятого каким-то, с его точки зрения важным и полезным делом. Относительно важности дела, которым я занимался, у меня сомнений не было тогда, нет их и сейчас. Что же касается моего личного вклада, в сравнении с вкладом всех причастных к административной комбинации, проводимой Петром Яновичем, – судить об этом я, пожалуй, не возьмусь. Но, смею надеяться, вклад был положительным. Во всяком случае, я, наплевав на свое реноме, добросовестно выполнял все поручения, старался на совесть, и сделал все от меня зависящее, чтобы впоследствии очнувшееся от спячки человечество не комплексовало по поводу слабого оснащения своего космического дитя, без спросу упорхнувшего из родной колыбели в бездны вселенной.

Если говорить конкретно, то суть моей деятельности сводилась к тому, что я должен был соединять разрозненные звенья цепи, а точнее, отдельные ветви, самопроизвольно проросшие из трухлявого ствола ГУКа, в могучий дуб, который непосвященным напоминал бы развесистую клюкву, но, по существу, являлся бы проводником живительных соков, которыми наша дремлющая цивилизация должна была напитать космических странников, убывающих в неизвестность. Понятно, что выспренность слога и многооборотность предложения вызвана здесь исключительно тем обстоятельством, что мне необходимо как-то обиходить собственное самолюбие. Иначе я бы не вынес иррациональности происходящего. Либо истощил бы свои потенции упреками совести. А бывали ситуации, когда я мог бы сойти с ума, или просто лопнуть от смеха, наблюдая циркуляцию официальных бумажек в административных водоворотах, и сопутствующие ей взаимные выпады, реверансы и эскапады начальников всех калибров. Мотивация их поведения, порой, была мне совершенно непонятна. Например, один и тот же человек, будучи пересажен из одного кресла в другое, начинал отстаивать позиции, совершенно противоположные тем, которые он отстаивал до пересадки. Создавалось впечатление, что эти позиции есть атрибут должности, сам же индивидуум не имеет никакого собственного мнения. Или…

Однажды я не выдержал и пожаловался Гире, мол, сил моих больше нет! Он печально на меня посмотрел, а потом сказал серьезно:

– Слушай меня внимательно. Каши, по масштабу подобные той, которая сейчас заваривается, случались в истории и раньше. Единственное, что может спасти психику нормального человека в таких ситуациях, – молитва. Вот примерный перечень: "Делай, что должно, и пусть будет, что будет!" "Если не я, то кто?!",, "Служенье муз не терпит суеты!", "Пусть проигравший плачет!", "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов", "Каждому – свое!", "Жребий брошен!", или там…, ну и так далее. Когда подпирает, выбирай что-нибудь подходящее, и повторяй, пока не достигнешь равновесия духа.

Уж не знаю почему, но я выбрал "Служенье муз не терпит суеты!" Да, господа, признаюсь: я утешался тем, что преданно служил музе дальних странствий. Не знаю по какой причине, но эта фраза действовала безотказно. Будучи произнесена раз двадцать нараспев, она наполняла смыслом все мои деяния. И превращала прозу существования в поэму бытия. Пусть мне пеняют на то, что я стал лингвистом. Пусть! Я ведь честно предупредил Гирю, что желаю быть поэтом-романтиком. И вот, в данном абзаце мое желание, наконец исполняется. Помните: "Безумству храбрых…". Им я посвятил свой административный гимн, написанный возвышенным белым стихом канцелярских оборотов…

Только один пример из Поэмы:

"Начальнику базы Луна Полярная Калюжному. Абзац. Весьма срочно. Абзац. Оперативное Распоряжение. Абзац. Довожу до Вашего сведения, что в соответствии с планом оснащения внеплановой экспедиции к Юпитеру, Вам надлежит в срок до АБ обеспечить переоснащение и перебазирование на гелиоцентрическую орбиту с параметрами ВГ и ДЕ Третьей Лунной орбитальной ремонтной спецбазы. Перечень поставляемого оборудования и перчень мероприятий по переоснащению прилагаю. Абзац. Напоминаю о том, что за соблюдение сроков выполнения данного поручения Вы несете персональную ответственность. О всех затруднениях и неувязках незамедлительно информировать меня лично. Абзац. Делегирую Вам свои полномочия по немедленному отстранению от выполнения своих обязанностей всех должностных лиц, препятствующих выполнению данного Распоряжения. Абзац. Исполнительный Директор Коллегии ГУК Сикейрос. Подпись. Абзац. Действительность Подписи и Гербовой Печати Коллегии ГУК подтверждаю личным кодом 2760DF7BF12EEE – Секретарь Канцелярии Коллегии ГУК. Подпись: Монтегю. Абзац. С текстом Распоряжения ознакомлен – Председатель Коллегии ГУК Подпись: Шатилов.

Замечу вскользь: ни Калюжный, ни Сикейрос, ни Монтегю, ни сам Шатилов на момент подписания не имели ни малейшего понятия о том, для чего упомянутая база дожна оказаться на упомянутой орбите к упомянутому сроку. Но что гораздо важнее, никто из поименованных не предпринял никаких попыток выяснить, так ли уж это необходимо. При этом все они были подспудно убеждены, что "перебазирование базы" входит в перечень каких-то плановых мероприятий, и, по существу, является штатной рутинной операцией для обеспечения неких еще более плановых мероприятий для решения глобальных задач по освоению космического пространства, стоящих перед ГУКом. Замечу также, что подобных распоряжений было нами продвинуто не два, не пять и не десять, а, примерно, сотни полторы…