Борис Николаевич прожил на свете тридцать лет и в настоящее время работал старшим лаборантом в исследовательском институте. Имел жену и сына-первоклассника. Особым умом не отличался, характером же обладал отменным: тут тебе и доброта, и спокойствие, и трудолюбие, и честность. Ценил Борис Николаевич жену, был внимателен к сыну, уважал коллег, терпеть не мог лентяев, жуликов, пьяниц.
Можете себе поэтому представить, как он был удивлен и раздосадован, когда на пороге четвертого десятилетия уловил в своем характере новые, не очень приятные оттенки.
А началось с решительного пустяка: со вздрагиваний при виде ценных вещей или при упоминании о таковых. Впервые он вздрогнул, увидев в «Спортивных товарах» бильярдный стол за восемьсот рублей.
— Это что же, организациям продается?
— Почему?— возразил продавец.— Всем желающим. Хотите, и вы берите.
— Квартира не позволяет, а то бы взял,— пошутил Борис Николаевич... и вздрогнул.
Следующий раз случился в универмаге, перед предметами, обозначенными как «крюшонница хрустальная производства Чехословакии». Этакие граненые лоханки в три лаборантских зарплаты ценой... Но особенно сильное дрожание вызвал алмаз в витрине ювелирного магазина, стоимостью в двенадцать тысяч триста шестьдесят два рубля. Борис Николаевич прочитал цену, посмотрел на камень величиной с горошину и вздрогнул. И дрогнувшим голосом произнес:
— Это... для кого же выпускают? Кто возьмет?!
— Кому надо, тот и возьмет,— предположила продавщица.
Через неделю специально зашел: нет алмаза.
— Продали,— подтвердила продавщица.
Борис Николаевич опять вздрогнул.
Внешне он оставался спокойным и уравновешенным, так что никто о его мучениях не подозревал.
Вот он такой внешне спокойный возвращается с работы, радушно здоровается с женой и сыном и садится пить чай. Он пьет чай, а жена вслух читает «Вечорку», такой у них обычай. Читает, кто умер. Полезные советы. Перенос автобусных остановок. И читает «Из зала суда»: некая Шелкопрядова, продавец молочного магазина в пригородном поселке Еловый Бор, подмешивала кефир в сметану, была разоблачена и получила полтора года.
Еще только начал слушать Борис Николаевич, а уж заранее знал, что вслух скажет и что про себя подумает.
— Ворье проклятое,— говорит он вслух.
«В какой она, интересно, пропорции подмешивала?— думает он про себя.— Я бы сначала предельную пропорцию определил, на людях проверил: заметно ли? Деньги бы, конечно, дольше шли, зато полная безопасность...»
— И поделом ей, воровке,— сурово говорит он.— Тут живешь на одну зарплату, а они крюшонницы хрустальные покупают.
— Крюшонницы — это что?— спрашивает сын, до этого молча сидевший перед телевизором.
— Тебе, сынок, это еще рано знать,— усмехается Борис Николаевич.— Ты сиди себе и мультики смотри.
— Чего смотреть, ничего не видно.
Сын прав. Трубка садится, надо менять ее или покупать новый телевизор.
Утром, в институте, его останавливает приятель:
— Смотрел вчера детектив? Кто убил-то? Я так и не понял.
— Я конца не видел,— хмуро отвечает Борис Николаевич.— Трубка села.
— Смени.
— Денег стоит.
— Ну вот, сразу — денег. У тебя сколько по диагонали?
— Сорок семь.
— Тогда все в порядке. Стакан спирта можешь отлить?
Борис Николаевич молчит.
— А,— вздыхает приятель.— Ты ведь у нас принципиальный.
Борис Николаевич молчит.
— Ты ведь скажешь: спирт государственный. И кинескоп, скажешь, не твой.
Борис Николаевич молчит.
— А чужое ты не берешь.
Борис Николаевич молчит.
— Ты чего молчишь?— с надеждой спрашивает приятель.
С работы Борис Николаевич возвращается пешком: в руках ,у него обернутая в газету и обвязанная бечевкой хрупкая телевизионная трубка. От выпитого спирта жарко, приятно и мысли скачут, как воробушки.
«Хорошо в большом городе: иду с ворованной трубкой, а кто знает? А этой Шелкопрядовой, бедняге, каково было: маленький поселок, все знакомые... Здрасьте, почему с ворованной? Трубки третий год лежат, никому не нужны. Хотели у начальства установить, чтобы каждый шеф, не выходя из кабинета, видел, как у него люди трудятся. Потом решили: неэтично подсматривать...»
Походка у Бориса Николаевича шаткая, наглая.
«Перерождаюсь... Вызревало, вызревало и вызрело. А ты думал, одними вздрагиваниями ограничится?»
— Осторожней!— кто-то отпрянул, слегка задетый свертком.
Борис Николаевич останавливается. На него с укоризной смотрит высокая крупная женщина.
— Извините, размечтался,— улыбается он.
— Мечтатель,— говорит женщина и прищелкивает языком.
«А хорошо бы познакомиться. Она, кажется, расположена».
Женщина неторопливо удаляется.
«Что это со мной? Никогда я не интересовался никем, кроме жены...»
Перед ним вдруг проносится вереница женских образов: сотрудницы в институте, соседки по дому, подруги жены, и все они кажутся ему тем или иным образом привлекательными.
«Ой-ёй-ёй! — думает Борис Николаевич.— Еще одна новая черта вызревает. Вот пошли-поехали: одна за другой, одна за другой. Что-то будет?»