Обращаюсь неизвестно к кому, потому что шум такой, что не поймешь откуда.
Прошу оградить меня от сенсаций, которые ежедневно обрушивают на мои органы чувств пресса, радио, телевидение, реклама и другие источники. Каждый день узнаю о наводнениях, ураганах, гибели под колесами, о спортивных рекордах, изобретениях, похищениях века.
Во-первых, мне столько не надо, не успеваю усваивать. Вместо того чтобы работать, постоянно размышляю: где мафиози спрятали семь картин Пикассо? И не связано ли столкновение паромов на Филиппинах с вандализмом болельщиков на стадионах Англии? Не одна ли рука все это направляет?
До чего дошло: однажды к концу программы «Время» загорелся мой новенький цветной телевизор, а я решил, что это передают пожар в Бразилии. Уже только когда через окно влез пожарный и окатил меня из брандспойта водой, а из-под маски — родной речью, задумался: откуда рядовому бразильскому пожарнику знать это специфическое русское выражение?
Во-вторых, у меня свои интересы, и пора бы это учитывать. О том, что в Швейцарии пенсионер склеил из спичек макет Эйфелевой башни, мне сообщили семь газет и две программы радио. Зачем мне это нужно? Пусть лучше меня проинформируют, куда делись спички в нашем магазине. По дворам горят костры, поддерживая огонь для курящих, но уже замечены неизвестные люди, которые коптят рыбу и окорока.
Вчера по телевидению показали всемирный конгресс мэров. Три тысячи мэров. Мне столько не надо! Покажите одного, покажите мне председателя нашего горсовета, я его никогда не видел. Говорят, интересный человек. А если ему некогда, покажите ему меня, он меня тоже не видел. Может быть, ему интересно: что за люди живут у него в городе?
В «Очевидном-невероятном» мне показали мю-мезоны, у которых не хватает хрю-трезонов, и все-таки они вертятся. Я этого все равно не понял! Я им написал: «Объясните что-нибудь более очевидное. Например, почему бутылки из-под молока не надо мыть, они сразу чистые? Это же невероятно!»
Спрашивается: что же нужно лично мне? Отвечаю: нужна информация, непосредственно касающаяся меня, моей семьи, моей работы. Кто меня проинформирует: любит ли меня жена, уважают ли дети? Каждый день включаю радио — об этом ни слова. Жутко интересуюсь, пойду ли на повышение, как пятый год обещают? Каждый день открываю газеты — об этом ни гугу.
Зимой у меня в гардеробе свистнули шапку. Вызвал милицию. Проинформируйте, кто это сделал. Не знаем. Найдите. Не можем, у нас не хватает людей. Хорошо, сообщите через газету: у такого-то свистнули шапку, милиция данными о преступнике не располагает. «Товарищ, это несерьезно». Несерьезно? А почему в газете напечатано, что из замка барона Гильденбрунского, что в Сан-Марино, похищена уникальная коллекция рыцарских подвязок? Полиция заявила, что не располагает никакой информацией о преступниках. Значит, нашим читателям урон барона важней моего урона?
А между тем если бы напечатали на весь город, что у меня свистнули шапку, а найти не могут и не смогут никогда — клянусь, я после этого прекрасно работал бы и с оптимизмом глядел в будущее, хоть и с не покрытой в мороз головой. Потому что оптимист — это хорошо информированный человек. Даже если он информирован, что его не любят, не ценят, не повысят, что ему не найдут, не достанут, не продадут,— главное, что он это знает.
И если он знает главное, тогда, коли уж так хочется, сообщайте ему о наводнениях и похищениях века — у него это, влетя в одно ухо, вылетит в другое, не нанеся ни малейшего ущерба производительности его труда.