Я у нас в конторе — редактор стенной газеты. Вызвал меня однажды директор и говорит:
— Нам переслали письмо, и в нем утверждается, что наш директор — то есть я — окружил себя угодниками и подхалимами, действует по принципу «куда хочу, туда и ворочу», а никто и пикнуть не смеет. Велено, если факты подтвердятся, ударить по директору — то есть по мне — фельетоном в стенгазете. Но, конечно, если подтвердятся. Причем сам понимаешь: там, откуда письмо переслали, два раза не просят. Поэтому вот тебе это письмо — действуй, проверяй.
Взял я письмо и говорю:
— Товарищ директор, есть сведения, что вы окружили себя угодниками и подхалимами.
Он говорит:
— Сейчас выясним.
Нажал кнопку:
— Всем немедленно ко мне!
Вскоре весь состав нашей конторы, что называется, высунув языки, сбежался в директорский кабинет. Кабинет, кстати, великолепный, по площади такой же, как все остальные наши комнаты, вместе взятые.
— Ну-ка, окружите меня,— предлагает директор.— Плотнее, плотнее окружите. А теперь отвечайте товарищу редактору стенгазеты: есть среди вас угодники и подхалимы?
— Никак нет!— гаркнули собравшиеся в сто глоток, да так дружно, как будто каждый день репетируют.
— Еще есть вопросы?— обратился директор ко мне.
— Никак нет!
— Что ж, кроме вас, все свободны.
Дождался я, когда все вышли, и говорю:
— Товарищ директор, просто поражаюсь вашему чутью: как вы догадались, что факты не подтвердятся? Докладываю: письмо проверено, факты не подтвердились. Никаких угодников и подхалимов вокруг вас нет, причем это не чье-то единоличное мнение, а единодушный ответ всего коллектива. Передайте, пожалуйста, туда, откуда письмо прислали, что ударять фельетоном по директору — то есть по вам — не будем.
Директор тут же позвонил по телефону:
— Андрей Петрович? Ваше поручение выполнено. Письмо проверено. Факты не подтвердились — как вы и предполагали. В который раз изумляюсь вашей проницательности. У нас есть мнение: фельетоном по директору не ударять. Так... Так... Ах, так? Обязательно выступим. Раз вы так считаете — какие могут быть наши мнения.
Положил трубку и говорит мне:
— Он считает, что газете по этому вопросу все-таки выступить надо. Не подтвердились факты — и очень хорошо. Так и написать: факты угодничества и подхалимажа медленно, но верно уходят в прошлое. А в нашей конторе ушли вообще. Радостно сознавать. И так далее. И написать, конечно, не фельетон, а такие, знаешь, мажорные заметки. С оптимизмом. Можно даже с юмором.
— Вы абсолютно правы,— говорю,— Обязательно с юмором. Можно написать, что знакомая нам по прежним карикатурам фигура подхалима, который при встрече с начальством низко кланяется, ушла в прошлое. И если вы хотите увидеть, как раньше выглядели подхалимы, зайдите в секцию карате. Вот там, когда входит тренер, все как один складывают руки на груди, кланяются ему в пояс и бухаются на колени.
— Нет,— говорит директор.— Это как-то надуманно. Какой-то сложный юмор.
— Вы правы,— говорю.— Сложный и дурацкий. Извините, брякнул, не подумавши,— говорю, руки на груди складывая и падая на колени.— Виноват, виноват!
-— Ладно,— говорит он.— Чего еще придумал? Постоял и хватит. Вставай. Это уж лишнее.
— Вставать так вставать! А может, еще постоять? Мне не трудно.
— Какой ты все же спорщик,— говорит директор,— Принципал. Вечно любишь свое доказывать. Ладно, если уж такой настырный — считай, переспорил: можешь еще постоять. Но не позже, чем до конца рабочего дня.
Едва прозвенел звонок, извещавший о конце работы, я, как пружина, с колен взвился и бегом к себе, писать статью о том, что нет у нас в конторе фактов угодничества и подхалимажа. Ни так нет, ни сяк нет. Никак нет!