Золотопромышленник Кузевакин, пьяный, в распахнутой шубе, крушил мебель у себя в кабинете, освещенном пламенем жарко горевшего камина. Багровея от натуги, опрокинул письменный стол. Саданул тяжелым дубовым стулом по секретеру. Из пролома достал шкатулку, хряснул ее об пол. Разлетелись ассигнации. Ползая по паркету, собрал толстую пачку. Размахнулся, швырнул ее в огонь.
— Стоп! — крикнул режиссер.— Никуда не годится. Сил моих больше нет. Перерыв.
Артист Семенов сел на скамью и сконфуженно опустил голову.
Режиссер подсел к нему, обнял:
— Иван Николаич, родной, что с вами сегодня?
— Подпорки нету, Григорий Матвеевич. Я имею в виду: из моей собственной жизни подпереть нечем. Без подпорки не могу.
— Да при чем тут подпорка? Вы же элементарно путаете задачи. Вы так сочно и долго ломаете мебель, как будто это главное. А главное — деньги. С отвращением надо бросать, дорогой мой, с отвращением!
— Я с отвращением...
— Иван Николаич, ну, давайте все снова. Вы, золотопромышленник Кузевакин, вдруг осознали, что деньги эти — нечестные. Они отобраны у рабочих, фактически украдены. И вы, Кузевакин, швыряете их в огонь, чтобы очиститься... Это грязные деньги!
— Грязные,— вяло согласился Семенов.— Но поймите меня правильно. Я таких сумм отродясь не держал. Вот вы говорите, я сочно мебель ломаю. Так это потому что подпорка есть. Жена который год пилит, что мебель у нас старая, гостей стыдно приглашать. Я дома уже дважды вот так... стулом об стенку. А деньги эти... Из личного опыта подпереть нечем.
— Отродясь не держал...— Режиссер задумался.—
Очень хорошо! Здесь и подопрем! Слушайте: эти деньги — настоящие. Но не золотопромышленника Кузевакина. Они ваши. Вы их получили за съемки в нашей картине.
— Я только аванс...
— Нет, допустим, фильм уже снят, и вы получили. Да столько, сколько и не ожидали. По какой-то немыслимой ставке. Вот такую пачку! И вот вы смотрите на нее и думаете: за что? Сценарий липовый, режиссура бездарная, играл я отвратительно. И вам становится стыдно получать народные деньги за откровенную халтуру. Вас мучает совесть. Вам противно к ним прикасаться. И вы с отвращением швыряете их в огонь!!! Подпорка?
— Вроде бы...— встрепенулся Семенов.
— Не сомневайтесь, она! — Григорий Матвеевич вновь обнял Семенова за плечи.— Вы вот еще кого представьте. Зрителей. Вам же с ними потом встречаться. 'И делать вид. И болтать о воплощении образа. И все это — ради вот этой пачки денег! Да гори она синим пламенем, стыд-то какой!.. Ну — подпорка?!
— Подпорка! — с загоревшимися глазами ответил Семенов.
— Собрать мебель! — скомандовал режиссер.— Шкатулку на место! Включить камин... Свет... Мотор!
Кузевакин хряснул об пол шкатулку. Собрал ассигнации. На коленях подполз к камину и уставился на деньги в своих руках.
— Молодец...— прошептал режиссер.— Хорошо смотрит...
Кузевакин аккуратно сложил пачку пополам, сунул ее за пазуху, после чего крепко прижал руки к груди.
— Стоп!!! — заорал режиссер.— Ты что?! Что?! Ты куда их?!
Семенов сел на скамью, Григорий Матвеевич рухнул возле.
— Один из нас сошел с ума,— чмокая таблеткой валидола, прохрипел он.— Объясни, Ваня... Чем ты это подпер?
— Григорий Матвеевич,— счастливым голосом сказал Семенов,— я как представил, что такую кучу денег получил... Как прикинул, что с такой суммы и долги раздам, и мебель куплю, и шубу жене спроворю, тоже который год обещаю, и сыну магнитофон, и еще с друзьями посидеть останется... Так и подумал: пусть сценарий липовый, пусть режиссура бездарная, пусть я играл отвратительно, пусть перед зрителем стыдно... Но такие деньги — и в огонь? Да никогда в жизни!