Решение отказаться от попыток получить спиртное было продиктовано всем их монашеским укладом жизни, состоящим из тяжелого труда, занятий и молитв, который утвердился вскоре после того, как они вселились в построенный дом и Масгрейв был избран их главой. Необходимо было чем-то занять ум матросов, поэтому, сообщает Масгрейв, «я принял меры для поддержания среди них порядка и субординации, которые, как оказалось, благотворно сказались также и на моем собственном сознании. Они включают занятия в вечерней школе и чтение молитв, а также чтение и разъяснение Священного Писания со всем доступным мне усердием по воскресеньям».

Согласно с трактовкой этих же событий Райналем, школа была его инициативой, а не Масгрейва. Впрочем, вероятно, идея возникла спонтанно. После того как был съеден первый вкусный ужин, приготовленный Райналем в новом доме, Масгрейв предложил придумать их жилищу имя. У каждого был свой вариант, так что они написали пять имен на клочках бумаги и, свернув их, ссыпали в шляпу. Джордж Харрис, так как он был младше всех, получил почетное право достать бумажку с победившим названием. Им оказался вариант Масгрейва – Эпигуайтт, что, по его словам, на языке североамериканских индейцев значило «Около большой воды». Название было охотно принято, и с тех пор их дом, равно как и холм, на котором он стоял, стали называть этим именем.

Поскольку это занятие позволило так интересно провести время, кто-то высказал мысль, что им следует придумать другие хорошие способы коротать долгие скучные вечера. Именно тогда и возникла идея школы. Судя по описанию Райналя, эта школа в полной мере воплотила в себе дух равноправия, развивая те демократические принципы, на основе которых они выбрали Масгрейва своим руководителем. Хотя Энри и Алик не умели ни читать, ни писать, они были полны желания учиться и потому вызвались учить других португальскому и норвежскому языкам в обмен на уроки письма и чтения. Сам Райналь предложил преподавать французский язык и математику. Таким образом, как он пишет, «начиная с того вечера мы друг для друга попеременно были то учителями, то учениками. Эти новые взаимоотношения еще более нас сплотили, ставя каждого из нас то в главенствующее, то в подчиненное положение друг перед другом, и мы в итоге пришли к подлинному равноправию среди нас».

В дальнейшем к урокам они прибавили настольные игры. Масгрейв соорудил доску для игры в солитер, просверлив в куске дерева отверстия, и вырезал для нее колышки, а Райналь раскрасил перемежающимися квадратами извести и сажи доску побольше для игры в шахматы. Фигуры он вырезал из тонких планок, один комплект белый, другой – красный. Затем разметили и вырезали костяшки домино. После этого Райналь допустил ошибку, вырезав пятьдесят две игральные карты из страниц старого корабельного журнала, придав им жесткости пастой, изготовленной из медицинской муки, и нарисовав на них масти. Он полагал, что от них не будет вреда, поскольку ни у кого не было денег, чтобы делать ставки, но, как оказалось, Масгрейв, который совершенно не умел играть, слишком болезненно переживал поражения, и поэтому «после высказанных друг другу резких слов» Райналь бросил колоду в огонь.

Райналь пишет, что он уничтожил карты «хладнокровно, не проронив ни слова», но, так как Масгрейв не упоминает этого случая, невозможно утверждать, не вышел ли сам Райналь из себя. В общем, то была бесполезная трата драгоценной муки. После изготовления карт Райналь поделился оставшимся на дне горшка небольшим количеством пасты с Масгрейвом, и тот с грустью записал: «Я действительно никогда в жизни не ел ничего настолько вкусного». В последующие дни его преследовали воспоминания об этом вкусе, о чем засвидетельствовано в журнале: «Я был наказан за свою прожорливость».

Помимо настольных игр и вечерних занятий их досуг скрашивали питомцы. Однажды в начале марта Энри заметил симпатичную птичку, то исчезавшую, то вновь появлявшуюся из дупла в стволе дерева. Это был один из тех маленьких попугаев, которых они уже видели. Тогда они удивились – таким неожиданным показалось им присутствие попугаев на субантарктическом острове. Когда попугай улетел, Энри осторожно осмотрел гнездо, в котором обнаружились три едва оперившихся птенца. Не теряя времени, он принялся за работу и, по свидетельству Райналя, «соорудил маленькую клетку для их приема, сплетая прутья чрезвычайно искусным образом». Поймав малюток, он принес их в дом, вызвав изумление остальных. Масгрейв признался, что счел «очень странным то, что здесь вообще могут быть попугаи, и тем более поразительно, что у них теперь будут птенцы в это время года». Март в субантарктической зоне Южного полушария знаменует собой начало осени – рискованное время для высиживания яиц.

«Мы выкормили их семенами сахарника, которые сначала аккуратно размалывали, а потом смешивали с небольшим количеством жареного и порезанного на очень мелкие кусочки тюленьего мяса», – сообщает Райналь.

Один из птенцов вскоре умер, но остальные два выжили. Самец изрядно развлекал их своей способностью повторять слова. Когда оба какарики подросли, они взломали прутья своей клетки, но к тому времени птицы уже были достаточно ручными, чтобы свободно летать по дому.

Кроме того, они были совершенно избалованы. Попугаи ежедневно получали свежую ветку сахарника, полную семян. Спали же они в ногах у Энри, прямо напротив теплой печи, и возмущались, если вода в их миске, что стояла под суком, служившим им насестом, не была безупречно чистой.

«Выкупавшись в своей ванне, они сушились у огня, поворачиваясь к нему то одним боком, то другим с самым важным видом», – пишет Райналь.

После водных процедур им позволялось присоединиться к мужчинам за столом, и «Босс, так мы назвали мужскую особь, на прекрасном английском требовал свою порцию».

История эта, увы, имеет печальный конец. Энри, торопясь поставить тяжелую кадку с водой, нечаянно опустил ее на Босса, раздавив его насмерть, а «его маленькая бедная подруга умерла от тоски».

Как утверждает Райналь, именно он установил строгий распорядок в ведении домашнего хозяйства. Во время первой недели исполнения им обязанностей повара он поднимался в шесть утра и следил за тем, чтобы его товарищи вставали тоже. Он настоял на том, чтобы они поддерживали этот здоровый режим. Если другие обитатели дома роптали, он попросту объявлял, что им нужно много дров, чтобы прожить следующие сутки, и отсылал их рубить деревья.

«И вскоре они обрели полезную привычку вставать рано», – констатирует Франсуа с удовлетворением.

Огонь в очаге поддерживали и днем, и ночью, поэтому требовалось большое количество дров, лучшими из которых были «эвкалиптовые», что получались из скрученных ветвей и кривых стволов новозеландской раты из леса. Они отличались хорошим горением с выделением большого количества тепла и почти не производили дыма, однако их было крайне трудно рубить, настолько трудно, что единственный топор, имевшийся в распоряжении мужчин, затупился и иззубрился. Таким образом, перед Райналем была поставлена очередная сложная задача. Безрезультатно исходив берег в поисках камня, который можно было бы использовать как точильный, он вспомнил о блоках песчаника, что были погружены на «Графтон» в качестве дополнительного балласта. Во время ближайшего низкого отлива он залез на борт погибшей шхуны, на веревке спустился в трюм, где, ощупывая дно ногами, сумел поднять один блок и, привязав его к веревке, вытащил на палубу.

Кроме того, он нашел железный болт от рангоута, что валялся, ржавея. Раскалив его до темно-красного цвета, он молотком расплющил ему один конец, сделав из него зубило.

«Потом с помощью этого нового инструмента и молотка я придал песчанику форму точильного камня, какими пользуются точильщики ножей».

Самым сложным этапом было просверливание отверстия в центре, но, справившись и с этой задачей, он насадил камень на деревянную ось, а затем приделал к ней рукоять. Закрепленный между двумя близко растущими друг к другу деревьями около их дома, точильный камень стал очень ценным и полезным станком не только для заточки топора, но также и других инструментов.

Между тем еще один плод изобретательности Райналя сделал их жизнь существенно более цивилизованной. Прошло всего несколько недель с тех пор, как члены экипажа «Графтона» оказались на берегу, и они стали замечать свое неприглядное состояние и исходящую от них вонь. Мало того что все, будто дикари, обросли бородами и длинными волосами, так еще каждый раз, пробираясь по лесу, они цеплялись одеждой за ветки и теперь были одеты в изодранные лохмотья. И, что еще хуже, эти лохмотья смердели прогорклым жиром и протухшей кровью, вызывая у мужчин неприятные воспоминания о множестве длительных переходов, которые они совершали с окровавленными четвертями туш морских львов на своих плечах.

Проблема решалась шитьем рубах и штанов из парусины, чтобы носить их во время охотничьих вылазок в качестве защитной одежды, но с грязными вещами все равно что-то нужно было делать. От вымачивания их в ручье было мало толку, и посему, когда парни сидели кружком, хлопая на себе насекомых и хмуро глядя на иглы для починки парусов и нити из распущенной парусины, Райналь решил изготовить мыло. Его смелая идея была встречена шутками: товарищи спрашивали его, знает ли он магические заклинания, чтобы получить мыло из ничего. Тем не менее он лишь утвердился в своем намерении.

Довольно скоро у него появилась возможность приступить к экспериментам в относительном уединении. В одно ясное погожее утро Масгрейв, Джордж Харрис и Энри Форжес решили забраться на вершину горы, чтобы осмотреть оттуда окрестности и море в надежде увидеть парус. Алику Макларену нездоровилось: будучи в команде самым сильным, он чаще, чем остальные, брал на себя тяжелую работу. Райналь на эту тему рассуждает следующим образом: «Наш мужественный норвежец, всегда энергичный и деятельный, в последнее время, несомненно, чрезмерно расходовал силы, таская на себе снопы соломы, камни, дерево на наш холм, и недуг, который его мучает, вероятно, явился результатом перенапряжения. Если только не чего-нибудь хуже!»

Его страхи оказались напрасными, но Алик поступил благоразумно, решив отдохнуть, и развлекался, наблюдая, как Райналь собрал приличную кучу дров, охапку сухих водорослей, немного битых морских ракушек и все это поджег. К тому времени, когда вернулись их товарищи, уставшие и подавленные, не принеся никаких новостей о замеченных кораблях, вся куча была охвачена огнем и жарко пылала всю ночь.

«На следующее утро, – пишет Райналь, – я обнаружил изрядное количество золы».

Накануне он буравом насверлил в днище бочки отверстий, после чего установил ее на деревянные чурки. Теперь он ссыпал золу в бочку и осторожно поливал ее водой. Внизу, под бочкой, он поставил горшок, в который стекал раствор – «жидкость, содержащая соду, поташ и некоторое количество извести». Это был нужный ему щелок. Нацедив достаточное количество раствора, он добавил в него немного тюленьего жира и поставил смесь вариться. Воняло оно невероятно мерзко, но в конце процесса, вызвав всеобщее изумление, Райналь представил товарищам мыло – настоящее мыло! – которое было для них бесценным, поскольку обеспечивало как чистоту, так и здоровье.

Понедельник стал днем большой стирки, когда все вещи, что были сброшены после охотничьих походов, были тщательно оттерты, хотя пятна тюленьей крови вывести было невозможно даже после вымачивания одежды в щелоке. И обеденный, и кухонный столы были отдраены, пол добросовестно вымыт, и все это благодаря чудотворному мылу Райналя.

В субботу вечером настало время им самим принимать ванну перед очагом в обрезанной для этой цели бочке, наполненной поваром теплой водой.

Огромная часть их досуга, проводимого в помещении, была посвящена шитью и починке одежды, которая, по выражению Райналя, пребывала в «весьма своеобразном» состоянии, будучи залатанной столь обильно, что исходная ткань едва виднелась. Когда их лохмотья окончательно сносились, а запасы старой парусины подошли к концу, перед ними со всей остротой встал вопрос о новом источнике материала. Шкуры многочисленных убитых ими морских львов представлялись вполне очевидной заменой ткани, но падальные мухи всегда успевали испортить их прежде, чем те высыхали. Отшельники не желали тратить на них соль, предпочитая использовать ее для засолки мяса, но в конце концов, после многих проб и ошибок, они нашли действенный способ. Шкуры распяливали на досках мехом вниз и выскабливали внутреннюю их сторону до тех пор, пока на них не оставалось ни капли жидкого жира. Затем мужчины брали щелок и каждые несколько часов натирали им шкуры, зарабатывая себе болезненные раны на ладонях, но успешно отпугивая этим мух. Когда шкуры полностью высыхали, они чистили их песчаником, взятым с блоков балласта, очень туго сматывали их мехом внутрь и молотили до тех пор, пока рулон не становился мягким.

«Этот метод исключал повреждение меха и делал кожу достаточно мягкой», – пишет Масгрейв.

Из этих шкур они изготовили не только одежду, каждый выкроив и сшив себе полный комплект, но и сделали из них теплые лоскутные одеяла для сна.

Но это не снимало проблемы с обувью, и ее необходимо было срочно решать, поскольку все они уже сносили свои сапоги, а мокасины из тюленьих шкур, которые они делали себе взамен, никуда не годились. Райналь об этом пишет так:

«Невыделанная кожа, постоянно находясь в соприкосновении с заболоченной почвой, напитывалась влагой, становилась рыхлой, загнивала и быстро рвалась при хождении по острым прибрежным камням».

Однако найти решение этой задачи было не так-то просто. Как ранее записал Масгрейв, у них «не было коры, пригодной для дубления». Кора дерева рата была слишком тонкой и жесткой.

Тем не менее Райналь использовал именно эту кору. Очень мелко нарезав ее в огромном количестве, он варил ее в большом объеме пресной воды, затем, когда варево стало таким же темным, как хорошо заваренный чай, слил отвар в бочку. Она была выставлена за дверь, чтобы медленно выпариваться до еще более насыщенной концентрации.

«В другой бочке я приготовил раствор извести из раковин мидий, которые предварительно пережег в порошок. В эту ванну я поместил несколько шкур: самые толстые и самые тонкие, какие смог отыскать».

Замачиванием их в таком крепком щелочном растворе он надеялся вымыть из кожи жидкий жир. Вытащив шкуры через пару недель, он обнаружил, что жир превратился в некое подобие мыльной пены. Взяв несколько досок из тех, что еще были у них в распоряжении, Райналь распял шкуры, закрепив их деревянными колышками, и соскоблил с них твердый жир. Затем срезал весь мех и погрузил их в проточную воду ручья на несколько часов.

«После этого мы поместили их между досками и нагрузили сверху большие камни, чтобы отпрессовать всю известь, которая могла в них еще оставаться».

Эту процедуру повторили несколько раз, и в итоге шкуры были готовы к замачиванию в дубильном растворе. Процесс дубления обычно длится несколько месяцев, так что Райналю и его помощникам оставалось только ждать, пока раствор сделает свое дело, однако, по крайней мере, начало было положено.

Именно тяжелая работа, подобная этой, не давала им раздумывать над своей неблагополучной судьбой и впадать в уныние. Как философски отмечает Райналь, постоянное решение насущных задач «оставляло нам мало времени для размышления о наших несчастьях».