Мир Приключений 1990 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

Другаль Сергей

Азов Марк

Михайловский Валерий

Голубев Глеб

Безуглов Анатолий

Булычев Кир

Самбук Ростислав

Л’Энгл Мадлен

Анатолий Безуглов

Из записок прокурора

 

 

СТРЕЛЫ АМУРА

Стояло жаркое лето. Много отдыхающих. На пляжах — не пройти. А скорые поезда, воздушные и морские лайнеры доставляли все новых и новых курортников.

В один из последних дней июля в номере люкс лучшей южноморской гостиницы “Прибой” поселился гость из Москвы, Сергей Николаевич Виленский. Ему было лет пятьдесят. Высокий, подтянутый, с волевым, но несколько утомленным лицом, с сединой в каштановых волосах, Виленский появлялся на людях всегда тщательно одетый, чисто выбритый и благоухающий дорогим одеколоном. Облик его довершали защитные очки в тонкой золотой оправе.

Виленский занимал, по-видимому, немалый пост, о чем говорило наличие сопровождающего его не то секретаря, не то референта, по фамилии Зайцев. Роберт Иванович, молодой человек лет двадцати пяти, поселился тоже в “Прибое”, но в скромном номере.

Обедал и ужинал Виленский в ресторане гостиницы. При этом неизменно присутствовал и Роберт Иванович.

Поужинав, Сергей Николаевич в зале не задерживался, и Зайцев оставался один, — видимо, парню было некуда себя деть. На второй или третий вечер он познакомился с солистом инструментального ансамбля “Альбатрос”, развлекающего посетителей ресторана.

Антон Ремизов — так звали певца — сразу обратил внимание на Виленского и его референта, потому что метрдотель проявлял к ним особое расположение и даже сам директор ресторана почтительно подходил к их столику.

Зайцев, проходя мимо оркестра, бросил какую-то одобрительную реплику. Ремизов, отдыхая после очередной песни, подсел к Роберту Ивановичу. Перекинулись несколькими фразами. На следующий день они случайно встретились на Капитанском бульваре, у павильончика “Пепси-кола”. И сразу нашлась общая тема. Зайцев оказался большим знатоком современной эстрадной музыки. Через час оба чувствовали себя как старые знакомые.

— В Южноморске впервые? — поинтересовался Антон.

— Впервые, — кивнул Зайцев. — Правда, в прошлом году был с патроном в соседней области. Все думал, заглянем сюда на недельку. Куда там! Не до отдыха было… Да ты, наверное, слышал…

Они уже перешли на “ты”.

— Так это твой шеф наводил там порядок? — вскинул брови Ремизов.

Референт Виленского молча кивнул в ответ. Солист “Альбатроса” посмотрел на своего нового приятеля с уважением.

Дело в том, что в прошлом году в соседней области работала комиссия из Москвы, проверяя работу гостиниц. В результате кое-кто лишился теплого местечка, а на некоторых были возбуждены уголовные дела. В “Прибое” это событие обсуждали все — от уборщиц до директора. Одни громко, вслух, другие — трагическим шепотом. Потому что и в этой привилегированной гостинице роскошные номера нередко предоставлялись, если в паспорт была вложена всесильная сотенная…

“Вот почему руководство ресторана так внимательно к гостю из Москвы”, — подумал Ремизов, вспоминая, как директор обхаживал Виленского.

Ну а если Зайцев его доверенное лицо…

Недаром говорят, что такие люди, как референты или личные секретари, могут порой сделать даже больше, чем их начальник.

Антон был молод, родился в Южноморске, пел каждый вечер в “Прибое”, где успел перевидеть столько знаменитостей, что самому хотелось стать когда-нибудь очень известным. А без связей…

Короче, по его мнению, Зайцева неплохо было бы чем-нибудь привадить.

На следующий день Ремизов заглянул в номер Зайцева чуть ли не с утра. Роберт говорил по междугородной. Речь шла о заграничной поездке. От имени Виленского Зайцев сказал, чтобы вместо Сергея Николаевича в делегацию включили его заместителя.

— Ты очень занят? — спросил Антон у референта, когда тот закончил разговор.

— До двух свободен. — Роберт посмотрел на часы. — Патрон отбыл на встречу в облисполком.

— Отлично! — обрадовался Ремизов. — Хочешь, сведу тебя в один погребок?

— С утра-то! — ужаснулся Зайцев. — Да патрон меня…

— Можешь взять себе минералку, пепси или лимонад…

Немного поколебавшись, Роберт согласился.

По дороге солист “Альбатроса” осторожно стал расспрашивать о Виленском. О его работе Зайцев ничего определенного не сказал. Лишь упомянул, что Сергей Николаевич — член коллегии.

— А что он за мужик? — продолжал интересоваться Антон. — Суровый?

— С чего ты взял? — вопросом на вопрос ответил референт.

— Ну, как я понял, не пьет, никаких других вольностей… Жена небось строгая?

— Похоронил три года назад, — вздохнул Роберт. — Жили душа в душу.

Солист “Альбатроса” задумался. У него тут же родилась идея: когда Зайцев со своим шефом придут в ресторан ужинать, так, невзначай познакомить его с какой-нибудь симпатягой. Понравится Виленскому — хорошо, нет — придумают что-нибудь другое.

— Попробовать, конечно, можно, — после некоторого колебания одобрил предложение референт.

Вечером Сергей Николаевич и Зайцев ужинали, как всегда, в ресторане “Прибоя”. Антон на правах приятеля Роберта Ивановича был представлен Виленскому. Вскоре он подсел к их столу с девушкой. Сергей Николаевич был к ней внимателен, но, как только закончил ужин, тут же распрощался и покинул ресторан.

Неудача не обескуражила заговорщиков. Вторую попытку они сделали через день. И опять Виленский не проявил к новой девице никакого интереса.

— На него не угодишь, — вздыхал Ремизов, когда они с Зайцевым гуляли по Молодежному проспекту, одной из самых красивых улиц города. — А ведь это были лучшие кадры!

— Канашки славные, ничего не скажешь, — согласился референт. — Но… Ты уж извини, сразу видно, что голытьба… По-моему, именно это его и отпугивает. Понимаешь, патрону вечно надоедают просьбами, жалобами. Тому помоги, того устрой, третьему денег дай…

— Понимаю, старик, понимаю, — кивал Ремизов.

— Неужели у тебя нет такой знакомой, чтобы, ну… Чтобы не было в глазах безнадеги? Из солидной, обеспеченной семьи?..

— Дай подумать, — сказал Антон, перебирая в голове всех девушек, которых знал.

Осенило его, когда они поравнялись с четырехэтажным домом солидной довоенной постройки. Здание утопало в зелени акаций.

— Заглянем тут к одной, — предложил Ремизов, решительно направляясь к подъезду.

Зайцев последовал за ним.

На первом этаже Ремизов нажал кнопку звонка у двери с табличкой, на которой было выгравировано: “Мажаров М.В.”. Открыла девушка в домашнем халатике и шлепанцах.

— Антоша? — удивилась она. — Привет!

— Привет! — расплылся в улыбке Ремизов. — Вот гуляли, решили забрести на огонек…

— Милости прошу, — распахнула двери девушка.

— Знакомься, Нинон, — представил Зайцева Антон. — Роберт. Из Москвы.

— Очень приятно, — протянула руку хозяйка. — Нина. Проходите.

Гостиная, куда они вошли, поражала роскошью. Старинная резная мебель красного дерева, шелковая обивка на диване и бархатные портьеры, малахитовый столик под бронзовым канделябром, напольные часы выше человеческого роста, камин, уставленный дорогими фарфоровыми безделушками, текинский ковер с тусклым звездчатым орнаментом почти во весь пол комнаты, переливающийся хрусталь на люстре, картины со следами патины на полотне, что говорило об их подлинности. В углу стоял кабинетный рояль “Стейнвей”.

— Кофе? — предложила Нина, усаживая гостей на диван. Она была чуть выше среднего роста, неплохо сложена.

Красавицей ее назвать было нельзя, но женственность и какая-то удивительная мягкость в линиях лица, а также живые глаза делали ее привлекательной. Ей было около тридцати лет. Для невесты, прямо скажем, возраст критический.

— Как, старик, насчет кофе? — спросил Антон Зайцева.

— Спасибо, не будем утруждать хозяйку. Вот если бы чего-нибудь холодненького…

— Боржоми?

— С удовольствием, — согласился Роберт. Нина вышла.

— Резюме? — осклабился Ремизов, кивнув на дверь, за которой она исчезла.

Зайцев неопределенно пожал плечами.

Нина вернулась с подносом индийской чеканки, на котором стояла запотевшая бутылка и два фужера.

Попивая ледяной боржоми, Антон вел “светский” разговор — о южноморских сплетнях, о погоде и других малоинтересных вещах.

Зайцев молчал. И это его молчание интриговало хозяйку. Она бросала на него любопытствующие взгляды, все ждала, когда же он заговорит, но, не дождавшись, стала сама расспрашивать, в каком санатории он отдыхает и нравится ли ему город.

Роберт ответил коротко: приехал с патроном по делам и отдыхать, в общем-то, нет времени.

Когда Нина снова вышла за чем-то, он шепнул Ремизову:

— Попробуй пригласить сегодня вечером…

— О’кей, проверну, — заверил его Антон.

Вернулась хозяйка. Зайцев, сославшись на занятость, вежливо распрощался, сказав, что надеется еще встретиться. Антон позвонил в гостиницу через час.

— Порядок, старик! — весело сказал он Зайцеву. — Правда, пришлось поработать…

— Родина тебя не забудет, — шутливо откликнулся Роберт. На самом деле Антону особенно трудиться не пришлось.

Мажарова с радостью приняла приглашение.

— Ты давно ее знаешь? — все-таки поинтересовался в заключение Роберт.

— Спрашиваешь! — воскликнул Ремизов. — Не волнуйся, тут все в ажуре. Да ты сам видел хату…

И опять Антон, мягко говоря, преувеличивал: с Ниной он был знаком чуть больше месяца. Познакомился на Капитанском бульваре. Привыкший к легким победам Антон ринулся в атаку и неожиданно встретил отпор. Мажарова оказалась не из тех девиц, что сразу капитулируют перед солистом ансамбля “Альбатрос”. Серьезно же он ею не увлекся. Да и она быстро поняла, что Ремизов не тот человек, который ей нужен. Просто приятный знакомый, не более. И в доме Нины Антон был до этого всего только раз. Тоже зашел как-то на полчасика…

Встреча Мажаровой с Виленским чуть не сорвалась. Зайцев сначала пришел один. Сергей Николаевич где-то задерживался и появился тогда, когда уже думали, что он не придет.

Виленский выглядел уставшим и вел себя несколько рассеянно. Но мало-помалу его увлекло женское общество. Неожиданно он заказал бутылку шампанского. Еще больше окрылило Роберта и Антона то, что Сергей Николаевич пригласил Нину танцевать. Потом еще и еще. В довершение всего после ужина он проводил ее до самого дома.

— Не узнаю патрона! — встретил на следующее утро Зайцев забежавшего к нему Антона. — В лирическом настроении. Напевает. Отказался сегодня от банкета у какого-то местного босса.

— Лед тронулся! — довольно потер руки Ремизов. — Надо ковать железо, пока горячо!

— Попросил телефон Нины. У тебя есть?

— Конечно!

Ремизов тут же черкнул на бумажке номер. И помчался к Мажаровой.

Она встретила его взволнованная: только что звонил Виленский, пригласил прокатиться с ним на катере.

— С тебя причитается, Нинон, — серьезно сказал солист “Альбатроса”.

— За мной не пропадет! — откликнулась девушка.

— Хорошо! — сказал Ремизов. — Давай баш на баш. Я тебе сделал Виленского, а ты мне, соответственно, кадр. Чтобы было на что посмотреть и…

— Намек поняла, — рассмеялась Нина. — Это мы организуем…

Она стала нетерпеливо расспрашивать своего приятеля о Сергее Николаевиче.

Антон не жалел красок. К тому, что он слышал о Виленском от Зайцева, его воображение приписало еще столько достоинств и добродетелей, что у девушки захватило дух.

Антон ушел, оставив Мажарову в крайне возбужденном состоянии. И это не укрылось от ее тетки, которая вернулась с покупками из магазина.

Полина Семеновна носила фамилию первого мужа — Воль-ская-Валуа. На самом деле первый избранник Нининой тетки в детстве был просто Курочкиным. А двойная фамилия была его артистическим псевдонимом. Он работал в цирке. Вольтижировал на лошади в паре с Полиной Семеновной.

Когда Полина Семеновна при неудачном выступлении лишилась нескольких передних зубов, она поняла, что надо менять жизнь. К ней был весьма неравнодушен главный администратор труппы. Это было желанное пристанище для еще молодой, привлекательной женщины.

В один прекрасный день в очередном городе появились афиши, на которых Вольский-Валуа анонсировался в единственном числе.

Полина Семеновна с первых же дней совместной жизни взнуздала (терминология конюшни ее не покидала) и своего нового мужа. Под ее нажимом и с ее непосредственным участием супруг Полины Семеновны добился должности директора в стационарном цирке одного из южных городков.

Казалось, стоять оплоту их семейного счастья. Ан нет! Налетел ураган в лице работников ОБХСС и унес домик, собственную “Волгу” и все, что с таким трудом, перышко к перышку, собиралось много лет. Мужа приговорили к лишению свободы на долгие годы.

Перед бывшей наездницей встала дилемма: ждать его возвращения или не ждать? Если ждать, то с годами одиночества уйдет и ее красота, так сказать, единственный ее капитал. Но тогда зачем ждать? И вообще, она поняла, что цирковое искусство принесло ей в конечном счете лишь разочарование. Полина Семеновна решила навсегда порвать с этим жанром.

Третий человек, на которого Полина Семеновна сделала ставку, был строителем. Вдовец. Занимал скромный пост прораба. Но, навсегда испуганная крахом, которым кончил незадачливый директор цирка, на этот раз Полина Семеновна неустанно следила, чтобы ее избранник ни в коем случае не преступил закон. Однако рок преследовал эту настойчивую и решительную женщину: муж не вынес бремени семейного счастья и сгорел в одночасье от сердечного приступа.

Похоронив последнего супруга, она доработала до пенсии и тихо-мирно зажила в своей комнатке в Южноморске. Детей ей бог не послал. На старости лет появилась новая привязанность и предмет опеки — Нина. Племянница.

Беспокойная натура Вольской-Валуа не могла смириться с тем, что Нина не замужем.

Застав племянницу взволнованной, с горящими глазами, Полина Семеновна поинтересовалась, что с ней происходит. Нина рассказала о Виленском и его приглашении.

— Знаем мы этих командированных, — попыталась охладить ее пыл тетка. — Кавалеры на неделю…

— Да что вы, тетя Поля! — воскликнула Нина. — Сергей Николаевич не такой… Серьезный, внимательный…

— Ты, голубушка, не обольщайся… Разведет с тобой шуры-муры, а придет время — помашет на прощанье ручкой, только его и видели. Даже имя твое забудет в своей Москве…

— А если у него серьезные намерения? — не сдавалась Нина. — Он мне говорил, что такой одинокий…

— Все они так начинают, — вздохнула бывшая жена трех мужей. — А вот как заканчивают…

— Выходит, мне следовало отказаться от прогулки? — с отчаянием произнесла Нина.

Тетка помолчала, подумала.

— Отказываться не надо, — вынесла она свое решение. — Только воли ему не давай. Приглядись хорошенько, что у него на уме. А там видно будет…

Нина надела свое лучшее платье, при помощи тети Поли сделала модную прическу, поколдовала с косметикой и в условленный час отправилась на место свидания.

Все было как в сказке — изумительное море, великолепный катер, цветы, фрукты, шампанское. Сергей Николаевич не сводил с Нины влюбленных глаз. Ухаживал не так, как современные молодые люди. Осторожно держал ее за руку и даже… читал стихи Ахматовой, Вознесенского и современных зарубежных поэтов.

Нина вернулась домой с охапкой пунцовых гладиолусов, очарованная встречей и опьяненная не то шампанским, не то легкой качкой, не то своим чувством к этому необыкновенному человеку. Она поведала обо всем Полине Семеновне в самых восторженных выражениях.

— Ну вот что, — выслушав племянницу, сказала тетка. — Пригласи-ка ты его к нам. Хочу сама посмотреть, каков твой Сергей Николаевич. У меня глаз — алмаз, ты сама знаешь…

— К нам? — испугалась Нина. — Его же надо принять как полагается!..

— Примем, — твердо заверила Полина Семеновна. — Я в свое время умела встретить гостей. И еще как!

— Боже мой! А где достать деликатесы? Не кормить же его котлетами…

— Ты говорила, что у тебя знакомый парень поет в ресторане…

— Антон? Это идея! В “Прибое” все есть!.. Виленский был приглашен в воскресный день.

Хлопоты начались с утра. Полина Семеновна сбегала на рынок, купила овощи, фрукты, свежую рыбу и птицу. Нина через Антона достала в ресторане “Прибой” — красную и черную икру, балык, крабы, семгу.

Вольская-Валуа, вспомнив приемы, которые она закатывала прежде, решила тряхнуть стариной. Из кухни доносились умопомрачительные запахи.

Нина штудировала книгу “О вкусной и здоровой пище”, чтобы поизысканней сервировать стол.

Посоветовавшись, тетка и племянница решились на кощунственный шаг — выставили коллекционный фарфор и хрусталь. Столовое серебро было тоже извлечено из сафьяновых футляров.

Чем ближе подходил намеченный час, тем сильнее волновалась Нина.

— Бог ты мой! — сокрушалась она, примеряя платья и не зная, на каком остановиться. — Надеть нечего! Сергей Николаевич, наверное, насмотрелся за границей… Нет, надо подновить гардероб! Только ума не приложу, как достать модные вещи.

— Ты уж постарайся, — советовала тетка. — Ничего не жалей! Как на бегах: на хорошего коня надо ставить все! Зато потом сорвешь куш — ого!

— Ну что вы, тетя Поля! — смутилась племянница. — Главное — чувство…

— Было бы у него в. кармане, — Вольская-Валуа хлопнула себя по карману фартука, — а уж чувство приложится. — И она положила руку на сердце…

Перед самым появлением Виленского раздался звонок в дверь.

Думая, что это Сергей Николаевич, Полина Семеновна, сняв фартук, пошла открывать дверь сама.

На пороге стоял здоровенный детина с огромной корзиной цветов.

— Мажарова тут проживает? — строго спросил он. Нина выскочила из комнаты в коридор.

— Я Мажарова…

— Мы из фирмы услуг “Заря”, — сказал парень.

Но прежде чем вручить цветы, он потребовал паспорт, потом попросил расписаться в получении.

— Какая прелесть! — восхищалась Нина, ставя розы в хрустальную вазу.

— Интересно, от кого? — спросила Полина Семеновна.

— Я уверена, что это Сергей Николаевич…

Тут Нина увидела среди листьев небольшой квадратик картона. На нем было четыре строчки:

Если нас восхищает роза И птица, что гнездышко вьет. Если нас восхищает роза. Значит, древний не высох мед…

Подписи не было.

— Ну конечно же, это он! — воскликнула девушка. — Читал эти стихи мне на катере… Сергей Николаевич влюблен в поэзию…

— Неужели же есть на свете такие мужчины? — покачала головой Полина Семеновна. — Мне никто никогда не читал никаких стихов…

Она с завистью посмотрела на племянницу.

Снова позвонили в дверь. На этот раз появился Антон. Нина провела его в гостиную. Он осмотрел стол, присвистнул:

— Полный порядок!

Затем сел в кресло и просидел в нем безмолвно, пока не появился Виленский.

Приезд Сергея Николаевича возбудил любопытство соседей: еще бы, возле дома остановился большой черный лимузин, из которого вышел элегантный мужчина в великолепном светлосером костюме. Правда, по случаю жары пиджак Сергей Николаевич перекинул через руку.

Из открытых окон глазело несколько десятков пар глаз.

Московский гость отпустил шофера и направился к подъезду.

Он поцеловал руку Нине, вежливо кивнул Полине Семеновне, которая приняла у него пиджак и повесила в прихожей в шкаф.

С Антоном поздоровался, как со старым знакомым.

— Ну и ну! — улыбнулся Сергей Николаевич, оценив великолепие стола. — Русский размах. Западные люди встречают гостей очень скромно. Был я у одного англичанина-бизнесмена… Прямо скажем, не нищий. Фамильный особняк, “роллс-ройс”… А подали несколько сэндвичей… И все!

В дверях появилась Полина Семеновна с серебряным ведерком, в котором изо льда торчала бутылка шампанского.

— Прошу за стол, — пригласила Нина.

Видя, что Полина Семеновна не садится, Виленский спросил у нее:

— А вы?

— Спасибо. Дела на кухне, — ответила она и вышла. Сергей Николаевич вопросительно посмотрел на Нину.

— Тетя Поля у нас по хозяйству…

— Я так и подумал, — кивнул Виленский. — Простите, а где ваши родители?

— Они не любят бывать летом в Южноморске, — ответила, несколько смутившись, Нина. — Курортники, шум, суета…

Антон откупорил шампанское.

— Сергей Николаевич, вам слово, — сказал он, наполнив бокалы.

— Да, мы слушаем вас! — подхватила Нина.

— Ну разве можно отказать такой очаровательной хозяйке? — Виленский встал, подумал и прочувствованно продекламировал:

Ранним утром, о нежная, чарку налей. Пей вино и на чанге играй веселей. Ибо жизнь коротка, ибо нету возврата Для ушедшей отсюда… Поэтому — пей.

— Здорово сказано! — воскликнул Антон.

— Да, — улыбнулся Сергей Николаевич, — хоть и восемь веков назад, но истинная поэзия не стареет…

— Тоже испанский поэт? — спросила Нина.

— Хайям… Персия.

Мажарова смутилась и, чтобы сгладить неловкость, поспешно подсунула Сергею Николаевичу тарелочку с осетриной.

— Не беспокойтесь, Ниночка, я сам…

— Ну, хорошо, чувствуйте себя как дома.

— Спасибо. Соскучился я по домашнему уюту, — с чувством произнес Виленский. — Я даже стал забывать, что это такое… Гостиницы, рестораны, самолеты… Калейдоскоп лиц, стран…

— Ух как здорово! — не выдержал Антон. — Так хочется повидать свет!

— Все имеет свои хорошие и дурные стороны, — произнес Виленский. — Кстати, не думайте, что там молочные реки и кисельные берега. Тысячи проблем. Возьмите хотя бы экологический кризис. В городах нечем дышать: смог. Дожили до того, что просто питьевая вода продается в бутылках в магазине, как у нас минеральная или лимонад. — Сергей Николаевич махнул рукой. — Впрочем, вы все это сами прекрасно знаете из газет и программ телевидения.

— Конечно, — кивнула Нина. — Но когда живой свидетель…

— Уверяю вас, это скучно…

— Все равно расскажите, — потребовала Нина. — Интересно…

— Ну о чем? Как один мадридский миллионер поселился в пещере? И что он охотится с первобытным луком? И носит вместо одежды шкуру?

— Во дает! — вырвалось у Антона. — Чокнутый, что ли?

— Вероятно, не без этого, — улыбнулся Сергей Николаевич.

— А кто же ведет его дела? — поинтересовалась Нина. — Или забросил все?

— Представьте себе, нет. Раз в месяц возвращается в город, в свой офис, дает нужные указания — и снова в пещеру… Или вот еще. Один лондонский бармен пролежал под землей в гробу шестьдесят один день…

— Неужели?! — ужаснулась Нина. — Для чего же?

— Реклама, — пожал плечами Виленский. — Двигатель бизнеса…

Полина Семеновна, которая стояла возле чуть приоткрытой двери, чтобы не пропустить ни слова из разговора за столом, вошла в комнату.

— Рыбу подавать? — обратилась она к Нине.

— Несите, — ответила та.

Воздали должное кулинарному искусству тети Поли — форель была выше всяких похвал, о чем Виленский не преминул сказать бывшей наезднице.

Антон снова заговорил о загранице. Сергей Николаевич признался, что там его охватывает ностальгия, и он каждый раз с радостью возвращается домой.

После рыбы была подана жареная курица. Потом — кофе. Сергей Николаевич попросил Антона спеть.

— Хорошо бы что-нибудь ваше, южноморское, — прибавил он.

— Сделаем! — весело откликнулся Ремизов. Настроив гитару, он запел.

Мелодия были игривая, Виленский развеселился.

— А что, недурно, — смеялся он. — Очень даже недурно.

В прихожей раздался звонок. Затем послышался женский голос и голос Полины Семеновны. Хлопнула входная дверь, и в комнату зашла тетка. Нина спросила, кто приходил.

— Крюкова, соседка, — буркнула Полина Семеновна. — Странные люди, все им нужно знать… Кофе еще сварить?

Не успела Нина ответить, как зазвонил телефон. Нина сняла трубку, потом благоговейно протянула ее Виленскому.

— Сергей Николаевич, вас…

— И тут нашли, — вздохнул он.

Он некоторое время отвечал по телефону “да” или “нет”, затем несколько раздраженно сказал:

— Замминистра не министр, может подождать… А машину пришлите к гостинице. — И положил трубку.

— Покидаете нас? — огорчилась Нина.

Сергей Николаевич посмотрел на часы и спокойно произнес:

— К сожалению, пора.

Уходя, Виленский со всеми сердечно попрощался, нашел теплые слова и для Полины Семеновны, сказав, что так вкусно готовила лишь его мама

Вольская-Валуа была покорена.

— Вот это мужчина! — сказала она, оставшись вдвоем с племянницей (Ремизов ушел вслед за Виленским). — Манеры, культура, обхождение — все как в прежние времена!

— Я же вам говорила, говорила! — радовалась Нина.

— Да, на современных вертопрахов он не похож, — подтвердила Полина Семеновна.

— Скажите, а как он ко мне, а? — допытывалась Нина. — Нравлюсь я ему?

— С одной стороны, цветы, ваша прогулка на катере… — Тетя Поля задумалась. — А с другой…

— Что с другой? — насторожилась Нина.

— Влюбиться в таком возрасте… — Вольская-Валуа покачала головой. — Тем паче в наше время. Девицы теперь такие распущенные. Если уж у нас в Южноморске такое творится, представляю, что делается в Москве! — Она помолчала. — Впрочем, в жизни всякое бывает. Не надо торопить события, милая. И действуй с умом. Не вздумай первая бросаться ему на шею. Дай надежду, обласкай…

— Ах, тетя Поля! Легко вам говорить! Ведь времени в обрез!.. Вдруг он завтра уедет?

Вольская-Валуа развела руками:

— Что поделаешь? Если у него серьезные намерения, скоро вернется… А сейчас давай убирать…

И пошла на кухню.

— Господи! — донесся вдруг из коридора ее голос.

Нина выскочила из комнаты. Полина Семеновна показала на стенной шкаф в прихожей.

На вешалке висел забытый Виленским пиджак.

— Как же это он! — воскликнула Нина.

— Голову ты ему вскружила, вот и забыл, — улыбнулась Полина Семеновна.

— Надо срочно отнести в гостиницу! — сказала Нина, снимая пиджак с вешалки и перекидывая через руку.

Вдруг из внутреннего кармана выпали какие-то книжечки и мягко шлепнулись на ковровую дорожку. Нина нагнулась, но Полина Семеновна опередила ее.

— Записная книжка с телефонами, — произнесла Вольская-Валуа. — Интересно, много в ней телефонов женщин…

— Тетя Поля, — запротестовала Нина, — это некрасиво!

— А красиво будет, если у него там, в столице, целый гарем? — сказала Вольская-Валуа, листая странички с фамилиями и телефонами. — А что, и в самом деле, кажется, человек порядочный. Посмотри, — протянула она записную книжку племяннице, но та смотреть не стала, хотя и сгорала от любопытства.

— Я верю Сергею Николаевичу, — как можно спокойнее заявила Нина.

— Да ты только взгляни, какие у него тут телефоны: вот Водолазов Семен Семенович — министр, а это Верхоянский — заместитель председателя комитета… Чувствуется масштаб… А это что такое? Ба, да это же его сберкнижка! — воскликнула тетушка. — Посмотрим, какие у него накопления.

— Тетя Поля! Неприлично…

— Неприлично, милая, воровать, — ответила тетка поучительным тоном. — А посмотреть… Надо же знать, ради чего стараться. Теперь-то он шишка. Впрочем, это ничего не значит. Говорят, министры и те получают всего семьсот рублей в месяц. В наше время это разве деньги? А если вдруг дадут по шапке?

— Как вы можете так говорить о Сергее Николаевиче? — возмутилась Нина.

— Все по земле ходим, — философски заметила Полина Семеновна. — Сейчас, милая, когда идет перестройка, погореть может каждый. И чем выше человек стоит, тем больнее ему падать. Но если человек умный… — Вольская-Валуа, охнув, протянула Нине раскрытую сберкнижку. — Да ты хоть одним глазком взгляни, дуреха! — осипшим голосом сказала бывшая жена директора цирка. — С ума сойти можно!

Нина наконец заглянула в сберкнижку. На текущем счету Виленского было семьдесят три тысячи пятьсот рублей. Сумма, как говорится, прописью.

— Ну, Нинка, — с трудом придя в себя от потрясения, произнесла Вольская-Валуа, — заполучишь такого мужа — считай, что родилась в сорочке. — И заворковала: — Книжечки положи в карман, пиджачок повесь. Да, да, милая, повесь. Словно мы до него и не дотрагивались… Когда спохватится, сам заедет…

Нина покорно повесила пиджак на вешалку.

За пиджаком заехал референт. На следующее утро. Зайцев извинился за беспокойство и передал Нине букет цветов от Сергея Николаевича, а также записку: “Дорогая Ниночка! Позвольте отныне называть вас так и пригласить сегодня на оперу “Травиата”. Мне забронированы места. Ради бога, если вы заняты, обижаться не буду. Ваш Сергей Николаевич”.

Текст был отпечатан на машинке, лишь свое имя Виленский написал от руки.

Как только Зайцев ушел, Нина бросилась искать Антона. Он сидел в погребке на Капитанском бульваре.

— Ну что, старушка, претензий нет? — весело спросил солист “Альбатроса”.

— Спасибо, Антоша, спасибо, дорогой, — совершенно искренне сказала Мажарова.

— Я-то сделал свое дело, а ты? — укоризненно произнес Ремизов.

— Погоди, Антоша, сделаю. Только мне сейчас…

— Нет, давай разберемся, — настаивал тот. — Обещала кадр — выкладывай! Кстати, я видел тебя в воскресенье с такой, синеглазенькой… В маечке “Адидас”. Подойдет!

— Вера? Рада бы, но место занято… Моряк-офицер.

— Замужем, что ли? — разочарованно протянул Антон.

— Пока нет, но…

— “Пока” не считается! — воспрянул духом Антон. — Морячки, сама понимаешь, приплывают и уплывают, а мы остаемся…

— Ладно, ладно, это мы обсудим… лотом… Ты мне вот как нужен! — провела она ребром ладони по горлу.

— Опять насчет деликатесов?

— Нет, другое. Понимаешь, срочно необходимы вещи…

— Джинсы?

— Господи, какие джинсы! Платье, туфли… Но чтоб самое-самое! Фирма затрат не пожалеет! Все нужно сегодня!

Ремизов присвистнул:

— Ну, ты даешь! Я же тебе не золотая рыбка! Требуется время… Надо встретить кой-кого из деловых людей…

— Антоша, миленький, выручай! — взмолилась Мажарова.

— Ладно. Антону сказали: надо, и Антон расшибется в лепешку, но сделает… Условие прежнее. Твой покорный слуга и та синеглазенькая блондиночка должны не позднее следующей субботы отправиться на яхте на пикник…

— Спасибо, Антончик! — обрадованно воскликнула Нина. — Я знала, что ты не подведешь.

— Да, — заметил солист “Альбатроса”, — если синеглазка боится качки, то у меня в городе есть отличная хата. “Джи-ви-си” — стерео, четыре колонки. Записи — полный атас…

Он допил свой бокал и вместе с Ниной покинул погребок.

— Топай, старуха, и жди, — сказал Ремизов на улице. — Жди. Если Фаина Петровна в Южноморске, ты сегодня же будешь одета, как звезда эстрады…

Вечером, когда раздался звонок в дверь и на пороге появилась женщина, отрекомендовавшаяся Фаиной Петровной, Нина подумала даже, что Антон прислал не того человека, который так был нужен ей.

Но стоило лишь Фаине Петровне выложить на стол целлофановый пакет, как Нина прямо-таки застыла на месте.

— Сорок шестой тебе, верно? — астматически продышала спекулянтка, вынимая платье из упаковки.

— Да, да, — прошептала Нина. Ее руки сами потянулись к платью.

Золотисто-зеленое чудо переливалось, играло тысячами искорок, словно было сотворено из кожи неведомого, сказочного змея.

— Фирма, — с невольным уважением сказала Вольская-Валуа и подавила вздох, вспомнив, какие наряды даривал ей второй супруг.

— Нога тридцать шесть, как мне сказали? — продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью: “Саламандра”.

А в коробке…

Нина боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.

— Высоковат каблук, — заметила Вольская-Валуа.

Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит, и будущую баснословную цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).

— Что вы, тетя! — еле дыша от восхищения, проговорила Нина. — Самый шик!

— И сколько просите? — постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.

— Иди, дочка, прикинь на себя, — игнорировала вопрос Фаина Петровна.

И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.

Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь — расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.

Через пять минут Нина вошла на кухню. Вошла, как входит в тронный зал королева.

— Платье — четыреста, туфли — двести пятьдесят, — астматически прохрипела Фаина Петровна.

— Может, сбавите немного, любезная? — начала было ошеломленная Вольская-Валуа.

— Скинут тебе, дражайшая, на Загорянской барахолке, — без тени эмоций ответила Фаина Петровна. — Я вам по-божески… И только потому, что Антоша рекомендовал…

— Мы согласны, согласны, — торопливо сказала Нина, стрельнув в тетку недовольным взглядом.

— Ну и по рукам. Носи, дочка, на здоровье, — подобрела спекулянтка. — А это не интересует? Шанель.

Фаина Петровна достала из сумки изящную коробочку, которая золотилась так же, как платье на Нине.

Что и говорить, флакон знаменитых французских духов был тут же куплен за сто двадцать рублей…

— Ну и цены! Это просто кошмар, ужас какой-то! — никак не могла успокоиться Полина Семеновна, когда Фаина Петровна покинула квартиру.

— А что вы хотите? Теперь так! — ответила Нина, вертясь перед зеркалом. — За дефицит платят в пять — десять раз дороже, чем в магазине.

Раздался телефонный звонок. Нина бросилась к аппарату, думая, что звонит Виленский.

Но это был Ремизов. Он был серьезен, не такой, как всегда.

— Нинон, — сказал солист “Альбатроса”, — обижаешь…

— Кого? — удивилась девушка.

— Запомни: с Фаиной Петровной не торгуются.

— Это все тетя Поля, — виновато ответила Нина.

— Учти, Фе Пе — поставщица самых избранных домов. Так что, если впредь тебе понадобятся…

— Поняла, Антоша, поняла, — поспешно сказала Нина.

— Вот и умница. Чао!

— Чао!..

В назначенный час к дому, где жила Нина, подкатил на “ЗИЛе” Сергей Николаевич. В строгом темно-синем вечернем костюме.

Почти все жильцы дома, как по команде, высунулись из окон дома. Еще больше любопытных было, когда Виленский появился из подъезда, слегка поддерживая под руку Нину.

Она была неотразима в своем переливающемся на солнце платье и чудесных туфельках. Видно было, что волосы ее побывали в руках искусного мастера (двадцать рублей). Вечерний туалет дополнял кулон старинной работы.

Черный лимузин повез эффектную пару к зданию оперного театра, а весь дом еще долго не мог успокоиться, обсуждая это событие.

Сергей Николаевич во время спектакля больше смотрел на свою спутницу, чем на сцену, отчего Нина смущалась и краснела.

После оперы ужинали в ресторанчике на воде. С цыганами…

— Тетя Поля! Тетя Поля! — возбужденно говорила Нина, вернувшись домой. — Он меня любит! Честное слово, любит!..

— Что, уже предложение сделал? — всплеснула руками Полина Семеновна.

— Нет, до этого еще не дошло. Но я ведь чувствую! Вы бы слышали, какие он мне слова говорил!..

— Ладно, ладно, — примирительно кивнула Вольская-Валуа. — Но что он сказал конкретно?

— Что хочет познакомиться с моими родителями…

— А ты?

— Но ведь они же в Пацловске… Я так и ответила.

— А что, — заволновалась Полина Семеновна, — если уж разговор зашел о родителях… Кажется, дело действительно на мази… Ну, девка, ну, держись! — Вольская вдруг вздохнула глубоко и тяжело. — Небось выскочишь за Виленского и забудешь меня, старую… — Она шмыгнула носом.

— Вас?! Что вы такое говорите, тетя Полечка! — Нина обняла тетку и закружила по комнате. — Я возьму вас с собой в Москву!

— Спасибо и на том… А вообще ты решила правильно. Если хочешь зажить по-настоящему, надо уезжать в столицу. Там красота! Масштабы! И если уж положение, так положение.

— Тетя Полечка, — глядя ей в глаза, по-дочернему спросила Нина, — скажите, как мне вести себя дальше? Знаете, хочется, чтобы он решился поскорей…

Полина Семеновна предложила смелый, граничащий с дерзостью план — пригласить Виленского пожить у них.

— Вы что! Да он никогда не согласится! — замахала руками племянница.

— Попытка не пытка, — сказала бывшая наездница. — А уж если даст согласие, тут мы его и взнуздаем…

Как уже было сказано, обитателей солидного четырехэтажного дома на Молодежном проспекте очень интересовали визиты в квартиру Мажаровых представительного мужчины, приезжавшего на “ЗИЛе”. Но больше других интересовало происходящее Валентину Павловну Крюкову, жившую на первом этаже.

Валентина Павловна была натурой сложной, противоречивой. Но, как у всех людей, у которых желания возобладают над логикой и разумом, во всем многообразии их чувств доминирует одно, которому подчиняются все их жизненные силы. Таким чувством у Крюковой была зависть.

Она завидовала сослуживцам, попавшим в график отпусков в самое теплое время; завидовала женам, чьи мужья имели более высокое звание и зарплату, чем ее Юрий Алексеевич (она звала его Юликом); завидовала соседям, которые занимали двух- и трехкомнатные квартиры, тогда как ее семья прозябала (иначе она не говорила) в однокомнатной. Она даже как-то искренне позавидовала своим знакомым, имя которых упоминалось в газете “Вечерний Южноморск” по поводу того, что их сынишка, унесенный на лодке во время шторма в открытое море, был спасен. Пусть мальчик был на краю гибели, но зато слава по всему городу! А вот об ее Игоре, победителе смотра школьной художественной самодеятельности, ни одна газета не написала ни строчки! Где же справедливость?

Эти слова Крюкова чаще всего обращала к своему супругу — громоотводу и глушителю ее оскорбленного самолюбия.

Нужно подчеркнуть, что Юрий Алексеевич (Юлик) был создан природой так, что умел выдерживать натиски супруги. И не только ее.

Работал Крюков в институте, проектирующем ирригационные сооружения. Что греха таить, в институте этом (да и только ли в нем) на одного стоящего работника приходилось не менее семи бездельников. (Ох, и верна же русская пословица про тех, кто с сошкой, а кто с ложкой!) Так вот, Юрий Алексеевич был с сошкой. И пахал с утра до вечера. Кого посадить за самый срочный и невыгодный заказ? Крюкова. Кому в командировку куда-нибудь в раскаленную степь или в залитую осенними дождями хлябь? Конечно же, Юрию Алексеевичу. Дежурства в учреждении по праздникам тоже доставались ему. Крюков был из тех, кто неизменно занимал последнюю строчку в списках на улучшение жилплощади, получение путевок, премий, и числился в списке первым, если надо было отправиться на овощную базу, уборку картофеля или субботник.

При всех вышеперечисленных условиях Крюков сумел защитить кандидатскую диссертацию, воспитать неплохого сына и оставаться при этом неунывающим, добрым и отзывчивым человеком. Замечено, что именно на таких все держится. И работа, и семья.

Про работу мы уже сказали. А что касается семьи…

Пока он находился в Южноморске, все шло отлично. Любые попытки Валентины Павловны создать грозовую атмосферу он пресекал в корне. Но стоило кандидату технических наук отбыть в командировку (они, считай, отнимали половину его жизненного и календарного времени), как Крюкова пыталась сотворить что-нибудь такое, что, по ее мнению, должно было, наконец, помочь восторжествовать справедливости.

Взять, к примеру, жилищный вопрос. В отсутствие мужа Валентина Павловна как-то пошла к самому директору института и спросила в лоб: почему до сих пор одному из лучших сотрудников не предоставят, на худой конец, двухкомнатную квартиру, хотя Крюков мог по положению претендовать и на трехкомнатную?

Ошарашенный начальник удивился:

— Но Юрий Алексеевич никогда даже не заикался об этом! — И что-то отметил в своем блокноте.

Вернулся кандидат наук из очередной командировки, узнал о походе супруги к директору института и тоже задал ей вопрос в лоб:

— Кто тебя уполномочивал ходить с жалобами?!

Жена расплакалась.

Но Юлик был неумолим.

— Пойми же, Валя, — более мягко сказал он, — я терпеть не могу клянчить, жаловаться, просить… Пусть за человека говорят его дела. А уж как там решат — на их совести…

— Это ты не хочешь понять меня, Юлик, — отвечала жена. — Сколько можно ютиться в одной комнате? Игорю уже семнадцатый год… Да и не солидно. Стыдно перед знакомыми…

— Так у нас, считай, две комнаты…..

— Как две? — От удивления Крюкова даже огляделась вокруг.

— А кухня? — в свою очередь удивился Юрий Алексеевич. — Большая, светлая. Сыну там здорово! И где живем? В самом центре! Теперь ведь новые дома строят в тринадцатом микрорайоне… Хочешь жить у черта на куличках? Утром и вечером в автобус не втиснешься…

Валентина Павловна, вздохнув, согласно кивнула — муж тоже был прав.

— А на Сиреневой набережной строят дом-башню, девять этажей, — робко сказала она. — Лоджии в сторону моря… Там нельзя?

— Ого куда замахнулась! — присвистнул Крюков. — Не те мы с тобой птицы…

Один раз задуманное Крюковой дело удалось, но…

Как-то в доме зашел разговор о приобретении автомобиля (вести экономно хозяйство Валентина Павловна умела и ежемесячно откладывала кое-что на сберкнижку). Для нее приобретение “Жигулей” стало бы поводом кое-кому утереть нос. Для Юрия Алексеевича же этот вопрос был далеко не самым главным в жизни.

— Машину? — почесал он затылок. — Даже не знаю. Не думал… Вообще-то неплохо было бы, но как подумаешь: идти к начальству, просить, унижаться… — Крюков махнул рукой.

И вскоре отбыл в очередную степь, привязывать к местности очередной проект насосной станции.

Валентина Павловна же решила сделать мужу сюрприз.

И снова в кабинете директора института был задан вопрос в лоб:

— Почему ведущий специалист не может получить легковой автомобиль?

— Разве Юрий Алексеевич хочет иметь машину? — пуще прежнего удивился директор. — Так это запросто. Нам как раз выделили трое “Жигулей”.

На сей раз он не стал ничего чиркать в своем блокноте, а вызвал заместителя и дал указание поставить Крюкова первым на получение вазовского красавца.

Но торжество супруги было сорвано.

— Зачем нам машина? — грозно спросил кандидат наук, когда вернулся из степи с облупившимися от беспощадного солнца носом и ушами.

— Как зачем! — словно пораженная громом, воскликнула Валентина Павловна. — Ты же сам хотел!

— Откуда ты взяла?

— Но мы ведь обсуждали этот вопрос перед твоим отъездом!

— Это я так… Гипотетически… А ты снова пошла с жалобой!

Валентина Павловна многозначительно шмыгнула носом.

— Валя, — опять смягчился Юрий Алексеевич, — ты, как женщина, просто понятия не имеешь, что значит машина. Это добровольное закабаление себя в рабство. И к кому? К железке! Во-первых, гараж, во-вторых, запчасти, в-третьих — стать личным шофером всех наших родственников… Я уже не говорю о расходах на бензин и амортизацию. И еще. До твоей и моей работы — не более пятнадцати минут ходу… Я, между прочим, люблю ходить пешком… Полезно…

Короче, никакие доводы жены в пользу приобретения “Жигулей” не помогли. Одна только мысль, что придется, к примеру, доставать какие-нибудь шины через темных лиц (в автосервисе, а тем более в магазине запчастей в Южноморске их еще никогда в свободной продаже не было), приводила Крюкова в ужас.

Первая очередь на машину была отдана одному из молодых сотрудников института, который опрометью бросился в рабство к железке на четырех колесах…

В описываемое время в доме Крюковых сгущались новые тучи. Игорек окончил школу и подал заявление в Южноморский университет. Самый престижный вуз в городе.

— Надеюсь, ты все сделаешь, чтобы Игорь поступил? — с вызовом спросила Юрия Алексеевича жена.

— Я уже все сделал, — ответил муж.

— Ты говорил с Журавским? — обрадовалась Валентина Павловна.

— С Журавским я не говорил и не буду говорить, — отрезал Крюков.

Журавский был декан факультета и бывший сослуживец Юрия Алексеевича.

— Так что же ты тогда сделал? — трагическим контральто произнесла Валентина Павловна.

— Передал нашему сыну любовь к науке — раз…

Последовал глубокий вздох жены.

— Научил его трудолюбию — два…

Последовал еще более глубокий вздох.

— Воспитал его честным и порядочным — три. Этого мало?

— В наше время — даже очень мало! — парировала жена. — Блат или деньги — вот чем можно взять любую крепость! Подумай, что будет, если Игорька срежут на экзаменах!

— Чушь! Если он достоин — пройдет.

— Я узнавала: на приемных экзаменах по математике всегда свирепствует какой-то Гаврилов… Ты его не знаешь?

— Не знаю и знать не хочу…

— Но ведь, если Игорек не поступит, это армия! — в ужасе заломила руки Валентина Павловна.

— Армия так армия. Хорошая жизненная школа…

Некоторое время Крюкова молчала. Затем бросила в лицо мужу:

— Идеалист несчастный!

Были слезы, была истерика. Но это на Юрия Алексеевича не подействовало. Он уехал на строительство важного ирригационного объекта, в проект которого надо было срочно внести коррективы.

— Валентина, — сказал Крюков на прощание, — прошу тебя, ни в коем случае не ходи к Журавскому. У старикана железные принципы. Ты только испортишь мои с ним отношения.

Скрепя сердце Валентина Павловна дала слово, что не будет беспокоить декана. Однако сидеть сложа руки она не могла. Не в ее натуре было пускать любое дело на самотек. Тем паче, если это касалось судьбы единственного сына.

“Ну что же, — подумала она, — на Журавском свет клином не сошелся”.

И так как данное мужу слово касалось лишь декана, Валентина Павловна решила поискать другую фигуру, которая могла бы повлиять на ход событий, а главное — на свирепого Гаврилова.

Но такой человек не отыскивался. Среди родителей абитуриентов пошли даже слухи, что нынче любителям всяких окольных путей перекрыли все пути и лазейки.

А экзамены надвигались с жестокой неумолимостью.

Нужно ли говорить, какое впечатление на воображение Валентины Павловны произвело появление у Мажаровых явно очень ответственного человека…

Разведку Крюкова начала издалека. Поначалу пригласила на чашку чая Полину Семеновну, хотя прежде с ней лишь сухо здоровалась — какой резон знаться с отставной циркачкой?

Выставив на этот раз коробку шоколадных конфет и печенье, Валентина Павловна стала вдруг хвалить Нину (прежде за глаза она называла Мажарову перезрелой барышней) и заодно прощупывала, кто такой Виленский.

Вольская-Валуа заливалась соловьем (знай наших!), что, мол, Сергей Николаевич приехал из Москвы с большими полномочиями, остановился в “Прибое”, в лучшем номере, местное начальство тянется перед ним по струнке, каждый день на приемах на “Розовых камнях” — и так далее, все в том же духе.

Бывшая наездница буквально ошарашила соседку, сообщив, что Виленский ни мало ни много — жених Нины. Осталось лишь решить, где играть свадьбу, в Южноморске или же в Москве. Полина Семеновна, мягко говоря, опережала события, но уж больно ей хотелось поставить на место заносчивую соседку, которая прожужжала ей все уши о своем гениальном муже и вундеркинде-сыне.

После ухода Полины Семеновны Крюкова тут же позвонила знакомой, которая работала в гостинице “Прибой” дежурным администратором. Та подтвердила, что Виленский действительно какая-то важная особа. И передала то, что уже распространилось среди работников гостиницы: Виленский непосредственно принимал участие в событиях соседней области, где кое-кто из начальников после приезда московской комиссии полетел со своего места. По словам дежурной, у приезжего из Москвы бывают разные шишки, и Виленский обращается с ними, как с подчиненными. Например, может запросто послать генерала за спичками. И тот выполняет поручение с радостью. А на днях Виленский подъехал к гостинице в роскошном открытом автомобиле с каким-то иностранцем — не то шейхом, не то восточным принцем (тот был в экзотической одежде, в чалме), а открыл дверцу и помог выйти им из машины темнокожий слуга в ливрее.

Сердце Валентины Павловны забилось тревожно. Неужели это перст судьбы? Рядом, можно сказать — на одной лестничной площадке бывает такой человек!..

На следующий день, дождавшись, когда Нина придет с работы, Крюкова заглянула к Мажаровым, тепло поздоровалась с девушкой и сказала:

— Что-то вы давненько не заходили ко мне, Ниночка…

— Да? — удивилась Мажарова.

Она, кажется, вообще никогда не была у Крюковых.

— Вечно мы в хлопотах, в бегах, — елейно продолжала Валентина Павловна, — встретиться, поговорить по-соседски, по-дружески не находим времени… Знаете, я хочу вам показать экстравагантный костюмчик. Так купила, для дома… Вы молодая, следите за модой… Скажите, хорош ли…

Нина попыталась было сослаться на усталость и занятость, но Крюкова все-таки затащила ее к себе.

Костюмчик оказался ординарным, но Нина, чтобы не обидеть хозяйку, покупку одобрилл.

На этом Валентина Павловна не успокоилась. Она силком усадила гостью за стол, где была выставлена масса вкусных вещей.

— Я так рада за вас, так рада! — ворковала Валентина Павловна, подкладывая Нине на тарелку лучшие куски. — Признаюсь, всегда верила, что муж у вас будет необыкновенный! На вас была отметина — счастливая…

Нина не могла взять в толк, с чего это соседка так обхаживает ее, но, когда Валентина Павловна завела разговор о Сергее Николаевиче, она сразу поняла, что причина всему именно он, Виленский.

Вообще в последние дни девушка стала замечать, что все соседи здороваются с ней как-то по-особенному, внимательно, даже заискивающе. Интересовались здоровьем, чего раньше не было и в помине. Дошло до того, что сосед с третьего этажа, генеральный директор объединения, прежде не замечавший Нину, ни с того ни с сего предложил утром довезти ее до работы на персональной машине.

И вот теперь Крюкова…

“Я только невеста Виленского — и уже какое внимание ко мне, — подумала Нина. — Что же будет, когда я стану его женой!”

Душу ее переполнила гордость.

Валентина Павловна, словно разгадав мысли девушки, продолжала:

— Я завидую вам, Ниночка. По-хорошему завидую. У вас впереди золотое время — свадьба, медовый месяц… Где думаете провести его?

— Наверное, за границей, — ответила, не задумываясь, Нина, потому что сама уже не раз рисовала в своем воображении, как они с Сергеем Николаевичем после свадьбы отправятся путешествовать. И непременно где-то там, за границей… Ведь для Виленского это, конечно же, не проблема.

— Я так и думала… И пора хорошая, везде будет бархатный сезон. Говорят, в это время особенно хорошо в Болгарии, на Золотых Песках…

— Зачем же Пески? — пожала плечами Нина. — Есть места и получше. Лазурный берег во Франции, Италия, Гавайские острова…

Она невольно выдала свои мечты.

— Разумеется, разумеется, — поддакнула соседка. — Я видела по телевизору — там просто шикарно…

Она уже собиралась приступить к основному — просить Мажарову посодействовать в поступлении сына в университет (через Виленского, конечно), как пришла Полина Семеновна.

— Ниночка, тебя ждут, — сказала Вольская-Валуа, и весь ее вид говорил: пришел ОН.

— Сергей? — воскликнула девушка.

— А кто же еще…

— Извините, Валентина Павловна.

— Понимаю, понимаю, — суетливо подхватилась и Крюкова. — Заходите, пожалуйста, всегда буду рада…

Ее разбирала досада, что не удалось поговорить о главном. На лестничной площадке Полина Семеновна встретилась с племянницей.

— А эта мымра зачем тебя приглашала? — кивнула Вольская-Валуа в сторону соседей.

— Сама не знаю, — пожала плечами Нина. — Угощение выставила, дифирамбы пела…

— Это пока цветочки, — усмехнулась бывшая наездница. — Скоро тебе в ножки будут кланяться. И не такая шушера! Жены больших начальников!..

Виленский, как всегда, пришел с цветами — букет алых роз уже полыхал в хрустальной вазе.

— Решил сегодня без звонка, — оправдывался он.

— Ну и прекрасно! — сказала Нина.

— Хочу пригласить на концерт. Столичные артисты. Алла Пугачева, Геннадий Хазанов…

— Не может быть! — всплеснула руками Нина. — Я так мечтала попасть на этот концерт, но невозможно достать билеты!

— Как видите, я угадал ваше желание, — скромно улыбнулся Виленский.

Нина взяла отгул на два дня, потому что предстояла масса дел. Первое — встреча с Фаиной Петровной. Для выходов в театры, на концерты и в рестораны одного вечернего платья было явно недостаточно. Да и дома Виленский не должен был видеть Нину в затрапезном халате.

Фе Пе явилась по первому зову с набитой сумкой. И ушла, сильно облегченная, почти начисто избавив девушку от наличных денег. Зато у Нины появилось все, что она хотела: кружевное белье, воздушные пеньюары, купальный костюм гонконгского производства, два вечерних платья и туфли к ним.

Полина Семеновна, которая была командирована на рынок за парной телятиной, свежей рыбой, фруктами и овощами, одобрительно крякнула:

— Гардеробчик теперь у тебя что надо! — Она долго рассматривала белье и пеньюары. — Хороши, ой, хороши!

Оставив тетку колдовать на кухне, Нина отправилась к Антону: надо было запастись деликатесами.

Солист “Альбатроса” развил бурную деятельность и достал со склада ресторана все, что требовалось. О переезде Виленского к Мажаровым Ремизов уже знал.

— У меня к тебе просьба, старушка, — сказал он. — Замолви словечко перед Сергеем Николаевичем…

— О чем это? — насторожилась девушка.

— Не поможет ли он мне перебраться в Москву? Знаешь, губить свой талант в кабаке, пусть и самом шикарном в Южноморске, мне не светит…

— Ладно, Антоша, — пообещала Нина.

— Ему ведь стоит только заикнуться где надо…

— Загляни на днях. Для тебя постараюсь…

Антон прямо-таки расцвел от этих слов. И на прощанье сказал:

— Да, знаешь, я сам познакомился с твоей подружкой… — С какой? — не поняла Нина.

— Ну, синеглазка… Вера…

— Антоша, — вдруг заволновалась Нина, — я же говорила, не надо… У нее моряк…

— “Сегодня ты, — пропел Ремизов, — а завтра я… Пусть неудачник плачет!..” Согласилась на днях посетить мою берлогу и послушать записи…

Нина хотела еще что-то сказать Ремизову, помялась, но так и не сказала.

Домой она вернулась, нагруженная свертками, коробочками, баночками.

— Это балык, — говорила она, выкладывая на стол продукты. — Салями, паштет из гусиной печенки, крабы…

— Вот теперь я спокойна, — радовалась Вольская-Валуа. — Не ударим лицом в грязь…

Виленский приехал в сопровождении Зайцева. Референт Сергея Николаевича внес в квартиру Мажаровых солидный сверток с подарками, но, сколько Полина Семеновна ни уговаривала остаться его пообедать, Роберт не согласился.

Виленский дал ему указание: беспокоить только в случае крайней необходимости, а по мелочам принимать решения самостоятельно.

После обеда Виленский поехал по делам, договорившись с Ниной о встрече вечером. Он зайдет за ней.

Нина с нетерпением ждала вечерней встречи с Сергеем Николаевичем. Ей почему-то казалось, что то, о чем она мечтает, совершится именно сегодня вечером. Когда они останутся одни, при свечах (сценарий расписала Вольская-Валуа), он возьмет ее руку и скажет: “Будьте моей женой…”

Девушка сгорала от нетерпения. И счастья. Но счастье никогда не бывает полным.

Около семи вечера раздался телефонный звонок.

— Завтра у тебя в кассе хотят провести ревизию! — выпалила Вера-синеглазка, подруга с работы.

Когда через несколько минут Полина Семеновна зашла в комнату, то сразу заметила, что с племянницей творится что-то неладное. На ней, как говорится, не было лица.

— Что с тобой? — встревожилась тетка.

— Так, ничего… — отвечала племянница.

— Переволновалась, поди… Ты успокойся. Все идет по плану…

Нина не решилась признаться, что ей грозят неприятности. Дело в том, что на работе Мажарова была казначеем кассы взаимопомощи. Вихрь последних дней “сладкой” жизни закружил, залихорадил ее, и она брала и брала из кассы деньги, никому ничего не говоря. И выбрала все, что там было. Около трех тысяч рублей…

— Приляг, — посоветовала Полина Семеновна. — А я пойду в магазин за минералкой…

Вольская-Валуа вышла, а Нина стала срочно обзванивать всех своих знаком, ых. Никто не мог одолжить ей такую сумму. Самое большее, что предлагали подруги, десять — двадцать рублей, и только одна пообещала полсотни.

“Что делать? — билась в голове Мажаровой одна-един-ственная мысль. — Что же делать?”

Ее охватило отчаяние. Ей рисовались страшные картины. Как завтра обнаружат, что она взяла три тысячи, потом приедет милиция… Завершение — “черный ворон”, суд, тюрьма…

— Ох! — со стоном повалилась она в кресло и обхватила голову руками.

Звонок в дверь буквально подбросил ее. Находясь еще во власти страшных видений, она вышла в коридор, открыла дверь.

— Добрый вечер, Ниночка! — ласково сказала Крюкова.

— Здравствуйте, — машинально кивнула девушка.

— Вы можете уделить мне несколько минут? — с мольбой в голосе произнесла соседка.

— Проходите…

— Знаете, — замялась Валентина Павловна, — лучше у меня…

Нина, словно автомат, последовала за ней.

Крюкова усадила Мажарову пить чай и начала издалека. Скольких трудов ей стоило вырастить сына, и вот настал час трудных испытаний… Из-за какой-нибудь чепухи может поломаться жизнь человека…

— Какой чепухи? — переспросила Мажарова, почти не слушая собеседницу.

— Представляете, стоит какому-нибудь деспоту поставить Игорьку на вступительном экзамене на балл ниже, и все полетит прахом: бессонные ночи родителей, слезы матери, надежды…

— Что вы, Валентина Павловна, у вас такой хороший сын! — сказала Нина.

— Я очень, очень боюсь. Игорек застенчивый… — Валентина Павловна приложила к глазам платочек и неожиданно для гостьи произнесла: — Вся надежда на вас…

— А… а… я, собственно, при чем? — опешила девушка.

— Один звонок! Один только звонок! К ректору…

— Чей звонок? — все еще недоумевала Нина.

— Вашего будущего супруга… Не откажите, Ниночка! — Крюкова умоляюще прижала руки к груди.

— Сергей? — пролепетала Мажарова. — Что вы, Валентина Павловна, он такой ответственный… авторитетный…

— Знаю, знаю, все знаю. Потому и прошу. Умоляю!

— Так он меня не послушает, — пыталась как-то отбояриться от назойливой женщины Мажарова, у которой и от своих забот раскалывалась голова.

— Вы еще не знаете мужчин. Простите, конечно… Это мужья не слушаются, ни в грош не ставят жену… Я, конечно, думаю, у вас будет по-другому… Поверьте, такой невесте, как вы, отказать невозможно. Я знаю, на что способен влюбленный мужчина…

— Но у меня язык не повернется… Нет, нет…

— Известно, сухой кусок горло дерет… А мы на него маслица! — глядя с надеждой в глаза девушке, сказала Крюкова. — И не волнуйтесь, Ниночка, все будет строго между нами. Конфиденциально. Будут знать лишь вот эти стены, я да вы… Мы, конечно, не миллионеры, но для сына я ничего не пожалею.

Она замерла в ожидании. Нина молчала.

— Так как же, а?

— Прямо не знаю, как с такой просьбой обратиться к Сергею… Я подумаю, — тихо сказала Мажарова.

— Буду очень признательна… Могу часть сейчас… Сын-то один…

“Боже мой, — вдруг подумала Мажарова, — а может, это выход?”

И неожиданно для себя выпалила:

— Валентина Павловна, вы не могли бы одолжить мне денег? На время?

— Господи! — облегченно выдохнула та. — А я о чем толкую? С радостью!

— Нет, мне лично…

— Конечно же, тебе, — тихонько засмеялась Крюкова. — Как бы аванс… Я уже приготовила…

Валентина Павловна поспешно встала, достала из письменного стола пачку денег и положила перед Мажаровой:

— Две с половиной тысячи… Устроит?

— Да, да, устроит! — воскликнула девушка, неловко сгребая расползающиеся купюры и не веря в свалившееся с неба избавление. — Я отдам… Честное слово!

— Хорошо, хорошо, — кивала Крюкова. — Потом сочтемся. — И перешла на деловой тон: — Слушайте, Нина. Самое главное — экзамен по математике. Там есть такой профессор Гаврилов… Запомнили?

— Гаврилов, — машинально повторила Мажарова.

— Ну и остальные, естественно… Но основное, повторяю, Гаврилов… Когда Игоря зачислят — еще столько же…

— Я пойду, — встала Нина. — Сергей вот-вот вернется.

— Понимаю, понимаю, — поднялась Валентина Павловна. — Только очень прошу: по возможности со звонком не тянуть. Сами знаете, экзамены на носу…

Проводив Мажарову, Валентина Павловна вернулась в комнату и остановилась возле фотографии с изображением ее супруга на верблюде среди барханов.

— Вот так, Юрий Алексеевич, — сказала довольная Крюкова. — Ты делаешь свое дело, а я — свое. Посмотрим, кто лучше…

— Ниночка, дорогая, — сказал Сергей Николаевич на следующий день за обедом, — пригласите, пожалуйста, завтра ваших самых близких друзей…

— Зачем? — спросила девушка, и у нее взволнованно забилось сердце: неужели наконец-то он решился…

— Если вы согласны, — тоже волнуясь, проговорил Виленский, — мы объявим о нашей помолвке.

От нахлынувших чувств у Мажаровой перехватило горло.

— Ну вот, слава богу, и сладилось! — радостно воскликнула Вольская-Валуа. — Поздравляю, голубки вы мои!

У Полины Семеновны на глазах выступили слезы. Она чмокнула в лоб племянницу, подумала и то же самое проделала с Виленским.

— Сергей Николаевич, поверьте, Ниночка у нас хорошая. Скромница, преданная, а уж хозяйкой будет… Век жить будете да нахваливать.

— Вижу, вижу, уважаемая Полина Семеновна. Я ведь не мальчик, — скромно ответил Сергей Николаевич. — Мне многого не надо: чтобы любила и понимала…

Он взял Нинину руку и надолго прижал к губам.

— Радость-то, радость какая! — не унималась тетя Поля. — Надо сообщить родителям Нины.

— Безусловно, — сказал Сергей Николаевич. — Очень хочу познакомиться с ними.

— Достойные люди, честное слово, — уверяла Вольская-Валуа. — А что приготовим к торжеству? Куропаток или, может, поросеночка под хреном?

— На ваше усмотрение, — ответил жених, доставая из кармана и раскрывая бумажник. — О расходах не беспокойтесь.

— Нет-нет, — запротестовала Мажарова. — Сережа… — Она осеклась, потому что впервые назвала Виленского просто по имени.

— Теперь всегда называй меня так, — попросил Виленский. — В твоих устах мое имя звучит как музыка…

— Сережа, милый, — уже смелее сказала Нина, — такое событие, такое событие… И при чем тут деньги?!

— Ты ставишь меня в неловкое положение, — строго произнес Виленский.

— А ты поставишь меня в еще более неловкое, — твердо проговорила девушка, отобрала бумажник и засунула ему в карман. — В конце концов, ты мой гость. Вот потом, когда…

Виленский вздохнул, недовольный.

— Не надо дуться, хорошо? — весело сказала девушка. — Как говорится, свои люди — сочтемся.

Виленский улыбнулся и, торжественно оглядев женщин, достал из кармана сафьяновую коробочку.

— Ниночка, я хочу завтра в знак нашей помолвки…

Он раскрыл футляр. На черном бархате сверкнуло колечко с зеленоватым граненым камнем.

— Какая прелесть! — вырвалось у Полины Семеновны. — Изумруд?

— Да, — кивнул Виленский, надевая кольцо на палец невесте. — Берег как память. От мамы…

— Сразу видно, старинная работа, — сказала Вольская-Валуа. — Камень карата полтора? — продемонстрировала она свои познания в драгоценностях.

— Три, — поправил ее Сергей Николаевич.

Он не выпускал из своих рук Нинину руку, рассматривая на ее пальце старинное колечко с красными камешками.

— Это тоже неплохо, — поспешила заверить Виленского Полина Семеновна. — Рубины…

— У меня есть бриллиант, — сказал Сергей Николаевич. — Купил в Амстердаме. Правда, не очень дорогой, тысяч двадцать… Но прекрасной огранки… Если ты хочешь, дорогая, я отдам ювелиру, он вставит в это кольцо…

— Что ты, Сережа, такой подарок! — запротестовала было Нина.

— О чем ты говоришь? — покачал головой Виленский, снял с ее руки колечко с рубинами и положил себе в карман. — Ты должна выглядеть как королева… Будешь выглядеть…

Девушка расцвела от счастья. Но, взглянув на часы, заволновалась.

— Опаздываю на работу, — встала она. — Так не хочется идти…

— Я буду ждать и считать минуты, — поцеловал ей руку Сергей Николаевич.

Нина вышла на улицу. Ей казалось, что всё улыбается — прохожие, деревья, дома…

Ей вдруг представились такими ничтожными служба, мелочные заботы и хлопоты, которыми она жила до сих пор.

Увидев очередь на автобус, Нина решила добираться на такси.

По дороге она то и дело поглядывала на подарок жениха. Зеленоватый прозрачный камень переливался всеми своими гранями.

Проезжая мимо салона-магазина для новобрачных, Мажарова проводила глазами витрину, где был выставлен манекен невесты в подвенечном платье и фате.

“Свадебный наряд закажу Фаине Петровне. Самый дорогой!” — решила девушка. И погрузилась в мечты.

И уже не “Волга” с шашечками везла ее по улицам Южноморска, а голубой “мерседес” Сергея (Виленский говорил, что у него собственный “мерседес”.) катил по Калининскому проспекту Москвы. И не на обрыдлую работу она ехала, а на очередной прием в посольстве, где в свете хрустальных люстр общаются почтенные мужчины в смокингах и женщины в дорогих платьях, увешанные драгоценностями. Среди них выделяется блестящая пара — она и Сергей…

— Приехали, — вернул на землю Нину голос шофера такси.

“Ничего, — мысленно говорила себе она, — скоро кончится эта серая жизнь…”

Первым делом она положила в сейф кассы взаимопомощи деньги и с облегчением вздохнула: теперь все в порядке, тревоги и страхи остались позади.

“Как вовремя подвернулась Крюкова!” — подумала девушка.

Недостающую сумму одолжила ей Полина Семеновна. Тетка подгребла все свои сусеки, как выразилась, ради счастья племянницы.

— Тетя Полечка, — заверила ее Нина, — за мной самый дорогой подарок. После свадьбы.

— Ладно, ладно, — отмахнулась Вольская-Валуа. — Для меня главный подарок — твое замужество, твое счастье…

Зачем на самом деле нужны были Нине деньги, она тетке не открыла.

Когда Нина рассказала Вере о сделанном ей предложении, о кольце с изумрудом и пригласила ее на официальную помолвку, та обрадовалась.

— Я так тебе завидую, Нинка, так завидую! Антон все уши прожужжал про Сергея Николаевича… Такой симпатичный. И с положением…

— Значит, ты была у Антоши?

— Да… А что?

— Смотри берегись, — шутливо погрозила ей Нина. — Антон известный в городе донжуан.

Вера усмехнулась:

— Нет, со мной не пройдет…

Когда Вольская-Валуа вела с Сергеем Николаевичем светские разговоры, она незаметно старалась выпытать, сколько у него комнат, где дача, есть ли родня. Близких родственников у Виленского не было. А по поводу квартиры и дачи он сказал:

— Вот приедете погостить, сами увидите. Главное, Полина Семеновна, теперь в доме будет хозяйка…

— Что верно, то верно, — согласилась Полина Семеновна. Их беседу прервал приход Антона. Полина Семеновна оставила мужчин одних и поспешила на рынок.

Ремизов долго мялся, прежде чем спросить:

— Сергей Николаевич, Нина вам ничего не говорила по поводу меня?

— Говорила, — кивнул Виленский. — Хотите в столицу?

— Есть такая мечта, — скромно потупился Антон.

— И правильно! — похвалил Сергей Николаевич. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом… Но вы, если говорить честно, не рядовой певец, поверьте…

— Вы так считаете? — взволнованно спросил солист “Альбатроса”.

— Я слышал столько разных шансонье. И наших, и зарубежных… У вас талант, Антон. И вы имеете полное право рассчитывать на признание.

— А вот приходится развлекать пьяную публику! — в сердцах произнес Ремизов.

— Ну, этого стыдиться не надо, — подбодрил его Виленский. — Наш известный композитор Раймонд Паулс тоже начинал играть в ресторане. А теперь? Звезды эстрады почитают за честь исполнить каждую его новую песню. Стал министром…

— Это точно, что он начинал в ресторане? — удивился Ремизов.

— Раймонд мне сам рассказывал. И о своих мытарствах, и как нелегко было пробиться…

— Ну, наверняка у него была рука где надо, — вздохнул солист “Альбатроса”. — А у меня, увы, никого…

Виленский некоторое время размышлял, потом сказал:

— А вы знаете, я могу поговорить с приятелем. Он на Центральном телевидении играет далеко не последнюю роль… Надо тебе помочь, надо, — как бы сам себе сказал Виленский. — Кто-то хорошо заметил, кажется Эренбург, — таланты надо поддерживать и бережно растить, а серость сама себе пробьет дорогу… Вот что, дружище, — похлопал он Ремизова по плечу, — чтобы этот разговор не остался втуне, скажи Роберту Ивановичу, чтобы он обязательно напомнил мне в Москве о тебе. Пусть теребит, не стесняется, так и передай…

— Непременно, Сергей Николаевич, — захлебываясь от счастья, проговорил Антон. — Непременно скажу. Роберт Иванович и сам считает, что мне нужно расти… Вы не можете себе представить, как я благодарен вам… Спасибо, от всей души спасибо!

— Благодарить будешь, когда переберешься в Москву, — улыбнулся Виленский. — Только не забудь пригласить на свой первый сольный концерт в столице…

— Да я… я… — Солист “Альбатроса” не находил слов благодарности.

От Виленского он улетел буквально на крыльях надежды.

Весь дом обсуждал известие, что у Мажаровой состоится помолвка. Сведения эти распространила Крюкова, хотя Полина Семеновна сообщила ей о предстоящем событии “по секрету”. То, что помолвка действительно будет иметь место, красноречиво подтверждали запахи варенья и жаренья, доносящиеся из квартиры Мажаровых.

Вольская-Валуа несколько раз выходила из подъезда и возвращалась на такси с набитыми сумками, что тоже не ускользнуло от любопытных глаз жильцов дома на Молодежном проспекте.

Антон Ремизов тоже принял участие в подготовке торжества. Привез на машине массу цветов, сбегал за минеральной водой и вообще выполнял различные поручения Полины Семеновны.

— Тетя Поля, хочу предложить вам одну идею, — обратился он к Вольской-Валуа. — Так сказать, сюрприз для Сергея Николаевича и Нины.

— Интересно, какой? — загорелась Полина Семеновна.

— Представляете, садятся гости за стол, объявляется помолвка… И тут раздается свадебный марш Мендельсона… Каково?

— Так все его играют в подобных случаях, — несколько разочарованно произнесла Полина Семеновна.

— Соль вот в чем, — хитро улыбнулся Антон. — Исполнять марш будет наш ансамбль! Ребята заранее спрячутся в этой комнате. — Ремизов показал на дверь спальни. — И в нужный момент…

— Здорово! — воскликнула Вольская-Валуа, уразумев, в чем дело. — Помолвка с оркестром! Масштаб и красиво! Ну, Антоша, ну, молодчина! Хорошо придумал…

— Шикарно, не правда ли? — сказал польщенный солист “Альбатроса”. — Так я побежал. Инструмент надо привезти, аппаратуру…

— Беги, милый, беги, — напутствовала его Полина Семеновна.

— Только смотрите не проговоритесь, — попросил Ремизов.

Вернулся он с двумя парнями из ансамбля. Они перетащили в спальню свою электромузыкальную экипировку и при помощи Полины Семеновны замаскировали ее.

— До вечера, — сказал, уходя, Антон.

То и дело звонила Нина. Ее обещали отпустить с работы на два часа раньше, но надо было еще побывать в парикмахерской.

— Не волнуйся, голубушка, — успокоила Полина Семеновна племянницу. — Делай свое дело, справлюсь без тебя. У меня, считай, почти все готово.

— А где Сережа?

— Как ушел с утра, так до сих пор не появлялся и не звонил.

Хотя Полину Семеновну и подмывало рассказать Нине, какой сюрприз приготовил Антон, она все же сдержалась.

Только Вольская-Валуа успела положить трубку, как раздался звонок в дверь. Пришел Виленский с Зайцевым. Сергей Николаевич был озабочен.

— Полина Семеновна, дорогая, — сказал он, когда они прошли в комнату, — я так расстроен, прямо слов не нахожу…

— Что случилось? — встревожилась Вольская-Валуа.

— И почему я не могу жить и поступать как все простые смертные? — продолжал в сердцах Виленский, набирая номер рабочего телефона Нины. — И мне же еще завидуют! Смешно!.. Алло, — сказал он в трубку, — будьте добры Мажарову… Спасибо… Ниночка, ты? Хорошо, что застал… Понимаешь, ангел мой, я срочно должен вылететь в Москву… Если бы я мог задержаться! Лечу спецрейсом. Самолет через пятьдесят минут… Когда освобожусь? К сожалению, не знаю… Конечно, в силе! Да, люблю… Как только покончу с делами, тут же назад, в Южноморск. И заберу тебя насовсем в Москву… Прости, любимая, ждет машина… Целую! — Он подошел к Полине Семеновне и, приложив руку к сердцу, грустно произнес: — И вы простите меня. — Виленский развел руками. — Увы, я не принадлежу себе…

— А как же помолвка? — растерянно, упавшим голосом спросила Вольская-Валуа. — Гости, стол?..

— Считайте, я буду среди вас. — Виленский обнял Полину Семеновну за плечи. — Всем своим существом!.. Поднимите бокалы за наше с Ниночкой будущее счастье…

— Сергей Николаевич, — осторожно напомнил Зайцев, показывая на часы. — Самолет могут задержать на пять — десять минут, но не больше…

— Едем, сейчас едем, — кивнул Виленский. — Не огорчайтесь, Полина Семеновна, мы в Москве такой пир закатим! А сегодня от моего имени поблагодарите всех тех, кто придет в этот дом. И запомните: помолвка не отменяется. Ни в коем случае!

Полина Семеновна понимающе кивнула.

Виленский на прощанье обнял тетку невесты и расцеловал в обе щеки.

— Не знаю даже, как вас благодарить, — сказал он прочувствованно. — За все, за все! И не говорю “прощайте”… До самого скорого!

Полина Семеновна поцеловала его в лоб, попрощалась с Зайцевым и, как только захлопнулась дверь, бросилась к окну.

Виленский с референтом сели в длинный черный лимузин. Машина тут же сорвалась в места…

Вечером, в назначенный час, собрались гости. Нина была в новом вечернем платье. Сели за стол. Рядом с невестой символически был поставлен стул, а на стол — прибор для временно отсутствующего жениха. Торжество прошло по задуманному плану (правда, без ремизовского сюрприза). Внезапный вызов Сергея Николаевича в Москву для выполнения спецзадания в какой-то степени даже придал всему элемент значимости и необычности…

Когда Игорь вернулся со вступительного экзамена по математике и рассказал матери, что там произошло, Валентина Павловна не удержалась и поспешила к Мажаровым.

— Я ваша должница на всю жизнь! — облобызала она Нину.

— Сдал, да? — порадовалась вместе с соседкой девушка.

— Только благодаря вашему жениху! — воскликнула Валентина Павловна. — Но сколько пережил мой мальчик за каких-то полтора часа! Кошмар! События развивались прямо-таки драматически…

— Ну да? — охнула Мажарова.

— Нет, вы только послушайте, — продолжала Крюкова. — Значит, берет Игорек билет. Труднейшие вопросы. И задача черт знает какая сложная. Игорь садится готовиться к ответу. Волнуется — ужас!

— А вы его предупредили? — перебила соседку Нина.

— Что вы, зачем это! Не дай бог, проговорился бы ненароком другим абитуриентам!.. Так вот, потеет он над задачей… Тот самый Гаврилов несколько раз подходил к нему, стоял, смотрел, что мальчик делает. Манера у него такая. Следит, чтобы не пользовались шпаргалками. — Валентина Павловна вытерла платочком вспотевшие ладони — так она до сих пор была взволнована.

— А дальше?. — нетерпеливо спросила Мажарова.

— Короче, задачу Игорек до конца так и не решил…

— Как это?

— Говорит, заклинило… А все уже ответили. Он один сидит в аудитории… В это время профессора Гаврилова вызвали к ректору… Экзамен принимают двое, понимаете? И тот, другой экзаменатор, тот, что помоложе, говорит: хватит, мол, думать, иди отвечать… Ответил Игорь на первый вопрос, подает решение задачи. И вы представляете, экзаменатор ставит Игорю двойку…

— Двойку? — ужаснулась Нина.

— Самую натуральную!.. Тут возвращается профессор Гаврилов и спрашивает: “Ну как?” Игорь сквозь слезы ответил, что завалил. Гаврилов взял листок с решением задачи… Ну а дальше — как в сказке… Гаврилов сказал, что хотя Игорь и не завершил задачу до конца, но нашел очень оригинальное, смелое решение… Представляете? И собственной рукой переправил двойку на пятерку!.. Все говорят, что с Гавриловым такого еще не бывало! — Крюкова подмигнула Нине. — Но мы-то знаем, в чем дело! И какой аргумент нашел, а? Вот что значит звонок ректору от самого Сергея Николаевича!

— Ну и хорошо, — сказала со вздохом облегчения Мажарова. — Главное, все закончилось благополучно.

— Не то слово! Прекрасно! А ведь на математике отсеялось больше половины абитуриентов!.. Ниночка, милая, пойдемте к нам! Это событие необходимо как-то отметить…

— Я бы с удовольствием, — сказала Мажарова, — но жду звонка от Сергея.

— Передайте ему от меня самый сердечный привет! Вы не можете себе представить, как я благодарна ему. Я же мать!

— Будем надеяться, что и остальные экзамены Игорь сдаст на “отлично”.

— Я теперь не сомневаюсь в этом. — Валентина Павловна многозначительно посмотрела на Мажарову и вдруг хихикнула: — Вашими молитвами.

Нина допоздна просидела возле телефона, но звонка из Москвы так и не было.

Виленский не позвонил ни на следующий день, ни на третий, ни на десятый. С тех пор как его вызвали внезапно в столицу, от Сергея Николаевича не было никаких вестей. Но Нина ждала. Ждала на работе, ждала дома, никуда не отлучалась по вечерам.

Полина Семеновна первое время говорила:

— Нечего изводить себя. Смотри, на кого ты стала похожа: похудела, глаза провалились… Ты должна быть в форме! Пойди погуляй, отвлекись…

Но Мажаровой казалось, что стоит только отлучиться — и именно в этот момент позвонит Виленский.

Шли дни, а от жениха не было ни слуху ни духу.

Вольская-Валуа начала потихоньку ворчать:

— Хоть бы открыточку прислал… Всего два слова…

Теперь, отправляясь в магазин или на рынок, она все чаще вздыхала, говоря при этом:

— Пора бы Сергею объявиться…

Это был намек на то, что с деньгами у обеих было весьма туго: помолвка потребовала солидных расходов.

А когда Нина в день получки вернулась совсем пустая (зарплата ушла уа покрытие долгов), Вольская-Валуа не сдержалась:

— Обижайся не обижайся, а мне все это не нравится. Так порядочные люди не поступают… Ел, понимаешь, на наш счет, пил…

— Что за мещанские разговоры! — перебила возмущенно тетку Нина. — Вы не имеете права!

— Имею! — в свою очередь перебила племянницу бывшая наездница. — Может, у него и бешеные деньги, а я тебе последние отдаю! Он, поди, сейчас черную икру трескает, а мы с тобой на макаронах сидим, копейки считаем!.. Мог бы, между прочим, подкинуть, когда уезжал…

— Так ведь Сережа предлагал, но я отказалась… Я же вам рассказывала…

— Тоже мне гордячка нашлась! — фыркнула Вольская-Валуа.

— А кто меня учил: не мелочись! На такого жениха надо, мол, поставить все, что есть! Кто, а? — упрекала тетку Мажарова.

— Ладно, ладно, — несколько поостыла та. — Что теперь говорить…

“До чего же мы рабы ничтожных бумажек! — с отчаянием думала девушка. — Надо жить так, чтобы не они властвовали над нами, а мы над ними… Так говорил и Сережа…”

Но как обрести эту желанную свободу, эту власть, Нина не знала. Но хотела. И ради этого была готова на что угодно.

Как-то забежал Антон. Первые его слова были:

— Что слышно от Сергея Николаевича?

— Он очень занят, Антоша, — неопределенно ответила Мажарова. — Но скоро освободится…

Ей было неловко признаваться, что жених пока не дал знать о себе.

— Мне ничего не передавал?

— Господи, — раздраженно сказала Нина. — Человек только-только уехал, а ты…

— Понимаю, старуха, понимаю, — смутился Ремизов.

— Это сказка скоро сказывается, а дело… — назидательно произнесла Мажарова.

— Извини, Нинок, — виновато сказал Ремизов. — Просто все здесь уже вот так осточертело! — Он чиркнул рукой по горлу. — Я взял и послал подальше…

— Кого?

— Ансамбль.

— Уволился? — удивилась Нина.

— Ну… Пусть кто-нибудь другой поет для пьяных рож… Понимаешь, неделю назад какой-то тип заказывал одну песню за другой. Я, не щадя голоса, все исполнял, все его прихоти. А он, подлец, кинул мне всего рубль! Это было последней каплей… Нет, Антон Ремизов создан для более высокого полета, чем “Альбатрос”…

Бывший солист ансамбля улыбнулся своей шутке.

— А как у тебя с Верой? — поинтересовалась Мажарова.

— Да ну ее, — отмахнулся с гримасой Ремизов. — Рабоче-крестьянская кровь… Отсталая девица! Говорит, сначала распишемся… А на кой черт козе баян? Тоже мне богатство!

— Ясно, — усмехнулась Нина. — Не обломилось…

— Я даже рад. Свяжись с такой — крови попортишь ого-го!.. Ну, чао, старушка!

— Приветик.

— Если будет какой сигнал от Виленского…

— О чем речь, Антоша! Тут же звякну, — заверила его Мажарова.

Юрий Алексеевич Крюков позвонил домой в день, когда в университете вывесили списки прошедших по конкурсу абитуриентов. Трубку взяла Валентина Павловна.

— Ну как, Валюша? — взволнованно спросил он.

— Все хорошо, Юлик, — ответила спокойно и с достоинством жена. — Наш Игорь — студент! Да, да! Сама приказ читала…

У Юрия Алексеевича вырвалось какое-то нечленораздельное клокотание, потом он, справившись с нахлынувшей радостью, произнес:

— Ну что, мать, кто был прав? Я ведь говорил, что наш сын пройдет! И без всякого блата!

— Посмотрела бы, как ты сейчас пел, если бы не я, — усмехнулась Валентина Павловна.

— Валентина! — раздался в трубке строгий голос Крюкова. — Ты была у Журавского? Отвечай!

— Успокойся, — сказала жена, — у Журавского я не была. И вообще ни к кому в университете не обращалась…

Она решила ничего не говорить мужу. Во всяком случае, пока.

Вечером того же дня она пригласила в гости Нину.

Когда Крюкова позвонила к ней в дверь, Нина поначалу испугалась. Думала, Валентина Павловна пришла требовать долг. Девушка стала лепетать что-то, обещая отдать деньги в самое ближайшее время.

— О чем вы говорите, Ниночка? — сказала мать новоиспеченного студента. — Это я хочу с вами рассчитаться…

И вручила растерявшейся Мажаровой конверт.

— Две с половиной, — торжественно произнесла Крюкова. — Как и было условлено. Верно?

— Да, да, все в порядке, — пробормотала Нина. — Спасибо, большое спасибо…

— Милочка вы моя, — расчувствовалась Валентина Павловна, — я должна вас трижды благодарить. Вы когда-нибудь поймете мои чувства. Когда станете матерью. В молодости мы живем для себя. Потом — для семьи, детей… Собирали на машину… А потом подумала: ведь судьба сына дороже…

— Рада, что смогла помочь, — скромно сказала девушка. Крюкова стала расспрашивать о Виленском.

— Сережа настаивает, чтобы я ехала к нему, — сказала девушка. Не открывать же соседке, что от жениха ни слуху ни духу.

— А вы?

— Думаю перебраться в Москву только после того, как мы распишемся, — ответила Нина.

— Тоже правильно, — одобрила Валентина Павловна. — Надо ехать в качестве законной жены… Да, Ниночка, я все хотела у вас спросить: эта история в нашем городском тресте ресторанов… Он имеет к ней отношение?

Мажарова пожала плечами, загадочно улыбнулась.

— Понимаю, понимаю, — кивнула Крюкова. — Конечно, неуместный вопрос. Но весь город только и говорит об этом. Еще бы! Восемь человек сняли! Троих уже взяли под стражу…

— И правильно, — усмехнулась Мажарова. — Обнаглели… Эх, если бы не такие люди, как Сережа, хапуги вовсе распоясались бы…

К Нине скоро вернулись спокойствие и уверенность. Добрая тень Виленского приютила, спрятала ее от палящих лучей действительности.

И как приятно оттягивал карман халата конверт с деньгами…

— Ниночка, — вдруг страстно обратилась к ней соседка, — вы помогли мне один раз, так посодействуйте и во второй!

— Смотря в чем, — осторожно ответила Мажарова.

— Измучилась я, — жалобно произнесла Валентина Павловна. — Сами знаете, мы ютимся втроем в одной комнатке. А ведь муж — кандидат наук, имеет право на дополнительную площадь. По закону! Да и Игорьку теперь нужна отдельная комната… Если бы вы взялись… Я имею в виду Сергея Николаевича… Попросите еще один раз. Его звонок председателю горисполкома — и вопрос будет решен… Ведь мы давно стоим на очереди. Другие получают, а мы… — Она махнула рукой.

— Что вы, Валентина Павловна! Квартиры — это очень сложно, — сказала Нина. — Да и сейчас за это строго… Гласность… Перестройка…

— В университет тоже было нелегко, однако… — Крюкова многозначительно посмотрела на девушку. — Только один звонок председателю…

— Звонок… — хмыкнула Нина.

— Я понимаю, что труднее…

— А риск?

— Чем больше риск, тем больше благодарность. — Валентина Павловна вышла и вернулась с пачкой денег. — Аванс — пять тысяч…

Мажарова завороженно смотрела на внушительную стопу купюр.

“Боже мой! — мелькнуло у нее в голове. — Вот она, свобода!”

— Поверьте, вы совершите доброе дело, — словно издалека донесся до Нины голос Валентины Павловны. — Осчастливите троих людей…

— Ладно, — выдавила из себя Мажарова, ей казалось, что эти слова произнесла не она, а кто-то другой. — Какую вы хотите?

— Трехкомнатную, конечно же! — оживилась Крюкова. — И если можно, поближе к центру…

— Постараюсь…

— А на Сиреневой набережной? — выдохнула Валентина Павловна. — Ну, в девятиэтажке?

— Делать так делать, — ответила Мажарова, рассовывая, деньги по карманам.

— Ниночка! — вырвалось у Крюковой. — Я буду молиться за вас по гроб жизни, хотя и не верующая.

…Когда Мажарова вернулась к себе, Вольская-Валуа молча протянула ей телеграмму. В ней сообщалось, что через день приезжает Михаил Васильевич, дядя Нины…

— Ну, тетя Поля, — с сожалением вздохнула девушка, — лафа кончилась… Завтра придется перебираться в общежитие…

Дело в том, что эта квартира не принадлежала ни ей, ни ее родителям.

Родилась и выросла Нина в небольшом городке Павловске, неподалеку от Южноморска. Тихое провинциальное захолустье часто рождает обывателей или мечтателей. Нина относилась ко второй категории. Она всегда пребывала в грезах о чем-нибудь необыкновенном. В детстве — о славе киноартистки. И непременно знаменитой. Затем, когда подросла и окончила школу, — о жизни в большом городе с огромными домами и вереницами автомобилей. Идеалом для нее был Южноморск с его пестрой публикой и праздничным духом. Она ездила туда поступать в институт, но с треском провалилась, так как в школе училась средне. В ее родном Павловске было одно-единственное учебное заведение — финансовый техникум. Пришлось идти туда.

После техникума наступили будни — работа на старенькой мебельной фабрике и дом. Единственное увлечение — мечты. Теперь уже о блестящем муже — капитане дальнего плавания, крупном ученом, космонавте. Пищу для грез давал телевизор. Но у них в Павловске не было моря, отсутствовали крупные предприятия, а космодром находился за тысячи километров.

Местным женихам Нина отказывала. Постепенно претенденты иссякли. Годы уходили. И вот Нина решилась сама поехать в Южноморск: не придет же гора к Магомету!

В Южноморске, помимо тети Полины, родной сестры отца, жил еще один родственник — двоюродный дядя. Тоже Мажаров. Он приходился отцу Нины двоюродным братом.

Дядя, Михаил Васильевич, был человек суровый и родню не очень жаловал. Его поглощала единственная страсть — красивые, дорогие старинные вещи. Деньги Михаил Васильевич имел. И немалые. Считай, полгорода ходило с его зубными протезами и фиксами. Дантист он был отличный, от клиентов отбоя не было. Его страсть разделила Михаила Васильевича не только с дальними, но и с ближайшими родственниками. Когда была жива жена, семья еще как-то держалась. Но с ее смертью дети дантиста — дочь и сын, — повзрослев и встав на ноги, постарались уехать от скупердяя отца подальше. И общались с ним лишь посредством редких писем да телеграмм по случаю дня рождения.

Приезд Нины в Южноморск не был желанным подарком для дяди. Надо было помогать девушке с устройством на работу, предоставить хотя бы временное жилье. Михаил Васильевич болезненно воспринимал любое постороннее вторжение в его жизнь, а еще больше — в его квартиру-музей.

Полина Семеновна взяла его в оборот. Брюзжа и ворча, дантист устроил так, что Нину по лимиту приняли на вновь построенный завод химического волокна (его директор сверкал прекрасной вставной челюстью, сработанной Михаилом Васильевичем), прописали и дали место в общежитии. Но работала она- не у станка (заводу выделили лимит только для рабочих), а в бухгалтерии. Дядя попросил…

На несколько месяцев в году — в самую жару — Мажаров был вынужден оставлять весь свой антиквариат на попечение Полины Семеновны: с какого-то времени у зубного протезиста стало покалывать сердце, и врачи настоятельно советовали уезжать летом в более северные широты. С июня по август он жил в Карелии, где теперь постоянно снимал домик возле озера.

Тетке было скучно и боязно одной в его богатой квартире. Да к тому же в городе произошло несколько квартирных краж, слухи о которых с неизменными преувеличениями распространялись по всему Южноморску. Поэтому Вольская-Валуа попросила племянницу пожить вместе с ней у дантиста, на что Нина с удовольствием согласилась.

И вот теперь хозяин возвращался домой.

Свое возвращение в общежитие Мажарова отметила вечеринкой, на которую пригласила девочек и из других комнат. И даже комендант, суровая и строгая Раиса Егоровна, согласилась заглянуть к Нине на огонек, чего с ней никогда не случалось. Все только потому, что в общежитии знали, чья Мажарова невеста.

Но ни восхищение подруг, ни почтительное отношение коменданта не радовали Нину. Переезд в общежитие с его казенным бытом, мебелью, общей кухней и душем еще более обострил тоску. Ожидание становилось невыносимым.

Единственно, что не беспокоило, — это деньги. Из тех, что так нежданно-негаданно свалились, можно сказать, с неба, она отдала долги, расплатилась с тетей Полей, и у нее еще осталась порядочная толика.

Чтобы поддержать репутацию будущей жены влиятельного и состоятельного человека, Мажарова не скупилась на затраты. И деньги таяли день ото дня. Такая уж особенность у денег. Тем паче у шальных. Они, как магнит, притягивают людей, подобных Фаине Петровне.

Спекулянтка скоро проторила дорожку к Нине и в общежитие. Девушка не могла отказать ей: неудобно, она еще могла ей пригодиться (и, по мнению Нины, в недалеком будущем), а главное, Фе Пе приносила вещи, которые соблазнят кого угодно.

И вообще лихорадка приобретения захватила Мажарову. Ей казалось, что уже сами вещи делают человека значительным, возвышают над другими.

Появление у Нины дорогих нарядов, роскошного заграничного магнитофона, умопомрачительной зажигалки (девушка начала курить, считая это признаком светскости) и других безделушек она объясняла Вере, с которой жила в одной комнате, что родители выдали ей деньги на приданое.

Ах эта Вера-синеглазка…

Все ей расскажи, объясни, растолкуй. Особенно нервничала Нина, когда Вера поднимала вопрос о Виленском.

Действительно, тянулись дни, недели, а Сергей Николаевич все не ехал. Нине казалось, что девчонки втихомолку уже посмеиваются над ней (и правда, кое-кто стал уже судачить по этому поводу), а тут еще ближайшая подруга с расспросами.

Как-то у них с Верой произошел разговор, окончившийся ссорой.

— По-моему, так поступать, как твой Сергей, нельзя… — начала Вера.

Начала без всякого желания обидеть подругу и даже, наоборот, из чувства сострадания.

— Значит, занят, — отрезала Нина.

— Так невеста же… — продолжала Вера. — Я просто удивляюсь… Посмели бы со мной так обойтись!

— Ну какие у тебя кадры? — презрительно скривилась Нина. — Один шоферюга, другой — слесарь… Ты просто бесишься от зависти…

— Зато честный! — выкрикнула Вера, покраснев от обиды.

— Что ты имеешь в виду? — многозначительно прошипела Мажарова.

— А то… Может, твой Виленский — мошенник! — запальчиво ответила Вера. — Увидел, в какой квартире и обстановке ты живешь, вот и… А как узнал, что ты общежитская…

— Как ты смеешь! — Нина даже ногой топнула. — Сергей Николаевич… Сергей Николаевич… — Она задохнулась и некоторое время молчала, гневно глядя на соседку по комнате. — Да он сам имеет денег дай бог!.. И вот какое кольцо подарил! — ткнула Нина под нос подруге подарок жениха. — И не забывай, Сережа — член коллегии!..

— По телевизору тоже показывали одного, — усмехнулась Вера. — Выдавал себя за генерала. А сам стольких женщин обманул, что не сосчитать… Предлагал руку и сердце, потом обирал их — и поминай как звали… Судили голубчика, десять лет дали…

Это было последней каплей. Мажарова бросилась на Веру с кулаками, та завизжала и выскочила в коридор. Нина бросилась на кровать и разрыдалась: слова подруги разбередили в девушке сомнения, которые с недавних пор не давали ей покоя.

“Нет-нет, — отгоняла их от себя Нина. — Ведь он жил не где-нибудь, а в “Прибое”! Даже сам директор гостиницы вытягивался перед ним!.. А личный референт Зайцев? А приемы на даче “Розовые камни”? А восточный шейх со слугой? Генерал, который бегал для Сергея за спичками? В конце концов, звонки министра из Москвы…”

Она вспомнила, как Виленскому было все легко и доступно — прогулки на яхте, билеты на концерт Пугачевой, места в оперном театре и многое другое, что простым смертным дается с превеликим трудом. Нина постепенно успокоилась. Сергей Николаевич есть Сергей Николаевич, могущественный, влиятельный, богатый. И он вернется к ней. Непременно вернется. А Верке просто завидно…

Несколько дней они не разговаривали друг с другом. Но потом Вера не выдержала, попросила прощения, и мир кое-как восстановился.

А тут случилось такое…

Беря “аванс” у Крюковой под обещание помочь в получении квартиры, Нина была уверена, что дело это каким-то образом удастся со временем уладить. Расчет в основном строился на замужестве. Она не сомневалась, что богатый и всесильный Виленский выручит в любом случае — или поможет семье кандидата технических наук въехать в вожделенную квартиру, или она вернет Валентине Павловне пять тысяч.

Дом на Сиреневой набережной заложили в конце прошлого года. И хотя коробка здания была уже готова, ничто не предвещало быстрого окончания остальных работ. Всякая там окраска, оклейка, настилка полов… Строителей в газете ругали. Не сдавали они объекты в срок, и все тут.

Да что далеко ходить за примером: жилой дом для их комбината строили три года, а потом еще год устраняли недоделки после сдачи. А жильцы, получив ордера, въехали еще лишь через восемь месяцев — не ладилось то с водоснабжением, то с канализацией…

Обещая настырной Крюковой трехкомнатную квартиру на четвертом (непременно!) этаже, с лоджией на море (разумеется!), Нина была спокойна: развязка наступит еще не скоро. К тому времени она будет женой члена коллегии.

Однако Мажарову подвели. И кто бы мог предполагать — все те же склоняемые на все лады строители!

Оказывается, в той самой башне-девятиэтажке на Сиреневой набережной проходил конкурс лучших бригад отделочников, собравшихся со всей области. Так что дом сдали со значительным опережением графика и на оценку “отлично”.

Об этом невесте Виленского радостно сообщила заявившаяся в общежитие Крюкова.

— Ниночка, вы не можете себе представить, какая чудная квартирка! Я только что оттуда!

— Какая квартирка? — переспросила ошеломленная девушка. — Откуда “оттуда”?

И Валентина Павловна рассказала ей, что ходила смотреть свое будущее гнездышко (найти его не составило труда: один подъезд, а на четвертом этаже всего одна трехкомнатная квартира). Поведала и о соревновании отделочников, и о досрочной сдаче.

— Вы знаете, у нас прекрасные соседи, — возбужденно продолжала Крюкова. — Директор гастронома, дочь генерала, очень милая молодая женщина. Она была так рада познакомиться со мной… Но я — то знаю почему…

— Уже въезжают? — выдавила из себя Мажарова, чувствуя, что у нее холодеет под ложечкой.

— Ну да! Выдают ордера, — ответила жена кандидата наук. — Вот я и пришла посоветоваться: подождать, когда вызовут в горисполком, или пойти завтра к председателю…

— Нет-нет! — вырвалось у девушки. — Я сама… Узнаю и… И тут же сообщу вам.

— Понимаю, понимаю, — согласно закивала Валентина Павловна. — Зачем лишний раз афишировать? День — другой не имеет значения… Столько ждали, так чего уж…

Нине кое-как удалось выпроводить Крюкову. Уходя, та сказала:

— Скоро из командировки возвращается мой Юлик. Представляете, какой его ждет сюрприз!..

“Это конец!” — оборвалось все внутри у Мажаровой, когда за соседкой дяди закрылась дверь.

Ну сколько можно потянуть? Самое большое — неделю. И то вряд ли. Эта настырная баба не успокоится, будет надоедать, непременно опять пойдет смотреть свое “гнездышко”. А дом заселяется. И где гарантия, что уже завтра не въедут в ту квартиру настоящие хозяева? И тогда…

От этого “тогда” Мажарова пришла в ужас.

“Что делать? Боже мой, что же делать? — лихорадочно билось в голове. — Единственный выход — возврат Крюковой “аванса”… И сказать, что с квартирой сорвалось. Но где взять такую сумму?”

От денег, которые были недавно у девушки, остался, как говорится, один пшик.

Первой мыслью было — продать все! И наряды, и вещи, которыми так щедро снабдила ее Фаина Петровна. Но когда Мажарова стала предлагать их подругам, то поняла: девчонкам из общежития это не по карману. Да и на самом деле Фе Пе, мягко выражаясь, хорошо попользовалась Нининой широтой: Мажарова, оказывается, переплачивала спекулянтке в три — четыре раза. Даже избавившись от всего, не набрала бы и трети нужной суммы.

Тогда девушка перебрала всех, кто мог бы ее выручить.

Тетка? У Полины Семеновны на книжке не было и пятисот рублей…

Дядя? У того снега среди зимы не выпросишь, не то что рубль…

Антон? С тех пор как Ремизов бросил ансамбль, он сам крепко сел на мель…

Подумала Нина и о родителях. Ей стало еще тоскливее и страшнее…

Мать всю жизнь была учительницей. В последнее время ее замучил радикулит, и все же она не шла на пенсию, считала своим долгом помогать дочери. У нее болела душа за Нину, которая до сих пор так и не устроила свою семейную жизнь. Слала дочери то на новое платьишко, то на туфлишки…

Отец… Тихий, незаметный человек. В отличие от своего двоюродного брата — дантиста, его никогда не интересовали деньги. Он проработал в маленькой местной типографии наборщиком около сорока лет, не заработав не только на антиквариат — в доме не было приличного мебельного гарнитура… Какие уж там сбережения…

“За что, за что они должны получить такой жестокий удар? — терзалась Нина. — Единственная дочь — в тюрьме! Из-за кого? Из-за этой противной Крюкихи! Подавай ей, видишь ли, роскошную квартиру в центре! Может, она еще захочет, чтобы ее муженька пристроили в Москве? Министром?”

Ах, как сладко, когда есть на кого обратить ненависть! Тогда и отчаяние переносится легче…

Промучавшись пару дней, Мажарова пришла к выводу: почему, собственно, она должна возвращать Крюковой деньги? Почему?

Нина припомнила наставления Вольской-Валуа, которая учила: если хорошенько поразмыслить, то даже из безвыходной ситуации можно найти выход.

Валентина Павловна эти два дня не жила — она пребывала в золотисто-розовом сне. Наконец-то ее мечта сбывалась. Жить в новом доме на Сиреневой набережной — это уровень! Престижно! Ни один из их знакомых не мог даже и подумать об этом…

Крюкова обошла все мебельные магазины. И уже твердо знала, в какой комнате что будет стоять. В столовой — очень милый гарнитур югославского производства. Не полированный, но с резьбой! Крик моды! Для спальни, по ее мнению, вполне подходила финская мебель. Темных тонов. Игорьку тоже можно было кое-что купить. Не дорого, но со вкусом.

Проинспектировала Валентина Павловна и магазины тканей, ковров, посуды. Мысленно прикидывая, во что обойдется оборудование будущих апартаментов, она понимала: денег, оставшихся от полученного мужем наследства, не хватит. Но были ведь родные, друзья. Одолжат. А отдавать… Что ж, теперь она заставит Юлика поскорее закончить докторскую, опубликовать, наконец, монографию, которую он никак не отнесет в издательство. И вообще убедит его, что пора уже занять такой пост и положение, на которое ее муж имеет полное право.

Крюкова верила: с переездом в девятиэтажку жизнь их должна перемениться коренным образом.

Ее так распирало, что она не выдержала и похвасталась перед соседкой. Потом, засев за телефон, обзвонила кое-кого из приятельниц, сообщив, что на днях получит квартиру. Когда ее спрашивали, где именно, она с гордостью отвечала, что на Сиреневой набережной. Приятельницы охали, поздравляли. А Валентина Павловна торжествовала, радуясь произведенному эффекту.

Во время одного из таких телефонных разговоров раздался звонок в дверь. Долгий и настойчивый.

Крюкова открыла и когда увидела на пороге Мажарову, то невольно отшатнулась: на Нине, что говорится, лица не было.

— Вы одна? — бледными, дрожащими губами произнесла девушка.

— Да… А что случилось? — У Валентины Павловны нехорошо екнуло в груди.

— Не звонили? Не приходили?.. — чуть слышно спросила Мажарова, которая, как было видно, еле стояла на ногах от какого-то необычайного волнения.

— Кто должен был звонить?.. Прийти?..

Мажарова вошла в коридор и прислонилась к закрытой двери.

— Все… Все пропало… — выдавила она из себя, и от беззвучных рыданий у нее задрожал подбородок.

Крюкова подхватила ее под руки, дотащила до дивана.

— Как я могла согласиться! Зачем мне надо было связываться? — обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, причитала девушка.

Валентина Павловна бросилась на кухню и принесла стакан воды с валерьянкой.

— Объясните, ради бога, что случилось? — спросила она, с трудом заставив Нину проглотить лекарство.

— Ужас!.. Ужас!.. — бормотала Мажарова. — И все из-за вас! — Она метнула на Крюкову гневный взгляд. — Арестовали!..

— Сергея Николаевича? — воскликнула Валентина Павловна, невольно опускаясь на диван рядом с девушкой.

— Нет-нет! Сережа ничего не знает! — замахала руками Нина. — Скажите честно, вы никому не проболтались про квартиру?

Крюкова так и обмерла: буквально две минуты назад она вела беседу именно об этом. Да и раньше было…

Видя ее замешательство, Мажарова повторила настойчивее:

— Умоляю, скажите правду!

— Ну что вы, Ниночка… Я же понимаю… Конфиденциально, так сказать… — залепетала Валентина Павловна.

— Значит, никому? — пристально посмотрела ей в глаза Нина.

Крюкова как-то нерешительно покачала головой.

— Да ведь все ваши соседи уже знают! — возмущенно сказала Мажарова (эту информацию она получила от Вольской-Валуа).

Валентина Павловна совсем растерялась. Помявшись и поерзав на диване, она наконец призналась:

— Понимаете, намекнула одной знакомой… Вскользь и неопределенно… Но поверьте! — схватила она Нину за руку. — Это надежный человек. Ближайшая моя…

— Я так и знала! — выкрикнула Мажарова, вырвав свою руку у Крюковой.

Она откинулась на спинку дивана и долго сидела молча, бессмысленно глядя перед собой.

Валентина Павловна боялась даже пошевелиться.

— Что вы наделали? — повернулась к ней Нина. — Вы… вы убили меня! Слышите? Из-за вас я сяду в тюрьму!.. Да знаете, что им уже известно все? И как ваш Игорь попал в университет, и каким образом вам выделяют новую квартиру… Меня допрашивали, слышите?..

При каждом слове Мажаровой жена кандидата наук становилась все бледнее и бледнее.

— Как?.. Откуда… известно? — с трудом выдавила она из себя.

— Не надо было болтать! — пригвоздила ее Мажарова.

Валентина Павловна почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Но Нина продолжала:

— Меня три часа мучил следователь… Я все, конечно, отрицала… Но ведь на деньгах ваши отпечатки пальцев! Ваши, понимаете!.. Он показал мне экспертизу… Отпереться вам теперь не удастся…

— Господи! — охнула Валентина Павловна. — Я-то в чем виновата?

— Как в чем? В даче взятки! Любой юрист вам объяснит…

— Деньги… Отпечатки… Взятка… Ниночка, дорогая, что же делать? — заломила руки Крюкова. — И… И кого арестовали? Вы не объяснили…

— Человека, через которого устроили Игоря…

— Ага, понимаю, — машинально кивнула Крюкова.

— Он же и квартиру вам делал…

— Что же теперь будет? — Валентина Павловна с ужасом посмотрела на девушку.

— “Что, что”! — в отчаянии хрустнула пальцами Мажарова. — Ждать ареста! Уже есть ордера. И на меня, и на вас… Мне их следователь показывал… Ах, какая же я дура! — Нина снова залилась слезами.

— А Сергей Николаевич?.. Неужели он?.. — с надеждой прошептала Крюкова.

— Замолчите! Не позорьте его светлое имя! — закричала на нее Мажарова. — Мало того, что вы разбили мое счастье…

— Простите, Ниночка! Простите! Скажите, что делать?.. Что я могу?

— Поздно!.. Поздно!..

Девушка всхлипывала все тише и тише.

— Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать, — словно саму себя убеждала Крюкова, расхаживая по комнате. — Ну давайте подумаем вместе, обмозгуем!

— Есть еще один человек, — нерешительно произнесла Мажарова. — Друг Сергея… К тому же хорошо знаком со следователем…

— Так-так-так, — присела рядом Крюкова, внимая каждому слову девушки.

— Мне удалось узнать… У следователя вторая семья… Алименты… Он может пойти… Надо ему…

— Дать? — обрадовалась Валентина Павловна. — Дадим! Сколько?

— Да погодите вы! — оборвала ее Мажарова. — Уже раз дали…

— Молчу, молчу, — прижала руки к груди Крюкова.

— Надо ведь с умом… Не пойдешь же прямо… — Нина замолчала, вздохнула, приложила пальцы к губам — думала.

Валентина Павловна почтительно ожидала.

— Эх! — сказала в сердцах Мажарова. — Не доверяю я вам!.. Не умеете вы держать язык за зубами…

— Теперь буду держать! Клянусь сыном!

— Значит, следователю десять, не меньше, — хмуро произнесла Нина.

— Десять тысяч? — вырвалось у Крюковой. — Откуда у меня?

Мажарова смерила ее презрительным взглядом, как когда-то Фаина Петровна Вольскую-Валуа.

— Хорошо, — зло усмехнулась она, — выпутывайтесь сами… А уж я как-нибудь позабочусь о себе…

— Десять так десять, — обреченно кивнула Крюкова. — Но где гарантия, что все кончится и нас не тронут?

— Возьмет деньги — будет связан с нами одной веревочкой… Но главное слово за прокурором, — железным голосом продолжала Мажарова.

— Еще и ему? — простонала несбывшаяся квартировладелица в роскошном доме на Сиреневой набережной.

Подсчитывали и рядились до позднего вечера.

Громко, как это почему-то принято в ресторанах, играл оркестр. За столом, заставленным дорогими блюдами и напитками, сидели двое: Нина и Антон. Шел разговор. Не интимный. Просто дружеский. Ибо Антон не претендовал на руку и сердце Нины. Он зашел к ней в общежитие грустный и пришибленный от последних неудач — никуда его петь не брали.

— Прошвырнемся в кабак? — предложила Мажарова.

Ремизов выразительно вывернул карманы брюк.

— Я приглашаю, — сказала Нина.

В “Прибой”, естественно, не пошли. Но в Южноморске имелись места не хуже.

Бывший солист ансамбля “Альбатрос” все плакался собеседнице в жилетку.

— Предки пилят — повеситься хочется, — говорил он, смоля одну сигарету за другой. — В тунеядцы записали…

— Тебе же нельзя курить, Антоша! — переживала за него Нина. — Голос ведь!..

— На кой он мне теперь! — отмахнулся Ремизов. — Пойду на сейнер… Когда-то я ходил на путину… Возьмут.

— Хватит кукситься! — бодрилась Мажарова, сама наполняя бокалы. — Вот приедет Сергей Николаевич…

— Только на него и была вся надежда, — вздохнул Ремизов.

У Нины настроение стало несколько лучше. В ресторанах она забывалась. Казалось, что именно здесь начинается настоящая жизнь. Особенно когда с легкостью швыряешь на стол для расчета крупные купюры…

Перед тем как уходить, Нина достала из сумочки пачку десятирублевок с банковской бумажной лентой и, распечатав, отсчитала небрежно несколько штук. Ремизов, не скрывая зависти, произнес:

— Есть же люди…

— Такого добра у меня… — усмехнулась Мажарова, бросая в сумку остальные деньги, словно это была мелочь. Антон недоверчиво покачал головой.

— Не веришь? — несколько обиделась девушка.

Она достала из сумки сберегательную книжку, раскрыла ее и протянула Ремизову.

Тот присвистнул.

— Восемнадцать тысяч… — произнес он хриплым голосом.

Сумма настолько поразила его, что он долго не мог прийти в себя. Дар речи вернулся к Антону только в такси.

— Знаешь, какая у меня идея, — решил поделиться он с Мажаровой. — Все равно болтаюсь без дела… Хочу на недельку в Москву махнуть… Брательник обещал одолжить мне башлей… Поразвеюсь там… Заодно попробую найти Роберта…

— Референта Сергея Николаевича? — заволновалась Нина.

— Да, Зайцева… Не знаю, удобно ли…

— Удобно, удобно! — горячо заверила Мажарова. — И зачем Роберта? Ты уж, Антоша, найди самого Сергея Николаевича… Впрочем, вряд ли он в Москве, не то объявился бы… Но ты узнай адрес…

— А как? — спросил Ремизов.

— Очень просто, — ответила Нина. — В паспортном столе.

— Это мысль! — согласился Антон. — Но я знаю, что есть люди, адреса которых не дают. И номера телефонов тоже.

— А ты постарайся! Понимаешь, это ведь не только для меня! Сережа и тебе обещал кое-что…

Для того чтобы Ремизов мог посвятить в Москве поискам Виленского столько времени, сколько понадобится, Мажарова отвалила ему двести рублей.

В Южноморске — бархатный сезон, самый пленительный для курортников, а в столице стояла холодная осенняя погода, с ветром и мокрым снегом.

Ремизов бегал по Москве с красным насморочным носом, отчаянно зяб в плаще. А побегать пришлось изрядно.

В Мосгорсправке ему дали адреса нескольких Виленских, а также десятка два Зайцевых. И жили они в разных районах столицы. Отправляясь каждый раз по очередному адресу (частенько к черту на кулички), Ремизов с замиранием сердца ожидал увидеть знакомое лицо. Но список адресов постепенно исчерпывался, а это оказывались другие Сергеи Николаевичи и Роберты Ивановичи.

Когда все адреса кончились, Антон попытался найти дорогих сердцу гостей его города каким-либо другим способом. Зашел в несколько министерств в центре Москвы, сумел даже попасть на Центральное телевидение. Но, увы, никто не слышал о члене коллегии Виленском, а тем более о его референте Зайцеве…

Разошлись деньги, взятые взаймы у брата и презентованные Мажаровой. На последние Антон купил билет в Южноморск. На купейный вагон не хватило.

Ремизов приехал на вокзал за полтора часа до отхода поезда. Ему осточертела Москва с ее толчеей, забитым транспортом, промозглой погодой и бесприютностью. Антону уже не нужны были ни Виленский, ни Зайцев — поскорее бы домой, на солнышко, к морю. Что скажет Нина, ему было наплевать. Пусть едет в столицу сама. А он сыт по горло…

Южноморск, родной ресторан “Прибой”, где он пел по вечерам, — все это Ремизову теперь казалось раем.

Антон стоял возле буфета и дожевывал булочку.

И вдруг…

Сначала Антон подумал, что ему померещилось. Но когда он получше вгляделся в человека в длинном кожаном пальто, покупающего газету в киоске “Союзпечать”, то чуть не вскрикнул от радости.

Это был Роберт Иванович Зайцев.

Зайцев взял сдачу, на несколько секунд задержался, разглядывая в витрине обложки журналов, и этого времени хватило, чтобы Ремизов сумел пробраться к нему сквозь поток людей.

— Роберт! — срывающимся от волнения голосом крикнул Антон, боясь, что тот исчезнет, поглощенный человеческим водоворотом. — Роберт Иванович!

Зайцев удивленно посмотрел в его сторону. И когда Ремизов подбежал к референту, тот улыбнулся:

— Антон! Ты? Какими судьбами?

— Понимаешь… поезд… — счастливо лепетал Ремизов, тряся руку доверенному лицу Виленского. — Через час… Как я рад… И вот уезжаю…

— А-а, уезжаешь… Я думал, тебе в город. А то мог бы подвезти. У меня машина…

— Роберт Иванович, я вас искал… И Сергея Николаевича! — сыпал Ремизов, стараясь сообщить самое главное. — Нина просила…

Они отошли в сторонку. Антон рассказал референту Виленского, как любит своего жениха Мажарова, как переживает и томится.

— Патрону приятно будет услышать это, — сказал Зайцев. — А вообще как она?

— Нинон? Процветает…

И он поведал Зайцеву о тех нарядах, какие невеста Виленского приобрела для будущей жизни в Москве, сколько у нее на сберкнижке и что именно Нина командировала его в столицу на поиски Сергея Николаевича.

— Уж скорее бы он приехал, — заключил Ремизов. — А то она устала ждать… Отчаялась…

— А зря, — нахмурился Зайцев. — Патрон сам извелся…

— Где он? — вырвалось у Ремизова.

— Э, брат, что хочешь знать! — похлопал его по плечу Роберт Иванович. — Как ты думаешь, держал бы меня Сергей Николаевич, не умей я хранить государственные секреты?

— Прости, старик, — сказал Ремизов, снова переходя на тот тон, который установился у них там, в Южноморске. — Значит, можно передать?..

— Не только можно — нужно! Днями нагрянем в ваш благословенный город… Насколько мне известно… — многозначительно улыбнулся Зайцев.

— Слушай, Роберт, а меня ты не забыл? — решился наконец напомнить о своих делах Антон.

— Господи! — вздохнул референт. — Провинция есть провинция… Это у вас там сплошной треп, а здесь, в столице…

— Ну и как? — загорелись глаза у бывшего солиста ансамбля “Альбатрос”.

— Послушай, старина, — серьезно начал Зайцев, — был о тебе разговор где надо… Тебя пригласят на ЦТ в этом году…

— На Центральное телевидение?! — воскликнул Ремизов.

— Да, на конкурс. Но в этом году ты лауреатом не будешь. Усек?

— Усек, — несколько погрустнел Антон.

— Только дипломантом, — чуть усмехнувшись, продолжал Зайцев. — А вот на следующий год… Понял? Тактика.

— Вот теперь все ясно, — расплылся в улыбке Ремизов.

— Получишь первую премию. Это даст тебе право претендовать на положение солиста Всесоюзного радио и Центрального телевидения…

— Спасибо… Я… Спасибо… — Антон схватил руку Роберта и долго тряс ее.

— Дальше — дело за тобой, — осторожно освободился от него Зайцев. — Фестивали в Варне, Сопоте, Сан-Ремо… Старайся сам. Наше дело — вывести на орбиту…

Объявили посадку. Зайцев взял адрес общежития Мажаровой и на прощанье облобызал Ремизова.

Среди пассажиров этого поезда Антон был самым счастливым человеком.

Референт Виленского знал, что говорил. Телеграмма, пришедшая буквально через два дня после возвращения Ремизова в Южноморск, сообщала, что Сергей Николаевич вылетает к невесте. Заветное послание отнесла к Мажаровой сама Раиса Егоровна, хозяйка общежития:

— “…Обнимаю, целую, твой Сергей”, — дочитала Нина и, обняв комендантшу, закружила по комнате. — Видите, видите! Едет… Летит!

— Радуйся, голубка, радуйся, твое дело такое, — расчувствовалась суровая управительница женского общежития. — Встречай своего суженого…

— Раиса Егоровна, — воспользовалась случаем Мажарова, — ничего, если мы устроим прием здесь?

— Зачем же здесь? — солидно ответила комендант. — В красном уголке будет сподручнее… Жених-то твой не простой смертный…

— Нет-нет! — поспешно отказалась Нина. — Спасибо. Мы уж в нашей комнате… Уютней. И без особого шума…

— Ну, смотри сама. Я хотела как лучше…

Но особенно торжествовала Мажарова, когда с работы вернулась Вера. Дав ей прочесть телеграмму, Нина не без ехидства сказала:

— Ну что, съела? Так кто мошенник?

— Ладно, Нинча, — смутилась подруга. — Нашла о чем вспоминать…

— А ты говорила: бросил, потому что общежитская, — не унималась Мажарова. — До чего же вы все примитивные! Потому что серые… А для Сережи главное — человек. Поняла?

Вера полностью признала свое поражение и, чтобы замолить свою вину, взялась помогать в устройстве предстоящего банкета.

В день приезда Сергея Николаевича из кухни на этаже, где жила Нина, разносились по общежитию ароматы, сводившие с ума всех обитателей, привыкших к постным запахам столовки. Это колдовала Полина Семеновна.

Ремизов снова бегал по магазинам, заглянул по знакомству в буфет “Прибоя”.

Приближался торжественный час. В комнате Нины и Веры был накрыт стол. Такой, за который не стыдно было посадить Виленского.

Мажарова, одетая в новое платье (результат последнего визита Фаины Петровны) и туфли, не могла найти себе места.

Вера и Антон дежурили внизу, в вестибюле, чтобы торжественно встретить и проводить жениха к невесте. Вольская-Валуа несла вахту на кухне у духовки, в которой томилась индейка.

И когда в дверь раздался стук, Мажарова подскочила к ней в один миг.

В комнату ввалилась Крюкова. Она была в стареньком платье, сбившейся косынке и с узелком в руках.

Мажарова так и застыла с открытым ртом.

Валентина Павловна, не поздоровавшись, плюхнулась на стул.

— Нина, вы передали кому надо деньги? — задыхаясь, спросила она.

— Конечно! Все отдала! — пришла наконец в себя девушка. — Но почему вы здесь? Вас не должны видеть у меня! Ни в коем случае!

Но Крюкова ее не слушала.

— Звонили… Инспектор… — лепетала она в ужасе.

— Откуда? Какой еще инспектор? — опешила Мажарова. — Откуда же еще могут, как не из милиции?.. Про ордер говорили…

— Ордер? — воскликнула Нина.

— Ну да! Вы же сами говорили, что следователь показывал ордер на арест…

— Что вы мелете? Никто нас арестовывать не собирается! И кто вам сообщил такую чушь? — зло сказала Мажарова.

— Игорь… Сын… Меня не было дома… Позвонили. Сказали, чтобы я пришла сегодня же… Умоляю, пойдемте вместе. С повинной… Все расскажем…

— Успокойтесь! Слышите! Возьмите себя в руки! — зашипела на нее Мажарова. — Дело закрыли, понимаете, закрыли! И мне твердо заявили: все концы в воду…

Валентина Павловна замотала головой.

— Я читала, что чистосердечное признание учитывается, — продолжала она. — Это наш единственный шанс… Я вот уже и вещички собрала, — показала Крюкова узелок.

И сколько Нина ни пыталась ее разубедить, что идти в милицию ни в коем случае не надо, Валентина Павловна твердила свое…

Впервые я как прокурор соприкоснулся с этой историей, когда ко мне позвонил в конце рабочего дня дежурный по горуправлению внутренних дел майор Крылов.

— Товарищ Измайлов, — сказал он, — у меня тут один посетитель… Что-то непонятное произошло с его женой… Можно мы подъедем к вам?

— Конечно, — ответил я.

Минут через двадцать в мой кабинет уже входил Крылов с взволнованным мужчиной лет сорока пяти. Он представился: Юрий Алексеевич Крюков. Сказал, где работает. Инженер был крайне возбужден, и мне с трудом удалось разобраться в его сбивчивых объяснениях.

По словам кандидата наук, он, вернувшись из длительной командировки, застал дома странную картину. Дверь была не заперта, в квартире ни жены, ни сына. Более того, исчезли почти все вещи: мебель, посуда, ковры, телевизор, транзисторный приемник, стереоустановка, шуба и дорогие платья жены, библиотека, которую они столько лет собирали для сына. Но самое удивительное — на подоконнике он нашел записку от супруги.

“Юлик, дорогой! — писала жена. — Прости! Я виновата перед тобой и Игорьком. Проклинаю себя! Господи, почему я не послушалась тебя? Я запуталась, связалась со взяточниками. Пришлось продать все. Но не помогло. Теперь меня должны взять под стражу. Я решила пойти в милицию с повинной. Люблю тебя и Игоря. Твоя Валентина”.

Сумбурная записка говорила о том, что писавшая ее была сильно взволнована.

Прочтя записку, Крюков, по его словам, бросился к соседям. Но никто не знал, где его жена, где сын Игорь и что, собственно, произошло. Юрий Алексеевич побежал в ближайшее отделение милиции. Там его жена не появлялась, и о решении арестовать ее не было известно.

Крюков на этом не успокоился и добрался до городского управления внутренних дел. Майор Крылов по его просьбе обзвонил по телефону все райотделы милиции, районные прокуратуры, но ничего не узнал о судьбе Валентины Павловны. (Что никто из следователей городской прокуратуры не арестовывал Крюкову, я знал: за санкцией пришли бы ко мне).

Я попытался выяснить у убитого горем супруга, о каких взятках идет речь в записке. Крюков клялся, что понятия не имеет. Мне показалось, что он был искренен. Его больше всего пугало, что с женой. А вдруг она что-нибудь с собой сделала? Основания для тревоги, как я понял, были нешуточные. И вообще вся эта история весьма настораживала.

Мы посоветовались с Крыловым, как быть. Майор предложил, чтобы этим делом занялся уголовный розыск. И вызвал двух сотрудников из городского управления — старшего оперуполномоченного капитана Линника и лейтенанта Гурко. Они уехали вместе с Крюковым, пообещав доложить мне о результатах своих действий.

Часа через два позвонил Линник и взволнованно сообщил, что придет с известиями чрезвычайной важности.

— Крупная птица попала к нам в руки, — сказал капитан.

— Жду, — ответил я.

Через пятнадцать минут он уже входил в мой кабинет.

— Крюкова таки пришла в милицию, — первым делом доложил старший оперуполномоченный уголовного розыска. — Правда, долго шла. Все не решалась, бродила по городу… А теперь разрешите по порядку…

Как следовало из его рассказа, из прокуратуры они первым делом направились на квартиру Крюковых, где застали сына Игоря. Юноша находился, как говорится, на грани помешательства. И уж за кого нужно было по-настоящему опасаться, так это за него. Оказывается, сегодня днем мать призналась сыну, что в университет он поступил за взятку. Рассказала она ему и то, что связалась с каким-то человеком, который обещал устроить им квартиру на Сиреневой набережной. Тоже за приличную мзду. И все это, по словам Валентины Павловны, вскрылось. Не помогли ни деньги, ни связи. И теперь ее ожидала тюрьма…

Игорь был потрясен. Он не помнил, как убежал из дома и где бродил.

Капитан Линник попытался выяснить у парня, кому именно мать давала взятки. Игорь сказал, что не знает. По его словам, Валентина Павловна последнее время имела какие-то дела с Ниной Мажаровой, племянницей их соседа.

Линник и Крюков решили поговорить с дантистом — благо лишь перейти лестничную площадку.

Михаил Васильевич Мажаров ничего не мог сообщить о Нине и ее отношениях с Крюковой. Не знал. Но в это время приехала его родственница Полина Семеновна с просьбой одолжить на вечер столовые приборы для какого-то торжества, которое намечалось в общежитии у Мажаровой.

Вольская-Валуа решила, что Линник и Гурко (они были в штатском) — какое-то городское начальство, которое хочет торжественно приветствовать Виленского, и потому обрадовалась их желанию быть гостями Нины.

Поехали в общежитие. И Крюков тоже. По дороге Вольская-Валуа охотно рассказала о своей племяннице, о ее счастливой звезде — такого жениха отхватила! Когда Линник стал осторожно выспрашивать, как выглядит Виленский, бывшая наездница не жалела эпитетов, описывая будущего родственника.

— Вы не можете себе представить, — признался капитан, — я прямо ушам своим не поверил… Все сходилось! И внешние приметы, и способ действия… Ведь мы буквально позавчера получили ориентировку! А главное, этот самый Виленский “работал”, как обычно, с напарником…

Под каким-то предлогом капитан остановил машину, сделал незаметный знак Гурко. Выйдя, они быстренько наметили план действий.

На их счастье, Виленский еще не прибыл в общежитие, так что к его появлению удалось отлично подготовиться. Были вызваны еще двое работников милиции. Затем начались допросы, которые работники угрозыска провели прямо-таки артистически.

Пока Гурко сидел в комнате Мажаровой (Нина, так же как и тетка, приняла их за гостей), Линник приглашал в красный уголок одного за другим сначала Антона Ремизова, затем Веру, потом Вольскую-Валуа! Было сделано так, что они не смогли передать друг другу содержание разговоров.

В заключение допросили Мажарову.

Постепенно прояснилась вся картина — с момента появления в Южноморске Виленского до событий сегодняшнего дня, потрясших семейство Крюковых (Валентина Павловна тоже успела “чистосердечно” признаться в милиции).

Венцом всего было появление в общежитии Виленского и Зайцева. С охапкой цветов и шампанским. Московские гости бросились всех сердечно обнимать. Не избежали объятий и поцелуев даже Линник и Гурко. А потом…

Потом Виленский и Зайцев были задержаны и доставлены в горуправление внутренних дел…

— В общем, еще тот банкет получился! — весело заключил капитан. И уже серьезно добавил: — Захар Петрович, прошу вашей санкции на арест…

— Кого персонально? — спросил я.

— Виленского, Зайцева, Крюковой и Мажаровой.

— Вы считаете, что Крюкову и Мажарову тоже надо взять под стражу?

Капитан замялся.

— Вы бы видели, как они ведут себя! — сказал он. — Кричат, возмущаются. И каждая утверждает, что она, мол, жертва…

— Ну, на арест гастролеров я дам санкцию… А вот женщин, по-моему, брать под стражу не стоит. Есть другие меры пресечения… Значит, обе утверждают, что жертвы?

— Ну да, — усмехнулся Линник. — Жертвы! Жертвы своего желания обойти закон…

Капитан дал мне для ознакомления документы, которые привез с собой.

Судя по ориентировке, поступившей в управление городской милиции, капитану действительно повезло — к нему в руки попал опасный преступник, которого разыскивали по всему Союзу. Настоящая его фамилия была Колесов. А Виленский…

Впрочем, в Ленинграде его знали как Бобровского, в Киеве — как Сабинина, в Архангельске он именовался Никольским.

Таких, с позволения сказать, псевдонимов у Колесова насчитывалось десятка полтора.

За плечами у него имелись две судимости и несчетное количество обманутых женщин. Колесов был брачный аферист.

Прежде чем дать санкцию на арест его и напарника (Зайцев “работал” под своим именем), я, как и положено, решил встретиться с ним. Но были у меня кое-какие вопросы и к капитану.

— А с чего это Крюкова всполошилась сегодня? — спросил я Линника. — Ведь, насколько я понял, все эти взятки — выдумка Мажаровой. Как и мифический друг Виленского, выдуманный следователь-взяточник и несуществующее постановление на арест и прочее…

Линник засмеялся:

— Анекдот в том, что Крюковым действительно днем звонили. Инспектор. Только не из милиции, а из отдела учета и распределения жилплощади горисполкома. И речь шла об ордере на получение квартиры…

— В доме на Сиреневой набережной? — удивился я, потому что, признаюсь, рассказ капитана все еще стоял у меня в голове.

— Да нет. Крюковы давно стояли на очереди. Вот и подошло время. Им выделили двухкомнатную квартиру во Втором микрорайоне. Отличное место. Я бы сам с удовольствием переехал туда… А Крюкова, не разобравшись, решила, что ее арестовывают… Крепко, видать, заморочила ей голову эта Ниночка. Когда совесть нечиста, и не такое может померещиться…

— Понятно, — кивнул я. — Теперь о Виленском, то есть Ко-лесове… Вы не интересовались, как ему удалось устроиться в “Прибое”?

— Наши пытались, — ответил капитан. — Но теперь уже трудно установить… Как будто к директору гостиницы был какой-то звонок. От кого и откуда, не помнят. Якобы откуда-то сверху… Но это обычный трюк Колесова. Звонят из Москвы: ждите, мол, ответственного товарища, забронируйте люкс…

Впрочем, не исключено, что номер в “Прибое” Колесов получил за взятку — есть насчет администрации сигналы. — Линник вздохнул.

— Что ж, Колесов мог позволить себе это, — согласился я. — Судя по тому, сколько у него было на сберкнижке, когда он познакомился с Мажаровой…

Капитан снова рассмеялся:

— Липа…

— Как это? — не понял я.

— Сумма липовая. Тоже трюк… Кладется на текущий счет рубль, затем Колесов своей рукой пишет столько, сколько ему заблагорассудится… Для приманки невест… Якобы случайно забывает свой пиджак со сберкнижкой в кармане — и дело в шляпе! Как же, солидный жених… Разумеется, никто ему в сберкассе больше его рубля не выдаст…

— Ловко, — согласился я. — А кольцо, что он подарил Мажаровой? Ну, с изумрудом?

— Гурко уже показывал ювелиру. Из рондоля. Есть такой сплав. Но работа очень тонкая. Здорово кто-то подделал…

— И все же мне не до конца ясно, — признался я. — Откуда “ЗИЛ”? Генерал, который бегал для Колесова за спичками? Какой-то шейх?

Капитан Линник развел руками:

— Тоже пока не знаю. Впрочем, возможно, сам “жених” нам признается…

…Честно говоря, когда “жених” появился у меня в кабинете в сопровождении конвоя, я понял, почему ему удавались аферы со сватовством: это был представительный, весьма привлекательный мужчина с прекрасными манерами.

— Я жертва недоразумения! — заявил Колесов чуть ли не с порога.

Я едва скрыл улыбку и переглянулся с капитаном: то же самое твердили Крюкова и Мажарова. И Ремизов… Арестованному было предложено сесть.

— Официально заявляю, — продолжал он, — что не имею никакого отношения к этой скандальной истории! Какая-то мошенница, воспользовавшись моим честным именем…

— Ну, гражданин Колесов, — остановил я его, — насчет честного имени вы, прямо скажем, несколько преувеличили…

Услышав свое настоящее имя, арестованный вдруг словно обо что-то споткнулся, хотя и сидел на стуле. Лицо у него вытянулось, а слова застряли в горле. Однако Колесов быстро справился с собой и, видимо, моментально оценил обстановку.

— Честное слово, — улыбнулся он обаятельнейшей улыбкой. — Честное слово, гражданин прокурор, в данном случае я чист, как ангел. И хотите верьте, хотите нет — действительно жертва. — Он помолчал и печально добавил: — Любви…

— А по-моему, чего-то другого, — заметил я.

Действительно, когда мы до этого говорили с капитаном Линником, то не могли разобраться, почему лже-Виленский приехал к Мажаровой во второй раз? По сведениям из ориентировки, Колесов всегда, когда чувствовал опасность, быстро исчезал и никогда не возвращался на старое место.

Я попросил арестованного ответить на этот вопрос. На другие, естественно, тоже.

Колесов удобнее расположился на стуле, закинул ногу на ногу и одарил нас очередной улыбкой.

— Ну что ж, не буду осложнять вашу работу, — сказал он и добавил: — И наши отношения… Надеюсь, моя откровенность будет принята во внимание…

И Колесов начал исповедоваться.

В Южноморске, как и в других городах, все шло по плану. С помощью своего “референта” Зайцева он вышел на “богатую” невесту. В заблуждение аферистов ввела квартира, в которой жила Нина, а также ее шикарный образ жизни — дорогие наряды, обеды, которые она задавала, и легкость в обращении со своими деньгами.

— Как же это вы обмишурились? — спросил я. — Стреляный воробей…

— Не могу понять, — искренне признался Колесов. — Стечение обстоятельств, гражданин прокурор… Этот местный любимец публики Ремизов подвел. Да и Зайцев оказался на этот раз не на высоте, не навел справки…

Но разоблачить Мажарову помог невольно все-таки бывший солист ансамбля “Альбатрос”. О том, что Нина “общежитская”, Антону сообщила Вера, а Ремизов нечаянно обмолвился об этом Зайцеву.

Вот, видимо, почему Мажарова так не хотела сближения своей подруги с Антоном…

Узнав о “невесте” правду, Колесов с “референтом” поспешили покинуть Южноморск. Прихватив единственную на сей раз добычу — Нинино кольцо с рубинами.

— Мелковато, Колесов, — покачал головой Линник. — Забрали у девушки золотое кольцо с настоящими камнями, а подсунули фальшивое… Ведь Мажарова вас и поила, и кормила. Икоркой, бифштексами, балычком… Тратилась…

— Подумаешь, тратилась! — презрительно фыркнул арестованный. — Да я на нее истратился раз в пять больше! Рестораны, морские прогулки, театры, концерты!.. В копеечку влетело!..

Впрочем, такие расходы, по словам Колесова, всегда неизбежны. Но они чаще окупаются. Обычно он покидал “возлюбленных” с хорошим кушем. Под видом расходов на покупку автомашины или для вступительного взноса в кооператив. Правда, иной раз выходило баш на баш, дебет равнялся кредиту. В этом случае “любовь” кончалась тогда, когда кончались у “невесты” деньги, как выразился брачный аферист… После Южноморска для уголовной парочки наступила полоса неудач. В Архангельске Колесова и вовсе чуть не разоблачили на месте. А тут Зайцев случайно встретил на московском вокзале Антона Ремизова. Рассказ бывшего ресторанного певца о пачках купюр, которые он видел у Нины, опять сбил мошенников с толку. Тем более, они сидели на мели…

— Вот я и решил снова посетить ваш город, чтобы помочь Мажаровой красиво и легко избавиться от презренных бумажек, — грустно сообщил Колесов. — Впервые изменил своему правилу: дважды не пить нектар из одного цветка… За что и поплатился…

Его огорчение выглядело весьма натурально.

Разъяснилось и то, каким образом аферист сумел окружить себя в Южноморске соответствующим антуражем. “ЗИЛ” нанимал Зайцев… в съемочной группе столичной киностудии, приехавшей снимать фильм в соседний городок. Зайцев же, угостив в ресторане артистов, занятых в картине, попросил их посетить своего патрона. Те и заявились в гостиницу после очередного съемочного дня — в гриме и одежде своих героев. Вот откуда генерал, побежавший за спичками для Колесова, а также восточный шейх со слугой…

— Ну а почему вы назвались членом коллегии? И какой? — поинтересовался я.

— А я, гражданин прокурор, всегда был членом коллегии, — с улыбкой ответил Колесов. — Нет, я серьезно, — добавил мошенник уже без улыбки. — В школе — в редколлегии стенной газеты, в институте-тоже. Там, — он кивнул куда-то в сторону, но я понял, что он имеет в виду, — также бессменный член редколлегии газеты “К новой жизни”. Все зеки, да и начальники колоний, плакали, читая мои стихи… Так что я, по существу, не врал…

Беседа с Колесовым затянулась до глубокого вечера.

Потом допросили Зайцева. Тот был насмерть перепуган — еще бы, первый арест в его жизни!

Любопытная деталь выяснилась из допроса “референта”: этот молодой человек с высшим образованием (институт иностранных языков) начинал уголовную карьеру самостоятельно. Пользуясь знанием английского, выдавал себя за иностранца, предлагал юнцам, мечтавшим о заграничных рубашках, джинсах, куртках, “фирменные” шмотки, брал у них деньги и исчезал. Судьба нечаянно свела его с Колесовым, который посулил золотые горы и сладкую жизнь…

Оба из прокуратуры были отправлены в изолятор временного содержания. На следующий день их этапировали в Москву, где имелось не одно заявление от потерпевших “невест”.

Были привлечены к уголовной ответственности Мажарова и Крюкова. Первой было предъявлено обвинение в мошенничестве, второй — в попытке подкупить должностное лицо, дать взятки. И хотя деньги не были переданы по назначению, это случилось не по воле Крюковой. Произошла, как говорят юристы, ошибка в объекте. Но то, что она сознательно шла на преступление, было очевидно.

Было очевидно и то, что Мажарова и Крюкова друг друга стоили, подталкивая одна другую к совершению преступлений. Для их характеристики я приведу лишь фрагмент из протокола их очной ставки:

“СЛЕДОВАТЕЛЬ. Скажите, гражданка Крюкова, за что вы давали деньги сидящей перед вами Мажаровой?

КРЮКОВА. Первый раз — аванс.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. За что?

КРЮКОВА. За то, что Сергей Николаевич Виленский поможет моему сыну поступить в университет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А второй раз?

КРЮКОВА. Когда Игоря зачислили, я отдала остальную сумму, как договаривались. Хотела отблагодарить Виленского.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. За что?

КРЮКОВА. Я же сказала: он помог сыну поступить, звонил ректору…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Гражданка Мажарова, вы получали от Крюковой эти деньги?

МАЖАРОВА. Да, но Сергею Николаевичу не передавала, потому что ни он, ни я никакого влияния на ход вступительных экзаменов Игоря в университет не оказывали. Никто никому не звонил и даже не собирался…

КРЮКОВА. Врет, она врет… А как же с экзаменом по математике?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Очень просто. Мы допрашивали профессора Гаврилова. Вот что он показал. — Следователь достал протокол и прочитал: — “На письменном экзамене по математике я обратил внимание на абитуриента Крюкова. Подход к решению задачи был нетрадиционным, интересным, творческим… Но в силу сложившихся обстоятельств я на несколько минут вышел из аудитории, а когда вернулся, то узнал, что мой напарник ассистент Гриничев поставил Крюкову “неудовлетворительно”. Я был поражен. Познакомился с черновиком ответа. Задал еще несколько вопросов и убедился, что мое первоначальное суждение о математических способностях абитуриента Крюкова было верным: он способный, творчески мыслящий молодой человек. И формально оценивать его знания, как это хотел сделать ассистент Гриничев, нельзя. Мне удалось убедить коллегу по кафедре исправить двойку на пятерку. Убежден, что мы тогда поступили правильно. А что касается давления на меня сверху при оценке знаний Крюкова, то его не было, как не было и в отношении других абитуриентов”.

КРЮКОВА. Значит, Игорь сам…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Абсолютно точно — сам! И благодарить надо было сына, школу и отца…

Гражданка Мажарова, вы действительно хотели помочь семье Крюковых получить квартиру?

МАЖАРОВА. Конечно, нет. Я просто была не в силах отказаться от денег, которые предложила Крюкова… Они мне так были нужны! Потом я думала, как покончить с этой аферой… И придумала новую, с арестом, следователем, прокурором. Крюкова клюнула… Таким образом, я сразу, как говорится, убила двух зайцев.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Уточните, пожалуйста, свою последнюю мысль.

МАЖАРОВА. Ну, во-первых, мне не надо было возвращать “аванс” за квартиру, а во-вторых, Крюкова дала мне еще солидную сумму… Теперь ясно?”

Прокуратура города возбудила также уголовное дело в отношении Фаины Петровны. Махровая спекулянтка была арестована. На допросах выяснилось, что от нее тянутся нити кое к кому из директоров южноморских магазинов и баз. Но это уже тема для отдельного разговора.

Судебный процесс над Мажаровой и Крюковой вызвал большой интерес в городе. “Вечерний Южноморск” опубликовал по его материалам фельетон. Это, по мнению газеты, должно было послужить уроком для тех, кто во что бы то ни стало хочет заполучить престижного мужа или жену.

 

ИГРАЛИ СВАДЬБУ…

День, когда произошло событие, о котором я хочу рассказать, запомнился очень ярко. Это было второго сентября, начало учебного года (на первое выпало воскресенье). Моя жена ушла на службу раньше всех, так как работает у черта на куличках. Потом умчался сын Володя, которому вечно не хватает десяти минут. Он сменил в этот день привычные джинсы на строгий костюм, однако же наотрез отказался от галстука. Последним покидал квартиру я.

Лето в этом году задержалось. С утра было жарко. Улицы города превратились в живую движущуюся клумбу: тысячи учеников, отутюженных и причесанных, торжественно несли в руках букеты цветов. Особенно трогательно выглядели первоклашки, горделиво шествовавшие в сопровождении бабушек, дедушек или мам и пап.

А когда я возвращался после работы тем же маршрутом домой, мне изредка попадались спокойные и сосредоточенные мужчины, а чаще — женщины с охапками уже чуть увядших и растрепанных гладиолусов, георгинов и роз. Это возвращались с работы учителя.

В подъезде я столкнулся с Володей. Он был в том же костюме, но теперь при галстуке. В одной руке сын держал огромный букет едва распустившихся бутонов “Глории Дей”. Розы были с нашего садового участка. В другой он нес что-то завернутое в бумагу, перехваченную шелковой лентой.

— “Лебединый дуэт”, — догадался я.

— Да, папа, — ответил Володя.

Над этой лесной скульптурой (страсть, заимствованная у меня) он корпел последние полторы недели, пустив в дело привезенный с Северного Кавказа причудливый корень сосны.

— На свидание? — поинтересовался я.

— На свадьбу… Дай трояк на такси. Опаздываю. Расставшись с тремя рублями, я спросил, когда его ждать.

— Не знаю, — бросил на ходу сын. — Но не волнуйся, буду трезвым. Абсолютно! — подчеркнул он с улыбкой.

В тот год борьба с алкоголизмом, а точнее, с продажей спиртных напитков велась особенно активно.

Я хотел еще узнать, на чью свадьбу он торопится, но Володи уже и след простыл.

На столе в большой комнате меня ждал еще один сюрприз — записка. “Захар! Соня рожает. Обед на плите. Даша”.

Соня — ближайшая подруга жены. Она ждала четвертого ребенка. Младшей девочке шел лишь третий год. Муж Сони в командировке. Значит, сейчас Даша усаживает за стол старших детей подруги, а маленькую будет кормить из ложечки…

Я пообедал, просмотрел вечернюю газету. Затем взялся за журнал “Социалистическая законность”, полученный утром. Пробежал оглавление — моей статьи не было, хотя я отослал рукопись четыре месяца назад.

После программы “Время” по второй всесоюзной показывали чехословацкий фильм “Тихая квартира”. Забавный. Веселый и немного грустный. Я отвлекся от всего, даже не услышал, как хлопнула входная дверь. Увидел Володю, когда он уже вошел в комнату.

Я сразу понял: что-то стряслось.

Сын прислонился к косяку, бледный, растерянный.

“Подрался…” — промелькнуло в голове. Расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук, дрожащие губы…

— Что случилось, Володя? — вырвалось у меня.

— А ты… Ты еще не знаешь? — выдавил он из себя.

— Что я должен знать?

— Ну как же — прокурор города…

Сын рванул галстук, отбросил его и как подкошенный свалился в кресло, обхватив голову руками. Я не выдержал, вскочил.

— Отвечай, когда спрашивает отец! Натворил что-нибудь? — заорал я.

Сын некоторое время сидел в той же позе, потом медленно поднял на меня глаза. В них стояли слезы.

— Папа, это такой ужас! — срывающимся голосом произнес Володя. — Свадьба же! А люди падают в судорогах… Их рвет кровью… — И он вытер слезы рукавом пиджака.

— Кто падает? Когда? — опешил я. — Прошу тебя, возьми себя в руки, расскажи спокойно!

Я уже жалел, что накричал на сына: на его лице была такая скорбь, такая мука…

— Сначала все было хорошо… Очень! Весело… Здорово придумали!.. Олька такая красивая, счастливая!.. — бессвязно начал рассказывать Володя. — И муж у нее отличный парень… Штефан… Аспирант архитектурного института… Высокий, волосы черные, смуглый… Телевидение снимало… И в самый разгар вдруг падает телеоператор!.. Вызвали “скорую”… Только его увезли — Олин отец, Андрей Петрович, тоже упал… Его так рвало! С кровью, представляешь!.. Начались судороги… Опять вызвали “скорую”… Увезли Андрея Петровича — такая же история со Штефаном… С Олей плохо… Началась паника… Это какой-то кошмар!.. Просто жуть какая-то!..

Сын замолчал, уставившись в пол безумными глазами Я понял: он еще находится под впечатлением ужасных событий и вряд ли способен говорить более вразумительно.

И еще до меня дошло: случилось нечто такое, что требовало моего срочного вмешательства.

— Где играли свадьбу? — спросил я, набирая по телефону номер дежурного милиции по городу.

— В банкетном зале… На Первомайской улице, — только и смог ответить Володя, снова погружаясь в транс.

Услышав голос дежурного, я назвал себя и спросил, что он знает о происшествии в банкетном зале на Первомайской улице.

— Туда выехала следственно-оперативная группа, товарищ прокурор… А что и как, мне пока не сообщали.

— Кто там из руководства?

— Замначальника управления внутренних дел города товарищ Шалаев и ваш заместитель товарищ Ягодкин, — отчеканил дежурный.

— Почему мне не сообщили? — спросил я.

— Как только я принял сообщение, доложил дежурному прокуратуры города, а он… Думаю, не хотел вас беспокоить.

— Ладно, разберусь… Машина свободная есть?

— Так точно! — ответил дежурный.

— Будьте добры, пришлите за мной. Я дома.

— Слушаюсь, товарищ прокурор!

К банкетному залу я подъехал без нескольких минут двенадцать. Сквозь стеклянные стены четырехугольного здания лился яркий свет. У подъезда стояла “скорая помощь”, три машины УВД и огромный желтый автобус с надписью “Телевидение”. Лейтенант милиции, стоящий у входной двери, узнал меня, взял под козырек и сказал:

— Вход в зал вон там, товарищ прокурор.

Я поблагодарил и прошел через небольшой вестибюль внутрь помещения. Вдоль стен буквой “П” размещались столы с угощением. Лампы дневного освещения на потолке заливали все вокруг ровным светом. По полу змеился кабель в резиновой изоляции, в углу стояла телеаппаратура, софиты.

Чего только не было не столах! Фрукты, свежие и соленые овощи, вареная и копченая колбаса, паштеты, жареная птица, пироги, салаты… Все, конечно, уже развороченное, наполовину съеденное. И ряды бутылок. Пустых, наполненных и частично опорожненных.

Что мне сразу бросилось в глаза, так это три человека, методически и спокойно убирающие блюда и тарелки с едой со столов и складывающие их в какие-то ящики. Собирали угощение следователь городской прокуратуры Геннадий Яковлевич Володарский, старший оперуполномоченный уголовного розыска УВД города Кармия Тиграновна Карапетян и эксперт-криминалист Александр Лукьянович Назарчук.

Я невольно задержался у входа. И, глядя на размеренную работу своих коллег, подумал, какое радостное событие отмечалось здесь несколько часов назад и чем оно кончилось. На память пришли стихи Жуковского: “Где стол был яств, там гроб стоит…”

Ко мне подошел Игорь Ефимович Ягодкин, заместитель, и на мой немой вопрос пояснил:

— Скорее всего — острое отравление.

— Чем? — спросил я. Мой зам пожал плечами.

— Пока не ясно, — ответил он. — Возможно, продуктами… Будут исследовать всю пищу. — Ягодкин показал на столы.

— Сколько человек пострадало?

— В больницу увезли семь… Но кто знает, может быть, отравилось больше… Гости разошлись. Не исключено, что кому-то стало плохо уже дома.

— Спиртного выпито много? — поинтересовался я.

— В том-то и дело — ни грамма!

— Как? — удивился я. — Свадьба же…

— Так ведь свадьба была необычная, — пояснил Ягодкин. — Трезвая.

— А-а, — протянул я, припоминая слова сына, сказанные им в подъезде нашего дома. — Вот почему тут снимали для телевидения… По-моему, первая в Южноморске…

— Да, — вздохнул Ягодкин. — Первая… И комом… Телевизионщики, между прочим, из Москвы!

— Центральное телевидение? — уточнил я.

— Вот именно… И первой жертвой стал их оператор.

— Знаю, — кивнул я, вспоминая рассказ сына.

— Сначала подумали, что оператор запутался в проводах, — продолжал мой заместитель. — Потом смотрят: он лежит и не шевелится. Решили, что сердечный приступ…

К нам подошел следователь прокуратуры Володарский, который дежурил нынче в горуправлении внутренних дел и приехал сюда с работниками милиции после тревожного сообщения одного из гостей.

— Захар Петрович, — сказал следователь, — я сейчас говорил с телережиссером… Оказывается, снимали не на кинопленку, а на видео…

— Ну и что же из этого? — спросил я, не поняв, какое это может иметь значение.

— Так надо посмотреть, что происходило на свадьбе… С самого Дворца бракосочетаний.

— Когда?

— Сейчас. Тем и хороша видеозапись, — сказал Володарский. — Прямо в ПТС.

— А что это такое?

— Передвижная телевизионная станция, — пояснил следователь. — Автобус у подъезда видели?

— Конечно, — кивнул я. — Идея мне нравится.

Я перебросился несколькими словами с заместителем начальника УВД города Палаевым, поздоровался с Карапетян и Назарчуком, которые продолжали заниматься блюдами с праздничным угощением, и пошел вместе с Володарским в ПТС.

Возле желтого автобуса стояли двое мужчин. Один из них, в джинсовом костюме, оказался телережиссером. Его звали Грант Тимофеевич Решетовский. Второй назвался Александром. Но он мог и не представляться — это был Саша Маяков, без которого немыслимы передачи для молодежи. На этот раз на лице популярного ведущего не было его привычной обаятельной улыбки, он был потрясен случившимся.

— У вас готово? — обратился к Решетовскому следователь.

— Да-да, — откликнулся режиссер.

Мы забрались внутрь ПТС, где было тесным-тесно от всевозможной аппаратуры, которой распоряжалась сосредоточенная девушка в белом халате.

— Садитесь, — предложил режиссер. — В тесноте, да не в обиде… Люба, включай.

Все уставились на экран телемонитора. На нем возникла наша набережная, потом площадь перед Дворцом бракосочетаний, к которой подъехала кавалькада автомашин во главе с “Чайкой”, украшенной разноцветными лентами, воздушными шарами, обручальными кольцами. Двое молодых людей — шаферы — помогли выйти из “Чайки” невесте и жениху.

Да, моя жена была права: Оля Маринич действительно из гадкого утенка превратилась в паву. Стройная и грациозная, в белом платье и фате, с букетом белоснежных роз, она олицетворяла чистоту и женственность. Смущалась, конечно. Как и жених, который был выше ее на голову. Смуглый, с копной чуть волнистых черных волос и большими карими глазами.

Камера наехала на Маякова, стоящего тут же с микрофоном в руках.

“Да, дорогие товарищи, вы поняли сами: это волнующий момент в жизни Оли Маринич и Штефана Мунтяну. Оля учится на четвертом курсе Южноморского медицинского института. Штефан — аспирант Московского архитектурного института… У нас еще будет время спросить, где и как они познакомились… А теперь давайте вместе с ними пройдем во Дворец бракосочетаний…”

На экране возник высокий торжественный зал Дворца. Решетовский обратился к следователю:

— Эту церемонию можно, наверное, пропустить?

— Конечно, — кивнул Володарский.

Режиссер дал указание Любе. Она начала манипулировать кнопками, тумблерами. Вновь вспыхнуло изображение. Мы увидели невесту и жениха, сидящих в “Чайке” с охапками цветов в руках. Машина ехала по зеленым улицам Южноморска. В кадре появилось лицо Маякова.

“Оля, — обратился в невесте ведущий, — расскажите, пожалуйста, как вы познакомились со Штефаном”.

“Пусть он сам расскажет”, — смущенно ответила девушка.

“Прошу, — поднес микрофон к жениху Маяков. — Вам теперь часто придется выручать жену…”

“Чего она стесняется, не знаю, — улыбнулся Штефан. — Мы были в турпоходе, в горах… Только в разных группах…”

“И еще не были знакомы?” — спросил ведущий.

“Нет, — ответил жених. — Однажды на привале обе группы расположились рядом… Я сразу обратил внимание на Олю…”

“А вы?” — поднес микрофон к невесте Маяков.

“Штефан все время сидел в сторонке, что-то рисовал, — сказала Оля. — Я спросила, что изображено на рисунке. Штефан сказал, что это дома будущего. Квартиры — отдельные модули. Их можно располагать на основной опоре, как ветки на дереве…”

“Значит, вы первая подошли к Штефану?” — с лукавой улыбкой спросил ведущий.

Видя, как смутилась Оля, Штефан поспешно сказал:

“Нет, первым подошел я… Порезал палец, и мне указали на Олю: она студентка-медичка, обработает рану и сделает перевязку”.

“Рана, конечно, была серьезная?” — заметил с иронией Маяков.

“Ерунда, — засмеялся Штефан. — Это был просто повод…”

“А потом я подвернула ногу, — продолжала невеста. — Что делать? Палатки уже свернули, собрали рюкзаки, а я не могу идти… Тогда Штефан понес меня… Знаете, как детей носят, на спине…”

“Вы серьезно вывихнули ногу или тоже повод?” — спросил Маяков.

“Серьезно”, — ответил за Олю Штефан.

“Тяжело вам пришлось?”

“Готов носить ее на руках всю жизнь, — ответил Штефан, с нежностью глядя на молодую жену. — А к концу похода мы решили пожениться…”

Решетовский опять повернулся к следователю:

— Дальше идет церемония возложения цветов к памятнику защитникам Южноморска… Пропустить?

— Можно, — кивнул Володарский. — Давайте, как говорится, ближе к делу.

На экране телемонитора возник банкетный зал. Заставленные угощением и бутылками столы были еще во всем своем великолепии. Торжественные, празднично одетые гости — в основном молодежь — стоя приветствовали появившихся в дверях молодоженов, которые в сопровождении шаферов прошли на свое почетное место — в центре столов напротив входа.

Пока молодые усаживались, в кадре появился Маяков.

“А теперь я расскажу вам, почему мы решили показать вам эту свадьбу, — обратился он к телезрителям. — Почему наша съемочная группа приехала в этот прекрасный город-курорт… Вы будете свидетелями торжества, возможно необычного для многих… Но с каждым днем таких свадеб становится все больше и больше. Во многих городах и селах нашей страны… Такие свадьбы называются трезвыми. Да-да! Во всех этих многочисленных бутылках, которые вы видите на столах, нет ни грамма спиртного… Видите, это “Байкал”, “Буратино”, “Фанта”, боржоми, нарзан, пепси-кола, “Тархун”… Я знаю, что некоторые из вас сейчас скептически улыбаются, — заметил ведущий. — Как это, свадьба без бокала вина или рюмки водки? Скучно, мол, и тоскливо… Погодите, будет и веселье, будет много-много интересного… Между прочим, сюрпризы тоже будут… Я вижу, что собирается сказать тост отец жениха. Простите, молодого мужа…”

Камера наехала на полного, лысоватого мужчину, стоявшего рядом с молодыми. Штефан явно вышел внешностью не в отца.

“Дорогие Оленька и Штефан! — торжественно произнес Мунтяну-старший. — Дорогие наши гости! Вот и наступил волнующий момент в жизни семей Мариничей и Мунтяну… Наши дорогие дети соединили свои судьбы, свои жизни… Что же пожелать им на этом долгом пути? Конечно же, счастья, взаимной любви и уважения!.. И еще — много детишек!”

“Беленьких и черненьких”, — подсказал кто-то из присутствующих.

Раздался смех.

“Пусть будут и светленькие, — с улыбкой подхватил отец Штефана, — и темненькие… А теперь прошу налить в бокалы шампанского за молодых!..”

— Как шампанского? — вырвалось у следователя.

— Смотрите, смотрите, — сказал режиссер.

На экране крупным планом появились красивые бутылки с серебряной фольгой на горлышке. Взлетела одна пробка, другая, третья. Пенная золотистая жидкость полилась в бокалы.

“Я же сказал вам, что будут сюрпризы, — появился ведущий с микрофоном в руке. — Вот и первый! Как на хорошей свадьбе — шампанское, но без градусов!”

К Майкову подошла девушка, протянула ему бокал с играющим вином.

“Мне? Большое спасибо!.. Что ж, отведаем! — Ведущий отпивает из бокала. — Вкусно! Уверяю вас!.. Хочется от всей души поблагодарить виноделов Молдавии за такой подарок тем, кто отказался от спиртного! Они могут теперь справлять любые торжества с этим традиционным напитком… Еще скажу, что отец Штефана, Василий Константинович Мунтяну, — один из ведущих виноделов солнечной Молдавии. Он принимал участие в разработке безалкогольного шампанского!”

Камера панорамой прошлась по залу и остановилась на молодоженах. Оля что-то говорила Штефану. Рядом с Мунтяну-старшим сидела темноволосая женщина.

— Это мать жениха? — спросил следователь.

— Да, — ответил Маяков.

— А это, насколько я понимаю, отец невесты? — указал на мужчину возле Ольги Володарской.

— Андрей Петрович Маринич, — кивнул режиссер.

— А где ее мать? — поинтересовался я.

— Умерла два года назад, — сказал Маяков.

“Вот, значит, какое горе было в их семье”, — подумал я.

Было решено пропустить еще несколько эпизодов — тосты, которые произносили родители и друзья молодоженов.

На экране появились ведущий и девушка в очках. На заднем плане под ритмическую музыку самозабвенно танцевала молодежь.

“Ира, — обратился к девушке в очках Маяков, — вы ближайшая подруга Оли, не так ли?”

“Да. Мы вместе учились, вместе вступили в клуб трезвости…”

“Как называется клуб?”

“Антибахус”.

“Насколько я знаю, — продолжал с улыбкой Маяков, — Бахус — бог вина в Древнем Риме… “Антибахус” — против этого бога?”

“Совершенно верно, — кивнула девушка. — Мы объявили войну спиртным напиткам… Словом, боремся с пьянством! А вернее, с любителями выпить”.

“Каким образом?”

“Проводим беседы, читаем лекции о вреде алкоголя… Организуем вечера. У нас на этих вечерах бывает очень интересно!.. Ну а самое главное — личный пример. Все члены “Антибахуса” проводят дни рождения, юбилеи и другие торжества без вина и водки”.

“А как насчет пива?”

“Тоже не пьем”.

“Такие трезвые свадьбы, как эта, уже были у вас в клубе?” — спросил ведущий.

“Нет, свадьба Оли и Штефана — первая”.

“Почему?”

“Так ведь “Антибахус” существует только год… Оля — первая бракосочетаемая из членов клуба… Я тоже буду справлять трезвую свадьбу…”

“Простите, скоро? — улыбнулся Маяков. — Если, конечно, не секрет”.

“Не знаю”, — засмущалась девушка.

“Ира, еще один вопрос… Есть латинское изречение — ин вино веритас… То есть истина в вине… Как относятся к этому члены вашего клуба?”

“Резко отрицательно! — засмеялась девушка. — Наш лозунг — истина в трезвости! Я уверяю, что придет время, когда водку, вино и прочее зелье будут показывать в музее… Ведь пьянство — добровольное, отвратительное рабство!”

“Спасибо, Ира. Пожелаем “Антибахусу” успехов…”

На экране остался только ведущий, который сказал:

“Товарищи, сейчас будет еще один интересный момент. Прошу обратить внимание…”

На телемониторе появились молодожены. К ним подходили гости, преподносили подарки. Оля и Штефан принимали их по очереди, говоря слова благодарности. Каждый подарок вызывал аплодисменты, улыбки.

“Вот этот рушник вышит собственными руками, — продолжал комментировать ведущий. — Картина тоже написана тем, кто дарит ее… Мне сказали, что такое условие поставили молодожены. Ничего покупного! Подарок должен быть выполнен собственноручно… Смотрите, сколько выдумки, фантазии, а главное — любви и тепла вложено в них! Честное слово, такой подарок действительно дорог! В нем есть часть души того, кто его делал! — Маяков засмеялся: — А это просто вершина творческой инженерной мысли!”

На экране двое молодых людей подвели к Штефану велосипед, но не обычный, а с педалями вместо ручек руля. Раздался взрыв смеха. Маяков пригласил парней к микрофону.

“Это ваше собственное изобретение?” — спросил он.

“Собственное, как и исполнение”, — подтвердил один из парней.

“Ну и как, ездит?”

“Попробуйте”, — посоветовал с улыбкой другой молодой человек.

“Спасибо, — рассмеялся ведущий. — Обязательно прокачусь…”

А подарки все несли и несли. Кто картину, кто свитер, кто чепчик и пинетки для будущего малыша, кто шкатулку из дерева, кто вышитую накидку на подушку.

Среди даривших я увидел и своего сына. Когда он вручил Оле лесную скульптуру “Лебединый дуэт”, Володарский незаметно улыбнулся мне.

Особое внимание гостей привлек подарок черноволосого молодого человека — макет старинного здания.

“Спасибо, Гиви, — растроганно произнес Штефан. — Ты воплощаешь в материале мои идеи лучше, чем я изображаю их на бумаге!”

Гиви обнял молодоженов и отошел в сторону.

Затем пошли кадры танцующих гостей. Потом появился хоровод ряженых. Его сменили парни и девушки, исполнившие молдовеняску. Маяков спросил некоторых из танцующих, нравится ли им такая свадьба. Все ответили, что очень нравится. Пожилым людям она тоже пришлась по душе.

На какое-то мгновение на экране появился отец Оли, Андрей Петрович Маринич. Улыбаясь, он шел прямо на камеру с бутылкой безалкогольного шампанского. Потом сразу возник в кадре представительный мужчина, явно кавказец.

“Дорогие Оленька и Штефан! — произнес он. — Дорогие Мария Егоровна и Василий Константинович! — поклонился мужчина родителям жениха. — Дорогой Андрей Петрович! — Поклон в сторону Маринича. — Дорогие гости! У нас в Грузии говорят: когда две реки сливаются в одну, то рождается великая река. Так слились судьбы Оли и Штефана…”

— Это кто? — спросил Володарский.

Режиссер достал записную книжку, перелистал и ответил:

— Георгий Лауарсабович Берикашвили… Отец Гиви, который подарил Штефану макет.

— Ясно, — кивнул следователь.

— Между прочим, — заметил Решетовский, — Берикашвили тоже винодел…

А тот продолжал свой цветистый тост, обращаясь то к невесте, то к жениху, то к их родителям. Кончил он довольно неожиданно:

“Так прошу же наполнить бокалы вином, в котором играет солнце Грузии!”

Среди гостей снова прошел недоуменный ропот, как при заявлении Мунтяну-старшего, предложившего выпить шампанское.

“Да, — поднял руку Берикашвили, собственноручно наполнил кавказский рог, торжественно поднес его Штефану и при удивленной тишине произнес: — Я очень уважаю Василия Константиновича! За то, что он изобрел шампанское без алкоголя… Но первое безалкогольное вино сделано у нас в Грузии! Прошу, дорогие друзья, выпить его!”

В кадре появилась бутылочка емкостью 0,33 литра с красивой этикеткой, на которой по-грузински и по-русски было написано: “Гвиниса”.

Зал взорвался аплодисментами и возгласами одобрения. На экране замелькали смеющиеся лица, соединяющиеся бокалы, ряды тарелок и блюд с угощением.

“Посмотрите, — продолжал рассказывать Маяков, — столы буквально ломятся от всевозможных яств! И как красиво сервировано! Но готовили эти блюда в основном сами гости… Вот еще одна особенность свадьбы Оли и Штефана. Более того, почти все фрукты и овощи выращены руками тех, кто сидит сейчас за столом… Прекрасно, не правда ли? Помидоры так и просятся на выставку! А виноград, персики!.. Даже вот эти шампиньоны выращены в теплице! А эти грибы собрала и замариновала Олина подруга!..”

Свадьба на экране продолжалась. Девушка и парень спели шуточную песню о том, какие заботы появятся теперь у молодоженов. Потом в кадре возник долговязый молодой человек, удивительно точно изобразивший известного эстрадного артиста Хазанова и его монолог студента кулинарного техникума. Его сменил парень, прочитавший свои стихи, посвященные Оле и Штефану. Кто-то крикнул: “Горько!” Но тут же несколько голосов провозгласили: “Сладко, сладко!”

Смутившиеся жених и невеста поцеловались.

“Действительно, почему на свадьбах обычно кричат “горько”? — спросил Маяков. — По-моему, более правильно будет “сладко”… Это, кстати, тоже новая традиция, и появилась она на таких вот трезвых свадьбах…”

Посреди зала поставили стол. На нем появились электрический утюг, отвертка, раздвижной ключ.

“Не удивляйтесь, — прокомментировал ведущий, — это начались испытания будущей жены… Представьте себе, муж уехал в командировку, а в доме поломался электрический утюг. Вызывать мастера? А может, попробовать починить самой? Посмотрим, как решит эту проблему Оля…”

На экране крупным планом озабоченное лицо невесты. Она неуверенно берет в руки утюг, осматривает, дергает шнур, затем начинает разбирать. Гости весело подсказывают. Один из шаферов просит отставить подсказки. Под одобрительный гул присутствующих Оля находит поломку и устраняет ее.

“Молодец, Оля! — говорит довольный Маяков. — Если справилась с таким сложным прибором, то остальное все будет нипочем!..”

Починенным утюгом невеста гладила мужскую рубашку. Гости аплодировали.

“Экзамен выдержан! — произносит ведущий. — Жениху тоже предстоят испытания, только немного попозже… А перед этим надо подкрепиться…”

Оля и Штефан идут на свои места. Шафер берет бутылочку с безалкогольным вином “Гвиниса”, хочет налить невесте. Но она отказывается. Шафер наливает жениху, себе. А Оле — “Фанту”. После очередного тоста все выпивают.

“Внимание! — провозглашает Маяков. — Настала очередь Штефана держать экзамен!”

На столе и посреди зала — большая пластмассовая кукла. Рядом — чепчик, пеленки. Новоиспеченный муж надевает на “ребеночка” чепчик. Но никак не может справиться с завязочками. Штефан растерянно улыбается, берет пеленку. Кукла падает на пол. Раздается всеобщий смех, потому что присутствующие думают, что жених разыгрывает публику.

Штефан нагибается за куклой и тоже чуть не падает. Становится ясно, что с ним происходит что-то неладное. Но неестественно ведет себя и камера. Изображение в ней то перекашивается, то ходит из стороны в сторону.

Затем вдруг зал на экране переворачивается вверх тормашками. Видна часть потолка с плафоном дневного света.

— Упал! — вздохнул режиссер.

— Кто? — не понял следователь.

— Стасик Каштанов, — пояснил Решетовский. — Оператор… На этом съемки оборвались… И веселье, как вы понимаете, тоже… Началась паника…

Телемонитор погас. Некоторое время мы сидели молча. Первым заговорил Володарский.

— Грант Тимофеевич, — обратился он к режиссеру, — вы неотлучно находились в зале?

— Почти… Мы ведь не все снимали. Так бы пленки не хватило…

— А вы? — спросил следователь Майкова.

— Я не выходил.

— Значит, первым потерял сознание и упал оператор Каштанов? — уточнил Володарский. — Потом — отец Оли, а за ним — жених?

— Совершенно верно, — подтвердил Маяков. — Четвертым, насколько я помню, упал друг жениха… Да вы его видели в последних кадрах. Они пили со Штефаном безалкогольное вино “Гвинису”…

— По-моему, этот кадр снимал ассистент оператора, — сказал Решетовский.

— Точно, — кивнул ведущий. — Юра снимал.

— А где ассистент? — спросил следователь.

— Юра Загребальный? Уехал на “скорой”, которая повезла Каштанова в больницу, — ответил режиссер. — Он буквально боготворит Стаса.

— Вы не в курсе, Каштанов ел что-нибудь из угощения на столе? — спросил следователь.

Маяков отрицательно покачал головой: мол, не знаю. А Решетовский сказал:

— Возможно… Уж очень настойчиво приглашал его отец Оли… По-моему, они куда-то выходили вместе… Кажется, покурить… Помню, Стас сказал, что Андрей Петрович мировой мужик…

Мы поблагодарили телевизионщиков, попрощались и покинули ПТС.

— Какие у вас есть соображения? — спросил я у следователя!

— Понимаете, Захар Петрович, — ответил он задумчиво, — интересно получается… Смотрите, кто отравился: жених, оператор, Андрей Петрович Маринич и шафер… Штефан, отец Оли и шафер сидели рядом. Так?

— Ну?

— Скорее всего, они ели одно и то же блюдо… Маринич, наверное, все-таки уговорил Каштанова посидеть с ним за столом, и, как это принято, он положил оператору еду. Ту же, что ели они…

— Вы думаете, ботулизм, пищевое отравление? — спросил я.

— Да. Врачи предполагают ботулизм, — ответил Володарский.

— Чем именно отравились?

— Бог его знает! На столе были грибы, рыба, мясо и другие продукты домашнего приготовления. Копченый окорок, сало, колбаса…

— Ясно, — кивнул я, вспомнив одну из последних телепередач “Здоровья”, в которой говорилось об отравлении грибами, законсервированными в домашних условиях. — Грибы — опасная штука…

— Не только грибы, — возразил следователь. — Все, что консервируется дома, закатывается в банки, коптится, вялится… Но, заметьте, помимо этих четырех, увезли в больницу с отравлением еще двух человек. А они сидели в разных концах зала… И потом, Оля и родители Штефана находились рядом с женихом и шафером. Так почему же с ними ничего не случилось?

Я опять вспомнил телепередачу и сказал:

— Часть курицы может быть поражена ботулизмом, а остальные части не затронуты ядом… Жениху, Андрею Петровичу и другим попались отравленные куски. Оле и родителям Штефана повезло… Но какая-то еда была приготовлена на кухне ресторана?

— Верно, — кивнул Володарский. — Более того, среди отравившихся — повариха Волгина. Наверное, она пробовала пищу, которую готовила… Я распорядился опечатать кухню, а продукты послать на исследование в санэпидстанцию. Результаты анализов обещали сообщить как можно быстрее.

Мы зашли в ресторан, позвонили в третью больницу, куда увезли пострадавших. Дежурный врач сообщил, что положение пока остается серьезным. Степень отравления у доставленных в больницу разная. Особое опасение вызывает состояние Каштанова и Маринича.

Я поехал домой. Володя еще не спал. Я рассказал ему, что было мне известно. Сын пошел в свою комнату. Я тоже лег. Но спал тревожно. Под самое утро позвонил Володарский.

— Каштанов умер, — сказал он глухим голосом. — Звоню из больницы.

— Что говорят врачи?

— Еще не разговаривал с ними. Они с ног сбились. Ведь еще шесть человек! Промывание, уколы, капельницы…

— Держите меня в курсе. Я буду в прокуратуре в восемь. Звоните!

— Хорошо, Захар Петрович…

До девяти часов утра никаких сведений от Володарского не было. Вскоре он явился сам. С красными от недосыпания глазами, уставший.

— Как остальные пострадавшие? — первым делом осведомился я.

— По-разному, — ответил следователь. — Бедная Оля! — покачал он головой. — Мы с ней просидели часа два, беседовали о жизни… Она все время бегала, узнавала то про жениха, то про отца… Больно на нее смотреть… В свадебном платье, зареванная…

— И что же она вам рассказала?

— Жизнь у девушки последние годы была не очень сладкая, после смерти матери. Отец, оказывается, любитель выпить.

— А кем он работает?

— В музее. Начальник фотокинолаборатории… Как я понял, человек он способный. Энтузиаст! Это его стараниями славится наш музей… Представляете, создал фонд кинодокументов и видеофильмов! Сам ездил в Москву, пробивал в Госфильмофонде нужные для экспозиции кинокартины… Буквально недели две назад о нем была большая статья в “Вечернем Южноморске”. Не читали?

— Что-то припоминаю, — кивнул я.

— Оля считает, что мать умерла из-за отца. Очень сильна переживала его пьянки… Оля тоже ненавидит все, что с этим связано.

— Поэтому, наверное, и является одной из активисток “Антибахуса”, — заметил я.

— Это точно. Она и Штефану заявила: “Если будешь выпивать, уйду от тебя”. Но он тоже противник спиртного. Хотя сам из Молдавии и сын винодела.

— Интересно, как отнесся к идее трезвой свадьбы Олин отец? — спросил я.

— Оля говорит, что принял в штыки. Мол, нечего позориться. Еще подумают люди, что ему жалко денег на свадьбу дочери, экономит на спиртном… Но Оля со скандалом, но добилась своего. Отец дулся до последнего дня. А теперь девушка не может себе простить, что находится с ним в натянутых отношениях… Говорит: “Не дай бог, умрет!..” А Андрею Петровичу очень плохо. Все время на кислороде…

— Выяснили, что они ели?

— Оля говорит, что отец вообще ест мало. Попробовал салат из помидоров, ковырнул баклажанную икру, съел кусочек рыбы, ложку грибов и крылышко куриное. То же самое ели Штефан и его родители…

— А шафер, которого тоже забрала “скорая”?

— Его зовут Ваня Сорокин. Он ел эти же блюда.

— Ага, — заметил я, — все-таки отравившиеся ели одну и ту же пищу.

— Но Каштанов к ним не присаживался. Хотя, по словам Оли, отец очень звал его за стол. У них, я имею в виду Андрея Петровича и Стаса, возникла взаимная симпатия. Оля слышала, как они беседовали о видеомагнитофонах, о какой-то пленке. Каштанов пообещал помочь Мариничу записать на видеомагнитофон редкие ленты из фонда Гостелерадио. Для музея, разумеется… Они выходили вместе курить. Несколько раз. Задерживались подолгу.

— А кто же в это время снимал свадьбу?

— Юрий Загребельный, ассистент оператора.

— Да, конечно, — вспомнил я, — режиссер говорил. Насколько я понял, закуски были в основном принесены гостями?

— Оля ругает себя за это, — сказал следователь. — Считает, что виноваты грибы или копченая рыба.

— А что готовили на кухне?

— Горячее… Котлеты по-киевски и цыплят табака… Еще от кухни были деликатесы — черная и красная икра, шпроты… Между прочим, я успел немного переговорить с поварихой Волгиной. У нее самая легкая форма отравления, ее, наверное, завтра выпишут из больницы. Повариха уверяет, что продукты были свежайшие. Цыплят и кур привезли с птицефабрики буквально тепленькими.

— Неужели можно отравиться икрой?

Володарский не успел ничего ответить — на моем столе зазвонил прямой телефон. Я сразу узнал голос первого секретаря горкома партии Георгия Михайловича Крутицкого.

— Захар Петрович, вы можете сейчас подъехать ко мне? — спросил он после взаимных приветствий.

— Могу, — ответил я. — В связи с каким вопросом? Может быть, захватить материалы?

Я уловил усмешку в голосе первого секретаря.

— Два человека умерли от отравления, а вы спрашиваете…

— Как два? — вырвалось у меня. — Только оператор из Москвы…

— Минут двадцать назад скончался Маринич.

— Отец невесты!.. — Некоторое время я не знал, что и сказать. — Хорошо, Георгий Михайлович, я переговорю со следователем, который ведет это дело, и тут же в горком…

— Жду.

По суровому, отяжелевшему лицу Володарского я понял, что он догадался, о чем шла речь.

— Все-таки не спасли Андрея Петровича, — произнес он с горечью. — Представляю, что сейчас с Олей… Надо принимать срочные меры! Если ботулизм в еде, которую принес кто-нибудь из гостей, то могут стать жертвами члены семьи! Нужно срочно выявить всех приглашенных на свадьбу! Предупредить!.. Я прямо сейчас свяжусь с Карапетян.

— Она одна не справится.

Я набрал номер начальника управления внутренних дел города и попросил выделить людей в помощь Володарскому и старшему оперуполномоченному уголовного розыска Карапетян. Затем поехал в горком партии.

Когда я зашел в кабинет Крутицкого и начал рассказывать о событиях на свадьбе, Георгий Михайлович остановил меня жестом:

— Знаю, знаю… А вам известно, что, помимо семи человек, попавших со свадьбы в третью больницу, этой ночью было госпитализировано с острым отравлением еще несколько человек?

— Как? — опешил я.

— Так, Захар Петрович. В больницу номер четыре доставили двух человек из санатория “Южный”, а в больницу номер два отец привез сына-десятиклассника. Еще один пострадавший доставлен в железнодорожную больницу.

— Об этих случаях мне никто не сообщал…

— Свяжитесь с заведующим горздравотделом, он вам расскажет подробности.

— А среди тех, кого привезли во вторую, четвертую и железнодорожную больницы, смертельных случаев нет?

— Пока нет… Не дай бог! Меня информируют каждые полчаса… Три человека в очень тяжелом состоянии… Кто ведет следствие?

— Володарский, — ответил я. — Очень опытный следователь.

Крутицкий помолчал, подумал.

— Справится один?

— Надо будет — создадим бригаду.

— Смотрите, — предупредил первый секретарь. — Это ЧП! Надо срочно, немедленно установить источник отравления!

— Приму все меры, — пообещал я.

— Если понадобится какая помощь или мое личное вмешательство, звоните, — сказал на прощанье Крутицкий.

Я ехал в прокуратуру и размышлял: что же произошло? Помимо семи человек, отравившихся на свадьбе, в больницы города доставлены еще шестеро. Итого — тринадцать. Чертова дюжина! А вдруг будут еще?..

Чем связаны все эти случаи?

Может быть, в магазины города поступили испорченная колбаса, рыба, лимонад или какие-нибудь консервы! Хотя на свадьбу гости несли домашние продукты, но не исключено, что кто-то схитрил и принес покупное… Иначе как объяснить, что среди пострадавших есть такие, кто не был вчера в банкетном зале?

От всех этих дум голова шла кругом. Происшествие из ряда вон!

Когда я зашел в свою приемную, там меня ожидали Володарский и Карапетян. Оба уже знали о том, что было известно Крутицкому. Более того, в четвертую городскую больницу буквально полчаса назад поступил еще один человек с признаками отравления ботулизмом. Он был из местных, южноморский, слесарь аварийной службы горводопровода. Пришел утром домой после ночной смены, и ему стало плохо — рвота с кровью, судороги.

Прежде чем обсудить со следователем и оперуполномоченным уголовного розыска создавшееся положение, я позвонил заведующему горздравотделом. Он только что провел совещание главврачей больниц. Я спросил, какая же причина массового отравления.

— Похоже, что ботулизм, — ответил он. — Симптомы налицо. Нарушение чувствительности, сужение поля зрения, головная боль и головокружение, рвота. У тяжелых больных — бред, судороги…

— Так похоже или точно ботулизм? — настаивал я.

— Видите ли, Захар Петрович, — не очень уверенно сказал мой собеседник, — кое-кто из врачей сомневается… Отдельные симптомы на отравление ботулизмом не похожи… В больницах, где лежат доставленные больные с подозрением на отравление ботулизмом, проводятся срочные анализы. Мне должны сообщить результаты с минуты на минуту.

— Просьба: сразу позвоните мне, — попросил я.

— Непременно, Захар Петрович. Я положил трубку и сказал:

— Кармия Тиграновна, что санэпидстанция?

Карапетян протянула мне результаты исследования пищи, изъятой со свадебного стола и из кухни банкетного зала.

— Видите, еда как еда, — прокомментировала она, когда я кончил читать. — Продукты свежие. Придраться не к чему…

— Вижу, — сказал я, откладывая заключение. — В чем же дело?

— Пострадали ведь не только на свадьбе, — сказал Володарский.

— Я уже думал об этом… Значит, необходимо выяснить, какие продукты покупали и ели пострадавшие вчера. Где покупали. Кармия Тиграновна, в санэпидстанции исследовали все, что вы взяли ночью со свадьбы и с кухни?

— Чтобы исследовать все, знаете, сколько понадобится времени? — ответила Карапетян. — Мне сказали, что на анализ брали понемногу из каждого блюда.

— Надо проверить все! — сказал Володарский. — Буквально каждый кусочек, каждый грамм!

Оперуполномоченный пожала плечами. Я поддержал следователя. Он тут же подготовил постановление о направлении на исследование всех продуктов и напитков, которые употреблялись вчера на свадьбе.

Раздался телефонный звонок. Это был заведующий горздравотделом.

— Захар Петрович! — произнес он взволнованно. — Из третьей больницы сообщили, что все пострадавшие отравились метиловым спиртом! Ботулизм тут ни при чем!

Я не поверил своим ушам.

Карапетян и Володарский с напряжением смотрели на меня.

— А остальные? — спросил я.

— Результатов еще нет. Я вам тут же сообщу… Да, Захар Петрович, мне сообщили, что в железнодорожную больницу позавчера поступил больной с отравлением.

— Позавчера? — переспросил я.

— Да. Отравление метиловым спиртом. Ну, ждите моего звонка…

— Хорошо. Спасибо. — Я положил трубку и сказал: — Ничего не понимаю! Ведь свадьба была трезвая!.. Как уверяли устроители, ни грамма спиртного! А все, кого увезли из банкетного зала в больницу, отравились метиловым спиртом! А вы, Кармия Тиграновна, проследите, чтобы все изъятые со свадьбы бутылки — пустые, полные, начатые — были срочно исследованы! И еще попрошу вас выяснить, на каких предприятиях в нашем городе применяется метиловый спирт.

Не успел я договорить, как снова позвонил заведующий горздравотделом и сообщил, что другие семь больных, включая слесаря горводопровода, тоже отравлены метиловым спиртом.

— Надо срочно допросить пострадавших. Всех! — сказал Володарский.

— Кто сможет давать показания, — уточнил я.

— Естественно, — согласился следователь. — А кто в тяжелом состоянии, у тех допросить родственников или свидетелей. У нас четыре объекта — вторая, третья, четвертая и железнодорожная больницы… Сначала я поеду в третью, где лежат увезенные со свадьбы, потом в четвертую.

— Чтобы ускорить дело, — сказал я, — вторую и железнодорожную больницы возьму на себя.

Из прокуратуры мы вышли вместе. Карапетян и Володарский уехали на машине, выделенной УВД города, а я на своей служебной.

Во второй больнице я первым делом зашел к главврачу. Он тут же вызвал доктора из приемного покоя и представил мне:

— Элеонора Тимофеевна Тюльпина.

Она, зная, для чего приглашена, положила передо мной на стол три истории болезни — столько пострадавших поступило вчера ночью в их больницу.

— Ах эти выпивки! — покачала головой Тюльпина. — Никогда не доводят до добра. Многие думают: подумаешь, выпиваю… А по данным Всемирной организации здравоохранения, у алкоголиков продолжительность жизни на пятнадцать лет меньше, чем у непьющих! А сколько остается калек! Сколько умирает от несчастных случаев! Взять хотя бы вчерашнего Михальчика… Он и так плохо видел, а теперь и вовсе может ослепнуть.

— Кто и когда доставил его в больницу? — спросил я.

Тюльпина взяла историю болезни.

— “Михальчик Валерий Афанасьевич, тысяча девятьсот тридцать четвертого года рождения, — читала она. — Поступил в больницу в двадцать три часа пятнадцать минут”. Привез его из пансионата на своей машине сосед по номеру, санитарный врач. Хорошо, он догадался промыть пострадавшему желудок — заставил пить воду с содой… Михальчик еще ничего, сам мог ходить. А вот женщину… — Тюльпина взяла другую историю болезни. — Белугину Анастасию Романовну пришлось нести на носилках. Она была сильно выпивши… А как кричала, ругалась! То ли спьяну, то ли от боли, все поносила этого самого Михальчика.

— Их что, вместе доставили?

— Ну да! Кричала, что выпить, мол, дал, а закуски пожалел… И водка, кричит, дрянь. Сучок! Потом стала умолять меня отпустить ее в пансионат.

— Почему?

— Сказала, что завтра муж приезжает. И если все узнает… А что “все”, я так и не поняла. Между прочим, Михальчик тоже просил, чтобы его отпустили. Но как отпустить, если у обоих рвота, судороги…

— Они сказали, что именно пили? — спросил я.

— От Белугиной вообще нельзя было добиться чего-нибудь путного. Бредить начала. А Михальчик уверял, что пили они “Пшеничную” водку, а закусывали яблоками и виноградом. Просто, говорит, Белугина пить не умеет…

— Можно с ними поговорить?

— С Белугиной вряд ли, — ответил главврач больницы. — Лежит с капельницей. А с Михальчиком пожалуйста.

Меня отвели в палату к пострадавшему. Она была на двух человек. Одна койка пустовала: больной ушел на процедуры.

Михальчик, длинный, худой, лежал вытянувшись на спине, с закрытыми глазами. Я невольно отпрянул: уж не умер ли?

— Валерий Анафасьевич, — сказал главврач, — к вам пришли…

Больной шевельнулся, пошарил рукой по тумбочке, нашел очки с сильными линзами и надел.

— Черт, — выругался он, срывая очки, — все равно не вижу!

Вид у него был страшный: синюшное лицо с седой щетиной, провалившиеся глаза. От слабости на лбу выступил пот.

— Я прокурор города, Измайлов Захар Петрович, — произнес я негромко, но четко.

— Прокурор! — Больной вцепился руками в кровать, стараясь приподняться. — Белугина, да? Померла?!

— Жива, жива Белугина, успокойтесь, — сказал главврач. — Надеемся, что обойдется… Вы как себя чувствуете?

Михальчик вяло махнул рукой:

— Я-то что, я мужик, слажу…

— Валерий Афанасьевич, — вступил я в разговор, — у меня к вам есть несколько вопросов.

— Спрашивайте, товарищ прокурор. — Он повернул на мой голос голову, но по выражению его глаз я понял: он ничего не видит.

— Что вы вчера пили с Белугиной?

— Водку… Другого не употребляю. — Он помолчал и добавил: — “Пшеничную”.

— И много выпили?

— На двоих даже пол-литра не допили…

— Где купили?

Михальчик подтянулся на руках и устроился полусидя.

— Да и пить, собственно, не собирался, — почему-то стал оправдываться он. — Уже восемь дней отдыхаю в пансионате, даже не тянуло… Купался, в кино ходил… А вчера решил посмотреть танцы. Сам я не очень большой любитель… Стою, глазею, как другие раскачиваются из стороны в сторону. — Михальчик осклабился: — Ну и танцы теперь пошли…

Он сделал странное движение корпусом, но, ойкнув, откинулся на подушку.

— Спокойней, спокойней, — уговаривал его главврач. — Где болит?

Михальчик показал на живот. Я вопросительно посмотрел на доктора. Тот, кивнув, сказал, вероятно, для меня:

— Ничего, это пройдет… Страшное уже позади…

— Дай-то бог, — жалко улыбнулся пострадавший. — Помирать еще рановато…

— Продолжать можете? — спросил я его.

— Могу-у, — протянул Михальчик. — Стою я, значит, у стеночки, и вдруг объявляют белый танец… Тут передо мной дамочка возникла… Белугина… Я удивился про себя: помоложе нет, что ли? Но самому приятно, конечно, хоть скоро вот шестой десяток, а все еще, выходит, нравлюсь… Танцуем мы с ней, значит, по-моему, с грехом пополам… Ведем беседу… Оказывается, она уже двое суток отдыхает, а номер — как раз над моим. Соседи, стало быть… Кончился этот танец, я пригласил ее на следующий. “С превеликим, — отвечает, — удовольствием…” Ну что ж, вам хорошо, и нам приятно… Слово за слово, Анастасия Романовна как бы невзначай спрашивает, разбираюсь ли я в утюгах. Я сначала подумал, что это какая-то шутка… Нет, говорит, ей надо починить утюг… “Пожалуйста, — отвечаю. — Не то что утюг, а и турбину электростанции починить могу!..” Белугина говорит: “Заходите после ужина…” В номере она одна… Короче, я быстро смекнул, что к чему… А как идти с пустыми руками?.. Ну, яблоки у меня были, виноград “изабелла”, днем на рынке покупал… А вот выпивки… — Больной развел руками. — Выскочил я за ворота, остановил такси… Торкнулся в один ресторан, в другой. На вынос не дают даже пиво! Сами знаете, какие нынче строгости… Вот, думаю, незадача!.. Спрашиваю у таксиста: “Не выручишь? Позарез нужен бутылек, какой угодно!” Таксист говорит: “Рад бы, да теперь не промышляем, проверяют нас. Обнаружат — дадут по шапке и мигом из таксопарка с волчьим билетом…” — “А дома, — спрашиваю, — нет? Может, завалялась бутылочка чего-нибудь?” Он смеется: “Жена на дух не переваривает спиртное. Если отважусь принести, голову проломит той бутылкой…” Ну, я совсем скис… Он видит, что действительно надо мне позарез. “Ладно, — говорит, — попробую выручить. Знаю одного человека, у него бывает. Только есть ли сейчас, не знаю…” Я обрадовался, говорю: “Вези”. Таксист предупредил: “Тот человек рискует, так что…” Я спрашиваю: “Сколько надо?..” — “Двадцать рублей…” Я подумал, что это, конечно, дорого, но, раз уж сам добивался… Поехали… Минут через пятнадцать останавливается, говорит: “Давай деньги…” Я дал. Он куда-то ушел… Вернулся быстро, сунул мне бутылку, завернутую в газету…

— Вы помните, где он останавливался? — спросил я.

— Какое там! Я и в своем собственном городе вечером ни черта не вижу. Как крот… Зрение плохое — куриная слепота…

— Неужели совсем ничего не приметили? — настаивал я.

Михальчик задумался, глядя невидящими глазами куда-то в потолок.

— Нет! Хоть убейте… — Он мучительно морщил лоб. — Впрочем… Когда я ждал шофера, мимо проехал трамвай…

— Номер не разглядели? — с надеждой спросил я.

— Я же сказал, — виновато покачал головой больной. — И еще. Таксист остановил машину рядом с какой-то будкой… Вроде “Союзпечать”… А может, “Табак”… Точно сказать не могу… Глаза… — Он замолчал.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста, — попросил я.

— Ну, привез он меня к пансионату. На счетчике — восемь рублей… Я дал красненькую. Сдачу брать было неудобно… Забежал в свой номер, прихватив несколько яблок, винограду… Пошел к Белугиной… Она увидела бутылку, сполоснула два стакана… Выпили за знакомство, потом — за хорошую погоду… Смотрю, повело бабоньку. Хватит, думаю. А она командует: “Наливай…” Ну, я плеснул ей еще, на самое донышко… Анастасия Романовна выхватила у меня бутылку, налила стакан до краев — и залпом… Глаза покраснели, навыкате, сама вдруг озверела… Как начала меня поливать! Я прямо-таки опешил… А она знай всех мужиков поносит… Взяла за горлышко бутылку — и хрясь о стол!.. Руку себе здорово распахала. Кровь хлещет, а ей хоть бы хны. Даже боли не чувствует… Я здорово струхнул: чего доброго, истечет кровью, отдаст концы, а мне отвечать… Вспомнил, что мой сосед по палате врач. Выручил как-то тройчаткой, когда у меня голова болела… Я бегом к нему. Сосед уже спать лег, так я поднял его с постели. Рассказал, что и как… Помчались мы к Белугиной… Смотрим, а она лежит на полу. Рвет ее. Корчится вся… Ну, вдруг и из меня фонтан… Сосед-врач первым делом перевязал Белугиной руку, потом говорит: “Вот что, дорогой товарищ, у нее и у тебя — отравление…” Я ему: “Какое там отравление! Выпили всего ничего, даже не всю бутылку до конца…” Он как рявкнет на меня: “Делай то, что говорю! С этим не шутят!..” Заставил меня выпить литров пять воды с содой… Я все стравил… Мы пытались то же самое сделать с Белугиной, но не смогли разжать ей рот… Хорошо, у соседа машина своя. Снесли в нее Анастасию Романовну и на полной скорости в больницу… А Белугина плюс ко всему ругала меня при всех врачах! — Михальчик махнул рукой. — Конечно, не в себе была… Вот так, товарищ прокурор… Я ни при чем. Она же сама напросилась…

— Скажите, Валерий Афанасьевич, вы, случайно, не запомнили номер такси?

— Если бы и захотел, то не разглядел бы…

— Ну а водитель?.. Какой он из себя?

— А бог его знает! Не молодой и не старый…

— Блондин? Брюнет? Какой нос, рот?..

— Так ведь в салоне темно… Для меня — как в пещере… Глаза у меня… — снова повторил он.

— А слух?

— Нормальный.

— Какой у водителя голос? — продолжал допытываться я. — Высокий, низкий, глуховатый, звонкий?.. Может, шепелявит, картавит, заикается?..

Михальчик некоторое время молчал, наморщив лоб, пытался вспомнить.

— Речь нормальная, — вымолвил он. — Веселый… Байки травил… Про артистов, композиторов…

— Можете пересказать хоть одну? Снова мучительное раздумье.

— Понимаете, — стал оправдываться пострадавший, — голова у меня другим была занята… Как бы достать бутылку… Но одну байку, кажется, помню… Какого-то скрипача пригласил в гости богач. На чай. И говорит: “Прихватите с собой скрипку…” А музыкант отвечает: “Огромное спасибо, но моя скрипка чай не пьет…”

“Да, — подумал я, — маловато для того, чтобы опознать водителя такси”.

— Валерий Афанасьевич, а бутылка “Пшеничной” как выглядела? Ничего подозрительного?

— Нормальная была бутылка, обыкновенная, — ответил Михальчик. — Запечатана, этикетка… Все чин чинарем…

— Где она?

— Мы уехали и оставили в палате Белугиной все, как было.

Протокол допроса пришлось Михальчику зачитать вслух. Он расписался на каждой странице на ощупь. Подпись его заверил главврач.

Прежде чем допросить пострадавшего десятиклассника, я позвонил из кабинета главврача в управление внутренних дел, попросил разыскать Карапетян и передать ей задание: срочно отправиться в пансионат “Скала”, изъять разбитую бутылку “Пшеничной” (если ее не успела выкинуть уборщица) и стаканы, из которых пили Белугина и Михальчик.

…Подростка, доставленного в больницу с отравлением, звали Максим Подгорный. В курс дела ввела меня заведующая терапевтическим отделением Людмила Антоновна Бек.

— Максика доставили в больницу около четырех часов утра, — рассказывала она. И по тому, как Бек назвала пострадавшего, я понял, что у доктора и пациента установились дружеские отношения. — Типичные признаки острого отравления… — И Людмила Антоновна перечислила симптомы, которые наблюдались у всех пострадавших.

— Кто его привез? — спросил я. — “Скорая”?

— Нет, отец. На такси. А мать лежит дома с сердечным приступом…

— Где же выпивал парнишка? — поинтересовался я. — В компании с дружками?

— В том-то и дело — один… Понимаете, мальчик прогулял первый день учебного года. Катался на парусной доске. Кажется, называется “виндсерфинг”… А подбил его на это приятель постарше… Классный руководитель решил позвонить родителям: почему Максим не явился на уроки? Родители в недоумении: утром он ушел в школу, как все… Конечно, мать с отцом разволновались, стали обзванивать друзей сына… Те ничего не знают. А парня нет в пять часов вечера, в семь, в восемь… Заявился он в девять… И отец не придумал ничего лучшего, как сказать: “Иди туда, откуда пришел, где болтался весь день!..” Представляете, даже дверь не отворил!.. Тоже мне, метод воспитания!.. Максим, я поняла, мальчик с характером… Короче, нет его еще полчаса, час… Отец перепугался, вышел на улицу. Расспросил соседских подростков, но никто его сына не видел… Матери плохо, свалилась с сердечным приступом… Отец пошел искать Максима по городу… Нашел под утро в сквере, возле набережной, под скамейкой… Пришел в ужас… Схватил такси — и к нам!

— Как себя чувствует Максим?

— Все шутит, — улыбнулась завотделением. — А что им, молодым! Все как с гуся вода! Он даже не представляет, чего избежал!.. Просто счастливая случайность…

— Я могу с ним побеседовать?

— Если не очень долго, — сказала Бек. — Все-таки он пережил немало… Кстати, у него сейчас отец…

— Действительно кстати, — заметил я.

Максим Подгорный лежал в крохотной палате, где рядом умещались кровать и два стула. Парнишка, видать, был хорошо тренированный — широкая грудь, тугие бицепсы играли под рукавами больничной пижамы, которая не сходилась на нем. Крутая, с коротким ежиком волос голова, крепкая шея.

О том, что подросток перенес острое отравление, говорили синяки под глазами и чуть сероватый цвет лица.

Отец Максима, напротив, был неспортивного типа: долговязый, нескладный, с узкими плечами. Он суетливо поднялся со стула при нашем появлении, уступая его заведующей отделением.

— Сидите, сидите, я постою, — сказала Людмила Антоновна. И представила меня.

Подгорный-старший хотел выйти, но я попросил его остаться в палате, По закону допрос несовершеннолетнего должен проводиться в присутствии педагога или кого-нибудь из родителей. Обстановка в палате была довольно свободной. Наверное, после всего пережитого отец и сын уже выяснили отношения. Оба, по-видимому, чувствовали себя виноватыми друг перед другом, отсюда — взаимная нежность и сердечность.

Отец не без юмора рассказал, как не пустил свое чадо домой. Я тоже не хотел вносить излишнюю официальность и спросил у подростка с улыбкой:

— Значит, решил насолить родителям?

— Проявил мужскую непокорность, — поддержал тон Максим. — Завил горе веревочкой…

— Ну и где же ты гульнул?

— На лоне природы, — ответил Максим. — Если можно назвать лоном природы сквер у набережной.

— С кем выпивал?

— В гордом одиночестве…

— А выпивку где достал?

— Это была проблема… Понимаете, магазины давно закрылись. Но я слышал, что можно раздобыть спиртное у таксишников.

Отец Максима не выдержал, театрально развел руки и произнес, качая головой:

— Нет, вы только послушайте! Я, кандидат наук, такого не знаю, а он…

— Значит, остановил я “тачку”, — продолжал Максим.

— Какую тачку? — удивился отец. — Ты же говорил, что такси…

— Это жаргон, — объяснил подросток. — Шофер послал меня подальше… Останавливаю второго. Результат тот же… Говорит: “Сначала сопли утри…”

— По существу, он прав… — снова не выдержал отец.

— Папа, ну дай мне досказать! — взмолился сын.

— Молчу, молчу!..

— Короче, подфартило мне не то на седьмом, не то на восьмом такси… Говорю: “Шеф, надо сделать пузырек”. Он смеется: “Пепси-колы или кефира?..” Я уж хотел отойти. Он открыл дверцу и сказал, чтобы я садился. Только поинтересовался, есть ли у меня деньги. Я показал четвертной… Поехали… Остановился он на Партизанской улице, недалеко от трамвайной остановки. Там “семерка” ходит… Сбегал он, принес что-то завернутое в газету. Я ему — деньги, он — сдачу, десять рублей…

При этих словах отец шумно вздохнул.

— Что было в газете? — спросил я.

— Водка. “Московская”… Таксист спрашивает, куда меня везти обратно. Я сказал: на набережную, к “Бесстрашному”…

Это был памятник морякам, сражавшимся во время войны с фашистами. На пьедестале установили легендарный катер “Бесстрашный”…

— Я расплатился по счетчику, — продолжал Максим, нашел в сквере пустую скамейку… И прямо из горлышка… — Заметив муку на лице отца, Максим сказал: — Папа, я же объяснил: первый раз в жизни. И последний, честное слово!..

— Много выпили? — спросил я.

— Грамм сто, не больше. — Паренек поморщился. — Жутко противно! И неудобно… Течет по подбородку… И вдруг такая боль в животе!.. Словно ножом!.. А голова прямо раскалывается… Я успел сделать еще глоток — и провал… Ничего не помню… Соображать стал, и то смутно, когда меня отец растолкал… Как ехали в больницу — в тумане. Ну а уж здесь меня взяли в оборот… Спасибо Людмиле Антоновне…

— Вот видишь, Максик, до чего доводит выпивка, — менторским тоном, однако доброжелательно проговорила Бек.

Подросток сложил руки на груди и ангельским голоском пообещал:

— Людмила Антоновна, клянусь, как выйду из больницы, тут же побегу в “Антибахус”! Стану самым активным членом клуба!

— И будешь молодцом, — погладила его по голове заведующая отделением.

— А где бутылка? — задал я очередной вопрос.

— Понятия не имею!

— А вы ее видели? — обратился я к отцу.

— Ничего не видел, — пожал плечами Подгорный-старший. — Вы бы знали, в каком состоянии находился сын! Лежит под скамейкой… Извините, в том, что из него вышло… Без пиджака, карманы вывернуты…

— Обчистили? — спросил я у парнишки.

— Обчистили, — вздохнул Максим. — Деньги, авторучку…

— Японскую, — подчеркнул Подгорный-старший.

— Даже календарик увели, ханыги несчастные! — со злостью произнес Максим. — Дружок привез из Сингапура…

— Вернемся к такси, — взял я нить разговора в свои руки. — Номер не запомнил?

— Не-е, — отрицательно покачал головой паренек. — Впрочем… Кажется, пятерка была… Да-да.

— Это хорошо, — одобрил я. — А имя, фамилия водителя? Ведь на панели обычно имеется, так сказать, его визитка.

— Я сидел сзади… И не обратил внимания…

— Ладно. Внешность описать можешь?

— Рубашка с погончиками. По-моему, голубая… На сиденье лежала куртка. Из ортальона… На пяти молниях, — перечислял подросток — Коричневая… Джинсы “Вранглер”… Часы фирменные, но не разобрал чьи. Электроника…

Мы, взрослые, переглянулись с улыбкой.

— Это одежда, — сказал я. — А внешность?

— Лет тридцать пять. Среднего роста. Кругломорденький, гладкий из себя…

— Усы, борода есть?

— Бритый.

— Волосы на голове?

— Чуть вьющиеся.

— Цвет?

— Темные…

— Особые приметы? Ну, шрамы, родинки, наколки, фиксы?

— Вроде ничего такого…

— О чем вы говорили по дороге?

— Я молчал. Трепался он. Анекдоты травил…

Я насторожился. Михальчику продал спиртное тоже любитель анекдотов.

— Что-нибудь запомнил?

— Уклон у него какой-то странный, — ответил подросток. — Сплошь и рядом композиторы, музыканты да певицы…

“Неужели тот?” — мелькнуло у меня в голове.

— Запомнил я только одну байку, — продолжал Максим. — Про знаменитого итальянского тенора. Не то Базини, не то Мазини… Он был сапожником. Как-то к нему подошел профессор музыки и попросил поставить набойки… Сапожник стучит себе молотком и поет… Потом замолчал… Профессор обалдел от его голоса, говорит: “Пой еще”. А сапожник отвечает: “Сеньор, мне некогда заниматься пустяками. Петь, когда жизнь дана нам для того, чтобы ставить подметки?!” Впоследствии этот сапожник стал гениальным певцом…

— Скажи, если ты встретишься с водителем, узнаешь его?

— Факт.

— Еще один вопрос. Когда он остановился на Партизанской улице и пошел за бутылкой, рядом не было ничего приметного?

Подросток снова задумался.

— Я уже сказал: недалеко трамвайная остановка… Еще — киоск…

— Какой?

— “Союзпечать”…

— Спасибо, Максим, — сказал я, радуясь про себя: почти наверняка это было то же такси…

— Да, — вспомнил еще паренек, — на таксишнике были перчатки… Я подумал: во фраер!

Оформив протоколом допрос и пожелав Максиму поскорее выписаться (Бек сказала при этом, что отпустит его завтра), я покинул палату. Зашел к главврачу и позвонил в прокуратуру. Володарский еще не вернулся. А в управлении внутренних дел мне сказали, что передали Карапетян мою просьбу и она выехала в пансионат “Скала”.

Теперь я мог отправиться в железнодорожную больницу, где уже третий день находилась еще одна жертва отравления метиловым спиртом.

“Есть ли связь между ним и теми, кто отравился минувшей ночью? — размышлял я по дороге. — И потом… Максим утверждает, что успел отпить из бутылки граммов сто, не больше. Когда его нашел отец, бутылки возле парня не оказалось или он ее просто не заметил — не до того было… Значит, надо срочно послать на то место людей, обшарить все вокруг… Но не исключено, что ее прихватили с собой те, кто снял с Максима пиджак и обчистил карманы… И наверняка выпили… Выходит, есть еще жертвы! Или жертва, если грабитель был один?”

Главврача железнодорожной больницы Бориса Исаевича Червонного я знал лично. Он был депутатом городского Совета, и мы не раз встречались на сессиях Совета.

— Семен Базавлук поступил к нам позавчера, часов в одиннадцать утра, — сказал Борис Исаевич, перелистывая историю болезни пострадавшего.

— Я могу с ним побеседовать?

— Что вы, Захар Петрович! Он очень плох… Спасти его надежды почти нет.

— Даже так?

— Выпил слишком большую дозу. На пять человек хватило бы!

— Сколько ему лет?

— Тридцать девять… Представляете, на руках трое детей, жена и престарелая мать…

— Где работает Базавлук?

— На железнодорожной станции. Сцепщик вагонов.

— Придется поговорить с его женой.

— Она сейчас здесь, я ее видел, принесла передачу. — Червонный вздохнул: — Не знаю, понадобится ли…

— Как бы пригласить ее сюда, Борис Исаевич? — попросил я. Главврач позвонил в терапевтическое отделение и дал соответствующее распоряжение.

— Странное у нас отношение к пьянству, — покачал головой Червонный, положив трубку. — В России, мол, пили испокон веков. Традиция, так сказать… Заблуждение! Просто не знают истории… В конце прошлого века в России началось наступление на пьянство… Поднялась передовая общественность. Толстой, Достоевский и многие другие… Плоды не заставили себя ждать. За тридцать лет — с середины шестидесятых до середийы девяностых годов — количество потребления алкоголя на душу населения снизилось более чем на одну треть! Представляете? И было самым низким в Европе и в Америке… Посудите сами: в начале века французы пили — в пересчете на чистый спирт — по сравнению с русскими в пять раз больше, итальянцы — чуть меньше, чем в пять раз, швейцарцы — почти в три раза больше, бельгийцы — больше чем в два раза!.. Вот он, миф о европейской умеренности! И суждение, что пьянство — русская болезнь, выдуманный ими, просто-напросто клевета! Скажу более: в тысяча девятьсот четырнадцатом году в России действовал сухой закон. Причем успешно, что поразило Европу… Я уже не говорю о советском времени — двадцатых, тридцатых годах… Мой отец до сих пор вспоминает, что выпить в праздник двести грамм водки считалось уже позором… Самое большее — одну — две рюмки. А в будни — ни-ни! И ведь никакого сухого закона не существовало!

Стук в дверь прервал рассказ.

— Да-да, войдите! — крикнул Червонный.

На пороге появилась женщина с набитой целлофановой сумкой в руках.

— Садитесь, Лидия Ивановна, — предложил главврач.

Он представил меня жене пострадавшего. Та несмело опустилась на стул и спросила:

— Как мой Семен, товарищ доктор?

— Сами видите, делаем все возможное и невозможное, — ответил главврач.

Он старался не смотреть на несчастную женщину. У нее задрожал подбородок, скривились губы — вот-вот разрыдается.

— Но мы не теряем надежды, — попытался успокоить ее Червонный.

— Спасите мужа! — произнесла женщина с отчаянной мольбой в голосе. — До конца жизни буду бога за вас молить!.. Ведь трое сирот останется…

Женщина все-таки не сдержалась, слезы покатились из глаз, она вытирала их широкой, натруженной ладонью.

— Лидия Ивановна, прошу вас, успокойтесь, — поднялся Червонный. — Нате, выпейте водички…

Он протянул ей стакан. Женщина отпила несколько глотков и, судорожно вздохнув, взяла себя в руки.

— Товарищ прокурор хочет кое-что выяснить у вас, — сказал главврач.

Базавлук молча кивнула.

— Расскажите, пожалуйста, что случилось с вашим мужем? — спросил я.

— Ох, Семен, Семен! — покачала головой женщина. — Сколько раз говорила ему: не доведет до добра выпивка!..

— Часто пил?

— А то! — вздохнула Базавлук. — Люди думали — тверезый мужик… И верно, пил только дома. И от детей прятался. У него в гараже лежанка, так он придет с работы, выпьет и спит себе… Очухается, искупается в душевой во дворе, тогда уж в дом идет… А позавчера жду его к завтраку, жду, он все не идет и не идет… Накануне-то он приехал и, как всегда, приложился. Всю ночь продрыхал. Я сбегала с утра на базар, хотела за обед приняться, да свет отключили. У нас такое бывает… Пошла в гараж за керосином — батюшки! Семен свалился с лежака, в блевотине, корчится… Перепугалась я — ужас! Поднять его не могу — здоровенный… Свекровь кликнула, она прибежала, и мы вдвоем еле-еле уложили Семена на лежак… Стали его холодной водой отхаживать. Семен что-то мычит, ничего не поймешь… Только и разобрали: “Митьке скажи! Митьке скажи!” Потом приподнялся, глаза навыкате, тычет пальцем в угол гаража, кричит: “Ой, чертенята прыгают! Прогоните, прогоните!” Свекровь перепугалась, крестится, дрожит. А я думаю: ну, все, допился до белой горячки. Как сосед наш, его полгода держали в психушке… Говорю свекрови: “Что делать-то будем? Надо “скорую” вызывать…” Она отвечает: “А может, обойдется? Варенья кисленького наведем с водой, отпоим. Очистим внутренности…” Она его уже раза три таким образом в себя приводила. Но тогда Семену черти не мерещились… Побежала я к соседям, у которых телефон, позвонила. Расспросили меня, что и как… Минут через двадцать приехала “скорая”. Я поняла, что из психушки… Врач посмотрел мужа, нахмурился. Спрашивает: “Что он пил?” — “Водку”, — отвечаю. “А ел что?..” Там у Семена в гараже на столике огурцы соленые были, лук зеленый, яйца вареные… Я стала допытываться, что с мужем. Врач говорит: “Похоже, сильное отравление”. Спросил, где бутылка из-под водки. Я ответила, что не знаю… И впрямь, бутылки что-то не видать… Стакан, кружка с водой… Семен всегда запивает горькую водой… “Может, — говорю, — на работе угостили?..” Ну, мужа положили на носилки — ив машину… Я тоже поехала… Привезли сюда, в железнодорожную больницу… А Семен все время в беспамятстве. И снова какого-то Митьку вспоминает. Скажи, мол, Митьке. А что — бог его знает…

— Значит, бутылку из-под водки вы в гараже не нашли? — еще раз уточнил я.

— Нет. Меня об этом и в приемном покое спрашивали… И еще интересовались, часто ли муж выпивает, находился ли на принудительном лечении от алкоголизма. Я ответила, что на принудительном не находился, а вот добровольно вылечиться пытался. Его в первой городской больнице лечили отварами трав…

— Какими именно травами? — взыграло в Червонном профессиональное любопытство.

— Чебрецом, плакун-баранцом, — ответила Базавлук.

— И помогало?

— Некоторое время воздерживался… Врач мне объяснил, что эти отвары внушают отвращение к водке. Но все равно потом потянуло. — Она безнадежно махнула рукой. — И пошло-поехало!

— Скажите, Лидия Ивановна, — спросил я, — в этот раз муж пил один или с кем-нибудь?

— Один, один, товарищ прокурор, — заверила меня Базавлук. — Я видела, как он приехал вечером в гараж, загнал машину и сам остался…

Где муж достал водку, она не знала. Я составил протокол допроса, попросил расписаться. Перед уходом Базавлук обратилась к Червонному.

— Борис Исаевич, а что с этим? — показала она сумку. — Тут яблочки, сливы, куриный бульон… Может, я сама покормлю Семена?

— Нельзя ему сейчас ничего, — мягко ответил главврач.

— Отощает ведь, — жалобным голосом протянула женщина, но, поняв, что просить бесполезно, распрощалась и вышла.

— Откуда взялся этот проклятый метиловый спирт? — Червонный встал со стула и зашагал по комнате. — Последний раз, насколько я помню, в Южноморске им отравился лаборант на заводе имени Орджоникидзе. Хлебнул из бутылки, думая, что это этиловый спирт… Но это было пять лет назад! А тут — массовое отравление. У вас есть уже какие-нибудь предположения?

— Пока нет, Борис Исаевич.

Главврач хотел что-то сказать, но тут зазвонил внутренний телефон.

— Да, — ответил Червонный. По нахмурившемуся лицу я понял: что-то произошло. — Понятно… Ладно… Вы сделали все, что могли… — Положив трубку, Червонный сказал: — Только что скончался Базавлук.

Приехав в прокуратуру, я попросил секретаря узнать, на месте ли Володарский. Но он сам зашел ко мне.

— Что в четвертой больнице? — поинтересовался я.

— Слава богу, смертельных случаев больше нет…

— Вы кого-нибудь допросили?

— Почти всех… Начал с тех, кого доставили из санатория “Южный”. Правда, из троих, привезенных оттуда, только один отдыхал в санатории — Алясов. Двое других — муж и жена Морозовы — друзья Алясова, живут в Южноморске у родственников.

— Ну, рассказывайте, — попросил я.

— Дело было так, — начал следователь. — Алясов — совхозный зоотехник из Карагандинской области. Фронтовик. Вроде непьющий, вернее — не увлекающийся. Приехал по путевке… Вчера вечером встретил на набережной однополчанина Морозова, который прогуливался с женой… Они не виделись с сорок пятого года… Алясов пригласил их в свой номер в санаторий: как не обмыть такую встречу?.. Алясов выскочил на улицу, стал спрашивать, где есть поблизости кафе или ресторан. Ему объяснили. На автобусе ехать минут двадцать. Долго! Он остановил такси. Ну, на радостях поделился с шофером, что совершенно случайно встретился через сорок лет с фронтовым другом. А винные магазины, мол, закрыты… Таксист попался отзывчивый, сказал, что может выручить… Алясов обрадовался… Поехали они на Партизанскую улицу…

— Как, как? — переспросил я.

— На Партизанскую улицу, — повторил Володарский. — А почему вы удивляетесь?

— Да нет, я не удивляюсь… Совпадение…

И я рассказал следователю, что двое допрошенных мною людей — Михальчик и Максим Подгорный — взяли водку у таксиста, который возил их на ту же самую улицу.

— Такси останавливалось у остановки седьмого трамвая? — уточнил я.

— Совершенно верно! — подтвердил Володарский. — Рядом с киоском “Союзпечать”.

Когда следователь дошел до внешности водителя, которую описал Алясов, стало окончательно ясно: водку зоотехнику из Карагандинской области продал таксист, “выручивший” отдыхающего из пансионата “Скала” и Максима Подгорного. Совпали даже такие детали, как куртка на молниях, перчатки, музыкальные байки. Номер машины Алясов полностью не запомнил, но сообщил, что в нем были цифры 5 и 8.

Завершились посиделки в номере Алясова тем, что вызвали “скорую помощь”.

— А бутылка где? — спросил я. — Из-под водки?

— Осталась в номере. Изъяли. Карапетян повезла на исследование…

— Какая именно водка?

— “Столичная”.

— Чье производство?

— Местное.

— Дальше, — попросил я.

— Слесарь аварийной службы горводопровода Любешкин, — достал другой протокол допроса следователь. — Он вообще рассказал какую-то не очень правдоподобную историю…

— Что же?

— Вы только послушайте. Любешкин говорит, что ночь была очень хлопотная — четыре раза выезжали по вызову. Особенно трудно, по его словам, пришлось в жилом доме на Комсомольском проспекте. Сама авария несложная, но работали по грудь в воде — подвал затопило. Замерз, говорит, как цуцик… Ко всему прочему их машина испортилась, так что домой шел пешком. Бежал, чтобы согреться. Присел в сквере передохнуть. Глядь, рядом со скамьей, в траве, прислоненная к деревцу недопитая бутылка. Взял, понюхал — вроде водка… Отхлебнул для сугреву… Действительно, водка.

— “Московская”? — уточнил я, потому что вспомнил рассказ Максима Подгорного.

— Совершенно верно… — удивился Володарский. — Любешкин сказал, что решил остальное допить дома, под закуску. Пришел, сварганил себе яичницу, достал соленых помидоров и маринованных баклажанов… Ну и прикончил бутылку… Чувствует: что-то не то!.. Лег спать… Проснулся от страшной боли в животе. Началась рвота. Жена Любешкина переполошилась, вызвала “скорую”. — Следователь молчал, потом добавил: — Не понимаю, откуда в сквере могла взяться водка? Мне кажется, он просто сочинил всю эту историю, чтобы не выдавать того, кто снабдил его спиртом…

— Сквер возле “Бесстрашного”? — спросил я.

— Да…

— Эту самую бутылку распивал там Максим Подгорный, — сказал я. И поведал вчерашнюю историю про скандал в семье кандидата наук и чем она кончилась.

— Это же надо! — покачал головой следователь. — А я — то думал, что Любешкин мне голову морочит… Еще иронизировал: обрадовался, мол, что выпил на дармовщинку, вот и вышло боком…

— Когда он нашел бутылку?

— В начале седьмого утра.

— Вы проверяли это?

— Да, звонил в горводопровод. Там подтвердили, что аварийная бригада покинула дом на Комсомольском проспекте в шесть.

— Хорошо, — кивнул я.

— Понимаю, — сказал Володарский, — вы хотели уточнить, не мог ли Любешкин обворовать Максима Подгорного?

— Верно, Геннадий Яковлевич. Но теперь ясно, что парнишку обчистили раньше. Ведь отец нашел его около четырех часов ночи и тут же увез в больницу. А бутылку Подгорный-старший не заметил, потому что было еще темно… К Любешкину домой ездили?

— Вместе с Кармией Тиграновной… Жена Любешкина подтвердила показания мужа, стала рассказывать…

— Бутылку нашли? — нетерпеливо перебил я следователя.

— Конечно. Но, понимаете, “Московская” не нашего производства…

— Как?..

— Судя по этикетке, произведена в Прибалтике…

— Господи! — вырвалось у меня. — Как она попала в Юж-номорск?

Геннадий Яковлевич развел руками.

— Эту загадку еще предстоит решить, — сказал он. — Потом я допросил привезенных со свадьбы. Мунтяну, ну, жених, вставать пока еще не может, но показания дал.

— Он знает, что тесть умер?

— Нет, от него скрывают.

— Так что же рассказал Штефан?

— Говорит, что не имеет представления, как в его бокале оказался спирт… По его словам, Андрей Петрович весь вечер подбивал его выпить… Как только приехали в банкетный зал, Маринич, уловив момент, когда Ольги не было рядом, намекнул Мунтяну: мол, нехорошо, не обмыть такое событие — грех. Даже сказал будто бы полушутя-полусерьезно: “Не выпьем — разведетесь…” Штефан оказался как бы меж двух огней: с одной стороны, тестя не хочется обидеть, а с другой — дал слово Ольге. Она на полном серьезе предупредила Штефана: если выпьет хоть грамм, то прямо со свадьбы уйдет и между ними все будет кончено… Жена, разумеется, для него дороже… Он так и заявил Андрею Петровичу. Тот отстал. Правда, бросил: ты, мол, как знаешь, а я сам себе голова… Прошел час, другой… Штефан стал замечать, что глазки у тестя несколько помутнели, движения стали какие-то неуверенные… Штефан пил только лимонад да безалкогольное шампанское и вино, что привез Берикашвили, “Гвиниса” называется… Однако один раз, когда он выпил бокал “Гвинисы”, ему показалось, что в вино подлили водку… Но признаться невесте Штефан побоялся: еще подумает, что ее обманывает. Нарушил слово и хочет свалить на кого-то… Короче, Штефан промолчал… Ваня Сорокин, шафер, что сидел рядом с ним, признался на ухо Штефану, что ему, кажется, тоже подлили в “Гвинису” спиртное…

— Постойте, постойте, — прервал я следователя. — Помните, в видеозаписи есть момент, когда Сорокин предлагал Ольге грузинского безалкогольного вина? Ольга отказалась, и Сорокин наполнил бокалы Штефану и себе… Может, именно тогда они выпили вина с метиловым спиртом?

— Вполне возможно, — сказал Володарский. — Надо еще раз посмотреть видеозапись, хорошо бы вместе с Мунтяну и Сорокиным… В общем, Штефан почувствовал себя плохо часа через полтора, так же как и шафер.

— Вы допрашивали Сорокина?

— Да. Он подтвердил то, что рассказал Мунтяну.

— Откуда, по их мнению, в “Гвинису” попала отрава?

— На этот счет оба ничего не могли сказать. Если вы помните, со свадьбы увезли семь человек, — продолжал Геннадий Яковлевич. — Помимо жениха, шафера, Маринича и оператора Каштанова — еще двух гостей и повариху Волгину… О Мариниче и операторе я скажу позже. Те два пострадавших гостя уверяли меня, что пили только прохладительные напитки и безалкогольное вино. Когда пили “Гвинису”, тоже почувствовали привкус водки.

— Опять “Гвиниса”, — вздохнул я.

— Вот именно! — Следователь достал из папки протокол допроса. — Теперь о Волгиной… Очень жизнерадостная особа, во время нашей беседы все время хихикала… Выпила почти стакан метилового спирта, а отделалась легче всех! По ее словам, шкалик ей предложил сам Маринич. За хорошую работу.

— Когда?

— Волгина говорит, гости сели, по первому разу закусили, отведали ее котлет по-киевски, и сразу после этого на кухню завалился Андрей Петрович… Пиджак расстегнут, левая сторона оттопыривается… Спрашивает, где кудесница, которая готовила котлеты. Волгина отвечает: “Я”. Он обнял ее за плечи и говорит: “Золотые у вас руки! — А на ухо шепчет: — Примем по сто грамм?..” Повариха согласилась… Повела в закуток, достала фужеры, два бутерброда с красной икрой. Маринич вынул из кармана початую бутылку… Выпили за здоровье молодых. Причем Волгиной он налил почти полный стакан. Себе — поменьше. Объяснил, что надо еще с одним хорошим человеком выпить… Повариха считает, что Андрей Петрович был уже навеселе… Волгиной стало плохо часа через полтора, но она скрывала до последнего.

— Она не помнит, какую именно бутылку достал из кармана Маринич?

— Очень хорошо помнит! Наша “Столичная” со знаком качества.

— А Маринич не говорил ей, случайно, где купил водку?

— Нет, он не сказал, а она не поинтересовалась.

— Понятно, — кивнул я. — Жаль, что не прояснен такой важный момент…

— Еще бы! — сказал Володарский. — Неизвестно еще и то, что и где пил покойный оператор Станислав Каштанов…

— Какие показания дал его ассистент? — спросил я. — Юрий Загребельный.

— Я еще не беседовал с ним, — ответил следователь и посмотрел на часы. — Загребельный обещал прийти в прокуратуру. Понимаете, он должен встретить мать Каштанова. Ей сообщили утром по телефону, и она тут же вылетела в Южноморск… Думаю, ассистент оператора скоро появится… Знаете, Захар Петрович, мне кажется, что Маринич и Каштанов выпивали вместе. Режиссер намекал, да и Загребельный обмолвился, что оператор не дурак выпить. Отец невесты, как мы знаем, — тоже. И потом, Маринич всю свадьбу крутился вокруг Каштанова, и оба несколько раз отлучались из зала.

— Вполне вероятно, — согласился я. — Главное, необходимо выяснить, где они брали водку.

В кабинет заглянула Карапетян:

— Можно?

— Нужно, Кармия Тиграновна! Ну, что там у вас? — нетерпеливо спросил я.

— Что анализы? — спросил Володарский.

— Сейчас, сейчас, — с улыбкой посмотрела на нас Кармия Тиграновна. — Во-первых, Захар Петрович, в пансионате “Скала” в номере Белугиной сохранилось все как было. Фрукты на столе_ стаканы, разбитая бутылка из-под “Пшеничной”… Между прочим, приехал муж Белугиной. Кто-то из персонала проболтался, что она пила с другим мужчиной. Муж, естественно, рвет и мечет! Прямо Отелло! Пригрозил директору пансионата, что дело так не оставит. Развели, говорит, разврат и пьянство!.. В пансионате паника! Кошмар! — темпераментно жестикулировала Кармия Тиграновна.

— Этикетка на бутылке чья? — спросил я.

— Нашего завода… Судя по дате, выпущена еще в прошлом году.

Мы переглянулись с Володарским.

— Странно, — сказал следователь. — Выходит, с прошлого года она где-то лежала? На складе, в магазине или у кого-то дома… И сделала свое черное дело только вчера?

— Все может быть, — пожала плечами Карапетян. — Меня больше волнует, что в трех известных нам случаях в бутылках южноморского ликеро-водочного завода был метиловый спирт.

— Вы имеете в виду те, из которых пили Михальчик, Алясов и Маринич? — уточнил следователь.

— Да, — подтвердила Кармия Тиграновна. — Правда, с завода они вышли в разное время, но факт остается фактом! Может быть, сейчас кто-то где-то покупает бутылки с отравой! Понимаете, вышедшие с нашего завода! По-моему, надо срочно что-то предпринимать!

Я разделял мнение Карапетян. Володарский сказал, что следует принять экстраординарные меры.

Я набрал номер первого секретаря горкома партии.

— Слушаю вас, Захар Петрович, — сказал Крутицкий, и по его тону я понял, что он уже давно ждет моего звонка.

— Георгий Михайлович, нужно вмешательство горкома и горисполкома.

Я рассказал про ставшие известными нам факты и поделился соображением, что, возможно, метиловый спирт попадает каким-то образом в продукцию на южноморском ликеро-водочном заводе.

— Ваши предложения? — спросил первый секретарь.

— Чтобы не пострадало больше ни одного человека, прекратить производство, — ответил я, — а также вывоз готовой продукции с территории завода. Это раз. Во-вторых, приостановить продажу во всех магазинах, ресторанах, кафе и закусочных водки и вина нашего производства. В-третьих, создать комиссию, которая разобралась бы, каким образом в продукцию ликеро-водочного завода попадает метиловый спирт.

Крутицкий ответил не сразу. И понятно: решение было очень ответственным. Но Георгий Михайлович, видимо, осознал: если источником отравы является завод, последствия могут быть самые страшные.

— Согласен, — наконец твердо произнес Крутицкий. — Я свяжусь с исполкомом. Мы решим. Но чтобы не возникло в городе кривотолков и слухов, прошу вас, Захар Петрович, подготовить небольшое выступление по телевидению. Разъясните, чем вызвана эта мера. Кстати, воспользуйтесь поводом и затроньте еще раз вопрос о необходимости продолжать решительную борьбу с пьянством и алкоголизмом, а также со спекуляцией спиртными напитками.

— Хорошо, — ответил я.

— Сейчас я позвоню Козлову, и он сообщит вам, когда нужно будет сегодня вечером выступить.

Козлов был директором нашего телецентра.

После разговора с Крутицким я попросил Кармию Тигра-новну продолжать.

У нее, оказывается, было еще одно важное сообщение: в трех недопитых бутылочках “Гвинисы”, изъятых для исследования со свадебного стола, эксперты обнаружили метиловый спирт, чуть разбавленный безалкогольным вином. Две бутылочки стояли на самом столе, в том месте, где сидели Штефан и Сорокин, а третья, как выяснила Карапетян, — где находились те двое гостей, которых увезли с отравлением.

— Теперь понятно, как в бокалы этих четверых попал яд, — резюмировал Володарский.

— Но непонятно, как метиловый спирт попал в “Гвини-су”, — заметила инспектор уголовного розыска. — Я говорила с Берикашвили. Он страшно перепугался! Уверяет, что на их винном заводе отродясь не было метилового спирта! И попасть в “Гвинису” он не мог! Ни в коем случае!

— Где сейчас Берикашвили? — спросил следователь. Карапетян посмотрела на часы и ответила:

— Уже в воздухе. Летит домой, чтобы срочно разобраться на месте. Говорит, если виновата “Гвиниса”, никогда не простит себе того, что произошло на свадьбе сына его лучшего друга Мунтяну.

— И в Грузии начнется переполох, — вздохнул Володарский. — Как и на нашем ликеро-водочном заводе…

В подтверждение его слов на моем столе зазвонил телефон — это был директор завода. Срывающимся от волнения голосом он попросил рассказать, что произошло, и прислать материалы, на основании которых на продукцию его завода налагается запрет. Я ответил, что на завод выедет, мой заместитель, Игорь Андреевич Ягодкин.

Затем позвонил Козлов и сообщил, что на выступление мне дают пятнадцать минут. Время выхода в эфир — двадцать сорок пять.

Прежде чем отпустить Володарского и Карапетян, я сказал:

— Товарищи, в этом деле есть еще один аспект — спекуляция водкой. Я имею в виду “музыкального” таксиста. Не исключено, что спиртное по завышенной цене продает еще кто-нибудь из его коллег. Значит, надо подключить ОБХСС… Кармия Тиграновна, кого бы вы посоветовали включить в группу?

— Старшего лейтенанта Ярцева, — не задумываясь ответила Карапетян. — Работает у нас всего год, но дело свое знает туго! Здорово соображает! Главное — горит!

— Это хорошо, что “соображает” и “горит”, — улыбнулся я характеристике, данной Ярцеву.

— Дело о спекуляции в автосервисе помните? — спросила Кармия Тиграновна.

— Конечно.

— Ярцев, по существу, раскрутил… Значит, я могу доложить начальству, чтобы его дали мне в помощь? — спросила Кармия Тиграновна.

— Разумеется.

— А у меня вам такое задание, — обратился следователь к Карапетян. — Попытайтесь все-таки разыскать бутылку, из которой пил в гараже покойный Базавлук.

— Сегодня и поеду, — кивнула Кармия Тиграновна.

— Сегодня не надо, — сказал я. — В семье такое горе… Уж лучше завтра. И постарайтесь как можно деликатнее. Объясните, для чего нужна эта бутылка.

— Поняла вас, — ответила Кармия Тиграновна. — Действительно, сегодня ехать не стоит… Займусь таксистом…

Следователь и оперуполномоченный уголовного розыска ушли. Я решил заняться неотложными бумагами. Но меня все время отвлекали телефонными звонками. Пошли круги от вмешательства Крутицкого: звонили из магазинов, ресторанов, кафе, просили в виде исключения разрешить продажу хотя бы коньяка, — горел план. Я направлял всех к их начальству, которое имело твердую установку от горкома партии.

По внутреннему телефону позвонил Володарский:

— Захар Петрович, пришел ассистент оператора… Хотите присутствовать на допросе?

— Да. Я сам сейчас к вам приду.

Я был рад избавиться от объяснений с работниками торговли и общепита.

Юрий Загребельный был еще совсем молод — не более двадцати двух лет. На него сильно подействовала трагедия, свидетелем которой он оказался. Парень был бледен, измотан бессонной ночью, проведенной у палаты Каштанова, и встречей с матерью умершего.

— Стас был такой человек! Такой мастер! — повторял ассистент. — Лучший оператор на областном телецентре! А ведь он долгое время работал на “Мосфильме”, работал с крупнейшими нашими режиссерами! — И Загребельный назвал несколько довольно известных фамилий.

— А почему же он очутился на телевидении, да еще у нас в области? — спросил Володарский.

— Все из-за пристрастия к выпивке, — тяжело вздохнул ассистент оператора. — Кабы не водка, Стас уже давно был бы народным артистом, лауреатом Государственной премии, а может быть, даже и Ленинской… В общем, — махнул рукой Загребельный, — погубил его зеленый змий… Жена бросила, с “Мосфильма” — “ушли”… С трудом устроился у нас… И вот… Следователь дал ему выговориться и спросил:

— Юра, расскажите, что происходило в банкетном зале во время свадьбы? Что делал Каштанов, с кем общался, выпивал ли? Вы ведь, как его ассистент, были все время рядом, так?

— У меня должность такая, — ответил Загребельный. — Что ж, постараюсь все припомнить… Честно говоря, когда я узнал, что нам нужно снимать в Южноморске свадьбу, то забеспокоился. За Стаса, конечно… Ведь не удержится, выпьет… Положение у него на телестудии было — хуже некуда: предупредили в последний раз… А как стало известно, что свадьба трезвая, я успокоился. Особенно когда мы уже приехали в банкетный зал после бракосочетания… Я чего боялся: на столах-то выпивки не будет, а вот в буфете… Но оказывается, по настоянию членов клуба “Антибахус”, которые распоряжались на свадьбе, буфет вчера был закрыт… Стас, он такой, достанет… А тут — негде… Ну, снимаем мы, все нормально… Андрей Петрович, отец невесты, пару раз подходил, все интересовался нашей техникой… У него в музее тоже есть видеомагнитофон. Просил достать учебные и видовые фильмы… Стас намекнул, что не мешало бы промочить горло… Андрей Петрович приволок бутылку шампанского, но безалкогольного, что привез из Молдавии отец жениха.

Я вспомнил просмотренную нами видеозапись свадьбы. Как Маринич шел в кадре с бутылкой шампанского. И сказал следователю, что, наверное, Загребельный имеет в виду этот момент.

— Да, да, — подтвердил ассистент оператора. — Но Каштанов обиделся. Говорит: “Мы не гости на свадьбе, и на нас обет трезвости не распространяется…” Андрей Петрович смутился… Вот завтра — пожалуйста. Режиссер, мол, просил снять поездку молодых на катере, там можно и принять… А Стас смеется: “До завтра еще дожить надо…” — Загребельный тяжело вздохнул. — Словно накликал беду… Андрей Петрович постоял, подумал, потом говорит: “Ладно, что-нибудь сообразим…” Через минут двадцать снова подходит… Что-то шепнул Каштанову. Стас прямо-таки расцвел. Дал мне указание: “Сними пару сцен, а я пойду покурю…” Вижу, оба направились к двери… Снимаю я, а на душе как-то неспокойно… Хотел предупредить Каштанова, да разве он меня послушается? Нет, конечно!.. Вернулся Стас веселенький. Взял, у меня камеру… Потом его опять потянуло курить… По-моему, Андрей Петрович ему какой-то знак подал…

— Что, снова вышли вдвоем? — уточнил Володарский.

— Сначала Маринич, а за ним — Каштанов… Вернулся Стас минут через пятнадцать. Я спрашиваю: “Камеру возьмешь?” — “Нет, — отвечает, — работай, набирайся опыта…” Присел рядом, стал отбивать ногой такт под музыку… Тут режиссер дал отбой… Мы ведь не все снимали… Стас говорит: “Мировой мужик этот Маринич…” Я ему на ухо: “Может, пойдешь на улицу, подышишь воздухом? Лицо красное, глазки бегают… Решетовский сразу поймет, что ты выпил…” Стас хлопнул меня по плечу: “Ты прав, айда проветримся…” Я спросил у Решетовского и Маякова, когда надо будет снова снимать. Они посовещались, и режиссер сказал: “Сейчас танцы, а их мы уже снимали. Так что минут двадцать можете с оператором отдохнуть…” Мы вышли на балкон. Я спрашиваю у Стаса: “Где же вы разжились?” Он говорит: “Андрей Петрович купил три бутылки у таксиста…”

Мы с Володарским переглянулись. А Загребельный продолжал:

— “Хоть закусываешь?” — спрашиваю. Стас говорит: “Полный ажур! Бутерброды с красной икрой, семга…” И достает из кармана бутылочку. Того вина, что грузин привез на свадьбу… Тут на балкон вышел Решетовский и посмотрел на Стаса подозрительно. Каштанов смеется, показывает бутылочку “Гвиниса”: мол, безалкогольное… Режиссер успокоился, ушел в зал. Стас зло сплюнул и сказал: “И чего этому троглодиту надо? Все вынюхивает да высматривает! Главное, Юра, мы с тобой свое дело сделаем! Материал дадим классный, пойдет на “ура”!” Потом подмигнул мне, щелкнул ногтем по бутылочке… А я пить как раз захотел, говорю: “Дай хлебнуть, заодно попробую, что за штука безалкогольное вино…” Стас говорит: “Тебе нельзя, один из нас должен быть как стеклышко…” И засадил остальное…

— Погоди, Юра, — остановил его следователь. — Что, вместо вина в бутылочке было спиртное?

— Ну да! — сказал Загребельный. — Как объяснил Каштанов, они с Андреем Петровичем для конспирации налили в бутылочки из-под “Гвинисы” водку, чуть-чуть закрасив ее вином.

“Слава богу, прояснилось, — подумал я. — Надо срочно дать знать в Грузию Берикашвили. Чтобы предотвратить панику на заводе, выпускающем безалкогольное вино”.

Володарский, видимо, подумал о том же, потому что мы снова обменялись взглядами.

Загребельный продолжал свой рассказ. По его словам, остальные эпизоды свадьбы он снимал сам. Каштанов куда-то исчез. Появился он в тот момент, когда жених должен был перепеленать “ребеночка”. То есть куклу. Уже совершенно пьяный, оператор выхватил у Загребельного камеру. Она ходила в его руках ходуном. Загребельный бросился выручать шефа, но тот вдруг упал.

Дальнейшее нам было известно.

Володарский стал задавать свидетелю уточняющие вопросы. Но у меня уже не было времени: надо было готовить выступление на телевидении. Я пошел к себе.

Утром следующего дня, когда я вышел из дома в тренировочном костюме, чтобы побежать трусцой на службу, две соседские старушки с особым почтением поздоровались со мной.

— Ой, Захар Петрович, — сказала одна из них, — хорошо, что у нас запретили продавать спиртное! Мой-то первый раз лег спать на трезвую голову…

Я знал, что она мучается с пьяницей мужем.

— Навсегда бы так, — поддержала ее товарка.

По пути в прокуратуру прохожие, как мне показалось, обращали на меня внимание больше обычного, — видимо, из-за вчерашнего выступления.

Первая половина дня у меня ушла на заседание в исполкоме горсовета. Там тоже в кулуарах много говорили о случаях в Южноморске, спрашивали, нет ли еще жертв. К счастью, таковых действительно больше не было. Возможно, помогли экстренные меры.

Когда я возвратился в прокуратуру, секретарь сообщила мне, что звонила Карапетян. У нее имелись якобы очень важные новости. Спрашивал меня и следователь Володарский. Он уехал по делам и должен был вот-вот вернуться.

Только я успел перекусить в буфете, как они оба нагрянули в мой кабинет. Володарский попросил высказаться первой Кармию Тиграновну.

— Как мы договорились, — начала Карапетян, — утром я пошла к Базавлукам. С участковым инспектором. Обстановка — сами понимаете… Жена рыдает, мать плачет, дети притихли… Зеркала все занавешены… Я посочувствовала их горю… Знаете, Захар Петрович, уже хотела уйти… но что-то меня остановило… Попросила сестру Лидии Ивановны показать мне гараж. Объяснила, что очень надо найти бутылку. Надо, мол, разобраться, откуда взялась отрава, чтобы еще кто-нибудь не умер. Они сами пережили, что такое потерять родного человека из-за трагической случайности… Во дворе, как это принято, сидели соседи. Я попросила двоих быть понятыми… Зашли в гараж. С нами пошла сестра и мать умершего… Стоит “Москвич”, довольно новый еще… Из гаража — дверь в небольшую пристройку. Там столик, кушетка, на полках разный инструмент, автокосметика, запчасти… Бутылка с кислотой для паяния и с машинным маслом… Что меня удивило — множество канистр. Все — двадцатилитровые… Я насчитала восемь штук. Подумала: вот запасливый водитель!.. Осмотрели мы все уголки, все закутки — нет бутылки из-под спиртного… Смотрю, один из понятых все время крутит носом. Я удивилась. А он пробурчал: “Вроде как спиртом пахнет…” Открываем мы одну канистру — керосин, вторую — бензин. Третью — резкий спиртной дух! Налито, как говорится, под завязку… В остальных пяти тоже спирт!

— Сколько же всего? — спросил я.

— Сто двадцать! — поднял вверх палец Володарский.

— Старуха удивилась, — продолжала рассказывать Карапетян, — сестра покойного тоже… Ничего не поделаешь, пришлось допросить Лидию Ивановну… Откуда в доме спирт? Не знает… Чьи канистры? “Наши, — отвечает Базавлук, — купили с мужем весной десять штук, потому как дефицит…” Спрашиваю: “Где еще две канистры, ведь в гараже всего восемь?” Лидия Ивановна разводит руками: ей это неизвестно… А у меня не идет из головы: почему мы не нашли бутылку? Может, Базавлук черпанул кружкой прямо из канистры? Выходит, что спирт там метиловый! Я попросила участкового позвонить к нам в управление, чтобы подвезли в лабораторию спирт и меня… Самый настоящий метиловый спирт! — закончила Кармия Тиграновна.

— Да, в стакане, который стоял на столике в подсобке гаража, тоже были остатки метилового спирта, — сказал Володарский.

— Точно, — кивнула Карапетян.

— Выходит, что Базавлук ни у кого спиртного не покупал, — вслух размышлял я. — Но откуда у него эта отрава? И в таком количестве… Вообще что за личность Базавлук?

— Кармия Тиграновна позвонила мне из лаборатории, — сказал следователь, — и я тут же поехал на железнодорожную станцию… Зашел в отдел кадров. Начальник помнит Базавлука только в лицо. Подумаешь, сцепщик вагонов! А из личного дела много не выудишь… Работает восемь лет, не судим, выговоров не имеет. Я нашел бригадира сцепщиков. Тот охарактеризовал Базавлука положительно… Не знаю, может, просто не хотел говорить о покойном плохо… Короче, сведений раз-два и обчелся… Тут как раз подъехал Ярцев, из ОБХСС. Мы с ним зашли в железнодорожную милицию, к майору Ушакову. Он там начальник ОБХСС… Стали интересоваться, имелись ли за последнее время факты хищения метилового спирта. Ушаков сказал, что цистерны с метиловым спиртом проходили через станцию, но сигналов о его хищении не поступало. И вообще, никогда, мол, не слышал, чтобы воровали метиловый спирт. Кому он нужен! Вот этиловый — другое дело! Они имеют несколько ориентировок, что на станции Степногорск в течение последнего года было похищено из цистерн более двух тысяч литров этилового спирта…

— Ничего себе, — покачал я головой. — А воров нашли?

— Троих. А четвертый, главарь шайки, скрылся. Ищут, — ответил следователь и замолчал.

— Небогатый урожай вы собрали на железной дороге, — заметил я.

— Ярцев там занимается по своим каналам, — сказал Володарский. — Выясняет, нет ли на нашей линии хищений метилового спирта на других станциях…

— Как обстоят дела с поиском таксиста, продававшего водку пострадавшим? — снова обратился я к Карапетян.

— Пока ничего, — развела руками Кармия Тиграновна. — Я была вчера в таксопарке… С водителями разговаривать не решилась: еще дойдет до того, кого мы ищем… Побеседовала с диспетчером. Молодая девчонка, работает всего месяц, никого толком не знает…

— Что думаете предпринять дальше? — поинтересовался я.

— Понимаете, Захар Петрович, у них есть еще один диспетчер, Гундарев… Двадцать пять лет оттрубил в нашем таксопарке, из них двадцать — за рулем… Попал в аварию, не по своей вине… Машину после этого водить не может: руку покорежило. Стал диспетчером… Он заступает сегодня с восьми вечера… Думаю, Гундарев сможет кое-что сообщить нам…

— Что ж, попытайтесь. Возможно, и повезет, — сказал я. — Вот еще что хочу спросить у вас… Помните, я говорил вам, что Базавлук в бреду упоминал какого-то Митьку?

— Конечно, помню, — ответила Кармия Тиграновна. — Я сегодня разговаривала с родственниками и соседями Базавлука. Никто не знает, кого имел в виду покойный… Я понимаю, Захар Петрович, что это важно.

Мы расстались, чтобы каждый мог заняться своим делом.

Вечером, в восемь часов десять минут, Карапетян зашла на территорию таксопарка. Хозяйство считалось образцовым. И не только по трудовым показателям — любо-дорого было смотреть на ухоженную территорию. Чистая, озелененная, с удобными беседками для отдыха под тенью виноградников.

Диспетчерская, как это принято, находилась рядом с воротами.

Артуру Валентиновичу Гундареву было за пятьдесят. Он сидел в своей застекленной конторке в тщательно выглаженной рубашке. Левая рука была неестественно согнута чуть ниже локтя — след аварии.

Капитан постучалась. Диспетчер повернулся, приоткрыл дверь и подозрительно оглядел незнакомую женщину.

— Можно, Артур Валентинович? — шагнула в конторку Карапетян.

— Раз уж зашли, — неодобрительно заметил Гундарев. — Что вам нужно, гражданочка?

— Я из милиции. — Кармин Тиграновна показала свое удостоверение.

Диспетчер хмыкнул, но особой радости по поводу визита не выразил.

Тут в окошечко, выходящее на улицу, заглянул водитель, протянул какую-то бумагу. Гундарев сделал на ней отметку и что-то чиркнул в журнале перед собой.

Шофер сел в “Волгу” с шашечками, и машина отъехала.

Гундарев кивнул на табуреточку, приглашая капитана сесть.

— Много работы? — спросила Кармия Тиграновна для затравки беседы.

— Нормально, — ответил диспетчер. — Но ведь вас не это интересует? — усмехнулся он.

— Точно, одного человека ищу, — улыбнулась Кармия Тиграновна.

— Почему именно у нас?

— Водитель такси…

— И что же натворил этот человек?

— Сами понимаете, ничего хорошего…

— Ну а я тут при чем?

— Вы, Артур Валентинович, патриарх автобазы…

— Патриарх, говорите? — хмыкнул Гундарев. — Да, четверть века — не шутка!

— Меня не помните? — спросила Карапетян. Она узнала в Гундареве шофера, который лет восемь назад выручил ее, когда надо было догнать грузовик, на котором, по предположению сотрудника уголовного розыска, пытался скрыться преступник.

Диспетчер посмотрел на капитана повнимательней, и его лицо расплылось в улыбке.

— Поселок Нижние Лиманы? — как пароль, произнес он.

— Вспомнили, — обрадовалась Карапетян. — Здорово мы тогда гнали! И так ловко срезали повороты…

— А с машиной, товарищ капитан, вы тогда обознались…

— Бывает…

— Злоумышленника нашли?

— Взяли на следующий день.

“Хорошо, что мы знакомы, — подумала Кармия Тиграновна. — Повезло. Теперь разговор, кажется, наладится”.

— Помогите, Артур Валентинович, и на этот раз…

— Пожалуйста, чем могу, — кивнул диспетчер, и лицо его посерьезнело.

Карапетян сначала поинтересовалась, кто из таксистов работал в ночь со второго на третье сентября. Приблизительно с восьми часов вечера, так как уже к этому времени Маринич купил у водителя такси три бутылки водки.

Гундарев полистал журнал. Набралось сорок девять фамилий. Но они ничего не говорили Карапетян. Прошлись по государственным номерным знакам, что стояли на машинах этих водителей. Цифра “5” была у двенадцати.

Но кто же из них?

— Лет тридцати пяти, — стала объяснять Кармия Тиграновна. — Коричневая куртка на молнии.

— Вообще-то возраст самый расхожий, — сказал Гундарев. — А куртки, почитай, нынче носят поголовно.

— Водит в перчатках, — вспомнила Карапетян.

— В перчатках? — удивился диспетчер. — Таких что-то не знаю… Сам никогда не надевал перчаток за рулем, даже зимой. В машине тепло… Да и не так баранку чувствуешь в перчатках…

— Веселый, — продолжала капитан. — Знает много анекдотов…

— Анекдотов, анекдотов… — повторил Гундарев, наморщив лоб. — Постойте! — Лицо его прояснилось. — Уж не Ренат ли? Слова не скажет без шутки-прибаутки. А уж анекдотов знает — на все случаи жизни! Точно, в куртке! И за тридцать парню…

— Фамилия? — волнуясь, спросила Кармия Тиграновна.

— Хабибулин. Машина с номером двадцать пять — семнадцать… Посмотрим, на линии он или нет. — Гундарев перелистал свой гроссбух и ткнул пальцем в страницу: — Выехал в двенадцать часов. Стало быть, в парк вернется в двадцать четыре ноль-ноль… Но обычно задерживается, так что накиньте еще час-полтора. На всякий случай…

— Адрес его можно узнать?

— Запросто. У кого-нибудь из водителей или механиков. Его знают хорошо… Хотите…

— Нет-нет, — остановила диспетчера Кармия Тиграновна, в планы которой не входило афишировать визит в таксопарк. Наверное, придется через паспортный стол…

— Странно, что вы заинтересовались Хабибулиным, — покачал головой Гундарев. — Такой мужик…

— Какой?

— Сами посмотрите, — предложил диспетчер и показал в окошко. — Там у нас доска Почета. Фотография Рената уже несколько лет красуется…

У Карапетян сразу запечатлелось в голове: фотография! Но как ее взять?

— Спасибо, Артур Валентинович, — сказала Кармия Тиграновна.

— Не за что.

— К вам просьба: о нашем разговоре — никому.

— Само собой… — даже несколько обиделся Гундарев. — Не пацан, понимаю…

— Возможно, мы продолжим беседу, — на всякий случай предупредила диспетчера Карапетян.

— Я тут до утра, — сказал Гундарев.

Карапетян вышла из диспетчерской. Во дворе таксопарка было вроде пусто. Лишь в одной беседке сидели два человека. Но доска Почета была в стороне от них.

Неспешной походкой Кармия Тиграновна направилась к ней.

“Ренат Ибрагимович Хабибулин”, — прочитала капитан под портретом широколицего мужчины.

Совсем не монгольского типа лицо. Она вспомнила показания Максима Подгорного: “гладенький”, “кругломорденький”… Любитель рассказывать анекдоты, номер машины с цифрой “5”. Он? А если нет?

Карапетян оглянулась. Никто вроде бы ее не видит. Охватило острое искушение взять фотографию. А вынималась она из рамки как будто легко…

Кармия Тиграновна прикинула, сколько времени уйдет на то, чтобы достать фото Хабибулина другим способом. Целая вечность!

“Была, не была!” — решилась она.

Через несколько секунд фотография исчезла в ее сумке.

“Да простит меня бог и начальство”, — усмехнулась про себя Кармия Тиграновна.

Она вышла за ворота таксопарка. Буквально следом выехало такси. Карапетян остановила его, села.

— Куда? — не очень любезно спросила женщина-водитель.

— На Гоголя… Возле булочной, — ответила Карапетян, которой не хотелось называть адрес горуправления внутренних дел. — Что вы такая сердитая? — спросила она у водителя.

Та вдруг улыбнулась:

— Испортили вы мне выезд…

— Чем же? — удивилась Карапетян.

— У нас примета: если первой сядет женщина, вся смена будет неудачной.

— А вы сами кто? — поддела Карапетян.

— Поэтому и смешно, — ответила та и поддала газу. Домчались минут за десять.

Кармия Тиграновна бросилась в научно-технический отдел и попросила срочно размножить фотографию Хабибулина. И пока это делали, она узнала адрес Максима Подгорного, так как его уже выписали из больницы.

Старший лейтенант Ярцев, к счастью, находился в управлении. Кармия Тиграновна вручила ему один из экземпляров фотографии и направила в больницу, где лежал Алясов. С другой она поехала к Подгорным.

Опознание проводилось по всем правилам — с понятыми. Но, увы, Максим не признал в Хабибулине того водителя такси, который продал ему бутылку водки.

Такой же результат был и у Ярцева.

Значит, не Хабибулин.

Карапетян снова поехала в таксопарк, чтобы возвратить на место портрет передовика и еще раз поговорить с Гундаревым.

Территорию таксопарка уже успели полить. В мокром асфальте отражались фонари. Томно стрекотали цикады в глубине двора.

У доски Почета стояли три человека. Курили.

Карапетян зашла в диспетчерскую.

— Опять здравствуйте, — сказала она Гундареву с улыбкой и, сев на табуреточку, виновато произнесла: — С Хабибулиным мы обознались…

— Ну и слава богу! — обрадовался Артур Валентинович. — А я все сидел, думал после вашего ухода… Выходит, Ренат чистый?

— Чистый, — кивнула Кармия Тиграновиа. — Артур Валентинович, давайте снова вернемся к тем двенадцати водителям, кто работал в ночь со второго на третье и у кого номер имеет пятерку…

— Давайте, — согласился диспетчер. — Я тут вспомнил… Курочкин, он ведь тоже любитель анекдотов. И я видел его как-то в перчатках за рулем… Правда, постарше меня будет. Скоро на пенсию, а хочет пойти в заочный институт. Увлекается цветами, мечтает стать ботаником…

— Как так? — удивилась капитан. — У человека пенсионный возраст?

— Я Петровичу то же самое говорил… А он носит с собой вырезку из журнала… Какой-то немец в свои восемьдесят шесть лет учится на математика. В их университете! Представляете? Восемьдесят шесть!.. И между прочим, имеет уже три профессорских звания и пять докторских! По разным наукам! Вот чудо, правда?

— А Курочкин в ту ночь выезжал в смену?

— В том-то и дело, что нет, — вздохнул Гундарев.

— Тогда не стоит о нем говорить.

Кармия Тиграновна стала расспрашивать диспетчера о всех, кто был в числе двенадцати. И когда дошли до некоего Шерстобитова, Гундарев обронил фразу:

— Николай, тот расскажет вам про музыку все, что захотите…

— Как это? — встрепенулась Карапетян.

— Знает всех композиторов, певцов и всякие смешные истории из их жизни, — пояснил Артур Валентинович.

Кармия Тиграновна еле сдержала волнение:

— Откуда у него такая осведомленность?

— Он сам артист. В ансамбле танцевал. А у них рано выходят на пенсию. Вот он и пошел в таксисты…

— Давно работает?

— Второй год… Самому за сорок, но выглядит лет на десять моложе… Водитель хороший. План выполняет на сто пять — сто десять процентов… Тоже чудак: другие водители в ночь идут с неохотой, потому что за клиентами охотиться надо, а Николай — с удовольствием…

— А сегодня?

— Уехал. Когда вы уже ушли…

— Номер его машины?

— Двадцать семь — тринадцать.

— Погодите, у него же был другой.

— Точно, он ездит на двадцать пять — двадцать четыре. А сегодня его машина испортилась, посадили на радиофицированную. По вызову работает. Фургон. Верное дело! Можно полтора плана дать запросто!

— Выходит, и он передовик?

— А как же! Фотография Шерстобитова тоже на доске Почета.

— До которого часа у него смена?

— До девяти утра…

Заручившись согласием Гундарева помочь, если понадобится, и попрощавшись, Карапетян вошла на территорию таксопарка. На этот раз у доски Почета никого не было. И в беседках для отдыха вроде бы пусто. Кармия Тиграновна быстро водворила на место портрет Хабибулина, затем подошла к фото бывшего артиста ансамбля песни и пляски. Полное лицо, круглый подбородок, чуть вьющиеся волосы. Шатен. И подпись внизу: “Николай Евсеевич Шерстобитов, водитель”.

С его фотографией пришлось повозиться. И ко всему прочему Кармию Тиграновну чуть не застали за этим делом двое мужчин, вынырнувших из-за поворота аллеи. Капитан едва успела спрятать фотографию в сумочку. Те, кажется, были увлечены разговором и ничего не заметили.

Выйдя за ворота таксопарка, Карапетян позвонила по телефону-автомату дежурному по городу и попросила срочно прислать машину. Та подъехала без четверти одиннадцать.

На этот раз Кармия Тиграновна решила не размножать фото: не хватало времени. И так поздно, люди же, вероятно, легли спать. Но что поделаешь, придется побеспокоить.

Сначала Карапетян поехала к Подгорным. Действительно, бодрствовал только глава семьи, корпевший над научной статьей. Извинившись за позднее вторжение, Кармия Тиграновна попросила разбудить Максима, чтобы еще раз провести опознание.

Подросток из нескольких предложенных ему фотографий безошибочно указал на портрет Шерстобитова. Да, это был тот самый водитель такси, продавший ему ночью спиртное…

Чтобы окончательно убедиться, Карапетян заехала в больницу к Алясову. Зоотехник из Карагандинской области тоже моментально узнал Шерстобитова.

Все сомнения отпали. Кармия Тиграновна позвонила домой Володарскому и сообщила последние новости.

— Я сейчас оденусь и буду ждать вас у подъезда, — сказал следователь. — Встретимся, решим, что делать.

Забрав по пути следователя, дежурная машина доставила их в горуправление внутренних дел. Приближалась полночь. Короткое совещание провели у замначальника уголовного розыска подполковника Свешникова. В нем принял участие и старший лейтенант Ярцев.

— Ну что ж, товарищи, — сказал Володарский, — дело теперь за вами…

— А за вами, Геннадий Яковлевич, идеи, — в тон ему ответил Свешников. — Ведь, насколько я понял, Шерстобитов — звено в какой-то цепочке.

— Так оно, по-видимому, и есть, — кивнул Володарский. — Последнее звено в преступной цепи… Смотрите, что получается: все, кто отравился метиловым спиртом в городе, покупали ночью выпивку у Шерстобитова. Тот, в свою очередь, брал ее у кого-то, живущего на Партизанской улице. Сам он живет…

— …на улице Корнейчука, дом четыре, квартира одиннадцать, — подсказал Ярцев, который уже успел связаться с паспортным столом и участковым инспектором.

— Дальше, — продолжал следователь. — Спиртное у Шерстобитова не покупал один-единственный человек, ставший жертвой отравления.

— У него самого этой отравы — залейся, — заметила Карапетян.

— Есть одно обстоятельство, — развивал свою мысль Геннадий Яковлевич, — на которое следует обратить особое внимание… Покойный Базавлук упорно твердил о каком-то Митьке. Просил жену что-то передать ему, — вероятно, очень важное… Честно говоря, меня очень интересует этот Митька… Нет ли в семье Шерстобитова человека с таким именем?

— Я разговаривал с участковым инспектором, — сказал Ярцев. — У Шерстобитова в семье только жена и две дочери. Митьки, как сами понимаете, нет… Может быть, задержать Шерстобитова и хорошенько потрясти? Глядишь, назовет…

— А если нет? — усмехнулся Володарский. — Нет, надо действовать наверняка. Чтобы не спугнуть человека с Партизанской улицы, где таксист берет для пассажиров водку.

— Тогда я предлагаю вот что, — сказал старший лейтенант. — Кто-нибудь из наших сотрудников остановит Шерстобитова, сядет к нему в такси и попросит достать водку… Шерстобитов, скорее всего, поедет на Партизанскую. Нужно, чтобы там тоже были наши. И, незаметно проследив за таксистом…

— Ерунда! — не выдержав, перебила Ярцева Карапетян. — Весь город только и говорит о вчерашнем выступлении Измайлова по телевидению…

— Но он не сказал конкретно, что спекулируют спиртным водители такси, — возразил Ярцев. — Разговор шел вообще…

— Кому надо, тот понял, — сказала Кармия Тиграновна. — И некоторое время не будет спекулировать.

— Я с вами не согласен, — вставил замначальника уголовного розыска. — Есть такие наглые и отчаянные — море по колено! Тем более сейчас ночь… Я считаю, рискнуть надо… Как, Геннадий Яковлевич?

— Действительно, чем черт не шутит? — согласно кивнул Володарский. — Только следует все продумать.

— А это уже наш хлеб, — улыбнулся подполковник.

Был разработан следующий план. Выполнять план страждущего выпить будет курсант Омской высшей школы милиции Чигарьков, который находился в городском управлении внутренних дел Южноморска на практике. Параллельно с этим Ярцев направится на квартиру к таксисту и попытается выяснить у его жены, кто такой Митька. Легенду придумали на ходу: мол, только что с поезда, помнит, где живет Шерстобитов, но адрес Митьки забыл.

— Не ахти, конечно, — заметил Ярцев, — но сойдет, наверное…

— Думаю, да, — сказал замначальника уголовного розыска. — Город наш курортный, на дворе ночь, женщина спросонья… Теперь подумаем о дальнейшем. Допустим, вы вышли на того, кто снабжает Шерстобитова водкой. А у него дома ничего нет. Тоже, наверное, смотрит телевизор…

— Но у нас есть бутылки, которые он держал в руках! — воскликнула Карапетян. — А на них — отпечатки пальцев! Значит, нужно как-то получить отпечатки пальцев человека с Партизанской улицы.

— Хорошо, — согласился Свешников, — будем действовать по обстоятельствам…

Прикинули, кого еще привлечь к операции, кто и где конкретно будет находиться.

Карапетян позвонила в таксопарк. Ответил Гундарев.

— Артур Валентинович, — сказала она. — Кармия Тиграновна беспокоит… Где сейчас Шерстобитов?

— Думаю, минут через десять будет на улице Коммунаров. Там возьмет клиентов и повезет на вокзал. К московскому дополнительному…

— Спасибо, — поблагодарила диспетчера капитан. — У него есть другие заказы?

— После вокзала хочу послать Шерстобитова в район колхозного рынка, что на проспекте Кутузова.

— Пока его не занимайте, — попросила Кармия Тиграновна. — Я вам еще позвоню…

— Ладно, — согласился Гундарев.

Курсант Чигарьков, получив соответствующие инструкции, поехал еще с одним сотрудником милиции на вокзал. Ярцев — на квартиру Шерстобитова. Еще двое работников УВД отправились на Партизанскую улицу, где должны были находиться неподалеку от киоска “Союзпечать”, у которого обычно останавливался таксист-спекулянт.

Володарский, Карапетян и Свешников остались в управлении ждать сообщений.

Было четверть второго ночи. Операция началась.

Такси-фургон с номерным знаком “27–13” подкатило к вокзалу, и из него вышли две женщины. К ним тут же подскочил носильщик. Вещей у отбывающих было много, и они охотно воспользовались его услугами.

Шофер — а это был Шерстобитов — закрыл заднюю дверцу, окинул профессиональным взглядом привокзальную площадь — на стоянке такси “загорало” пяток “Волг” с шашечками. Ближайший поезд приходил через час. Шерстобитов сел за руль, включил зажигание. Тут к нему подбежал молоденький долговязый морячок с чемоданчиком в руках.

— Свободен, шеф? — заглянул он в салон.

— Не знаешь, где стоянка? — покосился на него водитель.

Вообще-то ему не хотелось упускать клиента, уж больно разухабистый видок был у морячка. А с другой стороны, было неудобно нарушать корпоративную этику: могли увидеть товарищи по автопарку, ожидающие пассажиров.

Клиент, видимо, принял нерешительность шофера за одобрение и, рванув дверцу, плюхнулся на заднее сиденье.

— В Яблоневку, — назвал один из районов города морячок.

Водитель газанул, но счетчик включил только тогда, когда выехал с площади. Пассажир, посматривая на часы, вертел головой по сторонам: явно приезжий.

— Слушай, шеф, выручи, — обратился к Шерстобитову, — выручи!.. Кореша не видел два года, неудобно ехать с пустыми руками…

— В каком смысле? — усмехнулся таксист.

— Пузырек нужен, — взмолился морячок, доставая из кармана бумажник. — Двойную цену даю!

— Не по адресу, служивый, — сурово ответил Шерстобитов.

— А за две красненьких? — все еще не терял надежды пассажир.

— Даже за десять нет! — отрезал водитель. — Я терять место не хочу. И вообще…

Поняв, что таксист непреклонен, морячок спрятал деньги.

— Что же мне делать? — с отчаянием произнес он.

— Чаек попьете, — сыронизировал Шерстобитов.

— Ладно, не юмори, — обиделся пассажир. И вдруг попросил: — Стой, попытаюсь у них…

Впереди на стоянке такси виднелись две “Волги” с шашечками.

Шерстобитов остановился. Получив с клиента деньги и кивнув коллегам, поехал дальше…

Приняв сообщение от Чигарькова, что его миссия не увенчалась успехом, подполковник Свешников сказал Володарскому и Карапетян:

— Значит, Шерстобитов не хочет рисковать…

— А может, разгадал? — высказала предположение Карапетян.

— Курсант говорит, не похоже…

— Подождем Ярцева, — сказал Володарский.

…Квартира Шерстобитова находилась на третьем этаже. Когда Ярцев подъехал к дому, во всех окнах не горел свет. Старший лейтенант нашел нужную дверь, опустил на пол большой чемодан и чуть прикоснулся к звонку, словно бы не очень решаясь будить хозяев.

За дверью молчали.

Старший лейтенант снова коротко позвонил. Раздались чьи-то шаги, и женский голос спросил:

— Коля, ты?

— Тамара Николаевна, извините, я не Коля… Я друг его. Федор Самсонов… Может, помните, мы вместе ездили на Красные Камни?

Щелкнул замок, дверь приотворилась, но немного — мешала цепочка. В щель смотрел недоверчивый глаз.

— Ради бога извините! — еще раз сказал Ярцев, приподнимая соломенную шляпу в знак приветствия. — Только что приехал ростовским поездом… В отпуск… А Николай Евсеевич дома?

— Он сегодня работает в ночную смену, — сказала жена Шерстобитова.

— Да, да, понимаю, — кивнул Ярцев. — Жаль… Собственно… Простите, Тамара Николаевна, не подскажете, как проехать к Мите?

— Водолазову? — почему-то обрадовалась Шерстобитова. Она, видимо, боялась, что поздний нежеланный гость попросится на ночлег. — Двоюродному брату Николая?

— Ну да! — тоже обрадовался старший лейтенант. — Я был у него всего один раз… Помню, улица Партизанская, а номер дома…

— Шесть, — подсказала женщина. — Там будет трамвайная остановка, вы перейдете улицу…

— Спасибо, спасибо, — кивал сияющий Ярцев. — Рядом с газетным киоском… Я такси возьму… Большой привет Коле! — помахал он шляпой.

— Вы уж простите, что не приглашаю, — сказала на прощанье Шерстобитова. — Дочь что-то прихворнула…

— Ради бога! — приложил руку к груди Ярцев.

Щелкнул замок. Старший лейтенант, подхватив пустой чемодан, сбежал вниз по лестнице, думая о том, как здорово он ввернул про мнимую поездку на Красные Камни — чудесное местечко за городом, куда ездили по выходным отдыхать южноморцы…

…Через десять минут после того, как Ярцев передал важную весть, уже были получены кое-какие сведения о двоюродном брате водителя такси.

Дмитрий Степанович Водолазов, 1956 года рождения, женат, детей не имел. Проживает в доме тетки жены, некоей Зои Ильиничны Лазебниковой.

Интересные штрихи к биографии Водолазова дал участковый инспектор, в чьем ведении находились собственные дома на Партизанской улице. Дмитрий работал в мастерской по ремонту фарфоровых изделий, но жил явно не по средствам: недавно приобрел автомобиль “опель”, который, по слухам, обошелся ему в семнадцать тысяч. Жена Водолазова не работает, шляется по комиссионкам, покупая заграничные вещи.

По словам участкового, супруги третируют свою родственницу, больную пожилую женщину, на чьей жилплощади они занимают лучшие комнаты. Соседи возмущаются: мол, сживают старуху со свету, чтобы после ее смерти заполучить дом…

— Что будем делать? — спросил подполковник Свешников.

— Первым делом вызовем такси, — сказала Карапетян. — Ко мне на дом. — Заметив удивленные взгляды Володарского и Свешникова, она пояснила: — Придется пожертвовать чашкой из сервиза…

— Кое-что понимаю, — улыбнулся следователь.

И они набросали план ареста двоюродных братьев.

…Радиофицированная “Волга”-фургон подъехала к дому Карапетян с погасшим зеленым огоньком. Когда в машину сели двое мужчин и женщина, на счетчике уже было пятьдесят две копейки.

— Сначала поедем на Партизанскую улицу, — сказал Володарский.

— Будет сделано! — ответил Шерстобитов, лихо трогая с места.

По дороге пассажиры говорили о том, какое скверное было в этом году лето. Водитель тоже разделил это мнение. Выехали на Партизанскую улицу.

— Вам куда именно? — спросил Шерстобитов.

— Дом номер шесть, — ответил Ярцев.

От всех троих не ускользнуло, как напряглась спина водителя.

— Стоп, — приказал Ярцев, когда “Волга” поравнялась с киоском “Союзпечать”.

Водитель резко нажал на тормоз.

— Приехали, — произнес он глухим голосом.

— Еще не совсем, — заметил Ярцев, а своей спутнице сказал: — Мы вас ждем, Кармия Тиграновна.

Карапетян вышла из машины. В ней остались следователь и старший лейтенант.

Карапетян перешла улицу и направилась к воротам дома номер шесть. Она несколько раз нажала на кнопку, но самого звонка не услышала.

Прошло, видимо, минуты две, пока наконец раздались шаги за калиткой. Прогрохотал отодвигаемый запор, и на улицу выглянул молодой мужчина, крепкого телосложения, с холеными усами и баками.

— Дмитрий Степанович, — сказала Кармия Тиграновна, протягивая красивую чашку с отбитым краем, — выручите! Из мейсенского сервиза!..

Профессиональное любопытство сработало безотказно: Водолазов машинально взял разбитую чашку, повертел в руках. И вдруг опомнился.

— Вы что, рехнулись? — зло проговорил он. — Знаете, который час?

— Мне необходимо… — начала было Карапетян.

Но дверь перед ней захлопнулась. Уже из-за калитки Карапетян услышала:

— Чокнутая! Это ж надо додуматься!..

Кармия Тиграновна опустила чашку в целлофан и быстро вернулась к машине. Возле нее стояли трое сотрудников милиции.

— Порядок, — произнесла довольная Кармия Тиграновна, протягивая Ярцеву, сидящему в машине, пакет с чашкой, на которой теперь уже были отпечатки пальцев Водолазова.

Следователь Володарский вышел из “Волги”, а на его место, возле водителя, сел один из милиционеров.

— Поехали, — сказал шоферу Ярцев.

— Куда? — с дрожью в голосе спросил Шерстобитов.

— В горуправление внутренних дел.

— Зачем?.. — совершенно упал духом водитель.

— Поговорим… О музыке, композиторах, певцах и о другом прочем…

Такси отъехало. А следователь, оперуполномоченный угрозыска и двое других сотрудников милиции направились к дому номер шесть.

Когда Водолазов, снова поднятый настойчивым звонком, появился на пороге калитки и увидел Карапетян, гневу его не было предела.

— Проваливайте! — завопил он, но, заметив рядом с Кармией Тиграновной трех мужчин, двое из которых были в милицейской форме, осекся.

— Старший следователь прокуратуры города Володарский, — представился Геннадий Яковлевич. — Вот постановление на проведение у вас обыска…

Водолазов было вспыхнул, пробормотав что-то вроде: “Безобразие, будят среди ночи”, но все же пропустил во двор работников милиции и следователя.

На крыльце дома стояла молодая женщина в длинной ночной сорочке и кружевном пеньюаре.

— Что такое, Митя? — спросила она, вглядываясь в пришедших людей. Разглядев форменную одежду, тихо ойкнула.

В дом заходить не стали.

— Товарищ Козырев, — обратился к участковому инспектору Володарский, — обеспечьте, пожалуйста, понятых.

Козырев вышел за ворота. Скоро в соседнем дворе послышались голоса.

Когда участковый и понятые появились во дворе, откуда-то из глубины двора, покашливая и шаркая, вышла старая женщина в накинутом на плечи потертом демисезонном пальто.

— Здравствуйте, — поздоровалась она с незнакомыми ей людьми.

Ей ответили, а Володарский спросил:

— Если не ошибаюсь, Зоя Ильинична Лазебникова?

— Не ошибаетесь, — ответила владелица дома.

Геннадий Яковлевич назвал себя, Карапетян и других сотрудников милиции. Объяснил, для чего они здесь в столь необычный час.

— Давно вам пора заняться этим прохвостом! — закивала старушка. — Давно! — И указала на мужа своей племянницы.

Жена Водолазова зло прошипела:

— У-у, старая ведьма! Гроб по тебе плачет!..

— Не выражайтесь, гражданочка! — строго предупредил ее участковый.

— Пройдем в дом? — предложил следователь.

— Зачем в дом? — возразила Лазебникова. — То, что вас интересует, во флигельке…

Следователь попросил Водолазова, Лазебникову и понятых пройти вперед. За ними двинулись остальные.

Пристройка — или, как сказала Лазебникова, флигелек — примыкала к дому. Это было довольно просторное помещение, окна которого выходили на улицу. В одном из них торчал ящик кондиционера. Занавеси плотно прикрывали окна от постороннего взгляда снаружи.

Перед глазами присутствующих предстала любопытная картина: почти половина комнаты была заставлена бутылками с прозрачной жидкостью и этикетками водок “Русская”, “Столичная” “Пшеничная”, “Московская”. Бутылки были запечатаны стандартными пробками.

Насчитали двести четырнадцать штук.

— Откуда это у вас? — спросил следователь Водолазова.

— У друга свадьба послезавтра, просил купить… — глядя в сторону, ответил Водолазов.

— Врешь! — бросила ему в лицо Лазебникова.

— Иди ты! — замахнулся на нее Водолазов.

Участковый инспектор кинулся между ними и схватил парня за руку.

— Последний раз предупреждаю! — строго сказал участковый.

— Ладно, — буркнул Водолазов, потирая руку, — Только уберите ее отсюда, прошу!

— Она обязана присутствовать, — спокойно сказал Володарский. — Как домовладелица… Что в бутылках?

— Вы что, ослепли, не видите? — усмехнулся Водолазов.

— Я вас спрашиваю! — чуть повысил голос следователь.

— Водка…

— Опять врет! — встряла Лазебникова. — Вы лучше загляните в подвал. — И она показала на люк в полу.

Открыли его, включили свет — клавиша выключателя находилась над люком.

В подвале аккуратным штабелем лежали пустые бутылки. Многие были без этикеток. Тут же, на столике, лежали пробки в картонном ящике и наклейки. К краю стола крепилось какое-то сооружение.

— Пробки надевает на бутылки, — пояснила Лазебникова. — А зелье у Митьки здесь, — указала она на несколько бидонов из-под молока. Между ними стояли две канистры, точно такие, какие Карапетян видела у Базавлуков в гараже.

— Что в емкостях? — задал вопрос Водолазову следователь.

— Не знаю… Это не мое…

— Неужели мое! — посмотрела на него с презрением старушка.

— Вы же владелица, — нагло заявил Водолазов. Лазебникова растерялась.

— Гражданин Водолазов, — обратился к нему Володарский, — откуда у вас эти канистры?

— Официально заявляю: ко всему этому я не имею никакого отношения! — ответил Водолазов. — И ничего не знаю!

— Ну что ж, мы вам скажем, — не выдержала Карапетян. — По вашей вине погибли от метилового спирта два человека! А еще трое останутся калеками на всю жизнь.

— Батюшки! — всплеснула руками Лазебникова. — Это те?.. Про которых по телевизору рассказывали?

— Да, Зоя Ильинична, те, — подтвердила оперуполномоченный уголовного розыска.

Водолазов побледнел. Из его горла вырвался какой-то клекот. Потом, рванув на себе рубашку, он закричал:

— Это не я!.. Слышите?! Я не виноват!..

Водолазова привезли в прокуратуру для допроса. Это было около девяти часов утра. До этого Володарский произвел тщательный обыск в доме и других подсобных помещениях. Изъяли двести четырнадцать запечатанных бутылок с прозрачной жидкостью и пятьсот шестьдесят пустых. С этикетками и без них. Помимо этого у подпольного винодела взяли несколько тысяч штук этикеток и пробок, а также самодельную машинку для запечатывания бутылок. Фляги из-под молока и канистры были пусты. Анализы показали, что раньше во флягах находился этиловый, а в канистрах — метиловый спирт. Теперь же это зелье, разбавленное до сорока градусов, находилось в запечатанных бутылках.

Сначала Водолазов пытался отрицать свою причастность к продаже спиртного. Но когда ему представили заключение дактилоскопической экспертизы, которая подтвердила наличие на проданных Шерстобитовым бутылках отпечатков его пальцев, задержанный сдался. Из показаний Водолазова, Шер-стобитова и свидетелей вырисовывалась картина преступления.

Приблизительно года полтора назад Водолазов познакомился со сцепщиком вагонов Семеном Базавлуком. Тот сказал, что может достать сколько угодно этилового спирта, а вот как его реализовать?.. В преступную группу решили привлечь родственника Водолазова — водителя такси Шерстобитова. Так образовался подпольный “синдикат” по производству и сбыту различных “водок”.

Роли распределялись следующим образом. Базавлук, зная, когда и какие следуют через южноморскую станцию составы, похищал из цистерн этиловый спирт. Причем воровал он не в Южноморске, а на других станциях, отправляясь туда на собственном автомобиле. В доме покойного сцепщика была обнаружена ручная дрель с набором прочных победитовых сверл, с помощью которых он проделывал в цистерне отверстия и через них похищал спирт.

Затем спирт попадал к Водолазову. Тот разбавлял его до крепости водки, разливал в бутылки и запечатывал. Пустые бутылки (некоторые уже с этикетками) Водолазов приобретал у одного знакомого, работающего на пункте приема стеклотары. Вот почему бутылка, купленная Максимом Подгорным, была из Прибалтики. Новые этикетки и пробки Водолазов доставал у другого приятеля, с нашего ликеро-водочного завода.

Реализация готовой продукции лежала на водителе такси Николае Шерстобитове. Преступники проявили некую изобретательность. Чтобы каждый раз не беспокоить жителей дома звонками (и держать в неведении Лазебникову), для передачи бутылок использовался ящик из-под кондиционера. Внутри он был пуст. Водолазов ставил в него несколько бутылок со спиртным. Нажатием малозаметной кнопочки снаружи Шерстобитов открывал ящик, брал оттуда бутылки и оставлял выручку за них. По спекулятивным, разумеется, ценам.

За день до трагических событий, разыгравшихся на свадьбе Штефана Мунтяну и Ольги Маринич, Базавлук похитил очередную порцию спирта. На беду, он ошибся: в цистерне был не этиловый, а метиловый спирт. Как и почему это произошло, останется навсегда тайной, которую сцепщик вагонов унес с собой в могилу. Его ошибка стоила жизни троим людям, в том числе ему самому. Потерял навсегда зрение Михальчик. Тяжелые осложнения получили Белугина, супруги Морозовы. Невозможно себе представить, сколько бед могла натворить эта шайка, если бы стараниями следователя Володарского, сотрудников милиции Карапетян, Ярцева и других преступники не были пойманы и разоблачены в столь короткий срок.