ИЗ АНКЕТНЫХ ДАННЫХ

Старшая машинистка машинописного бюро «Трудовой правды».

Девичья фамилия Пешкова, фамилия по первому браку Вередина, по второму браку Грязнова, по третьему Светлозерская.

Родилась 9 ноября 1934 г. в городе Балахна, Горьковской области.

Русская. Социальное происхождение – крестьянка. Беспартийная.

Образование незаконченное (шесть с половиной классов).

К судебной ответственности привлекалась первым бывшим мужем Верединым и вторым бывшим мужем Грязновым за отказ дать развод. (Привлечение к суду по гражданскому иску в анкете можно не указывать. Примечание завредакцией Кашина В.А.).

Родственников за границей и внутри не имеет. Муж – Светлозерский Альфред – старшина-сверхсрочник Внутренних войск МВД. В браке фактически не состоит. (Записано со слов. – Кашин В.А.).

Выполняемая работа с начала трудовой деятельности: доярка комсомольского призыва «Все на фермы!». Машинистка штаба в/ч 60307 Внутренних войск МВД. Дворник-машинистка газеты «Красная звезда». Машинистка «Трудовой правды» – по настоящее время.

Военнообязанная. Состав – рядовой. Годна к нестроевой службе. Военный билет ШН З No 812467.

Прописана временно (сроком на 6 мес.) по адресу: гор. Киржач, Владимирской области, дом Грязновой. Действительно проживает: 123826 Москва, Ново-Хорошевское шоссе, 27, кор. 2, кв. 44. Тел. 255-21-54.

СТУПЕНИ СВЕТЛОЗЕРСКОЙ

Она пришла по объявлению, что требуется машинистка, и завредакцией Кашин оформил ее без рекомендаций, забыв даже в приказе указать месячный испытательный срок. О такой решительности и смелости Валентина Афанасьевича можно было только строить догадки.

А получилось так. Она открыла дверь маленького кашинского кабинетика и замерла на пороге, держа за спиной сумочку. Кашин вопросительно на нее посмотрел, но она молча дала ему возможность разглядеть ее, стоящую напротив окна, получше. Не шибко красивое, слишком грубо слепленное и простоватое лицо с излишне сплющенным носом и маленькими, как их ни подводи, глазками, лишь слегка компенсировалось светлой и безмятежной улыбкой. Но фигура! Назвать ее Венерой – значило бы обидеть, поскольку Светлозерская имела основания для демонстрации собственного стандарта красоты. Фигура ее, от ног до шеи, дышала здоровьем, гармоничной отточенностью линий и неповторимым сочетанием неподкупного целомудрия с немедленной готовностью. Сдержанный Кашин глотнул воздух и чуть не захлебнулся. Он просто присох к ней, заставил себя глянуть в окно, но то и дело пробегал глазами по вошедшей сверху вниз и снизу вверх и снова как бы равнодушно отворачивался. Теперь, после паузы, поняв, что она победила, Светлозерская скромно произнесла:

– Я машинистка, по объявлению…

– Вы где работали? – Кашин использовал вопрос, чтобы более основательно прогуляться глазами по вошедшей.

– В газете «Красная звезда».

– А почему хотите перейти?

– Мне ваша газета больше нравится.

– А зарплата?

– Девочки сказали, такая же…

– Ну, что же? – заведующий редакцией вскочил со своего места значительно проворней, чем обычно. – Сделаем так: садитесь за мой стол, заполняйте анкету.

Присев на край стула, Светлозерская протянула вбок длинные ноги. Валентин подошел к аквариуму так, чтобы ему было видно эти ноги и выше, и начал сыпать рыбкам корм. Они устремились к его руке.

– Ой, какая прелесть! – она хлопнула ресницами от радости.

– Это верно, – согласился польщенный Кашин.

Он плохо умел переходить с женщинами с официального языка на личный, а с личного на интимный – и еще того хуже. Красивых женщин он панически боялся, терялся и краснел. Отсюда он делал вывод, что некрасивых добиться легче. Лицо у новенькой было некрасивое, и завредакцией мгновенно решил, что это очень удачно: с одной стороны, она ему понравилась, а с другой – она некрасива. Стало быть, не будет чересчур много о себе воображать и оценит глубину будущего чувства его, Кашина.

– Так-с, – он взял анкету и ходил вокруг, время от времени поглядывая то в анкету, то на Светлозерскую. – Значит, Мария Абрамовна?…

– Только по паспорту, – строго сказала она. – Я прошу, чтобы меня все звали Инной.

– Почему, Маша?

– Никаких Маш! Имя Маша я терпеть не могу, Мария – тем более, а за Марусю просто готова глаза выцарапать, – она с улыбкой показала, как она это сделала бы. – Я и с мужем-то последним разошлась частично из-за этого.

– Хорошо. Пусть Инна… – он вдруг придумал ход и доверительно наклонился. – Сделаем так: я эту тайну оставлю в сейфе, возьму грех на душу, как ответственный за кадры… Только вот отчество у вас странное… для русской…

Инна, как впоследствии выяснилось, очень любила, когда ее принимали за еврейку. Была она патриархальной славянкой, и от имени ее отца Абрама Пешкова, дальнего родича великого писателя Алексея-Максима Пешкова-Горького, ничем не веяло, кроме православной волжской дремучей старины. Инна привезла с Волги русые волосы, стянутые в старомодный узел, который ей шел, и хромоту оканья, которую евреям, при всей их переимчивости, освоить не дано.

Зацепок в анкете Светлозерской было более чем достаточно, но Кашин уже так настроился ее взять, что некоторые изъяны (например, неудачливую семейную жизнь) оценил как плюс лично для себя, а другие (вроде отсутствия московской прописки) принял как выгодный шажок для последующего. Он, Кашин, сможет пробить ей прописку, если она хорошо себя зарекомендует.

У Инны-Марии была своя причина временной прописки во Владимирской области. Решив развестись со своим вторым мужем Грязновым, она начала новую жизнь и приехала в столицу. Тут, на улице Горького, Инна приняла свою излюбленную позу статуи современной Афродиты с сумочкой за спиной. К ней сразу стал клеиться итальянец, вышедший с Центрального телеграфа, как оказалось, технический представитель фирмы «Оливетти», заключившей контракт на поставку специальной мебели для ЦК КПСС. Инна встречалась с Альдо у него в номере гостиницы «Берлин» дважды в неделю в течение трех месяцев, и хотя он плохо говорил по-русски, а Светлозерская ограничивалась в итальянском одним «чао!», она чувствовала, что он открыл ей мир страстей, до этого никем ей не объясненный. Инну взяла на учет служба внешнего наблюдения. Прошлого у нее не было, итальянец поставлял оборудование в ЦК, и обижать его не было указаний. Предполагалось, что после его отъезда Инна будет встречаться с другими иностранцами. И тогда органы решат, что с ней делать. Но едва Альдо уехал, Инна из Москвы исчезла.

Появилась она в Киржаче, под Владимиром, в доме матери Грязнова. Тут она родила итальянцу сына, честно все сообщив грязновой матери. Бабка, однако, привязавшись к мальчику, немедля после отъезда бывшей снохи ухитрилась в местном ЗАГСе черноволосого худенького мальчика усыновить за поднесенную курицу и два десятка отборных яиц. А с Инны теперь в каждый ее приезд требовала денег только на поддержание временной прописки, за которую надо давать взятку трояк в месяц участковому оперу.

Освободившись от итальянца и его ребенка, Инна не могла найти себя и от скучности окружающей ее действительности согласилась выйти замуж за сержанта-сверхсрочника Альфреда Светлозерского: его имя напоминало ей Альдо. Других точек соприкосновения не нашлось. Долго возле него продержаться она не смогла. Он был ей физически противен, а его глупые шутки заставляли ее морщиться, будто от зубной боли.

Она уехала в Москву, решив начать сызнова, и устроилась машинисткой, числясь на должности дворника, так как только на эту должность ее взяли без прописки. Работала она в окружении таких же туповатых, как ее последний муж, полувоенных-полужурналистов. Она продолжала одеваться в шмотки, подаренные ей Альдо, и от офицеров не было отбою. В газете ей нравилось, но хотелось более интеллигентного окружения. В расцвете своих физиологических сил она очутилась в «Трудовой правде».

В машбюро говорили только о тряпках и мужчинах, а в перерывах между разговорами печатали. Языкастая умница Светлозерская прижилась сразу. На вопрос, сколько у тебя, Инна, было мужчин, она немедля ответила вопросом: «Когда? Сегодня?» Ибо до вчерашнего дня у нее был в жизни четыреста восемьдесят один мужчина. Первые сотни имен стали выкрашиваться из памяти, но счет не нарушался.

– С какой стороны ни глянь, у Инки фигура – лучшая в редакции, – говорили машинистки с гордостью. – Жаль, нельзя голой ходить. Любая одежда, даже импортная, такую фигуру только портит.

– Не портит! – успокаивала их Светлозерская. – Если сразу раздеться, то и пообещать нечего. А если мужик выпил, что ему ни подложи, все красиво. Так что, девки, не расстраивайтесь!

С такой житейской мудростью, да получи она хоть плохонькое высшее образованьице, Светлозерская могла бы шагнуть ой как далеко! Так считали ее подруги. Но сама она уговаривала – не столько их, сколько себя:

– Да что вы, девахи! Мне не отсутствие диплома препятствует, а то, что я женщина: гормон так и прет.

– А у мужика разве не прет?

– Прет, да после отдых дает, – отстаивала свою точку зрения Инна. – А у нас без перерыва! Если б не гормон, я бы такие высоты взяла!…

В «Трудовой правде» ей поручали самую ответственную работу. Грамотность у нее была природная – откуда же ей взяться с шестью-то классами с половиной? А скорострельность выше всяких похвал, и пальцы никогда не болели, и не бюллетенила никогда, даже после абортов.

– Самые несчастные люди в редакции мы, машинистки, – философствовала она. – Мы должны вдумчиво переписывать двумя руками ту белиберду, которую в отделах, не задумываясь, строчат одной правой.

Жила Инна небедно за счет халтуры. Между делом она успевала пропустить в день две-три левых статьи. Из Балахны, из своего детства, она привезла умение гадать на картax, которое вдруг с тайным интересом потянуло к ней женщин. Она гадала всем – у всех были несчастья или неопределенные ситуации. Все мужчины в редакции от Макарцева до алкашей-печатников в цехах были перегаданы сотни раз, распределены по королям и валетам, скрещены с разными дамами. Много зная, Инна могла злоупотребить чьим-то доверием, но никогда этого не делала. Мужская часть редакции называла ее «своим парнем», хотя все меньше оставалось таких, кто лично не убедился, что она женщина.