1. Единство взглядов

В старинном трехэтажном здании на площади Руднева впервые за много лет собралось столько народу. 1 марта 1922 года в Харьков прибыло начальство из всех гарнизонов Украины и Крыма, флотские начальники с Черного и Азовского морей.

Шел пятый год жизни молодой Советской республики. Остались позади три года гражданской войны, тем не менее, многие командиры, хорошо знавшие друг друга понаслышке, впервые познакомились лишь здесь, в Харькове.

Первое широкое военное совещание созвал командующий войсками Украины и Крыма Михаил Васильевич Фрунзе, выдающийся советский полководец, с чьим именем были связаны многие блестящие победы Красной Армии в гражданской войне, в том числе классическая операция по штурму Перекопа и полному разгрому последнего оплота русской белогвардейщины — армии Врангеля.

Известна истина: управлять — значит предвидеть. Тот, кто, управляя людьми, погряз в заботах сегодняшнего дня, не думает о дне грядущем, дальше своего носа ничего не видит. Настоящий же руководитель, заглядывая вперед, готов встретить любые сюрпризы. Именно заботы о дне грядущем и заставили Фрунзе созвать это совещание.

Фрунзе, командующий особого склада, блестяще справился с бременем, перед которым спасовали бы многие крупные генералы. В прошлом солдат, он знал путь к сердцу солдата.

Железная воля полководца ведет войска к единой цели. Старая армия знала Суворова, Кутузова, Брусилова. Еще более славные имена родила Красная Армия. Среди них одно из первых мест заняло имя ученика ленинской школы Михаила Васильевича Фрунзе.

Ровно год назад, сразу же после победоносного завершения гражданской войны, Михаил Васильевич Фрунзе и другой крупный работник Красной Армии Сергей Иванович Гусев передали X съезду партии докладную записку с планом коренной военной реформы. Правда, съезд не рассматривал тезисы Фрунзе и Гусева: были более неотложные дела. Решался вопрос: быть или не быть Советской власти? Как раз во время съезда загремели пушки восставшего Кронштадта. Поднятая эсерами, клокотала Тамбовщина. Рос бандитизм на Украине, в Грузии, в Сибири. Надо было потушить растущее недовольство села, вплотную заняться восстановлением разрушенной промышленности. Съезд, руководимый Лениным, принял решение ввести нэп.

Спустя четыре месяца после X съезда партии, в июле 1921 года, в первом номере харьковского журнала «Армия и революция» была напечатана большая статья Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия». На нее вскоре в печати появился ответ Троцкого, тогдашнего наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета Республики. Внешне ответ выглядел полемически острым, на самом же деле он обнаружил военное невежество автора. Троцкий стремился принизить Фрунзе в глазах широких военных кругов казуистическими пируэтами, так как трудно было опровергнуть логически неоспоримые доводы автора «Единой военной доктрины». После первой же дискуссии вокруг острейших проблем обороны страны, как после свежего проявителя, на одноцветном до того армейском фоне четко проступили свет и тени. Основная масса военных, самая здоровая и крепкая ее часть, единодушно поддержала предложение Фрунзе о военной реформе.

Участники харьковского совещания после двухчасового доклада командующего вышли в фойе покурить. Кое-кто пытался задымить еще в зале, но Фрунзе попросил потерпеть. В фойе не было ни мягких диванов, ни пружинных кресел. Вокруг простых, плохо отесанных столов стояли голые скамьи и некрашеные табуретки. Вместо пепельниц приходилось пользоваться донышками от снарядных гильз. На стенах со времен гражданской войны висели плакаты, призывавшие бороться со вшами — рассадниками тифа. Но были и новые плакаты. Один особенно злободневный — «Серп и молот победят голод!».

Якир, похудевший, с загорелым лицом, в аккуратно стянутой широким ремнем гимнастерке с «разговорами» — недавно введенной новой форме, — весь под впечатлением выступления командующего, обратился к соседу по скамейке Виталию Примакову:

— Мне нравится, что товарищ Фрунзе не дает нам спать. Начал с военной доктрины, а сейчас это совещание…

— Какая там спячка?! — отозвался командир корпуса червонных казаков. — Хорошо тебе, Иона: ты командуешь Киевским районом, а в Киеве из обрезов не палят. У нас же не поспишь. Правда, нэп кое-что уже дал. Бандитизм пошел на убыль, но гуляют еще на Подолии петлюровские молодчики.

Примаков встал, привычно одернул гимнастерку, потом снова сел, вплотную придвинувшись к Якиру. Комкор, как и комиссар корпуса червонных казаков Минц, выделялся среди других участников совещания не совсем обычным для того времени обмундированием: на нем были синяя суконная гимнастерка и синие брюки с лампасами — подарок ВУЦИКа подшефному корпусу.

— Ты, я вижу, завидуешь мне, Виталий, — усмехнулся Якир, стряхивая пепел папиросы в переполненную окурками гильзу. — А я тебе так скажу: завидовать нечему. Ей-богу, легче управлять боем, нежели бегать с высунутым языком в поисках кирпича и жести. Восстанавливаем казармы. Но чем? Божьим чудом…

— А у нас что? Думаешь, нет казарм! Они и в Виннице, и в Проскурове, и в Старо-Константинове, и в Гайсине, и в Изяславле. Как все это треплет нервы — кирпич, цемент, доски.

— Я имел в виду не спячку нервов, а спячку мозгов, — уточнил Якир. — Михаил Васильевич теребит наши мозги, заставляет думать, тревожиться о завтрашнем дне…

— А не слишком ли? — послышался вопрос.

Якир и Примаков как по команде повернули головы к высокому окну, возле которого, куря, пускал дым на улицу комбриг Голубенко.

— Что значит слишком? — спросил Якир.

Голубенко сердито ответил:

— Не научили красноармейца азбуке, а уже целимся сделать из него академика.

К беседующим подошли друзья Якира: бородач Иван Дубовой, Илья Гарькавый, Дмитрий Шмидт, Григорий Котовский, Юрий Саблин. У окна остановились, прислушиваясь к разговору, заместитель командующего — высокий, розовощекий, с глубокими нежными глазами и светлым ежиком — Роберт Эйдеман, начальник политотдела войск Украины и Крыма Леонид Дегтярев, будущий автор интересной книги «Шагают миллионы».

— Эх, Коля, Коля-Николай! — покачал головой Якир. — Не тебе бы это говорить, не нам слушать. Ты же по себе знаешь, как важно учить людей. Кем ты был? Рубщиком гвоздей, а стал лучшим командиром бригады. Я не спорю, конечно, сапоги надо чистить.

— И физиономии брить! — вставил Шмидт.

— И на п-п-параллельных брусьях работать! — добавил Котовский.

— И буквари читать! — пробасил Дегтярев.

— Да, все это необходимо, — продолжал Якир, чуть горячась. — Но я о другом. Мы с Николаем почти всю гражданскую прошли вместе, а вот теперь смотрим на вещи по-разному. Нет пока у нас с ним, да и не только с ним, единства в понимании вопросов строительства армии, ее обучения, воспитания, сущности войны и военных операций. А ведь оно необходимо. Вот товарищ Фрунзе и добивается, чтобы единство взглядов сплотило все наши кадры по вертикали — от взводного до Главкома, — и по горизонтали — от Москвы до Владивостока.

— Призываем к дисциплине, — перебил Якира Голубенко, — а сами противопоставляем себя Наркому.

— Вот это уже неверно, — ответил горячему оппоненту Минц. — Что сказал десятый съезд? Вы, кажется, были его делегатом? Съезд сказал: свободное высказывание и железная дисциплина. Товарищ Фрунзе действует в духе партийных решений, не отклоняется от них.

— Конечно, Троцкому, может, и неприятно, что вопросы, которые должен был поднять он, подняли другие, — добавил Эйдеман.

— Что, Коля, жарко стало? — спросил комбрига Голубенко Шмидт. — Сквозная атака! Сядь рядом, заслоню…

— Ну тебя, — отмахнулся тот. — Я и не в таких переделках бывал.

Воспользовавшись наступившей паузой, Якир продолжал:

— Мне кажется, мы живем по принципу: бог дал день, бог даст пищу. Что происходит в армии? Лучшие стремятся уйти, слабачки остаются. А почему? Потому что нет перспективы. Многие считают, что они свое сделали, отстояли Советскую власть. А для чего мы существуем теперь, каковы наши задачи, нам не говорят. К примеру, ушел в токари на ХПЗ наш командир полка Леонид Владимиров и доволен. Теперь, говорит, по крайней мере я каждый день вижу результаты своего труда. Мы разбили Колчака, Юденича, Деникина, Петлюру, Махно. Вышибли с нашей земли интервентов четырнадцати держав. Наш опыт может еще пригодиться и нам самим и пролетариям других стран. А кто его изучает? Никто! Товарищ Фрунзе добивается освоения богатого опыта. И мы с ним согласны. К сожалению, пока не все, — Якир покосился на Голубенко. — Давайте трезво проанализируем, чего добивается Михаил Васильевич? Все мы читали его «Единую военную доктрину» и слушали сегодняшнее выступление. Командующий говорит о неизбежности столкновения двух миров и требует постоянной готовности наших сил. Армия должна быть готова к действиям на любом театре войны. Помните, как трудно было оторвать иную дивизию от своего уезда, своей губернии? Маневренный характер гражданской войны — результат наступательного порыва восходящего класса — пролетариата. Однако маневр — не самоцель. Маневр — это средство уничтожения вооруженной силы врага. И отступление не всегда бегство. Если временное отступление позволяет сохранить живую силу, сократить фронт, завлечь врага под сокрушительный удар, то оно помогает победе. Новая техника требует пересмотра уставов, программ, наставлений. Вот основное, что я особенно запомнил из требований товарища Фрунзе. Требования справедливые, актуальные, и мы, большевики, обязаны поддержать их, может, даже вопреки желанию Наркома.

— Мы еще толком не разобрались в сегодняшнем дне, а вам подавай теории на будущее, — продолжал кипятиться Голубенко.

В это время раздался звонок. Спор прекратился сам собой — участники совещания направились в зал.

 

2. Педагог Красной Армии

Якир с женой и двухлетним сыном Петей жили у Манежа в просторной, скромно обставленной комнате военного дома. Из окон комнаты были видны Александровский сад и Кремлевская стена.

Утром сосед по квартире, Николай Игнатов, бывший командир бронеотряда червонных казаков, а теперь начальник гаража Реввоенсовета, предложил Якиру машину для загородной прогулки. Но Иона Эммануилович отказался. Первую половину воскресного дня он провел в тихом зале Румянцевской библиотеки. Сквозь раскрытые окна читального зала доносился разноголосый шум улиц. Четкий цокот копыт московских лихачей по булыжнику, крики «Эй, поберегись!» перемежались с бренчанием трамвайных звонков. На запыленных тощеньких тополях чирикали сытые воробьи, словно упрекая людей за то, что они в такой чудесный день забрались в душные читальни Румянцевки.

У жены Якира хватало забот. Приезжавшие в Москву бессарабцы не искали гостиниц, общежитий. Зная адрес Якира, шли туда со своими чувалами и корзинками, своими нуждами и заботами. Кто жил день, кто три, кто неделю, а кто и целый месяц. Прохарчившись в Москве, многие из них, не смущаясь, пристраивались к скудному пайку своего бывшего начдива. Кровать хозяев стояла в одном углу комнаты, матрац гостю клали в другом. Забота о гостях ложилась в основном на плечи жены.

Сейчас у Якира гостили Николай Голубенко и Иона Гайдук, ставший теперь помощником командира одного из полков конного корпуса Котовского. Пока Якир, сидя в библиотеке, рылся в пожелтевших фолиантах, жена, стараясь показать гостям самые примечательные места Москвы, повела их в Третьяковскую галерею.

В Румянцевской библиотеке Иона Эммануилович занялся изучением трудов известного русского педагога Ушинского. Перед Якиром лежали только что полученные из хранилища два тома капитального труда того, кого называли «учителем русских учителей».

Почему армейский работник, боевой начдив, которого неудержимо тянуло к военной науке, вдруг заинтересовался гражданской педагогикой? Дело в том, что он волею партии стал педагогом. Три месяца назад, в апреле 1924 года, Якир возглавил Главное управление военно-учебных заведений. А месяц назад, 4 июня, на заседании Реввоенсовета Республики делал доклад о подготовке командных кадров. До этого он побывал в военных школах Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Казани, Ташкента. Долго беседовал с преподавателями, с молодыми курсантами и с выпускниками. Изучал программы, наставления. К первому докладу, в котором он в присутствии председателя Реввоенсовета не оставил камня на камне от учебной системы своего предшественника Петровского, личного друга Троцкого, Якир готовился с той же тщательностью, как и к первому удару по румынским захватчикам под Тирасполем и последнему — по петлюровцам под Волочиском.

Председательствовал на заседании Реввоенсовета Троцкий, слева от него сидел его первый заместитель Фрунзе, назначенный на этот пост совсем недавно. Тут же находились члены Реввоенсовета Республики Склянский, Уншлихт, Гусев. На заседание были приглашены командующие войсками округов Егоров, Уборевич, Шапошников, Блюхер, Эйдеман, Авксентьевский, Дыбенко, Ворошилов, назначенный командующим Московским военным округом вместо Муралова.

Не без волнения Якир обрисовал печальную картину с подготовкой кадров. Военные школы не имели четко выраженной целевой установки. Программы не предусматривали основного — науки о взаимодействии войск. Учебная работа из центра никем не направлялась. Намечая строгий план перестройки военно-учебного процесса, Якир больше всего говорил о педагогах и курсантах.

С приходом Фрунзе в Реввоенсовете Республики началось коренное обновление всей военной машины сверху донизу. Все новое, прогрессивное, что предлагал Фрунзе и что еще совсем недавно было предметом жаркой полемики, теперь, вопреки желанию Троцкого, начало бурно вторгаться в жизнь. В лице своих единомышленников — молодых, энергичных военных работников-коммунистов, переведенных решением Центрального Комитета партии из войск в Наркомат, Фрунзе имел крепкую опору.

Напомнив об удручающей рутине в военно-учебных заведениях, живших еще понятиями «времен Очакова и покоренья Крыма», выдвинув план широкого привлечения к учебной работе фронтовиков, Якир сказал на заседании Реввоенсовета:

— Ваятель создает изваяния, горшечник лепит горшки. Мы обязаны быть ваятелями.

Троцкий, чертивший в блокноте какие-то замысловатые вензеля, сверкнув толстыми стеклами пенсне, ткнул карандашом в сторону докладчика:

— Чего мудрить. Все это есть в книгах Ушинского. Стремитесь выдумать часы, когда они уже давно изобретены.

«За подсказ, конечно, спасибо, — подумал Якир. — Только к чему этот барский тон?» Год-полтора назад реплика председателя Реввоенсовета могла бы еще задеть его. Но не теперь. Партия уже дала Троцкому должную оценку. XIII партийная конференция твердо заявила, что оппозиция Троцкого есть не что иное, как мелкобуржуазный уклон, как отступление от ленинизма.

Несколько недель тому назад, примерно за месяц до этого заседания, состоялся XIII съезд партии. На съезде было оглашено письмо-завещание Ленина. В нем Владимир Ильич писал о необходимости сохранения единства партии, о создании устойчивого ЦК, способного предотвратить раскол. Ленин в завещании, потрясшем коммунистов своей верой в мудрость народа, дал также оценку некоторым партийным лидерам. Троцкого он обрисовал как человека чрезмерно самоуверенного, склонного адресоваться к народу не с призывами, а с командами. Ленин подчеркивал небольшевизм этого возможного претендента на руководство.

Потому-то Якира и не встревожила реплика председателя Реввоенсовета. Куда больше его обеспокоило то высокомерие, с которым Троцкий заявил, будто он, Якир, стремится выдумать часы, когда они уже изобретены. Это был явный намек на неосведомленность докладчика в вопросах педагогики. Иона Эммануилович решил обязательно познакомиться с учением Ушинского, о котором он много слышал, будучи студентом института.

И вот уже полдня Якир роется в пожелтевших фолиантах. Просмотрено «Родное слово». Вот другая книга «Человек как предмет воспитания». Очень полезная, хотя и с «учителем русских учителей» есть о чем поспорить! Взять хотя бы тезис о «патриархальной нравственности», присущей русскому человеку. Во многом Ушинский прав, только ныне «патриархальная нравственность» вытесняется новой, коммунистической. Эх, знать бы это место из Ушинского раньше, можно было бы кое-что ответить председателю Реввоенсовета. Выходит, век живи, век учись!

Да, знания необходимы! Разве не учеба, не знания дали Михаилу Васильевичу Фрунзе оружие в полемике с Троцким на совещании военных делегатов съезда партии?! Всесторонняя эрудиция позволила Фрунзе держаться независимо перед «всезнающим» Троцким. Но дело, конечно, не только в знаниях. Вместе с ними нужна как воздух крепкая вера в свою правоту, вера в поддержку партии. С какой смелостью Фрунзе заявил тогда: «Считаю вредной, глупой, ребяческой затеей говорить теперь о наступательной войне. Вредно трубить об этом в газетах. Другое дело воспитывать армию не в оборонительном, а в наступательном духе…»

Троцкий не согласился с тем, что пролетариат может наложить свой отпечаток на способы ведения войны. А что сказал Энгельс? Вот его слова: «Эмансипация пролетариата… создает новый метод ведения войны». Троцкий умаляет заслуги пролетарских элементов в Красной Армии. А это объективно неверно.

Якир старательно делал выписки из трудов Константина Дмитриевича Ушинского — пионера педагогической психологии: «1. Педагогика — научная теория воспитания. 2. Призвать на помощь сотни педагогов. 3. Народность воспитания — вера в народ. Развивать горячую любовь к родине, чувство долга, потребность отдать все силы на служение ей. 4. Воспитывать любовь и привычку к труду. 5. Учитель — живой пример и воспитатель».

Иона Эммануилович вспомнил студенческие годы. Пришлось тогда зарабатывать на жизнь, давая уроки. Что представлял собой нелегкий труд педагога — он хорошо знал из личного опыта.

Закрывая книгу, Якир подумал: «В Киеве, у седых стен Выдубецкого монастыря, под чугунной черной плитой лежит прах великого «учителя учителей». Народ и поныне ходит к могиле Ушинского. Надо обязательно побывать там».

 

3. Гранит науки

Возвращаясь из Третьяковской галереи, Голубенко, Гайдук и Сарра Лазаревна вместе с сыном нагрянули в Румянцевскую библиотеку и оторвали Якира от занятий.

Теперь, громко разговаривая, они все вместе шли по Волхонке. Затем, свернув направо, двинулись по оживленной Знаменской, где к ним присоединился комбриг Кокарев, старый знакомый Якира — в 1917 году выборный командир 5-го Заамурского полка.

Чуть сутулясь, то и дело поглаживая черные густые усы на худом костлявом лице, он зашагал рядом с раскрасневшимися от долгой ходьбы Саррой Лазаревной и Петей. Несколько позади, стараясь не терять из виду жену и сынишку, шел Якир вместе с Голубенко и Гайдуком.

По-воскресному густой и шумный поток гуляющих напоминал карнавал. Люди охотно уступали дорогу молодым командирам, на гимнастерках которых красовались ордена Красного Знамени.

В обе стороны, от Арбата к Замоскворечью и обратно, по отшлифованному булыжнику мчались лакированные экипажи на дутых шинах. Гуляли нэпманы, подрядчики, ожившие охотнорядцы, концессионеры. Одного из них, в котелке и золотых очках, узнал Николай Голубенко.

— Это господин Отто Шраммер, хозяин пуговичной фабрики, — сказал Николай товарищам. — Его фабрика на углу Волхонки. Есть еще господин Гаммер, он снабжает сейчас весь наш Союз карандашами.

— Карандаши хорошие, не хуже фаберовских, — заметил Якир, вынув из кармана гимнастерки карандаш с наконечником-гильзой.

— А герр Отто Шраммер обеспечивает нас пуговицами, — продолжал Голубенко. — И называются они «радость холостяка».

— Я, грешным делом, подумал, — вставил Гайдук, взявшись рукой за эфес сабли, — посечь бы всю эту сволоту. А выходит, этой сволоте я обязан тем, что мои портки не спадают. Спасибо твоему Шраммеру, добрые пуговицы делает. Без иглы, без нитки обходишься. Нажал пальцами, глядишь, пуговица присобачена.

— Этим шраммерам и гаммерам очень хотелось бы прорваться к нашим домнам и шахтам, — весело поглядывая на рысаков, сказал Якир. — Но их допустили только к пуговицам и карандашам. А домны и шахты мы как-нибудь уж сами… Как это поется в песенке: «По кирпичику и по винтику мы построили новый завод».

— Вы не поверите, — громко рассмеялся Голубенко, — но этот самый капиталист Шраммер выгнал меня из своего заведения. И не до революции, а всего лишь на прошлой неделе. Я, как вы знаете, прикреплен к партийной организации его фабрики. Ну вот, провел я с коммунистами занятие, иду с секретарем посмотреть производство. Сам я чеканил гвозди, захотелось посмотреть, как штампуют пуговицы. Пошли в цех. Не индустрия, конечно, а голая кустарщина! Штампуют пуговицы девчата — молодежь. А тут гляжу, у одного автомата не работница, а королева. На пальцах — богатые перстни. Этакая пышная старорежимная блондинка…

— У тебя сразу пуговицы из головы вылетели? — улыбнулся Якир.

— Что правда, то правда. И вдруг слышу голос за спиной: «Что фам здесь надобно? Кто фас зваль тут?» Отвечаю: «Интересуюсь производством». А он, словно петух крыльями, машет руками, кукарекает: «Марш, марш отсюда. Фи ходиль профсоюз, пожалюста, ходиль, а тут не профсоюз, тут я хозяин».

— И пришлось уйти? — перебил рассказчика Якир.

— Да, пришлось уйти. Победил капитал. Ничего не попишешь — концессия!

— И правильно сделал, что ушел, — сказал Якир. — Не создавать же из-за этого дипломатический конфликт.

— Я ему только сказал: «Запомните, герр Шраммер, моя фамилия Голубенко. Может, еще встретимся там, где хозяином буду я, а не вы». Сморщил он рожу, ну на этом и распрощались.

За разговорами незаметно прошли всю Знаменскую.

Слева выросло огромное с белыми колоннами здание бывшего Александровского пехотного училища, в котором размещались Реввоенсовет, Наркомат по военным делам. Политуправление РККА, Главный штаб.

— Мы с Петей устали, — взмолилась Сарра Лазаревна. — Пойдемте домой.

— Что ж, домой так домой, — согласился Якир. — Есть хочется. Ведь не одним духовным провиантом жив человек. Не знаю, кто как, а я бы слегка перекусил.

— Кто слегка, а я бы основательно, — ответил Голубенко. — Может, махнем в «Прагу», на крышу?

С другого конца Арбатской площади, где высилось светлое здание гостиницы «Прага», доносились звуки веселой мелодии.

— А пети-мети, как говорят в Одессе? — спросил Кокарев. — А то мы как-то раз двинули компанией в ресторан: любопытно было посмотреть, как веселится новая буржуазия. Ну вошли, сели. Хоть мы при ромбах все, с орденами, а на нас ноль внимания. Чуют, значит, хозяева, в каких карманах густо, в каких пусто. Насмотрелись: сущий вертеп, цыганщина.

— Тем более в воскресенье, — добавил Гайдук.

— Нет, Коля, в «Прагу» не пойдем, не для нас эта музыка, — решительно отверг предложение Николая Якир. — Хороши мы будем, если нас, коммунистов, командиров, увидят там подчиненные. Хотя кое-кого нэп и затягивает. Кто из вас видел спектакли «Воздушный пирог» и «Зойкина квартира»? Там это хлестко показано. Но наш брат военный, я думаю, от этого застрахован.

Якир говорил правду. Редко кого из армейских работников обволакивала паутина нэпа. Случалось, правда, заслуженный боевик вдруг уходил в попы или снимал в аренду мельницу. Единицы! Основная армейская масса не была падкой ни к «воздушным пирогам», ни к «зойкиным квартирам».

— Перекусим дома, — сказала Сарра Лазаревна. — Запасов, правда, больших нет, но кое-что найдется. Пошли!

— Стойте, — предложил Кокарев и вынул кошелек. — Сходим на Арбат в Сорабком, кое-чего возьмем. Добавим к вашим запасам, и обед будет на славу.

Достали кошельки и другие.

— И я с вами в магазин, — сказала Сарра Лазаревна, беря Кокарева под руку. — Петю оставляю вам, товарищ Гайдук, потому что эти философы, — указала она на мужа и Голубенко, — заговорятся и не заметят, как потеряют ребенка. Через час всем быть у стола.

— А мы, Саинька, пока сходим поклонимся Николаю Васильевичу Гоголю, — ответил Якир на строгий взгляд жены.

У молоденькой моссельпромщицы Гайдук купил для Пети коробку ландрина. Продавщиц сладостей и папирос, одетых в серебристо-голубую униформу, тогда можно было встретить всюду — на улицах, площадях, на вокзалах.

На Гоголевском бульваре цвели липы. На газонах вокруг памятника великому писателю распустились пестрые чернобровки, пышные султаны левкоев, отцветала ароматная красная гвоздика.

Свободных скамеек не было. Пришлось прохаживаться в тени деревьев по утоптанной тропинке от памятника Гоголю до Сивцева Вражка.

— Будем нагуливать аппетит, — подмигнул Якир Николаю Голубенко.

— Я и без того сожрал бы барана, — ответил тот. — Знаешь, Иона, по совести скажу: после гражданской войны я только раз наелся как следует. Один мой взводный позвал на свадьбу.

— А я тут, в вашей Москве, вовсе захляну, — пожаловался Гайдук. — Хоть не выходи из хаты. Что ни шаг — гривенник, два шага — рупь. Скоро вы меня, Иона Эммануилович, отпустите к себе в Житомир?

— Ни в какой Житомир я тебя не отпущу. Поедешь в Ленинград учиться.

— Эх, трехсот тридцати трех… Я же там был, учился в Высшей кавалерийской школе, — возразил Гайдук. — Нельзя же до без памяти учиться и учиться. Замучаете меня вашей наукой…

— Это одна нытика, тезка! Вот Голубенко — комбриг, а учится за милую душу. Охотников учится, учатся Гарькавый, Кучинский, Соколов, Бутырский. Нашего боевого морзиста Бориса Церковного, надеюсь, все помните? Так вот, он заканчивает академию. И как? По первому разряду. Старик Кокарев тоже приехал поступать в академию. Пока мировой капитал нас не трогает, будем учиться, будем грызть гранит науки. А как тронет, ему же хуже будет, мы будем ученые, не то, что раньше. Так что давай, тезка, не будем ныть. Поедешь в школу механической тяги. Некому у нас работать на танках.

— На танках? — изумился бывший моряк. — А где они? Их не то что не видать, даже ничего не слышно про них.

— Верно, тезка. Танков у нас раз, два и обчелся, но они будут, обязательно будут. Раньше мы учили зеленую молодежь, а теперь решили готовить танкистов из боевых, опытных командиров. Товарищ Фрунзе говорит, что в ударные войска — в авиацию и танковые части — надо брать кавалеристов. Переучивать их и давать им полки, эскадрильи, бригады. Ты думаешь, Иона, мне легко было уйти с должности командующего войсками Киевского района на кабинетную работу? И тебе нелегко. Понимаю, сочувствую, но помочь ничем не могу. Придется тебе, веселый житель земли, держать курс на Ленинград. «Отмучаешься», а потом спасибо скажешь. Время такое настало, чтобы учиться. Не то что мужчины, женщины многие сели за парты. Ты помнишь нашу боевичку Настю Рубан?

— Которую кадюки порубали под Копыловом?

— Да. Хотя после той рубки часто бьют ее приступы, но она тоже учится здесь в Москве, в Высшей школе чекистов. Что-то нынче не пришла, а то как воскресенье, обязательно является, где бы мы ни были, разыщет.

— Да вон она, — воскликнул Голубенке — Вон, глядите, из-за памятника Гоголю «выплывают расписные».

— Легка на помине! — широко улыбаясь, встретил Настю Якир. — А мы о тебе только что вспоминали. Какая ты шикарная сегодня. Прямо модель с витрины Мосторга…

— Моссельпромовская шоколадка! — добавил Голубенко.

Чувствуя себя в центре внимания, Настя маленькой, почти детской, рукой подтянула рукава кофточки, проверила поясок коротенькой, сшитой по моде, юбки, потом ласково посмотрев на мужчин, спросила:

— А чего это вы вдруг вспомнили обо мне?

— Хвалили тебя, — ответил за всех Гайдук. — Говорили, что ты умнее иных мужчин. Грызешь науку.

— Да, наука, наука, — с чуть заметной разочарованностью в голосе произнесла Настя. — Мечтала выращивать капусту, а учусь снимать головы всяким гадам. И ничего не поделаешь: раз надо, так надо.

— Выращивать капусту куда проще, — с сочувствием сказал Якир. — Вот потому партия и поставила тебя не на капусту, а послала в Чека.

— А где Сарра Лазаревна? — спросила Настя, разрумянившись от довольно откровенных похвал. Румянец еще больше оттенил миловидность и привлекательность ее нежного лица.

— Думаю, что моя половина уже дома, хозяйничает. Ждет нашествия, — ответил Якир. — Как всегда, Саинька будет рада тебе. Иди, Настюшка. — Якир вынул плоские из вороненой стали часы, посмотрел на циферблат, добавил: — Да и всем пора домой. Поспешим, хлопцы! А то как бы не получить от хозяйки выговор с занесением в послужной список. К тому же вам после обеда отдыхать, а мне еще надо редактировать очередной номер «Военного вестника».

Гайдук под впечатлением недавнего разговора шел мрачный и задумчивый. У самого дома спросил Якира:

— Выходит, значит, мне с кавалерией придется прощаться?

— Да, придется, — улыбнулся Якир. — А видно, не хочется. Ведь кавалерия — твоя слабость. У тебя даже какая-то поговорка есть. Как ты там говоришь: кавалерия — цвет армии?

— Говорил и буду говорить: цвет народа — это его армия, цвет армии — ее кавалерия, цвет кавалерии — конный корпус Котовского.

— Ну что ж, так и запишем. Верно, Николай? — засмеялся Якир, обращаясь к Голубенко.

 

4. Первенцы-быстроходы

Время методично отсчитывало минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы… Казалось, еще совсем недавно мировая буржуазия каркала о неизбежной гибели России, а английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, посетивший молодую Советскую республику, назвал план электрификации и экономического возрождения нашей страны утопией, а Ленина кремлевским мечтателем.

В ту пору, когда в Кремле встретились величайший мечтатель современности с писателем-утопистом, один из них смотрел в будущее и видел Россию в свете ярких огней, другой, загипнотизированный прошлым, видел ее в кромешной тьме. Немногочисленные наши заводы тогда не остыли еще от горячки военных заказов; страну душил голод не только на хлеб, но и на спички, гвозди, соль, керосин… Делались первые попытки купить в Америке партию тракторов — «фордзонов».

Ленина и Герберта Уэллса рассудила сама жизнь. Прошло лишь десять лет, и над Россией, разгоняя вековую цепкую мглу, зажглись яркие огни новой, ленинской эры. Построенные на Волге и в Харькове заводы-гиганты стали выпускать ежедневно сотни тракторов…

В 1932 году из Москвы в столицу Украины Харьков приехал Михаил Иванович Калинин. Предстояло торжественное открытие Днепрогэса. Сталин, отдававший предпочтение плану строительства Волго-Донского канала, не поехал на торжество. Все, кто знали, что в вопросе о создании электростанции на Днепре генсек неохотно уступил требованию большинства в Политбюро, не могли не обратить внимания на то, что в его приветственной телеграмме не упомянулось имени Ленина — инициатора электрификации Советской страны.

Из Харькова в Запорожье Председателя ЦИК СССР сопровождало все правительство Украины. Приехал на Днепрогэс и командующий войсками Украинского военного округа Иона Эммануилович Якир.

До церемонии открытия станции оставалось несколько часов. Командир Днепропетровского стрелкового корпуса суховатый, словно английский лорд, Федор Рогалев пригласил командующего отдохнуть с дороги, позавтракать. Но Якир отказался. Велел всем встречавшим его садиться в машины и ехать к зенитчикам.

Якир, Рогалев, Александр Швачко — начальник противовоздушной обороны Украины, красавец, прозванный в кругу друзей Аполлоном, — сели в синий «бьюик» комкора.

Рогалев нервничал, искоса поглядывал на Швачко: «Тоже мне лезет со своим зенитным полком, когда приезда командующего ждет предупрежденная за неделю знаменитая 30-я Иркутская дивизия, штурмовавшая Чонгарский мост в ноябрьские дни 1920 года». Нервничал и Швачко. Хорошо зная натуру командующего, он ждал его визита, но не предполагал, что Якир поедет в зенитный полк сразу же, прямо с вокзала. Приготовился ли к встрече суетливый Вераш?

Машина, шурша шинами, неслась по новому асфальтированному шоссе. Мимо мелькали оголенные кроны недавно посаженных кленов и тополей, только что заселенные кирпичные дома, новые корпуса заводских цехов, высокие, словно египетские пирамиды, усеченные конусы, еще не успевших почернеть охладителей. Молодая индустрия Запорожья представала во всем своем величии.

Швачко дал знак шоферу сворачивать к казармам.

— Нет, Александр Ильич! — распорядился Якир. — Держите направление на первую батарею.

В окружении высоких тополей, с зачехленной казенной частью, удлиненными тонкими стволами смотрели в небо зенитки. Пока часовой, выполняя формальности, пропускал начальство в запретную зону, расчет одного из орудий приготовился «к бою».

Появился и представился командующему близорукий, в огромных очках, черный как жук командир зенитного полка мадьяр Вераш.

— Звено «неприятельских» машин идет с северо-запада, звено с юга! — дал вводную командующий. — Дистанция две тысячи метров, высота — тысяча.

Расчет ожил. Заработало счетное устройство. Шевельнулся ствол пушки, грянул холостой выстрел. Команда следовала за командой. Отлично подготовленные зенитчики сноровисто, без суеты выполняли сложные операции, раз за разом «поражая» воздушные цели.

После отбоя Якир поблагодарил бойцов и командира полка Вераша за отличную работу. Подошел к наводчику, спросил, как служится, как живется, что пишут из дому, кто родители, много ли в орудийном расчете ударников? Хотя командующий задавал вопросы наводчику, отвечали на них чуть ли не хором все бойцы расчета.

— Хорошо, — остановил расшумевшихся артиллеристов Якир. — А какой нынче день, знаете?

— Как же не знать! Открытие Днепрогэса!

— А о плане ГОЭЛРО слышали? Знаете, кто его предложил?

Получив дружный и правильный ответ, Якир стал спиной к казенной части зенитки, поднял руку — наступила тишина:

— Да, товарищи, великий Ленин сказал, что коммунизм — это Советская власть плюс электрификация всей страны. Сначала были Волховстрой, Шатура, Штеровка, а сейчас Днепрострой. Гигант! Полмиллиона лошадиных сил! При царе таких чудес не создавали. Меньшевики когда-то кричали, что большевики могут лишь разрушать, а мы создаем новое на радость друзьям, назло врагам. Другим об этом будут рассказывать газеты, а вы это видите каждый день своими глазами. Мало того, вам оказана великая честь: ваш полк будет охранять Днепрогэс! Гордитесь, товарищи! Конечно, охрана Днепрогэса возложена не только на вашу часть. За станцию несут ответственность и полки товарища Рогалева. Но их очередь еще неизвестно когда наступит, а ваша с первой минуты. Есть такой генерал Дуэ, итальянец, фашист. Тот считает, что песенка наземных войск спета. Войну, дескать, можно выиграть лишь мощным ударом авиации…

— Они боятся человека, ищут спасения в технике, — воспользовавшись небольшой паузой, сказал Вераш.

— Знаете, товарищи, — продолжал Якир, — и дерево и человек рушатся под ударами внешних или внутренних причин. Иногда — это страшнее всего — под двойным ударом: внешним и внутренним. Дерево рушится от разряда молнии, от зубьев пилы, от наезда танка. Оно гибнет и от червяка-древоточца. Человеку страшен удар извне и молнии, и пули, и меча, и дубины. Он часто не выдерживает и бурной вспышки болезни. Также бывает и с человеческим обществом. Наше, советское, общество побороло многочисленные внутренние болезни, угрожавшие ему: заговоры белогвардейцев и меньшевиков, махновщину и григорьевщину, восстание левых эсеров и мятеж в Кронштадте, разгул кулаков на Тамбовщине, антиколхозное сопротивление сельской буржуазии. Мы устояли под натиском нэпманов. Не одолел нас троцкизм. С внутренними опасностями, как говорится, в основном покончено. А вот с внешними, тут иное дело! Надо держать ухо востро, и особенно вам, товарищи зенитчики. Помнить о теориях генерала Дуэ надо ночью и днем. Особенно ночью. Мне сегодня придется выступать на открытии Днепрогэса. Позвольте мне, товарищи, от вашего имени заверить рабочий класс, советский народ и Советское правительство, что охрана Днепровской электростанции — в надежных руках.

Артиллеристы шумной толпой провожали командующего до самой машины. В синем «бьюике» Якир сказал Рогалеву:

— Вы всю дорогу дулись на меня, Федор Федорович, за то, что я в первую очередь поехал к Верашу. А ведь и вы так бы поступили. От зенитчиков теперь зависит очень многое. Не правда ли? После торжественной части на Днепрогэсе сразу же поедем в вашу тридцатую. Банкетничать не станем, некогда, не время.

Строгое лицо командира корпуса расплылось в улыбке:

— Знаю, вы не любитель банкетничать. Сами не банкетничаете и другим не даете.

— Не время, — повторил Якир.

— А когда же наступит это время? — спросил комкор. — Я, конечно, не имею в виду так называемую спокойную жизнь старого гарнизонного начальства, но когда пройдет пора этой непрестанной гонки?

— Думаю, что только после нас, Федор Федорович. При коммунизме. Потому, что долго строить нам не дадут. — После минутного молчания спросил: — Вы читали «Капитанскую дочку»? Там описывается чересчур спокойная жизнь в Белогорской крепости. Не гарнизон, а богадельня. Однако как героически умер старикан-комендант Иван Кузьмич Миронов! Хоть и царский служака, а не вредно нашим командирам знать этот пример служения воинскому долгу.

— Мы это и делаем, товарищ командующий, — отчеканил по-солдатски Рогалев.

— К сожалению, не всегда, уважаемый товарищ комкор.

— Я вас не понимаю, товарищ командующий.

— Сейчас поймете, Федор Федорович, — сдерживая раздражение, продолжал Якир. — Ваша восьмидесятая дивизия донесла об отличных результатах индивидуальных и коллективных стрельб. Заняла первое место в округе. Здорово! А за счет чего?

— Как за счет чего? Вы, товарищ командующий, знаете лучше меня. Восьмидесятая дивизия — это рабочий класс Донбасса, отличники, ударники и в труде и в учебе.

— Все это верно, спорить нет смысла. Но вот, видать, командир дивизии крепко втер вам очки. Через своих шефов отхватил на Луганском заводе пятитонку патронов.

У Рогалева округлились глаза, лицо покрылось красными пятнами. Якир продолжал:

— А вы знаете, не то что бойцу, а зайцу дай тройную норму патронов, он станет стрелком-отличником. А за чей счет? За счет народного пота. Нет, ты, голубчик, своим потом добейся и положенной нормой.

— От вас первого слышу, товарищ командующий, — окончательно растерялся Рогалев.

— Плохо, что не знали. Очень плохо. Говорите о том, что учите людей верности воинскому долгу, а на деле что получается?! Эх, Федор Федорович! Уважаемый вы человек, комиссаром были, а проглядели такое дело. Завтра же поезжайте туда. Сами разберитесь в этом антипартийном, антигосударственном деле. Знаете, я не терплю очковтирателей. Потом в дивизии проверьте выборочно полки. Дайте людям строго положенную норму боеприпасов. Выполнят задачу — похвалим, а выскакивать на первое место обманом никому не позволим.

Уже почти семь лет командовал Якир округом, и все это время он сам не знал покоя и не давал застаиваться другим. О какой там спячке могла идти речь! Индустриализация страны и коллективизация сельского хозяйства взбудоражили весь советский народ. Клокотала жизнь и в Красной Армии. Импульс, данный ей выступлением Фрунзе о единой военной доктрине, не угасал! Появились в армии свои теоретики, мыслители, организаторы, конструкторы, стратеги и тактики. Книжные полки военных библиотек обогатились печатными трудами советских полководцев. Авторы этих книг горячо полемизировали не только с зарубежными военными авторитетами, но и друг с другом. Книги и статьи Тухачевского, Егорова, Якира, Уборевича, Какурина, Сергеева, Путны, Примакова, Микулина, Эйдемана, освещая опыт гражданской войны, давали богатый материал для теоретических обобщений.

В 1924 году на вооружение войск поступил первый советский Полевой устав, подытоживший боевой опыт двух войн. И это была несомненная заслуга талантливого полководца, военного теоретика, глубокого мыслителя Михаила Васильевича Фрунзе.

Даже в самых отдаленных гарнизонах возникали диспуты по поводу новых книг по вопросам тактики, стратегии, обучения войск. Подвергались всестороннему обсуждению самые различные вопросы военного дела и военного строительства, выдвигаемые как советскими, так и иностранными авторами. Люди стремились заглянуть хотя бы в недалекое будущее. Особенно острые дискуссии разгорались при разборе книг Дуэ — крестного отца воздушных армий и апостола воздушной войны, Фуллера — английского проповедника танковых ударов и немца Зольдана — одного из яростных пропагандистов профессиональных армий.

Кардинальные вопросы большой военной политики, государственной и глобальной стратегии, нового оперативного искусства поднимали на страницах журнала «Война и революция» Свечин, Тухачевский, Меликов, Триандофилов.

Во всех больших гарнизонах появились танковые полки и бригады, хотя, по сути дела, еще не было для них настоящих боевых машин. Проводились опыты. Советские конструкторы модернизировали французский танк «Рено» и английский танк «Виккерс».

В конце 1931 года в Москву были вызваны из Харькова председатель Совнаркома Чубарь, руководитель украинских большевиков Косиор и командующий войсками УВО Якир — члены Комиссии обороны УССР. Центральный Комитет партии поставил перед ними задачу: дать к лету 1932 года два быстроходных танка. Советские инженеры уже создали проект, двигавшейся на колесах и на гусеницах боевой машины БТ-2.

— Это дело чести не только вашей республики, но и всей страны! — сказали представителям Украины в ЦК. — На первомайском параде дипломатический корпус должен увидеть наши новые боевые машины.

Серго Орджоникидзе, положив руку на плечо своему другу Косиору, сказал:

— Как думаешь, Станислав, завод справится с заданием?

— Поговорим с рабочим классом! — коротко ответил Косиор.

Чубарь добавил:

— А мне придется потолковать с партийцами. Ведь я состою на учете в их парторганизации.

— Пусть с рабочим классом поговорят товарищи Чубарь и Косиор, а я потолкую с Владимировым, с директором завода. За него ручаюсь, сделает все, что потребуется, — обещал товарищу Серго Иона Эммануилович.

Вспомнил при этом Якир дела давно минувших дней. В июле 1919 года он посылал плосковца Ивана Колесникова подавить восстание земляков. На переговоры с мятежниками выехали Голубенко и Владимиров. Леониду Владимирову кулаки кричали: «Кому служишь? Чужакам?», а он спокойно отвечал: «Не чужакам, а советскому народу».

Сразу после гражданской войны Владимиров ушел на завод, стал токарем. Смекалистого рабочего, бывшего комиссара, а потом командира полка, орденоносца сразу оценили на производстве. Он быстро выдвинулся: стал мастером, потом начальником цеха. А в 1931 году он работал уже директором крупнейшего гиганта индустрии — Харьковского паровозостроительного завода.

Вот ему и выпала честь дать Красной Армии два первых быстроходных танка. Конечно, Якир понимал: Владимирову в то время было гораздо легче сделать сто других машин, нежели один танк. Это знали и в ЦК партии Украины. Директора пригласили в СНК. На заседание Совнаркома приехали руководители и многих других промышленных предприятий республики. С ними говорили Чубарь, Косиор, Якир. СНК обязал одних дать для танков броню, других — моторы, третьих — легированную сталь, четвертых — недостающие карусельные станки. Кое-кто недоумевал: «А как же наши планы?» Им ответили: «Это задание сверхплановое. Оно должно быть выполнено во что бы то ни стало!»

Не хватало цветных металлов. Чубарь предложил снять колокола в харьковских церквах.

Не раз и не два появлялся командующий войсками Якир на завод. Минуя кабинет директора, он шел в цеха, к людям, горячо взявшимся за новое дело. Беседуя с рабочими, командующий взывал к их пролетарскому долгу. Люди работали по две смены, как в военное время. И вот 1 мая 1932 года по Красной площади, пусть пока с некондиционной броней, пусть пока лишь с одними пулеметами, с ревом и треском, выбрасывая синее пламя из раскаленных глушителей, стремительно пронеслись мимо трибун два быстроходных танка.

Вскоре на территории завода приступили к оборудованию вновь построенного цеха, из ворот которого уже через несколько месяцев один за другим начали выезжать новенькие танки БТ-5 и БТ-7.

Как наиболее целесообразно применять это новое, мощное по огню, ударной силе и подвижности средство борьбы? Использовать ли танки в качестве непосредственного подспорья пехоте, чего добиваются французы, или сделать самостоятельным родом войск, о чем постоянно трубит англичанин Фуллер? Эти вопросы дни и ночи волновали командующего войсками Украинского округа.

Ясно было одно: нельзя слепо доверять теоретическим выкладкам ни французов, ни англичан. Надо все проверять самим, практически убедиться, как это получится не только на топографической карте, но и на местности, в обстановке, максимально приближенной к боевой.

И командующий войсками округа вместе со своим штабом, который возглавлял в то время Дмитрий Александрович Кучинский, проводит несколько опытных учений с участием вновь сформированных танковых частей и соединений.

 

5. Будни

Занятый большой работой в штабе округа и в войсках, неся на себе основную нагрузку в Комиссии обороны республики, то и дело отлучаясь в Москву для участия в заседаниях Реввоенсовета, Иона Эммануилович Якир не оставил после себя капитальных трудов. И все же он внес значительный вклад в дело создания советской военной науки, особенно той ее ветви, которая носит название «Оперативное искусство».

В Главном штабе Красной Армии разрабатывался новый Полевой устав. Перед его составителями стояла задача в значительно большей мере, чем в прежнем уставе, отразить изменения в действиях войск, вызванные бурным развитием новых боевых средств.

К опыту империалистической и гражданской войн прибавился опыт освободительной борьбы турецкого народа в 1921–1922 годах. Возглавляя борьбу народа за национальную независимость, Мустафа Кемаль (Ататюрк), впоследствии президент Турецкой республики, громя англо-греческих оккупантов, нуждался не только в материальной помощи, но и в хорошем военном советчике. Он обратился к Ленину с просьбой направить в Турцию с миссией доброй воли героя Каховки и Перекопа. Работа в Полевом штабе кемалистов, возглавлявшемся Иненю-пашой, еще больше расширила военный кругозор советского полководца Михаила Васильевича Фрунзе.

Был еще опыт борьбы марокканцев Абд-эль-Керима против испанских и французских колонизаторов. Со всей скрупулезностью тонкого знатока военного дела Михаил Васильевич подытожил этот опыт в капитальном труде «Европейские цивилизаторы в Марокко». Это блестящее обобщение и сейчас представляет большой интерес не только для военного читателя.

Немало ценных наблюдений и выводов накопили советники революционных китайских войск Блюхер и Примаков, вернувшиеся с Востока в 1926 году.

Кое-что составители нового Полевого устава почерпнули из военных операций Блюхера и Вострецова во время дальневосточного конфликта 1929 года. В том же году к советскому опыту добавился опыт действий выдающегося героя гражданской войны Примакова.

Помогли составителям Устава также многолетние изыскания советских теоретиков Тухачевского, Егорова, Шапошникова, Триандофилова, Меликова и разносторонний опыт практиков военного дела Уборевича, Седякина, Корка, Пугачева, Якира.

Украинский военный округ под командованием Ионы Эммануиловича Якира на протяжении ряда лет был своего рода экспериментальной базой, где детально отрабатывались новые формы и методы вооруженной борьбы.

…На очередное учение вызваны командиры корпусов и дивизий. Якир ставит боевую задачу. Со стороны границы наступает моторизованный отряд «синих». Его цель, совершив за сутки 200-километровый марш, прорваться к Бердичеву. Задача немыслимая для армии прежней структуры. Но это уже новая, моторизованная армия! У «красных» сил мало. Все брошено к югу, в основную группировку, где решается судьба армейской операции, а на бердичевском участке всего лишь один батальон пехоты, усиленный инженерными средствами.

Саперы действуют без промедлений. Посредники хронометрируют все операции. Два красноармейца, ловко орудуя лопатами, отрывают яму, третий подталкивает каток с проводом, четвертый осторожно кладет на дно динамитный заряд. Еще минута — и все тщательно замаскировано.

Показались передовые машины «противника». Прошли заминированный участок. И вдруг в их тылу раскатисто прогремел взрыв, на месте которого образовалась глубокая воронка. Путь отхода для машин «противника» закрыт. Но так ли?

Командиры, участники учения, бросились к свежей воронке. Самый горячий сторонник моторизации Иона Гайдук, пренебрежительно махнув рукой, заявил, что один красноармеец в десять минут может засыпать воронку, и боевая техника двинется дальше.

— В десять минут? Это языком, — возразил Николай Криворучко, не уступавший атлетическим сложением своему предшественнику и учителю Григорию Ивановичу Котовскому. — Бери лопату, докажи делом… То-то. Это тебе, друг Иона, не в «чубики» играть. А твой чуб, знаю, не только посивел, но и поредел… Драл я тебе его немало…

Замечание Николая Криворучко вызывает на лицах командиров улыбки. Но Гайдук не обижается. На кого обижаться? Здесь все свои, боевые друзья и соратники еще по гражданской войне. Вот Якир — командующий войсками, учитель, земляк. Рядом стоит Николай Криворучко, после трагической смерти Котовского в 1925 году возглавивший 2-й конный корпус. Тут же Макар Заноза, пожалуй, единственный на весь округ некурящий командир. Недавно он принял кавалерийский полк. Сам Иона Гайдук теперь командир танковой бригады. Вспомнил он и о Борисе Церковном, который где-то на Дальнем Востоке возглавлял в то время штаб стрелкового корпуса.

— И в самом деле, — поддержал кавалериста Якир. — Дайте моему тезке лопату, пусть докажет…

Прошло немало времени, прежде чем бывший моряк, сильно вспотевший, вылез из ямы, не засыпав ее и на одну треть. Лопаты взяли Якир, Дубовой, Криворучко и еще три товарища. Спустя десять минут самый крупный из всех землекопов Криворучко поднялся, чтобы передохнуть. Тут его поддел Гайдук:

— Что, друг Микола? Это тебе не преженыця на сковородке, и чтоб все десять желтков были целые.

Шесть человек сумели засыпать яму только за полчаса. Сделан первый вывод: десяток таких ям может задержать продвижение мотоотряда на несколько часов.

— Ну что, тезка, убедился? — Якир положил руку на плечо Гайдуку. — Динамит и лопата плюс пристрелянный пулемет — серьезный враг вашему брату механизатору. Скажи откровенно, убедили мы тебя? А то ведь ты больше фуллеровец, чем сам Фуллер. У тебя, слыхал я, даже поговорка новая появилась?

— Да, — подтвердил Гайдук, — появилась. Говорили буду говорить: цвет нации — ее армия, цвет армии — ее мотомеханизированные войска, цвет мотомехвойск — танковый корпус товарища Борисенко!

— Люблю свирепых танкистов! — еще крепче сжал плечо земляка Якир под общий смех товарищей.

«Синие» свернули с дороги, пошли в обход через луга. Но и здесь их постигла неудача. Взметнувшиеся флажки обозначили серию гибельных для машин взрывов. А наспех окопавшиеся позади заграждений стрелки встретили мотопехоту дружным залпом, потом ринулись в штыковую атаку.

Надвинулась туча, полил дождь. Якир, мокрый с головы до ног, повел командиров к перелеску, через который лежал путь «синих». Там, сооружая завал, одни саперы мотопилами валили вековые деревья, другие — буравили могучие стволы, начиняя их динамитными зарядами.

Якир обратился к командиру Донбасской дивизии, еще хорошо помнившему взбучку командующего за дело с незаконно приобретенными патронами.

— Теперь вы понимаете, почему мы заставили вас помогать строителям азотнотукового комбината? Он дает не только удобрения для полей…

— Понимаю, товарищ командующий.

Дождь не прекращался. Командир 14-го корпуса Дубовой, став под густую сосну, снял с себя мокрые гимнастерку и рубаху, надел на голое тело принесенное адъютантом кожаное пальто. Якир бросил реплику:

— Что, Ваня, припекает? Ничего не поделаешь, такая наша судьба — день мокнем, ночь сохнем.

Сели в машины. Поехали в сторону «синих». С трудом переправились через завал, устроенный в одном из хуторов «красными» с помощью местных комсомольцев и пионеров. Мотоотряд рвался вперед, но уже не так прытко. Мешали не только сюрпризы — зоны заграждения. Дождь испортил дорогу. Снова ликовали противники моторизации, поклонники испытанных родов войск — пехоты и кавалерии.

«Красные» были сильны огнем, динамитом. «Синие»— бронемашинами, мотопехотой, пушками, перевозимыми на машинах. Командующий округом вместе с командирами корпусов и дивизий проверял, на что способны те и другие.

Учение длилось три дня. После отбоя где-то неподалеку от Гнивани Якир прямо в поле провел разбор учения. Все командиры, не ожидая напоминаний, по давно заведенному обычаю достали блокноты, карандаши, приготовились слушать.

— Товарищи, — начал командующий, — знаете ли вы, что такое настойчивость? Я расскажу вам об одном случае. В Харькове, рядом со штабом, чинили водопровод: трубы дали течь. Рабочие отрыли траншею, установили ручной насос, к вечеру откачали воду. А ночью разразился ливень. Траншею вновь залило. Воды стало еще больше. И снова: днем согнали воду, а ночью ливень. Так длилось целую неделю. Рабочие осушают траншею, а дождь ее заливает. И все же рабочие победили. Вот это и есть классический пример настойчивости! Так действовали на только что закончившемся учении «синие». Молодцы, только не совсем. То, что они упорно лезли вперед, похвально, но то, что они рвались в одном и том же месте, где их ждали, плохо. Они забыли закон боя: рвись вперед даже через самое трудное место, но лучше всего там, где тебя меньше всего ждут.

Иона Эммануилович сделал паузу, бросил взгляд в сторону командиров «синих»:

— Знаете, о чем я думал все эти три дня? О том, какая страшная вещь война. Покрутились мы тут всего три дня, а сколько бензина извели. Заграница дала бы за него целый прокатный стан. Да, мир — это накопление, война — расточительство! И все же, раз взялись за дело, то надо помнить: война есть война. У нее свои законы. Царская армия стояла триста лет, а рассыпалась в триста дней. Рухнул расшатанный большевиками один из ее основных устоев — связь офицера-дворянина с солдатом-мужиком. Дворяне звали солдат в чужие земли, а солдат требовал передела дворянской земли. Царское войско уже не было страшно врагу. Армия, которая не может повалить армию врага, не устоит, когда на нее навалятся. Не выдерживает натиска та армия, в которой мало двигаются, много спят, мало думают и много говорят, мало делают, но много грозят, любят приказывать, но не любят подчиняться, боятся выполнять свои хорошие решения и не опасаются выполнять дурных решений начальства, где командир сам хватается за все и нечего не дает делать своим подчиненным. Не может быть успеха и там, где старший начальник перекладывает всю тяжесть боевого дела на рядовых работяг, считает себя гением, а врага — кретином. Английский теоретик Лиддел Гарт говорит, что успеха надо добиваться не сражением, а движением. А я скажу: успеха можно добиться и движением, и сражением, а главное — сокрушением. Бой ведут все — от звена до стрелкового корпуса. Операцию ведет армия. Удачный бой делает вас хозяином пункта, удачная операция — хозяином пространства. Но операция складывается из отдельных боев, как стрелковый взвод из отдельных красноармейцев. Значит, надо добиваться, чтобы об успехе операции думали все — от красноармейца до командующего. И еще запомните раз и навсегда: в прежних войнах победитель довольствовался отвоеванной землей, в теперешних — если противнику удастся победить нас — вместе с нашим добром ему понадобятся и наши головы. Незадолго до учения прочел я несколько книг и вам советую прочесть их: это «Реформация войны» Фуллера, «Человек в битве будущего» Зольдана и «Мысль солдата» фон Секта. Среди вас, безусловно, есть и будущие Чапаевы, и будущие Кутузовы, и будущие Егоровы. Вот вам и полезно знать, что пишут наши завтрашние враги. И еще прочтите в журнале «Война и революция», в пятом и шестом номерах, интересную статью профессора Военной академии Исерсона «Эволюция военного искусства». Это пригодится всем вам для еще лучшей подготовки к очередному учению.

Потом Якир говорил об ошибках, допущенных некоторыми командирами в процессе учения, всесторонне анализировал успехи и неудачи.

После разбора, не передохнув, Иона Эммануилович уехал в Гнивань. Там, в клубе карьероуправления, его ждали руководители ряда районов Подолии и Волыни, строители укреплений и инженеры-дорожники.

Не так давно профессор Военной академии Свечин, бывший царский генштабист, доказывал, что состояние транспорта не позволит в нужное время подбросить к границе отмобилизованные дивизии. Он ратовал за то, чтобы с началом военных действий советские войска с боями отходили от границы к Днепру. Это, по его мнению, даст возможность спокойно отмобилизовать армию, а потом с линии Днепра перейти в сокрушительное наступление.

Статья профессора была встречена в штыки. Разумеется, не согласился с ней и Якир. Но он не ограничился только отрицанием, а, выступая в Реввоенсовете, потребовал создания на важнейших операционных направлениях от финляндской границы до Днестровского лимана развитой сети укреплений.

Развитая сеть укреплений! А где взять для этого материалы, средства? Остродефицитный цемент, арматурное железо дозарезу нужны были стройкам первой пятилетки. Однако предложение Якира было поддержано. В интересах укрепления обороны страна вынуждена была идти на жертвы.

Известно, что мощные дорогостоящие крепости, воздвигнутые у границ, не оправдали себя в первой мировой войне: Ивангород и Белосток — в России, Льеж — в Бельгии, Мец — во Франции. Необходимы были иные укрепления. И тогда вернулись к тому, что в какой-то мере напоминало укрепленные линии древности. Появились, правда, на иной технической основе, линии советских укрепленных районов, линия Мажино, линия Маннергейма — фортификационная пыль, в своей совокупности создавшие мощные преграды на рубежах государств.

Якир в юные годы не раз играл с друзьями на заросших лебедой и высоким болиголовом руинах Троянова вала. Теперь он сам воздвигал фортификационный оплот…

Какое огромное значение Главное командование придавало вопросу защиты Правобережья, можно судить по тому, что всеми строительными работами на границе руководил начальник военно-инженерного управления Красной Армии Николай Николаевич Петин, отличный специалист своего дела. В годы гражданской войны он возглавлял штаб Юго-Западного фронта. А не менее опытный специалист, военный инженер Сенекерин Мкртичевич Енокьян по планам Якира, утвержденным в Москве, строил стратегические шоссейные дороги от Днепра до границы.

На совещании в Гнивани, где обсуждался вопрос о ходе дорожного строительства, Якир сказал:

— Враг может напасть через год, а может, и через день. Дороги могут потребоваться в любой момент. Нам нужны подводы возить бут, щебень, цемент, железо, лес. Нужна рабочая сила. Вы обязаны дать все это армии. Мы не можем пользоваться радио, печатью, листовками. Все надо делать втихую. Говорить будем шепотом, а делать крепко. И вот еще что. В стране трудности. Ждем богатого урожая, а пока хлеба мало. Скажу прямо, голод. Особенно тяжело с хлебом в Подолии, на Волыни. Люди падают от недоедания. Прошу вас в первую очередь направлять на работу молодежь — терармейцев. Пусть немного окрепнут на пайках у товарищей Петина и Енокьяна.

Вагон командующего стоял в Гнивани на запасных путях в ожидании поезда Одесса — Киев. Здесь Якир долго беседовал с командиром корпуса Вадимом Гермониусом, комендантом укрепрайона Юрием Саблиным, строителем укреплений Николаем Петиным, начальником Дорстроя Сенекерином Енокьяном.

Пришла на прием к командующему и Настя Рубан, ставшая после окончания спецшколы чекистом. Якир, увидев из окна свою воспитанницу, вышел ей навстречу. Тепло поздоровались. Иона Эммануилович пригласил гостью в салон, но она отказалась. Щелкнув замком портфеля, прошептала:

— Я потом, после всех, Иона Эммануилович. Секреты…

Якир велел адъютанту проводить Настю в свое купе, напоить чаем. Вскоре, отпустив последнего посетителя, усталый после напряженного дня, он тоже направился в купе.

Настя сидела у столика, перелистывая какие-то бумаги. Якир закурил, сел напротив. Настя сразу приступила к делу:

— Немецкая разведка интересуется планами наших укрепрайонов. Неделю назад польскую границу перешел агент. Пока что он в поле нашего зрения. Имеем данные — агент встречался в Берлине с Гёйдрихом и с белогвардейцем, по прозвищу «Скорпион».

— Старый знакомый, — вздохнул Якир, вспомнив Тирасполь, Плоское, Бирзулу.

— Вот именно, — продолжала Настя. — Нас смущает один человек из штаба Саблина. Некий Тулин. Его родной брат в эмиграции. В связи с этим я и приехала к вам.

— Что же, дело нужное. Тулина я, к сожалению, не знаю, а за Саблина ручаюсь как за себя. — Якир отодвинул стоявшую на столике пепельницу. — Думаю, Настя, что ты здесь не проморгаешь! А наша помощь, помощь военведа, нужна?

— И даже весьма! — ответила Настя. — Саблин часто командирует Тулина за материалами в Москву, Харьков, Киев. Сделайте так, Иона Эммануилович, чтобы инженера Тулина хотя бы на протяжении полумесяца никуда не посылали. Для нас это очень важно.

— Будет сделано, товарищ начальник! — улыбнулся командующий.

— Вот у меня как будто и все, — прошептала Настя. — Я пойду, отдыхайте, Иона Эммануилович. Кому-кому, а вам достается.

Протянула руку к плащу и вдруг покачнулась: сказались дьявольская работа этих тревожных дней, бессонные ночи, нервное переутомление. Начался очередной приступ — результат тяжелого ранения под Копыловом. Якир поспешил на помощь Насте. Бережно уложил ее на диван, приоткрыл дверь, крикнул адъютанту:

— Воды!

Спустя минуту расторопный Виссарион Захарченко принес воду. Командующий, забирая из его рук стакан, распорядился:

— Бегите за врачом. И вот что: пусть комендант станции прицепит наш вагон к одесскому поезду.

— Нам же в Киев.

— Правильно, Виссарион, в Киев, а Насте нужно в Винницу. Вот и подвезем ее в нашем вагоне. Вернемся домой тремя часами позже. Не оставлять же ее здесь, в Гнивани.

 

6. Грозная сила

Чрезмерная нагрузка, постоянное перенапряжение, разъезды, бессонные ночи — все это отрицательно сказалось и на здоровье Якира. Командующий тяжело захворал. Ранней осенью 1934 года, в разгар тактических учений, он передал командование округом своему заместителю Ивану Дубовому, уехал в Вену лечиться.

К этому времени было завершено строительство укрепрайонов. Они надежно прикрывали главные операционные направления с запада. Все знали, что и буржуазная Польша, и боярская Румыния при известных обстоятельствах могут послужить трамплином для внезапного нападения на Советскую страну более солидного хищника. В Германии бряцал оружием Гитлер, а дорогу на Украину немецким полчищам указал еще добродий Петлюра.

На Правобережье заканчивалось строительство основных дорожных маршрутов. Развитие сильных средств обороны вызвало к жизни могучее средство прорыва — танк. Боевые машины и автомобильный транспорт дали толчок к бурному строительству дорог.

Когда-то бездорожье выручало Россию. Оно помогало Кутузову. Но бездорожье — верный союзник бедных, а не мощных стран.

Якир, Чубарь, Косиор да и все члены Комиссии обороны Украины полагали, что новые магистрали, возведенные не только для нужд армии, но и оживившие экономику и культуру до того глухих уголков, если и станут чисто военными дорогами, то только от Киева, а не к нему. В дополнение к этим сквозным магистралям от Днепра к западной границе Укрлесотрест, учитывая нужды армии, позаботился о прокладке через девственные пущи Волынского Полесья ряда подъездных и рокадных дорог-просек.

В ответ на угрозы Гитлера в погранполосе готовились к защите советской земли кавалерийские дивизии.

Вся эта грозная сила наперекор высказываниям Свечина должна была встретить интервентов далеко за Днепром и не дать им ни одной пяди советской земли, с первых же дней перенести войну на землю врага.

Древняя пословица гласит: рать сильна своим воеводою. Кто же были они, эти воеводы, которые должны были выполнить священный долг перед Родиной?

Как-то, выступая на большом собрании командиров и политработников, Иона Эммануилович сказал:

— Человек держится на двух ногах, а командир на двух устоях. Один из них — доверие начальства, другой — вера подчиненных. Если этого нет, если у командира нет даже одного из этих устоев, пусть он лучше станет во главе пекарни или бани. Напомню вам еще слова товарища Фрунзе: «Внимание и любовь старшего начальника дают силу красноармейцу перенести страдания и выполнить воинский долг». Сердца красноармейцев должны интересовать не только комиссаров. Знаю, редко, но еще встречаются у нас шибко резвые служаки. Они рвутся на дорожку, которая ведет к почестям и наградам, но избегают дорожек, ведущих к солдатским сердцам.

Якир настойчиво добивался не внешнего только, но и глубоко внутреннего единства между бойцами и командирами всех степеней. Он хорошо изучил основные кадры округа. Знал лично всех командиров корпусов, дивизий, полков. В каждом был уверен: за дело партии, за дело народа они пойдут в огонь и в воду!

В 1925 году, вступив в командование Украинским военным округом, Якир прежде всего позаботился об укреплении штаба. Во главе его должен был стоять не только способный, умный, опытный командир, но и всесторонне образованный человек. Именно таким знал Якир Павла Павловича Лебедева, бывшего генерала царской армии, потом активного и самоотверженного участника гражданской войны, начальника штаба Красной Армии. Иона Эммануилович разыскал его в Молокотресте: после гражданской войны бывшего генерала уволили из армии.

— Дорогой Павел Павлович, начну с дела, — сказал Якир. — Я назначен командовать округом. Боюсь, что без вашей помощи не оправдаю доверия ЦК партии и Наркома. Я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились возглавить штаб.

Лебедев поднялся, зашагал по канцелярии, после небольшого раздумья произнес:

— Знаю, не начальник штаба выбирает своего командира, а нас, штабников, выбирают командиры. Но мне пятьдесят четыре года, вам, кажется, тридцать. Сработаемся ли?

— Сработаемся, Павел Павлович. И товарищ Немитц был почти вдвое старше меня, а не царапались. У меня есть опыт командования войсками, но нет опыта подготовки войск к обороне страны. Украинский округ — это махина. Мне нужен знающий наставник, и этим наставником я хотел бы видеть вас.

— Польщен, товарищ Якир, — ответил Лебедев.

— А об остальном что говорить, — продолжал командующий. — Каждому из нас известны его функции, а вместе мы кое-что сделаем.

— Что? Коллективное руководство?

— Отнюдь нет! — ответил, усмехнувшись, Якир. — Коллектив может решать, но не управлять. В боевых решениях один ум хорошо, два лучше. В управлении войсками два голоса — причина провала, один — залог успеха. И тем он значительнее, чем больше опирается не на чью-то прихоть, а на волю коллектива, на волю многих голосов.

Лебедев внимательно слушал собеседника. Затем положил обе руки на стол, спросил:

— А как на это посмотрят там, наверху?

— Все улажено!

— Когда приступать к работе, товарищ командующий?

— Хоть сегодня! — ответил Якир, горячо пожимая руку Лебедеву.

Это было в самом начале. Якир многому научился у Лебедева. Теперь же в штабе работали питомцы 45-й дивизии, ученики Якира, выпускники Военной академии имени Фрунзе. Начальником штаба был Дмитрий Кучинский, его заместителями — Бутырский и Соколов. Во главе управлений и отделов стояли опытные специалисты, мастера и практики своего дела — Бобров, Ингаунис, Игнатов. И каждый держался на двух устоях: доверии начальства и вере подчиненных.

Десять лет — немалый срок. Командующего военным округом Якира теперь хорошо знала вся партийная организация Украины, весь рабочий класс, знали колхозники. Его знала вся страна. Не только знала, но и высоко ценила. Зимой 1934 года на XVII съезде партии он был единогласно избран в состав ЦК ВКП(б).

Вскоре после съезда член ЦК партии Якир, докладывая в Комиссию обороны Союза о готовности оборонительных укреплений Правобережья, высказал мысль о целесообразности переноса столицы Украины из Харькова в Киев. Эта идея понравилась всем. Вернувшись из Москвы; Якир рассказал о своем предложении новому председателю Совнаркома Украины Панасу Любченко, недавно сменившему Чубаря. Председатель СНК, любивший яркие сравнения, задумчиво произнес:

— Стебель мака стоит с поникшим бутоном. Как только цветок созреет, стебель горделиво выпрямляется. Так и мы. На Правобережье нам теперь черт не страшен. Переедем в Киев, пусть Гитлер сделает из этого свои выводы.

Летом 1934 года Центральный Комитет партии Украины и Совнарком, а также штаб УВО переехали в новую столицу республики — древний Киев.

Осенью в районе Житомир — Новоград-Волынский состоялись военные маневры с участием конницы, танков, авиации. Впервые на учении присутствовали закордонные гости — турецкая и итальянская военные миссии. Особенно многолюдной была турецкая делегация, офицеры которой приехали вместе со своими изумительно вымуштрованными денщиками. Возглавлял миссию Фахреддин-паша, внушительного вида и веса генерал, командовавший во время освободительной войны 1921–1922 годов всей конницей Кемаля-паши. Когда генерал-турок взбирался на вышку к Наркому, двое турецких часовых становились у ее подножия. Ритуал! Те же стражи ни за что не хотели пропустить депутацию коростышевских каменотесов, принесших Наркому и турецкому генералу подарки: чудесно вытесанные из гранита чернильные приборы.

После маневров состоялся банкет. Именитый турок произнес очень теплую речь. Восхищался действиями войск. Выразил признательность Советскому правительству за помощь народу Турции в его борьбе за независимость. Сказал витиевато: «Большие реки и малые ручьи текут в одно море, поэтому в будущих войнах, если понадобится, турецкие силы протянут руку помощи Красной Армии». Но известно: генералы говорят одно, политики вершат другое.

Особый интерес представляла речь Наркома, и не столько она сама, как ее заключительная часть. Ворошилов, дав замечательную оценку войскам и их командирам, поднял бокал и обратился к Дубовому:

— Дорогой Иван Наумович! Маневры прошли на высоком уровне. Факт! За это вам и вашим помощникам спасибо. Но давайте будем откровенными. Только не обижайтесь на меня, Иван Наумович. Скажу прямо, если бы этими маневрами руководил ваш командующий, они прошли бы блестяще. Жаль, заболел товарищ Якир, лечится в далекой Вене. Ну что ж! Выпьем за его скорейшее выздоровление. Кто такой Якир? Это — кость от кости, кровь от крови нашего народа.

Ворошилов хорошо знал Якира еще с прошлых лет. Ведь его Фастовская группа прочно обеспечила успех Конной армии под Сквирой, а потом 45-я дивизия под его командованием прошла весь нелегкий путь от Фастова до Львова, подпирая Первую Конную армию. И именно Ворошилов в августе 1920 года подписал вошедший в историю приказ Реввоенсовета Первой Конной армии с благодарностью 45-й дивизии и ее героическому начдиву.

Помнил Нарком и другое. В 1932 году, в очень тяжелый для Украины год, Якир, Дубовой, секретари обкомов Хатаевич и Вегер написали в ЦК партии докладную записку, В ней они сообщали о затруднениях с хлебом. Ворошилова вызвали в Кремль, положили перед ним документ, полученный из Харькова.

— Безобразие! — сказал Сталин. — Что у тебя, Климент Ефремович, армия или кооперация? Почему твои люди суют свой нос куда не следует?

 

7. Большие киевские маневры

Осенние маневры 1935 года Якир проводил уже как командующий войсками Киевского военного округа. Полгода назад огромный по территории Украинский округ разделился на два: Киевский — лобовой и Харьковский — тыловой.

То была особенная осень. В конце августа широкие маневры развернулись на севере Италии, в долине Больцено, под командованием генерала Пьетро Аго и под верховным руководством римского диктатора Муссолини. Газеты много кричали о вновь созданной в Тренте танковой дивизии, называя ее «колонной стали и шума». Этими маневрами Муссолини предупреждал англичан, что он все равно воспользуется Суэцким каналом в своих далеко идущих агрессивных планах.

Тогда же провел внушительную демонстрацию сил в районе Портсмута с участием крупных механизированных соединений генеральный штаб Великобритании.

7 сентября закончились большие маневры в Шампани. Стены древнего Реймского собора, с трудом восстановленного после немецких бомбардировок, теперь сотрясались от грозного марша танковых колонн. Руководил этими учениями начальник французского генерального штаба генерал Гамелен. Особое значение маневров подчеркивалось присутствием на них военного министра Фабри, президента республики Лебрена и гостя с востока — заместителя начальника Главного штаба Красной Армии Седякина. Французские маневры являлись ответом на дерзкий вызов Гитлера, чуть ли не ежедневно кричавшего о реванше за разгром немецкой армии в войну 1914–1918 годов.

Хотя Фуллер, Дуэ, Зольдан, напуганные Великим Октябрем, вопили: «Поменьше людей, побольше машин!», маневры 1935 года показали, что без огромных людских масс война невозможна. Жизнь оказалась сильнее бредовых теорий, сильнее «учения» предтечи и апостола фашизма Фридриха Ницше, считавшего, что «множество» имеет право на кусок хлеба только потому, что оно призвано обслуживать выдающиеся единицы — «сверхчеловеков».

11 сентября 1935 года начальник внешних сношений Наркомата обороны Геккер, в гражданскую войну командовавший 13-й армией, встречал в Шепетовке посланцев Рима: генерала Монти, полковников Гарронэ и Пиаченца. Вечером начальник штаба округа Кучинский дал обед в гостинице «Континенталь» (ныне здание Киевской консерватории) в честь итальянских гостей.

В гостинице «Киев» заместитель Якира Фесенко принимал за обеденным столом четырех чехословацких генералов — Крейчи, Гусарека, Фиалу, Шаря и четырех полковников — Прохаску, Драгача, Вихорека и Дастиха.

Французам давал обед Якир. Прибыли для участия в больших киевских маневрах четыре полковника — Мандрос, Лелонг, Раматэ и Симон. Возглавлял миссию генерал Лаузо, заместитель начальника французского генерального штаба, крупный теоретик военного дела, развенчавший в своих книгах Людендорфа как полководца.

В Киеве к французской миссии присоединился майор генштаба Луи Легуэст. Все лето он провел в чугуевских лагерях 4-го танкового полка, знакомясь с жизнью и бытом Красной Армии, с ее военной наукой. Французский майор, участник первой мировой войны, искренне восхищался советской тактикой и особенно оперативным искусством, требовавшим от танковых войск смелых и самостоятельных действий не только на поле боя, но и на оперативном просторе. Вот почему во время развернувшихся вскоре «боевых действий» генерал Лаузо не нуждался в особом комментаторе.

Итак, на больших киевских маневрах присутствовали зарубежные друзья (с Францией и Чехословакией недавно были подписаны договоры о взаимной помощи) и пока еще не враги, а друзья врагов — итальянские генштабисты.

Впервые на местности в небывалых масштабах проверялось новое советское учение о глубокой операции, демонстрировалась детально разработанная технология мощного и беспрерывного удара, с помощью которого только и возможно было преодолеть бич мировой войны — стабильность фронтов. Маневры, которые Нарком обороны поручил провести командующему Киевским военным округом Якиру, естественно, должны были показать Западу не только зрелость Красной Армии, но и действенность ее передовых теорий, а приобретенный в ходе учения опыт предстояло сделать достоянием самых широких кругов советских командиров.

Настроение у всех было приподнятое. Ветераны гражданской войны вспоминали: ровно шестнадцать лет назад в этих местах Южная группа прорывалась на север сквозь огненный кордон деникинско-петлюровского фронта, а год спустя Фастовская группа войск под командованием Якира колошматила отступавшие «от границ 1772 года» части Второй армии Пилсудского.

Теперь же по широким шляхам и тесным проселкам носились с запада на восток и с востока на запад торопливые всадники. В густом мареве пыли мчались легковые машины, маячили на буграх люди с планшетами, над полями и рощами гудели день и ночь самолеты. Прибыли из Житомира и Винницы, из Проскурова, Шепетовки и Бердичева, со всего Правобережья стрелковые и конные корпуса и вновь созданные танковые бригады. Разделившись на «синих» и «красных», они заняли свои места, одни, чтобы «захватить Киев», другие — чтоб его «удержать». «Синей» стороной руководил командующий Харьковским военным округом Иван Дубовой, «красной» — его заместитель Семен Туровский, оба близкие друзья Якира и его единомышленники в вопросах оперативной мысли.

За хутором Паулиновка, в густом ольшанике, ждал сигнала к атаке танковый корпус Борисенко. Робкое мерцание рассвета посеребрило кусты, дальние холмы. С опушки рощи, пользуясь биноклем, всматривался в даль командир шепетовской танковой бригады Яков Федоренко, посредник при танковом корпусе.

Скоро на прогалине, поросшей почерневшим уже люпином и дягилем, остановились несколько легковых машин. Генерал Монти, выйдя из «бьюика», направился к посреднику, но Федоренко, указав биноклем на зазуммеривший телефон, развел руками и потянулся к трубке. Генерал Лаузо посторонился и сказал: «Не будем мешать», и злорадно посмотрел на итальянца. Когда иностранцы отошли в сторону, посредник заворчал:

— К черту под брюхо. Я старый моряк и не терплю эту братию. Тоже мне друзья-союзнички!

Неподалеку, замаскированные ветками срубленной жимолости, стояли машины тяжелого батальона Богдана Петрицы, или, как его в шутку звали, «адъютанта Франца Иосифа». Уроженец Золочевщины, призванный в конце мировой войны в армию, молодой Петрица попал ординарцем в полевой австро-венгерский штаб. Когда же 45-я дивизия сражалась с белополяками в районе Львова, Богдан вступил в нее добровольцем. Великана с мощной грудью, с детской улыбкой на добром лице хорошо знали в округе. Якир дважды посылал его на учебу — в военную школу, а потом на Актус.

Прикорнув возле гусениц танков, многие бойцы спали. Повара в белых халатах раздавали экипажам завернутые в целлофан бутерброды, разговаривали шепотом. Нарушали тишину лишь хруст сухих веток под ногами да крики встревоженных птиц.

Голубая машина главного руководителя маневров еще далеко курила по Фастовскому шляху, а комкор Борисенко уже собрал на своем командном пункте командиров подразделений и бойцов лучших экипажей. Все знали манеру командующего вести разговор на людях.

Вот он, стройный, плечистый, без плаща, с тремя орденами и депутатским значком на груди, прищурив карие глаза, всматривается в лица танкистов. Якир любил говорить: «Самый верный инспектор — свой глаз» — и, чтобы узнать настроение людей, не ждал докладов начальства. Наполеон утверждал, что путь к победе лежит через желудок солдата. Якир, разумеется, заглядывал и в походные кухни, но он хорошо знал и другой, настоящий путь к победе.

Многие полководцы проводят долгие часы над топографическими картами, исписанными красными и синими стрелами. У них порой не остается времени для «прощупывания» солдатского сердца. А ведь от такого «прощупывания» прежде всего зависит успех или неудача этих магических стрел. Якир отдавал картам минуты, людям часы.

После беседы с бойцами он собрал вокруг себя командиров. Уточнив задачи танкового корпуса Борисенко, Винницкого пехотного корпуса Гермониуса, Житомирского кавалерийского Криворучко, танковой бригады Шмидта, Якир резюмировал:

— Что я вам скажу, дорогие товарищи? Сегодня мы, конечно, не услышим ни свиста пуль, ни разрывов снарядов. Не будет ни убитых, ни раненых. Пленные, может, будут. Но все мы — и те, которые учились в академиях, и те, которые не учились в них, — знаем, что любая война, каждое сражение преследует политическую цель. Наши враги там, за кордоном, шипели, что Красная Армия не просуществует и восемнадцати дней, а мы живем уже восемнадцать лет. Политическая цель нынешних маневров — продлить мир, завоевать время для социалистического строительства, сохранить жизнь многим тысячам советских людей. Изо дня в день мы укрепляем нашу мощь, нашу страну. Вот почему партия, страна, Нарком требуют, чтобы каждый боец действовал сегодня отлично. И боец, и командир, и политработник, и штабист. Штабы! При новой технике не обойтись уже всеобъемлющей командой былых лет «Давай, давай!». Мозгами надо шевелить. Наши старые штабники уже многому научились. А сейчас к ним прибыла крепкая подмога из Академии имени Фрунзе.

Да, подмога прибыла крепкая. Получившие высшее военное образование, полные энергии и желания применить приобретенные знания на живом деле, влились в войсковые штабы выпускники-фрунзевцы: Антонов, Баграмян, Бирюзов, Ватутин, Сандалов и многие другие.

— На нас смотрит весь мир, — продолжал Якир. — Сегодня за нашей работой будут следить глаза Европы — французы, чехи, итальянцы…

— Хай им бис, басурманам, — проворчал командир конного корпуса Криворучко. — Приехали, поздоровались, а я им кажу: «Погоняйте на Иванцы, там штаб Якира». На шашках побалакать з ними — це наше дило, а по-культурному что-то душа не лежит.

Хотя любимец котовцев, умный, смекалистый командир кавалерийского корпуса прошел ускоренный курс военной академии, он еще частенько давал такие боевые распоряжения: «Ты, хлопец, узнай, де противник только для близира выкомаривается, а де он пнется по-настоящему».

— Напрасно, дорогой товарищ, — заметил Якир. — Твой шеф, покойный Гриша Котовский, тот одинаково хорошо балакал и шашкой и языком. Нам нужна не война, а мир. Понимаешь, Николай Николаевич, мир!

Якир подошел к посреднику при Петрице:

— Помните, товарищ, что вы не только «судья», но и собиратель нового. Записывайте все интересное, не забывайте, что у нас пока нет ни одного путного наставления по танкам прорыва.

На поляну донеслись звуки трубы. Войска готовились покинуть исходные позиции.

Один из командиров бросился к голубому «бьюику». Распахнул перед командующим дверцу. Якир захлопнул ее. Взял рукой за пояс сугубо услужливого товарища:

— Вы знаете знаменитого швейцара из ресторана «Континенталь»? Может, он не большой мастер командовать войском, но дверцу открывал бы с большим шиком.

— Так я же из уважения к вам, товарищ командующий, — краснея, проговорил командир.

— Вот сдадите на «отлично» инспекторский смотр и этим больше всего уважите меня. А потом вот что я вам скажу, дорогой товарищ. Слышал я, в старой армии давали звание генерала за заслуги, за выслугу и еще за обслугу. Но это ведь было в старой армии, а не в нашей.

…За Ирпенью много хуторов. В каждом хуторе большой дом под черепицей, огромная клуня, сараи, конюшни, гигантские скирды соломы. Осокори вперемежку с пирамидальными тополями окружают одинокие поселения. И вокруг них на гибких мачтах вьются заросли хмеля.

Так выглядел и хутор Паулиновка, возле которого саперы соорудили специальную наблюдательную вышку для Наркома. Отсюда прекрасно просматривались и дальний лес на горизонте, и вся изрезанная лощинами местность. В этом районе, по расчетам штабных «жрецов», которые на маневрах реже ошибаются, чем на войне, намечался акт большой оперативной постановки.

Первая мировая война породила немало пророков, и каждый род войск имел своего. Итальянцы, помня позор Капоретто и Изонцо, послевоенные бунты вооруженных «плебеев», стремились свести на нет роль пехоты. Апостол воздушных сил Дуэ доказывал, что силами одной авиации, укомплектованной аристократами, удастся решить наисложнейшие стратегические задачи и достичь любых политических целей. Австрийский генерал Эймансбергер, написавший по заказу германского генерального штаба книгу «Танковая война», утверждал, что в современной войне танки — единственная стоящая сила.

Много и упорно работали над созданием новых танков на берегах Сены. Там на пуговицах танкистов красовался рыцарский шлем. И все же французские танки и пехота оставались сиамскими близнецами: друг без друга — ни на шаг. Танк «Шнейдер» был неуклюж, неповоротлив. Американцы создали свой быстроходный оперативный танк.

В зарубежных военных газетах и журналах писали о каких-то таинственных лучах, которые способны глушить моторы на расстоянии. Но этот загадочный «антимотор» пугал только обывателей, а не военных деятелей. Численность моторизованных войск росла не по дням, а по часам.

Снова, как полтысячи лет назад, на полях сражений появился закованный в броню отважный рыцарь, но мчал его в атаку не прикрытый латами конь, а мощный авиационный мотор.

Впереди всех оказались советская военная мысль и советская индустрия. Красная Армия получила первоклассные для того времени танки. На больших киевских маневрах впервые в огромных масштабах проводилось их испытание.

— Бурильщики, чтобы добраться до нефти, проходят многослойную толщу породы. Там, где она особенно тверда, головку бура — наконечник долота — заправляют алмазом. Вот вы и есть алмаз в нашем буре, которым будет пронзена насквозь вся толща обороны противника, и мы доберемся до «нефти», то есть до его глубоких тылов. — Так Якир, беседуя с танкистами тяжелого батальона Богдана Петрицы, образно объяснял сущность разработанной советской военной наукой глубокой операции и роль в ней танков прорыва. — Цель всякого наступления — прорваться через оборону и выйти на простор. Раньше эта задача была не под силу войскам, они могли только прогрызать укрепления, а их надо не грызть, а буравить. Танкам прорыва предстоит прокладывать путь войскам. Вы слышали о знаменитых японских смертниках. Человек-торпеда, выполнив приказ, гибнет. А наш советский танкист, уничтожая врага, остается живым. Но война есть война. Тот, кому придется туго в бою — я имею в виду не учение, а настоящий бой, — должен твердо помнить, что, жертвуя жизнью, он сохраняет жизни тысячам своих товарищей: Вот что значат танки прорыва.

12 сентября «Красная звезда», начав освещение маневров, поместила на первой странице портрет Якира. Газета сообщала, что передовые отряды «синих» подошли к тщательно оборудованной оборонительной полосе «красных», сбили части прикрытия, приблизились к переднему краю, изготовились к прорыву. Атаки первого эшелона не увенчались успехом, однако позволили уточнить систему обороны: начертание траншей, противотанковых рвов, проволочных заграждений, расположение огневых точек.

13 сентября первая волна танков «синих», прижимаясь к подвижному огневому валу, перехлестнула через боевое охранение. Следом ринулась пехота. На одного бойца обороны приходилось пять наступавших. Превосходство сил в определенном месте и в определенное время! Разве это не то, чем добивался успеха полководец Фрунзе?!

Быстроходки с выпяченными вперед хоботами пушек с гулом и грохотом ринулись на окопы первой линии «красных». Длинный язык яркого пламени, как жало дракона, рвался наружу из добела накаленных глушителей. Серая стена пыли, поднятая танками, встала плотной завесой между первым и вторым валом атаки.

Танки стремительно неслись вперед. Канавы, бугры для них нипочем. Волна гусеничных машин, буравя насквозь все три линии полевых укреплений, взламывала оборону «красных», развертывала фланги прорыва и, углубляя его, кидалась на подходившие с тыла резервы.

Изогнутый вал танков катился вперед мощно, неудержимо. Якир, наблюдая с вышки за атакой боевых машин, вспомнил о тревоге, которой еще недавно жили руководители Украины: справится ли завод с заданием Москвы, даст ли на первомайский парад две машины БТ-2. Прошло лишь три с половиной года — и какие чудеса! Не два танка, а тысячи! Вот где мудрость партии, твердая направляющая рука ЦК, напряженный труд рабочего класса, инженеров, замечательная смекалка старых мастеров! Правительство высоко оценило труд танкостроителей, в том числе директора завода Леонида Владимирова, наградив его орденом Ленина. Теперь бывший комиссар полка осваивал уже иную, мирную продукцию. По предложению Серго Орджоникидзе его назначили директором нового гиганта советской индустрии — Уралмашзавода.

Хотя «бурав» был острым и мощным, «порода» тоже оказалась не из податливых. Далеко не сразу «синим» удалось добраться до «глубинной нефти». Через выжженную огнем плотную линию обороны пехота «синих» продвинулась изрядно поредевшей. Вышли из строя и многие танки. Но бронированные машины захлестнули полковые и дивизионные резервы «красных». Второй эшелон танков устремился против артиллерийского кулака, против корпусных и армейских резервов. Танкам помогала штурмовая авиация. Прорыв становился все глубже, ширился по фронту.

 

8. У дорогих могил

14 сентября на «фронте» наступило затишье. Происходили лишь незначительные столкновения авангардов. В этот день, когда в головке «бура» притупившиеся «алмазы» заменялись свежими, командующий «синей» стороной Иван Дубовой предпринял еще один дерзкий шаг: через Днепр по воздуху в район Бровар, в тыл Киевского укрепрайона, был переброшен крупный парашютный и авиавоздушный десант.

Будь это настоящая война, Дубовой, без сомнения, нанёс бы по врагу синхронный удар — на земле и в воздухе. Но на маневрах пришлось чуть погрешить: надо было наглядно показать всем, в том числе зарубежным гостям, роль авиадесанта в глубокой операции.

С «красной» и «синей» сторон потянулись к днепровской переправе машины командиров, посредников, закордонных гостей. Спешили «газики» и «форды», «паккарды», «бьюики». Все они катили на восток, направляясь через Ирпенский мост к Киеву и дальше к Броварам.

Вблизи Копылова одна машина свернула на проселок. Проехав километра два, голубой «бьюик» остановился посреди поля у невысокого холма, поросшего диким барбарисом и полевыми травами. Из машины вышли Якир, его тезка Иона Гайдук, бывший начальник штаба 45-й дивизии Илья Гарькавый, теперь командующий Уральским военным округом. За ним — с двумя ромбами в красных петлицах и с двумя боевыми орденами на груди, теперь уже довольно солидной комплекции, рыжеусый Борис Церковный и грустный человек с мефистофельской бородкой, преподаватель фрунзенской академии Филипп Анулов. С обнаженными головами все пятеро приблизились к подножию холма. Густая зелень на нем вымахала в человеческий рост. Кусты барбариса, густо усеянные никем не тронутыми ягодами, казались окропленными каплями побуревшей крови.

Анулов, протянув тонкую руку к высокому кустарнику, сорвал длинный стебелек, покрытый узенькими листиками и мелкими, похожими на комаров, фиолетовыми цветами.

— Тогда, шестнадцать лет назад, помню, — сказал бывший командир Особого полка, — здесь было чистое поле. И смотрите, друзья, сама природа знала, чем украсить это скромное место. — Анулов протянул руку с зажатым в ней полевым цветком.

— А что это за травка? — спросил Гарькавый.

— Плакун-трава, — ответил Анулов. — Мы-то за суетой повседневных дел давно успокоились, а эта травка день и ночь оплакивает наших боевых друзей.

— Совсем не потому она зовется плакун, — поправил Анулова Гайдук. — Народ говорит — от этой травы плачет сам дьявол. У нас, в Бессарабии, ее зовут флорилэ-зынерол.

— Что ты мне говоришь? — возразил Анулов. — Смотри, у плакун-травы даже листья точно такие же, как у плакучей ивы.

— Узкие, как телеграфная лента, — добавил Церковный.

— А у нас в деревнях корень этой травы заботливые матери кладут в постель невестам. Значит, чтобы до свадьбы соблюдали себя, — продолжал Гайдук очень убедительно.

— Эх, — глубоко вздохнул Гарькавый, — встали бы сейчас наши богатыри, посмотрели, чего добился народ, за что они полегли…

— Одно можно сказать, товарищи, — негромко проговорил Якир, — что кровь их не пролилась даром. Будь у нас тогда хоть сотая часть нынешней техники, не лежали бы они здесь на дороге к Киеву, а ехали бы сейчас вместе с нами в Бровары. — Нагнувшись, Якир сорвал свежий еще для осенней поры стебелек чебреца, вдохнул его степной аромат полной грудью, посмотрел печальным взглядом на Анулова, добавил: — И бедная наша Настя тогда пострадала.

— Пострадали многие, не одна Настя, — задумчиво произнес Гарькавый. — Да и было за кого и за что страдать. Теперь вот, оглянешься вокруг — душа радуется!

— Пусть радуются люди и плачут вот эти цветы! Сам бог велел им плакать: плакун-трава, — добавил Анулов.

— Все некогда и некогда, просто беда, — махнул рукой Якир. — А ведь надо бы, друзья, поставить вопрос перед властями — памятник здесь воздвигнуть или обелиск.

— И в самом деле, — поддержал командующего Гарькавый. — Я тут видел, эшелонами гонят коростенский гранит. В столице им облицовывают берега Москвы-реки. Оставили бы и здесь, на копыловской могиле, глыбу.

— Будь моя власть, — сказал Церковный, — я бы воздвиг здесь фигуру не из гранита, а из чистого золота. И чтобы это был монумент не только павшим, а и в честь всего героического Южного похода.

На обратном пути Якир спросил бывшего морзиста:

— На Украину не тянет, Борис?

— А что если и тянет, Иона Эммануилович? Академия-то готовила меня по восточному профилю.

— Спец по сопкам Маньчжурии, — вставил Гарькавый. — У него второй орден-то за Лехасусу!

— Да, за Лехасусу, — подтвердил Церковный. — Мы теперь частенько встречаемся с нашими китайскими товарищами. Читаем им лекции по военному делу. Может, когда-нибудь они вспомнят нас добрым словом.

— Что там ваши лекции? — усмехнулся в запорожские усы Гарькавый. — Я еще с тех пор, когда служил в Наркомате обороны, помню, как много побывало в Китае наших товарищей! Да еще каких! С героическим походом от Кантона до Ухани связано имя нашего Блюхера, с разгромом милитаристов под Калганом имя Примакова, с ликвидацией кантонского восстания «бумажных тигров» имя Никулина.

— Иван Никулин — орел! — улыбнулся Якир. — Сейчас он командует в Проскурове кавалерийской дивизией червонного казачества. Что же касается Китая, то скажу вам по секрету: через Синьцзян и Монголию почти непрерывным потоком идет наше оружие для китайской Красной армии.

…Голубой «бьюик» командующего, обогнав растянувшуюся колонну машин, по деревянному Наводницкому мосту в Киеве миновал Днепр и направился по клинкерному шоссе на Бровары. Там уже с большой группой специалистов находился Владимир Хрипин, крупный теоретик военно-воздушных сил: ведь киевский опыт проведения воздушнодесантной операции предстояло сделать достоянием всей Красной Армии!

В небе гудели истребители — грозные передовые стражи воздушной армады. Следом за ними шли десантные самолеты. После приземления люди в голубых комбинезонах, собираясь в боевые группы, сразу же завладели полем. Под их прикрытием опускались на плацдарм тяжелые машины. Из вместительного чрева самолетов повалила проворная воздушная пехота. Из-под фюзеляжей выползали танки, пушки, грузовики. Минуло не больше получаса, уже были готовы к действию три полка десантников.

«Бой» в тылу Киевского укрепрайона, в глубине обороны «красных», разгорался все с большей силой. Командующий «красной» стороной Семен Туровский, получив первые сведения о высадке авиадесанта, двинул против него свой подвижной резерв — конницу, мотопехоту, танки, бронепоезда.

На деревянной вышке рядом с Наркомом и Якиром, наблюдая за решающей схваткой между крупным десантом «синих» и противодесантным кулаком «красных», стояли Косиор, Постышев, Петровский, Любченко, Гамарник, Егоров, Буденный. Поле «боя» окружали тысячи колхозников, рабочих, служащих. Киевляне приехали сюда рабочими поездами, на автобусах, на машинах, пришли пешком. Всем хотелось взглянуть на необычайное зрелище.

Шустрые журналисты сразу же атаковали иностранных гостей, наблюдавших за ходом боевых действий со своей, специально устроенной для них вышки. Чехословацкий полковник Дастих под свежим впечатлением продиктовал корреспонденту «Красной звезды»: «Авиадесант — это новый вид войск, созданный большевиками». Генерал Лаузо заявил: «Поражен успехом авиадесанта. Европа отстала». Генерал Монти — гость из Италии — заметил: «Я буквально в восторге от применения воздушного десанта».

Ночью киевлян подняли сирены воздушной тревоги. Тут уже всем распоряжался начальник противовоздушной обороны Украины Александр Ильич Швачко. Якир повез гостей на завод «Большевик», чтобы показать готовность рабочего класса к защите своих предприятий от воздушного налета врага.

Шел четвертый день маневров. «Синие» возобновили активные действия. «Красные», обороняясь на правом фланге, предприняли подвижными резервами глубокий обход. Танки «синих», прикрытые авиацией, форсировали Ирпень по наведенным ночью переправам.

Дубовой ввел в прорыв кавалерийский корпус Криворучко — 12 конных, 4 артиллерийских, 3 танковых полка и танковую бригаду. «Синие» сквозным ударом через всю глубину обороны вышли на оперативный простор. Первым сюрпризом для Криворучко была воздушная атака «красных». Затем произошло столкновение крупных масс конницы, поддержанных с обеих сторон огнем танков и артиллерии.

Давно уже убрали хлеба. За каждым селом высились огромные скирды соломы. В любой колхозной хате хлеба было вдоволь. Не то что недавно! По большакам и дорогам, вдоль которых в прошлую осень валялись, как на фронте, трупы павших лошадей, теперь с песнями и музыкой двигались грозные полки. Кавалеристы отпускали шутки в адрес девчат из колхозного обоза, отвозивших хлеб на железнодорожную станцию. Девушки улыбались, показывая белые зубы, и, чтобы скрыть смущение, нахлестывали кнутами ни в чем не повинных лошадей.

Среди старых командиров-конников было немало таких, которые дрались с деникинцами еще под Орлом. Их благословлял на эту святую битву сам Серго Орджоникидзе. В длинной мохнатой бурке в метель и пургу стоял он тогда на передовой, провожая червонных казаков Примакова в деникинский тыл. Много было здесь и тех, кто крошил Врангеля под Каховкой, громил Петлюру под Волочиском и банды Антонова на полях Тамбовщины.

Тяжелый туман полз над мокрыми полями. Медленно плыли на запад рваные тучи. И вдруг солнце словно ударом меча распороло свинцовое небо. На минуту выглянул из прорехи его раскаленный зрачок. Золотые лучи, проткнув зыбкий туман, упали на землю широким голубым веером.

Полки кавалерии в сиянии призрачного света напоминали чеканные глыбы. Всадники казались сказочными богатырями, пришедшими из тьмы далеких веков.

Прикрытая танками, конница из походных колонн перестроилась в боевые порядки. Полки, рассредоточив в глубину и по фронту линейные эскадроны, пулеметные тачанки, батареи, заполнили весь плацдарм с севера на юг, от командного пункта до опушки соснового бора. Тяжелые танки на флангах, включив дымопуски, густой завесой обволокли весь кавалерийский клин.

Командарм Семен Туровский, прикрыв войска от внезапного нападения «синих» танковым корпусом Антона Борисенко, начал окружать «неприятельскую» конницу мотопехотой. Криворучко сначала отошел, понеся большие потери, но потом снова двинулся в наступление. Свежий танковый резерв Туровского, поддержанный штурмовой авиацией, нанес по коннице сокрушительный удар.

16 сентября в зрительном зале Киевского оперного театра у огромных карт, разрисованных изогнутыми цветными линиями, руководитель маневров Якир делал разбор. В партере, ложах, амфитеатре, на бельэтаже и галерках — всюду можно было видеть танкистов. У пехоты появился мощный соратник — технические войска. Вчера это была лишь идея, сегодня — бесспорный факт!

В фойе участники штурма Зимнего дворца, герои Перекопа и Царицына встретились с теми, кто водил войска на Буг, за Вислу, и с теми, кто брал Екатеринобург и Владивосток.

Правые ложи заняли иностранцы. В первой уселись французы, рядом — чехи, в третьей — представители Рима. Напротив расположились работники Главного штаба Красной Армии.

После разбора маневров генерал Лаузо сказал корреспонденту «Правды»: «В отношении танков я полагал бы правильным считать армию Советского Союза на первом месте». Генерал Крейчи добавил: «Наиболее характерным из виденного на маневрах считаю массовое применение больших моторизированных соединений и их новую интересную тактику». А генерал Монти подчеркнул: «В отношении оперативной мысли важно, что в Красной Армии нет схоластики».

О какой схоластике могла идти речь в армии, руководимой Коммунистической партией и талантливыми полководцами — славными питомцами ленинской школы!

…На широком поле правильными квадратами и прямоугольниками расположились войска. Здесь под Киевом собралась вся огромная армия Правобережья, завершившая годовую учебу великолепным заключительным маневром на переправах через Ирпень.

Был ясный осенний день. Со стороны Святошина лениво дул ветер, гнавший на город тихую песчаную пелену. Трепетала пожухлая трава, стряхивая с себя колючий песок. Издали казалось, что это серо-голубые зверьки, встав на задние лапки, совершают на одном месте священный, им одним доступный перепляс. Дрожали длинные стебли белены — она была слишком ничтожной, чтобы сойти за дерево, и слишком величественной, чтобы считаться травой.

Над широким полем высились две трибуны, наспех сколоченные саперами. Возле них собрались многочисленные гости и просто жители столицы. Было много женщин. Киев всегда славился своими женщинами, а киевлянки — изысканными нарядами и необычной красотой.

На трибуну поднялись первый секретарь ЦККП(б)У Станислав Викентьевич Косиор, председатель ВУЦИК Григорий Иванович Петровский, председатель Совнаркома Панас Петрович Любченко. Вечно сумрачный Павел Петрович Постышев поддался общему настроению: улыбался и бросал сиплым, словно простуженным, голосом шутливые реплики.

Заполнили отведенную им трибуну иностранцы.

Нацисты кричали о мифе XX века. И вот этот «миф» развернулся «перед глазами Европы» четкими и величественными контурами своей плоти и грозным веянием своего неодолимого духа. Вольно было им — иноземцам — сомневаться в том, что им рассказывал Нарком иностранных дел там, в Женеве, но нельзя было не верить тому, что им показали здесь, на полях Киевщины.

Вдали послышалась протяжная команда «Смирно». Ее подхватило множество голосов. Глухое эхо покатилось по холодному осеннему полю вдаль, где синел обвитый легкой дымкой Святошинский бор. Заиграли оркестры.

Объезжая войска, здоровался с полками Нарком Ворошилов. Оркестры перестроились, застыли напротив трибуны. Их было очень много, пеших и конных — целый полк музыкантов. Сверкали на солнце начищенная медь и серебро легких корнетов, тяжелых змееподобных басов.

Вдруг колыхнулось, стронулось с места широкое, необъятное зеленое море. В такт двигавшемуся людскому прибою лихо зазвенела медь оркестров, загудели барабаны.

Впереди войск шел командующий округом Якир. За ним следовали Иван Дубовой и Семен Туровский.

Колыхались и сверкали на солнце острые штыки. Твердо отбивала шаг пехота. Опаленные походами лица были повернуты к трибунам.

Шли полки за полками, дивизии за дивизиями. Крепкие, могучие, сильные бойцы — славная молодежь Украины, Дона, Сибири и всей необъятной Страны Советов.

Вот прошла Овручская дивизия, недавно переброшенная с Кавказа. У всех ее бойцов широкие плечи, тонкая, затянутая узким поясом талия и мягкая, бесшумная поступь. Это — дети непобедимых пластунов, вскормленные Кубанью и Тереком.

Затем появились бойцы невиданного до сих пор рода войск. Все в синих комбинезонах, васильковых шлемах, с парашютами за спиной и автоматами на груди. Не рота, не батальон, не полк. Целая дивизия! Парашютисты шли легко, плавно, порывисто, словно плыли по воздуху, с которым сроднился их молодой, отважный дух.

И сразу же в их ряды ворвался яркий дождь цветов. В шуме аплодисментов, в несмолкаемом «ура», в звуках марша прошла дивизия воздушной пехоты.

Седой трубач Рудой, который в армии служил еще при царе, высоко вскинув серебряную сигналку, затрубил: «Рысью размашистой, но не распущенной для сбережения коней…»

Где-то далеко, у Святошинского бора, отозвался сигнал командующего. Оркестры заиграли марш, тот самый, под который проходила конница по Красной площади перед ленинским Мавзолеем.

После военного парада, 17 сентября, генерал Лаузо заявил корреспонденту «Правды»: «Подобного мощного, волнующего зрелища я не видал в своей жизни… Высшее военное командование Красной Армии показало нам ее мощь, жизнь и работу. В этом дружеском акте я вижу искренность симпатий народов Советского Союза к моей стране».

В тот же день «Красная звезда» писала: «Части КВО с честью выдержали боевую проверку. Мы имеем чудесные кадры — вот в чем наше могущество и наше счастье».

Спустя пять дней Нарком подписал приказ № 182, в котором объявлял благодарность Якиру, Кучинскому, Амелину, Дубовому и Туровскому. Ценными подарками Нарком наградил тысячи участников маневров. В приказе отмечалось: «Маневры КВО, насыщенные массовым применением всех новейших средств боевой техники, полностью представили характер современного боя».

На экраны вышел фильм о больших киевских маневрах, сделанный коллективом опытных кинематографистов — Бубриком, Нечесой, Карамзинским, Анци-Полов-ским, Малаховым.

Советские люди еще больше укрепились в мысли, что безопасность Родины находится в крепких и надежных руках.

23 сентября 1935 года центральные газеты опубликовали Постановление ЦИК и СНК СССР о введении воинских званий лейтенантов, капитанов, майоров, полковников, комбригов, комдивов, комкоров, командармов и маршалов. Звание маршалов получили Ворошилов, Буденный, Тухачевский, Егоров, Блюхер; командармов 1 ранга — Каменев, Якир, Уборевич, Шапошников, Корк.

Сразу после киевских маневров в Москве состоялось заседание вновь созданного Военного совета. Свое выступление на этом заседании Якир посвятил ключевой фигуре армии — молодому командиру. Он заявил, что слово «лейтенант» должно звучать гордо.

— Поднять это звание надо на такую высоту, — многозначительно улыбнулся оратор, — чтобы каждая советская девушка стремилась стать женой лейтенанта.

Полушутливые слова Ионы Эммануиловича вызвали одобрительные реплики.

— Путь к маршальской звезде начинается с двух кубиков, — продолжал Якир. — Не всякий лейтенант становится маршалом, но всякий маршал начинает с лейтенанта.

Ссылаясь на прошлое, когда судьбу полковника мог решать лишь царь, Иона Эммануилович внес предложение, чтобы судьбой советского полковника распоряжались самые высшие инстанции, чтобы ни переместить, ни арестовать его нельзя было без санкции Наркома. На опыте киевских маневров, где выяснились недостатки в управлении войсками, Якир доказал необходимость создания Академии Генерального штаба, которая учила бы штабников искусству управления войсками в крупных операциях.

Военный совет постановил заменить устаревший Полевой устав 1924 года. Проект нового устава поручено было написать членам Военного совета Тухачевскому, Туровскому, Мерецкову.

Вскоре открылась и Академия Генерального штаба. Ее начальником стал Дмитрий Александрович Кучинский.

Сразу после маневров Якиру предложили возглавить Генеральный штаб или Военно-воздушные силы. Тогда же в широких партийных и военных кругах стало известно, что по просьбе Косиора и Постышева Якира оставили на Украине.

 

9. Оптимисты

Второго января, в первый рабочий день нового, 1936 года, Якир появился в штабе КВО позже обычного. С утра он посетил Лукьяновку, где в расположении батальона Богдана Петрицы строились казармы и парки для 4-й отдельной тяжелой танковой бригады. Этой ударной силе Якир придавал большое значение.

Накануне весь день командующий провел в пути, возвращаясь из Ленинграда. Там вместе со своим добрым другом Кодацким, потомственным питерским рабочим, теперь председателем Ленгорсовета, посетил завод. Выслушав просьбу Якира и Кодацкого, рабочие дали слово досрочно отгрузить в Киев боевые машины Т-28 для оснащения тяжелой бригады.

В кабинет Якира вошел армейский комиссар 2 ранга Амелин. Усаживаясь в широкое кресло, начальник политуправления округа широко улыбнулся, потряс в воздухе «Правдой»:

— Вот новогодняя передовая — «Стахановский год».

— Отлично! — отозвался Якир, дымя папиросой и бегло просматривая кипу бумаг. — Придется и нам с тобой, Михаил Петрович, помозговать, как сделать весь округ стахановским.

Амелин, развернув на коленях газету, продолжал:

— Нет безработицы в городах, нищеты в деревне. Это результат пятилетки. А что делается за рубежом? Кровавый террор в Германии… Четверть миллиона итальянских солдат против плохо вооруженных абиссинских отрядов… Новогоднее поздравление Ромена Роллана: «Невозможно устоять перед этим порывом радости и энергии, которым дышит героический оптимизм этого идущего вперед мира…»

— И не то было бы, — ответил Якир, — если бы мы с тобой, Миша, не тянули из нашего Наркомфина жилы. И все из-за гитлеровской чумы… Почитай, там, рядом с письмом Роллана, есть выступление Фейхтвангера. Он говорит о нынешней Германии словами Шиллера.

Амелин прочел: «И произвол глумится над искусством, а глупость знанья принимает вид, и здравый смысл считается безумством, и что добро в плену, а зло царит…»

— Да, сущее царство произвола, мракобесия и зла, — продолжал Якир. — Можно сказать: от крокодила родится крокодил. Гитлеровская армия может быть лишь армией бандитов и головорезов. Это надо внушить всем, чтобы никто не мог растеряться перед сюрпризами, которых в любой момент можно ожидать от бешеного фюрера.

— Подумать только, — воскликнул Амелин, шурша газетой, — на кого работала наша оппозиция! Хорошо, что покончили с ней. Вот в передовой сказано: «Процесс над зиновьевско-каменевской бандой был последним актом в разгроме организованных покушений на диктатуру пролетариата».

— Что ж! — Якир на мгновение оторвался от бумаг, посмотрел на армейского комиссара. — Поднявший меч от меча и погибнет.

— Добро, что нас эта зараза не коснулась, — задумчиво проговорил Амелин. — Красная Армия едина, сильна и до последнего вздоха предана нашему вождю, другу и учителю.

— Что верно, то верно, — подтвердил Якир и протянул руку к телефонной трубке, чтобы ответить на настойчивый звонок. Командующему напоминали, что ровно в полдень начинается очередное заседание Политбюро Центрального Комитета КП(б)У.

Якир аккуратно сложил стопку подписанных бумаг, спрятал в карман гимнастерки карандаш, стал одеваться. Выходя из кабинета, сказал поднявшемуся с кресла Амелину:

— Вот так оно и получается, Михаил Петрович: в рабочее время заседаем, в нерабочее — работаем.

Оптимизм командования Киевского военного округа подкреплялся не только итогами больших киевских маневров. 14 января очередная сессия ЦИК СССР, чего уже давно не практиковалось, слушала доклад представителя Наркомата обороны. О постоянной готовности Советских Вооруженных Сил дать решительный отпор любому агрессору говорил заместитель Наркома Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский. 15 января «Правда» озаглавила свою передовую «Границы нашей Родины неприступны», а в отчете о сессии писала: «Появление на трибуне товарища Тухачевского членами ЦИК и всеми присутствовавшими было встречено бурными и продолжительными аплодисментами».

Спустя две недели газеты подробно описали церемонию пышных похорон английского короля Георга V. «Замнаркома обороны Маршал Советского Союза т. Тухачевский шел в процессии вместе с представителями армий других держав», — сообщала «Правда».

О том, что на сессии ЦИК доклад делал маршал Тухачевский, бывший дворянин, и что он же на траурной церемонии в Лондоне представлял Советский Союз, много шумела западная пресса. Досужие писаки сочиняли басни об очевидном перерождении советского режима, о шансах на успех «советского кандидата в Наполеоны…».

О чем только не толковали выброшенные за борт люди, в тяжелом мраке безнадежности искавшие какие-то искры надежд! Их больше всего тревожило не то, что было, а то, что будет.

Генеральные штабы Европы хорошо знали, что представляет собой полководческий потенциал советских маршалов и командармов — тех, кого особенно надо было страшиться. Знали об этом и выброшенные за борт беспочвенные фантазеры и жесткие реалисты.

В Белграде, а потом в Париже проживал в то время, питаясь субсидиями немецкой разведки, бывший командир белогвардейского полка, известный уже читателю «Скорпион». О его похождениях немало сообщала закордонная пресса. Вышибленный с остатками врангелевской армии из Крыма, деникинский контрразведчик осенью 1920 года уже в чине генерала попал в Галлиополи. Там белогвардейцы долго и напрасно ждали счастливой минуты — нового похода Антанты. Кемаль-паша не очень-то миловал эмигрантов. Вынужденные покинуть Турцию, они получили приют под крылом югославского монарха. Вот там-то, в Белграде, возникла у «Скорпиона» идея — спровоцировать крупных советских полководцев.

Гитлеровец Гейдрих, выслушав старательного агента, сказал:

— Кустарщина! Топорная работа! — и с усмешкой добавил: — Что говорить, сразу видно, вы не ариец! Вам далеко до Макиавелли…

«Скорпиона» прошиб пот. Он достал шелковый платок, вытер обритую наголо голову, в которой наперекор мнению Гейдриха идеи возникали одна за другой. Хотя Гейдрих и посмеялся над «Скорпионом», но его предложение понравилось гестаповцу: он выдал бывшему деникинцу толстую пачку немецких марок.

Рейнгардт Гейдрих, долговязый садист с холодными глазами и ястребиным носом, имея за собой «хвост» — отца, опереточного актера-метиса, всячески выслуживался перед Гитлером. Это он, выученик обер-шпиона Канариса, сфабриковал провокационное дело против командующего сухопутными войсками, впоследствии казненного генерала фон Фриче. Сделав за короткий срок головокружительную карьеру, он стал главой имперской безопасности в Берлине.

Заманчивое предложение, имевшее целью спровоцировать крупных советских полководцев, самых талантливых вожаков Красной Армии, захватило гестаповца. Именно этим и можно объяснить щедрость Гейдриха, несвойственную отпрыску полунищего актера.

…Тухачевского в Англии принимали торжественно. Знакомили с армией, со страной. В Москву он вернулся 20 февраля вместе с комкором Витовтом Путной — военным атташе СССР в Великобритании.

В этот день произошли знаменательные события. В Испании победил народный фронт. А Эдуард Эррио, выступая во французском парламенте в защиту договора о взаимной помощи, сказал: «С полным основанием крупнейший французский специалист генерал Лаузо, посетивший Советский Союз, заявил, что Красная Армия является одной из наиболее мощных армий в Европе». Спустя неделю французская палата двумя третями мандатов голосовала за ратификацию договора о взаимопомощи.

В ответ на это 7 марта 1936 года гитлеровские войска заняли Рейнскую область. Гитлер хорошо знал, что реальная сила находится в руках той одной трети французской палаты, которая склонна идти всю жизнь рядом с фашистами, нежели один день рядом с Советами.

Гитлеровская печать требовала аннексии Данцига, Мемеля (Клайпеды). Это вызвало переполох на берегах Балтики. В Москву, вынужденные к тому общественным мнением своих стран, поспешили начальники штабов: Эстонии — генерал Реек, Латвии — генерал Гартманис, Литвы — полковник Чернюс. После первомайского парада на обеде, у маршала Егорова Чернюс заявил: «Если Советскому Союзу потребуется нанести удар по противнику, чтобы защищать свою страну, это будет жесточайший удар».

1 мая 1936 года внушительные парады войск состоялись во многих советских городах. «Правда» писала: «В Хабаровске имя Блюхера передается из уст в уста… В Киеве на трибуне, приветствуя войска, стояли Косиор, Постышев, Петровский, Любченко, Якир… Идет стахановская мотомехчасть. Бывший партизан, причинивший много неприятностей немцам и гетманцам в 1918 году, товарищ Шмидт в совершенстве овладел новой техникой…»

В первых числах мая Якир созвал начальников всех родов войск. Поставил перед ними задачу подготовить на самом высоком уровне учение с показом всех видов и образцов новой техники. Василию Бутырскому, заменившему на посту начальника штаба Дмитрия Кучинского, дал задание обеспечить явку на учения всех командиров корпусов, дивизий, бригад и отдельных частей.

После этого командующий выехал в Одессу. Там он осмотрел порт, побывал на причалах. Многое изменилось с тех пор, как он вместе с бывшим адмиралом Немитцем изучал здесь наиболее угрожаемые подступы с моря. Тогда там маячили боевые суда Антанты. Прошло семнадцать лет. Одесса стала эспланадой, с которой стартовали суда с оружием для борющейся Испании. Кто бы мог подумать об этом тогда, в грозном 1919 году!

Вскоре войска округа оставили зимние квартиры, перебрались в лагеря. Два первых летних месяца прошли в напряженной учебе. А 5 июля 1936 года, за несколько дней до крупных технических учений, в Киеве случилось ЧП: арестовали бывшего кавалериста, члена партии с 1915 года, дважды орденоносца, командира 8-й отдельной танковой бригады комдива Дмитрия Шмидта.

 

10. После ЧП

На технические сборы в Киев были вызваны командиры и комиссары корпусов, дивизий и бригад с берегов Черного моря и Днестра, Збруча и Буга, Горыни и Случи, Тетерева и Десны.

Все командиры корпусов и коменданты укрепрайонов имели воинское звание комдивов. Только Николай Криворучко получил звание комкора. В этом же звании находились тогда заместители командующего войсками округа Фесенко и Тимошенко. Командиры стрелковых дивизий и некоторых танковых бригад имели звания комбригов, за исключением Дмитрия Шмидта, которому, очевидно, учтя прошлые его боевые заслуги и солидный боевой опыт, дали «комдива». Среди участников сборов Шмидта не было. Сразу после ареста его увезли в Москву.

Учение проводилось на подступах к Ирпени. Широкая пойма реки, оборудованная минными полями, фугасами, волчьими ямами, завалами, представляла собой классический образец универсальной зоны заграждения.

Окружной инженер показал участникам сборов замаскированные в траве мотки тонкой, едва различимой в зарослях осота проволоки. Потом он взмахнул рукой, и ассистент выпустил из мешка рыжего пса. Постояв мгновение, собака с радостным лаем бросилась со всех ног наутек. Но радость Рыжика длилась недолго: звонкий его лай вмиг оборвался. Руководитель учения, дав команду выключить ток, направился к зарослям осота и, словно подстреленного зайца, поднял собаку за задние лапы.

— Момент — и дух вон! — пояснил инженер. — Опыт можно повторить.

Ассистент начал развязывать второй мешок.

— Хватит, — запротестовал комдив Саблин. — И собаке дорога жизнь. Убедили одним рыжим, достаточно…

Винницкого коменданта поддержал комдив Княгницкий. А Криворучко, положив тяжелую руку на плечо инженера, сказал с неподкупной простотой:

— Тебе, человече, любой гицель позавидует. Раз, два — и в дамках. Знаешь, в бою я крошил гадов, как повар картошку, надо будет, и еще накрошу, а шо б так, как ты…

— Отнять жизнь не такая простая штука! — бросил реплику и командир Проскуровской танковой бригады комбриг Куркин.

— А ты пробовал? — поддел Куркина коллега из Шепетовки комбриг Федоренко, будущий маршал бронетанковых войск.

— А как же! — бойко ответил танкист. — Все мы, бывшая шоферня, грешны. Сидя за баранкой, с десяток петухов и я передавил.

— Хитер брат! — вмешался в разговор розовощекий крепыш комкор Фесенко. — Петухами хвалится, а о курочках молчит…

— Военная тайна! — потягивая трубочку, пробасил командир 1-го кавалерийского корпуса Михаил Афанасьевич Демичев.

Однако эти шутки, вызвав улыбки, не смогли изменить мрачного настроения слушателей. У многих командиров, особенно тех, которые знали Шмидта много лет, не выходило из головы недавнее ЧП. Ведь толком пока никому не было сказано, за что и почему взят под стражу командир Киевской танковой бригады.

Люди не хотели долго теряться в догадках, блуждать среди предположений. Возможно, в другое время Опыт с рыжей собакой и не вызвал бы такую реакцию участников сбора. Чувствовалось, что многим хотелось узнать настоящую причину ареста Шмидта. Командир с периферии отзывал в сторону столичного друга и, шушукаясь, пытался выяснить истину. Но истины тогда еще никто не знал.

И вот во время перекура все же прорвалось.

— Хоть секите мне башку, не пойму, — начал Николай Криворучко, обращаясь к усевшимся на траве товарищам. — Шоб комдива вот так сцапали, наче конокрада какого! Он же не деникинский охвицер, не махновец. А если напакостил, скажите, все будем знать. Вот хоть бы вы, товарищ Тимошенко, наше начальство, командуете всей кавалерией округа, скажите, за что взят Шмидт?

— Кто же не знает Шмидта, — угрюмо и неопределенно процедил Тимошенко.

— Говорят, он большой трепач, — пробубнил Куркин; — Где-то что-то сболтнул…

— Просто трепач не мог бы заслужить все четыре «Георгия» и чин прапорщика в мировую войну, не мог бы повести солдат за Ленина против Керенского, поднять Полтавщину против гетмана и немецких оккупантов, — отозвался командир кавкорпуса Демичев.

— У него, кажется, первый орден с номером тридцать пять, — добавил комкор Феликс Ингаунис, начальник авиации округа.

— Сам Сталин видел его в бою под Царицыном, — сказал комдив Саблин. — Раненого Шмидта два бойца держали тогда под руки. До конца боя не хотел уходить…

— Раз такого человека берут, — снова заговорил Криворучко, — скажите за что? А если не говорят, — покосился он на Тимошенко, — всякое можно подумать. После присвоения новых званий мы и лейтенанту говорим, что без согласия командующего никто не смеет его чипать. А тут не лейтенант, а комдив, все равно что генерал-лейтенант.

— Шмидт лет десять назад голоснул за Троцкого! — послышалась чья-то реплика.

Комкор Фесенко сказал в ответ на это: — Голоснул да раскаялся. Иначе он бы к нам в округ не попал.

— А я слыхал, нашли растрату в подсобном хозяйстве у него в бригаде. Шмидт будто бы прикрывал расхитителей, — неторопливо произнес командир корпуса Копыловский.

— Кому знать, если не вам. Соседи по квартире! — оборвал Копыловского начальник бронетанковых сил округа комбриг Игнатов, поглаживая серебристый ежик-прическу, потом добавил с иронией: — А не слыхали ли вы, товарищ комдив, говорят, Шмидт носил на базар сбывать роликовые подшипники с боевых танков? — Раздался смех, а Игнатов закончил совсем неожиданно: — Подлец Митька. Подвел округ, подвел все наши бронесилы, подвел меня. Ждал я к осени красную звездочку…

Послышался сигнал. На специальном участке показывали новейшие средства химической защиты. Участников сбора, снабдив противогазами, провели через дымовую завесу и газовую камеру. Проверяли выносливость каждого. Крепкие легкие оказались у Бутырского, авиатора Инганиуса, у Борисенко, Демичева, Криворучко. Однако все рекорды побил Тимошенко — позже всех снял маску.

В тот же день показывала свои достижения тяжелая танковая бригада. В программу входили строевое учение по радиокомандам, преодоление эскарпов и надолб, прорыв укрепленной полосы, стрельба с закрытых позиций. Участников сбора ошеломила изумительно четкая работа телетанков-огнеметов с дистанционным управлением. Танкисты корпуса Борисенко на специально оборудованных машинах преодолевали водную преграду, двигаясь по дну реки. Это было за пять лет до того, как танки Гудериана, окружившие Брест, появились на советском берегу, пройдя по дну Буга.

Ничего не показывала участникам сборов 8-я отдельная бригада. Танкисты бригады тяжело переживали свалившуюся на них беду. Ведь они так гордились своим командиром — героем гражданской войны!

С новейшими боевыми средствами авиации и техникой противовоздушной обороны вместе с участниками сборов знакомились руководители Украины Косиор, Постышев, Петровский, Любченко. В Ржищеве всем показали еще одну новинку. Там на специально оборудованном полигоне танки двигались в атаку на «неприятельские» позиции, следуя вплотную за настоящим огневым валом. Огнем батарей мастерски управлял, не выходя из рамок заранее составленного графика, начальник артиллерии округа Николай Бобров.

На обратном пути командиры собрались в салоне парохода «Тарас Шевченко». Оживленный разговор о взаимодействии войск незаметно перескочил на больную тему: снова заговорили о Шмидте. В салоне находился и Якир. Все присутствующие полагали: уж кому-кому, а ему, депутату верховного органа власти, члену ЦК партии, вероятно, известна суть дела!

Первым с вопросом к командующему обратился Николай Криворучко. В салоне наступила гулкая тишина.

— Что я вам скажу? — закурив, после длительной паузы ответил Якир. — Пока ничего не известно. Неизвестно даже мне и Амелину. Факт, понятно, очень неприятный. Шмидта мы все знаем. Смешно было бы отрекаться. Возможно, что из присутствующих здесь больше всех знаю Шмидта я. Да вот еще червонные казаки Демичев, Григорьев. Ну еще Саблин. Я думаю, что Шмидт хотя и имел в прошлом колебания, но на подлость не способен. Москва разберется, потерпите. Правда свое возьмет. Вас же, товарищи, прошу помнить о главном. Как это поется в песне: «Не спи, казак, во тьме ночной, чеченец бродит за рекой». Там, за Одером и Рейном, бродит страшный враг. От звериных воплей фашистов съежилась вся Европа, в том числе, сдается, и наши союзнички на берегах Сены. А если съежимся мы, погибнет Европа, погибнет весь мир. Раньше Россия спасла цивилизацию от Батыя, теперь большевики спасут ее от Гитлера. Для нас основное — крепить политическую и боевую готовность, держать порох сухим.

Слова Якира внесли некоторое успокоение в растревоженные умы. Однако неопределенность осталась и продолжала тревожить сердца людей. Это понимал и командующий. В его памяти возник Вишневец, где возбужденный Гайдук так рьяно защищал своего друга Халупу, чуть не ставшего жертвой поспешного решения. Вспомнились и другие случаи нерушимости войскового товарищества, великой силы дружбы. Но там, на фррнте, все было ясно, а тут…

Якир направился в Москву. Твердо решил: если понадобится, пойдет к самому Сталину, хорошо знавшему Шмидта по царицынским боям. Но к Сталину идти не пришлось. Ежов с «красноречивыми» материалами в руках убедил Якира в виновности арестованного комдива. А раз есть вина, должна быть и расплата…

Конечно, история неприятная, ошеломляющая. Но думать надо о другом. Враг не спит, копит силы. Ответить на его угрозы и на его силу можно лишь одним — еще более мощной силой. Якир вновь окунулся в дела округа.

Все маховики, все шкивы, все шестеренки прекрасно налаженной машины, принимая на себя и передавая другим рабочим деталям усилия приводных ремней, вращались беспрестанно в четком ритме, не снижая раз взятых темпов.

 

11. Тяжелые дни

Вскоре ЧП повторилось. В августе 1936 года арестовали коменданта укрепрайона Юрия Саблина. Тот, кто брал в начале июля Шмидта, понял, что нельзя выхватывать из армии командира, не указав его вины. Саблина сразу же объявили «немецким шпионом».

В Харькове посадили заместителя командующего округом Семена Туровского, члена партии с 1912 года, политкаторжанина, героя гражданской войны, члена Военного совета при Наркоме, одного из авторов Полевого устава.

Еще больше взволновало Якира известие об аресте председателя Днепропетровского горсовета Николая Голубенко, активного участника Южного похода. Шутка ли, Голубенко, Туровский. Кто бы мог подумать?!

В августе же в Москве судили Зиновьева и Каменева. Во время процесса прокурор Вышинский сказал, и это повторили газеты: «Не бывший раньше на подозрении в партии комдив Шмидт должен был во время киевских маневров убить Наркома Ворошилова…»

Сообщение сделало свое дело. Кто после такого заключения генерального прокурора мог сомневаться в целесообразности ареста?!

Вскоре начальник кадров доложил командующему перечень лиц, намеченных к переброске во внутренние округа. Якир, обнаружив в списке фамилию своего тезки, спросил:

— Что это значит? За Гайдука ручаюсь головой.

— Я, товарищ командарм первого ранга, лишь исполнитель, — глухо проговорил кадровик. — В Наркомате считают, будто Гайдук часто встречался со Шмидтом. Когда я сказал: «У них полигон и танкодром общие», мне ответили: «Встречались они не только на работе, но и на охоте».

Если раньше Настя Рубан была частым гостем в семье Якира, то этим летом зашла лишь один раз. То было особенное лето. Страна бесшумно провожала в далекую Испанию своих мужественных волонтеров и с большой заботой принимала из-за моря детей Кастилии и Андалузии. Испания приковала к себе внимание миллионов советских людей. Но дома тоже назревали крупные события. Насте было не до визитов.

И все же однажды они — Настя с Якиром — встретились. Командующий войсками принимал жен военнослужащих — участниц многодневного конного пробега. Большой зал киевского Дома Красной Армии был переполнен. В числе гостей находилась и Настя.

За последние месяцы она сильно изменилась. В ней уже нелегко было узнать миловидную, бойкую, жизнерадостную участницу Южного похода. Особенность профессии, что бы там ни говорили, накладывает свой отпечаток на облик человека. Посуровело лицо Насти, у глаз появились тонкие лучики морщин, напряженным стал взгляд. И лишь когда ей случалось улыбаться, вновь оживала прежняя Настя. Изумительно сияли ее голубые глаза, сверкали белоснежные зубы.

Якир тоже выглядел далеко не так, как раньше. Какая-то строгость и суровость сковали его мужественное лицо. В те дни лица говорили больше, нежели слова!

Во время выступлений участниц пробега Настя написала Якиру записку, просила о встрече, но, вырвав листок из блокнота, скомкала его, спрятала в карман. Незадолго до конца приема вышла, закурила, стала прогуливаться под высокими осокорями Крепостного переулка.

Вскоре вышел на улицу и командующий. У подъезда стоял его голубой «бьюик». Настя, отшвырнув окурок, быстро направилась к Якиру. Они дружески поздоровались. Командующий пригласил свою воспитанницу в машину. Она отказалась:

— Если можете, товарищ командарм первого ранга, уделите мне пять — десять минут… Очень важно… Пройдемтесь…

— Слушаюсь, товарищ начальник! — Якир напряженно улыбнулся.

— Иона Эммануилович, — начала Настя дрогнувшим голосом. — Я нарушаю долг чекиста. Сообщаю вам служебную тайну. Иначе не могу. Я совсем потеряла голову. Да к тому же приступы мучают, зверски ноет старая рана… Я хочу вам сказать… Вы же знаете меня лучше, чем кто-либо другой…

— Что случилось?

— Случилось страшное. Одно из двух: или я стала дурной чекисткой, или же я получаю дурные распоряжения. За Шмидта ничего не могу сказать, а вот дело укрепраиона, в частности инженера Тулина, вела я. Для меня ясно: Тулина взяли правильно, Саблин же ни в чем не повинен. Ну, может, Москва там чего-нибудь доискалась…

— Знаешь, Настя, мы с тобой не можем видеть того, что видно сверху.

— Допустим! — согласилась она, нагнулась, подобрала пуховую сережку, которыми был устлан весь тротуар по Кловскому спуску. — Но вот мне дали вести дело Вераша — командира Запорожского зенитного полка. Я понесла начальству протокол допроса. Ничего за человеком нет. А мне сказали: «Вераш — венгерский шпион. И если этого не будет в протоколе, сядешь сама». Так вот я вас спрашиваю, Иона Эммануилович, разве этому учил нас Дзержинский? — Настя достала платок, поднесла к глазам.

— Успокойся, Настюшка! — взял ее за руку Якир. Сообщение Насти взволновало и его самого. Он не мог усомниться в искренности ее признания. Ей было действительно тяжело. Впрочем, в ту пору было немало «дурных» чекистов, которые, рискуя головой, делились с друзьями своими сомнениями.

— Основное достоинство большевика — правдивость! — сказал после непродолжительной паузы командующий. — Ты изнервничалась, издергалась. И о болях в затылке надо подумать. Попроси отпуск, дадут. А нет, замолвлю слово перед твоим начальством… Возьми себя в руки, Настюша! Самый лучший врач — время. А я сегодня постараюсь кое-что выяснить, поговорю, где надо.

Якир не поехал в штаб. Сказал шоферу: «В Совнарком!»

В Совете Народных Комиссаров, в кабинете Любченко, командующий с гневом говорил о всем том, что услышал от Насти. О том, что перед лицом беснующихся фашистов следовало бы обдуманней решать судьбу командиров. Любченко и находившийся в его кабинете Косиор обещали Якиру во всем разобраться.

Прошло три дня. Якир вернулся из Чапаевской дивизии. Встречавший командарма Бутырский еще на перроне вокзала сообщил потрясающую новость — накануне похоронили Настю. Хоронили ее торжественно, с цветами, музыкой. Ораторы у могилы говорили, что Настя скончалась от разрыва сердца во время очередного приступа. Однако позже стало известно, что никакого приступа не было: Настя покончила с собой.

В конце рабочего дня Якир вызвал к себе Гайдука.

Попросил его съездить вместе с ним на Байково кладбище, показать Настину могилу. Всю дорогу ехали молча. Углубленный в свои думы, Якир перебирал тонкими пальцами лепестки алых роз огромного букета.

У свежей могилы Якир снял фуражку. Минуту стоял без движения, потом, подняв глаза на своего спутника, сказал:

— Вот так, дорогой тезка, уходят наши славные ветераны. Одни навсегда, другие в далекие края.

Гайдук провел рукой по горлу, перепоясанному красно-лиловым шрамом. Это была неизгладимая память Богучара и патлатой бурки, содранной с него белоказаками.

— Хорошая была баб… — начал было танкист, но, встретив укоряющий взгляд командарма, поправился: — Хороший товарищ была Настя Рубан. Жаль ее.

— Эх, Ионул, если бы ты только знал, какой это был человек!.. Иного убивает зло, нашу Настю сломила честность. Однажды мне удалось ее удержать, а вот на сей раз…

С кладбища вернулись в штаб. Там оставались бумаги, рассмотрением которых Иона Эммануилович решил заняться дома. Он позвал в кабинет Гайдука. Сложив документы в папку, сказал:

— Вот и ты, тезка, едешь на Волгу. Тает и тает наша боевая семья…

— Знаю, — без видимых признаков какого-либо волнения произнес бывший матрос. — Мне вчера сообщил эту «приятную новость» Амелин. Ну что ж, Иона Эммануилович, раз надо, так надо. Всюду можно служить Советской власти — и в Киеве, и в Ульяновске. Вот только, когда наши пойдут в Бессарабию, не забудьте, позовите и меня. Этой думкой живу я все годы…

— Обязательно позовем, тезка! — ответил Якир.

— Однако жаль, — продолжал Гайдук. — Вас подвожу… Я же все понимаю, хотя, может, вы считаете — Гайдук способен только сечь контру клинком или давить гусеницами. Я понимаю, вытуривают меня из округа, в чем-то подозревают, а в чем — не ведаю. Через меня, может, и вам будет заметка в Москве, а вы жалели меня, заботились…

Якир, взволнованный не то думами о Насте, не то словами земляка, порывисто вскочил, зашагал по кабинету:

— Зря ты это, тезка. Никакой заметки мне не будет. Я — член ЦК партии и перед своей партией, перед народом кругом чист, так же как чист и ты. В этом я не сомневаюсь.

Гайдук вдруг почувствовал боль в сердце. Что-то стукнуло в его зыбкие стенки. Прижав руку к груди, следя глазами за шагавшим по кабинету Якиром, он тяжело вздохнул и, как бы обращаясь к самому себе, произнес:

— Вот она, трехсот тридцати трех святителей крученая судьбина. Много раз звал меня в Слободзею мой дружок колхозный бригадир Свирид Халупа разводить виноград. Приглашал к себе в помощники и молдавский Наркомзем Иван Колесников. Ведь вместе с ним громили бандита Кожемяченко и плосковских кулаков. Не поехал в Молдавию. Думал, еще пригожусь Красной Армии. А сейчас что? Пошла писать губерния… Перестали верить Гайдуку? Клюют за то, что встречался со Шмидтом. Да разве один я с ним встречался? Выходит, был Гайдук рубака, глушил всякий элемент — и темный, и вредный, и буржуйский, и белогвардейский, а зараз сам зачислен до какого-то элемента. А до какого — не знаю. Ну ничего, ляжу курсом на Волгу, послужу там. Только вы уж меня не забывайте, товарищ командующий.

Через несколько дней Якира вызвали в Москву, предложили возглавить военную миссию, которая в порядке ответного визита направлялась для участия в больших маневрах французской армии.

И вот оба земляка, поднятые волной революции на гребень жизни, разъехались в разные стороны. Один, облеченный самым высоким доверием, с миссией представлять Советский Союз отправился к берегам Сены. Другой — «свирепый танкист» — лег курсом на восток, к берегам Волги.

 

12. Почетная миссия

То был год многочисленных и торжественных совещаний. Страна широко отмечала самоотверженный труд советских людей. Началось с приема в Кремле стахановцев промышленности цветных металлов. Если учесть, что на изготовление двух первых советских быстроходных танков пошла медь церковных колоколов, то можно понять внимание, которое было оказано тем, кто добывал цветные металлы из недр земли. Потом съезжались в Кремль нефтяники и хлопкоробы Азербайджана, труженики Бурят-Монголии, животноводы, лучшие льноводы страны, стахановцы Грузии, жены работников тяжелой промышленности.

Не были забыты и передовики Красной Армии. 26 мая 1936 года правительство наградило орденами пятьсот летчиков. 17 августа газеты напечатали списки более тысячи пятисот новых орденоносцев-военных. Это была необычная щедрость, если судить по тому, что за все годы гражданской войны Реввоенсовет Республики наградил всего лишь около десяти тысяч бойцов и командиров.

В купе вагона Якир достал из портфеля толстую пачку газет. Сборы в дорогу, короткие приемы начальников служб и работников штаба в последние дни не оставляли ему ни единой свободной минуты. Газеты непрочитанными он складывал в портфель. И вот сейчас наступило раздолье. Пока поезд придет в Париж, времени для чтения газет больше чем достаточно.

Верный привычке подчеркивать самое интересное, Якир достал из кармана карандаш. Сообщение о наградах обрадовало командарма. В списках он нашел очень много товарищей из Киевского военного округа, старых боевых друзей, своих питомцев. Разумеется, этими орденами страна отмечала не только личные достижения командиров, но и работу всего огромного коллектива защитников Родины.

Много места уделяли газеты сообщениям о всенародном обсуждении проекта новой Конституции, о которой Сталин сказал журналисту Рой Говарду, что она будет самой демократичной из всех конституций, существующих в мире.

Но было в газетных сообщениях и много тревожного. 19 августа 1936 года печаталась статья Берия под грозным заголовком «Развеять в прах врагов социализма».

«Кто бы мог подумать? — Якир отложил в сторону газеты, уставился в окно, за которым проплывали поля и леса Белоруссии. — В числе командиров оказались террористы, предатели! Где они точили свои ножи? В войсках нашего округа, в Киевском гарнизоне, у нас под носом! И это в то время, когда фашисты не перестают клацать вокруг нас зубами».

На Северном вокзале Парижа советского командарма встречала большая группа военных во главе с генералом Лаузо. Пришли работники посольства, среди которых был и советский военный атташе во Франции.

В шумной толпе пассажиров, прибывших с берлинским экспрессом, затерялся один человек, которого весьма интересовала личность высокого гостя французской армии.

С бритой головой, покрытой элегантной фетровой шляпой, поблескивая модным пенсне и золотыми зубами, с портфелем в руках маячил на перроне давно уже сменивший Белград на Париж частый гость Берлина, бывший деникинец, под неизменной кличкой «Скорпион». Он сразу узнал Якира, хотя со времени их последней встречи прошло семнадцать лет. «Скорпион» вспомнил, как вместе с другими тащил молодого командира батальона на расстрел. Память сохранила и другую встречу, в Бирзуле, после плосковского восстания. «Говорят, большевики — звери, перчаткой сдирают с рук кожу, — размышлял фашистский агент стоя на перроне вокзала. — Нет, все это выдумки досужих газетчиков. Большевиков скорее можно назвать скучными провинциалами, корчащими из себя средневековых рыцарей. Эта игра в рыцарей, в бутафорских донкихотов спасла мне жизнь, чтобы еще раз столкнуть с большевистским Сультом, как называет французская пресса Якира. В 1919 году, после высадки деникинцев в Одессе, Якир, попав со своим войском в капкан, ускользнул. Но капкан капкану рознь…»

Якира со всеми почестями принимал похожий на мумию, извлеченную из асуанских пирамид, генерал Гамелен. Странное и вместе с тем горделивое чувство переполнило сердце Якира. Подумать только! Французские войска высаживались в Одессе, шли вместе с румынами на Тирасполь, хозяйничали в советских водах Черного моря, вооружали Деникина, помогали Врангелю укреплять Перекоп, а Пилсудскому берега Збруча и Вислы; правая рука Гамелена — генерал Вейган в 1920 году фактически возглавлял третий поход Антанты. А теперь?.. Теперь генеральный штаб Франции принимает с почестями советских военных, посылает армейских «китов» в СССР, зовет к себе, показывает свои достижения. Союзники! Народный фронт сказал: «Лучше год с Советами, чем день под Гитлером!»

Якира прежде всего повезли на линию Мажино. Французам было чем похвастать. Генерал Луазо, спускаясь с Якиром в подземелье чудо-дотов, хвалился:

— Неприступный гранит.

— Неприступного гранита самого по себе нет, — спокойно ответил Якир. — Только гранитные сердца придают неприступность граниту.

Во время развернувшихся вскоре маневров советскому командарму дали возможность побывать всюду. Его опытный глаз замечал и то, что назойливо демонстрировалось новым союзником, и то, что хозяева тщательно пытались скрыть. Французы хвалились мощью своих пушечных стволов, заявляя, что их будет сотня на каждом километре активного фронта.

Однако танки они пристегивали лишь к атакующей пехоте. И это после трудов Фуллера, после «Танковой войны» Эймансбергера, после восхищенных отзывов о смелых маневрах советских танков стажера Луи Легуэста и даже после нашумевшей книжки командира танкового полка де Голля, пытавшегося внушить высшему генералитету Франции новые идеи.

То, что увидел Якир, огорчило его. Чего можно ждать от такого союзника! Ведь у Гитлера не только дивизии и корпуса, а целые армии оснащены авиационными моторами и закованы в броню!

На осторожные вопросы Якира очень сдержанно встретивший советского командарма Вейган отвечал кратко и неопределенно:

— Военная комиссия парламента! Она требует, чтоб танки в первую очередь прикрывали своей броней сынов Франции — атакующую пехоту. Де-мок-ратия! — с плохо скрываемой иронией добавил генерал.

Якир подумал: «Это, очевидно, та треть депутатов, которая голосовала против советско-французского договора о взаимной помощи. И им, господам, вместе с Вейганом, ясно, больше нравится быть год под Гитлером, нежели один день идти рука об руку с Советами».

Гамелен, желая, очевидно, кое-что услышать о возможностях восточного союзника, развернул перед Якиром карту, начал водить сухим пальцем по прирейнским землям, где густота фабричных труб могла бы соперничать с девственным лесом.

— Да, Рур — это грозная штука, — сказал командарм, не отрывая глаз от карты. — Но кое-что сделано и у нас. Пятилетки дали нам новый Краматорск, Магнитку, Кузбасс. С конвейера сходят сотни танков, самолетов, зениток. — Иона Эммануилович сделал паузу и, по обыкновению, когда собирался сказать что-нибудь особенное, прищурился: — Но, мон женераль, мы куем оружие для того, чтобы отстоять свой уклад, Гитлер же кует его лишь для того, чтобы навязать свой уклад и нам и вам.

Во время банкета сидевший рядом с советским военным атташе офицер генштаба Луи Легуэст сказал:

— Вот вы сажаете в танки рабочих. Для них техника — родное дело. А мы создаем танковые экипажи из пейзанов, причем собираем их из глухих деревушек Вогезов и Арденн. Вся известная им техника — плуг и коса, зато, как говорят наши генералы, это надежно. Но, по-моему, с этаким контингентом не сунешься в далекий и дерзкий рейд, на который способны ваши солдаты…

«Скорпион» прибыл в Париж не для того, чтобы своей или же рукой наемника отнять жизнь у командарма Якира. В бесконечных беседах с Гейдрихом, Канарисом, Гиммлером в Берлине было достигнуто единое мнение: такой акт вызвал бы лишь негодование в народе и сплоченность всех сил страны вокруг Кремля. План был иной. Следовало так обтяпать дело, чтобы вызвать замешательство не только в войсках, но и в народе. Деникинец высказал предположение, что Якира потянет, хотя бы из простого любопытства, в «Мулэн руж» или же в «Ша нуар», а там можно заснять его на пленку и затем шантажировать. Он даже предложил привлечь для этого свою жену, когда-то известную в царской России певицу.

Канарис, хорошо знавший особенности всех советских деятелей, резко оборвал шпиона:

— Опять рецидив кустарщины… Мелко плаваете… Не знаете Якира, а почти земляки. Видно, забыли про вашу «гениальную» идею с княжной Урусовой? Ваш вариант может сорвать наш генеральный план. Поэтому только наблюдение, подчеркиваю, наблюдение и лишь с одной целью охота за мелкими деталями. Сплошь и рядом мелкая, ничтожная, но убийственная деталь делает правдоподобной былью колоссальные небылицы…

И тут берлинского наемника осенило. Он ответил обер-гестаповцу, почесывая щеку обрубленным пальцем:

— В Сибири охотники подбрасывают медведю «ежа» — утыканный гвоздями шар. Разъяренный зверь, схватив его лапами, становится беззащитным. Вот мы подкатим красным такого «ежа». Это будет похлеще десяти Перекопов.

Выйдя из кабинета Гиммлера, главаря гестапо, и вернувшись в специальную лабораторию в подземелье на улице принца Альбрехта, «Скорпион» дрожащими пальцами захватил из коробочки щепоточку кокаина. Прижав одну ноздрю, с упоением вдохнул в себя порошок. Закопченные мозги контрразведчика словно продула струя свежего воздуха. Он направился к своим подручным.

Чем были заняты в то время «лаборанты» в подземелье на улице принца Альбрехта? Об этом сообщают изданные за кордоном книги: «Тайный фронт», «Лабиринт», «Канарис», «Двойная игра», «История германского генерального штаба». Бывшие гитлеровские служаки не скупятся на ложь. Однако все они придерживаются одной версии: гестапо создало так называемую «красную папку» с фальшивками для передачи Сталину.

Об этом Н. С. Хрущев напомнил делегатам XXII съезда: «Как-то в зарубежной печати промелькнуло довольно любопытное сообщение, будто бы Гитлер, готовя нападение на нашу страну, через свою разведку подбросил сфабрикованный документ о том, что товарищи Якир, Тухачевский и другие являются агентами немецкого генерального штаба. Этот «документ», якобы секретный, попал к президенту Чехословакии Бенешу, и тот, в свою очередь, руководствуясь, видимо добрыми намерениями, переслал его Сталину. Якир, Тухачевский и другие товарищи были арестованы, а вслед за тем и уничтожены».

Не явилась ли «красная папка» тем «ежом», о котором говорил «Скорпион» Канарису? Так или иначе, а «лаборанты» с улицы принца Альбрехта заботами немецкого посольства в Москве получили все образцы советских карандашей, из которых выбрали один, идентичный якировскому…

В те лихорадочные дни «Скорпион» часто приходил на работу в нечищеной обуви и небритым. На берегах Сены к его внешнему виду придирчиво относилась жена. В Берлине же он был предоставлен самому себе. Не было с ним и его верного оруженосца и телохранителя Антона Кожемяченко.

Вожак плосковских повстанцев сначала в роли деникинского эскадронного командира воевал под Мариуполем и Орлом. Потом, спасая свою шкуру, вместе с другими кавалеристами разбитых белых полков снова переметнулся к красным. В рядах 6-й кавалерийской дивизии прошел путь от Ростова до Замостья. Когда Первую Конную армию перебрасывали на Врангеля, в шестой дивизии, находившейся в районе Бердичев — Любар, начался бунт, в организации которого не последняя роль принадлежала Кожемяченко. Но, затесавшись между тифозными больными, он не попал в число зачинщиков, расстрелянных по приговору трибунала в Елисаветграде.

С фиктивной справкой из госпиталя он направился в родные места. На станции Винница столкнулся лицом к лицу с бывшим комиссаром 45-й дивизии. Голубенко сразу узнал вожака плосковских повстанцев по его уж очень заметному подбородку — «утиному клюву». Но тут раздался гудок паровоза, пассажиры лавиной ринулись на перрон, и Кожемяченко, воспользовавшись суматохой, скрылся.

Страх погнал его на юг, в махновское «царство». В ту пору Махно куролесил на просторах Полтавщины. На хуторе за Никополем беглец недолго батрачил у молодой солдатки. Там он снова встретился со своим благодетелем «Скорпионом». Белогвардейцы теснили тогда к Днепру части Второй Конной армии. В корниловском полку Кожемяченко получил под свое командование взвод конных разведчиков.

Вместе со «Скорпионом» под натиском красных предатель бежал в Крым, а потом попал в Галлиополи. На турецкой земле ему не повезло. Офицеров было много, пайков мало. Предпочтение отдавалось первопоходникам. Кожемяченко лишился офицерского пайка. Не помогло даже заступничество генерала. Чтобы не сдохнуть с голоду и не попасть на корм стаям бродячих турецких собак, он пошел в денщики к своему покровителю: как побитый пес, следовал за ним из Галлиополи в Белград, из Белграда в Париж. Много лет не только чистил сапоги генералу, но и стирал кружевные панталоны генеральши. Не раз грыз себе локти, вспоминая о том почете и уважении, какими пользовался, будучи командиром советской кавалерийской части.

В 1926 году западная пресса много шумела об Украине, якобы готовой вот-вот восстать. Вновь забурлила кровь авантюриста. Тайно от своего патрона он связался с петлюровской колонией. Ему велели написать «клопотання» на имя головного атамана.

Однако в те дни, когда Кожемяченко с трепетом ожидал ответа на свое «клопотання», в Париже прогремел выстрел часовщика, мстившего головному атаману за убийство родных. Вместе с жизнью Петлюры рухнула последняя надежда. И деникинский ворон в отчаянии повесился в Булонском лесу на ветке ясеня.

В августовские дни 1936 года занимались Якиром не только в подземелье мрачного здания на улице принца Альбрехта, но и в генеральном штабе Франции.

— Смотрю я на этого советского генерала, — сказал Гамелен Вейгану, — и вспоминаю Лазаря Гоша. Тот был сыном трактирщика, этот сын аптекаря, а оба колотили опытных старых генералов. Я не знал Гоша лично, но уверен, что у этого советского Гоша кругозор и масштабы гораздо шире. Кремль может гордиться своими питомцами — Тухачевским, Седякиным, Якиром да и многими другими. Слышал я, что в Берлине Якира называют советским Мольтке.

— С господином Тухачевским, как вы знаете, мон женераль, мы сталкивались на Висле в тысяча девятьсот двадцатом году, — ответил Вейган. — Конечно, твердый орешек. Но не забывайте, мон женераль, кругозор кругозором, а сейчас Тухачевским, Якирам и Седякиным придется иметь дело не с кем-нибудь, а с наследниками Мольтке и Бисмарка… Что ни говорите, Азия — это Азия, а Европа есть Европа…

Не забывали о Якире и в другом месте. В то время когда он достойно представлял Красную Армию на берегах Сены и Марны, ежовские следователи Гай, Ушаков и другие комплексно допрашивали Дмитрия Шмидта.

Следствие настойчиво убеждало бывшего комдива, что во время больших киевских маневров он должен был убить Наркома Ворошилова, чтобы расчистить место для Якира. Шмидт все это отрицал. Как основную вещественную улику заключенному предъявили документ, найденный у него при аресте, — график передвижения Наркома на всех этапах маневров. Но этот график имели при себе на учении все командиры соединений и отдельных частей.

Тогда появилась новая версия: будто Якир, уезжая в 1934 году на лечение в Вену, вызвал к себе в штаб Шмидта и дал ему директиву усиленно готовить к антисоветскому восстанию 8-ю танковую бригаду.

Согласно хитроумному сценарию Ежова получалось, что Якир, командующий Киевским военным округом, подспудно готовил удар в спину той самой армии, славу которой он умножал подвигами вверенных ему войск и на укрепление которой он отдавал все свои силы.

 

13. Вызов в Москву

Осень 1936 года прошла в напряженной работе. В сентябре вместе с руководителями Украины Якир встречал в Киеве Наркомвоенмора.

С впечатлениями о белорусских маневрах, которые блестяще провел командарм Уборевич, Ворошилов выступал перед столичным активом. Долго говорил о кознях врагов. Напомнив, что первый арест произошел в Киевском гарнизоне, он призывал к неусыпной бдительности.

Всю осень командарм Якир провел вне Киева. Войска завершали летнюю страду сложными тактическими учениями, теперь уже по новому Полевому уставу. Уставная комиссия Генерального штаба выпустила в свет новый устав, синтезировав проекты, написанные Тухачевским, Туровским, Мерецковым. После тактических учений началась пора инспекторских смотров.

В начале апреля 1937 года арестовали командующего Уральским военным округом Илью Ивановича Гарькавого, ближайшего соратника и друга Якира.

Иона Эммануилович полетел в Москву. Встретился с Ворошиловым. Добился свидания со Сталиным. Генсек успокоил его, сказав, что, хотя против командующего Уральским округом имеются серьезные показания ранее арестованных лиц, следствие разберется. Если за Гарькавым вины нет, его освободят.

…1 мая 1937 года Якир, пропуская колонны боевых соединений, стоял на трибуне вместе с партийными и советскими руководителями Украины. Последние события, вся эта череда ЧП, спешные переводы командиров в другие округа, переброски из гарнизона в гарнизон тяжелым грузом лежали на сердце командующего. Но сейчас, глядя на мощные колонны танков, на мужественные лица командиров и бойцов, слушая грохот орудий тяжелых калибров, Якир думал о том, что главное все же достигнуто: советский порох держится сухим.

9 мая в округе начала свою работу очередная партийная конференция. Выступивший на ней Амелин, уже получивший назначение в Тбилиси, открыто бичевал командование, то есть себя и Якира, за притупление бдительности, за либерализм, за засорение кадров.

В конце мая 1937 года открылся очередной съезд Компартии Украины. В его президиуме сидели рядом бывший командующий КВО Иона Якир и вновь назначенный командующий Иван Федько. Якира переводили в Ленинград.

В дни заседаний съезда из Москвы поступило сообщение: бывший заместитель Наркома, только что назначенный командующим Приволжским военным округом, Михаил Николаевич Тухачевский арестован. Возбуждено ходатайство перед ЦИК СССР о лишении его маршальского звания и орденов.

У Якира дрогнуло сердце. В последнее время Иона Эммануилович очень сдружился с Тухачевским. Не раз они беседовали о том, что волновало обоих: как лучше подготовить войска к отпору все более наглевшему фашизму. Оба осуждали тупость и косность некоторых военачальников. Может, бывшего замнаркома сгубила его прямолинейность? Недавно, во время обсуждения в Кремле плана укрепления обороны, Михаил Николаевич резко отвечал Сталину. Заявив, что, как солдат, он выполнит все, чего потребует партия, Тухачевский опровергал концепцию генсека и упорно настаивал на своей… Но чтобы Михаил Николаевич, коммунист, думал жечь то, чему поклонялся с 1918 года, не может быть…

30 мая Якиру позвонили из Москвы, вызвали на внеочередное заседание Военного совета.

— Завтра утром вылетаю самолетом, — ответил он.

— Нет, — возразил Нарком. — Только поездом. Вечером 30 мая Иона Эммануилович через черный ход покинул дом. Появилось острое желание побродить одному по городским паркам, по знакомым улицам, попрощаться с Днепром. Скорым шагом он пересек улицу. Очутившись в тени вековых кленов и каштанов, пошел медленнее. В парке держался подальше от людных площадок, от фонтанов, собиравших толпы зевак. Скользя по крутому склону, спустился к самому берегу. Там, среди густого ивняка, снял с горячей головы фуражку, расстегнул пуговицы мундира.

Мимо текла неспокойная река. Ее воды бороздили белые, похожие на лебедей катера. Словно вычеканенные из золота, качались на стремнине освещенные отблеском вечерней зари лодки рыбаков. Над Днепром носились крикливые чайки.

«Очевидно, не скоро снова придется побывать на берегу Днепра, — размышлял Якир. — Даже будучи здесь, в Киеве, и то трудно было урвать вот такую минуту. А сколько раз собирались с женой и сыном съездить на Слободку, на остров Водников, к устью Десны! Так ни разу и не пришлось осуществить эти заманчивые прогулки. Что ж, прощай, Днепр! Посмотрим, чем встретит далекая Нева! Прощай, столица Украины!»

Впереди — город великого Ленина. Ведь и осенью 1919 года его, Якира, после Южного похода вместе с 45-й дивизией направили с берегов Днепра к берегам Невы, чтобы дать отпор полчищам Юденича. Дорога одна, а вот настроение не то… Конечно, Ленинградский округ тоже лобовой. Там командарма ждала не менее интересная работа. Но все же жаль было расставаться с Киевом, с войсками. Ведь здесь он знал каждую дивизию, каждый полк, знал, на что способны их командиры. Вот все восхищаются командармом 1 ранга Борисом Михайловичем Шапошниковым. Выступая с докладами, он, не глядя на карту, называет дороги, речные рубежи, высоты, отдельные хутора. Здесь и у него, Якира, вся карта будущего театра военных действий крепко держится в голове. А там, в Ленинграде, все придется изучать заново.

Настал день отъезда. Квартиру занял новый командующий. Семья Якира пока оставалась в Киеве, ей отвели две комнаты. Провожающих было немного: Иван Дубовой, Амелин, жена, сын Петя. Вместе с Ионой Эммануиловичем уезжал в Москву его бессменный адъютант Виссарион Захарченко. У всех было почему-то грустно на душе.

На рассвете 1 июня поезд Киев — Москва прибыл на станцию Брянск. В вагоне все еще спали. Отстранив проводника, в коридор вошли двое военных, направились к купе, занятому Якиром. Не постучавшись, открыли дверь. Один из вошедших молча шагнул вперед, извлек из-под подушки командарма пистолет и лишь после этого разбудил спавшего Якира. Все стало ясно без слов.

— А санкция ЦК? — спокойно спросил командарм.

Грузный особист ответил:

— Потерпите до Москвы…

Стража приказала арестованному выйти из вагона. В обход вокзала повела его к ожидавшей у тупика закрытой черной машине. Следом бежал полураздетый Захарченко. Якир, заметив адъютанта, успел ему сказать:

— Виссарион! Передай жене, сыну, что я не виновен ни перед партией, ни перед Сталиным, ни перед народом, ни перед ними. До моего возвращения, дружище, не давай их в обиду.

Из Брянска до Москвы Якира везли в машине со скоростью сто километров в час.

…В одиночной камере на Лубянке, уже без пояса, без орденов и депутатского значка на груди, без командармских шевронов и звездочек на рукавах, Якир сразу потребовал бумагу. Не зная еще, в чем его собираются обвинять, он, как член ЦК партии, написал гневную жалобу в Политбюро, требуя немедленного освобождения или встречи со Сталиным.

Якир жил надеждами. Как прозрачный стебель бальзамина никнет без воды, так и переставший надеяться заключенный еще задолго до судебного решения становится трупом. А его надежды имели под собой прочную основу. Это — честная служба в Красной Армии, три боевых ордена, золотое оружие — за Лиски, за Южный поход, за боевую помощь Буденному на всем пути от Таращи до Львова, за разгром Петлюры. Ведь не кого-нибудь, а его, Якира, член Реввоенсовета Юго-Западного фронта Сталин поставил в критический момент во главе Фастовской группы войск! Сталин хорошо знает его и не допустит несправедливости…

Надежды поддерживали дух. Он докажет свою невиновность. Это не так трудно сделать. У него могли отобрать мундир, боевые награды, оружие, семью, друзей, но не могли отнять веры в ленинскую правду. В своей гневной жалобе Якир прямо писал, что какие-то чуждые силы за спиной ЦК творят черное дело.

Однако вскоре ему предъявили обвинение, и такое тяжкое, что в сравнении с ним весь прежний «сценарий», признания которого так добивались ежовские следователи от Шмидта, выглядел кустарной стряпней. Обвинение гласило — «гитлеровский шпион».

Может, фальшивые документы, порочащие Якира, о которых писали иностранные авторы, где-то действительно существуют? Может, эти фальшивки, как утверждает в своих мемуарах Черчилль, и впрямь попали через Бенеша к Сталину? Может, «Скорпион», многому научившийся с тех пор как от имени румынского короля сочинял письма командующему Южной группой войск, при помощи и по требованию гестаповцев на самом деле сумел воспроизвести на фальшивках «красной папки» подпись Якира?

Люди, имевшие возможность присутствовать на суде, утверждают: никакой «красной папки», никаких обличающих закордонных документов подсудимым не предъявлялось.

Иностранные авторы, как обычно, всячески раздувают «успехи» своих разведок, доказывают, что им удалось, околпачив Сталина, выиграть крупное сражение задолго до войны. Но Сталин не был столь наивен, чтобы поддаться на шаблонную приманку, о которой можно прочитать во всех популярных учебниках по разведке…

Закордонные борзописцы утверждают, что «красная папка» попала к Сталину в мае 1937 года, а ведь комдива Шмидта заставляли оговаривать Якира за девять месяцев до того. При чем же здесь «красная папка»?

Нет, и без пресловутой «красной папки» Сталин сделал бы свое черное дело. С его именем связана невинно пролитая кровь тысяч и тысяч людей, пострадавших от произвола.

Дальновидный Ленин не без основания предостерегал партию: «Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть, но я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».

Очень правильно сказал Никита Сергеевич Хрущев: «Сталин стрелял не только по врагам, но и по своим, по друзьям, по ветеранам революции».

Якир оказался жертвой одного из этих многочисленных выстрелов по своим, жертвой преднамеренной клеветы и беззастенчивого нарушения законности.

 

14. С верой в партию

Дознание длилось всего десять дней. На одном из допросов Якир сказал следователям:

— Чему и кому вы верите? Это же грубая провокация.

— Не вам нас учить, — отрезал следователь, затем с издевкой добавил: — Вы, вероятно, все еще считаете себя командармом, членом ЦК? Кто вы теперь? Вы — ноль без палочки, арестант, враг народа! Ежовская разведка знает, что делает. Знает, чему верить и чему не верить. А имя Сталина вам, изменнику, мы запрещаем произносить.

У Якира все оборвалось внутри. Тем не менее он продолжал:

— Вы обманываете партию, Сталина, народ. Вы затеяли что-то страшное. Но зачем? Знайте, господа горе-следователи, если вас не расстреляют по требованию Сталина и по приговору суда, то вас все равно рано или поздно убьет черная совесть. История все поставит на место.

Была еще надежда на суд. Стало ясно, что в шпионаже и военном заговоре обвиняли не только его, а еще одного маршала, трех командармов, четырех комкоров. Было страшно не только за себя, а прежде всего за судьбы страны, за судьбы народа, за судьбу семьи.

Жена! Сын! Что будет с ними?! Что будет с племянниками — детьми Илюши Гарькавого?!

Мучительно тянулись часы одиночества. Жуткие думы точили мозг. Щемило сердце. Онемели пальцы. Он, Якир, воевал и боролся за то, чтобы всем детям жилось радостно и легко. А его сына и еще многих-многих детей будет всю жизнь «украшать» ярлык: «дети врагов народа». Как же так? Ведь это вопиющая и страшная несправедливость!..

А кто станет во главе дивизий, корпусов? Ведь следователи похвалялись, что они выкорчуют всех его сослуживцев, все «якировское гнездо». А разве это якировское?! Это же большевистское гнездо! Кто же в случае необходимости поведет в бой войска? Сильная, единая Красная Армия сдерживала многих. А обезглавленная, опустошенная, она может лишь разжечь вожделения Гитлера и толкнуть его на развязывание войны.

Люди, конечно, есть! Нигде так пышно не расцветают молодые таланты, как на советской почве. В Киеве, рядом с Домом Красной Армии, во дворе, где стоит особняк командующего, растут старые ели. Ежегодно весной кончики их ветвей выбрасывают светло-зеленую, нежную поросль. Вот так и в жизни. Растет, подымается молодежь. И не только догоняет, но и перегоняет своих учителей. Бывший морзист стал первым заместителем командующего Уральским округом, не сегодня-завтра займет место Илюши Гарькавого. В случае чего Борис Церковный — готовый командарм…

…Дело Тухачевского, Якира и других рассматривало особое присутствие. Но это был формальный суд. Все было предрешено заранее. Во время суда председательствующий Ульрих задал вопрос:

— Подсудимый Якир! Когда вы ездили в Германию, там к вам прикомандировали капитана Шермана. Вы знали, что это разведчик?

— Не сомневался! — ответил Якир.

— Суд располагает данными, что капитан Шерман предложил вам в случае нападения гитлеровской армий открыть ворота….

Якир горестно усмехнулся, посмотрел с жалостью на Ульриха:

— Думаю, что для такого разговора Гитлер выбрал бы более крупную фигуру, нежели этот капитан.

Якир не признал себя виновным. Он, Тухачевский, Уборевич и другие обвиняемые держались на суде мужественно. Отметая клевету, они изо всех сил боролись за правду, но безрезультатно…

…И все же лучше бы он погиб в бою, хотя бы тогда, в декабре 1918 года, под Лисками. И осталось бы в анналах истории донесение Реввоенсовета армии: «Товарищ Якир вел железной рукой красноармейцев к победе… Больной, еле встав с постели, т. Якир в грозные часы, когда колебались полки, встал в их ряды…» Все же лучше, что ни говори, умереть в двадцать два года со славой героя, нежели в сорок с клеймом изменника…

Как славно умерли герои сорок пятой — Базарный, Макаренко, Няга, Недашковский!.. Их провожали салютами, цветами: чебрец, полевой цикорий, наперстянка, ярко-красная вербена… У могилы Недашковского и его товарищей спустя много лет появились в человеческий рост густые заросли плакун-травы, по-молдавски — флорилэ-зынерол. Цветами провожали в последний путь Настю…

…Одесса. Тысяча девятьсот пятнадцатый год. Его, Якира, призванного на военную службу студента, старые мастера учат точить головки снарядов, а он учит их постигать смысл запрещенных брошюр. Какая это была дружная братская семья! Вот тогда на заводе Гена он понял и решил, что жить надо для этих людей. Жить и бороться за их свободу, за их счастье.

Два десятка лет он посвятил себя делу простых тружеников и их доверием поднялся… Чем выше был подъем, тем страшнее падение. Но если можно было бы начать все сначала, он, не задумываясь, пошел бы по тому же пути, по пути борьбы за счастье тех, чьими стараниями, чьим трудом держится жизнь на земле…

Уже после суда о сохранении жизни Якиру и всем его товарищам по давнему обычаю ходатайствовала тюрьма. Но в помиловании было отказано. За день до казни Якир писал: «Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к партии, к стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Когда-то в Виннице, семнадцать лет назад, у могилы деда Теслера он сказал: «Во время смертельной беды кисляй думает о спасении холки, гражданин — о спасении чести». Теперь речь шла о спасении чести коммуниста. И Якир в эти дни смертельной беды туго затянул себя спасательным поясом — верой.

Пусть он в результате злых интриг и подвохов умрет, но — он твердо верил в это — всегда будет жить Советская власть, советский народ, изо дня в день будет крепнуть Красная Армия, будут гудеть зажженные свободным народом домны, грохотать в лавах растревоженный им уголь, шуршать свеженапечатанные им листы газет, звенеть взращенная им золотая пшеница… А нынче, подумать только, такой богатый урожай, как тогда, в бурном девятнадцатом году…

То, чему Якир учил людей, было и для него самого, наперекор всем суровым ветрам, железным законом. До последнего дыхания он был полон веры в незыблемость советского строя, в неприкосновенность его гранитных устоев, в силу народной правды, веры в то, что дело, которому он посвятил всю свою жизнь, — дело правое, что честная смерть в тысячу раз дороже бесчестной жизни.

Якир погиб с большим достоинством. Если бы он мог знать, что партия словами первого секретаря ЦК снимет с него незаслуженное бесчестие, он умер бы не только достойно, но и легко.

Геолог в поисках ценной породы роется в недрах земли. История в поисках истины роется в недрах времен. История — это не веселые басни, не легенды, не бойкие сказки, порой замалчивающие подвиги героев и раздувающие славу обозников.

Советский народ не перечеркнул своей истории. Он с великой радостью листает ее героические страницы, с печалью заглядывает в ее скорбные строки, зная, что дурное больше не повторится.

Ленинская партия, возглавив победный марш советских людей к коммунизму, на своем XXII съезде начертала боевую программу действий для сталевара и ученого, для углекопа и артиста, для хлебороба и врача, для ракетчика и писателя — для каждого советского человека. В центре внимания съезда были также успехи наших друзей и козни врагов, тревоги о делах земных и дерзновенные планы бескровного завоевания космоса, заботы о человечестве и отдельном человеке. Отражая чаяния миллионов, съезд решал жизненные вопросы: о сохранении прочного мира на планете, о создании его надежной опоры — мощного ракетно-ядерного щита.

Большевистский форум еще и еще раз провозгласил, что ленинская правда нерушима. Движимый думами о грядущем, он нашел необходимым вспомнить и о безвинно погибших. XXII съезд партии подтвердил, что Тухачевский, Якир, Уборевич были заслуженными людьми нашей армии и что они не совершали никаких преступлений против партии и государства.

Пусть же доброе слово о командарме Якире, прозвучавшее с высокой трибуны партийного форума, будет венком чести и славы на его безвестной могиле, на которую тогда, в трудном и тревожном тридцать седьмом году, ни одна рука не положила ни свежих лозинок вербы, ни веток душистой липы, ни охапки печальной плакун-травы, ни пучка нежно пахнущей вербены, каждый цветок которой — тесно сомкнувшиеся пылающие сердца.

Якир не вел советские войска в бой против фашистов. Их привели к победе другие, такие же, как и он, полководцы ленинской школы, в их числе и ученики Якира. И хотя у врага было много гранитных укреплений, они победили, так как за ними шли миллионы гранитных сердец.